Аннотация: Публикую рассказ начинающего, но дружественного автора Кирилла Адольфовича Кашко (К.А.Кашко). Альфред Стравинский разделяет мнение автора лишь отчасти.
В качестве поддержки юным дарованиям, публикую на своей ветке продукт творческого блювонтина от одного начинающего, но подающего надежды, графомана - Кирилла Адольфовича Кашко (К.А.КАШКО). Альфред Стравинский разделяет мнение автора лишь отчасти.
ОСТОРОЖНО! Местами встречается ненормативная лексика и прочие мерзости! 18+
Лето в тот год выдалось какое-то плаксивое. "- Плакса, вакса, гуталин..." От природы исходил запах плесени и жухлых корнеплодов. Всё выглядело мятым, пыльным и напоминало вырванный из школьного дневника листок с двойкой за контрольную по математике. Этот позорный листочек тоже смахивал на краюшку плесневого хлеба с нитевидной гифой в форме красного гуся. Следы преступления я подчистил ещё в третьей четверти - свернул лапчатому шею и припрятал скомканный до размеров пинг-понгового мячика клочок бумаги в ларь с прошлогодней картошкой. Помню, в качестве овощехранилища родня использовала огромных размеров ящик, выкрашенный в тёмно-зелёный цвет. В цехе деревообработки какого-нибудь оборонного завода, откуда вышел родом этот контейнер, поверх его защитного окраса через трафарет нанесли непонятную маркировку, к моей бытности безжалостно полустёртую хроносом. Детские фантазии связывали этот буквенно-цифровой код с инопланетным происхождением объекта, предполагающим романтику освоения межзвёздных далей. Сам же вполне земной короб давно покоился на лестничной площадке, но, в и без того узком пространстве подъезда, всё равно казался мне инородным телом. Хаотично брошенным нерадивыми грузчиками обломком звездолёта - куском космического мусора, который не донесли до помойки при космодроме. Соседи вечно цеплялись штанинами и колготками об его массивную фурнитуру и вполголоса ругались на хозяев неуместного хлама. В этот ящик часто самому хотелось залезть и притаиться, если переполняла детская обида или тоска. Задохнуться я не боялся, кислорода бы непременно хватило - задняя стенка сундука была изгрызена вентиляционными отверстиями, чтобы овощи не прели. Пугало другое: возможность остаться запертым в этой капсуле навсегда, брошенным и всеми позабытым, закрытым на хитрые защёлки и опломбированным, как в страшилках городского фольклора про деревенских детишек, неосмотрительно прятавшихся в ветхих холодильниках "ЗИЛ - Москва".
Проницательность и детская интуиция никогда не подводили меня в постройке верных ассоциативных образов. На самом деле, целую эпоху назад, тару из-под какого-то армейского ЗИПа привёз и поставил в подъезде мой рано вышедший на пенсию дед по материнской линии - подполковник ракетных войск стратегического назначения. С бабушкой они объездили добрую половину Советского Союза и с тремя детьми сполна хлебнули тягот и лишений, помотавшись по военным городкам и полигонам. В ящике с места на место семья перевозила зимние вещи, обильно перекладывая их таблетками нафталина, чтобы вездесущая моль не поела. За годы скитаний деревянные стенки короба пропитались специфическим ароматом, перед которым время оказалось бессильным. Нутро его хранило и источало характерный запах отдела бытовой химии городского хозмага. Тяжёлый бензольный дух отпугивал не только насекомых-вредителей, но и вороватых соседей. Картошка из него тоже отдавала нафталином, но, ничего, мы уплетали её за обе щеки, только за ушами трещало.
Времени у стариков я проводил много, так как родителей по рукам и ногам сковала "работа", с изощрённой упёртостью тюремщика отказывавшая в свиданиях с собственными детьми. Постепенно и я от предков отвык, считая своим истинным домом обиталище пращуров. В дождливую погоду мне нравилось забираться с ногами на зелёный кубик, греть его деревянную поверхность юным задом и смотреть в окно, придаваясь наивным грёзам. Подумать только, ведь совсем недавно, прошлым летом, я был ещё сущим ребёнком! Мечтательно витал в облаках, переполняемый детскими глупостями: Как, например, было бы здорово найти такую же юлу, как у знатоков в передаче "Что? Где? Когда?" Разбить купол из прозрачного пластика и вытащить жокея, лихо перепрыгивающего на лошадке через препятствия. Или, в качестве подарка на День рождения, заполучить от родителей луноход на батарейках, разобрать его и вырвать сердце - моторчик. Потом разобрать и моторчик - самыми ценными в нём были два прямоугольных магнитика. Но в тот девяносто первый всё поменялось. За год я эволюционировал. Незрелые интересы оформились, повзрослели и перенеслись в иные сферы. Теперь меня захватывали строительные патроны, бомбочки из магния и марганцовки, дымовушки из неваляшек и офицерских линеек - невинные по тем временам увлечения, за которые, в наше время, можно запросто схлопотать уголовную статью.
Сидя возле окна, я с охотой листал и разглядывал картинки в журнале "Огонёк", который выписывали дед с бабушкой - другие журналы попросту не попадались под руку. По второму разу отгадывал уже разгаданные ими кроссворды, читал броские и провокационные заголовки, смысл которых слабо улавливал. Скабрёзные подробности личной жизни Ленина казались тогда дикими и не укладывались в детское понимание мира. "Ленин - гриб" - виданное ли дело?! Содержание этих пасквилей никак не соответствовало привычному любому советскому ребёнку образу "вождя мирового пролетариата" и друга всех ребят - по-родному картавого дедушки с добрым прищуром, деликатничавшего с печниками, посещавшего детские ёлки в Сокольниках, а в царских застенках питавшегося исключительно наполненными молоком чернильницами из хлебного мякиша. "Вчера объелся грибов, чувствовал себя изумительно!" - сообщал Ленин в письме к Плеханову. А я ощущал себя подавленным и обворованным...
"- Когда был Ленин маленький
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной..."
Природа рыдала, и плачь её действовал угнетающе. От смытой ливнями пыльцы лужи стояли мутные, с желтоватыми окаёмками. Плескаться в них не хотелось, потому что все опасались кислотных дождей. Солнце в их маслянистой поверхности тоже не купалось, лишь фальшивая радуга из бензиновой плёнки да белёсые разводы от гранул карбида, набросанного детворой. Лето перевалило за экватор, но не торопилось радовать своим теплом отпущенных на каникулы школьников и их хмурых предков. Начавшись со слёз, оно не предвещало ничего хорошего.
Страдая от безделья, за длинные ростки я выуживал из недр ящика вялую картофелину и, по навесной траектории, отправлял её в открытую форточку, словно античный пращник с картинки из "Книги будущих командиров". За неделю тренировок поднаторел в этом деле так, что стал попадать в узкий проём окошка с первого раза. Клубень глухо шлёпался как раз в том месте, где соседка выставляла в мисках объедки для бродячих котов. Иногда снизу доносилось недовольное мяуканье, и я понимал, что пущенный снаряд достиг цели.
