Аннотация: Мы живем в двух реальностях внутренней и внешней, и очень часто - наша внутренняя реальность определяет то что произойдет с нами во внешней. Короче, сознание определяет бытие.
Параллельные реальности.
(Алла Рабин)
Какое счастье эта летняя гроза. Трепет листвы от страха и желания. Отяжелевшие низкие тучи приближающие неотвратимое. Фиолетовые ели жаждущие совокупления. Наэлектризованное пространство зовущее разряд. Первое касание ветерка. Одинокие капли, не спрашивающие куда упасть. Холодок пробежавший по телу. И внезапно обрушившийся страстью ливень. Какое счастье эта летняя гроза.
***
Глава I
Молодой алхимик шагал по берегу быстрого ручья, берущего начало в расщелинах высокогорного хребта. Воды ручья были чисты и прозрачны. Большие каменные глыбы разрезали водные потоки, и те рассыпались мелкой бриллиантовой россыпью, возвращаясь с шумом в дорогую оправу черного базальта, играющего на солнце вкрапленными серебристыми зернами. Алхимик шел слегка прихрамывая. Он привык к своему пороку и уже не замечал того, что его правая нога была слегка короче левой. Еще ребенком, глядя на рыцарей он чувствовал свою убогость, но в тайне надеялся, что Бог ему уготовил лучшее. Он шел задумавшись, не замечая, что солнце уже вошло в зенит, укутав все сущее томящим одеялом. Не смотря на вязкий, душный воздух, он не ощущал усталости. Его чувства были легки и радостны. Слившись душой и телом с совершенным творением Создателя, он упивался свободой. Его дух, птицей устремившись за взглядом, парил над косматыми лесными коврами, все выше, над альпийскими лугами, пробираясь сквозь сизые облака, скрывающие снежные остроконечные шапки гор, к той единственной вершине, выше которой уже нет на всем белом свете. Он видел себя стоявшим на самом пике той самой высокой горы с распростертыми, словно хищная птица, руками, объявшими необъятное. Ничто в этом божественном мире не ускользало от его острого взгляда. Его мысль уносилась в просторы неведомого. Он верил, и это была только его вера, что Бог создал этот совершенный мир, и что этот мир, несший в своем чреве тайну философского камня, принадлежит только ему, алхимику, и что только ему, алхимику, надлежит его познать. Его юное сердце, обуянное гордыней, не ведало границ возможного.
От ручья веяло прохладой, и Алхимик, присев над его смятенными водами на корточки, сунул руку в его бегущие леденящие струи. Поток прохлады кольцом прошел по его руке и, прокатившись по телу, открыл еще одно дыхание. Алхимик закрыл глаза и втянул расширившимися ноздрями прохладную водную пыль. Разводя и соединяя пальцы он давал водам ручья поиграть с ним, и вдруг, зачерпывая ладонью ускользающие холодные струи, стал жадно пить еще и еще, пьянея от блаженства. Насладившись свежей студеной водой, он снял шляпу, провел мокрой рукой по вспотевшему лбу, и, взрыхлив спускающиеся до плеч каштановые волосы, остановил мокрую ладонь на шее. "Хааа" - выдохнул он со стоном и, внезапно испугавшись собственного голоса, встал водрузил шляпу на голову и огляделся. "Вода"- подумал он. Это слово значило "Еретик". Сердце его сжалось. Но в следующую секунду он остолбенел, забыв о своем грехопадении. За огромной глыбой, ниже, по изгибу ручья, образовавшего небольшую затоку, край его глаза ухватил женскую фигурку, скрывавшую наготу буйными огненно рыжими вьющимися волосами. Алхимик спрятался за камнем и стал следить. Фигурка осторожно входила в воду, и когда вода уже проглотила часть ее, оставив лишь округлые, изысканные очертания кувшина, внезапно, с криком исчезла под водой, оставив на поверхности оранжевое пятно волос. Алхимик вздрогнул и застыл в нерешительности. Что делать? Броситься спасать утопленницу? Так плавать он не умел... Но даже если бежать спасать... а вдруг она вовсе не утопленница... и он ее только испугает... Пока он колебался, женская головка вновь показалась над водной поверхностью. Алхимик с облегчением выдохнул воздух и еле заметно улыбнулся. Прильнув к горячему камню, он поймал себя на мысли что подглядывает. В его фантазии он в миг спустился с вершины горы к затоке и уже держал в руках, спасенную им, молодую утопленницу. Его обуяли противоречивые чувства. Он чувствовал себя одновременно хищником, героем и богопослушным монахом, ревниво наблюдающим за грехопадением резвящейся в воде юной девы.
Алхимик почувствовал прохладу от дуновения свежего ветерка. В горах громыхнуло. Он поднял взгляд. Небесный пастырь - Континентальный ветер с Северо- Востока гнал сквозь снежные горные пастбища сгрудившееся, сытое, отяжелевшее стадо туч, ударяя серебряным кнутом молнии о землю. Удары кнута участились и послушная паства ускорила движенье, заставив шевелиться земное пространство. В близи стадо превратилось в небесных монахов- послушников, серые балахоны которых сокрыли солнце. Запахло озоном. "Не может быть", - подумал Алхимик, - "летом дождей здесь, практически, не бывает". Все говорило о знамении.
Юная грешница выходила из воды, обнажив жадным взглядам небесных монахов свои взрослеющие черты. Она стала спешно одеваться. Увлекшись видением, алхимик не заметил, как шляпа упала с его головы. Первые капли дождя упали ему на лицо. "Черт", - прошептал он с досадой и тут же осенил себя крестным знамением, испугавшись упоминания Люцифера. Он пришел в себя, поднял шляпу и стал искать укрытие от дождя. Обойдя скалу с права, Алхимик нашел небольшой грот, образованный плоской платообразной глыбой, одной стороной ее упирающейся в каменистую породу, а другой, косо лежащей на горном образовании из за которого только что наблюдал за купающейся грешницей. Дождь внезапно обрушился на жаждущую землю с той силой страсти, которая может только возникнуть от столь долгого ожидания. Алхимик, закрыв глаза, испытывал особое предчувствие. Он знал что сегодня должно что то произойти.
В грот вбежала девушка с распущенными мокрыми волосами и в промокшей одежде. В руках ее была плетеная корзинка, наполненная веточками хвои. Поверх всего лежал белый барбетт - особый чепчик, какой обыкновенно носили женщины, закрывающий голову, шею и часть плеч. Увидев мужчину, она вскрикнула и выхватила из корзинки нож. Отбросив корзинку в сторону, она подняла нож над головой, придерживая другой рукой, мешающие движению, юбки белого котта и красного сюрко. Вся одежда, что была на ней, очевидно, подаренная какой то знатной сеньорой, и выглядевшая старомодной и поношенной, вымокла насквозь. Рукав котта с распущенной завязкой медленно сполз к низу, обнажив изгибы белой тонкой руки почти до плеча. Все ее изогнутое тело с тонкой талией и гордой осанкой с поднятой к верху неопытной белой ручкой, крепко держащей нож острием к низу, и острым гневным взглядом, напоминало испанку, страстно танцующую фламенко. Алхимик побледнел, снял шляпу с широкими отогнутыми полями, и поклонился. Юная испанка разглядела сеньора в узких коротких брюках - брэ и узких длинных обтягивающих ноги чулках - шоссах. Из под малинового плаща проглядывал короткий, зеленого цвета камзол. Движение синьора было столь учтивым, что тонкая женская ручка с ножом ослабла и медленно опустилась, взгляд испанки сделался растерянным и невинным. Спохватившись, незнакомка бросилась к корзинке и стала спешно собирать рассыпавшиеся молодые веточки хвои. Алхимик опустился рядом и стал помогать ей собирать. "Зачем вам так много еловых веточек?" - спросил он учтиво, будто разговаривал с сеньорой. "Мне бабушка велит пить из них отвар... говорит, для крепких зубов", - ответила незнакомка и по детски улыбнулась, приоткрывши ротик с жемчужными зубами. Она вынула из корзинки небольшой сверток из грубой ткани, развернула его, достала горбушку черного крестьянского хлеба, разломила на две части и одну протянула сеньору. Алхимик улыбнулся, взял хлеб и надкусил. Крестьянский хлеб со спорыньей, казался ему необыкновенно вкусен. Этот хлеб ела вся Европа, впадая в наркотический дурман. Незнакомка надкусила горбушку хлеба и рассмеялась, вытирая с лица капли дождя, стекающие с мокрых волос и лба. В ее движениях было что то детское, неуловимое, и в то же время говорившее о ее благородном происхождении. Сеньор и крестьянка - сеньорита стали смеяться, заражая друг друга смехом все больше и больше до коликов в животе. Когда смех прошел, она доела свой хлеб, и обняла свои плечи руками. Платья ее были мокры. Она дрожала всем телом. Алхимик снял с себя плащ и обернул им юную незнакомку. Она доверчиво подняла на него большие библейские глаза. От нее пахло чистотой и свежестью горного ручья. На лепестки ее губ стекла большая капля дождевой росы. Алхимик остановил на ней взгляд, медленно наклонился и испил с трепещущего цветка целебный сок. Взгляд юной незнакомки помутнел, и сделался покорным. "Дитя природы", - прошептал Алхимик. Капли дождя отстукивали страстное фламенко. Какое счастье - эта летняя гроза...
Алхимик и юная незнакомка, кружась в огненном танце, не заметили, как кончился дождь. Мост радуги протянулся от лесистых гор, через ручей к уходящим облакам. Они лежали в обнимку на смятом плаще. Солнечный луч упал на их лица.
