'Я - бог... нет, это ни в коей мере не завышенная самооценка, это просто объективная реальность... к сожалению'. Андор.
Глава 1
Сначала в моем сознании ничего не было. Абсолютно ничегошеньки. Только спокойствие, мир и тишина. После всего, что мне пришлось перенести, это казалось мне истинным наслаждением. Я осознавал себя и свое состояние, но не было ни осязания, ни зрения, ни даже боли.
Продлилось мое блаженство недолго. Прояснялось сознание. Перед глазами было все также темно, зато появился непонятный гул. Сначала он был едва заметен, потом, словно приближаясь, становился все громче и громче. Через некоторое время я начал понимать что это.
Кто-то обращался ко мне. О нет! Сказать 'кто-то' значит не сказать ничего. Их были сотни! Да какие сотни! Тысячи! И все голоса были обращены именно ко мне. И все чего-то просили. Нет, скорее даже молили.
И похоже я ошибся, из любопытства пытаясь прислушаться к этим голосам. Все, как бы это странно ни было, хотели от меня какого-то благословения. Кто-то на рост картофеля и морковки, кто-то на хорошее свидание, кто-то на сон... Да причем здесь я! Одно объединяло все эти странные... даже более чем странные желания и настойчивые требования от меня: все они окаймлялись обращением 'великий Сонамон, что живет в скале'...
Это и правда была ошибка... Дошло даже до боли, когда тьма голосов резко стала отчетливее и ближе настолько, что бы я хорошо слышал их. Тем более, несмотря на непонятное имя, называемое в молитвах, адресатом их был несомненно я, и мое самолюбие задело то, что мое славное величество беспокоят такими мелкими просьбами вроде благословения пищи или похода в огород. Впрочем, полагаю, я слишком вошел в роль исполнителя желаний.
Я решительно взялся за то, чтобы смирить все голоса в своем сознании. Сначала монотонные молитвы не сдавались и продолжали одолевать и без того больное сознание, но после моего раздраженного 'заткнитесь' и правда начали поддаваться воле, затихать, а вскоре исчезли совсем.
Надеюсь, меня не слышали, ибо я бы на такое обиделся, а обижать никого не хотелось.
Я все также не мог ничего видеть или осязать в той привычной форме, которая сопровождала меня на протяжении всей моей жизни. Я все также оставался где-то меж сознанием и безсознанием. И неясно еще, сколько времени я провел здесь, прежде чем хотя бы частично пришел в себя. Я практически ничего не помнил.
Насколько мне стало понятно, я оказался в низшем мире, весьма примитивном и слабом, явно без шансов выбраться.
Не сказал бы, что в мои ближайшие планы входило оказаться пленником одного из низших миров, но в принципе, все не так плохо: ведь я хотя бы остался жив, и я хотя бы как-то разбираюсь в здешней среде, несмотря на неприязнь к истории недоразвитых миров, какие-то знания о нем, я все же впитал. По крайней мере, мне так всегда казалось. И самое неприятное, что теперь мне предстояло проверить все эти свои знания, в полной мере познав, что такое - быть человеком.
Выбора, собственно говоря, мне не было оставлено. Оставаться в своей привычной оболочке значило оставаться в 'недосознании', что бессмысленно. Стать человеком мне было необходимо хотя бы для того, что бы прийти в нормальное состояние полного сознания, видеть, слышать и осязать этот мир. А размышления о том, что же делать дальше, я решил оставить на потом.
Принять тело человека я мог, и это не было проблемой, я знал, что это повлечет за собой ослабление моих знаний и способностей, и, кроме всего этого, о том, что это малоприятное занятие я вполне догадывался. Но я и не мог представить, что это станет настолько болезненным и отвратительным.
Прошло немало времени, прежде чем я смог найти выход из своего пещерного заключения, и еще больше, прежде чем я смог-таки обрести плоть. Страшная боль, что испытал я после этого, оставляла меня очень медленно. Постепенно и весьма неохотно она уступала место осязанию, обонянию и прочим другим чувствам. И очень медленно я начал что-то осознавать.