Благодаря родителям почти весь июнь я повёл в пришкольном лагере. В конце мая мы с классом вытащили из нашего кабинета парты, а с первыми днями лета заполнили казённое помещение прихваченными из дома раскладушками и матрасами. Создавалось впечатление, что учебный процесс не закончился, а просто перешёл в иную плоскость - из вертикальной в горизонтальную. Все мои друзья и приятели проводили время во дворе, а мне приходилось таскаться в ненавистную школу. Ходить с коллегами по несчастью строем в кинотеатр, пересматривать по сотому разу приключения неуловимых мстителей, торчать на пришкольном участке и пропалывать календулу. Надоевшие за учебный год школьные стены, с портретами утративших актуальность пионеров-героев, только усугубляли тоску. Назидательности во взорах героев поубавилось, словно они выражали молчаливое сострадание нынешней школоте.
Чаще мы бесцельно слонялись на школьной площадке или играли в "плиточки", соревнуясь, кто ловчее отправит щелчком в лунку маленький квадратик из смальты: "Сахарки", "молочки", "синюшки", разные "прозрачки" из цветного стекла, полумифические "шпалы" и прочая инвалюта. Строители облицовывали таким декором стены панельных домов, но для моего города "плиточки" являлись редким зверем и в нашей климатической зоне практически не водились. Все завидовали пацанам, у которых родителя имели хоть какое-то отношение к стройке и могли достать эти бесценные артефакты детства. С друзьями мы часто подолгу стояли с открытыми ртами возле здания горсовета и разглядывали гигантскую цветную мозаику на фасаде, изображающую герб Советского Союза. Он полностью состоял из этих самых "плиточек". О, сколько в этом панно и в том, что оно символизирует, было заключено сокровищ! Герб до сих пор украшает фасад, хотя само "здание" развалилось карточным домиком уже, как четверть века назад. Когда предприимчивые старшие товарищи коммерциализировали увлечение детворы, принявшись торговать раритетами, многие к игре охладели - не всё тогда измерялось деньгами.
В пришкольном лагере тут и там ещё мелькали пионерские галстуки, но в самом начале девяностых алые треугольники на цыплячьих шеях воспринимались, скорее, как анахронизм, являясь предметом колких насмешек. Утренние и вечерние линейки без подъема флага напоминали тщетный шаманский ритуал - лишённое смысла групповое камлание солнцу, в глубокой обиде прячущемуся за пунцовыми облаками и не спешащему выглядывать. Речёвки и девизы отряда, на вроде: "Чебурашка - наш герой. За него стоим горой", откровенно бесили. Раньше у меня были оттопыренные уши, поэтому напоминание о лопоухом мульт-герое только усугубляло детские комплексы. Если бы я знал, что через некоторое время ушастого эгоцентриста и его инфантильного зелёного друга-рептилию продадут японским извращенцам, относился бы к его памяти более трепетно.
Если честно, в двенадцать лет хотелось стоять горой уже за кого-нибудь другого, явно не за Чебурашку и его друзей. Я отметил у себя пробуждающийся интерес к особям противоположного пола. Пока это выражалось исключительно в элементарном любопытстве: "- Оказывается, ОНИ есть! ОНИ уже среди НАС! Интересно, что будет, если дело и дальше так пойдёт? ОНИ же планету захватят!" Отвлечься от этой кошмарной мысли помогала только продукция Донецкого Завода Игрушек. Помимо "плиточек" все мои друзья поголовно коллекционировали пластиковых солдатиков - ковбойцев, индейцев или пиратов с викингами. Тщетные поиски легендарного "раненного индейца" - отсутствующей восьмой фигурки из набора, захватывали меня пока ещё сильнее, чем девчонки. Повзрослев, я узнал, что пронзённого стрелой команча в СССР вообще не производили. Имелись только импортные аналоги, так как штамповую оснастку на солдатиков закупали за рубежом, а на "недобитка", наверное, пожалели денег, дабы не плодить в советских детях излишнюю жестокость и пораженческие настроения.
Июль, как и июнь, стремительно прошёл мимо меня торопливой походкой, учащёнными хлюпающими шагами, прикинувшись невзрачным и промокшим прохожим. Его я даже не успел разглядеть - слишком сильно мы с друзьями тогда оказались увлечены желанием попасть в какой-нибудь видеосалон, которые появились неожиданно и в большом количестве, как грибы после дождя. Один из них располагался в старом одноэтажном бараке - доме культуры "Энергетик". Двери кинозала всегда стояли распахнутыми настежь, но их занавешивали плотными портьерами. Немногочисленные обладатели лишнего рубля сидели и наслаждались зрелищем в душном зале, мы же, через щель в драпировке пытались разглядеть происходящее. На маленьком экране телевизора "Рубин" мелькали чуть различимые кадры, но для полноты впечатлений нам хватало и этого. Естественно нас гоняли. В чём заключалась мотивация бдительных вахтёров, для меня до сих пор загадка. Может пожилые женщины имели долю в бизнесе или заправляли этим доходным делом? Не может же всё объясняться исключительно гипертрофированным чувством ответственности за порученное дело?!
Однажды в помещении Дома пионеров проводили так называемый "видео-фестиваль". Вход - традиционно рубль. С благословения родителей, и я там был. В просторном зале, где в будни занималась секция настольного тенниса, разместили порядка десяти видеомагнитофонов. Возле каждого толпились зрители, и помещение гудело, как улей. Уши мои заложило от нахлынувшей какофонии хрипящих звуков, гнусавого закадрового перевода и гомона зрителей. Слабые телевизионные динамики не справлялись с перегрузками и задыхались в приступе кашля. Я стоял в центре зала ошеломлённый, не зная к кому примкнуть. Начал бегать по кругу, стараясь одновременно посмотреть сразу несколько фильмов. Кино про то, как слушатель полицейской академии Индиана Джонс бился в маленьком китайском квартале с Хищником показалось несколько сумбурным.
В начале августа мама сообщила мне и сестре, что по линии профкома достала билеты на прогулочный теплоход. Вырос я на Волге, но ходить по ней на корабле ещё не доводилось. Спустя неделю мы втроём поднимались по трапу двухпалубного красавца. Сейчас он наверняка догнивает где-нибудь в затоне имени Парижской Коммуны или давно пущен в металлолом. В тот день меня переполняло ощущение чего-то необычного и праздничного - первый позитив, проклюнувшийся через серую скорлупу лета. Впервые наши ноги ступали по твёрдой, чуть покачивающейся металлической поверхности. Мы спустились на нижнюю палубу и расселись на дерматиновой поверхности лавочки. Помещение казалось мрачноватым, электрическое освещение не справлялось, а через небольшие иллюминаторы дневной свет еле пробивался. Располагались кругляши окон достаточно высоко, и Волжские просторы в них разглядеть не получалось. Ещё мама, в свойственной ей манере, беспокоилась, что здесь нас будет укачивать (в детстве с вестибулярным аппаратом у меня действительно возникали проблемы).
