- Все умирають, - именно так, с мягким "т" произнесла тетя Нюся. - Вити нема, Оли нема. Только мы с Валею осталися.
Она сидела в кресле, положив обе руки на палку, и глаза ее по-стариковски слезились. Понятно, что обращалась тетя Нюся не ко мне, а вела один и тот же бесконечный разговор сама с собой. Но я кивнула и промычала что-то ободряющее.
- И Гриши нашего нема... - продолжила тетя Нюся.
- Гриши? - я отвлеклась от разглядывания скатерти.
- У тридцатом году забрали его, - оживилась она. - Он на Чукотке служив. Мы потом до него с отцом ездили. Мене тринадцать год було.
- Ма, ты ж двадцать седьмого года? - вмешивается моя тетка Таня.
- Ну в сороковом тогда. Когда война уже закончилася.
Нет, тетя Нюся в своем уме, но факты и даты в ее рассказах упорно не желали выстраиваться по линейке, а предпочитали выделывать вензеля и образовывать неожиданные пары, словно в вальсе. Слушать ее одно удовольствие: у тети Нюси шикарный суржик, и говорила она с отнюдь не старческой страстью. Я не раз пыталась за ней записывать, но всегда выходило беспомощно.
Отдельным тети Нюсиным пунктиком была уверенность, что украинцы и русские - лучшие люди в мире. Не известно, откуда она бралась, но я никогда не встречала человека, настолько убежденного в своей правоте.
- А все те американцы, английцы! Чого вони до нас лезуть?! Бандюки! А од раньше не так було, раньше порядок! Невже наш человек буде такою сволотой, як воны! И немцы к нам лезли з Гитлером своим! Гришу нашого забралы и много кого забралы, а все Сталин! Грузин клятый!
- Мне уже стало интересно, и, отсмеявшись после этого пламенного монолога, я начала расспрашивать о Грише.
Им оказался тети Нюсин старший брат, которого призвали в армию в конце тридцатых годов. Служил он во флоте, где-то на Чукотке. Спустя год пришли вести, что его посадили, за что - неизвестно. А еще через время он пропал при этапировании: выехал с другими заключенными, а в конечный пункт не прибыл. Отец ездил туда через всю страну, что-то пытался выяснить на месте, но безуспешно. А потом грянула война, Мариуполь оккупировали, а на руках было еще четверо детей... После, в мирное время, сестра Ольга писала какие-то запросы, но ответов не последовало. Григорий исчез. Таня сказала, что даже были разговоры, будто он бежал в Америку, но, верно, им просто хотелось так думать.
Я уехала домой, в Харьков, и об этой истории на какое-то время забыла.
Семья у нас вполне обычная. Крестьянское происхождение не предполагает сколько-нибудь длительной родовой памяти, да и помнить-то, собственно, нечего: ни романических истории, ни легенд. Домов-гнезд, помнящих несколько поколений, тоже не имелось: все живи в скучненьких многоэтажках времен развитого социализма. Фотографии в альбомах начинались годов с сороковых, так что никаких тебе офицеров и дам с зонтиками. А здесь, в этой истории, свернулась клубочком тайна.
Дома подхватила обычная круговерть: поиск клиентов, работа с заказами, повседневная жизнь. Выполнив родственный долг, я забыла о Мариуполе до следующей поездки. И лишь как-то вечером, когда работать уже было лень, а спать еще не хотелось, мне вдруг пришло в голову отвлечься от социалок и поискать в сети Григория - просто так, для интереса. Если честно, я думала, что это будет легко - море информации в интернете создает ощущение вседоступности. Но списки репрессированных ничего не дали. Многочисленные форумы по поиску людей были, в основном, посвящены Великой Отечественной. Но как найти человека, пропавшего в тридцать шестом? тридцать седьмом? а, может, даже в тридцать восьмом году? Дата приблизительная: Григорий родился в 1918 году, в армию призвался никак не будучи старше двадцати.
В итоге, я не придумала ничего лучше, чем обратиться по электронке в Российский государственный военный архив с моими скудными сведениями. Дело происходило в июне, месяца через три после мариупольского разговора.
А лето раскалялось все жарче, камень и бетон накапливали тепло, и не деться от него было никуда. Мы с мужем бросили все и рванули в Крым, фотографироваться среди пальм Воронцовского парка. Позже, когда вернулись в Харьков, я нашла свою троюродную сестру. Не в том смысле, что она терялась; мы просто не знали о существовании друг друга, а оказалось, что живем в одном городе. Теперь же, благодаря всезнающим тетушкам, обменялись телефонами и встретились.
В сентябре, когда я уже и не ждала, пришел ответ из архива. Много непонятных аббревиатур вроде "ОГПУ", "ВЧК" и "МГБ", а, собственно, по делу: "архив не располагает именным учетом военнослужащих РККА за межвоенный период, наведение справки без точного наименования воинской части, звания и должности не представляется возможным". Дальше совет обратиться по месту призыва и куда-то еще относительно применения репрессий. Даже ссылка прилагалась, правда, с ошибкой.
