Все персонажи этого романа вымышленны. Однако возможны некоторые чисто художественные и исторические совпадения...
Глава I.
Пробуждение
В России пьют, чтобы не думать,
Ведь если думать -- тянет дунуть!
(автор)
Вздрогнув, я проснулся. Звук, который разбудил меня, был похож на отдаленный залп орудий. Я огляделся. Я лежал на пуховой перине, покрытый бархатным одеялом, подбитым мехом.
Кровать была необъятной и, причем, под балдахином и со шторами. Я слегка раздвинул их с левой стороны, и моему зрению представилась странная картинка: стены со штофной обивкой. В углу комнаты место для иконы с лампадой, но самой иконы не видно. С другой стороны стена покрыта старинным персидским ковром с изумительными узорами.
Я понял, что, скорее всего, при помощи каких-то волшебных или потусторонних сил , утратив чувство места и времени, я перенесся в неведомую мне эпоху. Почему-то в голову пришёл каламбур: я вдохновлен эпохою, а все остальное -- в рифму...
--
Но где я? Что я?
Я ощупал свое туловище, голову. Всё на месте: я не лыс, руки, ноги на месте! Я слез с кровати и начал искать зеркало. Оно было близко, только какое-то мутное. Я заглянул в него и был поражён! Потому что я совсем не узнал того, кого я в нем узрел: мужчина лет тридцати пяти, в шёлковом халате бордового цвета. Светлый шатен. Глаза голубые. Ноги стройные. Небольшие усы и бородка, почти как у блондина. На груди нет креста, но на тонкой светлой тесёмочке висит какой-то камень. Вроде талисмана. Что-то подсказало мне, что это сердолик. Камень был оранжево-красного оттенка и неправильной формы. Очевидно, что это какой-то колдовской камень или же оберег. Я попытался сосредоточиться. Но в голове было пусто. Пришли в голову какие-то странные стихи. Я не понял, о чём они, но я их запомнил:
Здравствуй, волшебная принцесса Ди!
Хотя бы на Том свете своё счастье найди!
Пусть это будет не постылый Чарльз,
а любящий Доди!
Ещё сделай шаг и к нему подойди.
Пусть он мусульманин, но тебя он любил.
Он был тебе предан и он не дебил.
Как трудно оправдываться, вроде.
Будь там счастлива с Доди!
Очевидно, что королевская семья -- сплошные лицемеры,
И в этом вся Англия создавала примеры...
Я обошёл всю комнату. Она была огромна! У окна стоял массивный дубовый стол. На нём лежало несколько книг. Какие-то письма. Причём, все -- рукописные. Я взял одно и, несмотря на слабый свет из окна, прочитал.
" Достославный князь Армавирский!
Мы, великия и непобедимыя Государь и Правитель Священной Русляндии, Яромир Третий, вселенскою милостию, жалуем тебе, достославный и храбрый наш спящий князь, за прежние твои заслуги и подвиги пред Отечеством нашим -- Орден пресвятого и волшебного Иоанна с златыми подвесками. Лелеем надежду, что придет день, и ты воспрянешь ото сна и, получив новые силы, служить нам, буде то возможно, верою и правдою продолжишь...".
Тут в дверь комнаты робко постучали.
- Войдите, - ответил я.
В комнату бочком вошёл странного вида мужчина. Я бы даже скорее назвал его мужиком. Одет он был в цветастую линялую косоворотку неизвестного оттенка, коричневые, в жёлтую полоску, брюки, заправленные в грубые сапоги. Причёску имел он "под горшок". Имел седые усы и окладистую бороду лопатой.
Увидев мой изумленный взгляд, он упал на колени и запричитал:
--
Барин, Ваша светлость! Никак проснулись! Святители!
Услышаны мольбы Вашей матушки и всей челяди!
--
Постой! - перебил я его. - Ты кто?
--
Как кто?! Я холоп Вашей Светлости, Егорий. Никак, три годочка ждали-то Вашего пробуждения! А батюшка Ваш, земля ему пухом, так и не дождамшись, почили в Бозе, не увидев Вас в добром здравии.
Далее, из бессвязного и отрывочного рассказа "холопа" я узнал, что являясь князем Русляндии, жил в поместье, но в пьяном виде упал с лошади и, лишившись чувств, с тех пор лежал в беспамятстве.