Верхняя палуба оказалась гораздо просторнее. Довольные, на свежем воздухе мы с сестрой сразу захотели есть. Мама вручила нам по огурцу и горбушке ржаного хлеба с постным маслом и солью. Не остановившись на этом, мы добили остальные припасы: сваренные в крутую яйца и плавленые сырки. За бортом ничего знаменательного не происходило. Однообразный пейзаж быстро наскучил. Моросил дождь, что делало речную прогулку ещё более унылой. Даже поиграть не с кем - сестра не в счёт. Ни одного сверстника вокруг, только похожие друг на друга пенсионеры в болоньевых плащах и их безучастные выражения лиц, существовавшие, как бы, отдельно от хозяев. Накрывшая меня первоначальная эйфория быстро рассеялась. Я скормил остатки хлеба надоедливым шумным чайкам и пошёл бесцельно слоняться по кораблю. Незаметно, так пролетело почти два часа. Чуду не суждено было свершиться - откуда в жопе алмазы?
Затем каким-то внутренним чутьём я ощутил слабо уловимые вибрации. Исходили они со стороны трапа, который вёл на нижнюю палубу. Из проёма доносилась громкая музыка. Сначала стало просто интересно, а потом возникло ощущение, что я, как всегда, что-то пропускаю. "- Зачем нас мама увела оттуда? Там же самое веселье!"
Я пошёл по направлению к источнику звука, и когда спустился почти до середины трапа, массивная дверь со скрипом распахнулась. Из помещения вылетел всклокоченный и мокрый от пота мужик, чуть не сбив меня с ног. Голову мужика венчала заломленная на затылок серая облоухая ушанка. На его голое тело была наброшена поеденная молью шинель, полы которой развивались суконными крыльями. Из кучерявых зарослей лобковых волос выглядывал съёжившийся на холоде зачирыш и, словно бородатый Карлик-нос, надвигался на меня. Мужик протиснулся мимо меня наверх, даже не обратив внимания.
- Фу, бля! Фу, бля! Полный атас! Идите, вы все на х*й! - бубнил тип себе под нос.
Сквозь заглушающую человеческий голос музыку из тёмной бездны трюма ему вслед неслось:
Тот только отмахнулся рукой и помчался, пританцовывая ламбаду, дальше, перемахнул через бортик и, в чём был, плюхнулся в воду. Слетевшую в падении шинель понесло вниз по течению, а мужик по-собачьи поплыл в сторону берега.
Собственные непослушные ноги сами сделали ещё пару шагов по ступеням, унося вниз. Чёрный проём двери словно засосал меня с причмокиванием. Тяжёлая стальная створка захлопнулась за спиной, подтолкнув вглубь влажного и липкого пространства. В нос шибанул высококонцентрированный запах мочевины и мускуса. Сквозь слои густого сигаретного дыма пробивались лучи светомузыки: Зелёный, синий, жёлтый, красный. Внутри фонарей, не в такт мелодии, мигали лампочки. Крутился и пускал световых зайчиков зеркальный шар, подвешенный к потолку. Гремел припев залихватской песни:
От диких ритмов всё вокруг содрогалось. Меня облепили мокрые от пота туловища. Их обладатели не замечали пришельца и продолжали корчится в судорогах, мало похожих на танец. Не видя под ногами поверхности, я наступил на что-то мягкое - оно разразилось животным визгом и метнулось прочь. Кто-то заголосил:
- Вот она где притаилась! Лови её, лови!..
Сначала я подумал, что крики обращены в мой адрес и дико напугался по этому поводу. Находившиеся рядом человеки начали суетиться и толкаться, кто-то, в суматохе, сильно пихнул меня. Невольно пришлось опуститься на карачки. Оказалось, ловили вовсе не меня. Из-под ближайшего столика в мою сторону глядели два испуганных кошачьих глаза, оба с пятикопеечную монету. За этим столиком никто не сидел, но на его поверхности громоздилась батарея початых бутылок. Я пополз в сторону неожиданного убежища, а то могли затоптать. Чёрный кот (или кошка, разобрать было сложно), зашипев, молниеносно исчез. Всё происходящее сопровождалось бравыми ритмами песни и хриплыми воплями её исполнителя:
Глаза понемногу привыкли к полумраку. Стали различимы картинки происходящего, тем ни менее я ничего не понимал. Всё выглядело каким-то неестественным. Окружавшие меня сцены напоминали ожившие слайды диафильмов. Персонажей словно нарисовали художники-мультипликаторы. Их движения и диалоги тоже были какие-то двухмерные, как в только ставших входить в моду комиксах, что ли:
За соседним столом группа суровых мужчин безостановочно чокалась гранёными стаканами и молча пила, шевеля кадыками. Они чокались и пили, чокались и пили. Не закусывали, только занюхивали: Погружали носы друг другу в немытые волосы и с шумом пылесоса втягивали воздух. После этого на окаёмках ноздрей у них оставались налипшие хлопья белой перхоти.
- Глеб, - спросил тот, что помоложе, - не зря ли мы засиделись за столом?
Лицо мужика, к которому он обращался, время и нехорошие излишества безжалостно перепахали глубокими бороздами морщин.
- Не зря, Володя, не зря. Изловим гадину - считай жизнь со смыслом прожита! - морщинистый достал откуда-то из-под лавки большой стоптанный валенок и помахал перед лицом собеседника. - Видал, что припас? Наливай давай, Шарапов, не еби мозга!
- Глеб, Глеб, - дёрнул морщинистого за рукав другой приятель. - Хрен бы с ней, с кошкой этой! Смотри лучше, что я могу! - тщедушный мужичонка в круглых очках проворно вскочил на стол, расстегнул ремень и приспустил мешковатые штаны. Окружающим предстал хилый бледный зад, покрытый мурашками.
К заднице очкарика поднесли чадящий факел. Иллюзионист прогнулся букой Зю, по-петушиному упер в бока согнутые в локтях руки и захлопал ими:
- Ку-ка-ре-кууу! - поднатужившись, с треском непрогретого дизеля, пустил ветра.
Что-то сразу пошло не так - произошёл эффект обратного удара. Такая ситуация хорошо известна опытным сварщикам. При ней газ начинает сгорать в направлении, противоположном своему истечению. Скорость его сгорания оказалась выше скорости подачи, от чего прямая кишка бедолаги внутри воспламенилась. Прозвучал резкий хлопок, и всех обдало ошмётками плоти, перемешанными с какахами. Пара капель долетела и до меня, но на одежду не попала. Я с облегчением выдохнул - мамка могла наругать за измаранную куртку.
- На пердёж, клюёт Рыба-Ёрш, а на ссаку, клюёт рыба всяка! - многозначительно заметил кто-то из присутствующих.
