Зима. Малоросская деревня. Ночь. Дом. Стук в дверь. Мужик спросонья:
-Це кто?
-Пиздец.
-Чаго треба?
-Да вот, пришел...
Один из любимых анекдотов Майора.
I
"Пиздец!" - подумал Саша, нервно перерывая сумку в поисках запасного магазина. Хотя он знал этот подвал с детства и мог с закрытыми глазами попасть в любую его точку, что было существенно в полной темноте, он каждый раз приходил в припадочное состояние, когда его выслеживал какой-нибудь отмороженный панк или педик из НДОГ. Хуже, если это Охотник: одиночки всегда агрессивнее и сильнее. Этот подвал был его домом после последнего узбекского налета. Все, что осталось от населенного пункта, называемого в прежние времена Троицком, были развалины и пара уцелевших домов, и этот подвал был прибежищем нескольких выживших семей...
Глубоко вздохнув, Саша достал нож - патронов больше не было. Вжавшись в стену, он с закрытыми глазами слушал приближающееся тяжелое, но ровное дыхание за углом. Он видел, как от стены бесшумно отделилась короткая тень и медленно проплыла мимо него. Ждать было нельзя. Саша коротким, без замаха, движением нанес удар туда, где у тени должна была быть шея. Жуткий хрип, подхваченный глухим эхо развалин и разнесенный им в самые далекие уголки этого мрачного подземелья, потревожил крыс, которые, вскоре, однако, почувствовав запах крови, стали сползаться сюда со всех сторон.
Саша смотрел, но не видел, а, скорее, чувствовал, как тень рухнула на пол. В последнее время ему часто приходилось убивать людей, но до сих пор он испытывал легкое отвращение, когда приходилось добивать жертву ломом или вот так вот - ножом в шею. Некоторое время Саша пребывал в легком оцепенении, но довольно быстро его привел в себя резкий писк, наводнивший подвал. Саша вздрогнул. Он знал, что крысы съедят труп через каких-то пару часов, поэтому действовать приходилось быстро. Подобрав выпавший из рук убитого пистолет ("Беретта", - не без удовольствия отметил Саша, ощутив в ладони еще теплую рукоятку), он взвалил тушу на плечи и потащил ее в свой угол. Он затворил дверь, защемив при этом пару крыс, и тяжело опустился на грязную бетонную плиту. Пошарив по полу, он нашел свечку и, зажгя ее, осмотрел свою добычу. Это был Охотник - одиночка, его не будут искать. Саша улыбнулся.
II
Ужин был великолепный. Сашина мама и Марьяна любили готовить и делали это хорошо. К несчастью, Саша не часто баловал их столь роскошной добычей, как сегодня, и после последней голодной зимы они всерьез обсуждали проблему переселения куда-нибудь ближе к Москве, хотя Саше больше нравилась идея с Салтыковкой. Он вот уже три года, со дня Великого Истощения не видел Гену. Когда еще работало радио, он узнал, что в Салтыковке организовано крупнейшее в мире производство кокаина. Он знал, кто за этим стоит, и был уверен: если прорваться к Гене, весь ужас, окружавший его все это время, исчезнет, потрескается, растает, как тонкий осенний лед под лучами яркого ноябрьского солнца... Там он снова сможет заняться прикладной химией.
Марьяна божественно разводила абсент, который, разливаясь по Сашиному желудку, сразу оживлял его в любой ситуации. Печень поджаристой корочкой хрустела во рту. Здоровая мясистая печень, не жесткая цирротическая панковская, не расширенная рыхлая педиков-наркоманов, а настоящая печень, какую Саша в детстве носил с собой в школу и затем в университет. Он улыбнулся: жизнь удалась. Он отстоял свое право жить в этом мире. Первым поняв, куда все идет, он ничего не сделал, чтобы остановить кризис. Более того, это он взорвал троицкую бензоколонку с недельным запасом бензина и организовал налет на МакДональдс, дав сигнал к действию другим группировкам. Это было начало конца. Но этот налет позволил ему выжить в ту голодную зиму. Саша нехотя открыл глаза, мутная пелена медленно сходила с его глаз. В другом углу весело урчали детишки, набивая копченый кошачий фарш в свежую кишку, но не они занимали Сашины мысли.
Луч солнца пробивался сквозь развалины, и морозный ветер доносил сюда свои порывы, унося прочь сырость и затхлость подвала. Саше вспомнились студенческие годы. "Пиздец! - подумал Саша. - Это было двенадцать лет назад. Где они все?" Он знал, где они. Фатеевы, почуяв неладное, уехали в Америку за день до... Димон был тогда в Житомире. "Он и сейчас там, наверное..." - думал Саша, дожевывая кусок печени. Кризис не затронул малоразвитые аграрные страны, но выехать оттуда и, тем более, въехать сюда не представлялось возможным. Внезапно он засмеялся, так, как смеялся в детстве, беззаботно, заразительно - он вспомнил анекдот, который ему рассказывал Костян на войне (это был третий курс или четвертый?). Все резко повернулись к нему - он осекся. Нельзя было так шуметь. Протянув руку, он взял свою маленькую maquina. Могли сбежаться пидоры, поэтому он обернул ленту вокруг могучего торса и, взяв в одну руку пулемет, а в другую - флягу с абсентом, пошел наверх. Третьего дня, говорят, пролетал самолет, во что Саша не верил, но все рано эти дни он проводил наверху в надежде взглянуть на стальную птицу...
