Аннотация: - Вообще-то мир полон талантливых остолопов, но вы удивительное исключение!
- Долго же мы вас искали, серая, вы, бездарность, - говорит он.
Его лицо эмоционально и полно мимики. Оно живое, яркое и чем-то напоминает лапки насекомого своей ритмичной стремительностью.
- Вы такой... неприметный... Диву даешься. Кажется, выйди вы из комнаты, и я не смогу вспомнить вашу физиономию уже через минуту. Тяжко же вам, наверное, живется?
- Да нет, - отвечаю я.
Он продолжает, не выдержав никакой паузы, давая понять, что моя реплика требовалась исключительно в качестве междометия. Мне не обидно. Со мной такое постоянно случается.
- Вообще-то мир полон талантливых остолопов, но вы удивительное исключение. Мы долго изучали ваше дело. Вас много к чему принуждали, но вы совершенно ни в чем не добивались успеха. Удивительно, - бессильно качает он головой. - Понимаете ли, люди всегда ассиметричны. В чем-то они плохи, в чем-то хороши. И даже если кажутся обычной никчемностью, то это, как правило,
Он поучительно поднимает палец вверх,
- заблуждение. Молчаливый уборщик по ночам пишет стихи, сантехник случайно умеет играть на пианино, кто-то красив, а кто-то хотя бы уродлив или, допустим, болен редкой формой сифилиса. И у каждого последнего засранца есть хоть какой-то интерес в жизни, понимаете? Так уж получается, что отклонение - норма, а вот норма, как раз наоборот. Не встречается в принципе. Признайтесь, вы что-то скрываете?
- Да нет.
- Но вы ведь совершеннейшая серость в ее самом чистом кристаллическом виде... Обидно вам слышать такое?
- Да нет, - отвечаю я. - А что, должно быть?
- Пожалуй, что должно быть, - задумчиво говорит он, постукивая пальцами по столу. - Так у вас есть интересы, о которых нам неизвестно? Может быть какие-то генетические отклонения?
Я долго думаю.
- Иногда смотрю телевизор.
Он хмуро и пристально смотрит мне в глаза.
- Вы сейчас пытались пошутить?
- Вроде того.
- Не смешно.
- Ну да.
- У вас есть мечта?
- Да нет.
- Перестаньте так отвечать! Да нет? Вы что слабоумный?
- Простите... Это вряд ли можно назвать мечтой, но иногда я думаю о самоубийстве.
- Как часто?
- Перед сном. Помогает заснуть.
- К сожалению, трудно назвать подобную вещь особенным отклонением.
- Ну... Я довольно подробно все моделирую. Методы, способы, помещение. Иногда там присутствует женщина. Это годится?
- А чем все заканчивается? - его лицо приобретает вид неожиданной заинтересованности. - Я имею в виду с женщиной.
Я растерянно пожимаю плечами.
- Да ни чем... Обычно она просто стоит и смотрит.
- Смотрит, как вы убиваете себя?
- Ну да.
- А зачем?
- Не знаю...
- Как это не знаю? Это же вы ее туда засунули эту бедную женщину! Зачем?
Я снова долго думаю.
- Раньше мне казалось, что я хочу, чтобы меня кто-то пожалел. Но теперь знаю, что это не так. Она появляется там безо всякого моего желания. Иногда, когда я устаю и нет желания думать над деталями, то хочу просто и без затей пустить себе в тысячный раз пулю в висок. Но она всякий раз там появляется. Меня это злит. Долго не могу заснуть.
- Она красива?
- Кто?
- Женщина, о которой мы говорим. Вы нарочно корчите из себя идиота?
- Да нет, - улыбаюсь я. - На женщину я стараюсь не обращать внимания. Но да, по-моему, она очень красива.
- Ясно, - говорит он и снова стучит пальцами по столу. - Видимо, это подавленное. Ну хоть что-то... А вы сейчас что, улыбаетесь?
- Ну да.
- Похоже у вас еще какая-то странность с лицевыми нервами. Честно говоря, смотрится довольно жутковато. Или... Да ни черта вы не улыбаетесь! Тут ведь нет ничего веселого, верно? Вы ведь симулируете? Вы делаете вид, что улыбаетесь, так?
- Наверное, - говорю я.
- Что ж... симулянт из вас тоже бездарный. Люди ведь учатся фальшиво выражать эмоции с самого детства. Но вы то, похоже, и тут не достигли успеха. Думаю, у вас нет друзей?
- Это вопрос?
- Уже нет.
- Я вас плохо понимаю. Мне можно идти?
- Я вам вот что скажу, - кивает он, - вы, как бы громко это не прозвучало, останетесь в истории человечества. Ваше имя... Черт! Как же вас?..
Я четвертый раз напоминаю ему свое имя.
- Так вот, ваше имя будут помнить, пока люди еще будут способны хоть что-то помнить. Его впишут огненными буквами...