-Да,- ответила она и спешно добавила, - бабушка не велела рассказывать.
Алхимик поднялся, оделся и обернул наготу девушки плащом. Анна Магдалена собрала свои мокрые платья и стала развешивать их на камни. Алхимик стал ей помогать, любуясь ее смущением и неловкостью от того что плащ все время спадал. Солнце снова принялось за работу, улетучивая прозрачные жемчужные глаза дождевой росы, отражавшие цветной мостик радуги, и поднимая с травы, листвы и камней влажные испарения. Природа дышала счастьем первого греха. Анна Магдалена спустилась к ручью, собрала камешки и стала выкладывать их один за одним на росистой траве. Алхимик окинул взглядом окрест. Сказочная яркая картина открылась его взору и он, Алхимик был хозяином этого большого, чистого озонового волшебного мира. Высокие горы надменно взирали на него с верху, а он стоял тут внизу у ручья, недалеко от первобытной пещерки, и ощущал простое, земное, быстротечное человеческое счастье. Алхимик подошел к красноволосой девушке, сидящей на корточках и по-детски, возившейся с камешками. Она положила последний камешек и подняла на него лучистый взор. Алхимик прочел: amor.
-Кто тебя учил латыни?- спросил он с удивлением.
-Бабушка.
-Кто твоя бабушка?- спросил он.
-Моя бабушка лечит людей и скот травами и заговорами,- ответила она.
-Ведьма?
- Нет! - спешно ответила юная Магдалена,- Она добрая.
Алхимик поднял девушку на руки, отнес к пещерке и уселся на камень, посадив ее к себе на колени. Анна Магдалена по детски обвила его шею руками и положила головку на плечо.
-Ты - госпожа, -сказал он почти утвердительно.
Огненная Магдалена подняла на него испуганный вопросительный взор. Алхимик провел ладонью по ее щеке с низу в верх, зарываясь пальцами в ее густых рыжих волосах. Девушка снова положила головку на плечо Алхимика, уткнувшись переносицей ему в шею. Алхимик ощутил стекающую по шее горячую слезу.
- Это будет нашей тайной, - сказал он, прижав ее к себе и еще больше запутываясь пальцами в ее волосах.
Маленькое хрупкое тельце Анны Магдалены содрогалось от рыданий. Отложной ворот его белой рубашки сделался мокрым от ее слез. Алхимик больше не задавал вопросов, а только больше прижимал ее к себе. После того как рыдания прекратились, Алхимик и юная Магдалена еще долго сидели молча. Ее дыхание сделалось ровным и глубоким. Она заснула. Солнце клонилось к закату. У Алхимика затекла рука и он пошевельнулся. Девушка открыла глаза и поднялась с колен сеньора. Она собрала свои платья с камней и, спрятавшись в грот, оделась.
Алхимик и Анна Магдалена молча возвращались по берегу горного ручья, потом свернули по узкой тропинке к дубраве. Вскоре девушка остановилась. Алый закат растекся кровью по дубовой роще.
"Вон там моя деревня", - сказала она грустно Алхимику, указывая пальцем в красный бычий глаз умирающего солнца. -" Там меня ждет моя бабушка".
Она встала на цыпочки и прильнула к его губам. Затем повернулась и пошла одна, не оборачиваясь. Алхимик стоял недвижно, пока ее белый котт не скрылся в кровавой дымке за стволами дубов. Расставшись с алхимиком навсегда Анна Магдалена унесла в себе зародившуюся маленькую жизнь.
***
Анна открыла глаза. Рассвет только брезжил. Она провела рукой по холодной половине постели, пустовавшей уже два с половиной месяца. "Какой чудный сон", - подумала она, медленно проводя рукой по прохладной не смятой простыне. Анна грустно улыбнулась. Рука, скользнув по простыне, прошлась по бедру и легла на плоский живот. Сбившееся легкое покрывало лежало рядом. Воздух недвижно стоял в открытых окнах. Летняя душная ночь, так и не принесла прохлады. Анна протянула руку, взяла подушку мужа и положила на живот. Прохладная подушка вмиг сделалась горячей. Анна встала с постели, обернула себя покрывалом и подошла к зеркалу. Подушка на животе, обернутая покрывалом, выглядела не иначе как подушкой на животе, обернутой покрывалом. "Семь бесплодных лет", - не слышно пошевелила губами Анна и вытерла сбежавшую слезу. Зазвонил будильник. Анна повернулась и, как-то неловко наступив на спавшее покрывало, упала коленками на подушку. Старый будильник продолжал дико орать. Анне захотелось его разбить. Она нервно потянулась и хлопнула ладонью по кнопке будильника. Исчезнувший звук неожиданно обнажил пустоту, и в ней, как в пустом сосуде, сидевшее на полу хрупкое, одинокое, не прикрытое, вздрагивающее тело Анны. Она положила голову на край постели, обняла ее руками и, уткнувшись переносицей в плечо, пыталась удержать непослушные слезы. Время перестало существовать.
Внезапно Анна очнулась и подняла мокрые глаза на часы. "Боже мой!"- рассердилась она на себя,- "не вовремя раскисла". Она вскочила с пола и побежала в ванну принять душ. Нежиться под струями воды ей сегодня не пришлось. Она безбожно опаздывала в университет. Что скажет ее босс. Быстро одевшись, и не на долго остановившись перед зеркалом, Анна махнула рукой на свое отражение с припухшими глазами, и застучала каблучками по комнатам, закрывая окна и жалюзи. Солнце за окном дышало горячей песчаной пылью. На городе лежал хамсин.
Забежав ровно в восемь в лабораторию, Анна увидела стоявшего возле длинного стола со штативами Профессора. Он стоял спиной к двери с поднятыми к затылку руками и возился с тесемочками защитной маски, поправляя ее на лице. Услышав легкий шорох открывающейся двери, профессор неловко обернулся. Увидев Анну он улыбнулся глазами и приветливо поклонился не опуская рук. Анна поздоровалась. Лицо ее просветлело, но Профессор обратил внимание на еле уловимую тень в выражении ее лица и спросил все ли у нее в порядке.
-Вполне, - ответила Анна, прошла к личному шкафчику и, положив сумочку, начала рабочий день.
Молодой, сорока пяти летний Профессор химии был ее боссом. Через пол года после женитьбы он эмигрировал из Соединенных Штатов на Святую Землю. Соответственно договору, заключенному с университетом он вел исследовательский проект. Профессор был обходителен и учтив в общении, скрупулезен и педантичен в работе. Анна питала к нему особую симпатию. Когда его спрашивали, как он мог уехать из Америки в Израиль, он благоговейно закрывал глаза и отвечал: "Лэнд...земля..." Он был глубоко верующим человеком. Переехав и обосновавшись с жильем и работой, Профессор с женой, которая была на пять лет моложе его, тот час запланировали потомство.
Работы в тот день было много и Анна так и не успела позавтракать. На обед она спустилась в столовую. Есть сегодня ей, почему- то, не хотелось, но она по привычке купила какой-то салат и, задумавшись, жевала его, медленно прикусывая кусочком хлеба. За столиком собралась, как обычно, теплая компания любителей поразглагольствовать.
- Лажа какая-то. - начал беседу молодой, высокий, не много полноватый рыжеволосый мужчина со смеющимися глазами и аккуратно постриженной французской бородкой. - А вот скажите, что вы думаете о цвитттер-ионах иначе именуемых амфиионы. В химии есть такие дурацкие вещи. К примеру, аминокислоты, из которых наши белки построены. Вот эти самые аминокислоты, такие хулиганки, я бы сказал, проститутки, прямо. Подползает к ней кислота и аминокислота тут же изображает из себя основание, мол, давайте повзаимодействуем самым отвратительным образом. А подходит к аминокислоте основание, как она тут же вытаскивает паспорт, мол, вот извольте убедиться - кислота я. И опять таки предлагает взаимодействовать тем же самым отвратительным способом, только с другого конца своей, извиняюсь за выражение, молекулы. После того, как через группу аминокислот пройдут толпы всяких других кислот и оснований... результат иначе как свальным грехом не назовешь. И вот этот процесс, тянувшийся миллионами, сотнями миллионов лет, привел к возникновению человека. Эволюционно, конечно. И кто после этого скажет что человек не без греха? Родился в грехе, и потом, когда уйдет в землю, продолжит в этом грехе участвовать. Потому смысл в первичной греховности человека есть, и никакой религии тут не надо! Человек изначально аморален, прямо таки, как вся жизнь. Потому что вся жизнь всех зверьков состоит из взаимодействия аминокислот и прочих белковых тел. И отсель вывод: жизнь аморальна, а смерть напротив имеет высокий моральный приоритет - потому что прекращает безобразие. Вот что бывает, какие мысли значить, размышляются, когда начинаешь решать контрольные работы по органической химии, которая не в дугу с твоей специальностью - аналитической и физической химией.
- Грех аминокислот, как движущая сила эволюции! - сказал худощавый шатен в возрасте, примерно, сорока лет.
- Тут вопрос в другом, - продолжил рыжик, - мы только что показали что религиозная мораль, комплекс презумпции вины человека при интересе к реализации желаний, вызванных инстинктами, иначе говоря, жизненными потребностями, несовместима с природой и жизнью человека. В результате он врет и изворачивается, и потому однозначно грешник. При любом раскладе, как ни крути - все равно все в ад!
