Аннотация: любовь-морковь, розы энд морозы думаю, понятно.Вообще-то, это один из моих любимых рассказов,но я его немного стесняюсь, что ли...
Здравствуй. doc
(элегия, истерия и немного пустоты)
Пролог
Валерия каталась на качелях. Примитивное устройство скрипело, но не сдавалось. Это были хорошие, железные, советские качели. Сваренные на века.
На этих качелях Лера качалась, когда ей было пять лет. Теперь - 24, но во дворе мало что изменилось. Часть старого пятиэтажного дома оттяпали под детский сад от какой-то благотворительной миссии, но старое абрикосовое дерево так и осталось на месте. Как всегда не хватало канализационного люка, и потрепанный "Москвич" соседа уныло стоял на кирпичах: колеса у него давно отвинтил кто-то глупый, но предприимчивый. Ну кому, скажите на милость, могут понадобиться колеса от старого "Москвича"? Хотя, их потом можно с выгодой продать их же незадачливому владельцу...
Лера страдала. Она делала это со вкусом и очень основательно. Железо холодило руки даже через перчатки.
"Я подхвачу воспаление легких и умру. Поскорее бы".
До этой попытки умереть Лера предприняла следующее: она легла засыпать и просила Господа, чтобы тот все-таки даровал ей свободу от всего. Но Господь был не в духе, поэтому под утро к Валерии пришел кошмар. На Кошмаре были очки в роговой оправе. Кошмар сказал: "Агрессия слабых, спокойствие сильных". Чей-то голос глумливо добавил: "Дура". Потом тот же голос затянул песенку: "Ты бросил меня, ты бросил меня. На старости лет я осталась одна".
Лера проснулась и ощутила себя полной идиоткой. Надо отметить: чувство было не из приятных. Поэтому она оделась и пошла кататься на качелях.
Весна
В этом году Весна выдалась немного сумасшедшей. Каждый раз говорила, что уходит навсегда, а потом вновь возвращалась. Последний раз Весна пришла в ноябре.
"Весна, Весна" - пела Валерия. Ее возлюбленный водил ее в кино. Иногда они брали с собой и Весну. Лера прятала ее в сумочку, и Весна выбиралась наружу, когда в зале гас свет и заканчивались рекламные ролики.
Город был грустен и светел.
Весна и Лера вместе шатались по Городу. Часто они проходили под теми часами, где Валерия встречалась с любимым. За квартал до этого места сердце Валерии начинало биться чаще: она хотела увидеть там его. Но возлюбленный не мог никогда правильно угадать, где и когда пройдет Валерия. Весна отказывалась ему об этом говорить: "Я вам не девочка на побегушках" - морщилась она. А что может быть лучше случайной встречи? Поэтому Валерия бродила по городу весь вечер. Город иногда улыбался ей. А иногда специально бросал под ноги конфетные обертки и желтые пакеты, что раскиданы по всем городским магазинам. Валерия не сердилась: она сама терпеть не могла эти пакеты.
Любимый нервничал и хмурился. Но Весна могла примирить всех. Даже с самим собой. Его лицо разглаживалось. И становилось моложе.
Это была какая-то неправильная Весна.
"Но что может быть лучше, чем сойти с ума? Когда ты сходишь с ума, то тебе не нужно ничего, кроме твоего мира", - думала Валерия
Качели скрипели.
Во двор стали выходить люди с собаками.
Становилось тоскливо.
"А может, я просто живу на качелях? Восторг и уныние. Экстаз и черная меланхолия. Я лечу вверх-вниз. Если я хорошенько постараюсь, то можно будет сделать "Солнышко" - просто обернуться вокруг оси. Какая прелесть!"
Осень
Осень была по-бабски суетлива. Она сыпала затертыми пословицами и не принесла ни одной свежей мысли.
"Осень, уходи", - говорила ей Валерия. Возлюбленный становился все мрачнее с каждым днем.
Осень настойчиво забивала шкафы какими-то закрутками. По ночам Валерия слышала, как неумело запечатанные банки взрывались.
Еще Осень купила уродливые тапочки и говорила, что нет ничего лучше домашнего уюта, клетчатых скатертей и фартуков с оборочками.
