Аким Петрович Семихватов, отслужив положенный срок, по протекции своего ротного устроился в городовые. Он зорко следил за порядком в околотке. Не допускал хулиганств и злоупотреблений торговцев. Если кто вздумывал дурить с весами, Аким Петрович всегда одёргивал. Он умел внушить к себе уважение. За дело мог и по морде смазать. Это был простой русский мужик, о котором, судя по словам, так пеклись прогрессивные писатели. Но он был и полицейский, за что те же самые прогрессивные писатели его и подобных ему люто ненавидели. Полицейский считался бездушной и бездумной скотиной. А между тем в личной жизни Аким Петрович был образцовый семьянин, отец трёх детей. Старший сын пошёл по его стезе. Служил в том же полку, что и его родитель к вящей гордости последнего. По службе Аким Петровичу случалось применять силу, но жену свою он ни разу и пальцем не тронул, даже слова грубого в её адрес себе не позволял. О такой идиллии можно только мечтать. Аким Петрович имел невзыскательную веру. Без увлечения восточными учениями, без кантианства и французской его вариации - позитивизма. Аким Петрович верил в Господа Бога Иисуса Христа. Исправно ходил в церковь, простаивал всю литургию, в посты говел и причащался, на праздничных службах вместе со всеми гудел Символ Веры. Простой русский мужик. Он к тому же был монархист. Согласно политической моде это говорило о умственной неполноценности. Все умные люди и считающие себя таковыми ратовали за свержение монархии. На их пути стояли честные служаки подобные Семихватову. Таких людей было не так мало, но и не много. Огромными трудами и жертвами они остановили революционных боевиков в пятом году. Мировая война увела на фронт верных солдат. Полицейских, жандармов и городовых на самом деле была кучка. На двухмиллионный Петроград всего две тысячи городовых. На всю Россию с сотнями тысяч подпольщиков, революционеров, агитаторов и откровенных террористов было всего тридцать тысяч жандармов. При погромах, демонстрациях и восстаниях спасали казаки и войска. Но теперь они находились на фронте. Агитаторам на фронт не надо было идти. Пользуясь ситуацией, они свои нападки на власть только усиливали. Много помогли немецкие и американские финансисты. Английские фунты в своё время сместили русского Императора и изменили весь внешне-политический курс России. Теперь ту же задачу выполняли немецкие марки и американские доллары. Распропагандированная, нарастившая аппетиты рабочая среда готова была бунтовать по любому поводу. Интеллигенция смогла внушить дух оппозиционности большой части населения. Бессмысленность и никчёмность своей жизни партийцы окупали "высокими" идеалами политики. Свою собственную ничтожность объясняли "притеснением" со стороны государства. Социалисты как Моська набрасывались на российскую государственность. Если шавка будет, не прекращая, лаять на слона, на каждом его шаге, рано или поздно она добьётся, что могучий зверь, смущаемый шумом, оступится и упадёт.
Семнадцатый год как по кальке повторял события пятого. Снова, используя войну, подкупая рабочих и агитируя солдат, устраивали волнения. Политическая армия, накопив силы и угадав момент, нанесла удар. Разрушение даётся легче, чем строительство. Казак, застреливший пристава, дал сигнал. Солдат, убивший своего командира, стал героем дня. Высшее начальство было в нерешительности. Генералы, приученные к субординации, не смели брать на себя инициативу. И только младшие офицеры прилагали все силы, чтобы спасти положение. На этот раз войска не поддержали полицию. Солдаты были уже не те. Не такие как Семихватов и его сын, которому не суждено было вернуться домой живым. Армия, особенно в тылу, была полна уклонистов и потенциальных дезертиров. Городовые, разделённые по маленьким группкам, были рассеяны по всему городу. В каждом районе, на каждом заводе собирались толпы. Кучке полицейских не под силу было их остановить. Справиться с толпой могла только армия. Но в армии уже заправляли политики. На офицерских должностях было полно людей, сочувствовавших революции. Солдатам до политики дела не было. Они не хотели на войну. И им это обещали. За предательство. И ради своего спасения солдаты охотно предавали.
Семихватов заступил на дежурство в самый разгар беспорядков, вместе с двумя своими старыми приятелями-сослуживцами, Добрыниным Евграфий Павловичем и Храповым Семён Семёнычем. Они отвечали за порядок в целом околотке, включавшем десятки дворов с сотнями жителей. В сложившихся обстоятельствах они просто физически не могли справиться со своими обязанностями. Прямо на них бурным потоком двигалась тысячная толпа полупьяной хулиганской молодёжи. Наверняка, были вооружённые. Что было делать? Как они втроём могли остановить их? А между тем надо было. Таков долг.
Подбежал околоточный Шелепин, их прямой начальник. Ничего нового не принёс, кроме неизменного вопроса "Что будем делать?"
- Помощи ждать неоткуда. Казаки мнутся. Не хотят идти... Гвардия, вроде бы, выступила. Но пока они дойдут... В запасных батальонах неспокойно... Что делать?
- Сергей Владимирович. Пока помощь не подоспела, надо своими силами. Я так думаю, - обратился к нему Аким Петрович.
Старики городовые согласно закивали.
- Образумить надо, пока не разошлось. Делов то ещё не наделано. Глядишь, одумаются.
- Уговорить или припугнуть, - поддержал Аким Петровича Евграфий Павлович.
- Давайте, вы, как самый старший, к ним обратитесь. А мы в случае чего поддержим.
- Верно, верно, - Шелепин был не на шутку перепуган, но собрался. Долг есть долг.
Вчетвером они пошли навстречу огромной толпе. Шелепин, тяжело дышал, но внешне робости не выказывал. Его не толкали на этот смелый шаг. Городовые оказывали моральную поддержку. Но он был впереди, беря на себя и ответственность, и риск.
Заприметив наиболее благопристойные на вид лица, обратился к ним.
- Господа, надо разойтись. Скоро прибудут войска. Чтобы не пролилась кровь, надо разойтись.
- Кровью пугает.
- Кровопийца.
- Угрожает.
Послышалось в толпе.
- Положение тяжёлое. Идёт война. Всем тяжело. Не время сейчас.
Благопристойные на вид не оправдали надежд. Это они больше всего кричали, возражали на каждом слове и подначивали остальных.
Когда подъехала конная группа жандармов, человек в двенадцать, Шелепин добавил жёсткости. И у него могло бы сойти.
Видя общее смятение и нерешительность, один из заводил, явно не рабочий, застрелил околоточного. Толпа, и без того возбуждённая, только и ждала толчка. Или к тому чтобы разойтись, или к погрому. Толчок был дан.
Семихватов обладал недюжинной силой и без труда мог бы отбиться от пяти, шести человек. Но не от толпы. Десятки кулаков со всех сторон наносили удары. Десятки рук рвали его. Десятки ног топтали его упавшего.
Городовых растерзали. Забили. Растоптали. Проломили черепа, раздавили грудные клетки. Превратили человеческие тела в кровавую бесформенную массу. Жандармы вынуждены были спасаться бегством. И лишь половине из них это удалось. Одиночные выстрелы и нагайки не могли остановить взбесившееся людское стадо. Ни стая львов, ни меткие охотники не могут остановить мчащихся буйволов. Люди же в толпе легко обращаются в скот.
Шелепин, Семихватов, Добрынин и Храпов погибли. Четыре человека, такие же русские воины, что сражались на внешнем фронте, сложили свои головы на фронте внутреннем. И это противостояние постепенно становилось даже более кровавым, чем охватившая два десятка стран Мировая война.