III
Повернув за угол, он вздрогнул и быстро слился с землей - у входа стоял силуэт в пальто. Приглядевшись, он издал гортанный вопль ужаса, смешанного с радостью. Силуэт в пару шагов оказался рядом.
-Ой, Саша, Саша! Это ты, да, ты?
-Здравствуй Костя, - поднялся с земли Саша, он не знал, можно ли доверять пришедшему, - как ты меня нашел?
-Я по Би-Би-Си рейв-рейв слушал, очень-очень интересно, а тут Гена в эфире выступал, поэтому все прекратили. Гена сейчас органикой-органикой занимается, может будет президентом-президентом. Он, знаешь, обещал тридцать долларов-долларов тому, кто приведет тебя к нему живым.
Тут Костино лицо искривилось жестокой гримасой, будто кто-то большой вошел в него сзади без использования смазочных материалов. Его руки судорожно дернулись к Сашиной шее.
-И пять...ес...
Из Кости брызнул фонтанчик темной жидкости, он дернулся и застыл. Саша приставил любимый "Глок-18" с глушителем к Костиной шее - он не хотел портить внутренности, одежду и череп - и дважды быстро нажал на спусковой крючок. Костю отбросило на полметра назад, пара капель упала на Сашин лоб. Он отер лицо рукавом и принялся за дело. Костя был раздет и разоружен за полминуты. Вещи и оружие нашли свое место в тайнике и Саша встал рядом с трупом. "Хиловат", - подумал он. В любое другое время он бы его взял, а сейчас... "Нет, запасов на зиму хватит, - не без удовольствия отметил Саша, - а этот мудак пусть гниет!" Конечно, он не потерпел бы разлагающейся падали у себя дома - крысы сожрут.
IV
Саша продолжил путь наверх, размышляя о добре и зле, о верности и предательстве, о любви и ненависти. Теперь на него была открыта охота, но что он сделал?? Почему?? За что?? Он брел по улице, не обращая внимания ни на совокупляющихся по обочинам панков, ни на пролетевший самолет, разбрасывавший листовки, ни на митинг фашистов. Он шел туда, где раньше был его огород, а сейчас Саша сделал там сад камней. Когда становилось совсем плохо - он шел туда, садился под обгорелыми ивами и, отстреливаясь иногда от прохожих, погружался с раздумья. Общение с природой давало ему силы и успокоение.
Вернувшись в подземелье, Саша погрузился в необычно отвратительный смрад. Он определил источник запаха, только когда поскользнулся на нем. "Странно, - подумал он, - даже крысы не притронулись. Да и гниет как быстро". Он понял, что его насторожило: тишина в подвале. Крысы не пищали и не путались под ногами.
"Пиздец!" - подумал Саша, вскидывая пулемет...
Part 2
GUNNERS DREAM
Посвящается Илье Теренину
I
Илья лежал за деревом, сдерживая себя, очень бережно, очень осторожно, чтобы не дрогнула рука. Он ждал, когда панк выйдет на освещённое солнцем место, где первые сосны леса выступали на зелёный склон. Он чувствовал, как его сердце бьётся об устланную сосновыми иглами землю. Затаив дыхание, Илья аккуратно прицелился в грудь панка, чуть левее красно-черного значка "Пиздец всегда со мной" и, медленно выдыхая, плавно нажал на спусковой крючок. Жертва беззвучно упала, развернувшись от удара пули налево и так и осталась лежать, глядя в безоблачное небо слепыми глазами, не замечающими маленький серебристый самолётик. Самолётик стремительно терял высоту, и, наконец, парашютист катапультировался. Белый цветок распустился в уральском небе и стал медленно опускаться в тайгу.
Остальные панки попадали на землю и открыли беспорядочный огонь. Смолистая щепа брызнула из сосны, за которой лежал Илья. К счастью, у него была выгодная позиция - на вершине холма, в небольшом углублении, защищённом с трёх сторон крупными валунами. "Сдавайся, carbon!" - крикнул самый решительный из панков, высунувшись из-за сосны. Илья мгновенно послал по слуху пулю (видеть жертву он не мог, так как глядел на часы - скоро ли будет полдень и не пора ли потребить тибетский порошочек, который вот уже три года он делал сам) и удовлетворённо отметил стон раненного в плечо урода. Слух у Ильи от постоянной тренировки стал почти абсолютный. "Que va - Айм э мен, айм э мен, о шурли ай эм, айм э мен он зе силвер маунтин!" - напевал Илья роясь во внутреннем кармане куртки в поисках наушников. Илья хотел умереть под звуки ЧО (кассетных записей Pink Floyd к несчастью не оказалось в его фонотеке) и поэтому всегда носил с собой плеер. Вставив наушники, он неожиданно для себя вместо ЧО услышал тихий вкрадчивый голос, сказавший: "Пиздец вам, дорогие россияне." "Что за хрень?" - подумал Илья и понял, что это вдруг заработало нечаянно включенное радио, молчавшее вот уже 6 лет, с момента Великого Истощения.