- А ты молодец. - вставил мужчина средних лет с лохматой нестриженой бородой и мешками под глазами.- Так и хочется сказать: дурак, дурак, да умный. Но ведь не скажешь. Умный без дураков. Вся мировая философия зиждиться на, подобного рода, наблюдениях, которые ты привел выше. Зачем-то, правда, именно религиозную мораль приплел, но это не суть важно- главное увязал с этикой.
- Дан, да ты, оказывается, популяризатор алхимии.- сказала красивая девушка с каштановыми гладкими волосами, собранными заколкой на затылке. - То, что ты описал - "химическая свадьба", по Гермесу Трисмегисту. Ее результат известен по Гермафродиту и прочим андрогенам... Какой же это грех, когда на самом деле - цель внутреннего развития любого уважающего себя алхимика? Но путь алхимика тернист, и в наши времена народ довольствуется понятием бисексуальности.
- Вообще, что-то мне любопытно стало, что это вообще за штука такая - эта вот, с позволения сказать, любовь? - заинтересовано спросила молодая женщина в очках и с короткой стрижкой. - Ясно, что обман природы, но механизм обмана любопытен ужасно. Какие нужны условия, мне интересно? Есть хоть какое-то обязательное условие, или нет? А то ведь иной раз, прям, поражаешься - из какого сора оно вдруг вырастает.
-Конфликт между элементарной первичной химией между полами и супер-эго. - сказал худощавый шатен.
- Что? Что такое Супер-эго? Ты откуда его приплел? -спросил рыжик, именуемый Даном.
- Слышал где то... Это что то вроде Бога в душе. Хитро устроенные ионы такие. Они так метко в химическую реакцию вступают, что просто жуть. Аминокислоты моментально получаются. Жизнь кипит. Такое вот супер-эго. - сказал шатен, и шутовски посмотрел на окружающих.
- Лабуда. -усмехнулся Дан.- Нету никакой человеческой души. Все это синапсы с электрическими импульсами и разницей потенциалов.
- Ну, ионам во многом проще, мне кажется. Это у нас все сложности какие-то.- сказала женщина со стрижкой.
- Какие нужны условия? Да химия сплошная. Электролит. Ионы. Закопаешься. Ещё Профессор любовь к Богу вспомнит... - продолжал шутовать шатен.
- Ну, понятно, что химия. Так с чего начинается этот химический процесс? Катализатор - что? - допытывалась женщина со стрижкой.
- Так ведь...эээ...от плюса к минусу. Или наоборот. По разному бывает. Диалектика в общем. Но обратно пропорционально квадрату расстояния. Обязательно обратно пропорционально. Любовь на расстоянии глохнет. Совсем. - продолжал шатен.
-Послушайте, правильно ли я поняла, что катализатором, по-вашему, становится близость. Прошу заметить, я имею в виду антитезу дальнему расстоянию, а не что ни будь иное. - сказала женщина со стрижкой.
- Не совсем так, -продолжал лукавствовать шатен.- Я говорил о расстоянии, как о первопричине возникновения любви. Далее можно коснуться зарядов взаимодействующих объектов, их знака и т.д. Про катализаторы мы не продвинемся дальше без рассмотрения волновой теории нашего дорогого профессора Воландера "о соблазнении".
- Простите за вторжение в вашу научную беседу, но я абсолютно не согласен с антитезой.- вмешался худощавый лысый мужчина средних лет из соседнего столика, - Возможно, механика мозговых процессов, хитросплетения ДНК и природа магнитных импульсов, слоняющихся по мышцам человека, и есть результат химической реакции. Но линейные уравнения здесь не проходят. Иначе, как объяснить отдельные поступки, подвиги людей, пожирающих расстояния, только лишь чтобы поближе к ней, к нему - к любимому человеку?
- Согласен. Я использовал линейный подход. Но в первом приближении. Не в смысле близости. Ничего скабрёзного. Годится? - извинился шатен, хитро поглядывая на собеседников.
- Лакана читать надо. О любви... Неучи!- лукаво посмеиваясь, сказал долго помалкивающий бородач с мешками под глазами.
Анна тихо слушала, потом как то отвлеченно сказала, словно говорила с собой:
- Интеграция дифференциация, синтез, анализ, супер - эго, диалектика... А она тебе на голову вдруг упадет, простые арифметические действия решить не сможешь.
Ее голос не вписывался в общую атмосферу словесного блуда.
- Кто упадет на голову? Кому? Ты что-то сегодня тихая какая то? - спросил шатен Анну.- У тебя все в порядке?
-Вполне, - заучено ответила Анна и грустно улыбнулась.
Обеденный перерыв закончился, умничающая компания разошлась по кафедрам.
Глава II
Анна Магдалена удаляясь от того места, где она выложила камешками слово "amor", в мыслях удалилась в ее далекое прошлое, видевшееся ей сказкой, которая внезапно оборвалась посреди праздника. Она отчетливо ощутила памятью тела свежий вечерний ветерок, пришедший с гор, увидела себя- маленькую девочку, стоящую на внутреннем дворе большого дома, заворожено следившую за тем как уходит спать уставшее от трудов солнце, томно погружаясь в переливающуюся оранжево-розовую перину облаков. Почувствовала теплую руку ее мамы, как всегда уводившей ее домой, и не дававшей ее любопытному уму подглядеть тайну зажжения небесных светил. Она едва успела услышать первую песню цикады в честь прихода царицы ночи, как тайна скрылась от нее, оставшись за толстыми дубовыми дверьми и плотно закрытыми ставнями окон большого дома. В доме пахло сгоревшим маслом от светильников. Слуг, вопреки обыкновению, отпустили домой, а ее нарядили, как маленькую принцессу и посадили за стол со всеми взрослыми. Вся не большая семья, включавшая папу, маму, дедушку, бабушку, дядю и ее, сидела в особой зале, располагавшейся на втором этаже дома и превращенной в столовую по особому случаю. Все взрослые были тоже нарядно одеты. Дедушка был в белом. На нем не было камзола и плаща- фиельтро, как у отца и дяди. К макушке его головы, вместо шляпы - баретто, прилипла странная маленькая плоская круглая шапочка, прикрывавшая только лысину. Он читал вслух какую-то книжку с непонятными словами и тихо пел песни. На столе была еда. Но никто к ней не прикасался. Все слушали дедушку. Неожиданный грубый стук в парадную дверь ворвался в залу второго этажа. Тишина взорвала семейную идиллию. Слабый свет масляного светильника не смог скрыть лоб дедушки, сделавшийся белым и моментально покрывшийся потом. Отец и дядя вскочили и тихо подошли к двери. Тень серого чудовища метнувшегося от масляной лампы накинулась на маму, и та, почему-то, внезапно заснула, откинувши голову на спинку стула. Бабушка взяла маленькую Анну Магдалену за ручку и вывела через другой выход на темную лестницу, по которой они спустились в кухонную кладовку, за шкафом которой была еще одна потайная дверь. За потайной дверью была еще одна лестница, которая вела в винный подвал. В подвале пахло мышами. Бабушка уселась на винный бочонок и посадила Анну Магдалену на колени. Маленькая Анна Магдалена слышала шум и крики. Потом снова стало тихо. Бабушка склонилась над Анной Магдаленой. Ее дрожащие руки мерно спускались по огненно рыжим волосам на спинку девочки, и та уснула у нее на руках, скорее от страха, чем от спокойствия, уткнувшись переносицей в ее морщинистую, покрывшуюся испариной, пульсирующую, напряженную шею. Потом бабушка ее разбудила, и, оставив одну, куда -то ушла, велев сидеть тихо и ждать. Через некоторое время она вернулась, одетая в какие то лохмотья. Она переодела Анну Магдалену в такую же как у нее нищенскую порванную одежду, закатав рукава большой, рубашки, спускавшейся ей до пят. Затем, взвалив на спину какой-то мешок, весь в дырах, вывела ее из дома. Пройдя по ночным узким смердящим городским улицам, две нищенки, большая и маленькая, вышли из города. Анна Магдалена помнила, как они с бабушкой ходили по деревням и просили подаяние. Бабушка, прося милостыню, переставала говорить и только издавала мычащие звуки. Им подавали. В народе жалели убогих. Однажды ночью бабушка снова привела Анну Магдалену к городу.
За городскими стенами, на площади огня - кемадеро, где сжигались еретики, у тлеющего эшафота остановились две нищенки. Старшая из них, пожилая женщина, долго глядела молча на бегающие огоньки на углях. Младшая, совсем еще ребенок, лет четырех, заплакала и старшая взяла ее на руки. Постояв у горячих углей, старшая спустила ребенка на землю, взяла за ручку и увела в ночь. На утро маленькая девочка увидела, что пробивающиеся волосы из под тряпки завязанной на голове бабушки побелели. Она как то сразу сгорбилась. Ее прежде гордая осанка теперь уж больше не выдавала ее знатного происхождения. С тех пор Анна Магдалена не видела ни стен своего города, ни всего что было с ним связано. И дом, и таинственный весенний закат, и песни той знакомой цикады на внутреннем дворе, торопившейся первой поприветствовать появление царицы ночи, песню которой подхватывал хор ее множества невидимых товарок, и запах той масляной лампы, из которой иногда вырывалась тень страшного но доброго домашнего чудовища - все это, до поры до времени, похоронила в темнице ее детская память, чтоб когда ни будь, услышав скрежет ржавого ключа, выпустить обратно на свет.