- Вписывайте, - быстро соглашаюсь я. - Мне можно идти?
- Вообще-то нет.
- А если я все же уйду?
- Ни в коем случае, - говорит он и вынимает из скрытого кармана пистолет. - Честно говоря, [МоеИмя], у вас нет выбора.
- Вы собираетесь напугать человека, который каждый день думает о самоубийстве, пистолетом?
- Отнюдь. Я ведь подготовился к встрече с такой удивительной персоной, как вы. Это не пистолет, а парализатор. Убить им не получится. Но он неплохо расслабляет мышцы. Кстати, все мышцы тела. Вы же не хотите через полчаса очнуться с мокрыми штанами? Нам обоим будет весьма неудобно... Никуда вы не убежите, даже и не пытайтесь. Хотя бегун из вас, я полагаю, также отвратительный?
- А вы подлец, - говорю я.
Он смеется.
- Черт, сударь, вы изумительны. А вы ведь так и не спросили, зачем вас сюда притащили... Знаете, что я вам скажу? Вы ведь так плохи во всем, за что беретесь, не потому что дурак. Вас, [МоеИмя], гложет серьезнейшая апатия. Вы - отсутствие желаний к деятельности. Вы - безразличие. Вам совершенно все равно, кто вы и кем вы будете. Вы и есть лицо человечества. Вы - безликая масса. Вершина и конец.
И он снова фальшиво смеется.
- Неужели и правда вам совершенно плевать, что вы ноль? Ведь вы не станете, более того вы не можете стать тем, кого превозносил целый мир. Чье имя, кричали миллионы. От незримой поступи которых, тряслась земля и менялось совершенно все. И пусть такие давно уже не рождаются, но...
Я долго думаю.
- Если я безликая масса, то я тот, кто превознес всех этих людей. Я тот, кто их помнит. Я тот, кто их забудет. Я сильнее.
- Все верно. Вы, сударь, - критерий. Вы определенно более развитая форма социального существования. Не видите перед собой определенной цели, вот и никуда не идете. По крайней мере это последовательно... Слышали когда-нибудь о Диогене? - резко спрашивает он.
Мне становится скучно, и я зеваю.
- Это такой древний мыслитель, который жил в бочке на улице, - объясняет он. - Великий человек.
- Это чем же?
- Тем, что мог следовать собственному учению. В наше печальное время: жизнь отдельно взятой социальной единицы - барахло, и это признают многие. Но вот многие ли честно перестают барахтаться в этой субстанции, или хотя бы, как вы, засыпают под выстрелы воображаемого револьвера? В том то и штука. У социальной единицы слово постоянно расходится с делом. Они иррациональны, и давно разделили мир идеалогический, в который веруют, от мира своего персонального, в котором действительно живут. Диоген же был последним мыслителем, который был честен с самим собой. И вы такой же. Вы не бросили на пол пути. Вы даже не начинали, понимаете о чем я?
- Не то чтобы полностью... Как скоро я могу уйти?
Он раздраженно мотает головой.
- Вы меня не слушаете! А ведь я пытаюсь вам объяснить, насколько вы изумительны...
В его энергичных движениях, которые он беспрерывно совершает, ясно обозначается усталость.
- Ладно... Зайдем с другой стороны. Давайте поговорим о женщине, что вас преследует. Вам не кажется, что вы подсознательно просто хотите привлечь чужое внимание?
Я качаю головой:
- Вряд ли это так.
- А ведь я вам верю. Действительно верю... Знаете, что делает ребенок, как только появляется на свет? Верно. Кричит. Кричит отчаянно. Хочет, чтобы мать его заметила. Ему ведь, черт его задери, страшно... И этим он и будет заниматься всю оставшуюся жизнь - привлекать чужое внимание. Так с самого рождения все мы и кричим. Отчаянно кричим. Только вот нас никто не слышит.
Он устало откидывается на спинку стула.
- Но вы, - тычет в меня пальцем, - вы не такой, как мы. Вы не кричите. Вы давно устали кричать и поняли, что это бессмысленно. Вы следующая ступень понимания мира, черт вас подери, вы это понимаете? Вам действительно не нужно социального поощрения, серый вы бездарь.
- Пусть так, - соглашаюсь я, лишь бы он отстал. - Но тогда при чем тут женщина?
- Верно. При чем тут тогда она? - задумчиво повторяет он, опасно почесывая затылок дулом парализатора.
Потом он долго сидит без всякого движения со стеклянными глазами.
- А можете заняться этим прямо сейчас?
- М-м?
- Я имею ввиду, закрыть глаза и смоделировать самоубийство? Можете?
- Разве у меня есть выбор?
- Нет, - говорит он, и я начинаю.
Общая картина размыта и неясна. Понятно лишь то, что здесь высоко.