- Лекарь сказывал, что ничего не можно исделать. Дескать, кака-то у Вас, барил, лекарьгия...
- Летаргия, - тут же поправил я Егора.
Далее я выяснил, что служил при Дворе Его Величества, царя всея Русляндии, Яромира Третьего и был у него в милости.
Егор сказал, что с моего разрешения надо бы послать гонца к Государю с радостным известием.
--
Завтра, барин, радость у нас великая!
--
Какая радость?
--
А, Марфин день! Энто когда замужним-то бабам дозволяется на год к любому иному женатому мужику-то перейтить! Однако, не дозволяется холопям более трёх баб имать аднамременно.
--
Я тут, барин, одну солдатку приглядел. Мы уж и сговорились.
--
Егор, а как же баре в этом случае себя ведут?
--
А что баре? Баре вольны хучь сто баб иметь в одночасье. Потому, запрета нету. - И то правда сказать, что с той поры, как Солнышко наше, Яромир-то Третий, в Александрову Слободу жить укатил, со всеми своими новопричниками...
--
Постой, постой! - перебил я Егора. - Это что же за новопричники такие? И когда это произошло?
--
Да тому уж три годочка минуло, как Государь наш учал чудеса-то творить средь дня бела и даже посередь нощи...
--
И что же это за чудеса? - спросил я.
--
Да, бают, будто бы Государю-то, назад три года, его болярин Федька Смоленский, из земель Франкейских каку-то чудо-машинку привез, которая, ну, все желания сполняет. В народе слух прошёл, будто телегу злата за её отдали. А продал её Государю какой-то колдун франкейский с чудным именем. Вроде как Ностердомус его кликали. А продал он машинку-то перед самой своей смертынькой. А иначе бы -- нет никак!
--
И что же эта машинка может? - спросил я.
--
А брехали, будто бы она всё могёт. Вот только был ещё слушок престрашный!
--
Какой? - спросил я у Егора.
--
Ты, барин, меня-то не выдай; мы, Мефодьевы твоему роду уж давненько в услужении, а тебя я ещё в младенчестве в люльке качал, а как ты мальчонкой стал, так я тебе свистульки строгал. Уж больно охочь ты был, барин, в детстве до свистулек.
--
Не бойся, я тебя не выдам. Но ты расскажи, что это за страшный слух?
--
А вот, барин, что я слыхал. Дескать, ту машинку построил сам князь-богоотступник, кого ещё в народе Диаволом прозывают. И, будь бы, за ту машинку он тридесят монет берет, да гумагу заставляет кровью-то писать да подписывать. За енто он, посля смерти, душу-то и сцапает, окаянный!
--
А что тебе ещё известно про ту машину? - спросил я.
--
А то, барин, известно, что вот уже тому три года как зачудил-замудрил Государь. Все прежни-то законы перекроил напрочь! А народ-то стоном стонет и кровавыми слезьми умывается!
--
Ну и какие же новые законы Государь ввёл?
--
Ой, да и не перечесть все, хоть глашат-той третий год каждую седмицу на площадях и дворах их лает, а всё нам невдомёк, как правитель наш Великий, да до таких-то страстей господних докумекал?!
--
Вот и придумал он, перво-наперво, новопричнину учредить и со своими верными болярами в Александрову Слободу умыкнул, а на Москве-то-матушке свово старшего воеводу-наместника посадил, чтобы тот, дескать, творил свой неправый суд. А тот-то воевода, бают, зверь лютый, уж сколько душ безвинных загубил, что тому и счет-то потеряли!
--
А какие же ещё законы знаешь ты, Егор?
--
Да вот, к примеру сказать, утреню и вечерню как теперь справляем?
--
И как же?
--
Да коли, сказывают, царь не спит, то и болярам и черни спать не можно.
--
А как же об этом узнают?
--
Да они голубей посыльных пускают и заране об каждом часу в утреню и вечерню знать надобно. Да в час этот в каждом граде аль селе из пушек палят. Ну тут, отец мой, и поберегись! Не то застукают неспящим, коли спать велят, так на кол и содют, болезных! А коли спать-то не велят, так и не моги, тады в котле со смолой заживо сварят.
--
Ну а ещё что можешь мне рассказать, холоп мой верный?