Анна Магдалена с бабушкой долго бродяжничали. Теперь у них появились совсем другие, разорванные в клочья закаты, эфирный воздух и вкусная студеная вода из ручья. Рваный, сшитый из грубой дерюги мешок, служил им домом, а небо с его чудесными ночными лампадами - кровом. Кочуя от одной деревни к другой, они шли по обочине дороги, проходящей по низине между двумя высокогорными хребтами. Мимо них порой мчались нарядные всадники в широкополых, загнутых с краев, шляпах со страусиными перьями и в развивающихся за спиной плащах, проезжали повозки, и даже одна роскошная карета, в упряжке кливлендских гнедых, в сопровождении разнаряженой свиты и конных рыцарей. Две нищенки боязливо сторонились, уступая всадникам дорогу, чтоб ненароком не попасть под колесо или под резвый кнут. Одежды людей стали другими, а разговор не понятен. Становилось холодно, ночные небесные лампады стали гаснуть, оставляя двух нищенок на разбой ночному пирату - ветру. Переходя от деревни к деревне, они набрели на стоящий на отшибе одной из них, пустовавший, покосившийся от старости деревянный домик, называемый деревенскими жителями "обиталищем ведьм". Они остановились и стали в нем жить. Бабушка понимала кошачий мурлыкающий язык этих чужих людей. Она много знала, ее бабушка. Она стала исцелять людей и скот, и люди за это платили ей едой и одеждой. Анна Магдалена, имея непослушный нрав, росла под ревностным оком своей бабушки-колдуньи. Добрая колдунья учила ее своим искусствам и оберегала, не отпуская от себя ни на шаг. Когда же Анна Магдалена подросла и в ней стали заметны перемены, колдунья и вовсе запретила ей показываться на люди, охраняя ее от алчных глаз феодала и "подвигов" странствующих рыцарей, в среде которых было принято насиловать деревенских девственниц. Анна Магдалена бунтовала против своего заключения и часто плакала. Она хотела участвовать в деревенских праздниках, слушать пение трубадуров, танцевать с другими, такими же как и она девочками, но ослушаться строгой бабушки не смела. Однажды бабушка занемогла, стала болеть и совсем слегла. Пришло время узнать Анне Магдалене тайну ее происхождения.
***
В один из вечеров умирающая колдунья, лежа на деревянной лежанке возле кухонного очага позвала девушку к себе и велела сесть рядом.
- Ты знаешь как тебя зовут? -начала она разговор издалека.
Анна Магдалена удивленно раскрыла глаза.
- У тебя странное имя для здешних мест, - продолжала колдунья строго глядя на внучку. Анна Магдалена упрямо молчала.
-Имя - Анна, ты получила в честь своей матери, Ханы, а второе имя, Магдалена ты получила при крещении. Так нарек тебя священник.
-Ну что тут странного? - подумала Анна Магдалена, глядя на бабушку. Но бабушка угадала строптивый взгляд негодной девчонки и рассердилась.
- Ты не настоящая христианка. - сказала она резко, смущая непокорность Анны Магдалены.
Анна Магдалена испуганно раскрыла глаза.
- Ты происходишь от испанских конверсо.
-Что это? - спросила Анна Магдалена в смятении. Она вспомнила, что соседки перешептывались, глядя на нее, а дети дразнили "огненной ведьмой" и бросали в нее камнями.
- Это евреи... -бабушка не успела договорить. В глазах девочки отразился ужас. Воздух в комнате сделался вязким, превращаясь в туман, и продолжая все более сгущаться, застилал глаза, заливался в уши, нос и рот Анны Магдалены. Пространство дома, "обиталища ведьм", потеряло свое земное измерение и превратилось в горный ландшафт. Перед Анной Магдаленой стояла сгорбленная, сморщенная, беззубая, худая старуха с белыми растрепанными волосами, похожая на Ведьму. Анна Магдалена задрожала. Ведьма сделала несколько шагов по все более сужающейся тропинке, вьющейся над обрывом, затем остановилась и оглянулась. Посмотрев в полные ужаса глаза девочки, она сжалась всем телом, лицо исказилось гримасой боли, глаза засветились красным огнем. Ведьма долго стояла скорчившись, и молча глядела на Анну Магдалену. Вязкое пространство заполнилось голосами. Ведьма прислушалась. Это были знакомые голоса. Они звали. Седая старуха снова посмотрела на тропинку, сделавшуюся тонкой как нить и уходящую в туманную серую глухую темноту. Ей, старой Ведьме, пережившей конец света, надо было многое успеть до высшего суда.
- Анита, дитя мое, - сказала Ведьма хриплым голосом по-испански. Она вернулась, взяла девочку за руку, и ласково добавила: - ступай за мной.
Анна Магдалена, загипнотизированная взглядом старухи, сделала несколько неуверенных шагов, посмотрела вниз и потеряла равновесие. Стараясь удержаться на тонкой тропе у обрыва, она ступила на острый камень. Камень зашатался и выскользнул из под ноги. Анна Магдалена крепко сжала холодную костлявую руку Ведьмы и, падая, потащила ее за собой в бездну. Сердце девочки рухнуло в черную дыру раньше, чем она успела нанизать свое беспомощное тело на острую скалу. Она закрыла глаза, чтоб не видеть приближающейся смерти. Развивающиеся рукава платья хлопали на ветру. Внезапно свист ветра прекратился. Анна Магдалена неожиданно для себя почувствовала под ногами что то твердое. Она открыла глаза и увидела огромную палату. Ведьма стояла рядом с ней. Она приказала ей молчать приставив кривой палец с длинным когтем к тонким губам. В зале находились знатные вельможи. Ведьма указала на две фигуры, сидящие на тронных креслах стоявших посреди залы.
-Это король Испании Фердинанд и королева Изабелла, сказала старуха шепотом. Они издали указ об изгнании евреев из Испании.
- Изгнание, за что? - спросила Анна Магдалена.
-За соблюдение законов Моисея.
- А они плохие?
- Кто?
-Законы Моисея...
- Тссс... Слушай...
Вперед вышел важный вельможа со свитком и стал читать.
"Согласно полученным нами сведениям от инквизиторов и от прочих лиц, общение евреев с христианами приводит к ужасным последствиям. Евреи изо всех сил пытаются соблазнить конверсо и их детей: дают им еврейские молитвенники, сообщают о времени еврейских праздников, дают им мацу на Пасху, объясняют, что нельзя есть еврею, убеждая их соблюдать Закон Моисея. В результате наша святая католическая вера оказалась униженной и обесчещенной. Мы пришли к выводу, что единственное эффективное средство положить конец этим несчастьям состоит в окончательном разрыве всех контактов между евреями и христианами, и это может быть достигнуто только путем изгнания евреев из нашего королевства".
- Законы Моисея унижают католическую веру? - спросила Анна Магдалена.
Ведьма рассердилась на девчонку за глупые вопросы.
Анна Магдалена ничего не понимала.
- Кто такие конверсо, которых евреи соблазняют? - продолжала спрашивать она.
- Это особая каста образованных придворных евреев, насильно обращенных в христианство,- шипела старуха.
Тем временем по богатому ковру шел какой- то знатный вельможа. Он остановился перед королем Фердинандом и Королевой Изабеллой на расстоянии предусмотренном придворным этикетом и поклонился.
Ведьма указала на него кривым пальцем.
- Это министр финансов, толкователь торы и философ Исаак Абарбанель. Говорят, он с трудом добился аудиенции, - посвящала старуха Анну Магдалену в придворные тайны.
- Что он говорит?
- Он предлагает большие деньги за то чтоб отменить декрет об изгнании. Похоже ему удается убедить их величества. Он имеет большое влияние при дворе.- Ведьма прищурилась и со значением подняла загнутый ноготь перед лицом девочки.
Внезапно из за трона выскочил какой то человек в балахоне священника с выглядывающим из под него белым воротником с закругленными углами, голова его была гладко выбрита и лишь ободок густых черных коротких вьющихся волос обрамлял блестящую лысину. Его красивое тонкое аристократическое лицо было искажено гневом, большие красивые глаза пылали огнем фанатизма. Движения его были резки, а голос громок и властен. В руках его было распятие. Он швырнул перед королевской четой распятие и гневно прокричал: "Иуда предал Учителя за 30 сребреников, теперь вы опять хотите продать его. Вот он, возьмите и продайте!"
Анна Магдалена испугалась.
- Кто это? - спросила она Ведьму. Но та не отвечала. Она не сводила глаз с короля, подписывающего указ.
- Все,- наконец сказала она с горечью,- дело проиграно.
-Кто это, кто? - дергала за рукав Анна Магдалена Ведьму.
- Томазо де Торквемада... - очнулась старуха, - генеральный инквизитор Испании. Почти год назад он обвинил шестерых евреев и пятерых конверсо из Ла-Гуар-Дии в намерении погубить христианство черной магией, будто бы они осуществляли свой магический замысел через осквернение священной просфоры и сердца распятого ребенка.
- Да?- Недоуменно спросила Анна Магдалена, - разве такие образованные люди, которые служат самому королю могут издеваться над ребенком?
- Никакого ребенка не было, с горечью проскрипела старуха, - но их всех сожгли. Правосудие подтвердило злодейскую сущность всех евреев.
- Всех? - недоуменно переспросила Анна Магдалена.
- Да, девочка.
- Но я... - пыталась оправдаться Анна Магдалена.
Кривая улыбка сожаления исказила лицо и без того безобразной старухи.
- Ни ты, ни я, ни твои родители...- голос ее стал сиплым и тихим, будто ее кто- то душил. Ведьма тяжело задышала.
