Алексеева Ирина Юрьевна : другие произведения.

Камера свободного режима

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Камера свободного режима" - записки из жанра "История болезни", но она не только о болезни, не только о преступлениях современной медицины, но и о странной судьбе, о состоявшихся и несостоявшихся "полетах". Особенно "правильным", слабонервным и непроходимо "позитивным" для прочтения не рекомендуется.
  КАМЕРА СВОБОДНОГО РЕЖИМА
  История болезни - моей и общества
  
  Ирина Алексеева
  
  Мы знаем, что эта задача не имеет решения,
  но мы хотим знать, как она решается.
  (Аркадий и Борис Стругацкие)
  
  
  Из "анкеты" автора: была, состояла, участвовала,
  уходила, не возвращалась, не сожалела, подвергалась,
  замешана, замечена, пока не привлекалась (это еще
  впереди).
  
  
  КТО? ЧТО? ПОЧЕМУ?
  
  Мой поезд следует до станции "Дальше - тишина", хотя предпочел бы другой пункт назначения - "Революция в медицине". Точнее будет сказать "Революция в медицинских мозгах": умение правильно поставить проблему и желание решать ее до упора и добросовестно, иначе бесполезна самая сказочная техника. Но "чудаков" в белых халатах, живущих по этому кодексу, давно уже остались единицы. Для больших денег такие чаще всего найдутся (хотя тоже не гарантия), но без них... Ну надо ли это объяснять тому, кто хоть раз сталкивался с серьезной болезнью и бесплатной "белохалатностью"?
  
  Впрочем, начнем с начала. Первая "История болезни" принадлежит журналисту и общественному деятелю Ирине Ясиной: http://magazines.russ.ru/znamia/2011/5/ia8.html. В этом качестве она и известна, но, может быть, не все знают, что она инвалид-колясочник с очень тяжелым заболеванием - рассеянным склерозом.
  
  Это - моя "история". Давно сидела в голове мысль написать нечто в этом жанре, но я все отмахивалась: кому нужно? Особенно такая нестандартная, причудливая и "темная" "история"... Если кому-то из тяжелобольных людей и помогает "дележка опытом", то полезнее будут типичные случаи, без неправдоподобных сюжетов. Но не так давно услышала по радио, что говорит о своей "истории" Ирина Ясина, и поняла, что "истории всякие нужны" - возможно, и эта найдет своего читателя. Homo, при этом sapiens, или такого же человека, которого медицина не только не может лечить (а она одновременно и не может, и не хочет) - не утруждает себя даже добросовестным обследованием. А посему сначала много лет "работаешь" просто симулянтом, а потом все это выливается а такой дурной детектив, который просто не уложится во многих нормальных головах.
  
  Скажу честно, очень не хочется публично раздеваться, но какой смысл говорить А, не собираясь сказать Б? Получится фальшь, полуправда, а тогда зачем? Потому долго и не заносились пальцы над клавиатурой, но чувствую, что наконец пора.
  Чья это будет "история болезни" - моя или общества? И то, и другое. И как это получится в процентном соотношении - пока не знаю.
  
  Жизнь в страдательном залоге
  
  Начиная свое повествование, Ирина Ясина пишет: "У болезни несколько дней рождения. Первый, когда ты начинаешь ее чувствовать. Второй - когда ставят диагноз и ты понимаешь, что это навсегда. А третий - когда осознаешь, что она, твоя болезнь, с тобой уже очень давно. Вас просто только недавно познакомили". Пусть это покажется кощунством, но все-таки я скажу: человеку в некотором смысле повезло - меня никто не знакомил, просто предлагалось либо считать все это дурью, терпеть и помалкивать, либо заняться спасением утопающих известным методом. Если еще добавить, что болезнь у меня не одна, а целый причудливый коктейль, картинка покажется еще веселее.
  
  В общем, учитывая количество болезней и минимум по три дня рождения на каждую, мне эти "праздники" можно отмечать регулярно, почти не просыхая.
  
  Но вот ведь какой "космический прогресс": временной разрыв между началом написания этих двух "историй" - всего 13 лет, а как же наша медицина за это время успела укомфортить себе жизнь! Ирина шарахалась от "белых халатов", потому что наставят диагнозов и залечат, а я - ровно по противоположной причине: никаких диагнозов нет (кому надо разбираться во всяких непонятностях?), потому и нет надежды ("истины" вскрываются многими годами позже, когда они уже могут служить только твоему оправданию, но больше ничему). А поскольку болезни не обнаружено, то все это - твоя личная дурь, и "гуляй, Вася". Не хочешь учиться или работать - пожалуйста, катись на самое социальное дно, а то и вообще в канаву. Такой вариант мне никак не улыбался - через все муки и училась, и работала.
  
  С детства я болела почти беспрерывно - до четвертого класса мое появление в школе было событием. Горло было очень плохое, через день гоняли в детскую поликлинику на смазку йодом. Однажды проглотила огромную ватищу, и это незабываемо: вкус йода стоит в горле до сих пор. Родителям говорили, что надо удалять миндалины. У них и было это вполне честное намерение, но сколь-нибудь солидного промежутка между болезнями так и не выкроилось, что недавно аукнулось мне в полной мере: опухоль на связках прооперировали так красиво, что процентов 75 голоса распрощались со мной навсегда. Подробности (а они весьма примечательны) - потом, если будет время и место.
  
  Что же случилось? Это трудно уложить в хронологический ряд, т.к. "именинников" - несколько, так что порядка не получится, хотя с ним гораздо удобнее читать. Первой на сцену явилась клаустрофобия (страх замкнутого пространства) - все соматические заболевания были еще впереди. Клаустрофобия относится к категории неврозов. Но это последнее слово у нас даже страшно произнести: подавляющее большинство людей не могут или не хотят отличать невроз от психоза. Специалисты написали об этом многие тома, другие специалисты этого в упор не видят, а я поясню на бытовом уровне. Невроз тоже обитает в человеческой психике, но, в отличие от психоза, сам по себе не имеет ничего общего с повреждением умственной деятельности (есть даже такая теория, что психоз и невроз взаимно исключают друг друга, но ее разделяют далеко не все специалисты). Один психиатр очень четко провел эту грань: от невроза человек страдает сам, от психоза - окружающие. Казалось бы, после таких внятных объяснений страдающему неврозом нечего бояться быть хоть как-то скомпрометированным, но нет, у нас не так. Один визит к психиатру - и все, ты "припечатан". На "загнивающем" Западе эта проблема вообще непонятна: ходи на здоровье к своему психоаналитику, решай с ним любые проблемы, и если не захочешь - никто никогда об этом не узнает. У меня клаустрофобия началась в 20 лет, когда о частной медицине если кто-то и знал, то только "белые", народу же приходилось либо "засветиться", либо лечиться подпольно. А представьте себе, как все это выглядит, если учишься в ВУЗе особого режима!
  
  Я не верблюд!
  