Довольный потехой, Глеб утёрся клочком газеты, на которой давеча шелушили воблу. Как на сфинктере ануса, по его лицу в разные стороны побежали шкодливые лучики морщинок:
- Шишел-мышел, пёрнул, вышел. Кто занюхал - тот и бздюхал! Не ссыте, прорвёмся, опера, - констатировал он. - За это и выпьем!
Все опять потянули стаканы к разливающему и хлопнули мутного пойла ещё по одной. Затем закусили бутербродами - тонкими ломтиками ржаного хлеба, густо намазанными гуталином.
С другого бока загрохотало от топота нескольких пар ног, заглушая веселье выпивох. Послышались ликующие возгласы:
- Посудину тащи, толстомясую изловили! Мала куча, мала куча, куча-мала! - группа пожилых мужчин, с явно приклеенными фальшивыми бородами, волокла за волосы опутанную пеньковыми верёвками полненькую девушку с розовой, как у поросёнка, кожей.
Светомузыка отблесками отражалась на поверхности целлюлитных ляжек пленницы. Одурев от происходящего и перенесённых побоев, она бормотала что-то по-английски. Её слова терялись в растрёпанных волосах. Перепачканные соплями, они свисали сосульками. Я не мог разобрать девичьи мольбы, уловил только знакомые по начальному школьному курсу английского: perestroyka, glasnost, balalayka... Рот жертве, в спешке, заткнули жёлтым теннисным мячиком.
Девушку силком впихнули в огромных размеров медную кастрюлю без днища. К ручкам посудины привязали верёвки и, с помощью механического ворота, подняли к потолку. Через край посудины свешивались и нелепо подёргивались в воздухе полные ноги. Нижнее отверстие в чане заполнила круглая молодая попа.
Они принялись щекотать несчастной пятки ивовыми путиками и хлестать ими по ягодицам, от чего её попа моментально побагровела. Сверху доносилось только недовольное хрюканье. Один из старцев изловчился и, кряхтя, подпрыгнул вверх с вытянутой рукой. Пальцем он попал в анальное отверстие пленнице. Из пробоины на собравшихся хлынул поток воды. Сам старик переломился в корчах от приступа радикулита и, мучимый спазмами, принялся крутиться по полу в нижнем брейке.
- Братия, омоем плеши свои в росе полуночной! - зашумели остальные и наперебой ринулись в эпицентр водопада.
- Без суеты, товарищи! - скомандовал самый длиннобородый. - Кончай драчки-собачки, не на партийном пленуме. Станьте в круг, возьмитесь за поручни, закройте глаза, дышите глубоко... Не подглядывайте, товарищи!..
Не обращая внимания на слова председательствующего, покрытые пигментными пятнами тела только плотнее сгрудились и начали корчится под тучей молодого мяса, орошаемые золотым дождём. Сладострастники касались друг друга обвисшими складками дряблой кожи, запрокидывали головы с открытыми воронками ртов, высовывали языки, ловя янтарные капли. Некоторые изображали полоскание ротовой полости, другие - наполняли ладошки и плескались, как малые дети:
- Капитошка, капитошка!..
По заднице толстухи прошла волна мелкой дрожи, поток иссяк. Один из дедков - моложавый, с нелепым родимым пятном на лысой макушке, подсадил коллегу, и тот затолкал в попку жертве 3-х копеечную монету:
- Ну-ка, давай с сиропчиком!..
Но попка лишь протяжно бзёхнула и выбросила в ответ две денежки номиналом по копейке, а затем тонкой струйкой полилась жидкость без цвета и запаха. Набежало не более, чем на полстакана. Опять что-то в аппарате, видать, заклинило. Хорошо, хоть сдачу вернула.
Неодобрительно покачивая головами, бесноватые старики спустили девушку вниз и окружили, плотно сомкнув ряды. В просветах замелькали их дряхлые седые лобки и муди.
Какой-то замешкавшийся старикашка пытался пробиться сквозь толпу:
- И мне! И мне! - умоляющим тоном скрипел он.
- У тебя нос в говне! - злобно обломили его собратья. - Кто первым встал - того и тапки!
По очереди они принялись тереться вялыми гениталиями о лицо девушки. Яйца старцев походили на теннисные мячики в ветхой, щетинистой мешковине. Положив лиловую мошонку на переносицу девушке, один из них поинтересовался: "Do you like your new Grandma`s glasses?" Та только кивала головой и мычала в знак одобрения. Закончилось всё актом группового писсинга. Мутные струи чуть лились на несчастную из неисправных простатитных кранов. На такое фиаско старики хором затянули жалостливую песню:
"Хрен ты мой опавший,
Хрен мой омертвелый,
Что лежишь, согнувшись,
Ты в штанине левой?
Раньше ты был сильный,
Был ты благородный,
А теперь стал хилый,
Стал мочепроводный.
И в крючок согнувшись,
Пожелтевши в доску,
Ты напоминаешь
Жеванную соску.
Больше не придется
Так уж наслаждаться
Только остается
Между ног болтаться".
В коллективном потуге, две пары сведённых в подагре рук, кое-как, перевернули кастрюлю на бок. Потом те же старики с силой пихнули её в борт. Посудина неровно покатилась в сторону сцены, танцующие расступались. Девчонка билась то ногами, то головой о грязную поверхность пола. Из-за хрипящей колонки Radiotehnika в её сторону метнулась большая тёмная тень. Огромных размеров НЕЧТО схватило когтистой лапой жертву за щиколотку. С силой, как ватную куклу, выдернуло деваху из кастрюли и утащило за динамик. Было жутко. Молва потом приписала, что бесноватая партийная номенклатура истязала таким образом молодую демократическую Россию на своей геронто-вечеринке, а затем бросила на съедение вечно голодной кровавой гэбне.
В это время софиты осветили небольшую сцену, на которую под звуки фанфар выскочили двое молодых дядек в брутально-брейкдансеровских костюмах. Смотрелись они, как два Запорожца, заляпанных переводилками, но так ярко и оригинально, что взгляд оторвать трудно. Раньше, по крайней мере, я такого нигде не видел, даже по телеку. За ними высыпало трое групиз из подтанцовки - все в колготках, натянутых до пупа, и со стрижечками короткими, две тётки и парень. Центровые артисты закрутились в лихой хореографии, запели банальные песни про разные иностранные города: Париж, Лондон - из зэ кэпитал оф Грэйт Британ, Дели, Знойный Истамбул и девчонку из Америки - Саманту Смит, наверное. Что-то у певцов, упорно старавшихся походить на заграничных, пошло не так с фонограммой. Музыка резко оборвалась, а эти караси продолжали вихляться и биться на сцене, беззвучно хлопая ртами. Тот, что пофриковатее, влепил с размаха звонкую оплеуху другому:
- Лошара ты, Огурцов, не мог с фанерой дело до ума довести!..
Драчуны перенесли свои разборки за кулисы, а их сменил некий патлатый, но миловидный, пэтэушник, певший плаксивые песни про малолеток. На стенания эти, женская половина зала отреагировала шквалом визга, которым хоть мертвецов из могилы поднимай. Следом выступил щупленький дядька пигмейской внешности, надрывавшийся со сцены о том, что ему, дескать, больно и боль эту он удержать не может...
