Аннотация: Маленькие люди сквозь линзу и в бинокль.
О пользе начала и разочаровании конца.
Начинать какое-то творческое произведение очень и очень сложно, поскольку в первую очередь, когда смотришь на чистый лист бумаги, переполняет желание не быть банальным. Начинаешь мысленно перебирать начала романов, рассказов, которые приходят на ум, чтобы не попасть впросак, как авторы этих романов. Вообще-то, совсем не странно, что такая большая вероятность показаться банальным: представьте себе только, сколько уже написано различных всевозможных произведений. Если логически подумать, начал в истории человечества было гораздо больше, чем концов. Сколько раз все вдохновенно начиналось, а потом произведение летело в мусорное ведро, а поэт тянулся за очередной порцией вина, сигаретой, звонил очередной даме с единственной целью - забыть о том, что и это не удалось. Кто знает, может быть, в конце концов, он напишет что-то стоящее. Рождается такой арифметический расчет: если взять число всех начал и отнять от него число окончаний, появится статистика мгновений разочарования всех людей, так или иначе относящих себя к людям искусства. Думаю, получилось бы очень и очень внушительное число. Вот так - из маленьких разочарований ожидается большое чудо творчества. Когда конец уже содержится в начале, пролегает нитью по всей ткани текста и, наконец, торжественно являет себя миру, распустив свой павлиний хвост и заставив расплакаться редкую птицу - чувствительную барышню.
У конца гораздо меньше шансов быть банальным, чем у начала.
В мире столько бездарностей. Как хорошо, что они этого не сознают и не испытывают желания осознавать это. В противном случае, в мире было бы намного больше горя.
Олекса с грохотом захлопнул входную дверь и повесил на железный крючок куртку. В прихожей было светло, пыльно, воздух был похож на мед, смешанный с тончайшими серыми спорами. Такой же приторный, тягучий и безнадежный. По стене полз солнечный луч, в углу коридора валялся букет засохших роз. Их надо было бы уже давно выкинуть, но хозяйка квартиры, в которой жил Олекса, все никак не решалась. Головки некогда бордовых роз посерели от старости, листья на иссохшем коричневом стебле свернулись в трубочки и застыли, искореженные. Впрочем, этот букет прекрасно подходил коридору, так что, вряд ли в ближайшее время его ожидала бы печальная участь вещей, которые не находят себе место в жилище человека.
Потом взгляд Олексы упал на туфли, стоявшие у стены. Это были туфли его хозяйки.
"Странно, что это она вздумала прийти", - подумал Олекса.
"Олеся Тарасовна"!
Квартира продолжала хранить тягучий покой.
"Олеся Тарасовна"...
На кухне капала вода.
Олекса быстро прошел в кухню. На столе с вечера остался кусочек хлеба. В раковине лежала грязная посуда. Олекса быстрыми шагами пошел в спальню, но и там его встретила будоражащая пустота. "Не могла же она уйти домой босиком," - подумал Олекса. В гостиной тоже никого не было. Олекса сел на стул и попытался разобраться, что могло случиться.
"Может, из обувной мастерской шла, сюда...
Ванная!" Мелькнуло у него в голове.
Он бросился к двери.
Дверь была закрыта.
"Олеся Тарасовна, Вы тут?" - Олекса закричал, стараясь своим криком заглушить ватную тишину.
Олекса еще пару раз крикнул, а потом со всей силы рванул ручку.
Дверь поддалась.
Первое, что он увидел, была рука - белая и дряблая. Она сползала с края ванной. Рука по кромке была обведена красным: ногти руки были старательно накрашены.
Олекса сделал шаг вперед и закрыл глаза. Потом открыл их. Рука, как он и почувствовал еще за мгновение до того, как увидел все это - принадлежала хозяйке его квартиры, Олесе Тарасовне.
