П. Нестеров

В когтях контрразведки

"СД"

(Помнишь?! В Гатчине...)

Ярославль

1975 год

Оглавление

Оглавление 2

Предисловие 3

Пролог 4

ГЛАВА I 5

Начало войны 5

ГЛАВА II 23

Лагеря и фашизм 23

Глава III 40

Комендатура контрразведки "СД" 40

и её обитатели 40

Старушка 53

Глава IV 57

Отряд "СД" 57

Отъезд 63

ПОБЕГ В ЛЕС 69

Глава V 78

Возвращение на старые места 78

Глава VI 86

Завершение 86

Посещение Дворца Екатерины II 90

Эпилог 106

КОНЕЦ 107

Предисловие

Эта книга была написана моим отцом более сорока лет назад, в далёком теперь уже 1975 году.

Вскоре после того, как книга была закончена, мой отец погиб в ДТП при довольно странных обстоятельствах. Мама считала, что это как-то связано с написанной книгой, поэтому убрала рукопись в дальний угол и со мной на эту тему больше не говорила.

И вот прошло более сорока лет, мамы давно нет, да и я сама вышла на пенсию. Как-то раз решила я перебрать книги и наткнулась на тщательно перевязанную папку. Что это? Может, какие-то вырезки из старых газет? Я скорей развязала и увидела рукопись книги. Почерк отца узнала сразу. Да, это была рукопись книги, которую написал мой отец! Отбросив все дела, я стала читать. Ужас описываемых событий первых глав не отпускал меня ни на минуту! Спокойно вздохнула я только тогда, когда закончила чтение книги.

Произведения знаменитых писателей не так воспринимались мной: это как бы было, но не с моими близкими. А тут пишет отец, близкий человек. Пишет, потому что не может молчать, потому что ему дорога память о тех, кто погиб в немецких застенках, попав в плен.

Сколько их, не обученных, не осознавших, что такое война, попало в плен в первые месяцы войны! Сколько без вести пропало! Мы не в праве забыть о них!

Эта книга о войне. Но война описывается не с привычной нам стороны. Здесь нет описания кровопролитных сражений. Нет руководящей роли партии. Здесь описывается жёсткая правда судьбы молодого парня, попавшего в плен из-за непродуманного манёвра командиров.

Сколько судеб было сломано!

Книга не была напечатана в то время, так как не совпадала с линией партии.

Но сейчас другие времена. И я считаю своим моральным долгом выполнить мечту отца - напечатать его книгу, как память о всех погибших в концлагерях, в немецких застенках.

Вечная им память!

Нестерова Марина

Пролог

Много времени утекло с тех пор, как ушла в прошлое война.

Воспоминания о ней покрылись пеленой забвения, потеряли свежесть, выпуклость.

Всё, что когда-то волновало, властно захватывало душу, перестало уже тревожить.

Желания описать все события, связанные с войной, так и остались невыполненными желаниями.

Закончил трудовой путь мой герой. Он пенсионер, как печально это звучит! И как говорит поэт: "Всё, что надо, он всё совершил.

Сидит он теперь перед телевизором и смотрит... "Семнадцать мгновений весны" - кадры захватывают его воображение..., оживляют..., бурно уносят..., снова уносят его в прошлое...

Ленинградский фронт... Гатчина... Сорок первый год... Осень...Контрразведка "СД"... Он в тюрьме контрразведки... Расстрелы..., пытки людей... Советских патриотов, которые рядом!..

Нет, он не может! Не может больше молчать!.. Надо описать те события!.. Надо, чтобы знали о них, о тех, кто расстрелян!..

Ведь нигде не написано... Нельзя молчать.

Это, это было бы кощунство над павшими!..

Но как тяжело бередить раны

Они почти заросли.

Но надо, надо.

Надо и нам, дорогой читатель, перенестись мысленно с моим героем к тому злополучному дню 22го июня 41го года, от которого начался тяжелый путь многострадального русского народа в его борьбе с немецким фашизмом на фронтах величайшей из всех войн и предыдущих от сотворения мира.

ГЛАВА I

Студент Ленинградского политехнического института Пётр Неверов сегодня проснулся рано.

Потянувшись, посмотрел на часы (было полседьмого), взглянул мельком на окно и снова закрыл глаза.

Солнце полными пригоршнями бросало брызги лучей в окна общежития, заливая комнату веселым светом.

Вчера Пётр договорился встретиться с однокурсниками на Балтийском вокзале в девять, чтобы ехать на всё воскресение в Петергоф.

Лето в полном разгаре, на листке календаря, висевшего на стене, было 22е июня.

Вот если бы Вера поехала с нами! Это было бы да! Он даже вздрогнул от нахлынувшего чувства.

Когда Петр шел по коридору вчера, Вера с ним встретилась и на какую-то долю секунды её глаза дольше положенного остановились на нём.

Как приятно сжалось сердце!..

Она учится на технологическом факультете... и живёт в комнате по тому же коридору, что и Пётр.

Очень милая, стройная, с большими черными глазами... и очень женственная!

"И все-таки я добьюсь её расположения, хотя бы пришлось полгода, даже год ухаживать за ней," - думал он, одеваясь.

Моему герою шел 24й год. Он полон сил, энергии. Его девиз - "В здоровом теле здоровый дух"... Только настойчивость и здоровье помогают добиваться всего.

Прошлый год, приехав из Ярославля, он сумел поступить в институт. Первый или, во всяком случае, второй по значимости в Союзе, где учился Молотов, Киров, где на каждое место было 15 - 20 заявлений. Ну и что же, что он сдавал экзамен в Солянске в какой - то Торгово-Промышленный институт да ещё на экономический факультет.. Там и конкурс-то был 1 - 2 человека на место!..

Не сдав, он забрал документы и перешел на тот же факультет в Политехнический в Лесном.

И теперь он окончил первый курс с переводным баллом.

Петру надо было где-то работать. Кто же будет его кормить и одевать?

Мать - старушка живет в деревне. Разве она в состоянии его прокормить?

Наоборот, Пётр сам помогал ей, когда работал на Ярославской ТЭЦ конструктором после окончания техникума.

Позавчера он ходил к декану вечернего механического факультета с просьбой о переводе с экономического на вечерний, и декан пошел ему на встречу.

Ну, а на работу, да с такой специальностью можно везде устроиться.

Петр забирает мыльницу, зубную щётку и полотенце и бежит в умывальник, бросая взгляд на соседнюю койку, где спит Григорий, с которым он в ссоре.

У! Этот упрямый чурбан, он целыми днями сидит и зубрит математику, живя на хлебе и селёдке!..

Вымывшись, он спешит по коридору обратно, бросив взгляд на комнату Верочки.

- А вдруг она выйдет случайно, и Пётр захватит её с собой!

В Петергоф пригласила его вчера Люда Эккерт. Она истая ленинградка с простым приветливым лицом. Люда всегда при встрече подтрунивает над Петром:

- Вы такой важный, такой значительный...

- Скажите, Вы не директором работали в Ярославле?

Черт с ними, пусть она посмеивается над ним, думает Пётр, одевая серый пиджак, и, прихватив фотоаппарат, выбегает на улицу, на ходу застёгивая пуговицы.

Он вспоминает почему-то своего приятеля Матвеича, у которого научился важничать.

К девяти часам (как уговорились) Пётр добирается до Балтийского вокзала, встречает однокурсниц - девушек, и они все весело балагуря через некоторое время прибывают в Петергоф.

Как хорошо здесь, какой чистый и прозрачный воздух и необыкновенная голубизна неба. Где-то высоко в облачках кружится самолет, выделывая замысловатые фигуры. Так и хочется сказать: "А он мятежный просит бури..."

Девушки берут Петра под руки и идут в парк. Валя забрала у него фотоаппарат и кокетливо перекинула ремешок через плечо:

- Петя, вы должны нас сфотографировать у грибка.

- Мы у всех фонтанов сфотографируемся, - успокаивает он Валю.

Пётр устанавливает девчат у Самсона, настраивает объектив и нажимает пуск.

А затем они идут к следующему.

К 12 часам пластинки, на которые он снимал девушек, были все использованы, и молодые люди, мокрые от шутих и слегка утомленные, идут по аллее.

По радио гремит музыка, и где-то из репродукторов слышится голос: "Внимание, внимание! Сейчас будет выступать с чрезвычайным заявлением Вячеслав Михайлович Молотов".

О! Пётр запомнил это момент на всю жизнь. Да и не только Пётр. Наверно его запомнил весь наш народ!

Всё как-то притихло в парке: из репродукторов послышался знакомый слегка заикающийся голос.

"...Сегодня в четыре часа утра враг напал на нашу Родину! Горят Минск, Смоленск, Киев от огня вражеских снарядов"...

Всё как-то сникло, сжалось, замерло...

Какой-то период продолжалось это оцепенение.

А затем в парке всё зашевелилось, задвигалось. Все заторопились к электричке!

Не помнит Пётр, как он с девчатами добрался к поезду, как с трудом попал в вагон.

Но к вечеру, наконец, он был у своего общежития. И войдя в комнату, увидел на своей постели повестку: ЯВИТЬСЯ К 9 ЧАСАМ УТРА В РАЙВОЕНКОМАТ.

На другой день, получив обмундирование, он зашел в общежитие попрощаться, но, так и не увидев Верочки, с тяжелым настроение пошел на Московский вокзал. И через некоторое время ехал в Череповец с направлением на курсы Политсостава.

Поезд монотонно постукивал на стыках, отсчитывая километры, а Петр сидел в углу вагона, задумчиво глядя в пространство. А мысли снова и снова возвращались к тому, что произошло за вчерашний день. Даже не за день, а за несколько минут, КОТОРЫЕ ПЕРЕЧЕРКНУЛИ ВСЕ ЕГО ПЛАНЫ НА БУДУЩУЮ ЖИЗНЬ...

О, эти планы! Сколько отдал он энергии на их выполнение, учась в школе... техникуме... и, наконец, в институте.

Нет, он не был карьеристом, нет...

Он шел вперёд, сцепив зубы, и, переживая успехи и неудачи, добивался поставленной цели. Он не мечтал о ровной дорожке и лёгкой жизни. Он готовил себя к трудностям.

Но не к этой ужасной катастрофе.

Что ждёт впереди? Сумеет ли он пройти через это испытание... Может быть, последнее и самое страшное в его жизни И ВЫЖИТЬ...

"Самое главное - выжить!" - повторяет он и засыпает.

Проснулся Пётр, когда подъезжали к Череповцу.

Пусть не думает читатель, что на этих курсах прибывших ленинградцев, мобилизованных с фабрик и заводов для укрепления политического влияния в армии, начали учить основам политграмоты.

Нет, как раз этого не было, да и быть не могло.

На другой день прибывшие были распределены по ротам и взводам.

Неверов попал во взвод, которым командовал кадровый красноармеец по фамилии Коробко.

Украинец по национальности, он был небольшого роста, крепко сложен и подтянут. Во всей его фигуре чувствовалась трудная школа, пройденная в кадровой армии.

-Ну вот, - говорил наш командир, - знаю я ваши синусы, косинусы, кончилась ваша спокойная жизнь... Теперь я ваш командир и мои приказы надо выполнять! И я вас буду гонять, сколько нужно! А за невыполнение приказа командира в военное время - трибунал и 4 грамма свинца!"

Вот таков был наш Коробко!

И учение наше началось. Оно заключалось в том, что взвод в "полном боевом", со скаткой за спиной и винтовкой за плечами с утра до поздней ночи гоняли по окружным полям и перелескам бегом. Они ползали по-пластунски, прыгали через танковый ров, падали на землю, опять вставали, бросаясь вперёд, кидали гранаты и опять бежали. И, уставшие и измученные, наконец, поздно вечером, еле таща ноги, возвращались в казарму.

О каком-либо изучении материальной части оружия, к великому огорчению, не было и речи. Не знакомили их и с методами ведения войны с противником и его вооружением,что было бы очень важным и необходимым!

"Всё остальное вы узнаете на фронте!" - успокаивая в напутствие говорил им товарищ Коробко.

Примерно недели через три такого обучения Неверов вместе с другими был направлен в действующую армию на Ленинградский фронт в расположение 173 стрелкового полка.

Проезжал он через Ленинград в вечернее время. Город был затемнен. По улицам двигались в разных направлениях вооруженные воинские части. Высоко в небе поднялись огромные овальной формы баллоны на стальных тросах. Город насторожился, ощетинился и притих. Не знал он тогда, это красавец город, какую тяжёлую участь приготовила ему судьба в войне. Какую нечеловеческую тяжесть он вынесет в будущем...

Часть, куда прибыл Пётр, занимала оборону в районе города Луги по берегу речки Оредеж.

Политрук миномётной роты Максимов, пожилой, лет сорока, подтянутый, видимо не кадровый, встретил Неверова довольно дружелюбно:

- Ну вот, теперь будем вести политработу вместе! Твоя обязанность выпускать боевой походный листок и вести беседы во взводах с бойцами!

В это время на фронте было тихо. Погода стояла тёплая, всё кругом дышало спокойствием, и никакой войны не чувствовалось. Лишь изредка в небе пролетали самолёты... да "Рама" кружила на горизонте.

Иногда противник напоминал о себе автоматическими очередями, которые были видны в ночное время за лесом, рассекая горизонт разноцветными огнями трассирующих пуль.

В начале августа во второй половине дня, когда проливной дождь застилал видимость горизонта и пелена тумана покрывала впереди лежавшее поле, где-то за леском в полосе расположения первого взвода внезапно послышались пулемётные очереди. Они как-то постепенно стали усиливаться, перекидываясь с одного места на другое и продвигаясь всё ближе и ближе к линии обороны наших частей.

После некоторого времени было слышно, как заговорил наш станковый пулемёт, находящийся на аванпостах первого взвода. Его звук резко выделялся в общем фоне выстрелов. Прибежавший связной ещё издали закричал, запыхавшись:

- Немцы идут по полю на нашу роту, подошлите подкрепление и поддержите огнём!

Командир роты Бутенко, отдав Максимову указание поддержать взвод огнём, быстро побежал в расположение первого взвода. Стрельба усиливалась. Наши части окрыли огонь из всех видов оружия по наступающему противнику, идущему цепями, во весь рост.

Теперь это уже было ясно видно, как немцы, почти не пригибаясь, шли с засученными рукавами, держа автоматы на изготовку и поливая огнём линию нашей обороны. Наш станковый пулемёт "Максим" не умолкая бил по шеренгам немцев. Много их уже полегло, и на расстоянии 100 - 150 метров они были наконец остановлены и залегли. Но за первой цепью немцев показалась вторая, и третья..., усиливая накал боя.

Артиллерия противника начала бешено бить снарядами по нашим окопам, разрушая траншеи и укрытия.

Бойцы второго взвода встретили цепи немцев плотным пулемётным и оружейным огнём, затрудняя передвижение их вперёд. Они были хорошо замаскированы и укрыты и почти не имели потерь. Бой всё усиливался. Через некоторое время появились раненые, которым санитары оказывали помощь и отправляли в тыл.

Но вот из-за виднеющегося впереди леска послышался сначала тихо, а потом всё сильней и сильней глухой шум. Он нарастал и приближался, вызывая тревогу. И вот появились тёмные ползучие пятна - танки. Они рассредоточивались по полю, приближаясь к нашим окопам и стреляя на ходу. Они стали огибать нашу оборону и заходить в тыл.

Бутенко, подбегая к бойцам, хрипло кричал:

- Приготовить бутылки с горючей смесью... Бить по танкам из ПТР! Отрезайте, отрезайте от танков пехоту!!!

Но танки противника почти зашли во фланг роте и били прицельным огнём по окопам.

Первый взвод, не рискуя быть отрезанным, стал отходить к реке, заходя из зоны обстрела в овраг. А спустя некоторое время второй и третий взводы, оставив позиции, стали отходить за реку и втягиваться в лес.

В темноте вечера, усилившейся от скрывавших деревьев, рота, наведя порядок, углублялась в лесную глушь, все дальше и дальше от места боя. Эхо передавало последние залпы затихающей канонады. Бойцы тихо переговариваются на ходу. Где-то тарахтит ротная повозка, поскрипывая и стуча ободьями по корням деревьев...

Политрук Максимов шагает со вторым взводом, слегка прихрамывая на левую ногу - он вывихнул её во время боя. Неверов идёт сзади него, стараясь не отставать и пытается идти с ним вряд.

- Николай Михайлович, как вы думаете, немцы могут нас отрезать? - спрашивает он у политрука.

Максимов молчит, а потом спрашивает сам:

- Ну, а как ты думаешь?

По цепи раздаётся призыв "прекратить разговоры", "не курить"!

Приказ настораживает, и все идут молча.

Вдруг, где-то совсем рядом... в двухстах метрах от идущих слышится незнакомая речь... Отдельные выкрики, хриплый нерусский голос.

Из-за кустов показывается застрявший немецкий танк и автомашина. Около неё копошатся несколько немцев, подкладывая что-то под колёса.

Нисколько не боясь и не маскируясь, нагло заявляя о своем присутствии, на правах хозяина они - эти четыре человека стояли буквально рядом!

А мы "на цыпочках" и целая рота, а может быть, и больше, боясь обнаружить себя, идём около этой дороги по опушке леса без единого выстрела, выполняя приказ "не открывать огня"!

Злость и слёзы вызывает это!

Как можно объяснить всё это бойцам, думал Неверов. Неужели это боязнь и неверие в свои силы, в способность воевать и побеждать, уничтожать противника в любой обстановке, ведь имеется достаточно храбрости у бойцов. Фашисты совсем обнаглеют и поверят в нашу неспособность воевать и в свою непобедимость! Все эти вопросы были не только у Неверова, Максимова, но и у каждого бойца, вызывая злость и обиду!

Пройдя за ночь километров двадцать по лесу и болотам, рота на утро сумела догнать свой полк, выйдя из окружения.

- // -

Сентябрь месяц. 173 стрелковый полк, меняя свои позиции, с боями отступал в направлении Гатчины...

В середине месяца положение на нашем участке фронта резко ухудшилось. Шли ожесточенные бои за город.

С высоты, где заняла свои позиции минрота, панорама боя хорошо просматривалась: весь район города был покрыт и затянут дымкой от разрывов снарядов и бомбёжек с воздуха. Грохот канонады доходил до расположения её, усиливая представление о силе накала боёв за Гатчину. Как стало известно, в боях полностью полегла Кировская школа комсостава.

Наконец, после напряжённых боёв Гатчина пала... и противник, желая прорваться на Ленинград, стал быстро продвигаться к Павловску. Его передовые части примерно к 15 сентября достигли окраин городка, создавая угрозу окружения отступающих частей.

Миномётная рота, рискуя быть отрезанной в который раз от основных сил, с другими частями полка быстрым маршем двигалась с юго-востока к Павловску и к вечеру 15го стала втягиваться в пределы парковой зоны городка. Походные колонны, достигнув её, располагались хаотично, образуя отдельные скопления соединений. Прибывающие разыскивали свои части. Слышалось конское ржание, сдержанные возгласы, запахи прибывших кухонь. Всё это покрывалось полумраком парковых деревьев, создавая обманчивую защиту темноты.

Павловский парк, имея форму прямоугольника, разделялся на две половины глубоким оврагом, на дне которого протекал неглубокий извилистый ручей. На южной половине от оврага, где скапливались прибывающие войска, на выходе стояла невысокая красного цвета церковь с красивым резным куполом.

За парковой зоной проглядывалось небольшое поле, за которым располагались густые кустарники.

Около пяти часов вечера, когда начало уже темнеть, командиры прибывших частей стали выстраивать всех бойцов в общую колонну. Тут же давались указания о направлении движения и месте прорыва.

Через некоторое время колонна была готова к выступлению.

ТРАГИЧНО БЫЛО ТО, ЧТО, ВЫСТРАИВАЯ КОЛОННУ ДЛЯ ПРОРЫВА, КОМАНДИРЫ ЗАБЫЛИ СВЯТОЕ ПРАВИЛО БОЯ - ПРОИЗВЕСТИ РАЗВЕДКУ ПУТИ ЕЁ ПРОДВИЖЕНИЯ.

Если бы это правило перед прорывом было выполнено, то, заметив в кустарниках скрытые немецкие танки, готовые стрелять по колонне прямой наводкой, безусловно, колонна избежала бы трагедии, и не стала бы прорываться в данном направлении.

НО, К СОЖАЛЕНИЮ, ЭТОГО СДЕЛАНО НЕ БЫЛО!

И через некоторое время был отдан приказ и движение началось!..

Первые ряды бойцов, а затем и последующие с криком "За родину, за Сталина", стреляя вверх из всех видов оружия, создавая адский шум и толкая друг друга локтями, побежали вперёд к выходу из парка.

Но выбежав за пределы зелёной зоны, передние ряды вдруг замедлили движение, смешались, а затем стали падать и ползти обратно в зону парка.

Как и следовало ожидать, немецкие танки начали бить в упор по движущимся на них войскам из пушек и пулемётов. Бежавшие за первыми рядами бойцы тоже залегли, но задние ряды колонны продолжали какое-то время двигаться в полутьме вперёд, натыкались на упавших, падали на них, усиливая беспорядок и создавая свалку тел.

В воздухе слышался визг пуль, отскакивающих от стен церкви, запах порохового дыма и смрада от разрывавшихся снарядов, крики о помощи, ругань и истерический хохот.

Лошади, бегущие по парку с ржанием дополняли эту картину дикого хаоса, покрытую сгущающимся полумраком.

А танки были..., были не только спереди, но и с флангов...

Пётр Неверов, бежавший с одним из бойцов миномётной роты, отстал от него на пол локтя. На бегу боец вдруг вскрикнул и стал падать, увлекая за собой Петра. Упав на землю, он конвульсивно выгнулся и, задрожав, расслабился и замер... А Пётр так и лежал, прижавшись к нему и спасаясь от пуль.

А вокруг смерть продолжала свою пляску. Визг пуль и разрывы снарядов не умолкали и люди ползали по земле, протягивая руки и взывая о помощи.

Окровавленные, испачканные грязью, они находили спасение, лишь уползая из зоны обстрела в овраг. Трупы убитых тут же лежали неподвижно, затрудняя движение живым.

Сколько продолжалось это "светопреставление", трудно определить... Но внезапно всё смолкло. Прекратили стрельбу немцы, наша сторона тоже молчала. Слышались только стоны раненых да голоса выползавших из оврага бойцов.

Но оцепенение прошло и понемногу всё снова пришло в движение. Раненых отводили к центру парка, где им оказывали помощь. Убитых сталкивали к оврагу. В наступившей темноте трудно было Петру определить, где были бойцы миномётной роты.

Где Бутенко и Максимов?

Сколько бойцов осталось?

После боёв под Батецкой и Сусаниным рота не пополнялась. А на марше в Павловск некоторая её часть, шедшая впереди, успела проскользнуть впереди немцев и оказалась по ту сторону.

После попытки прорыва бойцов вместе с Неверовым осталось ещё меньше:

- Попробуй их собери в темноте, - думал Пётр, - Они сейчас все рассеяны по парку. Но, возможно, этого и не нужно было делать, так как все способные двигаться и нести оружие потянулись к центру парка, где, очевидно, был сосредоточен командный состав.