--
Так ить, барин, уж вечерять давно пора, а не то, из пушки-то саданут, так и спать с пустым пузом придется. Да и матушку-то тебе, небось, узреть не терпится.
--
Ну, ты прав. Подай мне одеться.
Я облачился в бархатный халат с фалдами и тёплые туфли на войлочном ходу.
"Маменьку" я не сразу признал. Это была пожилая женщина со следами былой красоты на лице, уже почти вся седая, но одетая в шелка и бархат, с теплым чепцом на голове.
--
Сынок мой родный, Толюня! Уж и не чаяла тебя в здравии добром узреть! Знать, сподобил Господь меня, грешную, в остатнем жизненном приделе благую весть такую получить! Дай же мне облобызать тебя!
--
Спасибо, матушка милая, - ответил я.
Но сам так и не мог до конца понять, какое собственно, отношение я имею к этой старой женщине? Поэтому после сытного и обильного завтрака (хотя уже вечерело, но для меня это был завтрак), я отправился осматривать господский (то есть мой) дом.
Я приказал Егору сопровождать меня с тем, чтобы он смог делать так необходимые мне пояснения.
Дом был одноэтажный. Я насчитал в нем тридцать три комнаты. Как пояснил мне Егор, дворня жила в отдельной пристройке, во дворе. Рядом с конюшней. Дом был богато меблирован. Вся мебель старинная, массивная, с резьбой. В библиотеке книг было тысячи и тысячи. Много старинных фолиантов и даже инкунабулы*. В галерее, в которую меня проводил Егор, на стенах висели старинные портреты, в основном, мужские. Как я понял, это, должно быть, "мои" предки.
По моим расспросам Егор, видимо, догадался, что я на всё, что должен был бы легко узнать, смотрел глазами постороннего. И тогда он решился задать мне вопрос.
--
Барин! Ты уж прости меня, глупого старого дурня. Но болит у меня душа от того, что ты вроде и сам не свой. Уж не отбило ли тебе твоё лежание память наперечь?
Я понял, что мне следует ему подыграть, тогда мне легче будет задавать ему любые, даже самые несуразные, вопросы.
--
Да, - ответил я. - Ты прав, Егор. Всё мне как бы внове здесь, и я ничего не узнаю. Поэтому велю тебе всё объяснять мне как бы заново. Для этого приказываю я тебе быть неотступно при моей персоне.
И тут вдруг я услышал странный грохот. Это, по-видимому, был пушечный залп.
--
Свят, свят, свят! - запричитал Егор. - Свечи-то, свечи, батюшка, я побегу гасить. Свечей-то у нас -- видимо-невидимо в хоромах. А дворне заране было приказано -- лететь в барский-то дом и свечи-то гасить. Вот, не то -- худо будет. А ты уж, барин, посиди здесь. Я уж тебя-то опосля в твою спаленку проведу.
Я согласился, и Егор, шаркая ногами, побежал, как он выразился. "наводить темноту".
Минут через десять-пятнадцать дом погрузился во тьму. Тут я услышал его шаркающие шаги, и он, в полной темноте, проводил меня в спальню.
Желая мне спокойной ночи, он задушевным голосом произнес:
--
Спи спокойно, батюшка, и уж будь разлюбезен сам, после утрешнего залпа-то, снова пробудиться. Натерпелись мы все от твоей давешней лекарьгии.
--
Летаргии, - опять поправил я.
--
Ну не серчай, батюшка! Мы люди темные. Одно слово -- холопе!
Глава II
Русляндия
"Все наилучшее -- редко".
Цицерон
Проснулся я рано. По старинным часам на стене я узнал, что уже восьмой час. Я позвонил в колокольчик, который лежал на низеньком столике у изголовья кровати. Я понял, что мне предстоит решить нелёгкую задачу: заново освоить "жизненное пространство", в которое волею судьбы либо злого рока я, непонятным мне образом, попал.
А дальше, размышлял я. Мне предстоит узнать, в каком городе, предместье или же селе я живу, что сейчас за год? Это похоже на Средневековую Русь, только как будто это некое искаженное либо смещённое измерение. Почему Русляндия? Мои рассуждения были прерваны появлением Егора.
Приветливо улыбнувшись, он произнес:
--
С утречком добреньким, Ваше Сиятельство! Как спали-почивали? Не привиделось ли чего во сне?