Олекса стоял, заворожено глядя на то, что предстало его глазам. Вода была прозрачная, и он видел сквозь эту воду белое старческое тело, видел то, что так старательно скрывалось, что пряталось за модными брюками, элегантными свитерами - белые морщинистые складки на коже, дряблая грудь. Ее лицо не выражало ничего. Точнее, выражало полное отсутствие чего-либо. Ничего не говорило. Ничего не желало. По сути, оно уже не существовало. Олексе удалось застать его, и пройдет еще совсем немного, и лицо совсем исчезнет. Полностью уйдет, без остатка, без воспоминаний, растворится. И не страшно теперь этому лицу, что оно, такое старое, пустое, нелепое в своей наготе, показывается так бесстыдно перед молодым парнем, несущим в себе концентрат молодости, играющим ее соками - потеющим, испытывающим страсть, способным дарить наслаждение, темноволосым, темноглазым, сильным, высоким, упругим.
Олекса вышел из ванной, подошел к телефону, набрал номер и сказал поразительно ровным голосом, даже немного деловым:
- Маричка, приезжай, Олеся Тарасовна умерла.
***
Маричка любила в мире одно - сестру. Они проводили вместе все свое время, вместе делали уроки, вместе гуляли, даже спали вместе. Сначала у родителей просто не было денег на две кроватки для детей, а потом, когда, наконец деньги появились, сестры подняли такой крик, что родители махнули на них рукой. Так они и продолжали спать вместе. Маричка, сколько себя помнила, засыпала, обняв сестру. Сестра ее была на четыре года старше. Маричка считала сестру красивее себя, умнее себя, достойнее себя. Ирена принимала такое к себе обращение сестры, в свою очередь, относясь к ней то ли как к дочери, то ли как к кукле. Маричка даже немного была похожа на куклу. У нее были длинные темные волосы, длинные пушистые ресницы, маленький пухлый ротик, круглое лицо. Ирена совершенно не была на нее похожа. У Ирены была голубовато-белая кожа, темно-русые волосы, вытянутое лицо с мучительными коричневыми веснушками, длинные руки, длинные ноги, блеклые глаза.
Однажды вечером - Маричка это прекрасно помнила, тот вечер оставил зарубку на ее жизни, сменил угол наклона ее тропинки - она пришла домой счастливая. Ее одноклассник признался ей в любви. Это случилось на перемене, она сидела в классе, когда он подошел к ней и, отводя глаза, попросил пойти с ним. Она засмеялась и спросила, чего это он удумал. Парень потупился и еще раз попросил пойти с ним. Наконец, дошли до того места, в которое вел ее парень (этим местом оказался укромный уголок во дворе школы. Везде росли кусты, так что, при желании, можно было заниматься там всем, что могло взбрести пятнадцатилетним подросткам. Как дирекция школы пропустила эти кусты, было абсолютно непонятно, но, тем не менее, весьма удобно). Он попросил ее стать напротив него, а потом сказал, потупившись: "Маричка, я ... я... люблю тебя".
Маричка была искренне удивлена. Она шла со своим одноклассником, совершенно не подозревая, с какой целью он ее зовет. Конечно, где-то в темном углу ее сознания копошилась мыслишка о том, что ее одноклассник может быть чем-то опасен. В конце концов, она девочка, а он...
А он признался ей в любви. Она не знала, что ему сказать. Просто стояла и улыбалась. Она чувствовала, как ее тело до самого горла и выше, выше наполняется пузырьками счастья, легкими-легкими. Ей хотелось подпрыгнуть высоко вверх - скорее даже не подпрыгнуть, а быстро и плавно взмыть, покружиться над землей легкой пушинкой.