А я боюсь высоты. Нет, не так. Я уважаю страх высоты. Остальные страхи глупы. Вряд ли ты умрешь от прикосновения насекомого, и вряд ли стены комнаты действительно сжимаются.
Высота же другая. Высота настоящая. Если ты упадешь, ты и умрешь по-настоящему.
Этот страх разумный. Его нельзя победить так просто, как любой другой.
Чтобы одержать здесь верх над самим собой, приходится пользоваться умственными построениями.
Как известно высота делает все маленьким - дороги, дома, люди - все игрушечное. И когда смотришь вдаль, эффект тот же самый. Но ведь никто не боится упасть в горизонт, верно?..
И поэтому я представляю, что внизу горизонт. И если перегнуться через край, то падать не будешь, а просто быстро пойдешь вдаль, пока не достигнешь дна. О, поверьте, это работает. Но для этого необходима полная концентрация. Любые детали отвлекающего толка здесь губительны.
Женщина все портит. Ну конечно же. Дело в ней.
От шороха платья умственное построение рушится на глазах. От запаха волос сильнейшая концепция разваливается и распадается как мокрая бумага.
Это досадно.
Досадно проигрывать самому себе.
Я открываю глаза.
- Простите. Не всегда получается достичь логичной концовки.
- Все ясно, - сухо кивает он. - Теперь я точно знаю, что вы тот, кого человечество так долго и безуспешно искало, серый вы бездарь... Пойдемте.
Лифт со скрежетом поднимает нас почти что к поверхности. Кажется, можно почувствовать раскаленную атомную пыль, незримые смертоносные волны - космический ветер и дыхание больного красного солнца.
Мне становится страшно, потому что лифт не останавливается. Кабина поднимает нас еще выше, сквозь первые слои пепла и сверкающей плазмы, мы возносимся над сгоревшими городами, над разрушенной земляной плотью старой эпохи - только вверх по возведенной хрустальной игле.
- Вы с ума сошли, - говорю я.
- У нас мало времени, - соглашается он, боясь отвести завороженный взор от невероятного, пламенеющего зарева до самого горизонта. - Хотя время ведь совершенно относительно. Это было известно задолго до нашего с вами рождения... Ну?
- Что ну?
- Может, вы все-таки спросите?
- Мне не интересно вас слушать, - отвечаю я. - Честно говоря, с самого начала нашей беседы я только и жду, когда же вы, наконец, заткнетесь.
- Вот поэтому вы и подходите, - говорит он. - А вам хоть раз было хоть с кем-то интересно? Вам вообще хоть что-то интересно?
- Да нет, - задумчиво качаю я головой. - Разве что перед сном. Когда закрываю глаза. Иногда это и правда занятно...
- Отлично! - веселится он.
- Что же тут отличного?
Он не замечает вопроса. Мне не обидно. Со мной такое часто случается.
Он потирает влажные руки:
- Знаете что? А я ведь собираюсь вас убить...
Пристально смотрит мне в глаза. Я пожимаю плечами. Если так надо, что ж.
- В хорошем смысле этого слова, - он вдруг резко замахал руками. - Вы всего лишь потеряете оболочку. Стряхнете свое тело, словно прилипшую пыль. Понимаете?..
Резкий стук обрывает звук его навязчивого голоса. Мы на самом верху. Возможно, за пределами сгоревшей атмосферы. Четыре горящие желтым, красным и фиолетовым луны обжигают глаза. Стеклянный купол едва защищает от неминуемой гибели.
- Времени у нас почти нет, - кивает он, будто бы самому себе. - Но его еще хватает, чтобы начать все сначала... Идите в центр. Последняя грандиозная машина человечества ждет вас.
- Я ничего не вижу. Здесь слишком ярко.
- Идите на звук. Не ошибетесь, - говорит он.
Его размытая фигура исчезает, но я все еще слышу последнее напутствие:
- Изначально было выведено три критерия для вашей работы, господин Конструктор.
Первый: всякое отсутствие личного интереса и честолюбия. Конструктор не должен хотеть чего-то для себя. Конструктор не должен вмешиваться, а только лишь наблюдать. Здесь вы точно справитесь. Вам ведь попросту плевать.
Второй: вам должно быть интересно наедине с самим собой. Конструктор должен уметь пережить бесконечное одиночество. Это вы умеете. У вас теперь будет время моделировать. Вы ведь владеете удивительным даром: врожденной самодостаточностью, отсутствием интереса к социуму.
Третий: серая бездарность. Причина и следствие. Потому что Конс...
Да когда же ты заткнешься? - думаю я. И все наконец исчезает. Он так и не успевает закончить инструкцию.
Холодно. Пусто.
Бесконечно холодно. Бесконечно пусто. Чем бы заняться?..
К черту... Просто сделаю работу и закрою глаза. Она ведь ждет меня...