Ещё один панк высунул голову из-за сосны и получил свою законную пулю. Злобно матерясь, панки стали обползать Илью с флангов. "Тактика." - подумал он - "или стратегия? Не помню уже." Тем временем голос продолжил: "Торжественно отвечаю вам, дорогие россияне, что с момента моего вступления на должность наступит настоящий органический пиздец вам всем, ёб вашу мать. Экология, мать её, будет ухудшена до неузнаваемости - и вы узнаете, что такое органический пиздец. Из остатков нефти и запасов угля - а их на 800 лет, бля, мы приготовим столько органики, что всем вам, дорогие грёбаные россияне, будет пиздец." Голос показался Илье знакомым. "Кто же это?" - думал Илья. Он прицелился в торчащую из-за камня макушку панка и нажал на спусковой крючок. СВД щелкнула металлом по металлу, и Илья понял - патронов больше нет. "Как обидно" - подумал он - "умирать, так и не встретившись с Девидом Гилмором. Полный пиздец." Панк высунул тупое рыльце из-за валуна и выстрелил из обреза. Медлить было нельзя, и Илья, не оставляя панку времени на перезарядку, бросился в рукопашную.
Перемахнув через поваленную сосну, он прыгнул на ошарашенного панка сверху и стал бить его головой, круша рёбра и проламывая череп. Когда с панком было покончено, Илья вжался в землю, накрыв собой остывающее тело и прислушался. Никаких знаков жизни различить в тишине вечереющей тайги ему не удалось, только вдалеке издавали странные звуки какие-то маленькие существа. "Оттягиваются" - подумал Илья. Обойдя сопку, он нашел трёх мёртвых панков и одного раненого. Будучи очень усталым, Илья не стал раскрашивать трупы под немецких пехотинцев времён второй мировой, как обычно это делал в хорошем настроении. Быстро отрезав окорочка и связав их поленницей, он направился к своему жилью.
Великое Истощение застало Илью на рыбалке. Он рыбачил на быстрой уральской речке и ничего не подозревал. Будучи юношей недоверчивым, он не смог вовремя поверить Саше, настойчиво убеждавшем его в скором наступлении пиздеца, Илья оказался хорошо подготовлен к нему только по случайности - он был на рыбалке.
Ничего не понимая, он сначала долго ждал поезда на внезапно опустевшей ЖД станции "Крындюлай", что означало в переводе с эвенкского "Полный пиздец" (так это переводил Илья). Потом одной беззвёздной ночью на мотодрезине приехали панки и спалили станцию, выкрикивая странные фразы вроде: "Вася, ты ничего не понимаешь", "сгуманитарились все, хе-хе" и "хочу варить смолку на кафедре аналитической химии", а также "Кубышкин всегда стоит за нашим левым плечом". Потом небо в стороне города Североуральска наполнилось малиновыми сполохами и по небу пополз пурпурный дым, к утру ставший синим. Тогда Илья поверил в пиздец и ушел обратно в лес, обустраиваться: рубить избушку, копать погреб и запасать сушеные коренья, ягоды и мясо. Одно тяготило его - теперь, вероятно, никогда ему не встретить Девида Гилмора. Впрочем, как и Девида Бауи, хотя второе его мало тревожило.
II
Отходя ко сну, Илья вдруг понял. Холодный пот прошиб его. Чтобы успокоится, ему пришлось принять ещё один порошочек, от шизофрении (состав: 1/3 сушеный маковый сок, 1/3 конопляная пыльца, 1/3 толченый коричневый мухомор). "Это был Гена! Теперь нам всем точно пиздец..." - думал Илья о голосе по радио. Вдруг резкий стук в дверь вывел его из мрачных раздумий. "Кто там? Никого нет дома!" - крикнул он, нашаривая под подушкой пистолет-пулемёт "Ингрум". "I am David Gilmor, пустите меня!" - ответили из-за двери. "Чем докажете?" - крикнул недоверчивый Илья. Из-за двери донеслось соло из песни про высокие надежды миллионов маленьких зверюшек. "ВОТ И СБЫЛАСЬ МЕЧТА СТРЕЛКА" - подумал Илья.
III
"И тут я и понял - пора прыгать, иначе пиздец, - сказал Девид, разливая по стаканам тибетскую настойку на сушеных тибетских тараканах. Гитару в руки и прыгнул". "Я бы лучше водочки выпил, - сказал Илья, беря свой стакан, - а этот напиток у тебя откуда?" "От Славона, - ответил Девид, - Вот это вино!" "Елы палы" - согласился Илья. И тут их разговор прервал настойчивый стук в дверь. "Войдите" - крикнул Илья. Дверь распахнулась и на пороге появился Девид Бауи.
MOTHER
Посвящается Оле Уманской.