Потом она наклонилась и поцеловала его в нос. Он вздрогнул и отступил на шаг назад. После чего поднял благодарные глаза, а потом развернулся и быстро засеменил прочь. Когда он двинулся за угол, Маричка, стоявшая на месте, заметила, как паренек пустился вприпрыжку. Маричка засмеялась и села на корточки. Кругом было зелено - стоял теплый май, отовсюду несся запах цветущих деревьев. Дул ветерок - такой, который бывает только в мае. Трава блестела на солнце, невдалеке слышны были голоса детей. Они играли в салочки, а может, во что-то еще. Маричка начала напевать себе под нос песенку, которую пела ей в детстве мама. Ее голос становился все громче, наконец, она резко выпрямилась и запела во всю силу. Она подпрыгивала, махала руками, высоко подбрасывала ноги. Ей казалось, что чуть-чуть - и она подпрыгнет так высоко - до самых высоких веток деревьев. Маричка пела гимн теплому майскому деньку, своей внезапно нахлынувшей юности, чему-то новому, застигнувшему ее так быстро, подарившему такое счастье, такую мощь. Волосы ее растрепались, спина запотела, но она продолжала прыгать по молодой траве, вдыхать грудью воздух. Все, что таилось в ней до этого дня, бесшумно зрело, наконец, вырвалось наружу. Маричка ликовала.
Первым делом, придя домой, Маричка бросилась на шею к сестре.
- Иреночка, милая, понимаешь, тут такое сегодня произошло!..
- Что произошло, Маричка? - спросила Ирена, ласково пытаясь отстранится от липнущей к ней сестры.
- Понимаешь, Иреночка, у нас в классе один мальчик... Понимаешь, ну в общем, сегодня... Он сегодня... Он мне в любви сегодня признался, понимаешь, по-настоящему!...
Ирена перестала улыбаться и сказала: "Маричка, подожди, хватит тебе жужжать. Расскажи мне все по порядку, что за парень, что он тебя хотел. Ты девочка уже большая, тебе уже четырнадцать. Я, как твоя сестра..."
Маричка сокрушенно покачала головой, рухнула в кресло - насколько это было возможно сделать грациозной четырнадцатилетней девочке - и сбивчиво, но, тем не менее, очень старательно, начала рассказывать сестре о происшествии, которое с ней произошло.
Ирена по мере рассказа становилась все строже и строже, ее узкое лицо приобретало свойственную только узким лицам жесткость. Она не отрываясь смотрела на сестру и лишь изредка улыбалась, когда та начинала со смехом припоминать, какое лицо было у ее одноклассника, когда она его поцеловала, или как она прыгала, захваченная маем.
- Нет, нет, нет, пожалуйста, не трогайте... Мама... Маричка, ты... Маричка...
Маричка открыла глаза и прислушалась. В комнате было совсем темно. Ватная темнота заставила Маричку зажмуриться. Тихий-тихий перебор "Маричка, мама, не трогайте, нет..." продолжался.
- Иреночка, тише, тише, не волнуйся, тебе все снится, - Маричка наклонилась к лицу сестры. У той нервно подрагивали глаза, лицо исказилось неприятной, злобно-горестной гримаской. Ирена дернула рукой и попала Маричке по лицу. Маричка от неожиданности отшатнулась. Ирена мгновенно проснулась. Она повернулась к Маричке и сказала: "Пойдем, мне надо с тобой поговорить".
Кухонный свет резал глаза. Маричка, не зная, куда деться, поставила на плиту чайник, достала из холодильника заветренный кусок колбасы, отрезала батон. Кухонная клеенка поблескивала в свете лампы. Кричаще желтый свет кухни подчеркивал невообразимость и глубину темноты за окном. Ирена сидела на стуле, сгорбившись и уперев локти в колени. Она смотрела в одну точку недвижимым взглядом и дышала - тяжело и очень редко. Ее тусклые волосы свисали по обе стороны щек, коричневые веснушки подчеркивали синюшность кожи. Губы ее дрожали. Периодически она закрывала глаза и начинала легонько покачиваться. Маричка настороженно поглядывала на сестру. С детских лет она знала, что во что бы то ни стало нельзя звать родителей. Нельзя было говорить родителям ни слова. Ирена бы не простила. Несмотря ни на что. Текли минуты, пустота молчания становилась все прочнее.
