Завтра ровно год, как я умер, а вчера мы отмечали день рождения моего сына.
Обидно, что он будет знать меня только по нескольким невнятным фотографиям и рассказам своей матери, а она даже не сможет толком объяснить ему, что же со мной случилось. Я и сам-то не очень понимал почти до самого конца, что произошло почти год назад, через день после того, как мне позвонили из роддома и сообщили, что у меня родился сын. Тот факт, что я точно помню все события того дня, не прояснял их для меня ни капли, и уж тем более абсолютно не помогал понять, чем это для меня обернулось.
Наверное, все началось тогда, когда поздним ноябрьским вечером я возвращался домой после разговора с женой; хотя какой уж там разговор, когда она на четвертом этаже, а на улице почти ноль... Мне даже толком не было ее видно, отметил только слегка растрепанные волосы да толстый больничный халат, в который она куталась, пряча руки в рукава. Ее хватило только на то, чтобы крикнуть в холодный воздух, что у них все в порядке, а дальше мы уже общались жестами через стекло: все в порядке, снова повторила она. У меня тоже, успокоил ее я. Мы еще немного "поговорили" на общие темы, потом я как-то сразу замерз и стал прощаться. Последние "слова", которые мы сказали друг другу, были о любви и помещались примерно в области сердца.
Дорога домой вела меня через парк; горели фонари, и я спокойно шагнул в кованую калитку. На мощеных камнем дорожках не было ни души, и я слегка замедлил шаг, просто потому, что торопиться было особо некуда. Быстрая ходьбы согрела меня, и я задумался о том, что дома в холодильнике есть пара бутылок пива и что-то съедобное, из того, что успела наготовить жена перед тем, как "скорая" увезла ее. Какое-то неясное движение справа вывело меня из задумчивости, но я возвращался в реальность как-то медленно, кажется, я даже не взрогнул от неожиданности, когда увидел, что из-за густых кустов выступили несколько фигур.
Их было пятеро, и они быстро и молча окружили меня. Свет фонарей доходил сюда словно бы через силу, и от этого их лица неясными пятнами выступали из полумрака. Так смазанно обычно выглядит мир через полупрозрачное стекло, мне удалось их рассмотреть получше, только когда они подошли совсем близко. В них не было ничего примечательного, разве что какая-то отрешенность, и еще сосредоточенная решимость - казалось, ничто не могло бы заставить их отвлечься от своего занятия.
Я долго не мог поверить в реальность происходившего; даже когда они молча принялись избивать меня; когда я упал от пронзившего позвоночник ледяной болью удара какой-то тонкой трубы; когда пришел в себя уже почти на рассвете; когда дотащил себя до дома; когда рухнул в едва набравшую теплую воду ванну; когда снова очнулся - и не смог понять: то ли вода все еще не остыла, то ли моя температура давала повод зачислить меня в покойники. Я тогда решил, что виной всему упадок сил, поэтому просто бережно донес свое болевшее каждой своей точкой тело до кровати, аккуратно уложил себя и провалился в бездну сна без сновидений.
Разбудил меня звонок жены, она интересовалась, почему я не пришел сегодня помахать руками под ее окном. Я едва сообразил спросонья, о чем это она, потом пробормотал, что я, кажется, приболел, поэтому приду, как только подлечусь. Успокоив таким образом жену, я решил успокоиться и сам, поэтому, немного полежав и сообразив, что боль сконцентрировалась в позвоночнике, в том самом месте, куда пришелся удар трубы, я нехотя поднялся и пошел к зеркалу. Синяк на спине, к моему удивлению, оказался совсем небольшим; на следующий день я даже не мог уже с уверенностью сказать, где именно он был. Только вот под синяком оказалась глубокая рана: насколько я мог рассмотреть, весь извертевшись перед зеркалом и держа маленькое в руке, у меня в спине появилась дырка, в которую я, кажется, видел собственный позвоночник. Я, как мог, залил ее зеленкой и чуть не потерял сознание от адской боли.
Она отступила в ту же ночь, так же внезапно, как и свалилась на меня тогда, в парке.
На третий день я обнаружил, что совсем не хочу есть.
То есть не так, как бывает, когда съедаешь "две порции без аппетита", а вообще - когда еда не вызывает никаких эмоций, кроме удивления, потому что непонятно, как это можно есть. Я словно смотрел на продукты через микроскоп, настолько четко я видел их структуру. Еще я увидел, что все они мертвы.
К седьмому дню, когда жена с сыном должны были вернуться домой, я выбросил все, кроме круп, соли и сахара, потому что только они не казались мне безжизненными. Хотя, если честно, они и не воспринимались мной как еда.
Я взял такси и съездил в роддом, шофер напомнил мне про цветы, и я долго не мог выбрать, потому что все они умирали прямо у меня на глазах, увядая в больших жестяных и пластмассовых ведрах, хотя продавщицы и уверяли меня, что все цветы срезаны этим же утром. Наверное, раньше я им поверил бы... Я выбрал герберы, потому что их любит моя жена и потому что они выглядели немного живее остальных цветов.
Потом было множество хлопот: мы устраивали сына и подстраивались под его потребности.
Он плохо спал, и мы разделили обязанности: по ночам с ним возился я, потому что это было намного проще. Первое время я пытался отсыпаться, потом мне стало казаться, что я просто существую где-то на грани сна и реальности, но через полгода бессонных ночей я отметил, что реальность никуда не делась, а сон мне не нужен вообще.