I
Саша собирался лечь спать. Он разрыл груду тряпья в углу, нечаянно обнаружив в ней двух детёнышей, с упоением пожиравших жирную крысу. Один, бурого окраса, вытащил из крысы потроха и намотал себе на шею. Мордочка его посинела от удушья, но он, громко урча, дрался со вторым, сереньким в яблоках, за тушку. Детёныши с противным писком шмыгнули в стороны, дробно цокая коготками по бетону. "Вырождаются, бляха-муха", подумал он - "вот уже и говорить почти разучились". Однако всё равно было приятно смотреть на их ладные тельца, покрытые шелковистой шерсткой, на злобные мордочки, перемазанные кровью и грязью; всё равно что-то тёплое шевелилось в душе когда детёныш, встав на задние лапки, просительно урчал, заглядывал в глаза и повторял единственные слова, которые помнил - знал, шельмец, что папка любит, когда детёныши разговаривают! Хитрый! - "Крыска папка дай дай пиздец пиздец Карамурза пиздец Александрбаер дай дай землянка пиздец эксперт мировое правительство пиздец." Иногда детёныш, чтобы уж совсем папку порадовать, морщил лобик и говорил: "Пишущий сидиром пиздец!", но Саша грустнел - правда, пишущему сидирому пиздец, и не надо о грустном. Денег не хватило - все ушли на крупы, тушенку, 5 комплектов Моторхеда и восемь книжек Карамурзы (для будущих детёнышей). Сашка стал раздеваться. В свете чадящей свечи из крысиного сала можно было прочитать на его мощном торсе татуировки: через всю грудь, псевдоготикой "Motorhead" и портрет Лемми, нарисованный самим Сашей - для вящей узноваемости очень большая бородавка с длинными волосами и злостное выражение лица, подпись "Лемми", на спине - "Мама, ты совершенно автономна!", на животе (пишущего сидирома не было и пришлось записать так) цитата из Карамурзы "Исследования показали также, что еда символизирует нечто гораздо большее, чем просто питание. Люди, испытывающие страх перед будущим (страх, никак не связанный с проблемой питания), склонны создавать дома запасы еды, гораздо большие, чем они способны съесть. Запасы еда снимают беспокойство". На левой руке, на круглящемся бицепсе, похожем на юркого зверька под белой от жизни в подвале кожей, "Знание причины пиздеца - сила". На пояснице, из Карамурзы же: "Для многих людей холодильник представляет гарантию, что дома всегда будет еда, а еда в доме обозначает покой, тепло и безопасность". На икре левой ноги (вечно дрожащей и всегда готовой устремить кованный носок ботинка в сокрушительном ударе к коленке врага) "Твердым шагом к катарсису пиздеца".
В другом углу чавкали мама с Марьяной - женщины едят после мужчин, так теперь Саша понимал смысл раздельного питания. Мясной сок аппетитно стекал у женщин по подбородкам, блестели измазанные жиром щеки и губы. Саша был хорошим мужем, он даже разрешил жене спать в холодильнике в периоды беременности, сократившейся из-за условий пиздеца до двух-двух с половиной месяцев, - чтобы не волновалась и чувствовала себя в безопасности.
Стать совершенно автономным от мамы Саше так и не удалось. Мама жила вместе с ним, уговаривала одеваться потеплее, когда он вечером ходил гулять (старая добрая традиция), варила из старых запасов круп гречку и вынашивала планы обмена двух маленьких подвалов (во втором жил папа) на один большой. Саша же хотел уединения, чтобы в одиночестве почитать про мировое правительство, манипуляцию сознанием, биомембранны и прочие интересные вещи. Ужасно надоела Марьяна, вечно почему-то беременная и ничего не понимающая про биомембранны (видимо, от того и беременная), с чисто бабским подходом к жизни - "Ой, Сашенька, какой ты хороший, принёс мяско! Детишки-то растут! Маленький весь в тебя - так же смеётся и аппетит хороший, только вот пальчиков на ручках мало". "Что радуешься, дура? - спрашивал её Саша, - после первого пиздеца скоро наступит окончательный пиздец. И я тебя жалеть, дуру, не буду! Я тебя предупреждал, а ты всё радуешься и веселишься... А ведь он наступит! Надо на крысиных шкурках запасать информацию и рыть более глубокую землянку! Карамурзу почитала-бы, хотя бы, или про всемирное правительство..."
Но она не понимала - женщина, что с неё взять. Она могла только готовить, рожать детей, стирать, штопать, любить Сашу, протирать пыль на полочках с книгами и компакт-дисками, радоваться солнцу или удачной добыче, болеть, плакать, если Саши долго не было с охоты, копать землянки и запасать сушеное мясо и крупы. Читать Карамурзу и думать о мировом правительстве она не умела. Одно слово - женщина.
Когда Саша, хорошо раздельно попитавшись, сидя в драном кресле и раскладывая марьяжик, думал о прочих, ему становилось хорошо и спокойно на душе. Он их всех не жалел, а особенно Олю Уманскую. "Уж кому-кому, а вот этой точно наступил пиздец, - думал Саша, - Всё! Фиг вам она теперь похромает на ублюдский шейпинг со своим грёбанным хором..." Почему-то мысли об Оле Уманской особенно утешали Сашу и давали новые силы для подготовки к близящемуся новому витку пиздеца.
II
Ночью Саше приснился удивительный сон. Он, Кобяков и Аня пили пиво, сидя на Ломоносове. Было так хорошо говорить с понимающими людьми о предстоящем пиздеце и потягивать Клинское светлое. Саша расстегнул зимнюю пуховую куртку, пригревшись на апрельском солнышке, ("Мы так одеты, потому что так мы пьём своё пиво!") откинулся на тёплый бетон постамента и с наслаждением слушал понимающих людей. "Ёб твою мать, - сказал Кобяков, - ни хуя никто не чешется, а тут скоро на Международном Валютном Фонде пиздец всем будет..." "Ясный хер!" - откликнулась Анечка. "Вот педрилы!" - сказал Саша. "А вы слышали, коллеги, - начал Андрей, - что Rolls-Royse получил, ёбаны в рот, заказ от компании Boeing на 892 двигателя общей стоимостью, бля, 290 миллионов USD. Однако возможно продолжение контракта, и если American Airlines продолжат покупать Boeing 777, то, двигатели на них будет поставлять тоже Rolls-Royse." "Ну, бля, заебали они со своей монополией! А как же наша аэрокосмическая отрасль, мать её?" - вежливо поинтересовалась Аня. "Да хуй с ней, всё равно всем пиздец, - не менее вежливо ответил ей экономист, - "да, вот так то... А вот фунт стерлингов резко вырос после того как грёбаный Банк Англии в пятый раз после прихода к власти говёного лейбористского правительства поднял базовую учетную ставку на четверть процентного пункта - до 7,25, мать вашу!" Услышав такое, Саша грязно выругался и расплескал пиво. Аня взяла его руку в свою и тихонько сжала - крепись, то ли ещё будет, когда наступит полный пиздец. Саша заглянул ей в глаза и понял, что ему будет её жалко - ведь она понимает, что скоро будет нам всем пиздец.