Закипел чайник, Маричка разлила в чашки заварку и налила кипятка. Потом взяла кусок колбасы и стала его жевать. Холодная плоть колбасы касалась внутренней поверхности щек. Маричка чувствовала, как пережеванное месиво опускалось по ее внутренности. Где-то посреди груди образовалось скопление колбасных останков. Маричка выплюнула разжеванную колбасу в мусорное ведро. Ее начинало трясти от предчувствия и волнения. Внизу живота стало тяжело.
Ирена молчала.
Наконец, она подняла на Маричку тяжелый взгляд и сказала просто, четко и привычно: "Маричка, я тебя люблю". Языком облизала потрескавшиеся белые губы.
Маричка подняла глаза на Ирену. Тяжесть внутри живота пропала. Наверное, от неожиданности. Столь привычные ей с детства слова прозвучали как гарантия того, что непонятные в своей странности мгновения скоро себя исчерпают, и снова Ирена улыбнется своей привычной несмелой улыбкой.
- Иреночка, ты что? Я и так прекрасно это знаю. Зачем ты плачешь?
- Я не плачу, Маричка. Я... я тебя люблю, - Ирена встала и вышла из кухни.
Маричка допила чай и тоже отправилась спать. Когда она пришла, Ирена лежала на боку, свернувшись комочком. Глаза у нее были закрыты. Дыхания не было слышно совсем. Наконец-то, молчанию ночи удалось поглотить неожиданный переполох.
Тошнота... Она преследовала Ирену уже слишком долго. Все было хорошо, все было хорошо, а потом набегали неожиданные волны ужасающей тошноты. Нет, это было совсем не страшно и не опасно. Это не было заболеванием, или помешательством. Это были странные волны, накатывавшиеся на Ирену. Тошнота настигала постепенно, незаметно. Это было томное предчувствие приключения. Ирена смутно предвкушала что-то огромное, завораживающее и немного страшное. Ведь неизвестное. А потом приходила тошнота.
Ирена рыдала, закрывшись в туалете. Ничего не происходило. Тошнота ее парализовала, оставляла предчувствие, даже предсказание, угадывание, а потом просто исчезала. Бесследно. Страшно, что безрезультатно. Конечно, Ирена видела много раз плоды тошноты. Она была начитанной девочкой. Она была эстеткой. Конечно, она была.
И все. Отсутствие чего-то ни было. Она могла бы себе позволить надеяться, что тоже сможет превратить тошноту в большое. Захлебывалась Сартром, подглядывала за Феллини. Знала названия. И не могла, не могла, мучительно не мгла понять, почему ничего не остается.
Потом тошнота проходила. И оставалось сожаление. Она рыдала от бессилия. Она чувствовала себя ненужной. Ей не хватило бы смелости расстаться со своим бытием. Она любила свои тусклые серые волосы, свои синюшные руки. А еще она любила морозный воздух зимними ночами. И, конечно же, Маричку.
Она не знала выхода. Она обитала в книгах. Там проводила свои пьяные вечеринки. Там целовалась... целовалась с девушками: парни не вызывали в ней ничего. Они ее боялись.
И вот, наконец, она поняла.
- Маричка, я тебя люблю. Это поможет. Просто так - ведь они вместе с самого своего начала.
Чистая Маричка. Ирена ее безумно любила. Всю свою жизнь. И теперь милая Маричка станет ей еще ближе.
- Маричка, я тебя люблю.
Потекла настороженная неделя.
Нет, Маричка не предаст.
Через неделю Маричка проснулась от поцелуя. Ирена несмело прикасалась к ее губам своими губами. Маричка открыла рот и поцеловала сестру. Потом начались пальцы. Везде, где только она могла ощутить. В ее ушах нарастал гул, потом начались толчки. Толчки все усиливались, и она начала проваливаться....