--
С добрым утром, Егор. Спал я крепко, а снилось ли мне что или нет -- я не помню... Егор, я хочу узнать, а что мы делаем до выстрела, если уже не спим? Лежу ли я в постели или можно вставать? Время -- полвосьмого утра.
--
Батюшка, так у нас заведено, что коли до выстрела время утренней трапезы приспело, так мы Вам с маменькой в потаённой комнате стол кроем. А уж, коли выстрел был, то в гостиной.
--
А мамаша-то встали, Егор? (Ну, вот я уже заговорил, как Егор. То ли ещё будет!)
--
Маменька Ваша раненько проснулись и читать в постельке изволили. Уж такой у неё закон.
--
А бывало ли так, Егор, что залп тот пушечный очень рано звучал или среди ночи?
--
Как же, как же, Ваше Сиятельство. Случаев таких-то было столько, что не перечесть!
--
И что вы здесь в этих случаях делали?
--
Да что, барин. Со всех ног кидались свечи жечь, да шум играть, чтоб соседи, не дай Боже, чего срамного из-за нарушения-то указу не исделали.
--
А соседи кто наши?
--
А енто Светлый князьЖегловский Степан Матвеевич, его усадьба в полуверсте от нас.
--
Егор, а как место называется, что мы проживаем?
--
Ваше Сиятельство, деревня Моржанка, так и имение родовое прозывается. А пребываем мы в ста с лихом верстах от Златоглавыей Москвы-матушки.
--
А не вернулся ли наш гонец к Государю?
--
Батюшка, ждать его надобно не ране, чем сёдни к вечеру, а не то, к ночи.
--
А толков ли он, сумеет ли объяснить все правильно?
--
Тук ведь гумага у него, что матушка Ваши составили. Ить это не иной кто, как дворецкий Вашей милости, Семён Ильич, оченно солидный мужчина и грамоте знает.
--
Ты тогда, Егор, сразу его ко мне пришла, как он вернётся.
--
Всенепременно, Ваша Светлость!
Здесь необходимо отвлечься ненадолго от хода нашего удивительного повествования, и объяснить вам всё то, что герою удалось выяснить относительно времени, в котором он не по своей воле оказался, ибо он поначалу не имел никакого представления, где он, что он, откуда? Все эти знания были как будто "стёрты" из его сознания. Но он дал себе слово приложить все возможные и даже невозможные усилия, чтобы каким-то образом восстановить утраченную информацию. И, в конце концов, ему это удалось. Но не будем забегать вперед, а вновь передадим слово нашему знакомому - "князю".
Очевидно, что я оказался (да не прозвучит это странно) в теле некоего князя, и выяснил, что "я" - древнего рода, что предки мои были на этой земле ещё до основания Москвы. Не могу сказать, чтобы я уж совсем плохо чувствовал себя в этом "чужом" теле.но внезапно мне открылось, что я обладаю знаниями, навыками и словарным запасом значительно более высокими, чем мои нынешние "современники". Это тоже мне непременно ещё предстоит выяснить!
Теперь о Русляндии.
Вселенский преобразователь Яромир Третий установил иное летоисчисление, поэтому я абсолютно не мог понять, в каком же году я нахожусь. Согласно этой системе я проснулся в 7170 году от сотворения мира.
Русляндия была "разбита" на сорок губерний, и, хотя численность населения этих образований (как, впрочем, и площадь) были ничтожно малы, каждой управлял воевода.
Дружина или регулярное войско состояло из ста пятидесяти стражников, вооружённых пиками, саблями, бердышами. Каждая губерния имела на вооружении до десяти небольших пушек мелкого калибра.
Крестьяне в Русляндии были распределены среди знатных бояр и приписаны были к усадьбам, по месту жительства оных. Бояре платили царю подати или дань, причем в каждом случае государь сам устанавливал их размер.
В дружинники брали принудительно, но не всех, а лишь тех, кто был крепок, силён, высок (не менее десяти пядей, т.е. 178 см) и достиг возраста семнадцати лет.
Служили дружинники двадцать лет, а те, кто доживали, по окончании срока возвращались к своему барину.