Всем отрезанным в зоне парка было предельно ясно, что любое промедление выхода из окружения только усилит позиции противника и уменьшит возможность прорыва, а поэтому оставшихся бойцов стали снова выстраивать в колонну, которая вскоре по - одному стала цепочкой выбираться из парка. Полусогнувшись, припадая к земле, бойцы медленно двигались к железной дороге, проходившей от Павловска на Ленинград. И достигнув её, они стали спускаться в кювет, поросший кустарником, и по кустам поползли на сближение с противником.

А впереди слышался шум машин, скрип повозок, выкрики голосов, изредка прорезавшиеся автоматными очередями.

Немцы явно спешили укреплять свои позиции.

НАСКОЛЬКО ПРАВИЛЬНО БЫЛО ВЫБРАНО РЕШЕНИЕ ПРОРЫВАТЬСЯ ЧЕРЕЗ ПОЗИЦИИ НЕМЦЕВ ТАКИМ ОБРАЗОМ?

Но, видимо, оно было далеко не из лучших. Даже при поверхностном анализе было ясно, что НЕВОЗМОЖНО цепочке бойцов, растянувшейся на 200 - 300 метров пройти незаметно через позицию противника. Лучше было бы под покровом ночи, найдя слабое место, сгруппироваться и рывком прорваться внезапно.

Но и во второй раз решение не было продумано.

А сколько жизней потеряно?!

Сколько трупов осталось лежать в парке?!

И это всё было на совести командиров, поступивших столь опрометчиво.

Однако первые ряды цепочки под защитой темноты и кустарников приблизились к позиции немцев и благодаря внезапности сумели проскочить её. Но шум движения был услышан и, осветив место прорыва гирляндами ракет, немцы открыли из пулемётов бешеный огонь по кустарнику и кювету.

Бойцы, залёгшие там, используя темноту между выстрелами осветительных ракет, рассеялись по картофельному полю, находившемуся рядом с дорогой и короткими перебежками старались выбраться из зоны обстрела.

Оказавшись вместе с одним из бойцов миномётной роты Красновым, Пётр Неверов стал выбираться тоже из картофельников и полусогнувшись, они вышли наконец из зоны досягаемости огня противника и в темноте побрели по полю с надеждой пробиться в одиночку через позиции немцев и выйти из окружения.

Итак, они брели по полю наугад, не зная совершенно расположения позиций противника и надеясь лишь только на свою интуицию. Была глубокая тёмная ночь и слегка накрапывал мелкий моросящий дождь.

- Как ты думаешь, не можем ли мы так внезапно напороться на немцев? - спрашивает вполголоса Краснов.

- Да я думаю, что до позиции их метров около двухсот осталось.

- Вот прошмыгнуть бы незаметными такой ночью. - тихо отвечал Неверов.

Он пытается в темноте перешагнуть маленькую канавку и к своему ужасу спотыкается и падает на велосипед. Мысль мгновенно пронизывает его. Он понимает, что вместе с Красновым они находятся на линии окопов противника... и что тут где-то должен быть и немец. Да, действительно, немец копошится в шести - семи метрах от него и что-то бормочет, обращаясь в сторону Неверова, явно принимая его за своего соседа.

А Пётр, поняв ужас своего положения, медленно встаёт и, бормоча что-то вполголоса, хватает за руку Краснова и они оба вместе, сделав пять - шесть шагов, бросаются вперёд и бегут в тыл.

- Halt! Halt! - кричат немцы и открывают огонь из автоматов.

Трассирующие пули сверкают под ногами, к счастью, не задев ни одного. А они всё бегут и бегут! Им кажется, что немцы тоже бегут за ними и вот - вот, и вот- вот догонят.

На их беду они встречают противотанковый ров, полностью наполненный водой. Не раздумывая, они бросаются в воду с надеждой быстро перебраться... и погружаются по грудь, испытывая коченеющий холод. Противоположный берег оказывается круто обрубленным. Они, добравшись до него, судорожно хватаются за край, обрываются и снова погружаются в воду.

И наконец, измученные и перепачканные в глине, все мокрые выбираются из рва. Тело сводит судорогой от холода, и зубы выбивают мелкую дробь. Они молча с секунду прислушиваются... И убедившись, что за ними никто не бежит, немного успокаиваются.

- Надо сейчас же выжать всё и обсушиться! - говорит Пётр.

Понемногу начинает светать и неподалёку виден дом.

Не раздумывая, они входят в него, открывая тихо дверь, и осматривают внутри... Видимо, хозяева уходили в спешке, так как в ящиках оставлено много старого белья, а в шкафу висит поношенное, но ещё крепкое серое зимнее пальто.

Пётр, не раздумывая, снимает всё мокрое с себя и, порывшись в ящиках, находит подходящую рубашку и кальсоны, надевает всё сухое на себя. Сапоги тоже переобуты с навёрнутыми сухими тряпками. Гимнастёрка и брюки туго выжаты. Пётр надевает вместо мокрой шинели серое пальто. Оно вполне подходящее по размеру. Хорошо сидит на нём и приятно согревает тело.

Краснов делает тоже самое, подыскивая на свой рост.

- Эх!.. Теперь бы что-нибудь перекусить! - мечтательно произносит он. - Кажется я уже три дня ничего не ел...

- Надо тщательно всё пересмотреть! - поддерживает его мысль Петр.

И они оба проверяют все закоулки и шкафы.

Но, увы. Их поиски не дают результатов! И они, огорчённые и обескураженные отсутствием пищи, ищут место, где можно было бы заснуть. Пётр только сейчас чувствует, как дрожат его ноги.

- Наверно, от слабости, - думает он, - а может быть, я устал при всех эти неразумных попыток прорыва.

- Слушай, Краснов, всё же для безопасности лучше бы забраться куда-нибудь на чердак, а то вдруг кто-нибудь зайдёт, когда мы будем спать. Посмотри, нельзя ли там запереть дверь входную?

Проверив все запоры, всё же из предосторожности они лезут на чердак и, найдя уютное место, засыпают, прижавшись спинами друг к другу.

Проснувшись часа в четыре дня, они заглянули через щели на улицу. Кругом было светло. Кроме этого дома поодаль находились и другие. Но чувствовалось, что присутствия людей там не было.

Но вот в окне одного дома промелькнула фигура человека.

- Возможно, такой же, как и мы? - подумал Петр. - Черт их знает... кто они такие там? Могут за закурку табака продать их немцам. Лучше, пожалуй, выйти их дома, когда будет темно. И хотя голод давал себя чувствовать, они решили, что лучше ещё поспать до ночи.

Выспались они, когда уже была темная ночь. Выйдя из дома, они, крадучись, стали продвигаться по посёлку.

Неподалеку горел дом, зловеще освещая округу. Доски трещали, пламя, взвиваясь в верх, змеёй охватывало строение в окружающей темноте. Слышался где-то шум мотора и немецкая речь.

И вот на этом фоне раздались звуки рояля. Бравурная музыка то замирала, то, разносясь по посёлку, с силой врывалась в темноту, будила прошлое, вызывала в душе тревожную боль, создавая контраст с окружающей обстановкой. Наконец, музыка умолкла. Огонь от горевшего здания тоже начал гаснуть, и посёлок погрузился в глубокую темноту, окутав надёжно и наших друзей Неверова и Краснова. А они, натыкаясь на строения, старались определить направление своего движения.

Ещё вчера было решено продвигаться на Колпино, так как там была низина, покрытая кустарником, и возможность пройти через позиции немцев была более вероятная.

Но в темноте ориентация была почти невозможная., да ещё в незнакомой местности...

- У меня голова стала от слабости кружиться, - говорит Краснов, - хоть бы сварить где-нибудь картошки?..

- Да я сам не против бы, только где?

- Нарыть бы картошки да зайти в дом или во двор, где бы можно развести огонь!

Они идут к дому, стоящему на отшибе. Заходят во двор, проникают в пристройку и, к великому удовольствию, они чувствую запах бани.

Краснов уже тащит бадью...

В огороде картошка стоит некопаная и воду можно достать в колодце.

- Ну, а как у тебя с огнём? - спросил Пётр.

- Да я вчера там в доме, где переодевались, прихватил коробок спичек, так что ты не беспокойся! Мы в бане разведём огонёк.

Пётр помог Краснову наломать сучьев. И скоро в печи потрескивал огонёк, и картошка закипела в бадье.

Набив желудок "до отвала" вкусной картошкой, они оба задремали.

Пётр проснулся внезапно. Краснов тряс его за плечо:

- Вставай, надо на рассвете оглядеться и наметить путь, а то снова будем плутать, ведь ты здесь лучше знаешь местность?

- Да, знаю, - подумал Пётр, - Я знаю, что ничего не знаю!

Он машинально взглянул в зеркало. На улице было уже светло, и свет проникал в баню через окошко. В зеркале видна была заросшая бородой черная от копоти и грязи физиономия со впалыми глазами. Серое пальто и кепка дополняли вид незнакомца, с которым он мысленно сжился.

Выйдя из бани, они огородами пробрались в кустарники и потихоньку стали продвигаться на восток.

В промежутках между кустами виднелся оставленный посёлок, где в некоторых домах курился из труб дымок, призывая к мирной жизни.

Но впечатление спокойствия было нарушено пролетевшими самолётами с крестами на фюзеляжах. Они, развернувшись над горизонтом, стали пикировать на один из посёлков. Послышались отдалённые взрывы, а затем появились клубы дыма и огня. Фашист продолжал разбой.

- Да, теперь надо быть вдвойне осторожными. В любую минуту немцы могут нас схватить!.. И лучше, если мы просмотрим документы и выбросим всё лишнее. - говорит Неверов.

Они тщательно осматривают карманы и оставляют только письма и фотографии, остальное всё уничтожается.

Неверов вспоминает по ассоциации про свою винтовку, которую уронил в противотанковом рве.

- Да всё равно пользы от неё не было, так как боеприпасы задолго были все израсходованы.

Из плотных зарослей дорога вывела их на поле. Где-то невдалеке послышалось тарахтение мотоциклов и лай собак. Оно стало приближаться, и внезапно из кустов выскочили четыре мотоцикла с колясками, на которых сидели вооружённые автоматами немцы.

Они на быстром ходу подъехали к Неверову и Краснову.

- Halt, Hдnde hoch! - кричит один и показывает, что надо поднимать руки вверх.

Немцы держат автоматы на "изготовку", и, как видится, сопротивление бесполезно.

Один из фрицев подходит и обыскивает у них карманы, выбрасывая варёную картошку.

- Los! - Подталкивая автоматом, немец указывает на коляску мотоцикла им обоим. Двое из немцев держат за поводья огромных овчарок, которые зло урчат, показывая клыки.

Затем они все, разместившись, едут в направлении Павловска и вскоре подъезжают к Дворцу Парковой зоны.

Передний фасад его охраняется несколькими караульными, которые в касках, с прицепленными подсумками для противогазов и винтовками за плечами мерными шагами ходят перед подъездом, как бы утверждая своим чеканным шагом незыблемое право Рейха на захват чужих земель...

Пленных подвозят к стене дворца; коляска останавливается и немец, указывая на выход дулом автомата, командует: "Raus!" (Вон!)

А затем подводит их к дворцовой стене.

Здесь, во Дворце, как видится, разместился штаб крупного военного соединения. Неверов наблюдает, как лихо подъезжают легковые машины, из которых выходят немцы, подтянутые, в шинелях, а некоторые в кителях с фуражками, заломленными спереди. Они четко отдают честь и молодцевато вбегают в подъезд Дворца. Некоторые из них, вытягиваясь, поднимают руки кверху и кричат: "Хайль, Гитлер!"

К Краснову и Неверову подходит немец и на чисто русском языке обращается довольно дружелюбно:

- Ребята, сейчас вас допросят, так я вас предупреждаю, говорите правду, кто вы!

Он осматривает и, видя под пальто военную форму и армейские сапоги, добавляет:

- Видно, что вы военные и наверно солдаты? Говорите, из какой части? Если вы не скажете правду, вас могут принять за партизан и расстреляют.

Пытливый взгляд его останавливается на руке Неверова, он там увидел часы.

- Дайте мне ваши часы! - говорит он.

Пётр торопливо снимает часы с руки и отдаёт.

- Всё равно не сейчас, так позже снимут, думает он, да ещё могут принять за командира.

Из парадного выхода появляется ещё немец, у него серебряные нашивки на погонах. За ним выносят маленький раскидной стул. Немец кладёт на него чистый листок бумаги.

- Komm, komm zu mir! Иди ко мне, - указывает на Петра пальцем и на ломаном русском языке спрашивает: - Кто ты есть?

Неверов бормочет, что он студент первого курса института, что родился где-то около Костромы, и родители у него крестьяне.

- Bist du kommunist? - спрашивает немец.

Пётр отрицательно качает головой. А переводчик что-то дополняет на немецком. Показывая на гражданское пальто, он спрашивает: "Wo hast du mit denomen? Где ты его взял?"

Неверов рассказывает переводчику, как они бежали вчера во время отступления и попали в противотанковый ров, и как после этого они переоделись в то, что было под рукой.

После допроса их обоих отводят в сарай барачного типа, набитый до отказа такими же как они военными. Их никто ни о чем не спрашивает. Каждый понимает, что, попав сюда, все начинают жить по закону "Как бы выжить".

Под вечер, когда было уже темно в общем гаме голосов слышится отчаянная ругань Сталина. Ругавший называет его антихристом, проклятым армянином и под конец награждает такими эпитетами, которые не выдерживает даже бумага.

На другой день рано утром к сараю подъезжает огромный грузовик, очевидно предназначенный для перевозки скота. За первым появляются ещё два. И всех находящихся в сарае помещают на эти машины. Колонна выезжает на шоссе, сопровождаемая конвоем, вооруженным автоматами. Через час езды пленных подвозят к лагерю, расположенному около села Рождествено, где-то недалеко от Сиверской.

ГЛАВА II

Читателю, не имеющему представления о лагере военнопленных, можно было его представить в следующем виде:

Огромное поле гектар около десяти, открытое ветрам со всех сторон, огорожено было двумя рядами колючей проволоки. В промежутке между рядами ходили эсэсовцы с автоматами на груди и огромными овчарками.

Лагерь одной из сторон примыкал к шоссе, ведущему в направлении на Ленинград, а другой - к селу Рождествену, отстоящему метров на двести от границы лагеря.

На середине этого огромного поля стоял один единственный сарай, служащий прибежищем для полицаев и обслуги лагеря.

К приезду колонны военнопленных, с которой ехал Неверов с Красновым, в лагере уже находилось около двух тысяч военнопленных, толкавшихся отдельными скоплениями на этом огромном поле.

Прошло уже тридцать лет, а лагерь у села Рождествено так и остался глубоко - глубоко врезавшись в память Петра!..

Ещё до войны по книгам и газетам он представлял немецкие концлагеря такими, где фашисты помещали всех патриотов и борцов за свободу и прогресс. Да и сам фашизм представлялся смутно и книжно. А потом, это было где-то там..., в капиталистическом обществе, где-то далеко, но не перед глазами!

А вот здесь Петр Неверов увидел впервые этот неприкрытый, во всей своей яви ФАШИЗМ.

Подъехавшую колонну автомашин, открыв ворота, пропустили на территорию лагеря.

Рядом у въезда находилась комендатура. А поодаль от комендатуры,

там подальше... Что там? Что-то белело на столбе...

Да-да! Это был человек... Голый...в одних подштанниках...

Сердце болезненно сжалось у приезжих...

Человек был распят на столбе!..

Это слово всегда ассоциируется с картиной Христа, распятого на кресте, известного итальянского художника.

Но здесь... распятый человек... был явью.

Всем это надо было видеть своими глазами чтобы знать, что здесь царствуют другие законы - ЗАКОНЫ ФАШИЗМА, о которых должны знать все прибывающие.

На столбе, стоявшем с остатком проволоки, была прибита толстая доска на высоте около трех метров от земли. На которой, раскинув руки и был прикручен военнопленный. Ноги его полусогнувшись были привязаны к столбу. А голова, бессильно опущенная вперед, свисала, еле держась на тонкой шее. Всё тело, оголённое до пояса, было покрыто ссадинами и кровоподтёками...

Над ним на прибитой доске было написано по-русски: "Со всеми, кто будет нарушать законы лагеря, Германское командование будет поступать также!"

Неверов, сойдя с машины, идет к общей массе военнопленных.

- Ну что же, будем считать, что первое знакомство с фашизмом состоялось. - думает Пётр.

Лагерь!.. Дует пронзительный ветер, голое поле, не защищённое лесом...

Толпы военнопленных жмутся друг к другу, голодные, с впалыми глазами, с нахлобученными на уши пилотками, с намотанными на головы и шеи тряпками с одной целью: сохранить хоть крохи тепла слабеющего от голода тела. Некоторые из них одеты в шинели, на других гражданская одежда. Они беспрестанно передвигаются с места на место... Темная безликая масса. У всех бледно-серые лица, заросшие щетиной. Чтобы спрятаться от ветра, они стараются перейти с наветренной стороны на подветренную и поэтому всё время передвигаются... Может быть, лучше запрятаться в центр толпы и там согреться... Но как удержаться на ногах и простоять целую ночь?

На землю сесть нельзя; она сырая и холодная. Если сядешь, то трудно подняться... ноги ослабли и тогда... Тогда ты свалишься окончательно... и смерть. Смерть стоит совсем рядом! Некоторые падают, и, пролежав час, два, встать уже не могут. Тогда их полицаи оттаскивают за сарай. Там лежат трупы умерших... А вечером приходят машины и их грузят мертвецами - те же военнопленные, за маленький кусок хлеба.

Неверов стискивает зубы... Надо выжить!.. Не умереть от голода и холода!...

- Но как?..

Ведь каждый из тысяч военнопленных думает точно также, как он?..

Краснова он потерял; когда ехали в лагерь, его везли в другой машине. А здесь их было около четырёх тысяч.

- Попробуй, найди?

А возможно, это и к лучшему, ведь только один Краснов знал, что Петр минроте был политработником, а значит, членом партии, комсомольцем. И не надо объяснять, что это значило, находясь здесь, в фашистском плену.

Пётр вспоминает, как он находил на полях немецкие листовки, где говорилось:

"...Русские солдаты! Убивайте же политруков и переходите на нашу сторону! Здесь вас ждёт спокойная жизнь и посильная работа!.."

- Да... вот мы и получили спокойную жизнь?! Такую, что можно сразу успокоиться "навечно". Ведь как просто можно избавиться от тысяч людей..., не тратя ни одного патрона...

Стоит только их поморить на морозе дней пять-шесть и не давать пищи... И они буду гибнуть как мухи. - думал Пётр..

Наступает темнота..., ветер со снегом злобно дует... На возвышенности поля стоит огромный котёл, наполненный водой. А под котлом пылает костёр.

Полицаи устанавливают военнопленных в одну общую колонну.

Они вооружены не палками, а досками... и "устанавливают порядок", ударяя непослушных рёбрами досок.

В основном, полицаями служат эстонцы, украинцы, киргизы, вызвавшиеся из среды военнопленных прислуживать немцам.

Выстроенная колонна медленно движется около котла... и каждый стремится получить черпок подогретой воды. Хорошо, если военнопленный имеет ржавую банку из-под консервов!

Ну, а если нет её?

А как хочется хотя бы согреться этой водой, выпив черпок!

Некоторые подносят пилотки..., а некоторые подставляют пригорошни...

Но, сколько можно получить горячей воды в пригорошню?

Кто-то просит у товарища консервную банку, стремится возвратиться назад и получить свою порцию воды. Но полицай отталкивает его и отгоняет от котла. С отчаянным выражением на лице пленный тянет свою банку, прося налить несчастный черпак. Полицай не задумываясь ударяет его ребром доски по голове и отталкивает от котла... Пленный падает на землю, хватаясь руками за голову, а кровь ручейками проступает через зажатые пальцы. Его отталкивают в сторону...

Все равнодушно смотрят на эту сцену, а колонна медленно движется вперёд.

Неверов получает порцию воды в консервную банку, выпивает содержимое и сильно бежит к тому единственному сараю, стоявшему на поле, на чердаке которого можно укрыться от холода и переночевать.

Но надо успеть вскарабкаться на чердак... Ведь туда бегут более сильные, которые могут в борьбе отвоевать для себя это место... А они уже бегут; подбегая, карабкаются по стене, стараясь добраться до верха. А там уже набилось до отказа. Забирающихся сталкивают обратно: идёт отчаянная борьба за место... Борьба за то, чтобы прожить ещё один день... и не замёрзнуть за ночь.

Петру удаётся забраться по стене... Он втискивается в общую массу. ОН ЗАВТРА БУДЕТ ЖИТЬ, а не замерзнет ночью.

В полутьме слышится отчаянный визг. Это визжит профессор, барахтаясь в груде тел. Неверов видел его днём в толпе. Профессор был одет в длинное черное пальто. На голове его помещалась старомодная шляпа и какое-то подобие кашнэ на шее... Он носит ПЭНСНЭ. Забрался профессор на чердак до того, когда все получали горячую воду и, борясь с кем-то за место, он укусил противника за палец, а теперь визжал поросёнком, боясь, как бы его не вытолкнули с чердака.

- Боже мой! До чего силён инстинкт самосохранения! - думал Пётр, - ведь при определённых условиях человек, какую бы культуру он не имел, превращается в зверя...

Он вспоминает об экспедиции Нобеля:

- Да, там на Севере, спасаясь от голода, Цаппи съел Мариано, а оба они были ученые с мировой известностью.

Утро следующего дня было серым и хмурым, шёл снег с холодным ветром. Зима в этот год рано вступила в свои права.

Где-то на поле послышалась автоматная очередь и, как потом стало известно, это один из моряков, раненый и потерявший всякую надежду выжить, бросился на проволочное заграждение. Эсэсовец скосил его автоматической очередью, а полицаи оттащили его тело за сарай...

За эту ночь кроме матроса многие ослабленные, не выдержавшие голода, свалились и, пролежал так несколько часов, так и не встали больше...

Часа в два дня Пётр заметил, что у ворот строилась колонна военнопленных, готовящаяся к этапу. В неё отбирали наиболее сильных. Неверов выбирает момент, когда полицай отходит в сторону и успевает прошмыгнуть во внутрь толпившихся людей колонны. И через некоторой время выходит с ней за ворота лагеря. Перед этим Пётр спросил одного из немцев...и узнал, что колонна идет на этап.

Боже мой!.. Что ожидает впереди? ... Но пусть что угодно, но не медленная и неизбежная смерть в этом лагере, - думал Пётр.

Этап был не длительный. Примерно часа через два колонна прибыла на станцию Сиверскую и расположилась рядом с аэродромом.

Всех их разместили в бараках, имеющих бетонные полы и дощатые оштукатуренные стены и потолки.

- Да это дворцы по сравнению с чистым полем, - думает Петр и бежит за соломой, специально привезенной для постелей. Плотно уложив несколько охапок, он ложится рядом с молодым, лет двадцати, пареньком и начинает дремать, согревшись от душистой соломы.