Маричка стала встречаться с парнями - их было действительно много, так много, как бывает только у девушек-цветов. Парни чувствовали, что с каждым днем Марички становится все меньше, и старались изо всех сил взять все, что им под силу. Но не могли взять главного. Вечерами она всегда была дома. Для своей любимой Ирены. Она дрожала, вспоминая прикосновения ночи, складки простыни. Ей везде виделись худые, сведенные в ознобе пальцы Ирены. Она ползали по лицу Марички. Однажды Ирена ее укусила за плечо. И остались две маленькие царапинки. Маричка носила их как награду. Она бросала, ее бросали, и всегда она возвращалась вечером к Ирене. Она не посмела бы ее обмануть. Она не смогла бы предать своей чистоты, которую когда-то давно, в первую ночь, такую бессознательную и предопределившую ее жизнь на ближайшие несколько лет, подарила Ирене. Маричка не принадлежала себе. И она была безумно счастлива.
Ирена показывала ей свои стихи. Маричка до слез их любила, она повторяла и повторяла их, рассказывала своим парням. Те ссылались на нелюбовь к поэзии. Маричка презрительно кривилась. После этого они уже больше ей не дозванивались.
* * *
Я тебя люблю.
И я тебя даже убью.
Я тебя так сильно люблю,
Что сердце свое тебе я дарю.
Ты как цветочек синий,
Как солнышко в небе,
Как голубой -голубой иней,
Как василек в хлебе.
Непонятная свобода
Обручем сдавила грудь,
И неясно, что им делать.
Ирена не чувствовала ритмов и рифм. Она ненавидела себя. Строки расползались, как истлевшая ткань под пальцами. Пьяные буквы шатались в строю, расталкивая друг друга. В памяти вились ленты чужих строк и мыслей, выстраиваясь в целые предложения, строки, строфы. Вырастали по щелчку пальца нагромождения фраз, обступая ее со всех сторон - не ее, уже кем-то сказанные и на тысячи ладов повторенные.
Вокруг все оставалось таким, как было. Маричка склеивала обрывки бумаги, на которых Ирена писала свои стихи, а потом куда-то прятала. Ирена раз видела, как Маричка переписывала в тетрадку то, что отбирала у Ирены, склеивала из маленьких кусочков, вытаскивала из мусорного ведра.
Ирена ненавидела себя и ужасно, безысходно любила свои тусклые волосы и худые плечи. И любила Маричку. И каждый вечер - почти каждый вечер - снова и снова оставалась с Маричкой. И назавтра все оставалось таким же - в мусорную корзину летели вперемешку со слезами стихи, рассказы, повести, романы. Маричка ползала на коленках по полу и умоляла Ирену не отчаиваться, читала на память стихи Ирены, заставляя Ирену кричать еще истеричнее.
** *
Олекса ходил по комнате и размахивал руками. Маричка с ногами залезла в кресло и сидела, сжавшись там комочком. Большое всего она не хотел, чтобы Олекса что-то ей объяснял, чтобы наделял ее собою. Маричка не терпела вмешательства чужого в свою жизнь.
Самое идеальное - один вечер на курорте. Нет Маричек, нет Олекс, Иванов и прочих. Есть парень из соседнего номера, высокий, темноглазый. И есть она, тоненькая, летняя. Это часто происходило в фильмах, которые не любили смотреть ни Ирена, ни Олекса. Они не понимали, что может быть только один вечер, когда Маричка будет не девушкой-второкурсницей, не сестрой Ирены, не девушкой Олексы. Маричка будет просто девушкой в платье. С распущенными волосами.
- Маричка, а деньги ты откуда возьмешь?
- Маричка, а чего ты туда одна поедешь на день?
- Маричка?
- Маричка...
- Маричка? - ты меня слышишь?
- Да, Олекса, я слышу, говори... Извини, мне как-то нехорошо.
- Маричка, ты ведь меня не слышишь совсем! Мне ведь тяжело, что ты вот так... Мне больше некому, кроме тебя сказать...
- Друзьям скажи...
- Друзьям... - Олекса мечтательно поднял голову. - Так вот, слышишь, что я тебе говорю. Кундера - он ведь совершеннейший идеалист, он так от Сартра отличается, понимаешь! И я никак не могу понять, почему они так отличаются, ведь в одно время жили... Кстати...