Вдруг в конце коридора распахнулась дверь. Образовался яркий прямоугольник, от чего я чуть не ослеп. Тут же мне стало не до Голубого огонька. В проёме двери высился отчётливо различим подтянутый силуэт военного. Человек в форме офицера Советской Армии вступил в бездну. Из света во тьму шагнул сначала один хромовый сапог, затем другой. В блеске начищенных голенищ, как в зеркале, отражались извивающие тела. За военным, хвостиком, суетливо увивался рядовой в "песчанке" и грязных кирзачах:
- Тарищ младший лейтенант, может, ну его в елду. Не ходите вы сюда, дюже место погано... - ординарец пытался ухватить офицера за ремень, но тот лишь отмахивался от него, как от назойливой дрозофилы.
- Отставить, рядовой Мухин, исполняйте свои непосредственные обязанности! - он толкнул солдата в грудь, от чего тот понуро опустил голову, захныкал и убрался за дверь.
Со странной и немного придурковатой улыбкой на лице мамлей уверенной походкой двигался вперёд, не замечая потных тел. Своими бирюзовыми и по-детски наивными глазами он обводил зал в поисках свободного столика. Проверил хорошо ли сковывает фигуру портупея, одёрнул на себе китель и снял фуражку. Из кармана брюк военный достал пионерский галстук и вытер взмокший лоб. Расчёской зачесал волосы назад, а красный треугольник отбросил в сторону - тот парашютиком опустился на столик, за которым сидели грузные женщины средних лет. Бабы были абсолютно голыми, все сплошь с дурацкими завитушками на голове и мелированные под блондинок. По виду, эти четыре болонки напоминали торговок импортными шмотками с нашего городского рынка - сущие ведьмы! Одна из них схватила галстук и поднесла к лицу. Шумно втянула носом исходящий от него аромат одеколона "Спортклуб", затем, воровато оглядываясь, чтобы не заметили подруги, скомкала его и запихала себе в кустистые заросли промежности.
Не найдя другого свободного места, офицер направился в сторону столика, под которым прятался я. Сгрёб пустые бутылки на пол и уселся на лавку. Вальяжно закинул ногу на ногу, щёлкнул именным портсигаром, украшенным витиеватым вензелем, достал папиросу и гильзой постучал по серебряной крышке. Закурил, выпустив густое облако. Дым слился с уже витавшими в зале сизыми клубами. Я напуганным зверьком забился в противоположный угол, чтобы лейтенант не задел своими сапожищами. Было очень боязно, что моё укрытие раскроет местная публика.
В это время умыкнувшая платок бабища поднялась со своего места и направилась в нашу сторону. Шла, потрясывая грузными бёдрами. Её отвисшие груди, как два бурдюка с кумысом, болтались из стороны в сторону. Из щели между ног выглядывал уголок атласной материи - команда мятежного броненосца подняла красный флаг и утопила всех офицеров в море... Бесцеремонно баба уселась рядом с военным, притёрлась к нему потной ногой и попросила закутить. Я краем глаза следил за происходящим, а за мной наблюдала отвратительного вида лохматая морда с высунутым алым языком. Её глазки так и сверкали в темноте. Куриные гребни половых губ чуть подрагивали - она силилась мне что-то сказать:
- Чё зыришь?.. Ты пионер? - с трудом прочавкала щель.
- Да...
- Пиз*а! Мальчик, ты романтик?
- Да, а ты кто?
- Конь в пальто! Я - Батька Махно, смотрю в окно, но для тебя, гадёныш - Нестор Иванович! Кстати, это к делу не относится, не перебивай старших. Страшную клятву советского пионера помнишь?
- Помню...
- Я тебя избавляю от неё!
- Почему?
- Ну вот, а говорил, что романтик. Да потому, что Я скоро всему приду! Дети в сарае на старой фанерке делали шилом аборт пионерке. Рядом стоял виноватый вожатый, плод он прикончил совковой лопатой! - мохнатка залилась булькающим смехом, разбрызгивая белёсые выделения.
Ведьма в это время о чём-то ворковала с офицером. Запускала когти ему в шевелюру, а второй рукой елозила по своей лохматой кураге. Погружала в её влажную пасть пальцы, теребила носик-клитор, спрятавшийся под складками капюшончика. Гладившая офицера рука скользнула вниз и начала расстёгивать брючный ремень на форменном галифе. Ведьма нагнулась и припала лицом к паху мужика. Бешенная мочалка её кудрявых волос заелозила вверх-вниз, как в стихотворении про Мойдодыра. Тётка, то, как сомик по стенкам аквариума, скользила по стволу губами, то заглатывала член по самые яйца, щекоча мошонку языком. Из гортани ведьмы вырывались квохтающие звуки и протяжная икота. Я подумал, что она хочет офицерскую письку съесть. От этой мысли стало не по себе, а по моему телу побежали мурашки. Дудончик и бубенцы сжались в трусах от страха и предательски зазвенели.
Остальные вакханки тоже поднялись со своих мест и медленно пошли в сторону нашего столика:
- Какой молодой юноша! - мурлыкали лярвы офицеру. - Вы, что же сидите в сторонке? Все дамы хотят потанцевать с вами, а вы скромничаете. Скромник нашёлся...
Они облепили мужчину со всех сторон, принявшись шарить по его телу. Мне показалось, что они чего-то ищут в складках его формы. Может хотели таким образом выведать какие-нибудь военные тайны или найти пакет с секретным донесением? Кто же их, ведьм, знает?!
- Смотри, - сказали Первая, - а безымянный палец-то без кольца...
- Ой, и точно! - изумилась одна из её товарок.
Она стала облизывать палец, как леденец на палочке, а потом с хрустом откусила его. Лейтенант дёрнулся всем телом и заорал от боли. Поднёс руку к лицу, не веря в произошедшее. От увиденного издал истеричный бабий визг, перейдя на высокий фальцет. Первая оторвала свою голову от ширинки - всё лицо её было измарано в крови. В зубах она сжимала консультирующий член, а тот извивался, брызжа красными струями в разные стороны.
Ведьма выплюнула половой орган изо рта, схватила и кинула им в одну из подруг:
- Cифа, ты водишь! - обрубок ударился ей о грудь, оставив липкий след.
Кинувшая, истерически захохотала и, словно маленькая девчонка, захлопала в ладоши:
- Сифа, сифа!
Упавший на пол писюн выглядел жалко и продолжал дёргаться, отпавшим хвостом ящерицы.
Та, в которую бросили увечным детородным органом, не осталась в долгу и метнула в подругу откусанный палец лейтенанта:
- Сама сифа!
Две другие шаболды хором воскликнули:
- Вот уж, нет! Под эту дудку мы плясать не намерены! - они, как наездницы, по команде запрыгнули стонущему офицеру на плечи - одна на левое, другая на правое, и начали тереться влажными промежностями о шёлковый рисунок погон и маленькие лейтенантские звёздочки.