Не то что Оля Уманская, мать её.
III
Солнце грело землю и запахи мокрой, перегнившей за зиму травы, мать-и-мачехи, прогреваемой сырости и оттаявшей помойки будили в Сашиной душе ожидание чуда. Саша сидел на гремящей под ногами оторванной жестью крыше своего дома и смотрел на весенний Троецк. Зрелище руин (см. Шпеер "Теория воздействия руин") глубоко удовлетворяло его - никто ему не верил, а пиздец всё-таки пришел. Обломок самой большой в мире трубы гордо выделялся на фоне разрушенных девятиэтажек - раньше они заслоняли её, и Саша её не видел; теперь, когда обзор расчистился, вот она - высоченная, до пятого этажа поди. Ну, может, до четвёртого. Но всё равно очень высокая труба. Саша любил свой город.
Летом можно купаться в фиановском пруду. Почему он так называется, не помнят даже сторожилы, охраняющие самый большой в мире пресс. В начале лета купаться конечно не очень - пока не перегнили накопившиеся за зиму трупы, слишком уж пахнет, да и неприятно наталкиваться на скользкие, с прозеленью тела, хотя иногда можно поживится содержимым карманов, в спешке забытом, - патроны, иногда кастет. Зато ближе к осени, когда холодает и желтая листва устилает поверхность пруда плотным желто-красным ковром - очень здорово! Вспарывая мощным кролем плотный слой листвы, приятно проплыть пред пару раз туда-обратно, оставив за собой медленно зарастающий след черной воды; вылезти, колотясь от холода и стуча зубами, насухо вытереться, задрать голову в безоблачное синее небо и крикнуть что есть мочи: "Я совершенно автономен, мама!"
Саша грелся на солнце и думал о мировом правительстве. Как он там, комитет 300? Как там Александр Баер в Америке? Всё-таки ему было немного жаль глупых людей, не понимавших наступающего пиздеца. Как там Гена? Живы ли они все: Оля Уманская, Теренин, Димон, Таня, Вася, Паша Ревин? Вопрос с Костей разрешился, но как остальные? Саше было всё это очень интересно, почти как мировое правительство.
WAITING FOR THE WORMS
Всем работникам метрополитена посвящается
I
Когда поезд метро вдруг остановился и свет в вагоне погас, Дима Ломакин не сразу понял, что это пиздец. Как, впрочем, и большинство других пассажиров. Однако прошло сначала полчаса, потом час, а поезд не подавал признаков жизни. Окружающий тоннель, наоборот, подавал, и это тревожило. Люди начали кричать и давить на кнопку связи с машинистом. Потом замолкли и стали ждать, стараясь не подаваться панике, всё ещё не веря в пиздец.
Сначала снаружи ничего не было видно и это нервировало. Однако через некоторое время глаза привыкли к темноте - нет, ничего видеть они по прежнему не могли! Но просто это перестало тревожить - и обострился слух. Дима стал различать шорох крысиных лапок, и тихий писк - крысы стали исследовать остановившийся поезд, пытаясь пробраться внутрь. Потом какое-то крупное существо очень тихо, на пределе восприятия обострившегося слуха, метнулось и крысиный шорох замер. В абсолютной тишине раздался тихий хруст ломаемого хребта и крысы брызнули врассыпную. Существо обнюхало двери вагона и растворилось в наступившей тишине.
Тогда люди поняли, что помощи не будет.
II
С тех пор прошло уже очень много лет. Дима облюбовал себе "Парк Культуры" и прилегающие к нему участки перегонов кольцевой и красной веток. На поверхность он опасался выходить. Во-первых, за годы, проведённые в метро, его зрение в значительной степени атрофировалось и если бы он вышел на поверхность днём, то был бы совершенно беспомощен. Другое дело ночью. Но ведь к утру обязательно нужно попасть в метро, а это риск. Во-вторых, что он там забыл? Всё что нужно, у него было здесь: еда, ночлег, развлечения. Почти никаких врагов. Годы занятий самбо сослужили ему свою службу.
Тяжело было только в самом начале.
Part 3
СОВЕРШЕННО НЕ СЕКРЕТНО
Данный текст поступил в редакцию 31-го августа по независящим от нас причинам. Это произведение не рекомендуется к прочтению вообще, поскольку содержит слова, мысли и чувства, способные оскорбить и унизить любого нормального человека.
Автор этого произведения нам неизвестен, но прокуратура уже работает в этом направлении, устанавливая лица, скрывающиеся за кличками, телефоны и адреса явочных квартир.
Всех, кто знает что-нибудь о дальнейшей судьбе персонажей, просьба сообщать в милицию (02) или в редакцию по телефону.