Пообещав Валерии научить ее экономно вести хозяйство, Осень полностью себя дискредитировала.
Валерия обозвала Осень мещанкой. Та отомстила дождем и промозглой сыростью.
"Осень, Осень - пыталась объяснить Валерия, - зачем нам теплые свитера и счета коммунального хозяйства? Я не люблю их. И не хочу знать, что будет завтра, Осень, понимаешь? Я просто хочу ходить по Городу и днем видеть то, что прячется ночью, а ночью видеть то, что прячется днем. Осень, ну пойми меня, меня погубят одинаковые серые дни. Ведь я еще успею закольцевать свою жизнь, как кадры в кинематографе. Мой любимый хмурится. Уходи, Осень".
Осень быстренько ретировалась, даже не оставив записки. На прощание она взорвала фейерверк свадеб: некрасивые невесты, накрашенные, как труженицы борделей; застывшие лица в лаке для волос, ногтей и черствых корок, коротко стриженые женихи, дети в уродливых костюмчиках; преисполненные чувства собственной значимости свидетели - все они неспешно кружились вокруг памятника Вождю. Невесты задевали кринолинами таких же счастливых и усталых идиоток, как и они сами, а беспризорники лили под ноги молодоженам воду из пластмассовых бутылок. Вода воняла бензином. В лужах расцветала бензиновая радуга. Женихи сплевывали под ноги свежеиспеченным женам и уходили пить пиво с друзьями.
Валерия звала Весну. Когда хмурый любимый подсаживал Валерию в пасть городскому трамваю, а сам уходил работать, Лера выходила через остановку и шла искать Весну.
Через какое-то время она ее нашла: та сидела на скамейке около небольшого магазинчика. На Весне были полосатые носки.
Но капризное божество не хотело возвращаться обратно. Весна сопротивлялась и мягко, но твердо повторяла, что сначала должна быть зима.
"Но куда тогда девалось лето?", - спрашивала Валерия.
Весна пожимала плечами и делала вид, что не знает. Но было видно, что с Летом случилось что-то нехорошее: может быть, оно не успело сесть на последний дирижабль, и теперь мерзнет где-то на острове Пасхи. Лето всегда мерзло. Даже в самом благодатном климате.
А Валерия ждала Весну.
"Весна, вернись, вернись, ведь нам было хорошо с тобой. Даже когда шел снег. Весна, я люблю тебя, Весна. Позвони в колокола. Я помогу тебе - разобью все фонари в Городе", - просила Валерия. Когда в Городе была Весна, Лера и ее возлюбленный выбирали уголки потемнее, чтобы можно было без помех целоваться.
Валерия приходила на скамейку каждый вечер, но Весна не соглашалась вернуться. В один день Валерия увидела пустую скамью и поняла, что ветреная Весна нашла других влюбленных и ушла.
Потом ушел любимый.
Иногда Весна приходила к Валерии во сне.
"Весна, скажи мне, может быть, ты в него тоже влюбилась?", - Валерия ревниво хмурила брови.
"Глупая. Я просто ушла. Но вернусь" - Весне наскучили разговоры подурневшей от слез Валерии.
Руки замерзали. Внутри Валерии поселился огромный черный камень.
Шалили запахи. Срывались на крик люди.
Зима
Потом появилась Зима.
"Ну сделай что-нибудь, дурочка", - вкрадчиво говорила Зима. Она любила интриговать и втаптывать людей в лед. Любила сердца из камня и жести.
Валерия стала слышать чьи-то Голоса. Они пели. Пели о том, что ничего на свете лучше нет, чем не знать, что ты будешь делать сегодня, завтра и через год. Они пели о том, что "наша крыша - небо голубое".
Валерия кричала на Голоса, она пыталась им сказать, что согласна, но Голоса не исчезали, а иногда даже говорили в ответ колкости. Запахи становились нестерпимее, слизистая оболочка носа отказывалась иметь с ними дело. Вкусовые рецепторы просили отпуск и даже пообещали прислать открытку с курорта.