  С клаустрофобией можно жить долго и счастливо (или даже вообще не узнать о ней до поры до времени) в деревне или в маленьком городке, где нет метро и лифтов - в Москве же это катастрофа. Первоначально мыслей ни "светиться", ни уходить в подполье у меня не было - боролась чисто советским методом "кувалды и какой-то матери". И дело было даже не в "советском героизме", а в презумпции, что я - неробкого десятка. "Как, это я, что ли, боюсь какого-то метро? А вот фигушки вам!". И начала втряхивать себя в метро насильно, несмотря ни на что. Метод оказался в высшей степени порочный: очень скоро с метро пришлось расстаться вообще и начать колесить по Москве на перекладных. Ну а раз уж и лифт там же - на 14-й этаж взбиралась пешком. Когда я потом, много позже, преподавала на высших внешторговских языковых курсах, занимались мы в подвале (тоже премиленько с клаустрофобией), а за зарплатой дважды в месяц взбиралась именно на 14-й этаж, и это этажи не в современном доме, а в высотке на Смоленской! Во избежание взглядов-прожекторов, в которых читался вопрос, делала вид, что вышла на площадку покурить, а то и просто подышать свежайшим лестничным воздухом.
  
  Почему же "героический" метод оказался самым неподходящим? Потому что эта штука ни в коем случае не лечится насилием, пусть даже собственноручным. Медикаментозного лечения для нее тоже, кстати нет. Я слышала только о двух случаях излечения от клаустрофобии, но встретиться с этими излечившимися людьми не довелось. Не узнала я и о том, какие хитрые манипуляции проделывают в этих случаях психиатры (думаю, что они индивидуальны для каждого, но в целом все-таки сводятся к гипнозу), хотя все шло к тому, чтобы узнать. По своим "детективным" каналам вышла на одного настолько известного психиатра (он же и психолог, и психотерапевт, и писатель), что называть его имя не буду. И вовсе не бренд мне был нужен: просто я читала его удивительные книги, зачитывала до дыр и верила, что если кто-то проник в суть, то это только он. В те молодые времена, когда он издавался в мягких переплетах, он был ослепительно талантлив, но позже... Это мое субъективное мнение, но для себя я в этом не сомневаюсь: его вконец испортила слава. Его "твердопереплетные" - по-прежнему бестселлеры, но открыв в свое время один (изящно оформленный, с собственными стихами и рисунками), я поняла, что к следующему не прикоснусь: в книге было красиво и витиевато, но абсолютно пусто. Когда человек теряет свою суть, никто не убедит меня, что это не происходит параллельно - и в профессии, и в писательстве, если они не совпадают.
  
  Увы, я попала к нему (назовем его К.) уже во времена твердых переплетов. С одной стороны, поняла все почти сразу, с другой - еще с полгода ломала голову над тем, что же произошло. Он встретил меня галантно и приветливо, но как-то без внутреннего энтузиазма. Побеседовав и дав мне кое-какие директивы, он заявил, что к Новому Году я у него заезжу в метро, а дело было где-то в начале ноября. Моя подкорка внутренне нахмурилась: не верилось что-то - такие дела вряд ли делаются с такой скоростью (особенно, если учесть, что моему отлучению от замкнутых пространств было уже почти 20 лет). Звонить К. в дальнейшем предлагалось через секретаря. Каково же было мое удивление, когда она один раз невнятно пробормотала, что К. где-то в отсутствии (что было вполне возможно), но потом на мои звонки перестала отвечать вообще!
  
  Я из породы людей, которые крепки задним умом: некоторые вещи доходят четко, оформленно, но с жирафьей скоростью, тогда как именно их-то и надо бы понять сразу. Короче говоря, мне стало ясно, что К. от меня просто банально сбежал. Еще с полгода (по той же "жирафьей" схеме) ломала голову над причиной, и, кажется, в конце концов все-таки поняла ее правильно. Есть порода самопровозглашенных чудотворцев - для таких поражение исключено в принципе. А именно в моем случае как раз оно и намечалось. Дело в том, что психиатр ВСЕГДА в той или иной степени ломает личность пациента (того, кто лечит неврозы только медикаментами, можно сразу отправлять на мыло). К. - человек определенно веселый, но, как оказалось, не всегда находчивый. Что мою психику ломать абсолютно невозможно (не поддамся даже ради собственной пользы - так уж скроена), он вполне мог понять уже после того, как дал фантастическое обещание. Если прибавить сюда мою стопроцентную негипнабельность - останутся ли еще у профессионала вопросы?
  
  Какое-то время спустя снова перелистала его красивую твердопреплетную мертвую книжку. Уже собралась закрыть, но тут в глаза бросилось стихотворение, на двух строчках которого сработал какой-то стоп-сигнал, а вернее, завыла сирена. И дело тут было не в филологическом образовании и не в любви к настоящей поэзии: просто пошел известный "перебор ключиков" по Фрейду - подсознание корчится, вспоминая забытую "лошадиную фамилию", хочет того его хозяин или нет. Через 20 минут все было схвачено: эти две строчки он украл у Андрея Вознесенского, с простенькой перестановкой слов. Я написала злую (но без хамства) рецензию на книгу, издевательски обыграв ее название, и послала К. обычной почтой (никакого интернета тогда не было и в помине). Поверит ли кто-нибудь, что это была не месть или не в первую очередь месть? Мне хотелось подать сигнал: ваш ореол святости в некоторых особо вредных головах меркнет. Если даже сегодня такая голова - одна, в дальнейшем неизбежны новые бунтовщики из числа истово верующих.
  
  Я поняла, что больше психиатров в моей жизни не будет, но однажды отступила от этого решения, за что поплатилась СЛИШКОМ жестоко. Но об этом - далее: пока это будет непонятно.
  
  Задолго до этого ко мне в руки попала "Повесть о разуме" Михаила Зощенко. Подозреваю, что эту очень специфическую его вещь знают далеко не все. Здесь писатель поработал сам-себе-психоаналитиком. У него была водобоязнь. На корабле, конечно, можно было и не плавать (хотя по тем временам и такое лишение было далеко не мелочью), но в один прекрасный день он уже почти не мог даже пить воду. Тогда он, уже погибая, начал штудировать Фрейда (которого в повести называет Павловым: в советские времена за Фрейда можно было дорого поплатиться). Долго и мучительно копался в своем раннем детстве, когда память еще не включена. И наконец докопался. Мать кормила его грудью во время грозы. Когда раздался страшный удар грома и сверкнула молния, ребенок отторг материнскую грудь навсегда. Ничего особенно страшного тогда не случилось: это долго неведомыми путями карабкалась по подсознанию и наконец докарабкалась до этой самой водобоязни. Зощенко смог спасти себя, хотя знание корней болезни спасает далеко не всегда. Заключив мир с самим собой, он в той же повести разложил на составляющие все комплексы Гоголя и нескольких других классиков.
  
  Я попыталась покопаться по примеру Зощенко. Скажу сразу: концепция вышла весьма метафорическая (да и абсолютно неизвестно, насколько правильная) и тогда не помогла. Что-то помогло не так давно, когда я просто много лет просидела дома и успела как следует отдохнуть от своих "предметов" (метро и лифтов), хотя психотерапевты говорят, что ситуацию нужно полностью "отреагировать", а не бежать от нее - иначе излечение не наступит. Но у меня получилось именно так. Откуда знаю, что получилось? В метро попробовать себя не могу (ноги теперь уже до него не дойдут), но когда гремлю в больницу, без малейшего трепета и сопротивления даю перемещать себя по этажам на каталке в лифте.
  