Я лежал на чем-то твердом и горячем. Сжавшись от боли, и, подавляя в себе стоны, я рывками глотал запах пыли, грязи и сухой каменистой земли, едва не теряя сознание, а может и теряя, но снова и снова приходя в него. С завывающим свистом порывов ветра пришел слух. С ярким обжигающим солнечным светом - зрение.
Чувства были до края обострены, но я знал, что вскоре это должно пройти. Наконец боль стала совсем терпимой и я пошевелился, обнаружив неприятную и незнакомую доселе человеческую усталость.
Я приходил в нового себя довольно долго. Дрожь, охватившая все тело, наотрез отказывалась униматься. И когда я уже проклял все, что только мог вспомнить за свою идею воплотится в человеческом облике, она наконец поддалась и начала постепенно исчезать.
Место дрожи снова заняла непонятная сонливость с которой невозможно было бороться. Она была всепоглощающей и вскоре, несмотря на мои тщетные попытки бороться, взяла-таки свое. Я расслабился, закрыл отяжелевшие до нельзя веки и погрузился в сон. Сон тревожный и беспокойный.
С замиранием сердца я наблюдал за великим действием, что творилось в зале. Серебристый шар энергии, зависший посреди него, источал яркий свет, которым было залито все. Он монотонно покачивался то вверх то вниз и неприятно звенел. А свет тем временем становился все более ярким и резким. Вскоре он стал совсем невыносим... Даже до боли. И я проснулся.
Несмотря на то, что сон был коротким, прошло несколько часов. Утро осталось далеко позади, и солнце уже было в зените. Щурясь от яркого света, я, с трудом поднял взгляд и осмотрелся. Впереди меня горное плато постепенно тонуло в сухой степи. Горизонт дымился от жары. Я полной грудью вдохнул раскаленный пыльный воздух и прислушался.
Все словно замерло. За спиной все также уныло взвывал горный ветер. Иногда он касался края степи, лениво и с шорохом шевеля мертвые желтые стебли травы.
Пейзаж был чересчур спокойным. По всей видимости, это место не очень-то пользовалось популярностью у местных жителей. И скорее всего даже снискало себе репутацию проклятого. Слишком уж зловеще-одиноким было здесь все. И я отправился вон отсюда.
***
Я не имел ни малейшего представления в каком направлении идти, но вскоре надеялся набрести на дорогу. Единственной сколько-нибудь весомой приметой, на которую я мог опираться в своих рассуждениях это то, что посреди жухлой травы я заметил колосья, что означало единственное - некогда безжизненная степная местность, окружающая меня, была злаковым полем. А значит, где-то неподалеку должна была быть дорога, которая привела бы меня, в конечном счете, к какому бы то ни было населенному пункту.
Далее в моих планах было добраться до Номоса - столицы сего государства, о местонахождении которой я тоже лишь догадывался; в столице должен быть центр главной религии этих несчастных людей, а там, как известно и центр всех знаний.
Я поймал себя на мысли, что все, что я задумал - скорее похоже на безумную авантюру, и шанс вернутся домой, ставший моей единственной и главной желанной целью - был очень невелик. Даже если мне очень повезет и все, что я запланировал - удастся. От всего этого надежда уменьшилась до таких размеров, что ее стало едва заметно, и я, боясь потерять ее совсем, начал тщательно собирать ее: капля по капле во что-то весомое, в то, на что можно было бы опереться.
Как и рассчитывал, вскоре я вышел на дорогу. Она, едва видимая и поедаемая высокой желтой травой, почти не извивалась и плавно спускалась с предгорной возвышенности, изредка касаясь степи.
Согласно легенде, я собирался впредь представляться Андором, путешественником из-за гор. Это могло легко объяснить мое, возможно, странное поведение для сих мест, и более чем нелепую одежду, которую создал я, полагаясь исключительно на свою фантазию: а портным, тем более человеческим, мне быть пока еще не приходилось. Я невольно улыбнулся своему 'пока еще'.