- Кажется, я избежал верной смерти там в лагере Рождествено. Ведь я настолько слаб, что не перенёс бы больше одного дня... - думает он и засыпает мертвецким сном.

Проснувшись рано утром после крепкого сна, Петр почувствовал себя значительно бодрее. Очевидно, молодость даёт такой запас потенциальной энергии, который позволяет человеку находиться без пищи 3 - 4 дня и не ощущать слабости.

Но это далеко не в любом возрасте возможно. Петр выходит на улицу с хорошим настроением, умывается из находящейся рядом лужи и долго трёт лицо какой-то рваной тряпкой, оказавшейся в кармане его ватного пальто. Очистив от соломы и оправив внешний вид, он подходит к проволоке и наблюдает, как входят немцы в зону и, взяв 3 -4 человека, а то и по одному, уходят. К Петру тоже подходит фриц и что-то бормоча выводит за пределы лагеря и они молча идут по дороге. Пётр хочет что-нибудь сказать:

- Черт возьми, я учился почти 10 лет немецкому языку и не выучился ни чему!..

Он настойчиво старается вспомнить хоть что-нибудь! "Ich habe,du hast," - твердит со злостью Неверов. - Кому эти "habe" нужны, а вот сказать, что я голоден, хоть убей, не знаю!..

Наконец он вспомнил фразу:

- Wie spдt ist es? - сколько времени?

Он сказал эту фразу совсем не для того, чтобы узнать время, а для того, чтобы как -то начать разговор.

Немец оглядывается на Петра с удивлением.

- Sprichst du Deutsch?! (ты говоришь по - немецки?) - спрашивает немец.

- Ich bin Student aus Leningrad. - говорит Петр, вспоминая понемногу немецкие слова. - Я студент из Ленинграда.

- Gut, gut - aber du hunger? - продолжает фриц.

Но Пётр качает головой, не понимая, не понимая, что тот спрашивает.

Немец настойчиво бормочет слово "essen" (есть), показывая на желудок. Наконец, Пётр понял и, крутя над головой пальцем, даёт понять немцу, что у него кружится голова, и он не ел пять дней.

- Fьnf - пять, и, расширив пальцы на ладони, показывает, пересчитывая их.

Фриц кивает головой, подаёт пилу и, показывая жестом, что делать, уходит в здание. Минут через пять он появляется, держа в руках котелок супу и кусок хлеба. Пётр в знак благодарности кивает головой и поедает с жадностью принесённую пищу, находит воду и, помыв, котелок возвращает немцу. А затем начинает пилить дрова. К вечеру, сунув в руки Петра сухой кусок хлеба, немец уводит его обратно в лагерь.

На другой день Неверов выходит во двор с надеждой увидеть вчерашнего "комрада". Он доволен, что немец покормил его вчера супом. Возможно, и сегодня удастся попасть к нему же, думает Пётр. И он уверен, что немец покормит его.

Но вдруг, к своему удивлению, он замечает, что пленные стали убегать и прятаться по закоулкам. Причиной всему этому было появление во дворе лагеря немецких солдат - автоматчиков в темно-голубой форме. Немцы называли их "флигерами", т.е. лётчиками. Они приходили сюда за пленными для погрузки бомб на их самолёты. Там пленных не только не кормили, но и били прикладами, если обессиленные, они не могли поднимать многотонные бомбы. Флигера вбегали в бараки и с озверелыми лицами выгоняли пленных во двор, ударяя их прикладами автоматов.

"Schnell, rasch!" - кричали они, выталкивая пленных. А Пётр, стоя у забора во дворе, видел всё происходящее и, поглядывая на улицу, тоскливо ожидал вчерашнего немца. Но судьба и на этот раз пошла ему навстречу. Подбежавший к нему сосед по постели, тот самый паренёк Володька потащил Петра за рукав к забору, указывая рукой на стоявшего за проволокой немца, возбуждённо и торопливо говоря:

- Пойдём скорей, там ждёт мой "комрад. Я у него работал вчера, и они досыта накормили. Там хорошо, вот увидишь сам!

Подбежав к забору, за которым стоял пожилой немец с винтовкой, Володька закричал:

- Комрад, комрад, я, я здесь!

Он даже, сняв с себя пилотку, махал ей, чтобы обратить на себя внимание немца. Наконец, тот увидел его и поднял руку, давая понять, что он заметил. А Володька, взяв Петра за руку, показывая немцу, что их двое, пошёл к выходу и через несколько минут они шли в расположение части, где служил немец.

Это войсковое соединение, куда привел их фриц, называлось по-немецки "Werftzug" или ремонтный взвод; и, как видится, занималось ремонтом подвижной техники, включая автомашины, повозки и прочий армейский инвентарь.

Немец подвёл Володьку с Петром к кухне и, дав им на двоих полбуханки черствого хлеба и по черпаку черного и безвкусного кофе, заставил пилить и колоть дрова.

Занимаясь пилкой дров, они оба посматривали на кухню, стоявшую внутри кирпичного помещения. Напарник Петра, быстро оценив обстановку, тут же наколол самых сухих дров и, набрав в охапку, снес повару, за что в обед они оба получили полведра супу, оставшегося после раздачи в котле. А вечером их уже не отпустили в лагерь, а оставили при части, поместив в рядом стоящую лачугу, служившую ранее "проходной".

Однако же для безопасности фрицы не забыли на ночь их запереть на замок и раза два приходили проверять.

Вскоре ремонтный взвод перебазировался в Гатчину, а с ними и оба военнопленные Володька и Пётр. Поместился он около шоссейной дороги вблизи от аэродрома.

К ноябрю месяцу в семью военнопленных немцы прибавили ещё одного. На вид он был лет около сорока, среднего роста, коренаст, упруг в мышцах и широкоплеч. На взгляд он производил впечатление атлета. Лицо его, изрезанное глубокими морщинами, не внушало, однако, симпатий. Назвал он себя Иваном. На первых порах поражала его услужливость немцам. Охотно он чистил сапоги, мыл им котелки и даже стирал у некоторых бельё. Вначале Володька и Пётр старались объяснить это как желание от голода заработать лишний кусок хлеба. Они и сами подрабатывали таким образом,ведь, как говорится, голод - не тётка! Но потом присмотревшись к Ивану, они заметили, что он старался заработать у них авторитет и выслужиться.

Немцы дали им всем свои имена: Иван назывался Максом, Пётр - Морицем, а Володька, как ни странно назывался Иваном. Пётр допускал, что каждый в их положении жил по принципу "как бы выжить", а что будет дальше - покажет будущее. И мысль - при других обстоятельствах перейти линию фронта обратно - не покидала никогда.

Но дело обернулось не так, как думал Пётр, и судьба повернулась не в лучшую сторону для него, и главную роль в этом сыграл Макс.

Но об этом позднее...

В ноябре месяце обстановка на фронтах была не в пользу немцев и это чувствовалось по их настроению и отношению к русским. То и дело они кричали: "Max, Schaisse - mensch, komm hie her! (Макс, дрянь навозная, иди сюда!) И дело иногда заканчивалось подзатыльниками за плохо натопленные печи.

К тому времени морозы усилились... Через шоссе, около которого стоял ремонтный взвод часто проходили колонны военнопленных, человек по шестьсот. Страшное зрелище они представляли. Помнится, погода стояла столь морозная, что немцы не выдерживали и прятали в сапоги соломенные чуни, а с фронта везли обмороженных в лазареты. Что же можно говорить о положении военнопленных, истощённых голодом и холодом? Так вот, во второй половине такого морозного дня по шоссе через расположение ремонтного взвода шла колонна военнопленных. Шла она усталая, еле передвигая ноги; очевидно, с каких-то тяжёлых земляных работ. Позади её, растянувшейся на четыреста - пятьсот метров, плелись две повозки, на которых были посажены самые слабые, чем идущие в рядах. Но и те, которые шли сзади поддерживались под руки, шатаясь из стороны в сторону.

Несколько человек из них подошли к ремонтному взводу, протягивая руки и прося что-нибудь поесть. Вид их был ужасен. Опухлые бледные лица со следами водянки под глазами, без единой кровинки.

Взгляд их был безжизненный, ничего не выражавший, тупой и бессмысленный, направленный в пространство.

Они с наверченными на голову и шею платками стояли покорно и молчаливо... Кажется, что им было трудно разговаривать. Ведь для разговора нужна тоже энергия! А её у них было так мало, что жизнь чуть теплилась в них.

Подошедший канвой погнал их, и, не издав даже стона, пленные покорно поплелись прочь. Уже начало темнеть, а колонна ещё продолжала двигаться. Когда она скрылась за поворотом, то по обочинам дороги было видно несколько трупов. Некоторые из них застыли в таком положении, как они ткнулись при ходьбе, и, упав, уже не могли подняться.

Пётр долго не мог заснуть в эту ночь, содрогаясь от мысли попасть в такое же положение, в котором были эти несчастные люди...

Но, сколько же их, этих несчастных?.. Наверно, сотни тысяч, а может, и больше, погибающих от голода, холода и тифа в немецких лагерях?!...

И вспомнил он о доме, матери-старушке, оставшейся на милой Ярославской земле...

Наверно, мама плачет который вечер, вспоминая о нас, своих сыновьях.

Наверно, чувствует она, как им трудно на войне?!...

И было у Петра тяжёлое предчувствие надвигающейся беды и тревожно на душе...

Судьбе было угодно случиться так, как он больше всего боялся и меньше всего ожидал.

На другой день один из военнопленных подошел к Петру и предложил одеяло за несколько кусков хлеба. Неверов уже свернул одеяло и пытался расплатиться, но в этот момент подошёл Макс:

- Слушай, отдай-ка это одеяло мне,- говорил он.

- Ну, купи ты сам, а мне оно самому пригодится, - отвечает Неверов, не желая ему уступать.

- Ах ты жидовская морда! Ну, погоди, я тебе устрою! - говорит Макс и уходит.

После этого инцидента проходит около часа, и Пётр почти забывает о нём. Но вдруг он видит, как к нему подъезжает машина с двумя вооруженными винтовками немцами. Один из них приказывает Петру лезть в машину.

У него болезненно сжимается сердце...

- Wohin? Куда? - спрашивает он.

Немец качает головой и, показывая на винтовку, говорит:

-ErschieЯen!... Расстреливать!

Но за что же?

Немцы пожимают плечами. Поникнув головой, Петр обдумывает своё положение. Мысль лихорадочно работает. Ведь, кажется, он ничего не делал против немцев...

Значит, это Макс наговорил! Вот сволочь, думает Петр.

Машина идет вдоль улицы и наконец поворачивает к общему лагерю военнопленных "Красные казармы". По слухам, там находятся тысячи людей, гибнущих от голода, вшей и тифа.

БОЖЕ МОЙ! КАК ЖЕСТОКА КО МНЕ СУДЬБА!

- Ну что же, ведь я не один буду погибать, - думает Пётр, а сердце судорожно бьётся.

Из машины выходит немец и идёт в комендатуру лагеря...

Проходит минут пять, томительных минут...

Немец возвращается обратно что-то бормоча.

Из его слов Петр уловил только два... - карантин и тифус...

Но может, эти два слова спасли на этот раз ему жизнь...

Машина разворачивается и едет обратно в город, она долго петляет по улицам и наконец подъезжает к воротам какого-то четырёхэтажного здания. Ворота открывает караульный, и машина въезжает во двор этого серого неприветливого дома. На дворе совершенно темно и не видно окружающих людей.

Проходит минут десять, кто-то подходит к машине и слышится голос по-русски:

- Куда его?

И другой голос отвечает:

- Давай в камеру босых. В последствии Пётр узнал, что не босых, а Босса. Это была фамилия начальника следственного отдела.

Пётр содрогается от мысли, что сейчас с него сдерут сапоги и в такой мороз с голыми ногами запрут в камеру с бетонным полом.

- Да, судьба не балует меня, - думает Пётр. - Ну, а вдруг тут ещё есть камера голых!? - Думает Пётр и дрожит от холода. Его заставляют слезть с машины и ведут по лестнице в подвал. В подвале тепло и чувствуется присутствие людей.

Но... полная тишина и молчание, жуткое молчание. Приглядевшись, Пётр замечает нары с лежащими на них людьми и устраивается на свободное место, прижимаясь к соседу.

Через некоторое время, пообвыкнув к этой обстановке, он спрашивает шепотом:

- Послушай, друг, скажи, куда я попал, куда меня привели?

Сосед молчит, а потом тихо говорит:

- Поживёшь - узнаешь, куда ты попал! Только отсюда трудно возвратиться. Тебя ещё не вызывали на допрос? Так вот, когда вызовут - тогда и узнаешь, куда попал! Меня тоже не вызывали. А вот разика два побудешь там, да повисишь на крюке, да пальцы поломают, приведут тебя без сознания, тогда всё станет ясно.

Петру становится СТРАШНО! Он замолкает, а мысли снова и снова возвращаются к одному и тому же вопросу. Что же произошло? Почему его привезли сюда? Возможно, меня опознал кто-нибудь в ремонтном взводе? Но кто? Нет, этого не может быть! Нет! Нет!

Это только Макс! Это он наговорил на меня!

В подвале тихо. Слышно, кто-то ворочается с боку на бок, а потом начинают доноситься вздохи и всхлипывания. Слышится почти детский голос: "Мама родная!... За что же это всё?... Чем я провинился? ... Если бы ты знала, как мне тяжело! Я не вынесу... наверно, меня РАССТРЕЛЯЮТ..."

Становится ещё тише. Кажется, этот голос каждого заставляет задуматься о своём собственном горе ещё глубже...и тут же со стороны другого бока камеры слышится другой, грубый голос:

- Не поможет твоя мамочка!

- Ты бы лучше Сталина просил! Это он тебя сюда загнал!

Он там в Москве сидит да кальян курит..., а ты своей ср...й здесь отдуваешься...

Молчание продолжается снова... Наконец, оно прерывается тревожным голосом:

- Братцы! Если меня не будет завтра здесь?... Может, есть здесь кто-нибудь из Саратова? Так скажите моей матери, где меня расстреляли. Она живёт... (говоривший называет фамилию и адрес родной матери). Пётр тревожно прислушивается к его голосу. Кто же будет записывать его адрес!

КАЖДЫЙ ДУМАЕТ О СВОЕЙ СУДЬБЕ!

Да, наверно, каждому в его положении хочется вылить хоть частичку своего горя и облегчить душу, переполненную страданиями. Поэтому он и обращается к людям и просит их. Ведь это единственная и самая дорогая перед смертью просьба, чтобы мама пришла на его могилку и поплакала... и кто знает, может, от того, что он сказал, может и полегче на душе у него.

ЧТОБЫ МАМА ПРИШЛА И ПОПЛАКАЛА У НЕГО НА МОГИЛКЕ.

Все тревожно прислушиваются к шороху у дверей камеры... и ждут...

Никто не знает, кто же следующий сегодня. Поведут на допрос? Кто будет очередной жертвой?..

И каждый задает себе вопрос: "А может, меня?..."

Но ночь проходит, и никого уже не вызовут сегодня, так как время около двух часов ночи. Неверов тревожно засыпает.

И снится ему... как будто он у себя в деревне летом... лежит в кустах около капустника, а пчелки жужжат над головой. Нет, и не в кустах он, а лежит в подсолнечниках; а где-то вверху жаворонок поёт... А мама подходит и ищет: "Петя! Петя!"... И никак не может она его найти...

Нет. Это не мама! Это Эсэсовец подходит и ищет его. Вон и коляска с мотоциклом стоит. Пётр хочет убежать от него, но ноги не слушаются, не двигаются. И эсэсовец везёт его на коляске в лес. Лес темный и они выезжают на лесную полянку. И там стоит домик, покрытый соломой. Пётр подходит к домику и просит у хозяина кусок хлеба, показывая на пальцах, что он не ел пять дней, пять. Он распрямляет ладонь и всё повторяет "пять, пять..." и просыпается.

Лучи света проникают в подвал через забитые окна. Пётр оглядывает камеру. Кроме нар имеются отдельные клетушки, обитые плотной сеткой. Они тоже заперты снаружи. В них сидят наиболее опасные люди для немцев.

Дверь камеры с шумом открывается (падает поперечная накладка на пол), и появляется человек в гражданской одежде. Он берёт одного из заключенных и, захватив "Парашу", выходит, а затем заключенный приносит в ней воду и выплёскивает на бетонный пол, смывает грязь. "А может быть, и кровь!" - думает Пётр.

После этого приносят всем по куску хлеба и по черпаку жидкого серого кофе, а затем уходят и запирают камеру.

Допросы начинаются, когда начинает темнеть. А с наступлением темноты усиливается напряжение ожидания прихода надзирателя за очередной жертвой допроса.

Неверов снова начинает думать о причине, по которой он попал сюда. Но уже всё передумано; и от этих тревожных дум у него начинает болеть голова. Он дремлет и наконец засыпает...

Проснулся Пётр внезапно, когда послышался шум открывающейся в камеру двери; было уже темно. Сон моментально сошёл с него. Кто-то зашёл с фонариком и начинает разыскивать, направляя лучик на лежащих. Его самого не видно: ни формы, ни лица. Лежащие съёживаются, когда лучик, скользя по людям, останавливается на ком-либо. И каждый думает: "Только бы не меня, только бы не сегодня!" Вот лучик останавливается дольше положенного на одном лежащем, его стаскивают с нар за ногу. Он отбрыкивается и зычно кричит..., что не его..., не его нашли, что его приняли за другого... Всё равно его стаскивают и, подталкивая сзаду, выводят из камеры...

Дверь с шумом запирается. И всё замолкает снова. Каждый из лежащих хотел бы поделиться своими переживаниями с лежащим поблизости и облегчить себе свои мысли, сомнения, переживания.

Но вдруг это "наседка", т.е. человек, подсаженный специально, чтобы даже намёком сказанное слово выведать, узнать...

Враг хитёр, а подкупленных сволочей, готовых служить немцу, сколько угодно...

Немало было "обиженных" Советской властью, особенно в годы НЭПа, когда "Чека" искало золото у богатых.

А если вспомнить начало коллективизации...

Сколько их было вывезено на Беломорканал.

Сколько их строило канал "Москва - Волга"

И каждый из них, затаив злобу, в этой войне хотел отомстить за прошлое.

Обо всём этом Пётр не раз думал, стараясь понять причины первых неудач и предательств. Особенно много которых было в начале войны.

Прошло уже около двух - трёх часов времени, а взятый на допрос до сих пор ещё не возвращается. Наконец, где-то слышны шаги. Кого-то волоком тащат по лестнице. Слышно, как ноги, стуча о приступки, волокутся ослабленным и бездыханным телом. Дверь открывается и двое под руки вводят, а точнее втаскивают в камеру... тело человека... того самого, которого брали на допрос. Его толкают, и слышно, как он падает на цементный пол подвала. Но падает он как-то странно, как куль или мешок картошки, даже не пытаясь за что-то ухватиться.

Чувствуется, что он потерял сознание после пыток.

Проходит некоторое время, и лежащий на полу начинает тихо монотонно стонать. Стон его проникает в душу и тревожит он, как капля солёного рассола попадает на кровоточащую рану.

Вскоре дверь камеры снова открывается и тоже таинственное лицо появляется с ведром холодной воды, которую и выливает на лежащего.

В подвале выбиты стекла у окон, и морозный воздух проникает прежде всего на пол.

Лежащий на полу заключенный начинает шевелиться.

Кто-то подаёт ему руку, и его втаскивают на нары.

Наверно сегодня больше не придут в камеру.

Завтрашний день приходит, и всё повторяется тоже самое. Уводят на допросы и возвращают избитых и истерзанных.

Но возвращаются не все, которых уводят на допрос. Некоторые уже не приходят.

Их нет и, наверно, никто их больше не увидит в живых.

Как потом узнал Пётр, их уводили в парк и расстреливали... в траншеях.

Двенадцать дней и ночей провёл Неверов в подвале. Они не прошли бесследно.

Они оставили много седых волос на его голове. Это в двадцать -то пять лет!

Как - то во второй половине дня вошедший надзиратель подошёл к нарам и, дернув Петра за ногу, сказал:

- Вставай!... Пойдём на допрос!...

Сердце Петра сжалось.

Вот и пришел его час испить до дна горькую чашу!

Сопровождающий вывел его во двор, по лестнице они поднялись на второй этаж и вошли в одну из комнат, причем караульный остался в коридоре.

У окна сидел огромного роста человек в форме Эсэс. (Надо сознаться, что Пётр тогда не очень - то хорошо разбирался в формах.) Перед ним на столе лежала резиновая палка, а в углу направо находились орудия пыток: всевозможные кольца, крючки и зажимы...

Эсэсэвец, окинув взглядом Петра, спрашивает:

- Кто ты и за что попал сюда?

Он говорил по-русски, но с заметным акцентом:

- Да говори... твою Мать, правду! А если хоть одно слово соврёшь...

Он поднимается со стула и, взяв резиновую дубинку, подходит к Петру и, размахнувшись, с силой ударяет его. Удар приходится по плечу и частично амортизируется толстым слоем ваты пальто. Пётр всё-таки устоял на ногах, вытерпев сильную боль удара.

Он бормочет, что учился на первом курсе Института в Ленинграде. А попал потому, что подрался с военнопленным из-за одеяла и тот пошёл к начальству и наговорил на него.

- А где ты работал?

- Werftzug - назвал Пётр ту немецкую часть, откуда его сюда привезли.

Латыш взял телефонную трубку и стал звонить. (Что вели допросы латыши, Пётр узнал позднее.) Ему долго не отвечали, наконец кто-то стал разговаривать.

Трудно было судить Петру, что ответили на том конце провода. Но латыш сказав "Gut", положил трубку. Затем он опять подошёл к Петру:

- Если ты,... твою мать, ещё будешь драться, то немецкое командование тебя расстреляет!...

И в доказательство виновности, и в подтверждение своих слов он ещё раз вытянул Петра по спине дубинкой, крикнув караульному:

- Уведи этого хулигана обратно.

Караульный отвёл Петра в камеру на то же самое место,... и он лёг на этот раз, кажется, несколько успокоенный...

Глава III

и её обитатели

После допроса Петра перевели в другую камеру, где было значительно теплее: окна были застеклены и пол там был дощатый. Камера эта называлась "Рабочей". На дощатых нарах лежало человек десять заключенных, избежавших печальной участи своих соседей по камере.

Эти все люди были отобраны для работы. И на другой день часов с семи утра караульный открыл камеру, раздал по куску хлеба и черпаку воды, а затем вывел из камеры во двор.

Утренняя свежесть ударила в голову Неверову и закружила так, что еле успел ухватиться за стену, чтобы не упасть. На улице слегка морозило, с неба упускался лёгкий снежок и почти не было ветра. Заключенных подвели к наваленным в глубине двора брёвнам, которые нужно было пилить.

Пётр, чувствуя слабость в ногах, присел на бревно и с жадностью вдыхал во все свои богатырские лёгкие свежий живительный воздух, который понемногу возвращал его к жизни.

... "Кажется, судьба не совсем отвернулась от меня, если и на этот раз я отделался лёгким испугом и не попал туда, куда попали мои попутчики по следственной камере," - думал он.