BETA-RELEASE
После прочтения - сжечь!
И по гальке вперевалку
Нарядившись ходят люди
Под огромным этим небом
Что к холмам совсем далеким
От холмов простерлись дальних
* * *
Медведь был безобразным, косолапым и грязным животным. Однако добрее его не было никого во всем лесу. Но звери замечали только его внешность, на что Медведь жутко обижался, ловил их и жестоко избивал ногами. Поэтому звери его не любили. Хотя он был очень добрым. И веселым. Он любил задорные шутки. За эти шутки звери его скоро жутко возненавидели и били. Да, трудно быть на свете добрым и веселым.
* * *
После того, как Саша до неинтересности просто вышиб мозги любимым "Глоком" из тупой панковской головы, и грузное тело нехотя, цепляясь за стену всеми своими неровностями, сползло на пол, на Троицк - точнее, на то, что еще лет десять назад называлось городом Троицком - опустилась тихая июльская ночь. Небо было затянуто серыми облаками, которые то и дело вспыхивали дальними зарницами, ветер еле слышно шелестел верхушками, и Саша вдруг, очень остро ощутил свое одиночество, чувство, которое после очередной пары зарниц, вызывавших в Саше утробный, почти животный страх, превратилось в осознание полной ненужности. Саша обхватил голову руками, и перед ним пронеслась вся его жизнь: школа, университет, знакомые и незнакомые лица, стрельбу, кровь, гладкий и теплый, вздрагивающий, когда к нему прикасаешься губами, живот Марьяны...
Саша спал, подложив под голову ладони, время от времени причмокивая влажными губами.
- Это все хуйня, - говорил знакомый голос, - что жизнь напрасна. Только такие вот залупные дуролохи как ты, ведутся на такую бляхосраную хуйню! Эта блядсконогая жизнь дается нам один только ебаный раз, пойми это...
- Но зачем все это? - Саша повел рукой в сторону стервятников, сужавших свои молчаливые, и оттого жуткие, похоронные круги над бойней.
- А затем, мать твою, что это и есть, твою мать, самая, что ни на есть, блядскохуенедосраная жизнь!
- Но я не хочу... - начал было Саша.
- А тебя, блядский лихоглаз, никто не спрашивает, ебучий вафлеебальник! Не хочешь, долболох отстойный, так я сейчас, на хуй, выебу твои подзалупные мозги из твоей мохнорогой головы!
- Но ведь...
- А ты, перезлоотстойный херохуище, знаешь, блядь, что такое материализация невещественных идей?
Черный всадник, разговаривавший с Сашей, поправил съехавшую на левый бок от энергичных манипуляций руками во время монолога бурку и поскакал прочь. Когда черная тень скрылась в утробе леса, Саша все понял - он закрыл глаза и тихонько заплакал.
Когда Борисыч, а это именно он разговаривал с Сашей, погрузился в березовую рощу, он подумал: "Вот мудак!" Всадник пришпорил своего коня и понесся на встречу зареву, поднимавшемуся над лесом. Он не знал, что его ждет впереди, но знал, что он должен спасти этот недостойный его мир. Погонявшись по лесу за парой одичавших собак и порубав-таки их, Борисыч понял, что окончательно заплутал - розоватое марево закрыло уже полнеба, и ориентироваться было не по чему.
* * *
Волк был тоже безобразным и грязным. И еще он был очень злым и жестоким. Но звери не испытывали к нему ненависти и не били. Потому, что Волк умер еще в раннем детстве. Потому, что Медведь родился раньше Волка. Да, хорошо, когда добро побеждает Зло.
* * *
Илья сидел у огня, задумчиво глядя на резвящееся пламя, и время от времени запускал в раскаленные угли кочергу, тормоша засыпающий костер. "Боевой друг", - подумал Илья с усмешкой. Сколько раз кочерга, оставшаяся еще с ТЕХ времен, спасала ему жизнь, доставая ему заточенным крюком кишки из нападавших, когда не было патронов или когда его окружала голодная волчья стая...
Илья опустил кочергу в траву - трава приятно зашипела. Он достал из притороченного к седлу мешка нарезанную рыбу и стал раскладывать ее на решетке - еще один раритет - из всех способов приготовления рыбы он предпочитал запекание на углях: кусочки получались покрытые твердой золотистой корочкой, мясо под которой просто таяло во рту. Но для этого надо было брать достаточно жирную рыбу: лосося - да где ж его нонче найдешь-то, форель или кету. Хотя и белая рыба получалась что надо. Форель после всех катаклизмов расплодилась по всей территории России, да и стерлядь с каждым годом поднималась все выше. Изредка удавалось поймать горбушу - и тогда Илья готовил себе шашлык из горбуши. Для этого рыбу надо было разделить на куски без кожи, промыть, нарезать кусочками и мариновать минут пятнадцать, после чего наколоть куски на шпажку (можно вперемешку с нарезанным репчатым луком). Готовить кляр ему всегда было лень, но когда рыба покрывались румяной корочкой, он уже не жалел потраченного времени...
Но рыбу необходимо сначала поймать, а уж здесь Илья не знал себе равных. Не то, чтобы их не было, но Илья не знался с ними принципиально: он не мог стерпеть, что кто-то ловит рыбу лучше него. К тому же его засмеяли, скажи он, что ловит форель на джиг-спиннинг, - а он ловил, и еще как! Главное верить в ту снасть, которой ловишь, будь то кусок поролоновой губки или новогодний елочный дождик - считал Илья и был, конечно же, прав.