  У меня нарисовалась "теория подвала". Говорят, что клаустрофобия в абсолютном большинстве случаев возникает не на пустом месте, а после какого-нибудь малоприятного происшествия (горит метро, человек надолго повисает в лифе или оказывается запертым в подвале), но ведь у меня ничего подобного не было - так откуда? Начала "облизывать" свое детство (а память почему-то включилась у меня в двухлетнем возрасте). Прекрасные, даже уникальные родители, все внешне благополучно, не считая кошмарной коммуналки, но ведь коммуналка ребенка вряд ли испугает - наоборот, интересно, когда вокруг много людей. А на деле... Ребенок не задумается, почему это родители (преподаватели ВУЗа) внезапно бросают все и уезжают работать из Москвы в Тмутаракань (маленький городишко на Волге). Очень много лет спустя я узнала, что отца после возвращения из плена каждую ночь пытали в подвалах Лубянки, что маму вышибли из института по пятому пункту (ректор долго извинялся и объяснял, что ничего поделать не может, хотя и больно терять такого преподавателя). А в воздухе еще долго после смерти "отца народов" висела сталинская атмосфера, и я это какими-то фибрами чувствовала (осознала, конечно, не в два года, а гораздо позже). А родители ради моего же блага упорно скрывали от меня, что что-то не так, внушали (хотя не тупо и не в лоб), что все хорошо, и "ура, светлое будущее". Лет с 5-6 я, сама того не осознавая, стала рваться к пониманию - что это такое свинцовое висит в воздухе и почему оно так давит. Упрямой оказалась подкорка: "кора" верила родителям, а подкорка отказывалась. Я рвалась к какому-то свету (может быть, к правде), но меня упорно оберегали. Это и был СТРАХ - их, родительский страх, который они, сами того не осознавая, вгоняли в меня. Нет, в поступках они были настолько бесстрашными, что многие из окружающих этого даже не понимали, но детей берегли от всего. Так постепенно возникало ощущение, что я живу в подвале и на свет не пустят. Не это ли породило клаустрофобию? Со временем метафорический "подвал" перекочевал в реальные замкнутые пространства.
  Правильна ли моя догадка или это просто плод фантазии - не знаю, да и не думаю, что какой-то волшебник когда-нибудь даст ответ на этот вопрос.
  
  
  ***
  
  Почему и зачем я отняла у читателя драгоценное время на психологию и психиатрию? Да просто потому, что проклятая клаустрофобия нежданно-негаданно стала причиной страшной болезни, покатившей всю мою жизнь под откос. Без этого не объяснишь, почему я вдруг оказалась в неподходящее время в самом неподходящем месте, за что и получила в подарок сильнейшее обморожение ног.
  
  Особенно здоровенькой я никогда не была. Бронхиты и пневмонии переносила очень тяжело, причем это приходилось делать на ногах. В нормальных случаях температура от этого поднимается, у меня же она, наоборот, резко падала - иногда даже до 34-х с маленьким хвостиком. В мои студенческие времена никаких справок с такой странной температурой не давали - приходилось ползать на занятия, хотя ноги не шли. Потом это вылилось в бронхиальную астму. В одной больнице меня с ней долго и последовательно гробили: посадили на такие гормоны, которые разнесли меня до невообразимого веса, при этом эффект от лечения был равен нулю. От пульмонологической больницы Љ 11 (тогда туда еще направляли) я долго отказывалась по смешной причине: "знающие товарищи" рассказывали, что там нет курилки. Когда наконец стало не до тонкостей, обнаружилось, что они там прекрасно есть на каждой лестничной площадке.
  
  Там меня не только вытащили с того света (в один прекрасный момент незаметно уплыла куда-то далеко от кислородного голодания), но и поставили на ноги. Вот там-то я и встретила двух таких "чудаков", вернее, "чудачек" - врачей, которые и думают, и лечат. Меня пересадили с глупых гормонов на умные, и скоро астма начала вести себя настолько прилично, что с ней уже можно было жить. Мало того: неправедно нажитые килограммы полетели один за другим - не быстро, но неуклонно. За полтора года, не прилагая к тому никаких усилий, избавилась от 42-х! Любой астматик или его ближние знают, как страшен лишний вес при астме. Кот у меня - тоже астматик, при этом с незаурядным аппетитом, который при моих диктаторских замашках удовлетворяется далеко не полностью. На первое "мяу" следует корм, но на второе и третье вместо этого - издевательская сентенция: "Жри, да знай же меру!". Узнав на собственной шкуре, что такое лишние килограммы, я ни в коем случае не повторю этого эксперимента на котячьей.
  
  ***
  
  Но астма оказалась "цветочками" по сравнению со следующей серией "страдательного залога". Новогодняя ночь с 79-го на 80-й год стала для меня роковой: прежняя жизнь сказала мне "прощай!". Мало кто теперь помнит, какая это была страшная зима (до -47 по ночам) - такой не припомню на своем веку ни до, ни после. Новый год я собралась встречать с друзьями, и если бы не пресловутая клаустрофобия, ничего бы, скорее всего, не случилось. А ведь уговаривала соседка:
  
  - Куда поедешь в такой мороз? Оставайся встречать с нами.
  - Да нет, не могу: там меня ждут, да и вообще - уже портфель игрушек для детишек сложен.
  
  Туда ехала на такси, а обратно, первого вечером - на перекладных: за ночь резко потеплело, было уже не 40 градусов, а только 25. Но на пересадке с одного автобуса на другой пришлось ждать не меньше получаса. Там-то и начался кошмар: темно, кругом ни души, ни один бомбила в такое время по этому месту не проедет, погреться негде - рядом ничего, кроме завода "ЗИЛ" за высоченным железным забором и 77-ю замками, до охраны, естественно, не достучаться. Ноги сначала просто замерзли, потом взвыли и "отключились", дальше я начала терять сознание. Не успела: появился долгожданный автобус, в который не помню как вползла - кажется, на руках. Немногочисленная публика с недоумением смотрела, как я зачем-то пытаюсь содрать с себя сапоги... Руки не слушались. Дальше все поплыло...
  
  Великое счастье было в том, что от автобусной остановки до моего подъезда было метров 30, но этот путь вместе с подъемом на шестой этаж не помню совершенно. Сознание вернулось уже в квартире, а я тогда жила одна, и ничего похожего на телефон в новостройке не было. Я так и не увидела, как выглядят ноги: раздеться было невозможно - в квартире +12, входная дверь завешена бабушкиным дырявым верблюжьим одеялом, окна заткнуты чем попало. Я начала вспоминать какие-то обрывки из литературы - что делается при обморожении ног. Вспомнила, что надо натереть ноги снегом и выпить коньяку. Снега на лоджии было - не разгрести, но выйти туда было немыслимо. Коньяка же в доме не наблюдалось; вместо него на кухне сиротливо торчала в углу бутылка "Салюта" (тогдашний суррогат шампанского). Бокал вот этого "компота" я себе и налила, врубила музыку и полтора часа маршировала по диагонали комнаты, пока ноги не отошли и не стали что-то чувствовать. Тогда я замертво свалилась на диван и заснула. В тот вечер мне предстояло снова ехать в гости, но об этом, конечно, не было и речи.
  
  Утром проснулась с гриппом, с которым благополучно и провалялась неделю. Таких долгих рождественских каникул тогда не было, но у меня на работе все научные кадры крепко спали во главе с начальством. Незадолго до этого я окончила аспирантуру, прошла обсуждение диссертации, работала в таком месте, о котором - позже. Готовила свою "нетленку" к защите, а времени было в обрез. О ногах не очень и вспоминала: они пришли в чувство. Ухитрилась даже доползти через несколько подъездов 13-подъездного дома до телефона-автомата - доложить родителям, что жива, и сделать еще пару звонков.
  