Догадывался Пётр, что причиной довольно лёгкого освобождения и перевода в "Рабочую камеру" был разговор Латыша - следователя с ремонтным взводом.

Узнал он, что Макс вскоре, как увезли его, сам удрал в неизвестном направлении из ремонтного взвода. Ещё узнал Пётр, работая во дворе, что привезён он был в подвалы комендатуры Гатчинского "СД", а точнее в тюрьму контрразведки "СД", куда попадали советские патриоты, боровшиеся против немецкого фашизма, т.е. то самое страшное место в организации немецкого государства, откуда действительно не все возвращались на свободу.

Но жизнь есть жизнь, и как сказал один мудрец, "прошлое мы стараемся забыть, а будущее манит нас своей неизвестностью".

Но пусть это изречение будет на совести мудреца, а забыть "прошлое", которое было в лагере Рождествено и то, что пережито в камере здесь, было не так просто для Петра.

Рабочая команда, как впоследствии называли немцы заключенных, работавших во дворе, занималась в основном пилкой и колкой дров, и разноской их по этажам зданий комендатуры "СД". Наблюдал за работой кроме коменданта один из русских по фамилии Михайлов. Среднего роста с огромным красным лицом лет около тридцати пяти, он был молчалив и малоподвижен.

Обычно с утра он приносил откуда-то куски замороженной конины, клал их в котёл ведра на три, висевший над костром, и варил примерно до полудня. Изредка он указывал, куда надо было нести дрова.

Сверху одежды на нем надет был бронзовый плащ с капюшоном, которым он всегда закрывал голову, как будто стараясь скрыть своё лицо. Впоследствии Михайлов немцами был поставлен надзирателем в камерах заключенных и, по слухам, отличался крайней жестокостью по отношению к ним.

Как - то в пьяном виде он и сам хвастал в кругу "Рабочей команды", что застрелил одну женщину из числа заключенных. Но впоследствии в Рабочей команде было известно, что далеко не одну душу он отправил на тот свет.

Такова была эта зловещая фигура среди заключенных рабочей команды.

После прошествии небольшого отрезка времени Неверов и его друзья по рабочей команде достаточно освоились со своим положением, работая во дворе комендатуры и тюрьмы "СД".

Знали они, таская на все этажи дрова, где какой начальник помещается и кому выгодно, а кому не выгодно носить дрова,ведь за лишнюю охапку всегда можно было получить и лишний кусок хлеба и пару сигарет.

Были "обнюханы" все "злачные места", особенно тянуло Петра на немецкую кухню, где работал его сосед по койке Сашка. Он всегда совал в руку Петра или кусок белого хлеба с маргарином или леденец Бон - Бон, когда Пётр приносил ему охапку сухих дров.

С течением времени он узнал и несколько больше того, что полагалось ему знать. А именно: что руководитель следственного отдела был Майор Боссэ. С ним вместе работал также майор Краузе.

Боссэ был невысокого роста, черноватый с коротко остриженными волосами; в возрасте сорока - сорока пяти лет, он носил пенсне и говорил на ломаном русском языке. Иногда днём он выходил во двор, подзывал кого-либо из рабочей команды и говорил: "Принэси мнэ дров, в комнатэ холодно". И, постояв немного и погладив лысину, уходил.

Краузе был среднего роста "с брюшком", глаза белёсые, "на выкате", волосы тоже белёсого цвета. Он разговаривал всегда шумно и любил ругаться русским матом. Говорил он по-русски вполне понятно и, кажется, был из числа немцев, проживавших в Риге до прихода Советской власти.

На совести этих двух палачей были сотни замученных Советских патриотов. И История не должна пройти мимо них и не должна простить все преступления, совершенные по их приказанию против нашего народа.

Все допросы и пытки совершались не немцами, которые очевидно считали это "грязным делом", а латышами. Они же и расстреливали приговорённых.

Обычно казни совершались вечером часов в пять.

Делали они это в пьяном виде.

Из камер выводили людей, и латыши с пистолетом в руках уводили их в парк и там во рвах и траншеях расстреливали.

Однажды из подвала вывели молодую женщину. Она шла сильным шагом, гордо подняв голову, а за ней, шатаясь из стороны в сторону, шёл пьяный Эсэсовец, держа в руке пистолет.

Поравнявшись с заключенными, женщина звонким голосом прокричала:"Прощайте, товарищи! Отомстите фашистам за всех замученных и убитых русских!.. А мы с вами увидимся на том свете!"

Насколько мучительно было видеть эти жуткие картины!?

Какие мысли они вызывали!? Догадаться о них было не трудно.

Может, можно было бы что-то сделать? Но как?

Безрассудный поступок не мог принести ощутимой пользы.

Мысли... мысли... Они запрятаны глубоко внутри.

Надо всё обдумать, надо всё взвесить.

Но не будем отягощать психику читателя картиной казней, а познакомимся с комендатурой "СД" и её расположением в нескольких словах.

Само здание комендатуры находилось в зоне Гатчинского парка, в его северной части в одном из трёх последних кирпичных домов, которые и сейчас стоят на том же месте на Дворцовой улице (так она называлась тогда). Эти дома теперь оштукатурены, а двор их занят дровяными сарайками и частично покрыт буйно растущим бурьяном.

В то же время, которое здесь описывается, внутренний двор комендатуры "СД" с тюрьмой ограничен был высокой трёхметровой кирпичной стеной, которая и примыкала к зелёной зоне парка. Остатки этой стены тоже можно найти на прежнем месте, на северной стороне.

Сейчас у ворот в парковую зону расположен Мемориал. На нём указан список комсомольцев - патриотов, расстрелянных на этом месте в 1944 году. А у подножья его посажена красная гвоздика как символ любви и вечной памяти отдавшим жизнь за Родину.

Но тогда, в войну здесь и помещалась "СД".

Близость парковой зоны очевидно устраивала немцев в смысле совершения там казней и расстрелов. Само слово "СД" расшифровывалось как SicherheitsDienst (Служба госбезопасности),

В её обязанности входила организация контрразведки, шпионажа и диверсий.

Это всё узналось Неверовым с течением времени. А тогда, в начале сорок второго года мало кто знал о назначении и функции "СД"

Но время шло, и война продолжалась. В рабочую группу почти не просачивалось никаких сведений на фронтах. Хотя и знали заключенные в рабочей команде, что идут сильные бои где-то под Москвой. Но подробности были неизвестны.

Однажды пришедший к костру латыш на вопрос "скоро ли кончится война" рассказал, что конца войны не видно, русские отогнали немцев от Москвы на 400 - 500 километров, и что немцы устлали трупами пути отступления и потеряли огромное количество техники.

И каждый из слышавших эти сообщения внутренне переосмысливал и делал для себя соответствующие выводы. Петра же они воодушевили.

А работа во дворе шла обычным порядком. Среди рабочей команды кроме "пильщиков" находились и "специалисты": столяры, сапожники, электрики и даже канализаторы. Роль последнего выполнял Петька Блинов, малый лет двадцати, черноволосый, с глуповатым выражением лица, с глазами "на выкате". Он с важным видом ходил по двору с атрибутами для прочистки канализации, т.е. с мотком толстой проволоки и комком тряпья. А так как канализация часто засорялась (этому иногда способствовал и сам мастер), то в нём была большая нужда. Обычно между Блиновым и немцем, которому он был нужен, происходил следующий диалог:

- Wo ist scheise-mensch? (Где человек для прочистки навоза?) - говорил немец.

Петька Блинов подбегал к нему, делал глупую физиономию и, тыча себя пальцем в грудь, кричал: "Я, я - Was ist ja, ja! - Что есть да, да?

Неверов подсказывал Петьке, как надо отвечать: "Ich bin scheise? - т.е. Я чистильщик навоза. Петька отвечал или кратко: "Я навозник!" Немец улыбался и давал Петьке хлеба и уводил с собой. Так и прозвали в рабочей команде Петю Блинова в Рабочей команде - "Шайзе".

Ещё были два брата Пахомовы - плотники и столяры. Они как всегда молчаливы, ни с кем, кроме себя, они не делились и не разговаривали, живя по принципу "Язык мой - враг мой!". Оба они работали где-то на чердаке, ремонтируя мебель.

В рабочей команде содержался и слесарь. Он был не совсем обычная личность - работал по подбору ключей к запорным приспособлениям. Звали его Сергей. Чрезвычайно молчаливый, сдержанный в выражениях.

Он мог часами, лёжа на нарах, не вымолвить ни слова, уставившись взглядом в пространство. Высокого роста, худощавый, с неправильными чертами лица, угловатым черепом и плоским лицом, на котором сидели умные спокойные глаза. Но нос, большой и переломленный на конце, портил его в общем-то выразительное лицо.

Как - то вечером перед сном в камере Петька Шайзе спросил его:

- Серёга, ты на воле чем занимался?

- Знаешь, Петька, по специальности я вор - медвежатник. Мне мало приходилось жить на воле.

На этом разговор и кончался, и Сергей замыкался в себя, уставясь взглядом в пространство. Позднее Сергей рассказывал, как он забирался в квартиры, часами выстаивал где-то в углу, а ночью выслеживал и, забрав ценные вещи, уходил. Ходил на "дело" вооруженный, но, из его рассказов, никого не убивал.

Раз, рассказывал Сергей, я забрался в комнату и спрятался в шифоньере. Когда пришел хозяин и стал раздеваться, открыв шифоньер, и вешать пальто, я упер ему в живот пистолет и заставил его отдать золото. После этого я ушел спокойно из квартиры. В остальное время Сергей молчал, уйдя в себя.

Делиться мнениями было далеко не безопасно, если каждый думал:

"А возможно среди нас есть человек со специальным заданием выслушивать и передавать немцам." Думал об этом и Неверов, ругая себя трижды за неосторожно высказанное слово. А как он был научен Максом? Он не мог этого забыть!

Кстати, Неверов получил от Петьки - Шайзе кличку "Студент" и охотно откликался на неё.

Кроме обитателей "Рабочей команды" были причастны к комендатуре Гатчинского "СД" и другие русские, работавшие в качестве обслуги тут же в здании. Точнее сказать, что деятельность их для рабочей команды была неизвестна.

Среди них выделялась красивая статная молодая женщина по имени Анна. Она часто выходила "на прогулку" во двор с огромной овчаркой генерала. Говорили, что она работала буфетчицей в Казино, но говорили, что она была любовницей генерала. Фамилия этого генерала нигде не произносилась.

Изредка приходил в Рабочую команду Володя Васильев, мальчик лет шестнадцати, работавший денщиком у старшего лейтенанта Доннера.

Заходил за дровами и Лёва Рыжий, по прозвищу "Функа", а точнее Funker, т.е. Радист.

Но они все не вызывали того интереса, который возникал при посещении другой группой людей. Эта группа в сорок втором году находилась под покровом таинственности. Но в последствии она приобрела известность. Среди этих людей особенно выделялись: Павлов, Дымников, Чурукаев, Трунов, Степан Сивак, Сеня Финн, Шпак и другие. Были среди этой группы и женщины, но фамилии их были не известны. Эти люди именовались "Группой Z" и использовались для шпионажа и диверсий против Советского Союза в пользу Германской армии.

Одной из загадочных личностей этой группы был семнадцатилетний Сенька Финн. Небольшого роста, крепкого телосложения с хитрыми умными слегка раскосыми глазами. Он прекрасно говорил на русском и трудно было понять, был ли он действительно финном по национальности? Правда, его несколько раскосые глаза говорили о присутствии в его крови следов угрофинской расы. Позднее Пётр Неверов слышал, что его немцы засылали с заданием в Ленинград, и он пробирался где-то у станции "Мга" через Неву.

То ли интуитивно, а может, и ошибочно, но казалось, что и он, Сенька, проникнув сюда в Гатчинское "СД" выполнял задание с той, нашей стороны, хотя бы потому, с какой тревогой в голосе он рассказывал о Ленинграде, о людях, которые умирали с голоду, но не сдавали город немцам. Пётр задумывался о том, ... какой огромной сложности и трудности представлялось выполнение этого задания?..

Пожалуй, не всякий человек мог решиться на это. Но глядя на Сеньку, можно было бы сказать, что он мог бы это сделать.

Одет он был в тёплый овчинный полушубок с мохнатой шапкой на голове. Иногда он подходил к огоньку и садился возле него, напевая песенку и задумчиво поглядывая на костёр:

"Смейся, смейся веселей, ты моё создание,

Для тебя веселье, смех, для меня - страдание..."

Все знали, что он исчезал надолго и вот недавно снова он появился:

- Сеня, расскажи что-нибудь новое!

- Что я вам расскажу новое? Всё старое...

Он умолкал, а потом, как будто мимоходом обронив, что в Ленинграде плохо, народ пухнет с голоду, он уходил от костра...

Эта сказанная мимоходом фраза с болью падает на души окружающих, заставляя каждого задуматься.

Думает и Пётр.

Да... вот такой же, как и мы, из плоти и крови человек... с такими же мыслями... и переживаниями... (а может, и не с такими?) Кто он? Чьи задания он выполняет? Может он герой? А может, предатель?

И то и другое возможно...

А мы такие, да не совсем.

Мы беспомощные наблюдатели.

Можем терзаться, переживать... и только...

А что мы сделали для Родины, находясь здесь? - Пока ничего.

Да не только ничего, а и не собираемся что-либо предпринять.

А рядом, буквально в нескольких шагах льётся кровь, пытки, расстрелы...

Нет!.. Так нельзя больше!..

Надо хоть маленькую, но пользу приносить!..

Надо найти человека, с которым можно бы поделиться мыслями, которому можно бы верить.

Кроме Сеньки - Финна на огонёк заглядывал и Лёва, миловидный и очень робкий мальчик, лет пятнадцати; он рыжий, и лицо в веснушках. Весь он воплощение детской простоты и невинности. Но из разговоров было известно, что Лёва был заброшен с рацией в тыл к немцам с заданием, но случайно попался и оказался в контрразведке "СД".

Лёва робко подходит к костру за дровами, он застенчиво улыбается и молчит. Подходит Петька - Шайзе.

- Ну что, Функа, Иди сюда, я тебе хороших дров наберу, а ты расскажи, как тебя сбрасывали на парашюте к немцам?

Лёва улыбается и продолжает молчать.

- Ну что же ты молчишь? - не унимается Петька - Шайзе, делая серьёзную мину на лице. При этом его глаза придают глупо самоуверенное выражение его лицу.

- Расскажи, как ты спускался на парашюте, и как тебя поймали немцы?

Лёва, набрав дров, уходит молча, так и не сказав ни слова. Он денщик у Доннера вместе с Володей Васильевым. Они убирают комнату и чистят его сапоги.

Оберлейтенант Доннер высокого роста, подтянутый, сосредоточенный, молчаливый. Он, по слухам, относится хорошо к ребятам... Иначе нельзя. Денщик тоже может не последнюю роль сыграть, особенно в такое время и в такой стране...

Немцам нельзя отказать в уме и хитрости.

Недавно вечером Петру Неверову сообщил Сашка, подручный повара Вилли, что приходили те, из "группы Z", и повар отвалил им по двадцать плиток шоколада, сгущёнки и прочей снеди...

- Нет! - думает Пётр, - Немцы не будут давать такие продукты без "отдачи"... Стало быть, эти люди выполняли задания и приносили ценные сведения...

Постепенно стало известно, что эта группа жила неподалёку от комендатуры Гатчинского СД в маленьком домике - флигельке через дорогу от здания "СД". А Буква "Z" означала первую букву от слова Zeppelin по имени известного воздухоплавателя графа Цеппелина, построившего цельнометаллический дирижабль. И эта группа предназначена была для заброски в Советский Союз шпионов и диверсантов.

Летом сорок второго года Гатчинское "СД" организовало в деревне Натальевка ( километрах в двадцати от Гатчины) свой филиал. Когда -то там находился дом душевнобольных. С приходом немцев все обитатели этого дома были умерщвлены путём уколов каким-то быстродействующим ядом. По крайней мере так рассказывали впоследствии жители этой деревни. Там-то и поселился филиал Гатчинского "СД", а также часть рабочей команды, которая обслуживала этот филиал и была резервом, из которого пополнялась команда Гатчинского "СД".

Заключенные Гатчинского "СД", приговорённые к смертной казни, также отвозились в Натальевку и там уничтожались.

Однажды Петька Шайзе, подойдя к Неверову и скорчив глупую физиономию, сказал:

- Слушай, Студент! Там в Натальевке работает Господин Вишневский, по прозвищу "Философ". Вот бы тебе с ним познакомиться! Вы бы с ним сразу снюхались! Вы бы уж потравили бы "баланду" с ним!

- А что это за философ? - говорит Неверов.

- Это, брат ты мой, похлеще тебя умеет арапа заправлять!.. Он там работает на лошади: кому отвезти - кому привезти!

Как-то этот "господин" действительно прибыл в рабочую команду Гатчинского "СД". На вид он имел 35 - 40 лет с приятным неглупым лицом, слегка отёчным, с волосами, зачёсанными назад. Он одет был в серый солдатский френч и производил впечатление учителя. Пётр почувствовал к нему внутреннюю симпатию, и они вскоре были друзьями. Частенько они делились сокровенными мыслями, когда были одни.

Дмитрий, так звали Вишневского, впоследствии сообщил Петру, что до пленения он был членом партии. Взаимно Пётр сказал тоже Дмитрию как -то, когда они были одни. Пётр высказал мысль:

- Знаешь, Дима, я считаю, что преступно, находясь в плену (в полной силе) смотреть пассивно на все эти пытки и казни и испытывать угрызения совести!..

- А что ты можешь сделать практически в наших условиях? Ведь не исключено, что мы находимся у них под наблюдением! - тихо говорит Дмитрий.

- Как хочешь, а я не могу выносить нашу пассивность!

- Ну, а что ты предлагаешь?

- Я бы ушел в партизаны, если бы была возможность!

- Да, но здесь нет партизан, здесь прифронтовая полоса. Куда ты денешься? Тебя сразу схватят и снова очутишься здесь! И потом, я считаю безрассудный поступок большой глупостью! - говорит Дмитрий. - Если бы была реальная возможность ухода, то я бы согласен. Но надо было бы наладить связь с лесом.

Разговор Дмитрия с Петром на этом был закончен.

Старушка

Имея свободное время, вечерами Пётр Неверов изучал понемногу немецкий язык, благо возможность для тренировки была. К сожалению, у него не было словаря для пополнения словарного фонда.

Он знал, что в коридоре против комнаты майора Боссе сидит старушка - переводчица, и имел намерения воспользоваться возможностью и поближе с ней познакомиться.

Однажды, принеся охапку дров, он опустил её на пол поблизости от ног старушки и, укладывая в рядок, спросил её:

- Скажите, пожалуйста, как сказать по-немецки "в этом доме нет воды или у меня нет денег"?

Она медленно подняла голову:

- Вы изучаете немецкий?

- Да, до войны я был студентом в Ленинграде.

- Ах вот что! Тогда заходите ко мне почаще, я вам помогу! - и, помолчав, добавила - А пока вот, возьмите!

И подала Петру маленький карманный справочник.

Пётр с благодарностью принял справочник и пообещал к ней заходить почаще и приносить дров.

Его поразила в этой пожилой женщине мягкость, человечность и отзывчивость, гармонировавшая с её аккуратным, но очень бедным одеянием. Ей было лет 65 - 70. Голова её, аккуратно причесанная была вся седая. Плечи покрывала изрядно вытертая, но тщательно заштопанная шаль. А на её ногах - подшитые валеные сапоги. Одета старушка была в старенький выношенный зипун.

Говорят, что она присутствует на допросах и переводит. Пётр содрогнулся, сочувствуя этой старушке. Как она выносит все истязания и ругань при допросах. Наверно, ей очень тяжело!

В конце мая в рабочую команду привели из лагеря "Красные Казармы" военнопленного, звали его Василием. Имел он аккуратный вид. Носил он форму командира Советской Армии и выглядел довольно молодцевато. Но хотя он явно щеголял в этой форме, но видно, что она была снята с чужого плеча. Из вопросов к нему выяснилось, что в лагере он занимался хозяйственными делами, связанными с кухней и проявил себя человеком энергичным. Кроме того, он выстроил, по его словам, хорошую баню. На вопрос, какие там условия для военнопленных, он как-то легковесным тоном сказал:

- Сейчас там около полутора тысяч человек, а зимой было двенадцать тысяч. Все они погибли от голода и тифа. А ещё он добавил, что когда он уходил, то условия были вполне удовлетворительные. На кухне хищений больше не стало и заведён образцовый порядок.

Василий не сказал, что это было сделано с его помощью. В каком виде эта помощь была оказана? Но очевидно, она понравилась немцам. Поэтому его взяли в рабочую команду "СД". Он вскоре стал бригадиром и начал наводить "порядок", казалось, с единственной целью - выслужиться у немцев.

Как - то вечером Петька Шайзе подошёл к Петру Неверову и доверительно сообщил:

- Знаешь новость? Старушка - переводчица ушла, и с концами!

Как и куда ушла, Петька ничего больше не знал.

Неверов вначале, не поверив Петьке, всё же заглянул в коридор к Боссе. Но увидев пустое место, ретировался обратно.

Да!.. Эта новость сильно его взволновала.

- Вот ты и поди! Такая старая женщина! Такая беззащитная! А вот хватило у неё мужества и смелости на такой поступок.

После этого случая прошло уже около двух месяцев. Позабылась острота этого эпизода и смылась временем... шёл июль месяц.

Но выйдя однажды из подъезда дома, Пётр заметил одиноко стоящую сгорбленную фигуру женщины. Она стояла боком к нему. И Петру показалось, что он была чем-то похожа на ту старушку - переводчицу. В руке у неё была длинная сухая хворостина, на которую она опиралась. Пётр подошёл поближе, стараясь увидеть её лицо. Да! Это была она, старушка - переводчица...

...Но боже мой! Как она была изуродована?! ... Какой страшный вид она имела!?

Как могла подняться рука у человека на такое старенькое беспомощное существо!!!

Да! ... Это, наверно, было звероподобное исчадье ада, изуродовавшее так эту старушку - мать!..

На голове её было какое -то подобие платка, из-под которого прядями выбивались седые волосы, торчащие в разные стороны. Лицо покрыто синяками и ссадинами... один глаз совсем затёк от удара..., а другой еле выглядывал, залитый кровью. Бровь нависла над ним и почти закрыла веко.

На ней висел весь-весь изодранный в клочья старый ватный балахон. (по-видимому, её кусали овчарки, разодрав клочьями пальто). Пуговицы были оторваны все, и она была подпоясана толстым обрывком старой верёвки.

Взгляд её был неподвижно устремлён вдаль. Он не выражал ни боли, ни страдания! Казалось, что вся её мысль глубоко была запрятана внутри и отрешена от настоящей жизни.

Неверов хотел было попытаться что-то сказать, но старушка отвернулась от него, безучастно побрела тихо в сторону, сильно хромая и таща за собой ногу.

Затем её увели в камеру...

По слухам, ночью увезли в Натальевку, и там она была уничтожена...