* * *
Заяц тоже был злым и жестоким. И грязным. И еще он был трусливым. Гадостей Заяц никому никогда не делал. Потому, что боялся. Но его все равно сильно били. Потому, что Зло всегда должно быть наказано.
* * *
Саша шел на запах еды, его нос улавливал тонкие ароматы явно не человеческого, и даже не животного мяса, притом очень вкусно приготовленного. На лес опустилась черная безмолвная ночь, и Саша слышал потрескивание огня, к которому, по-видимому, и шел. Саша осторожно пробирался через заросли и уже отблески костра сверкали в его глазах, но внезапно услышал шебуршание где-то совсем поблизости и в то же время знакомый голос ("Черт бы подрал эти знакомые голоса сегодня", - подумал Саша) позвал:
- Грегор! Что ты там возишься? Ужин готов!
Невидимый Грегор молчал. Саша, не дыша, достал "Глок".
Илья коснулся ружья, и оно показалось ему бесформенным, тяжелым в своем чехле из овчины с подстриженной шерстью, пропитанной маслом, чтобы ружье не ржавело на влажном воздухе. Он вытащил его за приклад и положил перед собой. Это был древний "манлихер-шенауер-256", снятый с продаж уже более полувека назад, с восемнадцатидюймовым стволом. Ложа и цевье у него побурели, как ядро грецкого ореха, от смазки и трения, а ствол, постоянно трущийся о седельный подсумок, был маслянистый, без единого пятнышка ржавчины. То место на прикладе, куда стрелок прижимается щекой, гладко лоснилось, и, отведя затвор, он увидел вращающуюся магазинную коробку, заполненную тремя пузатыми гильзами с длинными, тонкими, как карандаши, пулями, блеснувшими свинцом своих головок.
Ружье для того и существует, подумал он, чтобы из него стреляли, а не хранили в чехле. Это ружье было очень хорошее, и стрелять из него было легко. Ни одно другое из тех, что у него были, не давало ему такой уверенности в наводке и на близком и на среднем расстоянии, и он с удовольствием вынул его из чехла, отвел затвор и послал патрон в ствол.
Саша услышал щелчок затвора.
- Ну?! - Спросил знакомый, мать его, голос. - Выходить будем или в рыбалку по-кузьмичьски играть?
- Это как? - Отозвался Саша.
- А вот так! - Илья поджег фитиль и, подождав немного, метнул в лес связку динамитных шашек. - Сейчас порыбачим! Сейчас так порыбачим! Глаза на лоб повылезут!..
Взрывом повалило несколько деревьев, птицы, растревоженные криками, поднялись в воздух, но далеко улететь не успели, и сейчас осыпались, оглушенные взрывом, подобно осенней листве, где-то неподалеку заухал филин, но Саша всего этого уже не видел и не слышал. Он лежал на сосновых иголках, покрываемый ветками, листьями и прочей гадостью, все еще сжимая в руке пистолет "Макаров" с номером 1774 и глядя немигающими глазами в темноту.
Темнота перетекала в разные формы, переливаясь в лунном свете, пока постепенно не принимала какие-то более или менее четкие границы, и скоро Саша смог увидеть небритое лицо, в котором быстро узнал Илью, склонившегося над ним.
- Что это было?
- Шурик, это ты? А я думал, что это опять вологодские мстители. - Илья высморкался. - Ну ничего, живой вроде бы. Вставай, пойдем ужинать.
* * *
И Дятел тоже был злым и жестоким. Он не бил зверей, потому, что у него не было рук. Поэтому он вымещал свою злость на деревьях. Его не били. Потому, что не могли дотянуться. Однажды его придавило насмерть упавшее дерево. Поговаривали, что оно отомстило. После этого звери целый месяц боялись мочиться на деревья. Они мочились на Зайца. Заяц простудился и умер. Всем было ясно, что во всем был виноват Дятел. Но его не тронули, поскольку не смогли выковырять из-под упавшего дерева. Да, Зло иногда остается безнаказанным.
* * *
- Вот ты говоришь любовь, а что это по-твоему?
- Ну-у... - начал Саша, но Илья перебил его.
- Это миф! - воскликнул он, поднимая вверх палец. - Миф! И ничего больше! И, исходя из представлений грубого кондового материализма, ее просто-напросто не существует.
Илья замолк и ожидал Сашиной реакции, сложив руки на груди.
- О как! - Не сразу отозвался тот.
- Так, так! Именно так, и никак иначе! - Илья криво усмехнулся.
- Хорошо, - начал Саша после некоторой паузы, - а как же всякие Ромео, Джульетты, Тристаны, Изольды? Как же все, что делалось во имя любви в этом мире? Ради чего все эти жертвы, если...
- А ради чего в древнем мире приносились в жертву... - победоносно начал Илья, но закончить не успел.
- Но ведь это же миф!
- Ха! - Отозвался Илья. - Вот тут-то собака и порылась*! Вот ты считаешь, что миф есть сказка, да? Для кого - сказка? Для того, кто сам является мифическим субъектом и сам живет этим мифом? Ничуть не бывало! Это сказка для позитивиста, да и то не для всякого, а специально для позитивиста XVII-XIX веков. Миф гораздо более чувственное бытие, чем сверхчувственное, а всякие сидераты** это упускают из виду! Видишь ли, Саша, - продолжал Илья, - в человеке изначально заложена потребность в вере во что-то. Это - лишь несмиряемость человека с существующим положением, это - избыток желания. Поэтому и придумывает человек себе...