Здесь я опять возвращаюсь к тому часу, когда я ждал и дождался возвращения дворецкого, которого отправляли к Государю. Приехал он ближе к ночи. Его звали Семён Ильич. Это был статный мужчина лет 45-50. он поведал, что известие о моём чудесном выздоровлении очень обрадовало Государя и он велел передать, чтобы я немедленно отправлялся на Москву и предстал пред его очи.
--
Почему в Москву, а не в слободу?
--
А потому, батюшка, что Государь ноне на Москве опять.
Егор просил меня поостеречься, потому что. Как он сказал:
--
Государь дюже "нетрепелив", а потому резок зело. А ежели под горячу руку попасть, так и живота лишиться можно. - Но ежели что, так я сего не изрекал! - предупредил Егор.
Я его успокоил, сказав, что кроме меня, этих слов никто не узнает.
Поскольку в дорогу мне пришлось отправляться на ночь глядя, то, по совету Егора, отправил с нарочным письмо я к воеводе. А оказался им не кто иной, как мой сосед, князь Жегловский Степан Матвеевич. В письме я в очень деликатной форме просил прислать мне двадцать стражников для охраны моей персоны. Это посоветовал мне мой холоп Егор, по заявлению которого, "на той дороге беглые шалят", грабя, а иногда и убивая проезжающих.
Менее чем через час во двор прибыли пятнадцать конных стражников. Они привезли письмо от князя, где тот извинялся, что не может исполнить мою просьбу целиком, т.к. обстоятельства требуют присутствия остальных ратников на службе.
Я собрался в путь, надел новый дорогой шитый золотом кафтан, а поскольку на дворе уже стояла зима, то я надел подбитую тёмно-зелёным сукном шикарную соболью шубу и соболью шапку.
Сани были роскошны, хоть и невелики. В них впрягли двенадцать лошадей цугом, попарно. Ездовым был конюх Никита. Я тепло простился с матушкой, а Егор покрыл мне ноги меховой попоной. Я уже хотел было сказать, что мол, перекрестясь, мы тронулись в путь. Но дело обстояло иначе!
В моём рассказе я совсем упустил из виду вопрос религии. Как оказалось, мудрый Яромир Третий, введя новоопричнину, истребил всех монахов, священников, прочих служек, и сжёг все церкви и монастыри, мотивируя это тем, что они нахлебники, и без них только лучше жить станет!
Я не знаю, призвал ли он тем на себя Божий гнев, но только с ним вовсе ничего не приключилось... Соответственно, крестные знамения тоже были под запретом. Поэтому, не перекрестясь и не сотворив молитву, я отправился в неблизкий путь.
Глава III
Государь
"Лучше улыбка, чем возмущение"
Фаге
Мы ехали всю ночь, два раза меняя лошадей, и примерно в 11 часов утра благополучно достигли Первопрестольной.
Москва, которую я узрел, почему-то несказанно меня удивила, а почему -- я не имел о том никакого представления. Улицы были очень узки, при этом хаотично и беспорядочно застроены курными избами, тесовыми теремами. Изредка попадались, видимо, дворянские усадьбы, так как они были под охраной вооруженных стражников.
У всех строений полностью отсутствовали заборы. Как я это потом выяснил, Великий Правитель заборы ставить запретил и резоны при этом никакие не представил. А что? Ведь он -- Государь, а значит, волен никому отчёта не давать! Как я уже говорил, видимо, он решил, что и Богу тоже!
Когда мы подъехали к Красной площади, то меня поразило невиданное зрелище. Во-первых, отсутствовал Покровский собор. Видимо, по причинам, о которых я уже упоминал.
--
Но откуда я об этом осведомлен?
Во-вторых, почти вся площадь была покрыта толстым и гладким слоем льда, на котором изрядное количество молодых парней и девок, одетых в полушубки и валенки, пытались делать вид, что катаются на каких-то несуразных, невообразимо узких жестяных или железных полосках, привязанных или прикрученных ремнями к валенкам. При этом катающиеся постоянно падали, что вызывало приступы хохота со стороны зевак, среди которых не было ни одного простолюдина. Порою смех даже заглушал игру дудочников-скоморохов, группа которых, состоящая примерно из тридцати человек, во всю прыть, стоя у края льда, дули в дудки и жалейки и били в бубны.
