Аннотация: да страх какой-то! нам всё шлют и шлют тексты с муз. тематикой! .. и что теперь делать!?!
Флейта
В комнате было тихо. Мягкие тусклые ковры на стенах впитывали звуки, тонкие тропки шорохов, полновесные аккорды спускаемой за перегородкой воды.
В комнате было пыльно. Здесь редко убирались; единственное окно было заколочено шершавым листом фанеры. Правда, не наглухо: оставались щёлки, рентгеново вспарывающие солнечным светом темноту комнаты. Это было красиво и немного жутко. Впрочем, любоваться и пугаться было некому.
В комнате жили вещи. Низкий диван с деревянной спинкой, тёмно-красного, когда-то сочного цвета - а теперь мшисто поросший ровным щекотным слоем праха. Строгий лакированный квадрат журнального столика с неожиданно виньеточным изгибом ножек, впечатанных в охристо-жёлтый ковровый прямоугольник пола. На тусклой патине пыли был жирно, размашисто начертан женский силуэт с нарочитыми, утрированными изгибами. И прочерком, небрежно развившейся лентой - катушка выцветшей плёнки, похоже, засвеченной - переброшена диагонально.
В комнате было очень спокойно.
...А как она жила, да просто жила, сама по себе, и всегда такой была. Не напишет, не навестит, и никто-то ей не нужен, ни до кого-то дела нет, эгоистка, да что о ней говорить. Допрыгалась. Доигралась. А вот и нечего, нечего, гордыня, она ведь самый страшный грех, самый главный, потому через гордыню-то и отрекаются, через гордыню и мнят себя ровней...
Когда это началось - сейчас и не вспомнить, теряются ниточки, распались на исконные обрывки причинно-следственные связи. А как точен язык, именно "связи", запутанные, стянутые в неряшливые махристые узлы нити. Не очень умело и неясно, зачем.
И слишком большое искушение их разорвать.
Тот свёрток случился в марте. Гнилостный месяц, сквозный месяц, переход - перелом - а куда, тяжко перевалиться в сочное сытное летнее марево и вновь по трапеции карабкаться вверх, до ледяного наста - и снова - так и не очистившись - в гниль.
Не особенно ему и обрадовалась. Развернула, конечно; тут же, на улице - в марте любопытство ещё несносней. В полиэтиленовом пакете, в шкурке белых листов, тонко исписанных зелёными чернилами, в кожаном футляре покоилась продолговатая тёмная вещь. Гладкая; ощутить в замёрзших пальцах её плавный изгиб приятно, как шоколад на вид. И распробовала бы, и унесла к себе - если б не март, если б не март.
На держащих фантомную форму листах - поплывшие зелёные буквы; - гелевая ручка, под дождём не жилец. Распрямила, вгляделась - левой, на отлёт; правой же обхватив надёжность чёткого деревянного тела.
...и конечно - адрес; и конечно - фамилияимяотчество, какое счастье, что всё ещё встречаются такие вот, безыскусно влюблённые в себя, в перевязь своих имён - г-н Х, учитель музыки, Остаповский проезд, д. 3, комната с зелёными обоями, стучать четырежды, какая удача, боже, или неудача, но кому нужны эти нитки, кому, четыре удара, г-н Х.? к Вам пришли.
Март, март.
Тёмный шоколад глаз, чуткие пальцы - не жест, а предчувствие жеста - ну конечно же, музыкант.
И слушать жадно, и впитывать - и эти взгляды, и эти жесты - предчувствия жестов, и эти звуки, звуки, звуки. Главное - в такт, главное - не сбиться, закусить губу в тёмно-красное, чтобы ни единой диссонирующей нотой не разорвать эту мелодию прикосновений, это предчувствие мелодии прикосновений на двоих.Чёрт Вас побери, раздражённо, Вы же не слышите, ну же, вот, с этого места - ещё раз, и!!
Нельзя так фальшивить, нельзя. И неловкие пальцы, озябшие пальцы, закостеневшие пальцы - не игра, не полёт, нельзя так мучить инструмент, идите, упражняйтесь, вот с этого места, до вторника, до вторника!
Осторожной - грязно, грязно, - быстрой - зябко, - ровной походкой - назад, назад. Под ноги не смотреть, на улице не реветь, подбородок выше, ну же, нельзя так фальшивить. Домой, домой, в тёмно-красную диванную сердцевину - молча.
И слушать эти гаммы, слушать с листа - зачем лишние прикосновения, к чему, сколько стоит вот эта...да, пикколло - вот как..спасибо, не надо...Впитывать сухим комочком взгляда ниточки-крючочки, распутывать их зелёную вязь. Забывать уютную прежнюю зыбкость, нанизать свои дни на пять продольных линий, разыграть свою душу по семизвучью, озябшими пальцами - распутать, распутать эти узелки... Слушать в себе тихонько вибрирующую точку, не звук, а предчувствие звука...
Март, март.
Всего-то тридцать дней, один запасной. Выдохни - и нет его, растаял. Нежное тепло на улице, солнечно и тесно.
В комнате тихо. Через отставшие листы фанеры прорезалось острое солнце, пунктирно - стрелочками - касаясь низкого дивана с деревянной спинкой, тёмно-красного, когда-то сочного цвета, строгого лакированного квадрата журнального столика. На охристо-жёлтом ковровом прямоугольнике пола у неожиданно виньеточного изгиба ножки покоится продолговатая тёмная вещь. Гладкая даже на вид, приятно, должно быть, ощущать в пальцах её плавный изгиб. И если бы кто-то, вероятно, спешивший, дал себе труд просверлить в её деревянном теле дырочки, тёмная вещь, наверное, называлась бы флейтой.