  А когда наконец свершился "выход в свет" - тут-то и начался ад, который не описать. Я не понимала, что происходит: ноги "отключались" от колена до самых пальцев теперь уже при -17, потом при 10, потом при 5... Отключались не только ноги: вместе с ними "плыла" и голова: я почти теряла сознание. Чаще всего это почему-то случалось в троллейбусе. Один раз я стояла рядом с кабиной водителя, толпа нажимала, голова уплывала вместе с ногами... Когда наконец ввалилась в кабину (или меня ввалили?), водитель был вполне законно возмущен.
  
  Пришлось все-таки сесть на больничный, что тоже было нелегко. Трудно было даже добираться до поликлиники - несколько остановок на автобусе, а там... Там приходилось заниматься своим обычным делом: доказывать, что я не верблюд. Если бы сделали хоть какую-нибудь плохенькую реовазограмму, уже стало бы ясно, что с сосудами что-то не то, но о подобных "чудесах" в поликлинике и не слышали (а может быть, просто не хотели слышать). Участковый терапевт отфутболил меня к хирургу, тот - к невропатологу. Между этими двумя кабинетами и гоняли меня как мячик - никак не могли поделить. В том смысле, что "темный случай" каждый из них стремился отдать коллеге, желательно - навсегда.
  
  Приближался срок, когда надо было либо сползать с больничного и идти на работу, либо на инвалидность, для которой поликлинике тоже нужны основания, да и у меня ни малейшего такого желания не было. И вот мы вернулись к нашим психиатрическим баранам: поликлиника задумала "всестороннее обследование". Оно началось почему-то с посылки меня в психдиспансер, а не с какого-нибудь более осмысленного мероприятия - оставалось только проследовать. Меня сопровождала мама, она тогда была еще очень мобильная и энергичная. Мне сказочно повезло: попала на хорошего врача - другой бы влепил какой-нибудь мощный диагноз, просто для острастки, не глядя. Но эта дама беседовала со мной час, потом пять минут с мамой и наконец выдала вердикт: "Знаете ли вы, что психиатрия - это сточная яма, куда выбрасывают больных, которых не умеют лечить? У вас, конечно, нет НАШЕГО заболевания, но... я даю вам направление в Клинику неврозов в запечатанном конверте. Поедете с мамой СЕЙЧАС. Совсем не исключено, что там хоть как-то снимут ваш спазм сосудов. Во всяком случае, другого выхода нет: поликлиника больше не будет вами заниматься".
  
  Одно пребывание в Клинике неврозов, а через год еще и второе, ровным счетом ничего не дали. Это был просто санаторий, и там было даже довольно весело. Ничего общего с закрытой психушкой: разгуливай "в штатском" хоть по всей Москве, только являйся на все назначенные мероприятия и к отбою. Да и народ был большей частью вполне вменяемый: почти все действительно с неврозами. Все и гуляли, а я дальше лавочки на прибольничной территории прогуляться не могла (сейчас, не один десяток лет спустя, это стала лавочка возле моего дома).
  
  Как раз тогда умер Высоцкий, это было во время Олимпиады. Ни радио, ни телевизор долго ничего не сообщали, но у меня был маленький допотопный аналоговый приемничек, по которому вещало на английском радио "Маяк". В тот момент я слушала его в туалете: там же была и курилка, да и, пожалуй, просто клуб. Сначала я ничего не поняла (или отказывалась понимать?), хотя английский знала вполне пристойно. Тут незаметно подбрел народ и стал спрашивать, что говорят. "Подождите, девочки, дайте дослушать... Что-то про Высоцкого... Умер?!!!". Так узнала вся клиника, и мы даже устроили небольшие поминки: несколько человек поехали на такси ко мне, взяли пива, а я одну за другой ставила кассеты Высоцкого.
  
  ***
  
  Теперь, наверное, пора рассказать, где я училась, как дошла до жизни такой, а также первое, второе и остальные "следствия дурацкого дела" (по Чернышевскому). Дело было вообще-то далеко не дурацкое, но отнюдь не хлебное: сейчас меня снова, хотя и слабовато, но кормит все тот же английский, впитанный с молоком спецшколы. Кормил бы, возможно, и пожирнее, если бы я по состоянию здоровья могла взять бОльшую загрузку по работе, но в таком прелестном "виде" нормальному человеку вообще не придет в голову работать, благо, инвалидность есть. До этого я всегда где-то и как-то фрилансерствовала, а два с лишним года назад любимая работа сама нашла меня, но об этом позже. Что же до "дурацкого дела", то, знай история сослагательное наклонение - я бы повторила его еще и еще раз. Просто поразительно, как один и тот же человек может быть до безобразия рациональным в науке и точно до такого же безобразия иррациональным в жизни, но ведь иначе же неинтересно!
  
  Итак, она звалась Ирина, происходила из семьи каких-то там математиков, и вовсе нечего ей было делать в Институте стран Азии и Африки при МГУ, тогда называвшемся Институтом восточных языков: он существовал для политбюровских и КГБ-шных сыночков и дочек, а отнюдь не для таких. Но когда человека в 16 лет со страшной силой тянет к себе Восток, на политбюро и КГБ ему в высшей степени наплевать. Только филология, только душераздирающие колебания между Ираном и Японией. Перетянул все-таки Омар Хайяам, хотя оказалось, что тогда можно было не морочиться: выбирать вообще ни из чего не дали.
  
  Структура Института была весьма специфическая. Поскольку считалось, что женщине на Востоке делать нечего, на первый курс набиралось ровно ¼ девочек и ни одной единицей больше. Для абитуриентов было четыре категории с абсолютно разным проходным баллом: мальчики-школьники, мальчика-стажники (то бишь со стажем работы от двух лет) и, соответственно, точно так же для девочек. Стажа у меня не было, и для моей категории проходной балл был 18 (из четырех экзаменов по 5-балльной шкале). И в первый, в во второй раз я набрала 17. Пятерка по английскому никак не спасала: "резали" на всем остальном. На второй год в родительские головы въехала, казалось, бы, идиотская мысль: данный ребенок просто по определению не может получить четверку за сочинение. Еще в каком-то из старших классов школы было очень смешно. Как-то раз меня отозвала на переменке учительница по литературе и зашептала на ухо: "Алексеева, пишешь ты здорово, и ошибки - ни единой, но, уж извини, поставила тебе четверку - ну нельзя УЖ ТАК по-своему!". Я отмахивалась от родительской идеи, но они все-таки докапались на мои мозги до того, что я учинила демарш в приемную комиссию с требованием показать мое сочинение. Мне не отказали, но заметили, что срок для апелляции давно прошел - покажут просто для удовлетворения моего любопытства. И что же я увидела? Ошибки - ни одной, только на полях одна пометка жирным красным карандашом: "Этого эпизода нет в романе". Писала я по "Отцам и детям", которых любила и знала чуть ли не наизусть. А собственной кафедры русского языка в Институте не было - на приемные экзамены собирали школьных учителей. Упомянутый эпизод (второстепенный такой, неучебничный) там прекраснейшим образом был, но не это - самое примечательное. На последней странице, на которую у меня залезло всего несколько строк, была огромная грубо подтертая рецензия красным карандашом, четверка и короткий вердикт: "Тема раскрыта". Дома я изложила родителям "сюжет", и тут с моим папой, 20 лет проработавшим в приемной комиссии, сотворилось что-то страшное: воспитанный (хотя иногда не в меру эмоциональный) человек взвился по стенке и начал почти непечатно выражаться. На следующий день он надел свой "пасхальный" серый костюм и отправился в Институт. И это - мои родители с их незыблемым принципом: никогда не влезать в детские и юношеские разборки, не воевать за свое чадо - пусть воюет и пытается победить само. По опыту работы папа прекрасно знал: огромные рецензии пишутся только на двойки и пятерки. Двойки быть не могло: иначе на полях было бы много галочек, а их было числом одна.
  