Падая, многие расшибались и отползали к краям льда. Иные имели окровавленные лица и лбы. Покалечившихся, видимо, специально для того отряженные (кто-то вроде ярыжек) складывали на стоящие у края льда сани и увозили с площади. И тут я вспомнил рассказ Егора об этом развлечении:
--
А ещё сказывают, главный Воевода московский прошлу зиму учинил потеху ледяную, аж на самой Красной площади. Приказал, чтобы дети боярские ремнями железа к пимам привязывали, да под дудочников и скоморохов хоры выплясывали бы на том самом льде. В народе молва идет, что страсть, сколько народу скалечилось.
Слыхал я, что то место многими кровями полито, ибо казни великия на том месте в старину-то творили, посему, не лепо там тако баловство учинять...
Здесь необходимо сделать ещё одно пояснение. Как уже говорилось, Яромир Третий большую часть года жил в Александровской Слободе, но не безвыездно. Раз в год Государь со своей свитой, к ужасу горожан, возвращался в Москву, и около месяца опять правил из Кремля, ведя суд, казня и милуя. По этой причине мне не пришлось ехать в Слободу, и я попал в Москву. Через Спасские ворота (на башне я не увидел курантов) мои сани въехали в Кремль. В воротах стояли богато одетые стражники, похожие на стрельцов, только вот форма у них была ярко-жёлтого цвета. Один из них, видимо, старший, с дикими глазами и чёрной, как смоль, бородой, окликнул меня.
--
Кто едет?
--
Князь Армавирский, по приказу Государя! - ответил я.
--
Проезжай! - был ответ.
Нам указали дорогу, и мы подъехали к высокому крыльцу Грановитой палаты.
Мой ездовой, холоп Никита, вместе с санями отправился вслед за каким-то служкой. Стражники последовали за ними. Я поднялся по ступеням высокого крыльца и громко постучал в парадные двери. Мне открыли двое богато одетых боярина-охранника. Они осведомились, кто я, и послали молодого и красиво одетого юношу доложить о моём прибытии. Я ждал минут 10-15, после чего меня по тёмному коридору провели в палату. Это было ярко освещенное тысячами свечей помещение. Окна были задрапированы. Стены палаты были покрыты цветными фресками и портретами царей. Но в некоторых местах портреты и лики были грубо замазаны. Видимо, это были лики святых.
Государь восседал на обычном месте. Он был бледен. Борода и усы были аккуратно подстрижены и напомажены. На нём была надета простая чёрная ряса или плащ, на голове была бархатная чёрная скуфейка. Он сидел не на роскошном царском троне, а на простом деревянном кресле.
--
Дай посмотреть на тебя. Люб ты мне был, да недуг твой нас разлучил. Но не пеняю я на Судьбу, так как жив и здрав, да и ты, я вижу, сумел недуг победить!
--
Великий государь! Это моё счастье беспредельное, что предстал я пред очи твои, скромный холоп твой!
Сказав это, я вдруг отметил про себя, что палата была абсолютно пуста. Мы с царём были наедине!
Про себя я попытался угадать, сколько ему могло быть лет? Он совсем не выглядел старым! А ведь наверняка ему уже немало лет!
Все эти мысли промелькнули у меня с быстротою молнии, но я отвлекся от них, так как Государь вновь заговорил:
--
Узрел ли ты, князь, благие перемены, что свершил я недавно? Изменился ли лик Первопрестольной? Как считаешь?
--
Государь! Твоя мудрость безгранична, и всё, что делаешь для Отчизны и для твоих холопов, благостно откликается в наших сердцах. Исполать* тебе, великий Государь!
--
Во здравии ли пребывает твоя матушка-княгиня?
--
Государь! Матушка шлёт поклон нижайший, клянётся, что помнит и любит тебя как никого в целом свете.
--
Благодарствую. Я пошлю с тобой ей гостинец.
--
Поистине, безмерна доброта твоя, великий Государь!
--
Успел ли ты, князь, новые законы узнать, как учинил в своём я государстве?
--
Прости. Великий Государь, тому минуло слишком мало времени, да и омрачено моё пробуждение было тем, что пролежав солько лет, как мумия, я, кажется, почти что полностью утратил память, как и все свои прежние знания и навыки. Поэтому я сейчас как ребёнок малый, должен буду все освоить заново.
--
То невелика беда. Князь. Раз умом светел, значит, заново всё, небось, освоишь!