Младший лейтенант не переставая стонал, заглушая музыку криками боли и скверными проклятиями:
- Больно мне, больно, бля! Не могу удержать я боль, сука! Отставить бабавщину и неуставные издевательства!.. - на его вопли, с любопытством, вынырнуло из-за кулис удивлённое лицо давешнего пигмея-певуна.
Первая бабища ухватила лейтенанта за загривок и с размаху стукнула пару раз лицом о столешницу:
- Заткнись, кобель. Я твоей любви ни капли не хочу - насытилась!
Изуродованной рукой лейтенант незаметно выудил из кармана пропитанных кровью галифе гранату Ф-1. Ведьмы слишком увлеклись глумлением над советским офицером и не заметили опасности. Трясущимися окровавленными пальцами он стал разгибать усики предохранителя на запале "лимонки". Я в спешке пополз по-пластунски под столами и лавками в безопасное место - догадывался своими детским мозгами, чем может закончится дело. За спиной прогремел взрыв - я обернулся. Только две пиз*ы с влажным звуком упали на погоны геройски погибшего младшего лейтенанта: шлёп, шлёп...
"- Об этом скальды обязательно сложат песню! - подумал я".
Тут толпа в центе зала подалась в стороны. Невысокий дядька в папахе и генеральской шинели до пят вывел под уздцы маленького пони. На таком же я катался верхом, когда в наш город приезжал кочующий цирк-шапито. Захрипели колонки, и ведущий этой вакханалии объявил:
- Внимание, господа и дамы, перед вами выступает заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР, есаул Газман Олегов! Сегодня он под ритмы ламбады исполнит двойное сальто и будет метать ножи в живую мишень!
Газман проделал замысловатый реверанс, скинул шинель и лихо крутанул клик-кляк. Публика утопила его в овациях. Казак выхватил из ножен шашку и принялся выписывать ей замысловатые выкрутасы с проворством шаолиньского монаха, разогревая и заводя толпу. В это время сподручные распинали его лошадку на дощатом щите.
- Смертельный номер! - анонсировал ведущий.
Циркач подбросил шашку, перехватил её, как копьё, и бросил в коня! Отпидоренная латунная гарда рукоятки и клинок блеснули в свете дискотечного света. К моему счастью шашка в лошадь не попала, а со свистом рассекла воздух и воткнулась в сантиметре от уха несчастной гужевой скотинки. Мысли эскадроном пронеслись в моей голове:
"- Есаул, есаул, шашкой бросил в коня... Лучше бы просто пристрелил, а не издевался над лошадкой... Это тебе не шахер-махер с красавицей Икукой крутить и не шуры-муры с Ланфрэнланфрой Лантатитой..."
Мои раздумья прервало жалобное и болезненное кряхтение где-то над головой - я оказался под столиком, за которым совершал непонятные мне иррациональные действия пожилой мужчина. С астматической одышкой он намурлыкивал себе под нос какой-то блатной шансон. Его внешность казалась смутно знакомой. У него было круглое порочное лицо и глаза с гадливым прищуром, а ещё дурацкая причёска, типа, я дрочил - меня вспугнули. Обрамлённая редкой седой шевелюрой лысина и борода лопатой (усов не было), делали его похожим на классика отечественной литературы. С тех пор прошли года, и только недавно я вспомнил, что неоднократно встречал это лицо на страницах журнала "Огонёк" - это был какой-то советский "узник совести". Чем уж он провинился перед совестью, раз она сковала его узами, я не знал. Наверное, примерно за то и взяла, что он тогда при мне вытворял. Еба*ь в буквальном смысле советскую действительность мог только абсолютно бессовестный человек - он лежал на лавке и трахал старую фуфайку. Ритмично двигал мосластой жопой, втыкая ватнику в карман. Узник совершал сбивчивые фрикции и, вперемешку с песней, нес нелепицу, адресованную предмету его вожделения:
- Ты, бля, ещё попомнишь тот день, когда из-за тебя Ивана Денисовича раком в корпусе ставили. Это тебе за Архипелаг, а это за ГУЛАГ. Премии моей Нобелевской возжелала, сука? Вот тебе премия! На ещё! И ещё, и ещё! Бля, бля, бляяяяя!!! - оргазмируя, он мученически застонал.
Окончив акт, мужик опасливо огляделся и кислодрищно бздонул прямо в рукав фуфайки. Жадина накрылся ей с головой и просидел так несколько минут, вдыхая собственный запах. Потом он скинул её, обессиленно распластавшись на лавке.
- Чего притихла? - обращался он к фуфайке. - Ведь ты именно этого хотела! И не смей врать мне, я знаю, что ты ТАКАЯ, не первый год вместе живём. Не молчи, поговори со мной. Обиделась, что ли? Дурочка, я же люблю тебя, хоть часто и гажу в душу. Перестань хныкать, как целка...
Бородатый принялся успокаивающе поглаживать рукой по стёганным складкам ватника, теребить пальцем потрескавшиеся пуговки, чуть держащиеся на ветхих ниточках, скоблить ногтем сальный нарост, скопившийся за долгие годы носки на поверхности ткани. Чуть слышно он приговаривал ей на ушко:
"Жил в деревне старый дед,
Делал сам себе минет.
Возле каждого куста
Сам себя имел в уста".
Рука его скользнула в карман телогрейки, тот самый, в который он несколькими минутами ранее наструхал, и стала там шарить. Потом резко выдернул ладонь, осматривая её - она была вся измарана эякулянтом, напоминавшим детсадовскую манную кашу с комочками.
- Что же это такое, молофья, что ли? - растерянно запричитал кощун, понюхав руку. - С кем ты развлекалась в моё отсутствие, шалажовка? Стоило мне отлучиться, как ты под другого легла! С Димкой Сахаровым баралась, что ли?
В приступе животной ярости мужик начал жестоко избивать и без того истерзанную вещь. Сначала месил кулаками, а потом бросил на пол и принялся топтать. Фуфайка только тихо попискивала от боли и роняла скупые слёзы. Мне стало обидно за неё - какая ни есть, а всё же женщина. В детстве меня всегда учили уважительно к ним относиться, поэтому я и сейчас не переношу вида ноющей бабы - тут же хочется заткнуть скулёж.
Чтобы прекратить издевательство над стёганкой, я схватился за её грязный рукав и, что есть силы, резко дёрнул на себя. Она выскользнула из-под ног ошалевшего садиста. Тот не удержал равновесия и с криком обрушился на пол:
- Я буду жаловаться, я - директор музея Памяти жертв политических репрессий!..
Падая, гад ударился виском об острый дюралюминиевый уголок на лавке, дернулся пару раз всем телом и затих. До сих пор об этом не жалею. Всё равно говно был, а не человек.
Из неосквернённого кармана ватника выглядывал краешек белого листа. Я двумя пальцами вытащил мятый клочок и развернул его. Это была черно-белая листовка с изображением рабочего в спецовке и каске. Он указывал пальцем вверх и с видом тёртого жизнью наставника назидательно поучал: "Вульва, Клитор и Влагалище - твои верные товарищи!"