  Папа разговаривал с председателем приемной комиссии тет-а-тет, но по окончании было видно невооруженным глазом: не ворковали они там. Собрали комиссию - не апелляционную, а так, научно-познавательную. На нее я принесла свежайший томик "Отцов и детей", который предварительно варварски попортила: таким же красным карандашом отчеркнула тот самый "несуществующий" эпизод. Мою правоту признали, извинились и сослались на недостаточную квалификацию экзаменатора. Но время для апелляции было упущено - юридически они были абсолютно правы.
  
  Итак, она звалась НИКЕМ. И это была не единственная ребеночья обида: достаточно их накопилось; сюда же приложилась и несчастная любовь, и еще разное. Не она, конечно, была поводом к бегству из родной, но во многих отношениях нелюбимой Москвы. Я и сейчас думаю, что была не так уж неправа: в Москве по сравнению с глубинкой было слишком мало ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО, да и оно подавлялось кастовостью, которая, конечно, была везде, но в Москве она решала все. Здесь человеку, не желавшему вписываться ни в какие иерархии, оставалось одно: безвестно затеряться среди хрущоб. Начав операцию воинственного бегства, я едва ли хотела быть первым парнем на деревне - скорее, хотела просто БЫТЬ.
  
  Мои мудрые родители не сопротивлялись - даже дали денег на билет, только поставили условие: чтобы я выбрала место, против которого они не будут возражать и сочтут приемлемым для "поселения". Но из кассы "Аэрофлота" меня чуть не замели в милицию: я протянула деньги и попросила билет в любом направлении. Не хотелось мне выбирать - пусть бы за меня выбрал его величество Случай. Не обломилось. Тогда родители потребовали, чтобы я уезжала туда, где у них есть знакомые. Самые лучшие знакомые на тот момент оказались в Сухуми. Это, конечно, было полнейшим безумием, но спасибо ныне покойным родителям за него!
  
  Для начала я поселилась в квартире родительских приятелей, которые устроили меня на работу секретарем-машинисткой в Республику ШКИД, как я это называла - проще говоря, в ПТУ. Поступила на вечерний в Сухумский пединститут, на отделение английского языка. Только мне одной это не стоило ни копейки (остальные давали бешеные тысячи): выехала на знании английского и русского, коего у других абитуриентов не наблюдалось. Там же по нечаянности вышла замуж за молодого князя Кипиани (слишком уж европеизированного для сванского князя). Он даже свою княжескую фамилию носить не мог: тогда в Грузии (Абхазия была чисто виртуальным понятием) полагалось брать фамилию по отцу, а сванской княжной была мать моего благоверного.
  
  Я безо всякого лицемерия уезжала навсегда и никогда не собиралась возвращаться, только слетала в Москву на зимние каникулы повидать родителей и друзей. Однако же, вернуться пришлось. Мой князь развелся из-за меня со своей первой женой, а в тогдашней Грузии такое не прощалось: и позор для мужчины, и разведенная женщина не могла рассчитывать ни на какое семейное будущее. В нас даже как-то стреляли из кустов (скорее всего, ее родственники), и князь нешуточно испугался. Брак мы зарегистрировали в Москве, но весь город знал, что он фактически уже есть (там и менее существенные вещи-то не скроешь, а в один прекрасный день тебе еще и расскажут интересные подробности твоей личной жизни, о которых ты не догадывался). С трудом удалось нам живыми закончить учебный год, мне - первый курс, благоверному - третий: стрельба была один раз, но всевозможная травля постоянная. Князю пришлось обмануть всех, что он летит в Москву просто проветриться на недельку - другую (конечно же, не со мной). Поэтому с собой у него были только штаны хаки и величественный кассетный магнитофон, на который многие жадно точили глаз. В то время во всем Сухуми "Грюндиг" был только у двух человек: у него и у знаменитого скульптора Сандро Размадзе, к которому князь как-то водил меня в гости.
  
  "Операция" прошла удачно, а дальше встал вопрос с переводом в московские институты. Тут на амбразуру ринулась моя мама. Она отправилась в Коломну, к человеку, который много лет любил ее и был тогда деканом факультета в тамошнем пединституте. Он просто пал перед ней на колени: "Его переведу без проблем, но вот как быть с ней... У нас железная директива - после первого курса ни под каким видом не переводить". О московском Ленинском "педе" и мечтать было нечего, что меня никак не огорчило: душа не лежала туда. И вот ближние перед свадьбой начали в порядке полушутки: а не попробовать ли тебе по третьему разу твою сумасшедшую "ивяшку" (Институт Восточных Языков), на что я сурово буркнула: "Не пойду!". Буркнула пару раз, а потом согласилась: ладно, документы подам, но готовиться к экзаменам не буду принципиально. И действительно, не открыла ни одной книги. Набрала 19 баллов, а тогда я уже шла по категории "стажниц": наскреблось в трудовой книжке два года. Мне было бы достаточно и 16 - случился перебор на целых 3. Сочинение писала на следующий день после собственной свадьбы. Народ потом подшучивал: "Ну вот, допилась до пятерки!". Позже я узнала, что в родном заведении просто не любили связываться с идущими по третьему заходу: оголтелые, глядишь, бучу поднимут, да и знают о "кухне" многовато. Набравшие высший балл имели право на выбор языка. Я, естественно, выбрала фарси, хотя и Япония по-прежнему манила: очень любила Кавабату и других японцев.
  
  Веселые и нелегкие годы учебы пропустим: я же все-таки не автобиографию пишу, а стараюсь пробегать только то, без чего "история болезни" будет непонятна. Перенесемся сразу к приключениям с аспирантурой. Но прежде необходимо упомянуть моего светлой памяти "подпольного" научного руководителя Веру Борисовну Никитину. Она и только она сделала меня тем человеком, которым я остаюсь по сей день. Это была моя вторая мать. Официальная научная руководительница ревновала, но, будучи достаточно мудрой, не мешала, к тому же моя тема (персидская суфийская лирика XVIII века) была ей не по зубам. И она смирилась: как говорят персы, "Нет тому избежания" - я негласно перехожу в другое ведомство.
  
  А еще когда я была на четвертом курсе, в Институте сменилась власть, что шло, естественно, свыше. Нашего прежнего ректора (Институт на особом статусе среди факультетов МГУ, со своим собственным ректором, который теперь директор) убрали под негласным соусом "не той" сексуальной ориентации и совращения студентов. Первое сомнению не подлежало, но во второе не верил никто, и что-то ни одного "совращенного" не обнаружилось. А ведь ученый и педагог был - супер. Строг до дрожи в студенческих коленках, но никакой травлей не занимался никогда. В ректорское кресло воссел бывший белорусский партизан Ахрамович, к тому же возник проректор "по общим вопросам", бывший моряк. Что за "общие вопросы" такие - тайной было недолго, а для кого-то изначально и не было. Вот он-то и занялся мной вплотную (разумеется, не только мной). Кандидатуры в штатные КГБ-шники отбирались придирчиво, но уж если на кого-то положен глаз - никуда не денешься. Я делась, но дешево такая роскошь не обошлась.
  