--
А знаешь, князь, ты помянул тут мумию, какие только в Древнем Египте были заведены. Тут было мне видение, что через века здесь, на площади Красной, будет мумия нового царя лежать, напоказ выставленная, и холопы будут ей поклоняться, толпами валить, чтобы только лик её узреть...
--
Не смею оспаривать, Государь, твой дар предвидения, твою мудрость велдикую и умение сквозь века узреть суть событий будущего. Только осмелюсь я, холоп твой верный, предположить. Что не принесёт та мумия никакого добра грядущим плебеям...
--
Сие, князь, не есть наиважнейший итог грядущего.
--
Поговорим об этом после.
--
Хочу я, князь, зная твою скромность и неболтливость, похвастать пред тобою одним наиважнейшим приобретением, кое произвёл я ряд лет тому назад, в земле Франкейской.
--
Государь! Прости, достоин ли я, холоп твой верный, тайны твои, великого Государя, постигать?
--
Молчи, ни слова боле! Я так решил, а потому не зли меня, ибо я, озлившись, бываю крут и могу враз милость сменить на гнев и даже живота лишить.
--
Государь великий! Прости меня, холопа недалекого. Я слушаю, молчу и повинуюсь!
--
Так вот, лет эдак десять или боле тому назад получил я из посольства моего во граде Парисе тайную депешу о том, что живёт-де там некий колдун-прорицатель и предсказатель, который даже королюсу ФранкейскомуКарлу предсказания вершит и, будто бы, ещё ни разу он не ошибался...
Я наказал того колдуна сыскать да тайно и дискретно за ним проследить, или учинить за ним слежку постоянную. По мере сил, проникнуть бы в его жилище, прочесть его бумаги, а буде то возможно, самые интересные переписать. Сие было сделано! И после года слежки узнали мы из его бумаг, что имеет он в тайном месте некий аппаратус волшебный, через который он своё колдовство и верные предсказания королюсу Франкейскому учиняет.
Пытались слуги мои верные по моему указу тот аппаратус волшебный похитить да и мне сюда доставить. Ан нет! Не вышло ничего. Недаром говорили, что аппаратус сей волшебный. Тайным грузом отправили они, было, мне ту вещицу, так она в дороге и пропала. И, неведомо как, опять у того колдуна в жилище-то и оказалась!
Я негодовал и злился, требовал мне тотчас аппаратус сей доставить.
И, веришь ли, князь, три раза мои холопы ту вещицу крали и три раза она опять к хозяину возвращалась!
Переведя бумаги того колдуна, коих море целое было, мои холопы указали, как тот аппаратус пользовать, а также запись нашли, что вещь эту только за деньги, не то за злато, приобресть можно, а значит и схемку, как пользовать ту машину, один хозяин может применять...
Тогда я приказал моим холопам в Парисе-городе обратиться тайно к колдуну тому. Имел он имя чудное: Нострадамус. Дескать, хотим мы ту вещицу у тебя, колдун, за деньги за любые приобресть. Он ни в какую! Мы и так, и эдак, а он опять за своё...
Решил я подождать хоть несколько годков, думая, что он может переменить своё желание. Через пять лет мы опять обратились к нему. Но результат был неутешителен для меня.
И вдруг, тому назад несколько лет, когда мой посленник к королюсу Франкейскому сам обратился к тому Нострадамусу, тот согласился, сказав, что скоро он умрет. Но золото потребовал он сразу, сказав, что тому аппаратусу цены на этой земле нет!
Торговались мы с ним долго. И выторговал он себе десять полных мешков золота, кои едва-едва в телегу поместились.
Как только аппаратус он сей нам передал, так на другой день и помер, болезный.
--
Прости, Государь великий, но чем же тебе тот аппаратус пригодился? Есть ли в нем практическая польза какая?
--
Не спеши, князь! Всему своё время.
Я ту схемку-то, что была к аппаратусу приложена, долгонько изучал, - уж больно сложна да запутана. Были в ней и такие места, что зашифрованы оказались. Тайнописно были записаны. Уж я бился-бился, пока не узнал, что есть один сын боярский, который в тайнописи больно сведущ. Писцы мне тайные места те переписали, и я ему их передал, обещая мою милость и награду великую, коль он ту тайнопись одолеет.