Солнце все также жарко палило, время двигалось очень медленно, а я был просто занят пережевыванием своей многочисленной пищи для размышлений, лениво и устало шагая по узкой дороге, изредка становящейся больше похожей на тропу.
Путь оказался для меня крайне утомителен. Я был обессилен, голоден и зол на весь мир, когда сквозь вечерние сумерки, вдалеке, на пологом склоне холма заметил мерцающие огни факелов. Подойдя ближе мне удалось разглядеть поселение. Как и ожидал, это была небольшая пограничная деревушка, дворы которой, тесно прижатые друг к другу, составляли собой неровный прямоугольник, огражденный невысокой оградой, больше похожей на чисто символическую, нежели защитную конструкцию.
Повеяло ночной прохладой и влажностью. Я посмотрел на идеально черное неприветливое небо, поежился и двинулся дальше, внимательно всматриваясь в темноту под ногами. Откуда-то появился тревожный ледяной ветер. Вскоре хлынул дождь.
Когда я добрался до узких ворот, я продрог и промок до последней нитки. Вблизи стены показались мне куда больше, чем я видел их издалека. Окончательно обессилевший и замерзший, я отчаянно постучал о черное скользкое дерево и замер, в ожидании ответа. Он последовал, спустя несколько мгновений, но был адресован явно не ко мне, а к тысячам чертей, нечистым отродьям, прочей мерзости, и состоял из одной только брани. Ворчание на секунду прекратилось и усталый, сонный и хриплый голос с неохотой обратился ко мне: 'И кого это несет посреди ночи?' Кто и кого несет, разбираться мне совершенно не хотелось, но, полагаю, вопрошающий явно ожидал от меня объяснения и причину столь позднего визита.
Прежде чем говорить я прокашлялся, выдержал паузу и начал врать, надеясь, что мое знание местного языка не подведет меня: 'Я путешественник. И пришел издалека. Мое имя - Андор, но вам это ничего не скажет. - я пытался сохранять в голосе спокойствие, - И если вы позволите мне войти - вы тем самым поможете сохранить мне жизнь. Я крайне обессилен тяжелой дорогой'. Мой явно выраженный акцент сыграл мне на руку: я легко мог сойти за неместного. Страж снова выругался, но все же откликнулся на мои просьбы.
Засов с трудом сдвинулся, жалобно заскрипел, и дверь немного приоткрылась. Я протиснулся в узкое отверстие, слегка оцарапав плечи. Ворота немедленно закрылись за мной, и засов опять издал пронзительный звук. 'Понаехало вас...' - фыркнул из темноты все тот же голос. Стражник двинулся ближе, прожигая меня взглядом: 'Что встал. Иди и ищи себе ночлег, раз обессилен...' - он хмыкнул.
Я, сдержанно поблагодарив раздраженного собеседника, так и сделал.
Хозяин гостиницы встретил меня с не меньшим недоверием и строго, со сноровкой военного допрашивал меня о всех конкретных фактах моего пребывания. Пришлось изрядно попотеть, что бы все, что я сказал выливалось бы во что-то единое и цельное. Словом, давненько я так не фантазировал.
Дождь шел все также яростно, теперь неустанно барабаня по маленькому окошку моего номера. Впрочем, назвать номером это место язык не поворачивался. Это была грязная и темная комнатка, единственным убранством которой была узкая койка и матрасом из прогнившей соломы, а также пыльный и затхлый воздух.
Даже этой первой ночью, что я оказался здесь, я уже почувствовал напряженную атмосферу. Ее причиной было всепоглощающее недоверие: беспричинное или нет, мне все еще предстояло выяснить: более того меня просто пожирало любопытство.
Я пролежал так, поедаемый мыслями около часа. Дождь, начавшийся с такой яростью, постепенно успокаивался, навеивая сон. Вскоре он перестал совсем. И я уснул.