  Были у нас и "практические", умные люди (не все же витали в литературных облаках). Они и предупредили меня, что приглашение будет, и подробно проинструктировали, как не надо дразнить гусей. И вот в один прекрасный день меня вызвали "на ковер", то бишь в маленький в меру уютный кабинетик, где дверь за посетителем, сразу, как только он входил, закрывалась на ключ. Диалог был краток и прост:
  
  - Ну, что думаешь после окончания?
  - Да вот, в аспирантуру собралась поступать.
  - Ха, в аспирантуру! И что? Будешь вечно нищая со своей наукой! А хочешь в закрытое учреждение с ха-а-рошим окладом?
  
  По "протоколу" такие намеки полагалось понимать.
  - Знаете, я очень рассеянная, боюсь не справиться с оперативной работой. Таким в аспирантуре самое место.
  - Иди, дура!
  
  Дура ушла, прекрасно понимая, что ничего хорошего не последует, но при этом без малейшего сожаления. Счастье еще, что я не блондинка - блондинки были страстью этого "особого", а в сейфе всегда стояло несколько бутылок коньяку. Ходили упорные слухи, что ни одна блондинка не возвращалась из этого кабинета в своем прежнем девичьем качестве, но история, разумеется, об этом умалчивает: не подтверждает и не опровергает.
  
  Как-то раз одна такая блондинка-сокурсница выпорхнула из ректората, когда я проходила по коридору, и весело подмигнула:
  - А, стишки переводишь? Да и свои еще пишешь? Знаю-знаю.
  Блин (извините)!
  
  Но по-настоящему ближний народ удивился, когда спустя какое-то время меня вызвали в ту же точку и диалог повторился слово в слово.
  
  ***
  
  Госы были сданы, диплом защищен, рекомендация в аспирантуру получена. За 3 дня до первого экзамена я позвонила секретарше ректора (она же - зав. отделом аспирантуры), чтобы выяснить какой-то мелкий вопрос. В ответ мне было сказано спокойно и как-то между прочим:
  - А ведь тебя до экзаменов не допустили.
  - Ка-а-ак?!!
  - А нет у нас уже мест в основной аспирантуре, только целевая.
  
  Под целевой подразумевалось, что какое-то другое учреждение направляет человека с просьбой обучить в аспирантуре и потом принимает на работу к себе. Устно пояснялось, что направление можно брать хоть из банно-прачечного пункта (мы окрестили это "банно-прачечными бумагами"). И вот эту операцию предлагалось провернуть за 3 дня - мало того, что она сама по себе никого не вдохновляла! Таких нас, опальных, оказалось пятеро ("Великолепная пятерка") - каждому воздалось за разные грешки, но за отказничество, похоже, только мне. Трое сразу откатились на запасные пути, понимая, что ничего не светит, а для двоих моя великолепная Вера Борисовна добыла "банно-прачечные бумаги" из Музея Востока (тогда - Музея восточных культур", которые народ прозвал водосточными), пользуясь своей дружбой с тогдашним директором, тоже выходцем из родного института.
  
  В порядке аспирантской практики я вела семинары по персидской поэзии и читала маленький курсик - введение в специальность для филологов-иранистов. В природе такого еще не существовало - его разрабатывали мы с Верой Борисовной. Я читала его в двух параллельных группах: фарси и дари, где народ собрался абсолютно разный. В "фарсисты" попали соответствующие дочки и сыночки, которым светило непыльное место в Иране или в каких-нибудь дипведомствах здесь, а "даристы" были публикой вполне пролетарской - пушечное мясо для Афганистана. Начала я с первой, и первая же лекция сшибла меня с психологических ног. Выходило, что я как преподаватель - абсолютный ноль: не заинтересовала народ предметом. Мальчики и девочки с "сейками", одетые так, как нам, грешным, и не снилось, слушали вежливо, спокойно, даже не болтали и не готовились подпольно к следующей паре, и в их честных глазах не отображалось ничего, да и ни одного вопроса ко мне не было. После этого я решила: ухожу в управдомы, но меня воскресили "даристы". Глазищи у них горели, и они жадно набрасывались на меня с вопросами, которым не мешал и звонок в конце пары. Дебатировали и жестикулировали в коридоре, а потом мне пришлось разгонять их поганой метлой: "Дорогие студенты, ведь нагорит же и вам, и мне по первое число. Разбегайтесь и готовьте вопросы - следующую лекцию начнем с них. Буду отвечать ровно столько, сколько понадобится". Нет, не иссяк еще, оказывается, порох в пороховницах.
  
  ***
  
  Закончился срок аспирантуры, а незадолго до этого мы нежданно-негаданно съездили поработать в Иран. То есть, не совсем уж негаданно: давно оформились и забыли. Ну кто, в самом деле, мог ожидать, что эта международная ярмарка все-таки будет, если в стране идет фактически гражданская война (через пару месяцев оказавшаяся "великой" Исламской революцией)? Мы и не ждали - мирно занимались своими делами, отчего у меня и возник цейтнот с предзащитой (о приключениях в Иране - как-нибудь в другой раз, не будем отвлекаться).
  
  Кафедра, да и я вместе с ней, надеялась, что за три года "банно-прачечные" дела рассосутся и меня оставят на месте. Не рассосались. Было предложено явиться и подписать распределение в этот самый музей. Я отказалась, и тут началось... Институт стоял на ушах, белорусский партизан топал ножкой и орал: "Нам не нужны такие, которые не подписывают!". Его логика была очаровательна: значит, нужны такие, которые подпишут "Извольте выйти меня вон"? Терять мне было нечего - почти спокойно ждала и наблюдала: а что это будет дальше. Дальше, через сутки с небольшим, позвонила ночью Вера Борисовна и взмолилась:
  
  - Ирик, придется подписать: они же и от тебя, и от меня мокрого места не оставят!
  
  Конечно, она преувеличивала (явно берегла меня от расправы): ничего бы особенного ей не было - все-таки она не была моим официальным научным руководителем. Но доля такой вероятности была, а я не хотела и этой доли. На следующий день пришла и подписала. Волнение моря снизилось до одного балла, если не ниже. Нет, Вера Борисовна не бросила меня до конца, не бросила и вся кафедра. Но все-таки дальнейшую жизнь мне пришлось проживать оной и в другом месте.
  
  ***
  
  Итак, ОНО звалось Музеем. Музей этот, с точки зрения коллекций, действительно выдающийся, его хорошо знает цивилизованный мир. Но изнутри, в человеческом плане... лучше бы не видеть этого никогда. Я привыкла к "мужскому монастырю", где все-таки меньше сплетен и прочей грязи, где доля любого дерьма, в том числе и КГБ-шности, более или менее предсказуема. Бабского (по преимуществу) политизированного болота я не знала (поскольку "Восток - дело тонкое"), привыкать к нему не хотела и так до конца и не привыкла. Но хуже было главное: я не собиралась корчить умную морду искусствоведа, поскольку таковым не была и быть не стремилась. Я специализировалась по литературоведению и ничем другим заниматься тогда не планировала. "Умно-корченные морды" мне были не указ. Выручило невежество ученого совета. Система в музее строилась так.
  