ВОТ ТАК НЕЗАМЕТНО УХОДЯТ ЛЮДИ - ИСТИННЫЕ ПАТРИОТЫ РОДИНЫ, ОТДАВАЯ СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА ЕЁ СПАСЕНИЕ.

В конце июля в рабочую команду пришел здоровенный детина лет двадцати пяти, по фамилии Семёнов.

Видимо, он провинился и был послан в рабочую команду "на исправление". Где он был? И что делал? Таких вопросов ему не задавали, хотя и догадывались, откуда появлялись такие "молодчики".

Семёнов, кажется, не очень рад своему наказанию. Но, желая показать своё "превосходство" над окружающими, он демонстративно и довольно небрежно развалившись на брёвнах, рассказывал им без боязни за последствия:

- Вот знаешь, обращался он к слушателям, там целые районы партизанские!.. Там Советская власть!.. Попробуй сунься к ним, когда кругом болота... Немцы к ним и не пытаются подойти. Вооружены они все новёхонькими автоматами. Даже самолёты к ним в партизанские районы прилетают, садятся и привозят вооружение...

Семёнов, не пробыв и двух дней, ушёл досрочно освободившись.

Но то, что он сообщил, оставило след у многих на душе.

Встретив Вишневского, Пётр спросил:

- Ну, что ты скажешь на это сообщение? Не плохо бы туда махнуть?... Значит, в тылу наши войска живут и борются с фашизмом!...

Дмитрий слушает задумчиво. По лицу видно, что считает эту мысль нереальной. Уж слишком осторожен он по натуре. Помолчав, он спрашивает:

- Я согласен, что неплохо. Но как ты мыслишь это осуществить?

- Но, ведь он, Семёнов, был близко у партизан? Значит, как-то он мог? И если бы ты или я были бы на его месте, то не задумались бы уйти в лес!?

- Да, но это связано с тем, что надо идти на службу к фашистам. Этого делать я не хочу!

- А что, ты будешь тихонько ждать, когда тебя освободят, и свободу принесут тебе на ручках, когда кругом казни и расстрелы!?

- Ты сам видел, как отправили "Часовщиков" в Натальевку на уничтожение. Наконец, старуха - переводчица? У ней куда больше было смелости, чем у нас с тобой!?

Дмитрий с Петром слышали, что в Гатчинском районе с помощью предателей из "СД" была раскрыта подпольная организация, которая имела мастерскую для починки часов.

Дмитрий и на этот раз ничего не ответил.

Глава IV

В июле месяце 1942го года Вторая ударная армия под командованием Власов была разбита и частично взята немцами в плен у Сенявинских болот и Чудова.

Тогда в газете "Русское слово", издававшейся в Гатчине под идейным руководством "СД", была написана статья о генерале - неудачнике Власове, о том, как он, сдав свою армию, долго бродил по Сенявинским болотам, у "Сенной нерести" и думал о том, сдаться или нет. И наконец решил сдаться с мыслью попытаться организовать с помощью немцев "Русскую освободительную армию" из числа русских военнопленных и вместе с немцами сражаться за "Новый порядок" и, наконец, пожать плоды победы вместе с фюрером.

Забегая вперёд, скажем, что армию он пытался организовать и всем известен её печальный конец.

Но тогда он надеялся на лавры победителя. Судьба самого Власова тоже известна: он окончил свою жизнь с верёвкой на шее. И нет необходимости в анализе столь печального конца как армии, организованной им, так и самого командующего.

Но вот попавшие в окружение, а затем и в плен воины второй ударной, прошедшие с боями тяжёлый путь войны против немцев; когда многие из них совершали подвиги, связанные с беззаветной преданностью Родине, они, эти войны, по предложению немцев стали организовываться в отряды по борьбе с партизанами. Они были прекрасно осведомлены, куда их собираются посылать и что они должны делать.

Неужели все они (а их было человек четыреста) были предателями?

Так думал Неверов.

Абсурдность подобного вывода была очевидна. Можно допустить, что в их среде были предатели, идейно ненавидевшие Советскую власть. Но их были единицы, в крайнем случае десятки из всех собранных для этого.

Ну, а остальные?

Какими побуждениями они руководствуются?

Нет, они не были вынуждены в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств (скажем, спасение жизни, голод, тиф) принять такое решение. Они хорошо выглядели, когда Неверов подходил к ним во дворе Гатчинского "СД". Он беседовал с некоторыми из них.

А может, их мысли одинаковы с моими, т.е. добраться до партизанских мест, а затем с оружием уйти к ним..., думал Пётр:

- Ну, а что же немцы?..

Неужели они такие глупые, чтобы не прийти к мысли, что опасно вооружать людей, только что воевавших против них. Неужели немцы так уверены в своей победе, в своём превосходстве?

Идея убивать русских руками своих же русских была не нова.

Может быть, они считают, что, коль скоро война будет закончена с победой на их стороне, то такие отряды в общей массе немецких войск будут не опасны, а пользу дадут.

Эти рассуждения были логичными и альтернативы для них не было.

Что касается мысли Дмитрия, что принятие немецкой формы факт, являющийся предательством, он отвергал, считая главным - цель этого. И, наоборот, предательство это - пассивное ожидание освобождения, которое добывается страшными нечеловеческими усилиями всего народа от стариков до детей.

Предательство - это спасение своей жизни за счёт гибели близких тебе людей.

Быть пассивным наблюдателем происходящей жестокой борьбы, не стукнув палец о палец ради своего освобождения?!...

Можно быть честным по отношению к своей совести, когда ты знаешь, что вносишь хотя бы маленький вклад в общую копилки победы своего народа.

Итак, Неверов изложил свои мысли и соображения, но все же не решался их выполнить. Но последующие события повлияли на него в сторону их осуществления.

Новый бригадир Василий, как уже было сказано выше, не давал никому покоя из рабочей команды. Особенно он был пристрастен к Неверову. И однажды, уличив его в каком-то проступке, он нажаловался коменданту. Последний, получив наверно не первую жалобу на Петра, решил его отправить в общий лагерь Красные Казармы. Хотя в 42м году и лучше было там, но не настолько, чтобы можно было выжить. Об этом и думал Петр, когда комендант вел его в лагерь.

- Her Kommendant, - обратился Петр к немцу. - Ich habe eine Bitte! (У меня есть просьба!)

- Welche Bitte hast du?(Какую просьбу имеешь ты?)

И Петр объяснил, что хотел бы записаться в отряд, который формируется из частей Второй ударной армии.

- Аlso gut. Ну хорошо, но я тебя сведу сначала в лагерь, а затем, если тебя возьмут, то я приду и возьму обратно.

В лагере военнопленных Петра поместили в офицерское отделение. Немцы и тогда разделяли солдат от командиров, преследуя эти определённую цель. Но на этом привилегии командиров и кончались. На другой день Петра выгнали на погрузку брёвен в вагоны, а вечером усталых и голодных привели в лагерь. Кормили пленных "баландой", т.е. кипяченой водой, заправленной мукой.

Через четыре дня комендант "СД" действительно пришел в лагерь:

- Komm Peter, Komm mit zurьck. (Пойдём, Петр, со мной назад), - говорил он.

На другой день Пётр с украинцем Сливой был отправлен на попутной машине в Натальевку в отряд "СД" в распоряжение командира взвода Винченко, кадрового командира из частей Второй ударной армии, довольно молодого и симпатичного паренька.

Винченко определил Неверова в отделение, где был командиром Сергей Шибаев (в будущем его единомышленник по подготовке и попытке побега к партизанам).

Получив обмундирование и винтовку образца 1891го года, Пётр открыл новую главу своей жизни в плену.

Отряд "СД" состоял из трёх рот, и командовал им на первых порах Оберлейтенант Доппер, высокий, подтянутый и молчаливо сосредоточенный немец.

Первой ротой командовал латыш Янис, у него был заместитель Цирулис.

Рота с утра, получив завтрак, выстраивалась на площадках и новоявленные бойцы начинали отрабатывать немецкие команды: links - налево, rechts - направо, оружие на плечо, оружие к ноге, равнение на середину и т.д.

Иногда их выводили на полигон, где производилась стрельба из винтовок и пулемётов. Так продолжались учения месяца два. И примерно, к началу октября 42го года отряд стал готовиться к выезду.

На этот период Петр узнал многих из окружающих его людей. Он считал крайне важным узнать внутренний мир наиболее близко находящихся к нему.

Но, как можно узнать? Ведь каждый маскировался, отдавая отчёт об окружающей обстановке.

Если бы это была группа единомышленников, имеющих сходство по идеям и настроению!

Но среди этих "вояк" были и идейные враги Советской власти. Особенно из тех, кто были сыновьями "бывших", служивших в царской армии. Такие, как Орлов, Туницкий, Потапенко и другие. Они во имя ненависти к Советскому народу готовы выполнять любое задание немцев.

Были тут и бывшие заключенные, сидевшие в лагерях, как например, Лойко, Байков Николай, Кузнецов и другие.

Особую группу из собранных составляли украинцы, представители "Самостийной Украины", такие как Лось, Раслик, Богданенко. На этом букете самостийщиков особенно выделялась фигура Степана Сивака.

Ещё будучи в Гатчине Неверов наслышался о зверствах этого типа.

Говорили, что раз он посадил двух евреев в бочку с холодной водой и заставил их бить друг друга, а потом собственноручно застрелил их. Он был из тех, кто хотел создать свою Украину, отдельно от Советского Союза. Типичный хохол и служака, чрезвычайно ограниченный в развитии. Он носил украинскую папаху типа "Решетиловских служек" лихо заломленную на бок и широкие (перешитые из немецких) шаровары как "черное море", заправленные в "хромовские сапоги в гармошку".

Назначенный командиром взвода, он ничего лучшего не придумал, как назвать себя "Атаманом Молныя". На что-либо другое умное он был не способен.

Но не все украинцы были подобны Сиваку. Однажды на учениях Пётр увидел, как один из солдат по фамилии Богдан, украинец по национальности, не стал выполнять одно из упражнений, возможно, оно у него не получалось. Но не смотря на угрозы командира, он не стал выполнять упражнение, так и стоял он, плотно стиснув зубы.

После учения Неверов спросил Богдана:

- А что если бы он ударил тебя за невыполнение приказа?

- Я бы пристрелил его, - не боясь быть услышанным, говорил Богдан.

- Я такого однажды отправил на тот свет..., - продолжал он.

Внутренне Пётр был восхищен его храбростью.

Похожий случай произошел с Васильевым, солдатом третьего взвода.

За какой-то проступок он был отправлен на Гаупт - вахту (в бункер). Отсидев положенное, он при выходе высказал своё отношение к посадившему его командиру взвода Лоцматву:

- Я ему припомню, но не здесь, а в другом месте.

Когда мы прибудем "на место", то на таких, как Шитаев, Богдан, Васильев смело можно будет рассчитывать, считал Неверов.

Но кроме них у Неверова вызывали симпатию и такие, как Горошко, Белавин, Одаркин, которые, хотя и не высказывали отрицательного отношения к немцам, но и не показывали своего рвения и усердия к службе, выполняя приказы кое-как.

При отряде "СД" находилась и группа "Z", очевидно, небольшая её часть. О ней было упомянуто выше. Но на некоторых её членах желательно остановиться поподробнее. Как, например, на Павлове, одном из ревностных служителей немецкой армии. Этот человек являл собой безликое существо. Это то, что касалось внешнего его облика: слегка сутулый, с бледным невзрачным лицом, покрытым веснушками, с робкой походкой. Он был не заметен для окружающих. Обычно неслышной походкой он подходил к людям, становился рядом и повертывался спиной к говорящему, выслушивал все, что нужно. Он неоднократно посылался "в разведку на ту сторону".

Однажды Пётр сам видел его, он был в форме красноармейца и в пилотке со звёздочкой.

В противоположность Павлову его дружок по фамилии Шпак (а может, по кличке) был выше среднего роста, худощав, волосы черного цвета. Лицо мужественное, рассечённое глубоким шрамом вдоль щеки. Он также выполнял задания, связанные со шпионажем.

Там же с ними вместе принимали участие и два неразлучных дружка Черукаев и Дымников. Им обоим было по двадцать лет. Оба они обладали незаурядной смелостью. ... Кто-то рассказывал, что на задании они подошли к ДОТу и закидали отверстие гранатами. А в доте были наши русские бойцы...

- Кто они такие, эти двое?

Как очутились они у немцев?

Были ли они идейными врагами Родины? Или же по молодости и неопытности были баловнями определённой сложившейся ситуации.

Эти вопросы заставляли задуматься моего героя.

И пока он ни на один из них, этих вопросов, не имел ответа.

В один из серых будничных дней октября (к концу его), когда повалил мокрый снег, в расположение отряда "СД" около десятка грузовых машин въехало со стороны шоссе. Машины были покрыты только брезентом, а в кузове на полу лежала плотным слоем мягкая солома.

Команда "к погрузке" была подана и часам к шести вечера отряд "СД" выехал на шоссе и последовал в сторону Риги. Проведя ночь в дороге, к утру он был в этом красавце - городе.

После краткого сна отряд был выстроен и, пройдя с песнями по улицам Риги, прибыл в Рижское "СД" для обмундирования. Там всем было выдано тёплое бельё, свитера, шарфы шерстяные, вязанные перчатки, одеяла и прочая амуниция. В общем, отряд был обмундирован прекрасно.

К вечеру погрузившись в машины, отряд продолжал заданный маршрут. И, проследовав Вильнус, Минск и Барановичи, соединение, наконец, прибыло в местечко Ганцевичи Барановичской области, в самую глушь Белоруссии. Где и было выгружено.

Само местечко было расположено в лесной и болотистой местности, рядом с железнодорожной станцией того же названия на участке дороги Лунинец - Брест. Население преимущественно состояло из поляков и белоруссов, говоривших на белорусском языке, но хорошо понимало и русский. Вся территория Барановичской области находилась в районе действия партизанских отрядов, дислоцированных в небольших деревнях и хуторах, расположенных вдали от железных дорог и больших селений.

Отряды были неуязвимы от немецких войск, получая поддержку от местного населения. Партизаны делали дерзкие набеги на стоявшие в больших сёлах войска, взрывали железнодорожные пути, пуская под откос поезда, груженые танками и техникой, идущей на фронт к Москве и Ленинграду.

Для борьбы с партизанами Германия направляла в эти области воинские части различных национальностей: латышские, польские, венгерские и, как видится, не брезговала даже и русскими.

Делалось это, очевидно, не от хорошей жизни, и, как видится, влекло за собой расход средств и военной техники, которой уже тогда не хватало для основных фронтов.

В районе Ганцевичей эти части и были размещены по селениям.

Отряд "СД", разгрузившись, занял помещение местной школы, расположенной вблизи от вокзала и стал обустраиваться "капитально". Первые дни были заняты устройством казармы. Но под конец октября и начало ноября бойцы уже несли караульную службу по городку.

Всё собранное в отряде воинство, различное, как по национальности, так и по идейным признакам, было едино в одном стремлении - в стремлении к пьянству. Поэтому, как только "организационный период прошёл, все обитатели казармы рассеялись по местечку в поисках самогона и женского общества. Как того, так и другого в Ганцевичах было предостаточно.

Женщины, отправившие мужчин на войну, а также те, которые потеряли свой домашний очаг, были не прочь разделить свой досуг с военными.

Пётр Неверов, как и другие, старался не отставать в этом вопросе от остальных.

Однажды, повстречав Николая Байкова, "Дружка" по Гатчине, огромного детину с широченными плечами, но с удивительно мягким характером, он спросил его: "Друже, ты откуда?"

Коля был в прошлом музыкант и поэтому находил с Петром общие темы для разговора.

- Ах, Пэтэр, если бы ты знал, какая чудесная семья тут рядом!

Он больной старикашка, лет шестидесяти. Но! Она... Такая очаровательная женщина! Лет на двадцать его моложе!

- Ну, и ты не растерялся?

- О! Она играла на пианино, а я слушал, я был восхищён! Ну, Пэтэр, пойдём туда, я тебя познакомлю. Только надо достать самогонку, - продолжал Коля

- А где же мы достанем? У меня нет денег, Коля!

Байков задумывается на минуту, потом говорит:

- Иди, тащи моё одеяло, у меня их два...

- Ну, Никола, это уж ты сам делай!

Николай, не задумываясь, идет в казарму и забирает одеяло, засовывая его под шинель.

Достать самогон было легко, так как его производством занимались чуть ли не в каждом доме.

Получив за хорошее шерстяное одеяло два литра самогона, Пётр с Колей отправились к его знакомым, где хозяйка, молодящаяся, но довольно симпатичная женщина, любезно их встретила со словами:

- Прошу, прошу Вас, заходите!

- А это, Анна Николаевна, мой лучший друг Пётр, он большой любитель музыки! - представляет Николай своего спутника и, взяв хозяйку за руку, отводит в сторону и шепчет "на ухо", передавая ей бутылки самогона.

Через некоторое время на столе появляются куски свинины, капуста и огурцы.

Бедный и больной муж, расстроенный появлением непрошенных гостей, уходит в другую комнату.

А Николай с другом, осушив обе бутылки и попрощавшись с дамой, идут изрядно пошатываясь, в казарму. Время было около одиннадцати вечера. Но там почти не было народа.

Присмотревшись, однако, Пётр замечает, как на некоторых нарах спят в одежде, видимо, сильно пьяные "воины". Рядом около них о чем-то споря, ещё сидят несколько полупьяных. А в проходе один из них валяется, раскинув руки, так и не дойдя до своей койки.

За стеной в соседней комнате кто-то начинает громко петь "Ехалы козакы со службы домой". Его никто не останавливает, и, наконец, пение превращается в дикое орание.

Открывается дверь... и в комнату казармы входит Ринов, немец и помощник командира отряда Доннера. Он в чине Оберлейтенанта. Ринов молча обходит комнаты казармы. Наконец, услышав дикие крики за стеной, останавливается; глаза его наливаются гневом.

- Russische Schweine, Schweine (Русские свиньи, свиньи)! - кричит он фальцетом. И ещё раз повторив:

- Schmutzige Schweine - грязные свиньи!

Сказав это, он уходит.

Пётр смотрит на Байкова, как он будет реагировать? Но Николай, махнув безразлично рукой, пошёл уже спать.

- Да, воинство начинает разлагаться, - думает, внутренне улыбаясь, Пётр и тоже идёт спать.

На утро отряд выстраивается на утреннюю поверку и после "проповеди" за вчерашнюю пьянку и категорическое запрещение, начинают выдавать гранаты и патроны. Отряд садится на поезд узкокалейки и едет на лесопильный завод. Этот завод расположен глухом лесу в двадцати километрах от Ганцевичей и представляет собой большой сарай покрытый дранью.

Внутри размещено несколько пыльных рам, около которых суетятся несколько крестьянок, одетых в домотканые свитки и обутых в лапти. Кругом лежит непиленый лес, уложенный в штабеля. Вокруг завода выложена стена из двух рядов досок, между которыми насыпан толстый слой земли. Видимо, от партизанских выстрелов эта защита, думает Неверов, оглядывая эти сооружения.

Рядом с заводом, метрах около двухсот, пилят лес с корня крестьяне. Они тоже в домотканых свитках и лаптях.

Один из бойцов стреляет в сторону леса. Подбегает Потапенко, он сегодня командует первой ротой.

- Кто стрелял?

Все молчат. Один из бойцов указывает, что выстрел был совсем рядом... Вот, с левой стороны.

Потапенко отдаёт команду; и все ложатся на мокрый снег и начинают палить в лес из винтовок и автоматов.

Эта дикая стрельба длится пятнадцать минут, а то и более. Наконец, всё утихает. Часа через два, т.е. к четырём часам дня все приезжают снова в Ганцевичи. И, не взирая на вчерашний приказ, снова расходятся по местечку.

Пётр входит в казарму и видит Белавина, который стоит пьяный и горланит: "Укажи мне такую обитель, где бы Русский мужик не стонал?!" Песня импонирует настроению окружающих и все подхватывают: "Стонет он по полям, по острогам..."

Подходит Шитнев, он тоже пьяный и начинает подпевать.

Пётр спрашивает его: "Где ты сегодня надрызгался?"

Сергей рассказывает вполголоса:

- Да были тут у одной беженки я, Кирилл Одаркин, Гоголевский.

- Ну, молодая - ?

- Да ничего, симпатичная, рыжая, зовут её Анна. Кирюшка и сейчас наверно там.

- Ну, а что слышно?

- Много говорят про отряд Бати и про отряд Максима... недавно они напали на деревню, разгромили немцев и, забрав полицаев, уехали.

Подходит пом. командира взвода Романенко, и Шитнев умолкает...

Романенко скромный, выдержанный, не кричит ни на кого. Попробуй узнай его натуру? Каждый боится предательства и провокаций.

Надо выяснять намёками.

Такие как Шитнев, Богдан, Васильев, Белавин уж точно не подведут. Они отчаянные и пойдут на любой риск, отмечает про себя Пётр.

Шитнев даёт понять, что у Анны собираются постоянно одни и те же люди..

О чём они думают?

На следующее утро первую роту по тревоге поднимают рано и, выдав сухой паёк, "в полном боевом" сажают на поезд, идущий на Лунинец.

Через час следования поезд подъезжает к мосту, медленно подвигаясь к его краю и останавливается. Виднеются под откосом сброшенные платформы, несколько цистерн с горючим. Они опрокинуты горловинами вбок и горючее, по всей вероятности, уже вытекло. Товарный вагончик вздыбился на цистерну и в таком положении остался стоять.

Поезд подорван партизанами сегодняшней ночью. Поезд, на котором приехала рота, уезжает обратно, а бойцы, ожидая нападения партизан, остаются охранять мост.

Наконец, так и не увидев партизан, они возвращаются на том же поезде в Ганцевичи.

Прошло уже недели три, как отряд "СД" находится в Ганцевичах. Идёт декабрь месяц. Морозов почти нет. Снега тоже мало.

В один их дней Сергей Шитнев подходит к Петру и доверительно шепчет:

- Я слышал, что есть здесь в полиции шофёр Володя. Он кое-что знает... Хорошо бы его увидеть! - Да, совсем забыл, такая новость!!! Ты слышал, может?

- Пока нет!

Пётр настораживается.

- Под Сталинградом окружили немцев. Целую армию под командованием Паулюса. Говорят, окружено много, очень много! И сейчас идут бои по их уничтожению... Говорят, в Германии объявлен траур.

- Да! - тянет Неверов - Это неплохо.

Теперь они будут относиться "поскромнее", особенно к нам.

И это очень важно для нас в данный момент.

Действительно, немцы помрачнели, и это очень заметно.

Они сами признают, что Армия Паулюса попала в окружение.

- Но она выйдет из кольца, - говорит Ринов. Правда, хоть говорит он с оптимизмом и деланной уверенностью, но все понимают, что это далеко не так.

Не стали бы объявлять в Германии траур.

Упадок морального состояния немцев объяснялся не только этим сильнейшим ударом под Сталинградом, но и тем, что на фронтах Украины они повсюду отступали, особенно их бегство заметно было после уничтожения Армии Паулюса.