Где-то далеко в прошлом осталось большинство чувств и эмоций. Мне казалось, что я только по инерции продолжаю приходить домой и проводить ночи у кроватки сына. Иногда я в недоумении смотрел вокруг и думал, что же я здесь делаю. Я иначе реагировал на то, что происходило вокруг, и лишь пожимал плечами, когда жена спрашивала, не нашел ли я еще работу. Меня не трогали ее упреки, я только заметил, что она как-то подурнела, что ли.
Примерно тогда же я отметил, что мое тело больше не выделяет жидкостей. Никаких.
Вот тогда я по-настоящему испугался. Не знаю, почему не раньше, и почему даже постоянная низкая температура тела, отсутствие аппетита и сна не повлияли на меня так сильно, как потеря необходимости ходить в туалет, смывать пот и снимать сексуальное напряжение. Единственное объяснение, которое приходит мне на ум, - это то, что я был слишком занят, чтобы вообще обращать на себя внимание.
Наверное, если бы я работал, я скорее заметил бы все эти перемены, но я был безработным и получал пособие, так что даже не обращал внимания на календарь, и все дни как-то слились в один, бесконечный и монотонный. Жена тоже была занята сыном, правда, она встревожилась, когда выяснила, еще в самом начале, что у меня нет аппетита; я, еще не придававший тогда большого значения всем этим переменам, небрежно заметил, что, мол, пройдет, и еще и пошутил, что сэкономим на мне кучу денег, да и похудею немного, глядишь. Она как-то странно посмотрела на меня при этом, и я заметил, что она стала стараться есть меньше.
И вот теперь я начал думать, что со мной что-то не так. Последнее, что окончательно убедило меня в том, что я не в порядке, было то, как я теперь видел жену. И сына. В них бешено пульсировала жизнь: словно бы ища выхода, она устремлялась по кровеносным сосудам, доходила до самых тоненьких из них и устремлялась назад, к сердцу, будто вытянутая гигантским насосом. Через пару секунд все повторялось снова. Иногда в ритме жизни жены случались перебои, и тогда жизнь вытекала из нее, но никогда не заканчивалась, так что этот процесс был странно бесконечен.
Была у меня еще одна забота, которая не отпускала меня ни днем, ни ночью: я искал тех пятерых, что встретились мне тогда в парке. Дело нелегкое, учитывая отсутствие больших денег и то, что я не знал даже их имен.
Я упорно ходил и ходил в парк и вокруг парка; ездил в дальние районы города; слушал и слушал, что говорили торговки на базарах, бомжи в притонах, молодежь, которая кучковалась без всякой системы, молодые и не очень мамочки с колясками, пенсионерки на скамейках... Я собирал сплетни и рассказы и пытался выстроить из них систему, найти в них то, что было истиной и интересовало меня. Мне пришлось купить очень темные очки, потому что вид людей, переполненных жизненной энергией, сновавшей по их крови, был просто невыносим - мне хотелось погасить то сияние, в которое превращалась эта энергия в моем восприятии. В конце концов, мне просто повезло, и я получил почти точный адрес, где искать моих обидчиков.
Когда я нашел первого из них, я решился поговорить с женой.
Мы говорили долго, очень долго.
Только через три дня после этого разговора я собрался с духом, чтобы убить этого первого. Он умер молча; собственно, он вообще не издал ни звука, ни тогда, в парке, ни сейчас. Точно так же, в странном молчании, умерли еще трое.
Сейчас я убью последнего из них, и подозреваю, что и его голоса я не услышу...
...но он заговорил, и это было еще страшнее, чем непонятное молчание остальных, потому что я узнал, почему они убили меня, почему по их милости я умер год назад, и вместо того, чтобы стать частью земли, я до сих пор зачем-то дышу. Нерадостное открытие. Впрочем, намного нерадостней то, во что я - опять же по их милости - медленно, но верно превращаюсь: живой мертвец, ходячий покойник, зомби, если угодно; но не киношный или книжный, а настоящий, и очень скоро эта сущность пожелает смерти любого, в ком будет слишком много жизни, и молчание будет моим уделом, как это уже случилось с четырьмя из тех, кто год назад увидел слишком много жизни во мне.
Он закончил говорить, речь уже давалась ему с трудом. В нем и так не было жизни, но мне было все равно. Я перерезал ему горло, как и другим до него, и сбросил его тело вниз, на дорогу, легко перекинув через парапет моста. Движение здесь оживленное, все-таки самый центр города, а мы стояли как раз там, где развязка по дуге уводит машины под этот же мост, чтобы вывести на набережную с другой его стороны. Я услышал хруст костей и посмотрел вниз: тело переехала бетономешалка; думаю, если водитель что-то и заметил, вряд ли решил, что это человек. Он даже не остановился.
Теперь мне нужно было позаботиться о себе, и для этого мне нужна была скоростная трасса. Через час я уже шел по ее обочине, высматривая транспорт потяжелее.
Мне повезло незадолго до рассвета. Серое ноябрьское утро купалось в легком тумане, когда я заметил на дороге идущую на приличной скорости фуру. Я надеялся, что она окажется с грузом, и шагнул ей навстречу; почти одновременно меня отбросило назад сильным ударом и я услышал тяжелый скрип тормозов. От машины ко мне бежали люди... Черт, в кабине была женщина...