- Тогда зачем? - так же тихо спросила Анна Магдалена.
- Чистота крови... прошипела старуха, скорчившись от боли. - Говорят... что Томазо... де Торквемада... тоже был... из конверсо, - задыхаясь, еле слышно, добавила она.
Анна Магдалена от страха почувствовала слабость в животе. Она уже не видела ни дворцовой палаты, ни короля с королевой, ни придворных. Она была окружена толпой народа. Ведьма куда то пропала. Море народа текло по праздничным улицам к городским воротам, увлекая Анну Магдалену неумолимым течением. Праздничную процессию возглавляла группа людей в санбэнетто -узких нарамниках до колен из желтой ткани- и в шутовских колпаках на голове. На санбэнетто внизу был нарисован человеческий бюст в оранжевых языках пламени, а над ним черные причудливые дьяволы. Толпа вытекла на украшенную площадь. Здесь предвиделась кульминация празднества. На площади были сооружены три помоста. На одном воссели какие то важные персоны в светских и духовных одеждах похожие на короля с королевой и духовных иерархов и их прелатов. Напротив на расстоянии один от другого были сооружены еще два помоста. На один из них взошли проповедники, судья, духовная баталия и люди в разрисованных санбенетто. А последний, сооруженный в стороне, напоминал солидное двухэтажное строение состоящее из двух помостов. Нижний помост с четырьмя столбами посредине был завален дровами. К столбам был пристроен верхний этаж на который поднималась лестница. Толпа утихла. "Аутодафе... аутодафе",- слышался из толпы шепот. Началось торжественное богослужение. После молебна, в наступившей тишине огласился приговор, в котором церковь отрекалась от вероотступников в санбенетто и "отпускала их на волю", передавая их светским властям с предписанием наказать по заслугам. С оглашением приговора толпа взревела. После "отпущения на волю" четверо еретиков перешли к третьему строению в окружении духовной баталии из четырех проповедников-иезуитов и палача. "Отпущенные" в окружении палача и духовной свиты взобрались по лестнице на верхний помост. Проповедники- иезуиты все еще пытались образумить вероотступников пока их привязывали к столбам. Рты их были закрыты кляпами. Анна Магдалена наконец смогла разглядеть их лица. Они показались ей знакомы. По окончанию процедуры баталия спустилась на землю. Палач сунул в расщелины между дровами горящий факел. Хворост вспыхнул. В несчастных, так и не образумившихся, еретиков, с кляпами во рту, полетели камни. Попы подбадривали толпу поактивней подбрасывать хворост в огонь. Рев толпы сотрясал воздух. Геенна огненная внезапно вырвавшаяся из под земли жадно поглощала "отпущенных на волю". Ночь опустилась на глаза Анны Магдалены и она погрузилась в могильную тишину...
Открыв глаза она увидела звездное небо и орлинообразное лицо нищенки склонившейся над ней. Нищенка взяла Анну Магдалену за руку и повела к большой куче пепла. Анна Магдалена шла с трудом хлябая большими тяжелыми деревянными башмаками. Одежда на ней была необыкновенно велика. Нечаянно наступив на край большой рубахи волочившейся по земле, в которую было одето ее детское тельце, она упала. Большая сухощавая рука старой нищенки, похожей на ее бабушку, потянула ее к верху, и она, снова встав на ножки, пошлепала дальше, придерживая свободной ручкой путающуюся под ногами одежду. Обе нищенки старшая и младшая подошли к куче пепла и остановились. От кучи пепла все еще веяло жаром. Рука старшей нищенки больно сжала нежные хрящики детских пальчиков младшей. Девочка заплакала. Старуха взяла ее на руки, и та уткнулась переносицей в ее сухую шею, обвив ее ручкой. Так они стояли долго. Затем старшая нищенка опустила младшую на землю.
-За что их "отпустили"? - спросила маленькая девочка взрослым голосом.
-За песах,- ответила старуха, снова превратившаяся в Ведьму.
- Что это?
- Еврейская пасха.
Анна Магдалена поняла, что тлеющие угли и были ее семьей.
Большой железный ржавый ключ заскрежетал в замочной скважине ее детской памяти. Ее стали посещать картины прошлого, а после встречи с Алхимиком она и вовсе погрузилась в него. Анна Магдалена почти перестала есть то ли от воспоминаний переполнявших ее, то ли от мучавшего ее огня в груди и рвоты по утрам. Мысленно рассказывая Алхимику о том, что произошло с ней и ее семьей, она прятала от бабушки сбежавшую слезу. Анна Магдалена поила умирающую колдунью с деревянной ложки хвойным отваром, но та не выздоравливала а только все больше таяла, глядя на свой огненно- красный цветок грустными ввалившимися глазами. Однажды она поманила ее слабым движением и указала на лежанку рядом с собой. Анна Магдалена поняла движение и присела рядом с ней. Колдунья протянула руку к груди Анны Магдалены и, из последних сил, ущипнула. Анна Магдалена вскрикнула.
- Не уберегла, - произнесла она лишь одними губами. Ее рука упала на колени внучки. Издав несколько храпящих звуков она затихла.
Не видящий взгляд Анны Магдалены застрял в межреальном пространстве.
- Ведьмы! Ведьмы! - вернули ее из забытья крики толпы во дворе ее хижины.
***
Она выживала, в углу темного сырого подвала без окон, стоя на маленьком островке грязной циновки, прижавшись к стене, куда загнали ее крысы, кишевшие у ее босых ног. Спертый тяжелый воздух смешанный с невыносимой вонью фекалий душил дыхание и резал глаза. Страх сковал все ее члены, и он же спасал от обморока, заставляя ее держаться на ногах, чтоб не упасть в хищные пасти алчущих мяса крыс. Скрежет ключа в замочной скважине, клацающий звук засова и страшное, взвизгивающее пение открывающейся большой железной двери, гулко отдающееся в темных подвальных лестничных лабиринтах, всколыхнули очередную волну страха, поднявшуюся с низа живота, и накрывшую ее с головой. В дверях появилась ожиревшая фигура духовного служки в балахоне, пришедшего увести ее на дознание. Желевидная огромная тень, тяжело астматически дыша, медленно протиснулась в проем открытой железной двери и, приблизившись, встала над ней. Она хотела крикнуть: "Нет! Я согласна! Согласна со всеми обвинениями..." Но из ее груди вырвался лишь тихой задушенный стон.
Анна услышала свой голос и, открыв глаза, резко села на постели. Сердце ее, пойманной птицей трепыхалось в груди, поднимая волны учащенного дыхания и с шумом пульсируя в мембранах ушей. Она оглядела очертания комнаты, освещенной тусклым светом кривой лампады горбатого месяца, с бесстыдным любопытством подглядывающего в окно. Это она, Анна, у себя дома... Ее ладонь потянулась к горлу, освобождая невидимую удавку, затем медленно спустилась к груди, стирая капельки пота в ложбинке. "Надо пойти умыться, - подумала она и медленно, бессильно спустила ноги с постели. Проходя мимо туалетного шкафчика с большим зеркалом, она остановилась и вгляделась в зеркальное пространство. На нее смотрела другая женщина, почти девочка, с беспорядочно вьющимися длинными огненно-рыжими волосами, прикрывающими от любопытного взгляда сгорбившегося, беззубого ночного служки - месяца обнаженные хрупкие, черты.
- Ты кто? - не узнав отражения, спросила Анна.
- Я - ты,- ответила та, другая. -Завтра казнь, -отрешенно добавила она.
- Ты уйдешь не одна, - с болью сказала ей Анна, - ты унесешь с собой зарожденную новую жизнь.
- Да, - смотря не видящим взглядом на Анну ответила та, другая.
- Ты могла бы родить... но твоя жизнь тебе не принадлежит, - сказала ей с горечью Анна, - а я хотела бы родить, но...
- Твоя жизнь тоже тебе не принадлежит, - помешала ей договорить та, другая.
По щеке Анны сползала большая соленая слеза. Она медленно провела рукой с низу в верх по щеке, вытирая слезу и запутавшись пальцами в волосах. Отведя руку в сторону, она пропустила пряди волос через редкий гребень ладони, и ухватив одну из них большим и указательным пальцем, пристально вгляделась в зеркальное пространство.
- Но я хотела бы это сделать вместо тебя, - жалобно сказала Анна, теребя волосы.
- Сделай, если сумеешь, - сказала безучастно та, другая.
- Да? - с надеждой спросила Анна. - Я очень сильно постараюсь, сказала она, вытирая слезы. - А от кого он? - спросила она немного успокоившись.
- Загляни мне в глаза, - сказала та, другая безликим монотонным голосом.
Анна приблизила свои глаза к зеркалу и заглянула в раскрытые зрачки отражения, слившись с ним взглядом. То что она там увидела, почему то ни сколько не удивило ее.
- Профессор, - сказала она одними губами, узнав в средневековом алхимике знакомый образ, и болезненно улыбнулась.
Появившаяся резь внутри глазниц заставила Анну закрыть лицо руками и растереть глаза основаниями ладоней.
- Аххх, - простонала она.
Отойдя от зеркала, она прошла в ванную комнату и, включив слабый свет над зеркалом, налила воду в ванну. Сев в прохладную воду, Анна забылась. Ей предстояли дополнительные заботы. Как всегда работа, покупки в супермаркете, приготовление праздничного ужина. Сегодня вечером после долгого отсутствия возвращался муж с командировки. Выйдя из ванны и вытираясь полотенцем Анна сделала над собой усилие, отключив в себе механизм душевных потоков и включив внутреннюю систему "автопилота". Теперь она в порядке.