В Ганцевичах отряд "СД", соблюдая траур, никуда не выезжает. Все по-прежнему продолжают пьянствовать. Пропито всё: одеяла, шарфы, вязаные свитера и то, что можно было пропить. У таких, как Коля Байков, койка голая, ни одного одеяла уже не осталось. Воруют вещи у друг друга, и всё это пропивается.

Степан Сивак, пропив всё, что можно у себя и у товарищей, затеял для "потехи" свадьбу. Он днём и ночью находится в доме своей невесты.

А бедные родители! Неужели они не видят, что их обманывает этот прохвост. После "венчания" в церкви, было влито "море" самогона.

Некоторые из солдат уже не ходят на построение и их разыскивают по домам.

ПОБЕГ В ЛЕС

Под вечер в конце декабря Шитнев подходит к Петру и тихо говорит:

- Собирайся! Если хочешь в лес, бери оружие и пойдём. Сбор у Анны Рыжей. Идут: Я, Горошко, Белавин, Васильев, Богдан, всего человек двенадцать.

У Петра захватило дух.

- Хорошо ли всё подготовлено и известно ли, куда пойдём, ведь в деревнях войска?

- Да! У Анны будет ждать проводник...

Страшно... Если промах, то грозит РАССТРЕЛ...

- Немцы за побег не простят, однако, ждать больше нельзя! И другого случая, возможно, и не будет! - думает Неверов. Ведь немало об этом думалось...

Шитнев смотрит на часы. Сейчас полдесятого, сбор в десять. Они захватывают из оружейной стойки автоматы, "Лимонки" и немецкие "Толкушки" тоже забираются.

Всё тихо. Выбираются во двор через заднюю дверь и оттуда на улицу. А на дворе светло. Луна холодным светом обливала всё, создавая зловещий мертвый оттенок.

"Хоть бы спряталась за облака!" - думают беглецы, а сердце в груди отчаянно колотится, и нервы напряжены до предела.

Все переходят на теневую сторону улицы и торопливо идут гуськом.

Где-то впереди послышались быстрые шаги. Кто-то бежит навстречу!

Это Бертов, дневальный Рипова, начальника Отряда.

И тут Шитнев совершает непростительно глупую и почти роковую ошибку. На вопрос Бертова, куда вы спешите, Сергей ответил:

- Слушай, мы идём в лес. Если хочешь, то бери оружие и догоняй!

- Ладно, я сейчас, - говорит Бертов и убегает. А остальные быстрым шагом подходят к дому Анны Рыжей, стоящему на окраине Ганцевичей.

В её окнах горит свет, ведь по уговору, там должен ждать проводник. Хорошо, если проводник ждёт, думает Неверов, - А если нет? Куда пойти? Во всех ближайших селениях расквартированы латыши и поляки.

- А! Этот проклятый Бертов!

Как Сергей опрометчиво сказал ему о побеге...

Вдруг он предаст их и сообщит всё... своему командиру отряда Рипову?..

Как необдуманно он все - таки поступил, думал про себя Пётр.

Шитнев уходит в дом и его долго ожидают его друзья по побегу, топясь у калитки. Наконец, Сергей появляется и сообщает, что проводник не пришёл. Это сообщение камнем падает на душу, и все как-то приуныли.

Кто-то предлагает оставить все гранаты и другие боеприпасы здесь... в погребе и запереть. А самим тихо вернуться в казармы. Пожалуй, это было бы разумное решение, если бы не этот Бертов. Постояв минуты две-три, все начинают расходиться.

Пётр с Белавиным идут вместе:

- Знаешь, у меня голова "в круге" от этой нервотрёпки... Пойдём, выпьем где-нибудь самогонки. Кстати,здесь поблизости живёт одна знакомая, - говорит Белавин, - у тебя найдётся несколько марок?

- Да, есть, кажется!

Они входят в дом, и хозяйка на их просьбу вынимает две бутылки самогона...

Просидев час Пётр с другом выходят из дома, чувствуя себя изрядно подвыпивши. Где-то слышатся автоматные очереди, и кто-то зычно кричит.

- Постой! ...Кажется, стреляют около нашей казармы, - говорит Неверов.

Крики усиливаются, но потом всё смолкает...

- Пойдём!.. Да! У самой казармы. Надо разойтись на всякий случай, - замечает Василий.

Они, дойдя до казармы, расходятся, и Пётр пытается пройти спереди внутрь помещения.

У входа стоит караульным Лукьянов, он чуваш по национальности. Ревностный служака у немцев, даже где-то был ранен и носит за ранение ленточку в петлице. Лукьянов, увидев Неверова, снимает винтовку с плеча и на бегу загнав патрон в ствол кричит:

- Вот...ещё беглец! И, не доходя, четырёх шагов, стреляет в Неверова.

При выстреле Пётр инстинктивно падает и, шатаясь, пытается подняться...

Лукьянов размахивается винтовкой и сильно ударяет ей по голове Петра.

Удар приходится почти по виску.

Неверов падает и теряет сознание.

Наконец, он медленно приходит в себя чувствуя, что его кто-то тащит под руки. А в голове мысль... Всё пропало! Значит, о побеге знают.

Бертов все-таки предал... Вот сволочь!

Когда Неверова втащили в помещение, он ещё не совсем пришёл в себя. Он помнит, что лампочка сильно двоилась.

- Наверно, это от удара, - думает он и, оглядываясь, видит Гоголевского. Тот только что принял первую роту как командир. Он без ремня и без пистолета. Рядом около него стоит Кирилл Одаркин и тоже разоружённый.

Оглянувшись направо, Пётр вздрагивает: там стоят Шитнев, Белавин, Горошко и Васильев. Все они разоружены и стоят молча. Рипов ходит по комнате и злобно оглядывает стоящих. В этот критический момент Гоголевский подходит к Неверову и чеканным наигранно - неестественным голосом кричит:

- Солдат! Где вы были и откуда идёте сейчас?

Пётр заикающимся пьяным голосом сообщает, что сейчас они с Белавиным пили самогон у одной женщины. Белавин подтверждает это же самое. Гоголевский, желая больше произвести впечатление на Рипова и реабилитироваться, делает шаг к Неверову и гневно кричит:

- Врёшь, сволочь! Вы собирались бежать в лес, нам всё известно!

И с этими словами ударяет ладонью по лицу Петра! Кажется, он стал бы избивать Неверова. Но тут рядом стоят Васильев, Шитнев, Белавин и Горошко. Они тоже беглецы. Да и он сам тоже разоружён и тоже под подозрением. Поэтому, умерив свой пыл, Гоголевский отходит в сторону. Тогда стоящие начинают шумно доказывать, что никакого побега не было, и они все ходили за самогоном.

Рипов молчит, а потом решительно указывает Цирулису на стоящих рукой, кричит:

- Alles in Bunker! - Всех в бункер!

Входят латыши с автоматами и уводят всех беглецов в Бункер.

Бункером называется огромный железно-бетонный ДОТ. Там настланы деревянные полы, и бункер используется для отбытия наказания за проступки по службе.

Латыши введя всех внутрь, со скрипом и скрежетом запирают железную дверь на замок. А у дверей ставят часового.

У Неверова головная боль не проходит. То - ли от удара, а может от выпитого самогона и нервного перенапряжения, думает он.

- Братцы, как же там у них всё это произошло? - слышится голос Горошко.

- Это всё Бертов - негодяй, - говорит Васильев. - Он прибежал к Рипову и сказал, что первая рота пошла в лес к партизанам. После этого Рипов вызвал латышей, они и окружили казарму.

- Ну, а дальше?

- А дальше они вбежали внутрь и приказали сдать оружие.

Вот тут началась потасовка; наши открыли огонь по латышам, а те - по ним. В это время и был убит Володя Васильев и ранены Красильников и Богданенко. У латышей тоже были убитые и раненые.

В эту ночь из помещённых в бункер так и не заснул никто, предчувствуя, что завтра произойдёт что-то непоправимое.

Двери бункера открыли часов в 8 утра. А затем латыши по очереди связали всем руки. Вот тогда и почувствовали, что возможно их жизни остались считанные часы.

Когда их подвели к казарме, то отряд "СД" был уже выстроен.

Их установили против выстроенных рот. Наконец, подали команду "Смирно". Вертевшийся у командиров рот Лукьянов стал зачитывать приказ; некоторые его слова были так туманно напечатаны, что он стал задерживаться, а под конец, убрав бумажку, начал сообщать содержание его устно.

- Солдаты! - говорил он, - Вчера вечером эти люди попытались уйти к партизанам в лес. Они не оправдали доверия Немецкой Армии, а в результате их побега были убиты и ранены несколько наших товарищей. Немецкое командование не может терпеть больше такого отношения. Для того, чтобы другие не пошли по этой дороге, они, эти люди, будут РАССТРЕЛЕНЫ!

Затем была команда и беглецов повели к берёзовой роще, которая стояла южной стороны посёлка Ганцевичи.

Придя к месту казни, командиры выстроили роты в "Линейку". А приговорённых к расстрелу отвели дальше к роще и на расстоянии шагов около ста остановили, повернув их спиной к массиву.

Вскоре появился взвод латышей - автоматчиков. От него отделилось человек десять и подошло к осуждённым. Трое из них вели огромных овчарок. Они развернулись в ряд, сняли с себя автоматы и, взяв их "на - изготовку", стали ожидать команды.

А псы были у ног; огромные, с вздыбленной шерстью на хребте, они рвались вперёд, натягивая поводки и зло лаяли на стоявших в двадцати шагах приговорённых к расстрелу.

А эти, стоявшие "по одному" перед латышами, ожидали своего конца, тоскливо поглядывая на рощу, на проходящую железную дорогу, уходящую далеко, далеко за горизонт. Что у них было в голове, какие мысли? Трудно было предложить. Пётр, как ни старался припомнить, что он думал, стоя перед латышами, но так и не вспомнил.

Очевидно, мозг ожидающего смерти не способен к логическому мышлению. И это далеко не так, как пишут в некоторых романах о последних часах и минутах жизни приговорённых людей.

Итак, они, эти десять человек стояли неподвижно со связанными за спиной руками. Если один из них начинал шевелиться, овчарки со страшным лаем бросались вперёд, а командир латышей кричал:

- Не шевелись! Или я открою огонь.

И они снова замирали.

Сколько прошло времени в томительном ожидании? Во всяком случае, не менее трёх часов.

Но вот появляется Ринов.

Сердце страшно бьётся в груди.

Сейчас будет дана команда "ИСПОЛНИТЬ ПРИГОВОР"!

Ну что же! Не трусь, ребята! Надо только поднатужиться, а там будет всё кончено!

Ринов подходит к выстроенным ротам и тихо отдаёт приказ.

Развернувшись в общую колонну, отряд уходит в направлении казармы.

Ага! Они боятся нас расстреливать на глазах наших товарищей?!.

Ну что же! Значит они трусят!..

Ринов подходит к латышам, стоящим с автоматами и что-то говорит в полголоса.

Один из них с пистолетом в руках быстрым шагом подходит к "беглецам" и, указывая рукой направление, даёт команду "Вперёд".

И приговорённые возвращаются в бункер...

Латыш подходит к ним и развязывает всем руки. А затем запирает железную дверь. В бункере холодно и неуютно. Пришедшие несколько минут молчат, очевидно, после нервного напряжения наступила депрессия.

Холод и дрожь охватывают всех. Ведь они простояли без движения около четырёх часов.

- Сволочи! Хоть бы печку истопили, а то даже дров нет ни полена, - ворчит в полголоса Васильев.

- Що це обозначае? Видно воны струсилы? - рассуждает Богдан.

Очевидно, он имеет настолько крепкие нервы, что это испытание мало на него подействовало.

- А може ночью прыдуть?!

- Братцы, есть у кого закурить? Так курить охота, - тихо просит Горошко, и он начинает вывёртывать карманы, собирая на цигарку табак.

- Ничего, ребята, не трусь! - поддерживает Сергей.

Но к сожалению, в его голосе звучит нотка наигранного оптимизма. Очевидно, он далеко не уверен, что их ночью не расстреляют.

На улице слышатся шаги, и кто-то говорит: "Давай, открывай!"

Дверь открывается, и входит с кухни повар с ведром горячего кофе и буханкой черного хлеба, разрезанного на куски.

- Ну, как вы здесь? Холодно вам?

Латыш, стоящий у дверей с винтовкой кричит: "Не разговаривайт, молчат! - и, обращаясь к повару, - Давай, давай, скорее Ты!"

Он почти выгоняет повара из бункера.

Вот сволочь какая! Надо же? Придёт, может, праздник и на нашей улице, думает Пётр.

Все вы - паршивая шушера, продолжает он мысленно, латыши; и такие, как этот нацмен Лукьянов, становитесь куда такие смелые и мстительные, когда русским приходится плохо. Этот негодяй чуть не застрелил меня вчера. Да и сейчас ещё болит висок от его удара винтовкой.

После выпитого кофе нервное напряжение несколько спадает. И почти все они забираются на верхний ярус нар, там вроде несколько потеплее.

... Целую ночь они напряжённо прислушивались к наружному скрипу, ожидая, что их расстреляют именно не на глазах у людей, а ночью "без свидетелей". На утро Неверов задремал.

Кофе принесли часов в восемь утра.

Но прошёл ещё день и ночь, и к вечеру третьего дня "жителей" бункера под охраной отвели на вокзал, где стоял одиноко на железнодорожных путях товарный вагон. Их посадили в этот вагон, подкинув несколько охапок овсяной соломы.

Когда дверь вагона закрылась и её заперли на щеколду, присутствующие убедились, что поблизости у вагона даже не поставлено караульного. Часовой ходил только по перрону вокзала.

Они были сильно обрадованы:

- Ну как, Петруша, ты это расцениваешь?! Я думаю, что это совсем не плохо. - улыбается Сергей. - Вот только в Рижские "СД" не направили бы?

У него нервное напряжение сменилось повышенной весёлостью.

- Вась, а Вась! Что ты там приумолк, ты видишь, что нас везут в Ленинград! - обращается он к Баланину.

- Да, что нас везут, это точно. Только бы не на тот свет и, пожалуй, лучше бы не в Германию. - отвечает Василий.

Неверов ходит по вагону и тоже улыбается.

- Вот как раз, Вася, я и думаю, что они нас туда и могут отвезти.

У фрицев сейчас значительно меньше людей. Сколько их перемолото в войне?! Ведь немцы 43го года далеко не немцы 41го. Дела на фронтах идут не блестяще. Особенно после Сталинграда. А сколько отвлекает сил партизанское движение?!

- Мне кажется, что они из своих тылов здорово повыбрали людей. А вот затыкать их рабочие места им надо. Так что, Вася, твои опасения реальны!"

Из вагона, стоявшего с беглецами, хорошо была видна казарма, и, проснувшись на другой день, они, наблюдая в щели вагона, увидели необычное явление. Из казармы выбегали бойцы с матрацами и выбивали в общую кучу солому. Вытаскивалось "имущество", ящики с гранатами и боеприпасы, и тут же складывалось в ряд.

А Дымников лихо гарцевал на какой-то лошадёнке перед казармой.

Отряд видимо снимался с "насиженного" места, и собирался уезжать.

А к вечеру заключённым принесли сухой паёк и ведро горячего кофе.

Часа через два после раздачи к ним добавили ещё человек шесть наиболее отчаянных пьяниц и забулдыг.

- Ну, что у вас там творится? Куда там все собираются? - обступили с вопросами к прибывшим...

- Не "Вас", ... мы теперь вместе с вами, а вот отряд, наверно, расформируют, - отвечает Алексеев, он был в числе злостных пьяниц в отряде.

- И куда же их теперь?

- Да говорят, часть в Германию, а часть в какие - то другие соединения.

- Ну, а нас не слышно, куда направляют? - спрашивает Васильев

- Ничего точно не говорят, но будто бы где-то собирают этап и будут отправлять в концлагерь в Германию.

Ночью вагон был подцеплен к поезду, и заключенные поехали к неизвестной станции назначения.

Глава V

Итак, закончилась еще одна глава в жизни моего героя.

Он волею судьбы выбыл из отряда "СД", пробыв там около пяти месяцев, так и не сумев выполнить задуманный план.

Ну что ж, его винить строго нельзя. Пытался же он это сделать?!

Обстоятельства во время войны куда бывают сильнее желаний и намерений человеческих.

Но вернёмся к нашим военнопленным, едущим в товарном вагоне к неизвестной станции назначения. Проследовав станцию Лида, к концу следующего дня вагон был остановлен на станции города Вильно и, простояв там около трёх часов, продолжал движение к Риге.

Опасение, что "беглецов" выгрузят в Риге не подтвердились. И простояв всю ночь, вагон был на утро подцеплен к поезду, едущему в сторону Ленинграда.

А через ночь "наши путешественники" наконец были выгружены на станции Гатчина, где их под конвоем доставили на комсомольскую улицу в один из деревянных четырёхквартирных домов.

У входа стоял караульный латыш, который, даже не посчитав, впустил их в дом. Внутри этого дома находилось человек тридцать таких же "ухарцев", как и вновь прибывшие, представлявших из себя "сброд" не пригодных ни на что, неспособных людей (в целях использования в немецкой армии). Некоторые из них были в немецкой форме, другие - в гражданской одежде.

Была ли эта мера желанием очистить немецкую армию от такого "груза" перед предчувствием отступления? В тот момент было ещё не ясно. Но факт этот заставлял задумываться о перспективах немцев на будущее.

Пётр и его единомышленники, придя в этот дом, были в приподнятом настроении. Причиной его было то, что они теперь составная часть этого "сброда", и предельно ясно, что их никто не собирается ни судить, не разбираться в их "Ганцевичских делах". Даже фамилии у них никто не спрашивал. А значит, "...Ешче Польска не сгинела, пока мы живямо...", как сказано в старом польском гимне.

"Но пока хоть надо оглядеться в этом обществе "Избранных"", - тянет с улыбкой Пётр. И они с Шитневым устраиваются на верхних нарах, выполненных в три яруса.

Когда, сняв шинели и гимнастёрки, они улеглись на нарах, Петр, растянувшись во весь рост, мечтательно сказал:

- Знаешь, Серёжа, если всё окончится благополучно с "этим делом" и мы останемся живы, то совесть наша в какой-то мере будет удовлетворена. Ведь... всё-таки мы хоть немного, но кое-что полезное сделали: как не говори, но отряда в Ганцевичах больше нет. А это что-нибудь да значит?! Как ты думаешь?

- Да... Может, и совсем не будет его... - добавляет Сергей. - Если это верно, что его по частя рассовывают. А часть таких, как мы, они хотят направить в Германию?!

- Ну, а если бы не было нашей попытки убежать, - продолжает Пётр, - и этих убитых латышей и Володи Васильева, всё могло бы идти по -другому , и отряд мог ещё там оставаться. А такие, как Сивак и Орлов могли бы многое натворить?!

- Да, а знаешь, они ещё, по-моему, натворят там... Если не в отряде, так в другом месте. Это идейные враги, и им некуда деваться, кроме, как прислуживать немцам... - говорит Сергей.

Помолчав немного, Пётр продолжал:

- Я бы, Серёжа, не хотел уезжать из пределов Родины! Если они нас увезут в Германию, то нам уже не возвратиться обратно. Там мы будем в чужой стране, - продолжал Пётр, - и как тогда всё сложится? Может, мы очень будем жалеть, что не остались здесь. И потом, если война приблизится к границам Германии, не известно, как фашисты поступят с такими, как мы?.. Я думаю, что будет все тогда очень сложно... и поэтому, нам надо попытаться остаться здесь.

Они помолчали, а потом Сергей, поддерживая мысль Петра, сказал:

Пожалуй, ты прав. Но надо всё это продумать, чтобы не получилось, как в Ганцевичах. Наверно, нас не сегодня повезут в Германию?

- Да..., Этот опыт мог нам дорого достаться... - задумчиво продолжил Пётр. - Лежали бы наши грешные тела, закопанные в мёрзлой земле у Ганцевичей, и не знали бы наши родители, где их сыновья похоронены... И не поплакали бы они на наших могилках...

На другой день в общество "избранных" на Комсомольскую улицу был приведён и Гоголевский.

После обычных расспросов о судьбе отряда, он ничего не мог добавить, так как почти следом ехал за товарным вагоном вместе о одним немцем.

Что касается этапа, места его назначения и дня отправки, то, по слухам, этап должен отправиться в ближайшие дни с назначением в концлагерь в Бреслау.

Неверов постарался забыть тот удар, который ему нанёс Анатолий в тот злополучный день в Ганцевичах, считая его при той ситуации вынужденным. Но осадок всё же у него на душе был.

Шитнев сообщил Анатолию о желании остаться.

- Ну, а потом? Прийти с повинной к немцам и подставить голый зад, чтобы они его напороли?! - подумав, сказал Гоголевский.

- Да, для практики. Это всё же лучше, чем ехать в Бреслау, - продолжил мысль Пётр, - а потом, здесь в "СД" могут и не всё знать о попытке побега в лес...

- А вдруг знают точно всё? - говорит Алексеев.

- Ну, а вот ты, Анатолий, Лейко ведь не участвовали в побеге, а сюда попали!..

- Тогда нас могут отправить в здешний лагерь военнопленных, - продолжает Лейко.

- Ты не равняй лагерь в 41 м году и сейчас. Теперь немцы комплектуют в лагерях рабочие команды и ставят на немецкий паёк. - отвечает ему Шитнев.

- Да, я слыхал тоже об этом. - добавляет Неверов. - Но, кажется, немцы не везде это практикуют.

Все помолчали.

- Но, в принципе, эта мысль не плоха, - продолжает Гоголевский, - и я охотно согласен принять в этом участие, но надо всё обдумать и поторопиться, так как, наверно, немцы завтра или послезавтра будут этап отправлять. - закругляет он.

- Да, - добавляет ещё в полголоса, - надо на всякий случай собрать бы немного денег и в подходящий момент сунуть караульному. Ведь может же он всё -таки отпустить на час - два "попрощаться" с родными?

Обшарив карманы и собрав около двадцать марок, не пропитых в Ганцевичах, они отдали Анатолию на сохранение.

- А пойдёт ли на это караульный? - спрашивает Васильев.

- А почему бы ему не пойти? Ведь здесь никто нас по списку не проверял. Да и списка нет такого!..

Ведь караульный не принимает по этому списку и не сдаёт. Значит, и отвечать за каждого персонально он не может, да и не будет. - отвечает Шитнев. - Да они и не боятся за побег. Здесь не убежишь... -прифронтовая полоса.

- Главное - надо бы узнать день отправки, - говорить Анатолий, - а остальное всё будет нормально. Дом на Комсомольской действительно охраняется слабо.

Караульный латыш стоит один у входа и иногда разрешает выйти на улицу. А так как они все находятся в немецкой форме, то это облегчает задуманную операцию.

К вечеру после состоявшегося разговора Гоголевский подзывает всех и шепотом говорит:

- Сегодня вечером надо "план" приводить в исполнение, так как, наверно, завтра или послезавтра нас будут отправлять. Поэтому через час будьте готовы.