Потом Валерия забыла в гостях перчатки. А в перчатках грелись ее глаза. Глаза мерзли, как и все.
Зима хохотала и подбивала Леру сделать что-то плохое. Но у Леры остались только пальцы, которые могли еще что-то писать. Тогда она все же написала письмо человеку, который мог уговорить Весну прийти в Город.
Но сначала Валерия заорала: "К дьяволу, к черту, куда хочешь, но только уйди, Зима!"
Зима смеялась еще громче и Валерия поняла, что через час она должна умереть и воскреснуть.
Пальцы, по счастью, все еще слушались свою полубезумную хозяйку.
Лера писала.
Истерия
"Здравствуй, милый.
Всюду грязь, черт тебя подери, я не могу не материться.
Конфетная фабрика воняет почему-то кислой капустой, в коридорах - стойкий запах этого проклятого турецкого ароматизатора. Они добавляют его повсюду: в мыло, в конфеты, в дешевое подобие духов, в этот треклятый суррогат гашиша, в свои черные блестящие волосы и, черт их возьми, в свои цветистые речи.
Какого черта ты трепыхаешься? Ты бежишь от меня, или от себя, дорогой? Ты стоишь на месте. На месте, которого никогда нет, не было, не будет. И даже в моем воспаленном воображении ты не сможешь найти того укромного уголка, где тебе будет хорошо. Ты врал, когда сравнивал себя с бабочкой в янтаре. Черт тебя возьми. Я постоянно чертыхаюсь, поэтому тебе придется сегодня лишние пять минут помолится. Хотя я точно знаю, что ты не молишься. Это просто фишка, дорогой, просто фишка. Все, что я вижу, что ты видишь - это чей-то сон, дорогой, сон. Сумасшедшие в роду, католики, черт вас возьми, воздушные змеи и прочая хрень. Я забыла добавить сюда польский паштет, который смердит мазутом и запах ванили. Вперемешку с кислой капустой, мать ее.
Ха! На самом деле-то тебя нет. И меня нет. Ничего нет, слышишь, ничего! Когда ты ложишься спать, ты видишь потолок. Это - еще одна вселенная. Вселенная-то безгранична, это все усвоили еще на уроках природоведения и прочего естествознания в третьем классе. Это так красиво звучит: "Безгранична". Но никто, мать их, НИКТО так и не понял, НАСКОЛЬКО Вселенная ОГРОМНА. Ты идешь по улице, любовь моя, а в рукаве твоего пальто - еще одна Вселенная.
В каждой шерстинке и пылинке. Там кто-то живет. И эти кто-то готовят на завтрак бигос. Ненавижу бигос. Эта проклятая кислая капуста. Они жуют ее. Они живут. Любят. Играют в любовь. И даже иногда пьют джин и пишут письма. Врут в письмах. Врут всегда. И это все - в рукаве твоего пальто. Да что там пальто. Ты сбрасываешь пепел в эти вонючие банки из-под кофе, что стоят на этаже гребаной редакции. И это тоже - Вселенная. И пепел. И окурок, и эта вонючая пепельница. И даже самый отвратный завхоз носит в своем кармане, черт его дери, целый мир. Да, да! А ты пытаешься куда-то бежать. Ты не сможешь, любовь моя, не сможешь. Потому что тебе некуда бежать. Мы все живем в рукаве чьего-то пальто. Это в лучшем случае. Хотя что-то мне подсказывает, что мы живем в одном маленьком атоме кислорода. Просто О. И все. И кто-то вдыхнет нас. И сморщится. Потому что от всего этого несет ванилью, пеплом, духами Черутти во флаконе с розовой крышкой, смердит этой подлой карамелью и дрянным польским паштетом, разит истерией и дурманит каким-то мерзким сумасшествием.
Нас нет, милый. Мы рождаемся пять тысяч раз, мы живем пять тысяч жизней, мы читаем Бхагават-гиту и, почему-то не любим поэтов. О, Боги! Ты глуп. Я глупа. Мы все идиоты. Мы стоим в вечной очереди. За любовью. И дышим в затылок друг другу. Я хочу тебя, кто-то хочет меня, а еще кто-то хочет того, кто хочет меня. И все это в доме, который построил, мать его, Джек. В доме из советских спичек, фабрики БорисовДрев точка ком. И так всегда. Тебе просто надо повернуться ко мне лицом. И кто-то другой повернется к кому-то лицом. Останутся недовольные, но все начнется с тебя. А ты, глупец, бежишь. Не сдвигаясь с точки.