Маричка смотрела на Олексу. Он был красив - это многие ей говорили. Даже рядом с нею. Красивая пара - что может быть гармоничнее? И главное, что может казаться гармоничнее? Красивый, высокий, темноволосый молодой двадцатилетний мужчина и яркая восемнадцатилетняя брюнетка. И она улыбается, легким жестом смотрит на него. Он улыбается ей в ответ - чуть иронично.
Маричка снова остановила взгляд на Олексе. Она смотрела на его задумчивое лицо. Интересно, ходит он к проституткам?
Да нет, он верен ей. Он никогда ей не намекал ни на что такое, она сама всегда устанавливала рамки отношений.
- Может, он болен? - подумала Маричка. Посмотрела на Олексу. И тут ее кольнул смех. Она смотрела на него и понимала, как он нелеп. Чувство было совершенно иррациональное, но злое и смешное. Из живота стали подниматься сначала робкие, потом все более и более наглые пузырьки смеха. Маричка закусила губу и начала трястись.
Наконец, она не выдержала и прыснула.
Олекса не услышал.
- И я тебе говорил, ты помнишь же, Кундера где-то говорил о том, что маленькая нация по-другому живет... Она, как маленькая... Слушай, Маричка, а может, и правда...
Маричка зарылась головой в подушки и икала от смеха.
- Маричка, все нормально? - Олекса замер.
- Да, Олекса, все...- Маричка снова залилась смехом.
- Маричка, - что я смешного такого сказал?
Маричка от смеха не смогла выдавить ни слова.
Олекса постоял еще несколько мгновений. Потом одним прыжком настиг кресло, схватил Маричку в охапку и бросил ее на постель.
Маричка от неожиданности замолчала. Потом он подхватил ее одной рукой и поставил перед собой на пол.
Маричка опустила глаза.
- Извини, - сказала она. На меня что-то нашло.
Тогда Олекса схватил ее другой рукой и повернул к себе спиной.
И тут он почувствовал, что снова началось. Одна его рука сдирала юбку Марички, другая крепко прижимала к себе.
Маричка в первые мгновения не могла понять, что происходит, а потом молча начала вырываться. Она пиналась, кусалась и мотала головой. Железная рука пригвоздила ее к ставшему железным торсу, захватив одни небольшим движением тоненькую маричкину талию. Маричка спиной, каждой косточкой спины чувствовала твердые мышцы.
Перед Олексой расползалась белая нежная кожа. Он шарил рукой по ней, не понимая, что делать дальше. Потом дернул последнюю тоненькую тряпочку, которая мешала ему сосредоточиться.
-Идиот, отпусти меня, не трогай, подонок! - Маричка подала голос. Молчание было слишком страшно, и она наполнила своим голосом бесшумность ужаса, который происходил с нею.
Олекса расстегнул штаны.
** *
Маричка снова сидела, вжавшись в кресло. Она прижала обе руки к плечу и притиснулась подбородком к сведенным ладоням. Она смотрела себе на колени и молчала. Спутанные волосы печально распались по лицу, темные ресницы прикрывали малюсенькие щелочку глаз.
Олекса сидел на полу лицом к креслу, уставившись в узоры ковра. Белая нежная кожа Марички плыла по комнате. Книжки на книжной полке были полны ее запахом, ее волосы прятались в щелях стен. Олекса что-то тихо бормотал про себя, но Маричка вряд ли слышала.
- Прости меня, Маричка, - сказал Олекса.
Тик-тик-так.. Тик-тик-так...
- Прости. Я... Прости.
Кап-кап-кап.
Тысячи звуков в маленькой квартирке с одним окном и книжной полкой.
- Прощай, Олекса, - Маричка подняла глаза и начала медленно вставать с кресла. - Ты... Ты прости меня.
** *
Ирена залетела в комнату и начала беспорядочно по ней бегать. На несколько секунд замерла и снова побежала по кругу. Она то мелко семенила, то переходила на крупные бестолковые прыжки. Пролетая мимо зеркала, Ирена заглянула в него и засмеялась. Ее водянистые глаза задорно блеснули. Ирена поправила бретельку на тонком каком-то полупрозрачном платьице. Бретелька скользнула через белую острую косточку плеча и устроилась в каком-то одном ей ведомом прогибе. Ирена еще раз засмеялась и провела рукой по волосам.