Примерно через час они, подготовившись, выходят из дома, обращаются к стоящему у дверей караульному:

- У нас к вам большая просьба, - обращается Гоголевский, - Завтрашний день мы, наверно, уедем отсюда, а здесь у нас у многих родственники, а вот у него (показывает на Петра) остаётся мать. Разрешите сходить и попрощаться с ними! Может, и не увидим их больше... Ну, а вам мы собрали немного денег на "бутылочки Шнапси".

Анатолий отдаёт латышу деньги.

Латыш задумывается, а потом, махнув рукой, говорит:

- Ну ладно, идытэ, только бистро приходитэ...

Они выходят на улицу и спускаются к ручью, и, перейдя его, попадают на другую улицу, параллельную Комсомольской. Здесь они расходятся в разные стороны.

Неверов оказывается вместе с Алексеевым, и они медленно идут вдоль улицы и после некоторого раздумья входят в один из деревянных домов. Ещё раньше Пётр слышал, что тут где-то живут беженки.

Постучавшись, они входят в сени и далее переступают порог квартиры.

Там довольно темно, свет передних окон слабо освещает зал, в углу у двери, полусогнувшись, стоит женщина и что-то моет в руках.

Наверно, стирает бельё немцу, подумал Пётр.

- Добрый вечер, - говорит Пётр, - просим извинить нас, что побеспокоили!

Он оглядывает с интересом комнату. Женщина разгибается и с некоторым любопытством осматривает пришедших. Она, наверно, встречает русских в немецкой форме первый раз.

- Ничего, ничего! Пожалуйста, проходите, (указывает она в комнату за переборку). Да только у нас не очень чисто - видите сами, война... не до этого.

Она в сереньком, выцветшем "тридцать роз" заштопанном платье. В возрасте около тридцати пяти лет. Выглядит довольно усталой, но ещё миловидной женщиной. Пётр с Алексеевым проходят за переборку и усаживаются за стол, который вытирается тут же куском тряпки.

- Ну как вы живёте?

- Да не очень, - отвечает она голосом, в котором сквозит усталость от пережитого здесь у немцев. - немцы сейчас скупые, у них много не заработаешь. А на рынке достать дорого, да и не на что. Она, оглядев пришедших, делает оценку: можно ли что-нибудь достать у них съестного.

Раз они в немецкой форме, значит получают немецкий паёк, думает она, вытирая руки после стирки.

- А вы одни здесь живёте или есть подруга?

- Да есть тут рядом. - подумав, отвечает она. - Если хотите, я могу сходить. Только дома ли она?

И, накинув на плечи кофту, она уходит, оставляя одних Петра с Алексеевым.

А они обдумывают, что бы им "загнать", чтобы достать водки и хотя бы хлеба. Алексеев снимает с себя шарф и вынимает из кармана шерстяные перчатки, чудом не пропитые в Ганцевичах.

- Наверно такие вещи не часто можно увидеть на рынке?.. Это не Ганцевичи!.. Немцы не продают своих вещей здесь.

Алексеев кладёт на стол... и обращается к Петру:

- Ну, а ты?

Неверов помолчав лезет в карман кителя и достаёт пять марок, припрятанных "на всякий случай" и подаёт Николаю Алексееву.

Вещи ещё, пожалуй, пригодятся и успеются промотать, думает он.

Входит женщина с довольно миловидной подругой лет тридцати. Подруга, думается, проинформирована довольно подробно и потому, войдя, она сразу подаёт руку и называет имя "Лида", потом садится на табуретку, поправляя рукой юбку.

Первая женщина тоже называет себя:

- Настя!

И садится рядом с подругой.

Пётр, обращаясь к девушкам говорит, что у Николая сегодня День Рождения, поэтому они хотели бы немножко выпить:

- Наверно, тут хватит на две бутылки "Шнапсу". Лидочка, сходи, пожалуйста. Да хлеба что ли достань закусить... Наверно, другого нечего здесь не достанешь?

Лида забирает всё и уходит.

- Можно ли здесь кое-что купить из съестного? - интересуется Пётр.

- Да, бывает... Немцы сейчас даже хлеб и другие продукты продают на марки, а вырученные деньги пересылают домой. - отвечает Настя.

Наверно, туго приходится в Рейхе, раз фрицы начинают прибегать к торговле.

Наконец Лида приходит и приносит Шнапс и две буханки хлеба. Выпив содержимое, оба приятеля остаются на ночь...

На другой день, пропив свитер у Николая и перчатки с шарфом у Петра, они продолжали гостить в этом же доме.

И только после третьей ночи Пётр решил послать Настю на комсомольскую улицу. Она, медленно растирая лицо, припухшие от выпитого шнапса пальцами, смотрит в осколок зеркала и потом одевает пальто.

- Настя! Ты если увидишь кого-нибудь в этом доме, то скажешь, что ищешь своего родственника... - инструктирует Николай.

- Зачем это? - возражает Пётр. - Не надо никого расспрашивать, просто надо посмотреть в окна: если там никого нет, то узнать у соседей, когда они уехали...

Настя уходит, а Пётр провожая окидывает взглядом её ещё довольно молодую и статную фигуру и молчаливо задумывается:

- Сколько женщин, - думает он, - потеряв в войне своих мужей, семьи, свои очаги, вынуждены были в тылу врага скитаться, зарабатывая себе, а может и своему ребёнку кусок хлеба.

... Можно ли их огульно всех винить?

Были, конечно, среди них всякие...

Настя долго не приходит, а Пётр обдумывает, что же теперь предпринять дальше, если этап уже уехал.

- Возможно, мы не встретим Гоголевского и Шитнева, - говорит он Алексееву, - то, пожалуй, самое разумное - надо просто прийти в комендатуру "СД". Представляешь? Ведь хуже будет, если нас на улице задержит Фельд-жандармерия и под конвоем доставит в комендатуру "СД". Тогда нас заподозрят вторично в попытке убежать и уж не заменят высылкой в концлагерь.

Николай молчит, он явно не способен предаваться анализу своих поступков. Не способен он и решения принимать. И я уверен, думает Пётр, что у него сейчас единственная мысль "как бы опохмелиться", а всё остальное само собой определится.

Приходит Настя, пряча открытую улыбку. Лицо её порозовело от лёгкого мороза.

- Ну, что? Что ты увидела?

Настя рассказывает, что там в доме никого нет и двери не закрыты. Она даже заглянула внутрь. А от соседей она узнала, что из дома ещё вчера все уехали.

Николай улыбается, он явно доволен:

- Надо отметить такое дело!

И смотрит на своё имеющееся в наличии имущество. Но, кажется, пропивать уже нечего, кроме шинели и кителя. Наконец, он снимает с себя нательную рубашку подозрительной чистоты и отдаёт её Насте.

- Ну, за эту рубашку и четвертинки не дадут.

- Давай забери свою рубашку и пойдём на улицу, - говорит Пётр.

Они прощаются и обещают зайти снова сюда, когда будет всё благополучно.

Выйдя на улицу и перейдя ручей, Пётр с Николаем медленно побрели по Комсомольской в сторону комендатуры "СД",чувствуя, что им могут здорово "влепить" за все их проделки.

Дойдя до комендатуры и войдя во двор, они подсели к "огоньку", как всегда гостеприимно курившемуся у наваленных грудой брёвен.

Пётр видит, как из дверей подъезда выходят два брата Пахомовых, за ними, жестикулируя руками выбегает Петька Блинов и что-то кричит на столера. Но, увидев у костра Неверова, кричит: "Ого! Студент! Ты опять здесь! Что, тебя "на исправление" сюда послали поработать? Он как всегда скорчил при этом глупую физиономию.

- Не знаю, Петька, А где Дмитрий?

- А он уехал в Натальевку, наверно, сегодня приедет.

Они встают и нерешительно идут в караульное помещение и докладывают, что отстали от этапа. Караульный выслушивает их и, взяв трубку, куда-то звонит и что-то долго говорит по-немецки. Наконец, он кладёт трубку и посылает их к майору Боссэ.

Когда Пётр вошёл в комнату к майору, тот сидел, согнувшись, в переднем углу и что-то искал в ящике стола. Подняв голову и взглянув на Неверова мельком, майор буркнул как бы мимоходом "по-русски":

- Нэ хочь воеват, иди в рабоч коммандо!

Пётр вытянулся и, сказав "Gut", вышел из комнаты и пошёл искать бригадира.

Идя к костру, он был глубоко поражён:

...Какие удивительные перемены?.. Два года назад, когда я попал в "СД", за один намёк, за одну крамольную мысль против них немцы расстреливали и пытали. А тут... он даже не взглянул на меня как следует... и даже не повысил голоса!

Да... Это далеко не то, что было!

Значит, на фронтах обстановка не в их пользу складывается, думал Пётр.

Алексеева он после этого так и не увидел больше, и не узнал, куда его направили.

Глава VI

Жизнь в рабочей команде почти не изменилась. Но только размещались рабочие не в камере, а на Комсомольской улице, в одном из деревянных четырехквартирных домов. И ходили они туда и обратно уже без конвоя.

Бригадиром по-прежнему был Василий Красников. Он встретил Неверова довольно дружелюбно и, как показалось Петру, уважительно. Наверно, питает подобострастие к немецкой форме.

Сам же Пётр тяготился ею. Хотел снять при первой возможности, чтобы забыть всё, связанное с пребыванием в отряде "СД". Как никак, а это всё-таки позорное пятно, думал он, приступая к пилке и колке дров...

Прошло почти семь-восемь месяцев, а сколько событий!

- Сколько судьба подводила меня к этому барьеру, перейдя который человек уже не возвращается к жизни.

И вот что странно...

Я мысленно подготовлял себя к этому моменту и внушал, что смерть не страшна, если она мгновенна... что надо только поднатужиться на один миг... и войти в небытие...

Да, - думал Пётр, - наверно, даже к этому можно привыкнуть.

Но время шло... Наступило лето 43го года.

На Ленинградском фронте было тихо. И это отражалось на жизни рабочей команды. Неверов вошёл в ритм работы и, кажется, был спокоен. Он часто встречал своего друга Дмитрия и как прежде вел откровенные беседы.

Однажды к Петру подошёл один паренёк, прибывший из лагеря военнопленных Красные казармы. Очевидно, по просьбе Василия. И, держа в руках клочок бумаги с изображённой довольно примитивно какой-то схемой, спросил:

- Можешь ли ты разобраться в этой схеме, а то мне поручили немцы выстроить здесь баню, точно такую, какую я построил в лагере.

Посмотрев на схему и не поняв в ней ничего, Пётр возвратил её пареньку.

Баня - сооружение довольно сложное, и такому пареньку, если он не имеет инженерной подготовки, безусловно не построить.

Как видится, парень этот не имел и двадцати лет отроду и семилетнее образование.

Мысль о постройке бани заинтересовала Неверова. Ведь он, как в начале сообщалось читателю, был специалистом теплотехником, и перед войной проработал в Ярославле на ТЭЦ конструктором года три после окончания техникума. Поэтому, подгоняемый профессиональным интересом, он однажды, подойдя к коменданту, спросил его:

- Верно ли, что будет строиться баня, и действительно ли её строительство поручено слесарю Андрею?

Комендант, выслушав Петра, стал задумчиво кивать головой.

- Ja, ja. Wir brauchen ein Bad! (Да, да! Мы нуждаемся в бане).

Soldaten haben viele Lдuse. (Солдаты имеют много вшей.)

Aber der Krieg ist noch nicht vorbei. (Но война ещё не кончается.)

Тогда Пётр сказал, что он до войны работал конструктором и мог бы спроектировать эту баню. (В конце концов, баня та будет на нашей земле, если кончится война, думал Пётр. А он в 43 м году не сомневался в победе своей Родины!)

Комендант серьёзно посмотрел на Неверова:

- Ja, aber was brauchst du dafьr? (Да, но что нужно тебе для этого?)

- Очень немного. Надо сделать линейку, угольник, карандаш и два листа хорошей бумаги. Если вы скажете столяру, то он быстро сделает.

Комендант, подумав несколько секунд, велел послать за столяром, и сказал ему, чтобы он сделал по указанию Петра линейку, угольник и доску. Бумагу и циркуль Пётр достал в "Красном" домике, где помещались культработники "СД".

Разместившись в помещении кладовки у "Русской кухни" (так называлась кухня военнопленных), Пётр начал работать над проектом бани. Бригадир Красников знал об этом и поэтому не тревожил Неверова.

После описанного разговора прошло около трёх недель, и комендант забыл и о Неверове и о существовании этого проекта. А между тем Пётр работал над проектом с долей увлечения, как человек, соскучившийся по своей специальности. И после прошествии этого срока работа в основном была выполнена. Стараясь придать инженерный вид, Пётр тщательно вырисовывал все вентили и фланцы. Проект бани был на двух листах. На разрезе был размещён вертикальный котелок, соединённый со сборником горячей воды, располагаемым над котлом на верхнем этаже котельной. В парилке была предусмотрена печь-каменка, а также парильный полок. На полу устанавливалась ванна и три душевых воронки у стены. Около ванны предусматривались все необходимые для мытья атрибуты.

Вырисовывая все детали проекта, Пётр не торопился, считая, что гораздо приятнее работать за столом, нежели за пилкой дров.

Однако комендант думал иначе. Однажды, находясь в очень плохом настроении, он бегал по двору с палкой в руках и шумно ругал бригадира. Хлестнув нескольких рабочих по спине за их нерадивость, он, наконец, зашёл в кладовку, где работал Пётр и увидев его, закричал:

- Warum du hier? meine Lieber Faulenzer? (Почему ты здесь, лентяй?) Was machst du? (Что ты делаешь?)

И, подбежав к Петру, он замахнулся палкой. Но увидев чертежи на столе, уставившись на них взглядом, он медленно полез в карман за очками; не торопясь протёр их платком, и, надев, долго смотрел на листы. Потом, взглянув на Петра, спросил:

- Bist du Ingenieur? (Ты инженер?)

- Ja, ja, ich bin Ingenieur. (Да, да, я инженер.) - отвечал Пётр.

Тогда он, ткнув пальцем в грудь сказал, что он тоже инженер, и попросил Петра подробно рассказать о чертеже.

Когда Пётр рассказывал, то он активно кивал головой и говорил:

- Gut? Gut...Peter!

Затем, оставив кладовку, он ушёл, а через час вернувшись, забрал чертежи и потащил Петра "наверх", в здание. Там в одной из комнат третьего этажа, где сидел немец в чине майора, комендант снова попросил рассказать Петра об устройстве бани. Немец, похлопав Петра по плечу, попросил его запроектировать ещё и прачечную. Кивнув головой, Неверов обещал и это выполнить. И, забрав чертежи, он вернулся на прежнее место.

- Ну, теперь можно и "пофилонить", - думал Пётр. И в последующие дни он старался не показываться на глаза начальству.

Но, он ошибался... Видать, действительно, баня им была нужна, так как немцы основательно обовшивели.

Сменивший старого коменданта немец Schpuss очень энергично взялся за строительство бани. Он привёл откуда-то строителя и, сделав разбивку фундаментов с помощью военнопленных, взятых из общего лагеря, выкопал траншеи и заложил бутовым камнем. После недельного застывания фундамента начали возводить и стены котельной и бани. Вертикальный котёл был найден в Пушкине, куда и собрались они с Неверовым съездить.

Посещение Дворца Екатерины II

Итак, утром следующего дня комендант Шписс, захватив Петра, сел в грузовую машину, и они поехали в дворцовый город Пушкино. Этот город - парк представлял собой до войны созвездие уникальных по красоте и оригинальности архитектурных сооружений, построенных гениальными зодчими прошлого века.

Весь ансамбль дворцов парковой зоны венчал Дворец Екатерины II, одно из красивейших зданий России, созданное архитектором Франческо Растрелли . Дворец был расположен на самом высоком месте парковой зоны городка и когда-то являлся резиденцией царицы Екатерины II.

Но в то злополучное время, когда бушевала война с немцами, линия фронта проходила дальше городка - парка в сторону Ленинграда и городок, и сам Дворец Екатерины с парковой зоной находились на стороне, захваченной немцами...

Через час езды машина подъезжала к парковой зоне Дворца, и въехала внутрь его двора.

... Печальное зрелище являла эта уникальная сокровищница Русского зодчества. Представители европейской цивилизации, подарившей миру Бетховена, Шиллера, Гёте и Маркса, превратили Дворец в жалкую конюшню для немецких лошадей. К сожалению, это была не гипербола...

Пётр, осматривая вместе со Шписсом дворец, увидел, как один из немцев выводил лошадь из нижнего этажа .

На дворе возле его стен были раскиданы экземпляры полного собрания сочинений Байрона в сафьяновых переплётах издания Брокгауза. Отдельные музейные экспонаты, керамика, изделия из фарфора были разбиты и валялись, затоптанные в грязь.

И это всё бросалось в глаза при мимолётном осмотре только дворцового двора. Что же можно было увидеть, войдя во внутренние покои Дворца, в это хранилище величайших исторических ценностей?!

Позже стало известно, что Дворец со всеми редкими историческими экспонатами был разграблен и увезён немцами в Германию.

Особенно велика была ценность увезённой немцами знаменитой Янтарной комнаты Екатерины, которая и до сих пор является предметом поиска людей, имеющих отношение к искусству. Янтарная комната являлась шедевром, не могущим быть повторённым.

Много и других исторических ценностей было увезено из дворца и тоже исчезло и не найдено до сих пор.

К сожалению, и Пётр, и комендант не имели возможности познакомиться детально с архитектурой и внутренним устройством Дворца. И погрузив котёл с помощью немцев, они привезли его в Гатчину.

Здание котельной строилось быстро, так как кирпич брали из разрушенных зданий, а рабочих рук хватало из числа военнопленных.

Примерно в начале июля Неверов заболел, и, провалявшись около трёх недель, выйдя на работу, был приятно удивлён, увидев, что баня была почти выстроена и покрыта крышей.

Котёл, который они привезли из Пушкина, уже стоял на фундаменте. Верхний сборник горячей воды был обвязан трубами и соединён с нижним котлом. Печь-каменка была выложена и заполнена вымытым булыжником. А стены и потолки обшиты сосновыми досками для создания аромата. Монтаж трубопроводов котельной и бани делал дядя Саша, маленький человечек, но с большой благородной душой. В начале войны он не был взят в армию из-за болезни, язвы желудка. По той же причине он не эвакуировался из Гатчины, и, потеряв семью, он жил совсем одиноким, кое-как перебиваясь, подрабатывал у немцев. Обычно, проработав два - три часа, он, почувствовав боль в желудке, садился на порог и, согнувшись дугой, ждал, когда боли затихнут. И когда боль утихала, дядя Саша снова начинал работать.

И вот, закончив почти все монтажные работы, они вместе с Петром решили опробовать баню. Вентили были открыты, и котлы заполнены водой. И, растопив котёл, они вымыли ванную и напустили туда горячей воды. Мылись долго, радуясь окончанию работы.

- Скажи, Петя, ты хоть раз монтировал такую же баню до войны? - спрашивал он Петра.

- Нет, дядя Саша. Я только проектировал для ТЭЦ отдельные трубопроводы... А это...в первый раз...

Дядя Саша, вымывшись, вышел из ванны благодушный и довольный.

- Завтра я, Петруша, подведу воду к душевым, и на этом мы с тобой закончим все работы. Можно будет пускать баню.

Но не пришёл дядя Саша назавтра. Не пришёл он и на другой... и на третий день. Он умер... при приступе язвы.

И никто не оказал помощь маленькому человеку - труженику.

А на следующий день комендант привёл другого слесаря, того самого Андрея, который собирался строить баню, но с трудом подвёл два метра трубы к душу.

И вот стены и полы были чисто вымыты, и баня стала работать. А Пётр так и остался работать при ней в качестве машиниста в котельной.

Туда часто заходил Дмитрий Вишневский, и они продолжали делиться задушевными мыслями.

Шёл июль месяц, и отзвуки Курской битвы дошли и до Гатчины.

В газете "Русское слово" сообщалось чрезвычайно кратко и скупо, что немецкие армии отошли в некоторых местах на заранее укреплённые позиции, спрямляя фронтовую линию. Газета умолчала о величайшей битве, невиданной из всех предыдущих битв по силе накала, по введённым в действия резервам, по количеству танков, авиации и артиллерии по той простой причине, что немцы проиграли её, эту битву, где был надломлен и без того ослабленный хребет всей немецкой машины; после которого она уж не смогла оправиться, и стала постепенно отходить как раненый зверь в своё логово.

Об накале этих боёв рассказал один очевидец, случайно оказавшийся в тех районах. Он говорил, что бои шли такой силы и такого напряжения, что солнца не было видно от черноты, возникающей от взрывов и бомб.

Из этих сообщений оба друга сделали заключение, что фрицам всё туже и туже приходится в войне.

Немцы всё больше мрачнели и злились. Но наученные горьким опытом прошлых лет, остерегались открыто применять репрессии.

Иногда комендант приходил к Петру в баню с тем, чтобы поделиться своими переживаниями. Садясь за стол, он обоими руками хватался за голову и с нотой страдания в голосе говорил:

- Ах, Пётр, мой дом в Берлине разрушили американские бомбардировщики, и не известно, живы ли мои жена и дети?

- Да, да... Война - большое несчастье, - соглашался Пётр, а сам думал: - Так вы же сами превратили наши города в пепел и кирпич. Вы же вешали и расстреливали наш народ на каждом шагу. А теперь вы жалуетесь на американцев за то, что они ваши города жгут...

Нет, "друзья", получайте то, что вы заработали! И это только цветочки, а ягодки будут потом. И вы "сполна" получите своё, что заработали...

И теперь, когда в газетах писали о выравнивании немецких позиций, Пётр с Дмитрием понимали, что немцы отступают, приближаясь к Днепру.

Однажды Пётр, выйдя из котельной, увидел во дворе девушку. Она была лет 18 - 20ти с красивыми черными глазами и слегка вздёрнутым носиком. Пётр, подойдя к ней, не удержался от вопроса:

- Вы к кому пришли?

И, наблюдая за её фигурой, смотрел на неё. Девушка, оглянув его исподлобья, ответила :

- У меня тут мама работает.

И в смущении отошла в сторону. Действительно, Пётр увидел, как из одного подъезда вышла довольно молодая, лет сорока, женщина и, сделав знак рукой девушке, стала завёртывать в газету то, что держала в руках в белой бумаге.

... Очевидно, что девушка была голодна и наверно, приходила за куском хлеба, а я, дуралей, набиваюсь ей на разговор, - думает Пётр, ругая себя за излишнее любопытство.

А та, получив свёрток от своей матери, стала быстро удаляться в сторону парка, оставив Неверова в "сметении чувств" и неудовлетворённом любопытстве.

- Ну, я всё-таки потом узнаю у её мамы, где они живут и как её имя. - задумался Пётр. Он явно переживал за свою нетактичность по отношению к этой девушке.

Надо же, глупец,.. дубина..., а она... да, неплохая девушка: и фигура, и всё остальное...

Этот эпизод был почти забыт, когда однажды, идя с работы, он увидел на Комсомольской улице эту девушку у одного из деревянных домов. Поравнявшись с ней, Пётр остановился и спросил с улыбкой:

- Вы здесь живёте?... Вот не ожидал вас здесь увидеть!