- Oh! Ja-ja-ja! Das ist ziemlich interessant, interessant! - Раздался голос из кустов.
Саша закричал. Он кричал долго и страшно.
Просто он узнал этот голос. Он не мог ошибиться. Голос принадлежал Константину Суслову.
- Jetzt kommen meine Frunde. - Произнес суслов голос, когда Саша перестал кричать.
В ответ на это Саша закричал еще громче. Немецкий он помнил плохо, но не на столько, чтобы не понять этих слов.
Раскинув плащ, Суслов с бледным лицом, зловещей улыбкой, искривившей рот, из которого чуть высовывались клыки, вошел в круг света.
- Он вампир! - Вскрикнул Саша, беспомощно пятясь назад.
- А ты как думал? - Саркастически отозвался Илья. - Ты знаешь какие-нибудь средства от вампиров?
- П-пуля, с-серебряная пу-уля. - Окончательно теряя самообладание, пробормотал Саша.
- Тебе повезло, Шурик. - Почему-то улыбаясь, сказал ему Илья. - У меня есть одна.
Он порылся в карманах, посматривая на Суслова, который, увидев его почему-то замер, а потом начал ходить вокруг костра, однако, не приближаясь, и достал сначала револьвер "Смит-энд-Вессон" образца 1854-го года, а затем патрон странной формы с нервно поблескивавшей головкой. Илья запихнул патрон в барабан.
- Убей эту сволочь! - Взвизгнул Саша.
Сволочь тем временем только поглядывала на часы, равнодушно наблюдая за приготовлениями Ильи, который, не переставая улыбаться, неожиданно крутанул барабан и приставил дуло к виску.
- Эй, - Шурик насторожился, - ты чего?
- Грегор! - Крикнул Илья. - За тобой должок, но я его прощаю! Ты свободен! - И, обращаясь к Саше, закончил. - Сзади тебя лежит осиновый кол.
Саша нашарил твердую палку и радостно показал Илье.
- Ну вот и действуй. - Илья спустил курок.
* * *
Кpот был маленьким и слепым. Он не был злым. Он пpосто хоpошо делал свое дело. Это он подъел деpево, котоpое yпало на дятла. Об этом никто не yзнал, и поэтомy его не избили. Его вообще били pедко. Чаще пyгали. Hо его было очень тpyдно испyгать, потомy что он был слепой и не видел, что его пyгают. Когда не yдавалось испyгать Кpота, звеpи очень огоpчались. И били Медведя. Потомy, что им было очень обидно. Однажды Медведь тоже захотел испyгать Кpота. Hо Кpот не испyгался. Потомy, что Медведь его yбил. Hечаянно. Пpосто Медведь был очень неyклюжим. И звеpи его очень сильно избили. Даже несмотpя на то, что Медведь сказал, что пошyтил. Плохо, когда твои шyтки никто не понимает.
* * *
Илья пробудился, когда солнце поднялось уже высоко, и оцепенел от удивления. Прямо перед ним в тихом утреннем свете, окруженный папоротниками и пальмами, белый и обветшалый, высился огромный испанский галион. Он слегка накренился на правый борт, с совершенно целых мачт между украшенных орхидеями снастей свисали грязные лохмотья парусов, корпус, покрытый гладкой броней из окаменевших ракушек и нежным мхом, прочно врезался в твердую почву. Казалось, что это сооружение находится в каком-то своем, отграниченном пространстве - в заповеднике одиночества и забвения, куда не имеют доступа ни время с его разрушительной силой, ни птицы с их гомоном и суетой.
* * *
Борисыч скакал почти всю ночь - он нашел след и теперь, прикинул Борисыч, судя по остаткам костра, еще пару часов погони и все. Эта погоня утомила Борисыча. Вчера он гнался за солнцем, но оно все равно утонуло за горизонтом. Теперь оно взошло у него за спиной. "То же солнце, "- подумал Борисыч, - "но мы все стали старше и на день приблизились к своей смерти".
Пришпорив коня, Борисыч бросился вперед.
* * *
"... попадаются еще помимо уродов* и огнедышащих монстров красивые..."
* * *
Илья неспешно ехал через лес к любимому салуну
Сиреневый думан над нами проплывает*
* * *
- - Кого я вижу! Неужто жирный и вонючий, неужто мерзкий наш и подлый Агужам, козел и сволочь! Как поживаешь, кал в горшке, пузырь с касторкой? А ну, иди сюда, оторву тебе яйца, если они у тебя еще есть, ты, евнух дроченный! - И с этого началось.
* * *
Лев был цаpь звеpей. Он пpавил лесом. Цаpей бить не положено. Это закон. Hо звеpи давно забили на закон. Звеpи били и льва. Hи за что. Потомy, что так yж здесь повелось.
* * *
- Твою мать, - сказал Агужам, пытаясь незаметно высвободить прижатую собственным же телом руку, все еще сжимавшую пистолет, - мир становится тесней с каждым днем. Сначала он был так широк, что мне делалось страшно, я бежал дальше и был счастлив, что, наконец, вижу вдали стены справа и слева, но эти длинные стены так спешат сойтись, что я уже в последней комнате, а там в углу стоит ловушка, куда я угожу.