И снова жизнь шла своим чередом, снова настоящее решительно схватило за руку и потянуло за собой, не давая застыть на месте. У кузины родился сын, которого назвали модным нынче исконно-посконным именем. Мамы-тети-бабушки пребывали в радостном возбуждении. У нас с ней разница в возрасте меньше года, и теперь нам с мужем заговорщицки подмигивали, дескать, а вы когда? Мы предпочитали делать непонимающие лица и отвечать: "А у нас еще ремонт!"
В октябре наконец-то дошли руки позвонить в военкомат, в который, предположительно призывался Григорий. Разговор с ними вышел короткий: мне степенно ответили, что в годы войны Мариуполь был в оккупации, а потому все архивы утеряны.
- Что же мне делать?
- Посмотрите на сайте... Сейчас продиктую ссылку...Там база по ветеранам.
- Но он не воевал в Великую Отечественную.
- Тогда мы вам ничем не можем помочь.
Тупик. Для очистки совести набрала еще какие-то номера в Киеве, но и там без толку. Чтобы мне дали сведения в РГВА, нужно знать эту дурацкую воинскую часть и остальное, а узнать это невозможно, потом что архива нет.
В сущности, зачем он мне нужен, этот Тарасенко Григорий Тарасович 1918 года рождения? Мне он даже не родственник - он, смешно сказать, дядя моей тети и в живых его уже наверняка не было. Странно так: жил человек и не стало. И никаких списков, сведений, нигде он не значится, будто и не было его никогда, и никто не призывался в армию, не попадал под суд и не исчез бесследно на пути из пункта А в пункт Б... Куда же ты делся, Григорий Тарасович? Может, умер по дороге, а тело выбросили. Вряд ли: в тюрьмах все же отчетность, до конечного пункта уж точно бы довезли. Так неужели и правда сбежал? Не в Америку, конечно, но мало ли в глухой тайге сел, где годами можно жить без документов, представившись первым пришедшим в голову именем? Другой вопрос, есть ли на Чукотке тайга, я не сильна в географии России. Но ведь он где угодно мог отбывать наказание! Настырным червячком глодало дурацкое желание узнать о судьбе этого не знакомого мне человека, сведения о котором сгорели в мариупольском военкомате или лежали, полуистлевшие, бесполезные в каком-нибудь военном архиве.
Хотелось что-то сделать прямо сейчас, не откладывая, но все, что пришло мне в голову, это снова написать в РГВА, на этот раз с вопросом, где еще можно найти сведения о военной части помимо военкомата.
Наконец-то мы с мужем начали ремонт в своем новострое. Пришлось вникать в разницу между штукатурками, звонить застройщику, ругаться, требовать включить воду и отопление - в общем, бегали, как угорелые, пока не разочаровались в строителях, не уволили их и не заморозили ремонт. Я успела съездить к маме и опять в Мариуполь, а потом, как всегда неожиданно, пришел Новый год, и из всех витрин магазинов торчали дурацкие плюшевые змеи. В середине января мне ответили рекомендацией обратиться в Центральный архив Министерства обороны РФ в Подольске, "который хранит документы РККА - СА - Российской армии за период с 1941 г. по настоящее время". С таким же успехом мне могли прислать пустое письмо или же вообще проигнорировать мой вопрос.
Зима была долгой: мало того, что декабрь, который в наших широтах обычно продолжает осень, оказался снежным, так и март упорно желал быть февралем. Тепло пришло только в апреле, и на улице враз запахло чем-то новым, и, как и каждый год, подумалось, что все будет по-другому, лучше, чем раньше. Я уже и не знала, как подступиться к моему поиску (громкое название!), но добрая душа из интернета посоветовала мне запросить справку о судимости Григория. Оказалось, что в Харькове даже работало российское консульство, а то, что у него имелся сайт в интернете, я и вовсе посчитала счастливым знаком. Несколько дней я слушала безответные гудки на том конце линии, и уже успела увериться, что номера неправильные или давно сменены. Но нет, в один солнечный день трубку все же взяли, и я принялась сбивчиво пересказывать историю о пропавшем "родственнике" 1918 года рождения.
- Нет, мы таких справок не даем.
- А на сайте МВД написано, что выдаете...
Уже раздраженно:
- Девушка, вы ведь слышали, что вам ответило консульство.
Что ж, мое начинание опять потерпело фиаско. Непонятная блажь найти вести об этом чужом человеке не находила отклика у Вселенной.
Я открыла окно, и ветром в комнату внесло довольное птичье гульканье, детский гомон и чирканье роликами по асфальту. С тек пор, как потеплело, дети все дни проводили там, на площадке, а с ними - неизменные спутники. Как говорил наш учитель рисования: "Где дети, там непременно собаки".
Может, через время, когда новизна апреля уйдет и сменится удручающей городской жарой, я выкрою-таки время и дойду до консульства. Скорее всего, придется долго сидеть в очереди и даже прийти в другой день. Возможно, я даже напишу куда-нибудь жалобу и снова буду ждать.
Куда спешить? Месяцем раньше, месяцем позже - Григорию ведь не к спеху, правда? Он сейчас в темноте, засыпан песком времени, а я, словно археолог-любитель, брожу беспорядочно по огромному пляжу с полуисправным металлоискателем. Рано или поздно мне повезет.