Отбарабанив день как по нотам, Анна не заметила как вернулся вечер, а с ним заскрежетал ключ в замочной скважине входной двери. Алик, радостно обняв жену и выложив подарки, удалился в ванную комнату, а выйдя, отказался от ужина. Празднично накрытый стол и вкусные запахи не привлекли его внимания. Старания Анны были напрасны. Его голод был иным. В этот вечер он был жаден.
Глава III
Алхимик встречал Анну Магдалену повсюду. "Вон там, у моста... Нет, вон она. В церкви на служении... Нет, это не она. Вон она покупает рыбу на рынке... Нет... Да кто же ты, огненная барышня- крестьянка, несущая тайну, которую твоя бабушка не велит тебе рассказывать." Алхимик разговаривал с ней, засыпая и просыпаясь. "Все, хватит," - сказал он себе однажды, запряг повозку и отправился в известном направлении. Добравшись до деревни, он подробно расспросил о красноволосой Магдалене. Его поразили горящие страшным светом глаза крестьян, указывающих дорогу на избушку, что стояла на отшибе: "Ааа, Обиталище Ведьм. Только Вы их там не найдете, господин. Пришел им конец. Больше не будут мор на скот насылать и корчи на детишек. Сегодня будет нам всем праздник." Алхимик помчался к Обиталищу Ведьм, а там лишь жалобный стон дверей встретил его у входа. "Праздник, да, конечно же, праздник!" Алхимик погнал лошадей обратно в город. Праздник! В этот раз он не ошибся. Вон она, его красноволосая Магдалена в центре празднества. Она была не одна. Рядом с ней были привязаны к столбу неизвестная молодая женщина и девочка лет четырех. Все три жертвы были обвинены в колдовстве и сожительстве с дьяволом. Толпа неиствовала. Среди общего рева толпы ухо Алхимика слышало только одно: "Огненная Ведьма! Огненная ведьма!
- Она невинна, небо, она невинна!- молился Алхимик, молча шевеля лишенными жизни посиневшими губами, видя как сам дьявол вожделенно облизывает огненным языком нежное тело его любимой. Тонкий звук скрипичной струны взмыл в небо, оборвавшись на высокой ноте. Он узнал ее голос среди рева беснующейся толпы.
Алхимик не помнил что было дальше. Не помнил, как он оказался у своего дома. Не слышал как скрипнула открывающаяся дверь. Подойдя к кровати, он свалился навзничь и стал ждать смерти, чтоб воссоединиться с ушедшей от него близкой душой. Теперь он точно знал, где искать свою любовь.
***
На Анну навалилось тяжелое утро. Руки и ноги отекли, казались ватными и не слушались. Воздух был пуст. Растерев занемевшие ноги такими же занемевшими руками, она с трудом поднялась и пошла в ванну, медленно передвигаясь, словно на колодах. Там, склонившись над унитазом, освободилась от жжения в пищеводе, отрыгнув какую то желтую горькую жидкость и, подойдя к умывальнику, стала плескать на лицо холодную воду. Умывшись, Анна автоматически открыла душ. Ритуал утреннего омовения под прохладными струями не приносил сколько ни будь заметного облегчения. Стоя под душем, она вспомнила до подробностей очередной приснившийся ей кошмар. Она чувствовала себя физически разбитой. Не вытираясь, а лишь обернувшись полотенцем, она пошла на кухню приготовить себе кофе. Сделав глоток, Анна отставила чашку в сторону. Кофе показался ей не вкусным. Зайдя в спальню, чтобы взять из шифоньера платье, она наконец то обратила внимание на мужа, безмятежно спящего, раскинувшись на жаркой постели. Вспомнив вчерашний вечер, она забыла зачем зашла в спальню и вернулась в салон, чтоб убрать со стола столовые приборы, так и не нашедшие применения. Ставя на верхнюю полку кухонного шкафчика хрустальные бокалы, доставшиеся ей в наследство от отца, она попыталась подхватить полотенце, спадавшее с нее, и упустила один из них, так и не поймав полотенца. Растеряно постояв в кругу спавшего с нее огненно-оранжевого полотенца, Анна переступила через него и, присев на корточки, стала бережно собирать мелкие осколки хрусталя. Беря осторожно двумя пальцами каждый осколок, она видела в нем огорченное лицо ее отца, одинокого, не молодого человека с тяжелым характером, поздно женившегося и рано потерявшего жену. Сын родителей сосланных в Сибирь без права переписки, выросший в детском доме, после смерти жены, он, так и не построивший новой семьи, но имевший подругу на стороне, воспитывал дочь один. Как много недоговоренного осталось между Анной и отцом. Почему он так и не женился? Как бы ей хотелось сейчас поговорить с ним, а не с осколками его любимого хрустального бокала. Чем он для него был, этот бокал, который она разбила? Может он символизировал ее мать и то что было между ними? "Черт!" - воскликнула она, глядя как капелька крови стекает с пореза на пальце. Нет, это был явно не ее день. Заклеив ранку пластырем, она собрала щеткой оставшиеся осколки и вернулась в спальню за платьем. За то время, что она прожила целую жизнь, собирая осколки хрусталя, в спальне ничего не изменилось. "Без права переписки... без права переписки..."- звучало эхом воспоминание в ее голове, пока она неслышно одевалась. "Это же одно и тоже, что и "отпущенные на волю", - подумала она, вновь пережив чувство слияния времен. Одевшись, Анна вышла из спальни. Взгляд ее притянуло огненно-оранжевое полотенце. Оживленное игрой света, преломленного красно- бордовыми занавесками, оно все еще лежало на полу возле посудного шкафа. Анна подняла с пола влажное полотенце, вернувшись памятью к тому моменту, как она стояла в растерянности посреди этого огня и смотрела на разбитый хрусталь. "Ну уж нет. Никуда я сегодня не пойду," - подумала она, тяжело усаживаясь на диван,- "а то я еще и Профессору что ни будь разобью". Взяв трубку телефона с углового столика, Анна набрала номер Профессора. Сославшись на плохое самочувствие, она сообщила, что не сможет выйти на работу. Профессор пожелал ей скорого выздоровления.
Алик спал долго после длительного перелета. Наконец проснувшись и выйдя в гостиную, он увидел жену, сидящую на диване.
- Ты не пошла на работу в честь моего приезда? - спросил он Анну, благодушно улыбаясь и потягиваясь.
- Ты вчера так и не поел, - ответила она рассеянно.
- Я ел все что двигалось, - сказал он, присаживаясь на диван рядом с ней, и, обняв ее, добавил, - начиная с тебя, и кончая ночного взлома холодильника и кастрюль. Все было очень вкусно.
- Мне приснился страшный сон будто меня сожгли на костре, - попыталась рассказать Анна о том что ее тревожило.
- Ты слишком впечатлительная. Не читай страшных историй, - просто отреагировал Алик. - Приготовишь мне кофе, пока я буду бриться? А вечером я расскажу тебе, как я провел время в Америке, - попросил он жену, проглотив ее душевный порыв с тем же аппетитом как и все "что двигалось", и, поцеловав, встал и направился в ванну. Нежный моллюск захлопнул раковину, спрятав богатейшую фиолетовую жемчужину в недрах ее души. Она поднялась с дивана, вновь уронив с колен пресловутое оранжевое полотенце на пол, и пошла на кухню готовить мужу завтрак.
- Ты когда-нибудь ела мясо ракушки? - спросил Алик громко из ванны, намазывая щетину мыльной пеной. Затем поменяв кисточку на бритвенный станок и, оттянув щеку языком, провел по ней лезвием. - Мм...мм... очень деликатный вкус, - добавил он после небольшой паузы, смывая пену со станка, - мы сегодня вечером можем пойти в китайский ресторан. Я тебя приглашаю.
Анна проводила мужа на работу и пошла в поликлинику за больничным. Рассказав доктору об ее утреннем состоянии, и получив множество направлений на анализы, она, выйдя от врача, небрежно сунула бумажки в сумочку. "Надоело уже," - подумала Анна. Делать анализы она не собиралась. Зато, как скоротать внезапно освободившееся время она не знала. "Надо отдохнуть, отвлечься. А вечером пойдем есть мясо ракушки," - рассуждала она, заказывая кофе с круасоном в уютном кафе и подавляя в себе внутренний огонь, который то и дело норовил разгореться вновь. "Интересно, - пыталась она отвлечься от преследующих ее мыслей о сегодняшнем утре, - ракушки, когда захлопываются, они что чувствуют, боль или только страх, или и то и другое? И вообще, что чувствует примитивная природа? Вот захлопнулась она, и что, она уже в безопасности? Или все же чувствует что то не хорошее, когда ее берут в руки, переворачивают. Она, вообще то, чувствует что ее сегодня могут съесть,- внутренне восстала Анна, - или она безропотная часть того мира, которым питается другая часть мира, которая живет тем, что ест все что движется?" Анне снова стало как-то не по себе.
Вечером, откушав мясо моллюска, она почувствовала спазм в солнечном сплетении.
- Правда вкусно?- спросил Алик.
Анна рассеянно кивнула и вышла в туалет.