  Любого новичка встречали в штыки и проверяли на вшивость (где и кому перебежит дорогу) - что уж тут говорить об индивиде, который на сносях с защитой (с перепугу сразу взяли старшим научным, ни денька не дали побыть младшим). Но все равно был ты никто и имя тебе никак, пока не сдашь экскурсию по постоянной экспозиции, а только потом с тобой соизволят поговорить о выборе научной темы. На этот "экскурсионный подвиг" давалось аж два месяца, потому что готовый текст экскурсии никому не выдавался - штудируй литературу и креативь сам. И это, я считаю, вполне разумно: как преподаватель, преподающий 1/8 часть "айсберга", должен знать и 7/8, которые под водой, так же и экскурсоводу хорошо бы делать. Только с какого перепугу научник должен водить экскурсии, если есть экскурсионный отдел?
  
  В общем, сдала я это в муках, тогда и засел ученый совет на предмет выбора мной темы. Мозги в этом совете шевелились с напряжением, т.к. наука там была вовсе ни при чем, однако же штат научных сотрудников иметь полагалось, и каждому, в свою очередь, полагался научный план. И что делать с человеком, который закончил ВУЗ и аспирантуру по специальности филолог-востоковед? Как применить его к искусству? Да и тем, которые ждали своего исследователя, в этом музее как-то особенно не наблюдалось. И вдруг выдала ученый секретарь, не отличавшаяся особенно светлым умом (как только ей идея такая пришла?!):
  
  - А на заняться ли вам, Ирина Юрьевна, эпиграфикой?
  
  Я сказала, что это было бы интересно, и взяла два дня на размышление. Признаюсь честно: представления об эпиграфике у меня были достаточно расплывчатые, поэтому, придя домой, я срочно приступила к "расследованию" вопроса, которое продолжила в библиотеке. Вот оно - бывают же чудеса в природе! Не надо с умным видом рассуждать про локальные цвета, взгляд и нечто - сиди себе расшифровывай надписи на "железках" и прочих вещах, если они не читаются на глазок. Утвердили тему: эпиграфика прикладного искусства Ирана нового времени - и сразу поставили в план монографию по этому делу. Но легко сказать "сиди" - тут же надо было "учиться, учиться и еще раз учиться", а учиться в Москве было абсолютно не у кого. Был один интереснейший коллега, но арабист, к тому же, никак не разделял моих "теоретизаторских замашек". Слава богу, нашему брату обязательно полагалось по одной научной командировке в год, и у меня они были, само собой, в Эрмитаж. Вот там-то и был прекрасный специалист по иранскому художественному металлу Анатолий Алексеевич Иванов - тогда хранитель фонда иранского металла, а ныне заведующий всем отделом Востока в Эрмитаже. Убийственный питерский политес ни в коем случае не позволял, чтобы на словах прозвучало "Ты даже еще и не начинающий чайник", но как же это читалось в глазах! Я и не собиралась доказывать обратное - прекрасно понимала, что я не волшебник, еще только учусь.
  
  Первую мою статью Иванов забраковал, но конструктивно: было над чем поработать. Вторую ждала почти та же участь, а вот с третьей начал здороваться за руку. Я и сама чувствовала, что начинаю что-то понимать в нашем эпиграфическом деле. Да, чтобы читателю на лазить по словарям, если еще не заглянул в Википедию, объясню наконец, что эпиграфика - это наука о дешифровке надписей на предметах материальной культуры. Некоторые читаются сразу (при знании языка, на котором они сделаны), другие могут потребовать и 10, и 20 лет работы. На этом - стоп: это же все-таки "история болезни", а не "эпиграфическая поэма", в которую у меня всегда есть искушение углубиться.
  
  Сейчас многие не знают, что тогда по распределению молодой специалист обязан был как штык отработать три года. Я считала дни: безумно хотелось бежать отсюда и заниматься тем же самым в другом месте, но на третьем году этого хронометража до меня постепенно дошло, что бежать-то некуда. Путь обратно в МГУ был, естественно, закрыт навсегда; то же и с Институтом востоковедения: обоими заведениями ведала единая КГБ-шная когорта, да и драка за места в ИВАНе (Институт востоковедения АН) была смертная: у всяких там со стороны шансов не было ни малейших. От одной возможности я, впрочем, отказалась, а именно - от внушительной взятки, которая предлагалась не деньгами, а карьерой. Взятки давались в основном за липовую экспертизу. И уж как ни ненавидела меня председательша экспертной комиссии, а на экспертизу иранского металла приглашать меня приходилось: это была моя епархия. И вот появился на этой комиссии джентльмен умного и небедного вида с самым тривиальным иранским кофейным сервизом XIX века, который хотел продать, а без музейной экспертизы это было тогда невозможно. Цена такой вещи была достаточно скромная, как скромной была и цель у джентльмена: "состарить" сервиз на минуточку на один век. Увидев мою оловянную физиономию, он сразу понял, что никакой XVIII век там не нарисуется, и взялся за обработку (не сервиза, конечно). Психолог он был неплохой и сразу понял, что в лоб не получится - надо тихой сапой. Бедолаге пришлось дождаться конца рабочего дня, когда я по привычке садилась покурить на бульваре, прежде чем отправляться домой. Разумеется, гражданин соткался на той же скамейке. Поболтали о жизни, покурили, а затем разговор как-то ненавязчиво перешел к делу. Пригласил в гости (а жил он рядом - в высотке на площади Восстания), но я почему-то в надлежащий вечер как раз оказалась занята (как и в последующие), так что продолжать "откровенничать" пришлось на той же лавочке. Выяснилось, что, если я сделаю "нужную" экспертизу, через пару недель уже смогу уйти из музея и работать там, где захочу. Но мне ведь тоже нельзя отказать в способности к некоторому любительскому "психоложеству". Я видела: если даже изрядно преувеличивает свои возможности, то в принципе все-таки не врет. Захоти я работать в ЦК - это, конечно, не получилось бы, но в приличном научном месте - вполне. И все же сделка не состоялась. Не о родном государстве я пеклась (к нему всегда относилась, мягко скажем, прохладно), а о своем научном имени. Я бы и в зеркало не смогла посмотреть, черкнув автограф под этой липой, а уж если бы ее увидели коллеги... Ну и просто - не в крови у меня это было.
  
  Да и вообще меня не любило музейное большинство - взаимная любовь и уважение были только с совсем немногими отдельно взятыми человеками. Я не ходила по отделам пить чай со сплетнями на закуску и уже этим была подозрительна. Потом обнаружился грешок и похуже: за квартальную научную работу отчитывалась вполне материально, что создало неслыханный прецедент. Статья на половину авторского листа? Написана и выложена на стол (потом ей предстояло быть опубликованной в сборнике научных работ). 25 инвентарных карточек? Выложены на тот же стол. 5 научных карточек - туда же. Отвисли некоторые научные челюсти: раньше ведь процесс отчета сводился к долгому лиричному повествованию о том, КАК это делалось. Это словоговорение так утомляло, что до обзора реальных результатов дело, как правило, не доходило.
  