- Голову бы помыть надо, - мелькнуло у нее в голове, - Ах да, я же забыла. Она снова начала покрывать комнату из угла в угол своими большими шагами-прыжками.
Маричка появилась в дверном проеме и, прислонившись к косяку, стала наблюдать за Иреной. Ирена наконец обнаружила сестру.
- Маричка! Привет! Ну ты сегодня красавица просто! Просто... просто красавица! Слушай, у меня тут ерунда одна потерялась, никак не могу найти? Ты не помнишь?.. - Ирена метнулась к столу, с грохотом рванула ящик и заглянула внутрь. - И здесь нет, куда я могла его сунуть?
- Кого, Ирена? - спросила Маричка.
- Кого?... Да флакончик духов у меня был, помнишь, валялся все время, а как нужен стал... Ну как всегда, опять куда-то завалился, наверное... Слушай, может, купить новый, а? Как считаешь? - Ирена игриво повела плечами и провела рукой по впалой щеке. Потом откинула голову назад и так замерла. Через секунду раздался ее надрывный смех. Она как будто взрывалась во время смеха и разлеталась на много острых крупных кусков, - Да что с тобой, Маричка? Ты как неродная! Кушать давай, я сейчас чайник поставлю.
- Нет, спасибо, Ирена, я не хочу кушать, - опустив глаза в пол, губами прочертила в воздухе Маричка.
- Маричка ,что с тобой случилось? Ты что, обиделась? Я тебя обидела? Что произошло, говори, давай! - Ирена подалась всем телом вперед. Любопытная голова оказалась впереди остальной Ирены.
- Ничего, Ирена, все хорошо, - проговорила Маричка, сжав губы. Только брови чуть поднимались, когда она старательно выговаривала ударения в словах.
- Послушай, Маричка, если ты не хочешь говорить, пожалуйста, я тебя не заставляю, - Ирена отвернулась к окну и стала смотреть на птиц за стеклом.- Вообще, ты последнее время какая-то стала дикая. Не знаю, что там у тебя... Переходный возраст или что... Есть не хочу.. Говорить не хочу... Не знаю, Маричка... - пожимание плечами и непонимающая гримаска.
Маричка потопталась в двери, после чего стремительно двинулась навстречу Ирене.
- Слушай, извини, я правда есть не хочу. Так вчера объелась на Дне рождения папином, ужас какой-то...
- И не говори, я тоже дико объелась, - улыбнулась Ирена и обняла Маричку.
Они сидели за столом и смотрели друг другу в глаза. Чайник громко щелкнул, выключившись, а Маричка все не отрывала взгляда от глаз Ирены. Она сливалась где-то внутри с этими водянистыми глазами и белесыми ресницами. Правда, сегодня ресницы были накрашены черной тушью. От этого голубоватая кожица под глазами казалась еще более тонкой. Маричка всегда с щемящим чувством представляла, как кожа под глазами Ирены покрывается грубыми, наглыми глубокими морщинами. Они рвут своими жесткими холодными пальцами тонкую материйку и вгрызаются дальше, дальше.
Иренины глаза смеялись. Она смотрела на Маричку и нежно улыбалась.
- Чай наливай, Маричка, чего спишь? - сказала задорно Ирена и кивнула.
- А, да, сейчас, - Маричка вскочила с табуретки и бросила на стол две чашки. Потом еще два пакетика чая. И наконец, - два раза по кипятку. Итого шесть. Итого на двоих.
- Маричка, в общем, я тебе что-то сказать хочу.
- Что, Ирена? - Маричка подалась вперед, положив на стол ложечку.
- Я думаю, ты у меня уже взрослая девочка.
- Ну?..