Меня чуть не стошнило. В центре листка красовался коричневый Тянитолкай с вкраплениями непереваренной помидорной шкурки и семечек болгарского перца.
"- Так вот ты где приютился?! Айболит тебя обыскался. Шли какашки по дороге - увидали чьи-то ноги. Побежали в тубзалет. Жопа есть - бумаги нет!.."
Пятно расползалось объёмной морской звездой неправильной формы в разные стороны. Запах от него исходил соответствующий и лишал всяких сомнений, относительно природы происхождения. Листок мною был тут же отброшен в сторону. "- Не судьба, попасть Тянитолкаю в Страну Белых Людей, пусть отправляется обратно в свою Африку!" Кто такие Вульва с Клитором я узнал позднее - нормальные оказались ребята! Я с ними нашёл общий язык и даже подружился. Слово "влагалище" мне показалось тогда величественным. Как "будущее" или "сокровище". Так и хотелось крикнуть во весь голос: "В светлое ВЛАГАЛИЩЕ идём, товарищи!" Бережно, но с некоторой брезгливостью, я свернул фуфайку и запихал глубоко под лавку - в уголок, чтобы никто не уволок.
В это время со сцены снова раздался пронзительный писк микрофона, а потом голос диск-жокея:
- Атас! Эй, веселей, рабочий класс! Танцуйте, мальчики, любите девочек и не только! Объявляется Чёрный танец. Кавалеры ангажируют дам и не дам! Налетай, мужики!
Вся мужская половина на нижней палубе пришла в дикий восторг, выражая его улюлюканьем и обезьяньими визгами. Женщины стали в ужасе метаться по трюму, изворачиваясь от объятий разгорячённых бабуинов. Уже попавшиеся пытались выскользнуть из потных лап. Те, кого поймали, молили о пощаде. Не понятно было, всерьёз они или просто кокетничают. Дамам выкручивали руки, их хватали за волосы, хлестали пощёчины, отвешивали оплеухи, раздавали тумаки, заслоняли рты ладонями или пихали туда эрегированные члены. Одним словом, мужчины вели себя не как истинные джентльмены. Началось массовое брутальное совокупление, толпа забурлила в общем клубке перепутанных лиц и тел. Вагины и анальные отверстия с треском разрываемого флага разверзались от двойных проникновений. Фистинг, кровь, говно и семя... Женщины нараспев рыдали:
"Ох, уе... ох, уехал мой любимый
Прямо сра... прямо с раннего утра.
Палец в же... палец в желтеньком колечке
Запер де... запер девку на века.
Ну и ху... ну и хуже мне не стало.
Неман ди... Неман - дивная река.
Как я бу... как я буду с ним купаться?
С толстым ху... с толстым худенька така?!"
В толпе начался какой-то безумный ни то карнавал, ни то данс-макабр. Мельтешили нарождающиеся герои совершенно новых сказок, торопясь занять в детском сознании место привычных анимационных образов: Отмеченное печатью порока лицо несовершеннолетней падчерицы Залупушки, строило блудливые гримасы, на гортанном наречии выкрикивал что-то про национальный суверенитет Северокавказских республик кривоногий и кривой Мандадыр, пожилой скопец Мальчик - гуттаперчевый пальчик воротил еб*льце и показывал оттопыренный фингер-фак одеревеневшему от возмущения Защекунчику, на Чудо-Печке, с раздолбанным дымоходом, восседала зарёванная мужеподобная Царевна-лесбияна, бесновались в цветных чулках на головах и гоготали пиз*окрылые Пуси-лебеди...
Среди прочих уединённо сопели пока ещё немногочисленные гомосеки - эти вечные нонконформисты. Смурные, закалённые в огне анальных конфликтов, вафлёры-диссиденты и совсем юные дуплетисты-романтики - исследователи межбулочных пустошей. Они соревновались в экспериментаторстве над своей физиологией - активно готовили друг друга к ректальному апокалипсису. Один содомит вставил молодому пидорку в уретру стебелёк ромашки и гадал на "любит - не любит":
"Геи в озере купались,
Геи попами толкались.
Пидор гея подтолкнул,
Пидарёнок утонул.
Он лежит на дне не дышит.
Только попою колышет... "
"- Вот так всегда - пидоры выясняют между собой отношения, толкаются жопами, меряются гениталиями и весом тестикул, а крайними остаются дети, пусть даже нетрадиционной сексуальной ориентации. Интересно, какая статья этой публике положена по будущему уголовному кодексу?.."
В суматохе и гомоне голосов прорезался радостный возглас:
- Глеб, я поймал её, поймал! - давешний моложавый мужичок с дурацкими усиками пробирался сквозь толпу к своему столику. Усики заметно отставали. В поднятых руках он сжимал извивающееся живое существо. Когда тот, кого называли в компании Володей, проходил мимо меня, я разглядел прихваченную за шкирку чёрную кошку. Она старалась царапнуть Володю и на кошачьем языке слала мучителю проклятья.
- Вот она, голубушка, попалась! Теперь никуда от нас не уйдёт! - довольный Шарапов демонстрировал трофей.
- Тащи бегом банку с малиновым вареньем! - скомандовал Глеб одному из своих подручных, и тот пулей метнулся, скрывшись в клубах дыма.
С хитрожопой ухмылкой на лице Глеб взял из рук Володи извивающееся тельце:
"Сидит кошка на заборе,
Мочит письку в ацетоне.
Химия-химия!
Писька стала синяя! "
Кошка пыталась извернуться и укусить его за палец, но ей это не удавалось. Кто-то из кодлы передал садисту стоптанный валенок. Глеб принялся запихивать котейку головой вперёд в войлочное голенище.
- Теперь не поцарапаешься, падла! - хриплым прокуренным голосом приговаривал живодёр. - Давай варенье! - он выставил руку, и ему в ладонь плеснули малиновой жижи из банки. Глеб задрал кошке хвост и обильно помазал задницу животного приторным лубрикантом. - Ну, кто самый смелый? Чего робеете, опять всё самому за вас делать?
Недовольный нерешительностью своих коллег, Глеб протянул валенок с кошкой Володе. Тот растерянно отступил на шаг. По всему было видно, что не ожидал подобного поворота событий:
- Глеб, может не надо? Как же Эра милосердия о которой мы все мечтали? Разве это приблизит её наступление?
- Малодушничаешь, Шарапов? Не дрейфь, мы с тобой за это по ордену получим, а родная страна сможет спокойно уснуть после мирного дня трудового. Не будет ей всякая пакость больше над ухом орать по ночам! Держи валенок, говорю, да покрепче, покрепче! Если она выбираться начнёт - обратно запихивай.
Володя картинно замахал перед собой руками и с опрокинутым лицом бросился прочь. Опрокинутое лицо, как и усы, поспешили за ним.