- Да, здесь, как видите, - ответила она в тон Петру, - И что же вы находите в этом удивительного?

- Да, нет... Я не нахожу. - ответил Пётр с явным смущением. - Наоборот, я почему-то думал, что вы живёте на другой улице. А кто ещё живёт вместе с вами?

- Мама, конечно,... а потом ещё мой отчим. Правда, он редко бывает дома, потому что работает, где-то у немцев на складах...

- Ну, а вы тоже работаете?

- Да, - с неохотой отвечает девушка, - тут в швейной мастерской.

- Скажите, а как вас звать? - продолжал Пётр, не скрывая своего любопытства.

Девушка, подумав с минутку, спросила с улыбкой:

- Это вы по долгу службы или спортивный интерес? - намекая на то, что Пётр работал в "СД".

Пётр явно был смущён от этого намёка.

- Да нет, я не предполагал, что это вам неприятно. Я просто хотел узнать ваше имя.

- Ну что же, меня зовут Галя, а Вас?

- А меня Пётр, - сказал он и протянул ей руку. - И вы здесь давно живёте, Галя?

- Да нет, раньше мы жили в Петергофе. Там мой папа работал смотрителем памятников парка. А когда немцы подошли к городу, то мама была больна и я не смогла её эвакуировать. Вот так и остались...

А когда через наш городок прошла фронтовая полоса, то нас выселили сюда в Гатчино. Мама здесь сошлась с Михайлом Ивановичем. Теперь и живём мы в этом доме.

- Галя, А можно ли к вам иногда заглянуть? - спросил Пётр.

- Заходите, - отвечала она, слегка потупясь.

Попрощавшись с Галей, Пётр пошёл к своему дому в том возбуждённом настроении, которое все мы испытывали в молодые годы, идя домой после счастливого знакомства.

Вскоре Пётр зашёл в Галин дом, и был встречен очень дружелюбно её мамой. Отчима Гали дома не было, и они хорошо провели время в душевных разговорах. С этого дня Пётр стал часто заглядывать к Шаговым "так была фамилия Гали", ощущая в этом душевную потребность и понимая, что был он неравнодушен к Гале.

В сентябре месяце 43го года, придя к Шаговым, Пётр застал Галю в слезах. Она сообщила, что всех незамужних девушек немцы отправляют в Германию, и её ждёт такая же участь.

Петра эта новость не на шутку встревожила. Когда уходил домой, он обещал что-нибудь придумать.

Вот ведь негодяи: даже русских девушек хотят сделать своими рабами, желая увести их в Германию. Но все равно, это уже фрицев не спасёт. Слышал он, что Гитлер не раз объявлял тотальную мобилизацию, т.е. все немцы: слепые и горбатые, туберкулёзные и прочие, неспособные воевать теперь забирались и направлялись на фронт.

А кто же должен работать на производстве? Так вот для пополнения рабочей армии Третьего Рейха этих русских девушек забирали и увозили в Германию. А в лагерях военнопленных отбирались "Рабочие команды" и ставились на немецкое довольствие, т.е. на тот довольно скудный паёк, который позволял им кое-как поддерживать рабочее состояние. Эти рабочие команды и заменяли обслуживающий персонал немецкой армии, который направлялся по приказу Фюрера на передовые позиции, сильно поредевшего Гитлеровского вермахта.

Пётр прекрасно понимал, что это были последние отчаянные потуги немцев для спасения фронтов, разваливающихся под мощными ударами Советских войск.

Да, но как же помочь Гале?

Если ей предложить оформить фиктивный брак?!

И какой же я жених в такой ситуации?

На другой день он, придя к Шаговым, передал свои соображения её маме и ей. И этот вопрос был положительно решен на семейном совете. Не откладывая на долго, они вскоре сходили и оформили это специальным документом. Так Галя была спасена от уезда в Германию.

Безусловно, Пётр был далек от мысли предъявлять какие-либо права к Гале, считая, что пошёл на это только из гуманных побуждений.

В конце 43го года в работе Гатчинского "СД" стало чувствоваться нарастание какой-то напряженности. Была выстроена во дворе комендатуры деревянная тюрьма. Увеличилось количество заключенных. Чувствовалось, что немцы ожидали каких-то важных военных событий, связанных с очисткой тылов от ненадёжных элементов для немецкой Армии.

Усилению этой общей напряженности способствовали два события, происшедшие в самой комендатуре. Первый случай произошёл под вечер одного из августовских дней. Из окна четвёртого этажа комендатуры выбросился один из обслуги лейтенанта Доннера, паренёк по имени Сергей. По слухам, он работал в качестве портного, но очень редко показывался на глаза рабочей команды.

Так вот, этот паренёк, Сергей, в возрасте около 18 -20ти лет, выкрав у Доннера пистолет, хотел застрелить из него того самого генерала, имя которого было неизвестно.

Как это в действительности всё происходило?

Выполнял ли Сергей чьё-либо поручение или действовал по своей инициативе?

Имел ли Сергей связь с подпольными организациями?

На эти вопросы никто в среде рабочей команды не мог ответить. Но, к несчастью, покушение не удалось, и Сергей, застрелив себя, выбросился из окна...

Начало второго события было связано с организацией злополучного отряда "СД", расформированного после событий в Ганцевичах.

Пётр Неверов, будучи в Натальевке во время организационного периода отряда несколько раз обращался за помощью в медпункт отряда к врачу по фамилии Загоруйко. Он произвёл довольно приятное впечатление на Петра: высокого роста, шатен с коротко остриженными волосами, в обращении очень сдержан и внимателен, с большой внутренней культурой и гуманным отношением к людям. Он вызывал неподдельную к себе симпатию.

Доктор Загоруйко находился при отряде и в Ганцевичах, но при расформировании его был оставлен при комендатуре "СД" для обслуживания всех русских, в том числе и рабочую команду, поэтому Неверов частенько встречался с доктором и беседовал на тревожащие их темы.

Однажды Пётр познакомил Загоруйко с Дмитрием Вишневским. И они изредка встречались у Шаговых, распивая иногда "бутылочку", принесённую дядей Мишей, отчимом Гали.

Доктор, находясь при отряде "СД" в Ганцевичах знал об участии Неверова в побеге. Они часто говорили о "полезности этого момента", хоть и говорилось это намёком.

Вскоре доктора Загоруйко перевели в Натальевку. Что там с ним было?

Но только после этого о нём ничего не было слышно.
Исчезновение доктора в связи с переводом в Натальевку сильно взволновало Петра и Дмитрия.

- Всё могло случиться не только с доктором, но и с нами в это тревожное время. - думал Пётр, и чувство висящей над ними беды всё время его тревожило и не давало покоя.

Перед Новым годом деятельности Советских войск под Ленинградом оживилась на столько, что артиллерийскую канонаду можно было ясно слышать даже в Гатчине. А к декабрю месяцу выстроенная немцами деревянная тюрьма была переполнена. Её входные двери и день и ночь хлопали. Людей приводили...и уводили... на допросы.

Немцы явно готовились к наступлению Советских войск на Ленинградском фронте и вели себя очень нервозно.

Однажды эта нервозность чуть не стоила Петру жизни.

Как-то часовой, стоявший с автоматом у тюрьмы, очевидно не досчитался одного человека из числа заключенных и, решив, что тот мог зайти в котельную, подбежал к ней и толкнул дверь плечом. Почувствовав, что дверь плотно закрыта, он решил, что её заперли изнутри, и стал кричать, а затем начал стрелять из автомата по двери.

Пётр, испугавшись, спрятался за котёл и оттуда наблюдал, как летели щепки от двери при выстрелах из автомата, а пули с визгом рикошетили от каменной стены. А рядом находилось полуоткрытое окно, в которое можно было смотреть внутрь. Наконец, дверь открылась, и вбежавший немец с побледневшим и перекошенным от злости лицом заорал "Hдnde hoch!" (Руки вверх) и наставил автомат на Петра. Но затем, убедившись, что в котельной никого нет, он, придя в себя, вышел.

Через два дня после описанного случая, когда рабочие, придя рано утором на работу, разметали ночной снежок на своих рабочих метрах, в котельную прибежал Дмитрий.

- Пётр, давай выходи на улицу!

- Что там случилось, Дима?

- А ты сам услышишь.

Они вышли из котельной, рассвет только ещё начинался и кругом стояла утренняя тишина.

Но через эту тишину ясно слышался стук... ту-ту-ту-ту, похожий на работу пневматического молотка под землёй. Этот стук доносился откуда-то со стороны Ленинграда и не прекращался вот уже около часа....

Работа комендатуры лихорадочно усилилась. И вот во второй половине этого дня по шоссе от Ленинграда хлынул поток машин.

Этот поток к вечеру усилился настолько, что машины шли уже не одна за другой, а в два или три ряда. Все они были покрыты мёрзлой землей, куски которой лежали и на верху кузова, и на капотах машин. Это были следы от взрывов снарядов и бомб. На бронированных машинах лежали немцы в белых халатах буквально "навалом" с запрокинутыми назад головами с бледными, покрытыми пылью лицами.

Были они ранеными или убитыми, сказать было трудно.

Раз как-то с одной машины сошёл немец. Постояв немного, он повернул к дощатому забору и пошёл настом к нему. Подойдя, он ухватил голову руками и стал ей колотить об забор, что-то бормоча про себя.

Пётр с Дмитрием наблюдали эту картину, стоя во дворе комендатуры.

На душе у них было тревожно и радостно.

- Ну и дали им под Ленинградом... Как видится, до сих пор опомнится не могут, - говорит Дмитрий.

- Мне кажется, у них идёт очередное "выпрямление" линии фронта, похожее на бегство... - острит Пётр.

На другой день бригадир поднял рабочих очень рано. Выйдя на улицу, все слышали всё тот же стук "пневматического молотка", но уже звук его был значительно ближе и яснее.

А по шоссе от Ленинграда по-прежнему ехали в два и три ряда машин и повозки.

Пётр был поражён таким огромным скоплением войск противника под Ленинградом.

Какую же надо силу удара, чтобы сдвинуть с места такую махину войск, думал он, а звуки "пневматического молотка" всё росли и делались всё слышней.

Придя во двор "СД", Пётр увидел, как к подъездам комендатуры подъезжали грузовые машины, в которые складывали своё имущество фрицы и тут же в быстром темпе увозили.

К Неверову подошёл Шписс - комендант, с бледным, осунувшимся лицом, и нервно сказал:

- Wo ist deine Frau? Du musst um sechs Uhr hier sein! (Где твоя жена? Ты должен в шесть часов обязательно быть здесь!)

Пётр не стал объяснять коменданту, что жены у него нет, и брать с собой ему некого. Но подумал: "А, может, Галя с матерью захотят поехать? Надо их спросить." Он тут же пошёл к Шаговым.

Галя и Ольга Кузминишна были дома...

- Ну, что вы думаете делать? Ехать или оставаться?

Галка молча растерянно поглядывала на мать.

- Михаил Иванович уже уехал, а мы на всякий случай сложили тоже в мешки, - говорит мать.

- Ведь не известно, как наши будут относиться к нам всем, - упавшим голосом добавляет она. - И особенно к вам, Пётр, как к военнопленному.

Да, подумал он, ведь после таких переживаний в Ленинграде, народ законно не сможет смотреть спокойно. И может всё произойти стихийно... Да и как тут разбираться, кто прав, кто виноват?

- Ольга Кузьминична, вы всё-таки будьте готовы к пяти часам. Я приду за вами. И уж раз так, то едемте вместе.

Когда он уходил от Шаговых, то у него была мысль: почему же мы с Дмитрием этот вопрос как-то не обдумали? Ведь немцы в такой момент могут пойти на любой необдуманный шаг. И если бы было решено оставаться, то нужно было найти где-то "место". А этого ничего не было подготовлено.

Возвратившись во двор "СД", Пётр обратил внимание на странную картину: из подвала комендатуры по одному выводили заключённых; они все были в кандалах. Цепи были у них и на ногах и на руках. На дворе их пристёгивали к длинной и толстой цепи.

Всего их было человек около тридцати. После присоединения к цепи их повели в парковую зону, подгоняя прикладами автоматов...

Прошло после этого около часа времени, и из парковой зоны стал проникать удушливый и терпкий трупный запах. Он начал расстилаться по всей низине парковых прудов и, наконец, достиг и комендатуры "СД".

Это заключенные сжигали трупы расстрелянных во рвах и траншеях парка, обливая их бензином. Немцы старались скрыть свои преступные следы от гласности.

Да, подумал Пётр, воры и бандиты стараются смыть с рук кровь после совершенных ими убийств.

Но вряд ли им удастся это?!

Позднее один из рабочей команды сказал Петру, что заключенных после этого тут же расстреляли и тоже сожгли трупы.

В то время, когда Пётр подходил к котельной, он мельком увидел Дмитрия; тот ехал на санях, подстёгивая куцую лошадку. Пётр помахал ему рукой... и это было их последнее "свидание". После чего он уже ни разу так и не увидел Дмитрия.

Часам к шести были поданы к подъездам огромные грузовики с высокими бортами и обтянутые сверху брезентом. Все приготовившиеся к погрузке со своим скарбом были вмещены.

Там же оказался и Пётр с Ольгой Кузьминишной и Галей. На следующей машине ехали все из рабочей команды.

Машины выехали из ворот и влились в общий поток отступающих. Ночью, миновав Волосово, движущаяся по дороге масса машин ускорила марш на Кингисепп.

Было слышно, что у Волосова следующие за нами немецкие колонны были отрезаны и окружены нашими войсками. При этом было взято много техники и пленных.

После Кингисеппа колонна машин Гатчинского "СД" прибыла в Таллин, где и была разгружена у одной из школ. И на другой же день всех их вместе с рабочей командой вывезли на один из хуторов, отстоявших от Таллина километров на двадцать, где находилась большая сельскохозяйственная ферма.

Это было когда-то крупное хозяйство, принадлежавшее богатому помещику. Огромные скотные дворы стояли по периметру усадьбы, выложенные из крупного булыжника и покрытые дранью. Внутри находился крупный рогатый скот, а снаружи виднелись стога сена и огромные кучи навоза.

Внутри двора помещался особняк помещика. В нижнем этаже особняка и разместились все приезжие. Надо сказать, что немцы часть рабочей команды всё же оставили в Таллине при комендатуре. В числе их находился и друг Неверова Дмитрий.

Приехавшие на усадьбу стали заниматься всеми сельскохозяйственными работами, связанными с уходом за скотом и всеми другими, которые были нужны при этом.

Работая на ферме, Пётр чувствовал некоторое душевное облегчение. Так как в глубине души он все же надеялся уйти от этой страшной организации, и ферма ему мыслилась как первый шаг в этом направлении.

Надо сказать, что ещё в Гатчине всей рабочей команде были выданы так называемые Кен-карточки, т. е. опознавательные карточки, которые позволяли им свободно ходить по территории города. И они служили как бы удостоверением личности. Выдача этих карточек ставила военнопленных на положение вольнонаёмных, работающих наравне гражданскими в тылу у немцев.

Были ли введены такие Кен-карты в других частях и лагерях военнопленных, Пётр не брался утверждать. Но что немцы из пленных организовывали рабочие команды и ставили их в положение вольнонаёмных - это было введено во многих частях немецких войск в 44м году. Отсюда наличие такой карточки давало свободу передвижения. Поэтому для ухода от организации "СД" требовалось только её разрешение.

Вскоре на ферму приехал дядя Миша, которому все же удалось разыскать свою семью.

Их разговоров с ним Пётр узнал, что немцы стабилизировали фронт по реке Нарве. Отчим Гали также сообщил, что его завод, эвакуированный из Гатчины, остановился в городке Везенберге.

Этот завод, по словам дяди Миши, занимался изготовлением гвоздей из стальной проволоки и имел около десятка станков.

Михаил Иванович, желая помочь Петру в уходе, предложил ему устроиться на завод в качестве слесаря и работать с ним вместе.

В принципе, это предложение вполне устраивало Петра.

- Не знаю, дядя Миша, отпустят ли меня из рабочей команды немцы?

- Но у тебя же есть документ, что ты женат, - смеётся Михаил Иванович. - поэтому ты можешь им сказать, что вместе с женой едешь на один завод работать, а я в этом тебе помогу.

Они уговорились вместе идти в комендатуру с этой просьбой.

Пётр помнит, как в этот счастливый день он в последний раз увидел коменданта Шписса, когда обратился к нему с просьбой об уходе.

Комендант ходил к кому-то из высшего начальства и, вернувшись с разрешением, отдал ему в руки.

Получив разрешение, они, захватив семью Михаила Ивановича, отправились на Гвоздильный завод с весёлым настроением.

На Гвоздильном заводе Петр проработал недолго, так как завод прекратил работу по причине отсутствия специальной проволоки. И всю "рабочую силу" перебросили на строительство в местечко Верро.

Там отделывался нижний этаж здания под помещение военной части. Но вскоре и эти работы были закончены. И Неверов был уволен со строительства навсегда.

Долго бродил он по хуторам в поисках работы, уходя иногда на пятнадцать - двадцать километров от города, но работу в это время найти было трудно. Иногда ему удавалось устроиться на две - три недели, а то и меньше.

Однажды на поле, где он работал, была найдена пожелтевшая листовка, в которой сообщалось об открытии Второго фронта.

Там же было сказано, что Франция была освобождена английскими и американскими войсками.

Итак, думал Пётр, ясно, что немцы доживают последние месяцы. Так же думали, по всей вероятности, и эстонцы на хуторах. Это было видно по их торопливости и нервозности.

Шёл август месяц 44го года, а некоторые хозяйства начали косить овёс и ячмень, а затем их клали на специальные вешалки для сушки. Эстонцы явно торопились с уборкой.

Пётр, желая быть лучше в курсе наступающих событий, перебрался на работу поближе к городу.

За все это время он не прерывал свою связь с Ольгой Кузьминичной и Галей, которые находились в городе. Почти каждое воскресенье он бывал у них. Работа на новом месте его полностью устраивала. Хозяин был очень зажиточным, имел около десяти коров, несколько лошадей и кормил Петра отлично. Масло и молоко на столе было в неограниченном количестве.

Работал же Пётр, как говорится, "по мере своих сил", выезжая на поле то с жнейкой, то с косилкой. За это время он научился не только запрягать лошадь, но и работать на косилках, жнейках, и даже научился пахать.

Нужда - великий учитель, думал он, и при желании можно любую работу освоить.

Итак, наступил август месяц. Эстонцы, чувствуя уход немцев, старались скорей убирать урожай.

Однажды, работая на поле, Неверов был свидетелем следующего эпизода, характеризующего положение немцев на чужой захваченной земле. По дороге шла группа военнопленных, человек около десяти. Одеты они были в серые шинели, выглядели они неважно, но всё-таки лучше, чем в 41м году начала войны. Сопровождал их конвоир - немец. Он был лет сорока, горбат и носил очки. Роста он был небольшого, и длинная шинель билась по его ногам. Военнопленные шли не торопясь. Наконец, они, дойдя до опушки леса, присели на лужайку. Пётр подошёл к ним.

- Добрый день, ребята, - здоровается Пётр, - как вы поживаете?

- Да ничего, кое-как перебиваемся. Камрад у нас хороший, работать нас не заставляет.

При слове "камрад" немец оживился, заулыбался и стал повторять: "Gut, gut, entspannen, nicht arbeiten" (Хорошо, хорошо, отдыхать, не надо работать).

Затем он снял очки, протёр их, распахнул свою шинель и вынул оттуда четвертинку Шнапсу. Затем открыл её и, показав, что надо пить по глотку и передать товарищу, он отдал её крайнему военнопленному. Четвертинка пошла по рукам и, наконец, почти пустая пришла к немцу. Все пленные выпили по глоточку. Затем немец со значительным видом вынул из кармана пачку сигарет и каждому из них дал по одной штуке.

Когда все закурили, конвоир полез "за пазуху" и вынул на этот раз большой лист белой бумаги. Пётр посмотрел на этот лист через плечо немца. Там четко по-русски было написано: "Я, солдат Курт Бергман, хорошо относился к русским военнопленным, что и подтверждается подписями". Этот листок злополучный Курт Бергман подал военнопленным с просьбой расписаться в нём.

Пленные, очевидно не чувствуя в этом большой беды, поставили кое-какие закорючки и отдали этому жалкому вояке.

Да, если уж такие ... стали забираться в армию, то Гитлеру скоро капут. Так думали военнопленные, посмеиваясь.

Посидев с полчаса, военнопленные пошли потихоньку в сторону города, а сзади них плёлся слепой и горбатый конвоир.

17 августа на железнодорожную станцию Везенберг был совершён налёт нашей авиации. На станционных путях стояли цистерны с горючим. После бомбёжки вся площадка с пристанционными постройками покрылась ярким пламенем.

Петру, находящемуся на поле, хорошо была видна панорама города и пылающая станция.

Вскоре на шоссе, ведущему на Таллин появились отдельные автомашины, а затем их количество резко увеличилось. Вместе с машинами появились бронеавтомобили и танки. Немцы, теперь уж было ясно видно, начали отступать из Везенберга.

Ещё до 17го августа было известно, что наши танковые армии, прорвав немецкий фронт, пройдя через Минск и Вильно вышли к морю, отрезав группу войск немцев в Эстонии. Поэтому немцы и ударились в бегство из Везенберга. Часа в два дня семнадцатого шоссе было сильно забито отступающими немцами, но к пяти часам поток стал более редким и потом прекратился совсем. И к половине шестого появились со стороны силуэты наших танков. Это были Т-34. Они медленно шли вперёд по шоссе, изредка постреливая в сторону убегающего противника.

Когда Пётр пришел на усадьбу своего хозяина, то пришедший из города эстонец процедил сквозь зубы:

- В город пришли Советские войска.

Эпилог

После описанных событий прошло уже более десяти лет.

Много воды утекло за этот период.

Много пришлось испытать моему герою.

Тяжёлую жизнь он прожил за эти десять лет, побывав на различных стройках от Котласа до Воркуты, где он отбыл положенный срок за те решения, которые им были приняты в описанный выше период.

Но в конце концов в 54 м году он снова попал на родную Ярославщину, покинутую им в 41м году.

Залечивая душевные раны, работал он в своём родном городе, стараясь забыть тяжёлое прошлое.

Но в 56м году судьба снова свела его с прежними знакомыми.

А произошло это после того, как он получил повестку, в которой вызывался по одному "делу", в качестве свидетеля. Дело это относилось к одному из участников Ганцевичской "эпопеи".

Не вдаваясь в подробности, следует сказать, что там снова встретил Гоголевского, Есина, Александрова и ещё других, фамилии которых уже забыты.

Позднее он вызывался по этому же "делу" в Минск. Где кроме вышеуказанных лиц он увидел Шитнева, Сивака, Лыкова. Все они, как выяснилось в разговорах, неплохо жили, имея свои семьи и своих детей.

Как видится, Родина - мать, стараясь забыть их прошлое, снова приняла к себе, давая приют и жизнь.

КОНЕЦ