- Ну как бы тебе это сказать.. Ладно, в общем, в меня влюбился мальчик, представляешь! То есть, парень, он парень, - Ирена на мгновение расширила глаза и заговорчески улыбнулась. Он правда мальчишка совсем, ему 18 только. Но ты понимаешь, он настоящий поэт, я это точно знаю. Он очень талантливый. Просто у него характер тяжеловатый, но я ведь справлюсь, правда? Маричка, прости меня, я это тебе все говорила. Все это полнейшая ерунда, женщина должна быть рядом с мужчиной, я это теперь точно знаю, понимаешь! Это как мы вдвоем ходили вчера вечером - я тебе не говорила - гулять. Он мне показал такие места в городе, где я не была никогда. Ты понимаешь, он из другой материи, он другого качества, чем ты и я. Прости конечно, но это правда, не обижайся. Он ребенок еще совсем, но я тебе точно говорю, я никуда его не отпущу. Я его так люблю, Маричка, ты не представляешь. Не знаю, наверное, ты так никогда не любила, прости, но это совсем новое, другое. Я хочу с ним быть все время, я его не отпущу ни за что. Он со мной будет, понимаешь! Я хочу детей, Маричка. Мне 22, это же нормально, это хороший возраст. Я духи хочу купить, понимаешь, он мне сказал, что духи - это особый язык, вот я и решила купить себе духи. Ну что ты скажешь, Маричка, ты представляешь, нет, я не могу.
- Ирена, любой дурак знает, что духи - это особый язык. Я сегодня с Олексой вместе спала.
Ирена подняла брови и замерла на секунду. Потом сглотнула и сказала, неожиданно ясно и ярко улыбнувшись: "Моя милая девочка, я так рада за тебя. Вот ты, наконец, и стала взрослой". Маричка обхватила голову руками и замолчала. Ирена вскочила и, бросив: "Ладно, Маричка, я побежала за духами", метнулась за дверь.
** *
Раз-два-три...
Раз-два-три...
Раз-два-три...
Я иду искать, иду...
Олекса сидел на полу и считал.
В дверь постучали. Олекса продолжал сидеть. Он уже не помнил, сколько тут сидит и зачем. В голове только крутилась глупая детская считалочка. Летняя считалочка. У каждого из нас было детство, и у Олексы тоже было. И он вместе с мальчишками бегал во дворе, вдыхал запах цветущих каштанов, слушал, как шепчет нагретый солнцем асфальт.
Раз-два-три...
Раз-два-три...
- Олекса, что произошло?.
Дверь медленно открылась и на пороге появилась Маричка. Ее волосы были распущены. Тонкое серое шифоновое платье обернуло ее пестротой маленьких цветочков ткани.
Олекса медленно стал поднимать голову вверх, потом улыбнулся.
- Маричка! - Сказал он. - Здравствуй!
- Олекса, что произошло? Ты сказал, Олеся Тарасовна...
Олекса перестал улыбаться и опустил голову.
- Она в ванной, - сказал тихо он.
Маричка кивнула и пошла быстрыми шагами в сторону ванной. Перед дверью она замерла, а потом открыла дверь.
Олекса услышал удивленное:
- Она умерла!
Маричка быстро захлопнула дверь и пошла на кухню.
- Маричка, я очень рад, что ты пришла.
- Послушай, а почему она в твоей ванной? Сейчас же только семь утра.
- Я пришел в шесть.
- А где ты был всю ночь?
- Неважно.
- Ты?..
- Неважно, Маричка, ты не представляешь, как неважно.
- Слушай, а что делать?
- Не знаю, звонить надо куда-нибудь, наверное.
- Наверное.
- Ну, так что будем делать?
- Не знаю.
- Да, глупо как-то.
- Маричка, а почему ты пришла? Ты не отвечала на звонки.
- Какая разница уже.
- Нет, что-то произошло. Что случилось?
- Так, ерунда.
- Ну что?
Маричка замолчала. Потом сказала:
- Ирена уехала.
- Куда?
- В Латинскую Америку.
- Куда?!
- В Латинскую Америку. Вчера вечером поезд был, сегодня утром у нее самолет. Она уже летит.