Тебе снился сон о море. Ты не смог выплыть первый раз в жизни. Я не сказала тебе, что это значит. Черт возьми, любовь моя, я все знаю наперед. Ты думаешь, хорошо так жить? Нет, нет. Это ужасно. Потому что ты не сможешь выплыть, милый. Тебе не переплыть это море. Потому что его нет. Оно существует только во мне. И немного в тебе. А нас - нет.
Мы обречены.
Ангелы не поволокут нас на судный день. Им не до нас. До черта Вселенных, где живут, существуют, рождаются и умирают, к чертям собачьим, такие же как мы. Так какая им, ангелам, разница, а, милый? Нас забыли. Потому что нас никогда не было. Это не самолеты летают и падают. Это просто подлые запахи дурят нам голову. Ацетон. И проклятый турецкий ароматизатор. Плюс немного карамели "Взлетная". Вот этот простой, но действенный коктейль, который сможет прекратить твое и мое идиотское несуществование. И исчезнет тогда огромная часть Вселенной. Но какая, к дьяволу, разница, сколько было, а сколько останется этих чертовых Вселенных? Если Черная дыра безгранична, то где, черт возьми, ее начало, а где конец?
Я знаю, где конец. Когда исчезнет запах этой подлой капусты. Когда ты сможешь, стоя на месте, бежать (а не бежать, стоя на месте). Когда я перестану видеть будущее.
Когда иссякнут запасы дешевого турецкого мыла и ненавистная конфетная фабрика сгинет, тогда придет конец. Но этого не будет. Никогда. Ты сможешь научиться стоять. Но никогда не сможешь бежать. Запасы мыла тоже когда-нибудь иссякнут. Но эти проклятые арабы сделают еще. Или не арабы, а маленькие, но трудолюбивые китайцы. Какая разница?
Есть еще один выход. Он прост. Гениален. Но - нереален. Ты должен переплыть это море. Именно это и невозможно. Потому что ты не понимаешь, или не хочешь понимать одну простую истину: без меня ты утонешь. Точно так же, как я сдохну без тебя. И воскресну. Под каким-то проклятым забором. Даже если этот забор будет стоять на берегу Средиземного моря, он все равно останется забором. Кто-то просто чихнет во сне - и меня опять не станет. А ты будешь тонуть. Потом жить. Потом опять тонуть. Замкнутый круг, милый. Замкнутый.
И к черту все. Персы красиво пишут. Конечно(иди за любовью, когда она позовет!!!). Но они - плохие люди. Я не знаю их. И знать не хочу. Их нет. И тебя тоже. И меня. Просто верни ее. Верни мне Весну".
Пустота
Лера дописала письмо. Оставалось только одно - отправить его. Она была трусихой, но очень безрассудной трусихой.
Когда Валерия вышла из дома и пошла на почту, она поняла: все, все, все неправда, что она написала. Безумны были все остальные. Она все же обернулась вокруг оси. Сделала "Солнышко".
Глаза, тихо скуля, вернулись на место. Они соскучились и прибежали сами.
"Я знаю, я выживу!", - подумала она и в прекрасном настроении - первый раз за эти четыре дня - пошла дальше.
Отправив письмо, Лера вышла на улицу и вдохновенно закурила. Она ощущала дым. Вкусовые рецепторы заработали. Жутко хотелось минеральной воды с лимоном.
Чеканя шаг, вбивая каблуки в асфальт, Валерия отправилась в модную и мажорную забегаловку. Сначала она напевала под нос грустную, но милую песенку, потом остановилась и громко сказала: "Идите все к черту. Я жить хочу!". Кроме нее на улице никого не было. Был жуткий холод. Весна все же ушла.
Но, черт возьми, впереди была еще одна. Ровно через восемь дней.