Поняв, что на молодого напарника рассчитывать не стоит, Глеб ещё раз окинул оценивающим взглядом потупленных товарищей:
- Пасюк, ходь сюды! - скомандовал он. - Расчехляй свой аппарат, первым будешь. Без разговорчиков мне - это не просьба, а приказ!
Дородный детина безвольно подошёл и со вздохом обречённости спустил штаны. На пол упал его багровый конец, глухо стукнув о железо палубы. Пасюк принял валенок и с просящим тоном обратился к старшему на суржике:
- Глиб Иванович, ви допоможите, хоча-б. Пидтримайте валянок, будь ласка.
Шарапова в это время выворачивало наизнанку. Он стоял на карачках и содрогался от рвотных спазмов. Под ним скопилась большая пёстрая лужа. Мне он показался тогда походим на Старика - Хоттабыча, ёрзающего на персидском коврике - того и гляди взлетит.
В войлочном плену неистово орало животное. Не было больше сил переносить эти полные ужаса и боли вопли измученного существа. Я выбрался из своего убежища и помчался в сторону живодёров. В голове фальцетом звучал припев из детского фильма:
"На высоком там, на бережке.
Продает старик кота в мешке.
А в мешке такая темнота,
А я куплю и.., и выпущу кота."
Приблизившись, я выхватил валенок из рук растерявшегося Пасюка и ринулся в сторону диджейского пульта. Со всех сторон вслед мне неслись крики недоумения: "Откуда здесь ребёнок, кто пустил сюда ребёнка?" Голые мужчины стали стыдливо заслонять причиндалы руками, оставили измученные женские тела и принялись искать верхнюю одежду, чтобы прикрыть срам. Геи на всех четырёх конечностях бросились в рассыпную:
"Пацаны, пацаны -
Вы держите штаны,
Вы держите штанишки, мальчишки!.. "
За микшером глумился горбатый мужик в футболке с надписью "The Karр's". Наверняка, он был главарём всей этой шайки-лейки. Я добежал до ди-джея и вырвал из его рук микрофон:
- Что же вы творите, бандиты!? - закричал я, вытирая выступившие слёзы отчаяния.
- Мы не бандиты! Мы - благородные пираты! - раздались в ответ возмущённые возражения в зале.
Ведущий деликатно забрал у меня микрофон и воркующее, с приторной ухмылкой, парировал:
- Мы-то? Мы-то понятно, чем занимаемся. Мы не сеем, мы не пашем, мы валяем дурака: С колокольни хером машем, разгоняем облака. Мы страну просераем и проябываем. А вот ты чего тут ошиваешься? Почему не в школе?
- Как? Вы не знаете?! Каникулы, вообще-то! - растерялся я от такой постановки вопроса. - Эх ты, дядя...
- Каникулы у него! Посмотрите только, граждане. Все работают, а у этого каникулы! Хватайте мальчонку! И чтобы тихо!..
Толпа двинулась в мою сторону. Я прижал к себе валенок с рвущейся наружу пушистой начинкой и попятился назад. Меня совсем оттеснили в угол. Спиной я ощутил стальную и холодную поверхность корабельной переборки. Другого выхода не оставалось, как биться насмерть. Бросив валенок, я выхватил перочинный ножик. Обкусанный до мяса ноготь никак не хотел подцеплять выемку на лезвии. Кое-как я высвободил клинок и выставил нож перед собой:
- Ну, подходите, гады, кто первый?
Толпа шарахнулась. Как волна волжского прибоя отхлынула назад, оставляя после себя желтоватую пену цвета стариковской урины.
- Что вы его боитесь! - заорал горбатый, сам не решавшийся вступать в драку. - Не видите, пацан ссыт! Кончайте с ним! Я научу вас, как это делается!
Свободной рукой я нащупал в кармане скрутку из двух болтов и гайки, между которыми был запрессован охотничий порох. С всего размаха кинул бомбочку об пол, в ноги врагам: "А ля гёр ком а ля гёр!"
Взрыв получился громким - начинки я не пожалел. Один болт отлетел в лицо ди-джею и застрял в глазной впадине. Главарь закрутился волчком от боли, прижимая ладонь к окровавленной глазнице:
- Ой... чем это он меня... Уволю всех! Ааа! Всё будет сказано, рассказано! - только и успел взвыть горбатый, упав замертво.
Второй болт, со свистом, пролетел мимо меня, оцарапав щёку.
- Кто ударил шефа?! Грубияны! - зашумели извращенцы. Смерть заводилы немного отрезвила упырей, но через мгновение толпа опять пришла в движение:
- Косой, косой! Пуляет колбасой! Меткий глаз, косые руки, жопа тянется к науке! - потная масса напирала.
Кроме перочинного ножа, другого оружия у меня не осталось.
- Ну, кто ещё хочет попробовать комиссарского тела? - я зажмурил глаза и резкими движениями несколько раз полоснул павловским складнем наотмашь в воздухе. Вправо-влево, вверх-вниз.
Раздался звук рвущейся ткани - картина происходящего затрещала. Намалёванные на её холсте рыла, туловища и конечности с треском отошли от рамы. Искажённые в ужасе и перекошенные от отчаянья масляные гримасы потускнели и перестали казаться страшными. Адовы миражи рассеялись. Я убрал складень и торопливо свернул полотно наваждения в тугую трубку. Моему лицу открылись светлые волжские просторы - теплоход подходил к пристани, речной круиз близился к завершению.
Меня здорово изменила эта поездка. Кое-как я вытряхнул кошку из валенка и покрутил в руках её замызганную тушку: "И всё же, где же у неё кнопка?" Опустил животину на пол, и легонько поддал ногой под зад. Перепачканная в собственных испражнениях, ведьмина подручная нерешительно поковыляла восвояси, дрожа от перенесённого стресса. До сих пор не люблю кошаков...
"Попутного ветра в горбатую спину. Флаг тебе в руки, барабан на шею и электричку навстречу. Вали, откуда пришла! " - присвистнул я ей вдогонку и воткнул свёрнутую картину в пустой раструб валенка.
Маму с сестрёнкой я дожидаться не стал. Как только мы пришвартовались к пристани, сбежал по трапу и припустил рысцой в город. Долетев до подъезда дедовского дома, взметнулся на второй этаж, где стоял заветный ящик из-под картошки. Отомкнул крепления, распахнул крышку и бросил в него валенок с ужасной картинкой. Мне хотелось, чтобы она навечно упокоилась в его пыльной, пропахшей нафталином утробе. Чтобы все, включая меня, позабыли про этот кошмарный сон - такой Босх мог взорвать не только детский мозг.
В ночь с 18-го на 19-е августа 1991-го года соседский дурачок Мишаня, по причине врождённой олигофрении и нездорового любопытства, открыл сундук Пандоры. Оказывается, он подглядывал за мной в дверной глазок - думал, что я прячу что-то ценное. В результате, все бл*дво повылезло наружу и довершило начатое - просрало и проебало страну. А Мишаня до сих пор жив и здоров. Что с дураком станется?..