***
Анна пыталась забыть страшный сон, но, похоже, он следовал за ней по всюду, давая знать о себе в виде постоянной изжоги, тяжелых пробуждений с тошнотой и подавленного настроения. Через две недели Анна все же решилась сделать анализы. Вернувшись к семейному врачу и пройдя, по его рекомендации проверку у женского врача, Анна получила известие, заставившее ее расплакаться. Она была беременна. Все ее существо залучилось особым светом, который никто не мог оставить без внимания. Она сделалась особенно красивой. Алик, узнав новость, принял долгожданный подарок, сказав: "Вот теперь мы настоящая семья!" Производственные отношения Анны были весьма странными. Профессор отстранил ее от лабораторных опытов, попросив заняться документацией. Ее мир сомкнулся на одном маленьком существе которое жило внутри нее. Она с ним разговаривала, спрашивала, что оно любит кушать, слушала классическую музыку. Потом она узнала, что оно женского пола. Анна дала ей имя не характерное для здешних мест: Лена, Леночка. "Ну и что, - думала она, -так ее звали еще тогда, когда она была только сгустком энергии, когда она только ждала своего возвращения. Имя созвучное имени Магдалена."
Глава IV
По серому потолку полз большой серый таракан. Серый свет, проникая в серое окно серой спальни, увеличивал серую тень большого серого таракана, висевшего над серой кроватью, до грандиозных размеров. Взгляд Алхимика, лежавшего на серой кровати, остановившись на огромных, двигающихся, серых усах большого серого таракана, видел Магистра.
У ног Магистра, жаждущего большой аудитории, и собиравшего школяров прямо на улице, называемой Фуар, на соломе под открытым небом сидели студенты и дискутировали на тему: "Может ли быть больше одного ангела в одном и том же месте". Острый накал дискуссии не рождал истины. Главное было доказать любое утверждение, любым способом и поупражняться в нанизывании словесного бисера. Спор вылился в бесполезное теоретизирование, перейдя на изысканно-циничное богохульство. Разгорячившись, школяры перешли от логических доводов к личным оскорблениям, угрозам, и пощечинам. Несмотря на то что резкие выражения, крики и оскорбления на диспутах запрещались, научный диспут закончился дракой. Да, чего не сделаешь в пылу спора! "Альма матер" стерпела и это.
Внезапно резкий хлопок вернул Алхимика в серую действительность. Это его старая, преданная кормилица размазала своим башмаком большого серого таракана по стене. Увидев серую кормилицу, Алхимик почувствовал глухое раздражение и поторопился сбежать в прошлое на пирушку, устроенную в честь его окончания Сорбонны, и получения звания Магистра.
На веселой пирушке, заглушив громкий говор и смех студентов и профессуры, раздался голос кормилицы, похожий на скрип не смазанной двери. Она принесла скудный утренний завтрак ученому отпрыску и сокрушалась о том, что он ни к еде так и не притронулся. Кормилица, заменившая болезненному ребенку рано умершую мать, служанку сеньора, любила его как родного сына, потому как, кроме него, у нее никого на свете не было. Сам же сеньор своим незаконнорожденным отпрыском мало интересовался, обеспечивая ему лишь безбедное существование и обучение. Любовь кормилицы была единственной жилой питающей душевной энергией две одинокие души. Старая Кормилица не могла смотреть без боли на заросшее бородой осунувшееся лицо ее приемного сына, и на то, как он таял у нее на глазах, месяц за месяцем не выходя из постели.
- Вы так можете умереть, господин, - причитала она.
Гаудеамус игитур
Ювенес дум сумус,
-заглушал гимн "Будем же радоваться" причитания кормилицы.
Гаудеамус игитур
Ювенес дум сумус
Пост юкундам ювентутем
Пост молектам сенестутем
Нос хабебит хумус
-от причитаний кормилицы уже не было спасу.
Нос хабебит хумус,
-простонал вслух Алхимик. Кормилица разрыдалась. Слыша продолжительные рыдания кормилицы, Алхимик наконец привстал, спустил ноги с кровати и придвинул к себе небольшой деревянный столик на котором стоял завтрак. Завтрак состоял из куска хлеба и тарелки каши. Взяв ложку, Алхимик начал медленно есть, вглядываясь куда-то в даль. Кормилица затихла, не сводя с него сияющего взгляда, будто увидела воочию воскрешение Христа.
В наступившей, наконец-то тишине, Алхимик устремился памятью к своему учителю алхимии, за которым он готов был следовать всюду. Профессор пошел на позолоченную виселицу так и не выдав под пытками тайну философского камня. Алхимик видел повешенного учителя в балахоне, усыпанном блестками, и очередь мирян, в надежде получить язык повешенного еретика.
Не доевши завтрака, Алхимик встал с кровати, слегка пошатнулся, распрямился, и уверенно направился в свой кабинет. Перед тем как закрыть за собой дверь, он остановился и повернулся, посмотрев на кормилицу особым взглядом. Пред ней неожиданно предстал другой человек. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь маленькое окошко освещал худую фигуру, похожую на скелет, с взлохмаченной головой и растрепанной бородой на бледном, осунувшемся лице. Взгляд его, горящий безумием, был страшен. Безумец резко закрыл за собой двери и повернул щеколду. Подойдя к выступу в стене он взялся за него обеими руками и, напрягшись в усилии, вынул камень. Поставив камень на пыльный, вытесанный из тяжелого дуба, письменный стол, Алхимик сунул руку в темный проем тайника и вынул из него какой-то сверток. Осторожно развернув грубую ткань, он достал из нее тяжелый манускрипт в черном переплете, вверенный ему на хранение учителем и, открыв, стал бережно перелистывать хрупкие пожелтевшие листы, исписанные непонятными буквами. В воображении он видел маленького роста, подвижного, с живыми глазами учителя, говорившего о том, что древнееврейские писания может прочесть только раввин, и что его можно отыскать только в Испании среди марранов, так как из Франции евреи были изгнаны еще в двенадцатом веке, и что предприятие это очень опасно. Алхимик, страшно сверкнул глазами, осторожно закрыл манускрипт, любовно проведя ладонью по черному шершавому переплету и, бережно вернув его в тайник, вынул оттуда какую-то тетрадь. Тетрадь была исписана знакомым мелким почерком. Узнав в нем руку учителя, Алхимик стал читать, разбирая мелкий почерк с зашифрованным текстом состоящий из знаков, странных не связанных между собой слов и астрологических символов. "Зеленый лев, летящий орел, василиск, саламандра, хвост и кровь дракона, пятнистая пантера, синее слово, вороний клюв, пурпурное одеяние, белый король и королева, красный жених и лилейная невеста, золотое руно, красный al-iksir..."
- А, на арабском... эликсир! Джабар ибн Хайан... Нужна субстанция... эликсир... Это же символы философского камня! Так... Вот! - поставил он палец на знакомое имя, жадно вглядываясь в записи.
Но взгляд его уже не видел строк. Он пробирался по гулким лабиринтам искусственной египетской пирамидальной горы через потайные лестницы и ложные ходы, в поисках замаскированных входов, ведущих к замурованным камерам, к усыпальницам царей - вожделению нищих разбойников и пиратов. Продвигаясь с величайшей осторожностью, чтоб не попасть в ловушку и не сгинуть там, не сокровищ ради, он подвергал себя величайшей опасности. Одна единственная усыпальница с мумией, что держала в руках огромную изумрудную плиту, с начертанными на ней основными понятиями алхимии, гробница Гермеса Трисмегиста, которую нашли воины Александра Македонского, влекла его. Вот она!
"Истинно - без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно, - прочел он изречение на Изумрудной скрижали Гермеса, - То что внизу подобно тому что вверху, а то что вверху, подобно тому, что внизу, и все это только для того, чтобы совершить чудо Единой Вещи... отдели же Землю от Огня, Тонкое от Грубого с величайшей осторожностью, с трепетным тщанием. Став Наитончайшим Огнём - познай Небесное! Так свершается Слияние. Затем снова вернись на Землю - и будешь улавливать Тончайшее и иметь силу эффективно преобразовывать несовершенное." .
"Да, - подумал Алхимик с тоской, жадно перелистывая страницы, - в древнем Египте алхимией занимались жрецы с их тайными культами и ритуалами, основанными на знаниях астрологии и магических обрядах. Они стремились к союзу души и разума с божественным началом. Они верили, что Мир един и состоит из стихий переходящих одна в другую, что Всякая вещь имеет ценность лишь тогда, когда она ведет к облагораживанию души. А здесь... веря в добро, вешают профессоров, -взгляд его сделался холоден и страшен. "Оо!"- выдохнул он внезапно, наткнувшись на описание ветвления золота самим Леонардо: "Внимательно рассматривая ветвления золота, ты увидишь на концах их, что они медленно и постепенно растут и обращают в золото то, с чем соприкасаются". В его глазах появился особый блеск. "Золото, которое появится в моей реторте, воссияет лучезарным светом, - прошептал он, - это будет не простое, а живое золото, которое вырастет в алхимическом сосуде так же, как золото растет в земле. Металл, попадающий в руки золотых дел мастера, мертв, подобный ветви, отсеченной от дерева; живым же деревом являются подземные золотые жилы. Живое золото порождает золото, как зерно порождает зерно. И тот, кто познает эту истину, просияет, как живое золото, и отойдет от него всякая темнота. Трансмутация неблагородного металла в золото возбудит другую трансмутацию - преображение человека! А семь ступеней алхимического процесса - они и есть семь ступеней лестницы, ведущей к спасению и блаженству."
Алхимик бережно закрыл тетрадь и, осторожно вернув ее в тайник, заложил его камнем. Резко повернув щеколду, он уверенной рукой открыл дверь кабинета.