Бился он над той тайнописью год целый, но одолел-таки! Я, когда переводец-то его прочёл, так у меня просто волосы дыбом встали! А малец-то, кстати, через малое время умом сдвинулся, да и повесился...
--
И что же, Государь, тайнопись в себе та заключала?
--
Опять ты, князь, меня торопишь. Не делай этого!
--
Прости, мой Государь, я весь превращаюсь в слух.
--
А писано, князь, той тайнописью было, как тот аппаратус правильно употребить, чтобы сквозь века попасть на нужное по продолжительности время, в прошлое либо в грядущее. И то время, какое на аппаратусе установишь сам, через то время назад он тебя невредимым и возвратит.
--
Я вижу, князь, что ты не веришь мне. Но знай, что я хочу покаяться пред тобой. Ведь это я тебя из грядущего сюда водворил, а на твоё-то место воеводу своего и услал. А для чего? Пока тебе я не скажу того, ибо сё тайна великая есть.
Не мыслил я только того, что я с тобой три года потеряю. Но знай, что есть у нас с тобой ещё три целых года, которые я хочу потратить, посылая тебя на некоторое время туда, куда мы с тобой по обоюдному согласию решили. Ибо любопытен я не в меру.
--
Великий Государь! Не служит ли всё сказанное тобою объяснением моему беспамятству или амнезии? (Так вот откуда я знаю такие слова, - подумал я).
--
Так я все-таки никакой не князь, так, великий Государь?
--
Знай, что теперь ты князь. Потому что та вещь, и таковы её законы, сама выбирает подмену тому человеку, который отправляется в прошлое или в грядущее. Он выглядит как его замена, и ему не надо думать, когда он говорит, потому что этот аппаратус делает так, что он будет говорить на нужном языке и в стиле той поры, в которую попал. А его двойник копирует его облик и действует вместо него.
--
Государь, прости великодушно! Ты молвил, что любопытен, так неужто, пока я спал, ты сам не сподобился побывать в иных мирах да странах, чтобы узнать чудеса грядущего?
--
Умён ты, князь, и зришь ты в корень!
А как иначе новые законы учредил бы я, да перемены бы замыслил те великие, что предстоит ещё моим усильем совершить! Ведь даже ту потеху, что на площади ты видел, я из грядущего с собою приволок. И мумию я ту реально зрил во мраморной палате. И был ещё в других я городах и весях и зрил я чудеса неведомых миров грядущего.
Увы, забавы те не бесконечны, и сроком жёстким ограничен я.
Когда уйду, то и машина сгинет, исчезнет навсегда с лица Земли.
А потому -- помощников я нанял, об их числе тебе я не скажу.
Хочу сказать лишь, что тебя я выбрал, чтоб к сонму их присовокупить.
Не смей меня отказом омрачать, иначе я твоё испорчу возвращенье
обратное в твой мир и в пору, близкую тебе!
--
Да, Государь, я твой холоп теперь. Поэтому приказывай, я сдюжу.
Хотя бы это мне и не с руки, но трусость я свою не обнаружу.
--
Отправишься ты в дали той страны, что сходна с этой, но она в грядущем. Людей там поведенье, мысли так чудны, но, к счастью, проводник тебе не нужен.
Отчёт подробный через аппаратус о пребывании твоём я получу, его легко я расшифрую, с этим справлюсь, а сам пока в страну другую полечу...
--
Да, Государь, готов я к миссии тяжёлой.
--
За мной ступай, в мои покои, там место потайное покажу и в дальнюю дорогу снаряжу...
За креслом потайную дверь открыв, меня провёл он в мрачные покои. Прошли по лестнице витой мы тридцать две ступени вниз и оказались в сумрачном подвале. Был запах спёртый там, как в склепе с мертвецами.
За занавеску он ступил.
--
Вот аппаратус сей за занавесью, но зрить тебе его я не даю. Зажмурь глаза, взойди сюда, но осторожно, здесь ступенька!
Закрыв глаза, и я вступил за занавеску. Повязку он мне на глаза надел. Вложил моих ладоней пальцы в углубленья, какими-то винтами заскрипел.
--
Готовься. Вскоре ты перенесёшься. Не бойся ничего! Ты под контролем дивной сей машины. Она -- гарант мне возвращенья твоего...