- Цирюльника! - вскричал он преобразившись. Его голос был звучен и силен. Он перестал бояться. Алхимик знал: его ждет позолоченная виселица.
***
Анна не знала что ей одеть. Почти все содержимое шифоньера было выброшено на кровать.
-Нет, это ужасно, - говорила она сама с собой, стягивая с себя красное узкое платьице. -Брюки не подходят, это религиозная семья. Да и потом они на мне не сходятся. А в этом платье я хожу на работу. Мне в нем хорошо, но... праздник, все таки.
- Ну что ты там возишься, Анюта?- нетерпеливо спросил Алик, зайдя в спальню. Он был уже побрит, надушен и при галстуке. Увидев не одетую жену, сидящую на постели среди разбросанной одежды, он остолбенел.
- Мне нечего одеть, - сказала она чуть не плача.
- Ну ты же что-то носишь каждый день.
-Это же каждый день, а праздник - не каждый день.
-О господи! Как беременные женщины превращаются в детей. Нас ждут. Не удобно опаздывать,- сказал Алик с раздражением и вышел. Анна тоже была раздражена. Назревала ссора. Сдержавшись, она выбрала черное узкое платье, включила утюг и стала гладить прямо на постели, откинув кучу платьев в сторону. Проглаживая горячим утюгом помятое платье, Анна, склонившись над кроватью и тяжело дыша, слышала шаги мужа, не терпеливо ходившего взад вперед в соседней комнате. Она подавляла в себе все более разгоравшееся раздражение, чувствуя, что готова сорваться на первого попавшего ей под руку. Надев платье она подошла к зеркалу. Первый же, кто попал ей под руку, была она сама.
- Ужас! Ты похожа на муравья, - сказала она отраженью с отечными губами и большим опухшим носом, и снова бросилась к шифоньеру. Найдя белую шаль, она вернулась к зеркалу и скривила гримасу.
- Туфли!
Ни одна туфелька не надевалась на отечную ножку. Вновь зашел Алик.
- Ну, что еще?
-Туфли!
-Что туфли?
-Не налезают!
-Ну хорошо, в чем ты ходишь на работу? - Он чувствовал, что без его организации дело не сдвинется.
-Опять на работу! Я что, иду на работу?
-Анечка, одень что угодно. Люди поймут, - сказал он как можно тихо и вразумительно. Из обувной полки высыпалась вся обувь какая была. Анна, тяжело дыша, мерила сапожок. Он не застегивался. Она нервно стянула его с ноги.
-Анечка, в чем ты ходишь на работу?- настаивал Алик.
-В кроссовках!- закричала Анна.
-В кроссовках... В кроссовках, так в кроссовках. Одевай кроссовки.
- Кроссовки?! Никуда я не пойду!
-Поздно. Надо было сразу не соглашаться. А теперь люди готовятся и ждут.
-Тебе хорошо, сказала Анна сквозь слезы, - ты не женщина и не беременная...
-Если бы я был женщиной, да еще и беременной, я бы уже давно умер! -сказал Алик, смешно выпучив глаза. Анна рассмеялась, представив его беременным с выпученными глазами. Ее смех разрядил обстановку.
-Анечка, поверь мне, Жена Профессора встретит нас в тапочках.
Последний довод прозвучал убедительно. Анна одела белые кроссовки и снова подошла к зеркалу.
-Ты ужасна, - сказала она, безнадежно взглянув на распухшее несчастное существо в зеркале с большим животом в черном вечернем обтягивающем платье и в белых кроссовках.
Жена профессора встретила гостей не в тапочках, а в туфельках и в красивой вышитой косыночке на голове, модно завязанной на затылке. Она была на последнем месяце беременности, но животик носила легко и красиво и была вполне подвижна. Анна была уже с ней знакома, так как та часто заходила к мужу на работу. Алик познакомился с супругами, пожав Профессору руку и обменявшись поклонами с женой профессора. По религиозным обычаям, рукопожатие между мужчиной и женщиной было не принято. Хозяева дома все еще были заняты приготовлениями. К счастью, на одеяние Анны никто не обратил внимание. Профессор, одетый в строгий черный костюм и в фартук суетился по хозяйству, бегая с полуторагодовалым ребенком, сидевшем в специальном рюкзачке у него за спиной. Он заметно прихрамывал и Анна спросила, что у него с ногой. Профессор махнул рукой, сказав, что с детства у него одна нога слегка короче другой, и что он должен носить специальную обувь, и делать особые физические упражнения, которых уже давно не делал. "Ничего, пройдет, мне только надо начать снова делать зарядку"-сказал он. Пока хозяева дома занимались последними приготовлениями, Анна с Аликом были предоставлены сами себе и рассматривали семейные фотографии, висящие в рамочках на стене. Маленькая кудрявая девочка, отказалась общаться с гостями и с любопытством следила за происходящим. Утомившись, она положила головку папе на спину и заснула. Жена Профессора вынула спящую девочку из рюкзачка и унесла в детскую. Стол был давно накрыт к пасхальной ночной трапезе. Профессор снял фартук и пригласил гостей к ритуальному омовению рук, объяснив, как и что нужно делать по религиозному предписанию. Начался пасхальный ритуал с последовательным чтением пасхальной легенды, молитв, пением пасхальных песен и последовательной ритуальной трапезой. Ритуал затянулся далеко за полночь. Все были очень голодны, но Профессор тщательно выполнял предписание, останавливаясь на толковании псалмов. Толкуя один из псалмов, он заговорил о роли женщины в семье.
-Если жена праведная, а муж не праведный, то муж рядом с ней становится праведным, -говорил он с тяжелым американским акцентом, с трудом подбирая слова, - а если жена не праведная, а муж праведный, то муж рядом с ней становится не праведным.
-Это как? - усомнился Алик, - Если я нормальный мужик... ну... праведный, - поправился он,- а жена не праведная, значит она меня может испортить. То есть, никакую роль тут воспитание не играет? Все зависит от жены, так сказать...
-Не все... но в торе сказано, что женщина несет духовную роль в семье. Мужчина учит тору, потому что он не духовен от природы и должен этому учиться, а женщина не должна учить тору, потому что она духовна от природы. Так толкуют мудрые.
- Женщина, как жрица,- улыбнулась Анна. -То чего она касается становится таким как она. Это перекликается с философией алхимии о единстве земного и небесного, физического и духовного. Алхимики считали, что самое совершенное вещество в природе - это не подверженное порче золото. Как земное воплощение солнца. Поскольку природа всегда стремится к совершенству, то самая заветная ее цель - рождение совершенного физического вещества- живого золота. Не благородный металл становится благородным, не поддающимся порче, при соприкосновении с благородным - живым золотом. Соответственно их философии, Бог вложил стремление к совершенству и в душу человека. Человек, подобно природе, должен бороться за утверждение божественного, духовного начала в себе самом. А иудаизм, видя в женщине природную духовность, то есть, как бы... небесное начало в земном, наделяет ее, так же, способностью изменять то, чего она касается.
-Интересная мысль, - взгляд Профессора просиял.
Алик на протяжение всего изложения смотрел на жену с приподнятой бровью.
-Золото ты мое, живое,- сказал он, глядя на нее с высока, и проведя ладонью по голове своего драгоценного владения, опустил руку до самого стула.
Анна смутилась.
Строгий пасхальный ритуал окончился, и можно было приступать к еде. Профессор с трудом поднялся со стула, превозмогая боли в спине. Анна и Алик участливо спросили, что с его спиной, на что он ответил не придавая значения: "А, это из за короткой ноги. Пройдет." На лице Жены Профессора не отразилось ни тени участия. Она приветливо улыбалась гостям, оставаясь сидеть за столом. Профессор стал приносить блюда на стол, хвастаясь тем, что все приготовил сам. Внешне его семейные отношения выглядели гармоничными. Но Анна почувствовала неловкость от того, что он взял на себя все приготовления и предложила помощь. Профессор вежливо отказался, но в следующую минуту, открыв дверцу холодильника, он не смог согнуться. Анна решительно встала и стала помогать, доставая из холодильника блюда, которые он просил. Профессор отнесся с благодарностью к помощи. Жена Профессора продолжала сидеть за столом приятно улыбаясь. Когда же все снова сели за стол, послышался плачь ребенка. Жена Профессора поднялась в детскую и через некоторое время спустилась с ребенком на руках, сказав с улыбкой: "Она хочет к папе". Девочка щурилась от света, терла кулачком глазки и капризничала. Профессор взял ребенка. Оба супруга извинившись, удалились в детскую. Анна и Алик переглянулись. Когда дитя угомонилось, хозяева снова вернулись к столу и начали свободную трапезу с простыми бытовыми разговорами. Жена Профессора с увлечением рассказывала о том, как их сосватали и они стали встречаться. Алик, обратив внимание на добрачное фото, на котором жених и невеста стояли рядом, не касаясь друг друга, спросил, могут ли молодые позволять себе более близкие отношения, чем просто беседы. На что оба ответили, отрицательно.
- По Галахе это запрещено.
- А вдруг, после свадьбы окажется, что он пахнет не так? - откровенно спросила Анна религиозную женщину.
Профессор вопросительно посмотрел на жену.
-Если делать все, как написано в торе, то все будет хорошо, - не задумываясь, ответила Жена Профессора, не снимая лубочной улыбки.
Анна вспомнила, как однажды видела ее одну с ребенком на улице издали. Она обратила внимание на выражение ее лица полное тоски. Жена Профессора тогда не видела Анны и не надела своей лубочной улыбки. "Вот оно американское счастье,"- подумала Анна.