  Перенесемся через 12 тоскливых лет (тоски не было только в часы, милостиво отпускаемые на научную работу, и в те, которые не имели к музею никакого отношения), в 13-й. Новый директор, спущенный за "моральный облик" из горкома партии на укрепление музея, так перетряс научные отделы, что работать стало практически невозможно. Дальше началась перетряска фондов, для которой были и разумные основания. Все иранское, кроме ковров, хранила сотрудница моего отдела, а ковры издавна жили в ковровом фонде Советского Востока. Не то чтобы тамошний хранитель слишком переутомился - причина яростного стремления сдать иранские ковры и больше в глаза их не видеть выяснилась позже. Хранительская "честь" автоматически выпадала на меня: кто-то и так хранил фонд, кто-то заведовал отделом, у кого-то были другие "противопоказания". Я отбояривалась и так, и эдак (ни хранительского опыта, ни "ковровой" квалификации у меня не было), но номер не прошел: хранение фонда всучили под угрозой разгона всего отдела.
  
  Прием и передача продолжались месяца два - каждый ковер осматривал реставратор (о подвохе и сговоре которого со старым хранителем я тогда и не подозревала), тщательно описывалась сохранность каждого экспоната. Деньги бесконечно летели на такси: фонды располагались в старом здании музея, куда другим способом добраться я не могла, а докладывать о своих проблемах с транспортом, выставляя себя на посмешище, тоже никому не собиралась.
  
  И вот в один "прекрасный" день, когда фонд был уже принят, в коврах обнаружилась моль, о которой прекрасно знали и бывший хранитель, и реставратор, но мой совершенно ненаметанный глаз ее, конечно, при передаче фонда не увидел. Моль прекраснейшим образом была и во всех фондах ковров, которых было несколько, но умные хранители заперли самые зараженные экспонаты в сундуки, а глупая я забила тревогу. Доставала главного хранителя устными высказываниями и докладными, требовала препаратов для лечения ковров и рабочих, на что слышала сакраментальное:
  
  - Ир, ну где я тебе возьму?
  
  Именно мне, для моего личного удовольствия! Похоже, он тоже все прекрасно знал, и просто это темное дело не надо было вытаскивать на свет божий. Но раз уж оно всплыло, мне начали по издевательской капле что-то выдавать: смешное количество керосина и какую-то еще ерунду, которой никакую моль не вытравишь, рабочих раз в три недели, что я, видимо, должна была считать щедрым подарком. Иногда вместо рабочих откомандировывали атлетического сложения лаборантку (помоложе и поздоровее меня), а на следующий день после того, как мы таскали ковры на собственных горбах, заботливо осведомлялись о ее, а не о моем самочувствии - я, похоже, стала врагом народа. И, само собой, меня систематически вызывали на "ковер" (не фондовый, конечно) и грозно вопрошали, почему до сих пор не покончено с молью.
  
  Ковровая история имела еще и конъюнктурную подоплеку. Незадолго до этого сменился зав. отделом, и на этом месте нарисовался именно тот, чьего появления в этом качестве вменяемый народ оглушительно боялся - фашиствующий молодчик, сынок главреда толстого научного журнала "Народы Азии и Африки". Говоря "фашиствующий", я нисколько не преувеличиваю: он со своим другом и тезкой, добыв откуда-то вполне военно-немецкие каски, имел обыкновение маршировать по коридорам и распевать гитлеровские гимны. "Интересен" он был отнюдь не только этим, но еще и категорическим недопущением в качестве ученого кого-либо, кроме себя любимого, хотя наши пути не пересекались: я занималась Ираном, а он - Африкой. Но он все равно терпел только тех, кто тихо надраивал тряпками фонд и ни в какую науку особенно не лез: нацарапал какое-то количество кривоватых инвентарных карточек - и спасибо, научный план выполнен. При этом рекомендовалось еще и заглядывать ему в рот, восхищаясь его эксцентричными и, само собой, неоспоримыми "концепциями" африканского искусства. Мне он прямо заявил на второй же день своего царствования: "Вы меня не устраиваете, и я добьюсь, чтобы вас здесь не было". Добился, только с той поправкой, что "приговор" пришлось исполнить моими руками.
  
  По мере того как разгорался "ковровый пожар", выяснилось, что я, чуть ли не собственными руками разведя эту моль, нанесла государству ущерб на какие-то немыслимые тысячи долларов. На первом музейном судилище, под возмущенный хор "праведных" хранителей фондов, прозвучала угроза, что следующее состоится в настоящем зале настоящего суда. Угрозы я не очень-то испугалась, но нервы к этому моменту были действительно изорваны в тряпки. В фонд приходилось носиться через день, а таких денег на такси у меня, разумеется, не было. Выход я нашла не в самом лучшем месте, но от этой эпопеи волей-неволей надо было немножко где-то отдохнуть или, по крайней мере, взять тайм-аут.
  
  Так я оказалась в психиатрической больнице. Собственно, психиатрической там была только вывеска, сохранившаяся со старых времен - это было точно такое же санаторное заведение, как и уже освоенная мной Клиника неврозов: точно так же разгуливали "в штатском" где угодно, и ни о каких психиатрических учетах не было и речи, "учетных" туда не брали, а переправляли в другие места. Там работал врач, с которым я была давно знакома (назовем его Николаем Егоровичем). Раньше он общался с мной в качестве психотерапевта абсолютно конфиденциально, он же и выписывал мне рецепты на седативный препарат и пытался делать какие-то телодвижения в сторону борьбы с моей клаустрофобией. В один прекрасный день он внезапно исчез со своего прежнего места работы (психиатрического диспансера моего района), и найти его было очень непросто. "Шерлок Холмс" в моем лице поработал и обнаружил его в этой самой больнице, куда он сразу же и пригласил меня полежать.
  
  Выслушав мою историю, Николай Егорович сказал: "Так, давай косить на инвалидность. Все равно на свою работу ты не вернешься. Диагноз я тебе НАПИШУ". Меня передернуло. Абстрактно слово "инвалид" не вызывало у меня никаких отрицательных эмоций, но примерить этот статус на себя - такое не приснилось бы и в дурном сне. Над содержанием этого самого "напишу" я сразу не задумалась, а надо было. Свой "транспортный крест" я давно приняла и готова была нести его пожизненно, раз уж средств борьбы с ним не было. Кстати, ведь с переездом музея в новое здание переехала и я под руководством мудрого папы: квартирообменного опыта у него хватало, всем было ясно, что бежать мне из музея некуда, и папа, перелопатив с десяток вариантов, ткнул пальцем в самый, на первый взгляд, несимпатичный. Слушаться я никого не привыкла, но здесь было понятно, что деваться некуда. Так я поменяла очень приличную квартиру на Нахимовском проспекте на весьма неказистую: на первом этаже отвратительного красного кирпичного дома с решетками, зато на Разгуляе, откуда можно было ездить на работу на троллейбусе с одной пересадкой. Впоследствии оказалось, что это и было самое веселое мое обиталище: две оставшиеся в живых "единицы" моей компании (просто поразительно, сколько же было вокруг меня смертей!) до сих пор поют ностальгическую песню по нашим разгуляйским похождениям.
  
  К тому, что сделал Николай Егорович, отношение у меня и по сей день неоднозначное. С одной стороны, он, конечно, вытаскивал меня из кошмарной истории, в которую я попала, с другой - надо же было подумать о моей "чайничности" в вопросах инвалидного и психиатрического статуса и предупредить, что "написана" будет шизофрения и что это будет психиатрический учет, от которого не уйти (позже я, кстати, ушла). Кем же он меня считал, давно и неплохо зная? А вдруг бы я выбрала участь "жертвы ковровой войны", а не психиатрическую инвалидность? В общем, тот, кто обзовет меня дурой, будет прав, но действо свершилось. Дело было в начале лета 91-го. Конечно, и врач не мог знать, что через пару месяцев кончится СССР и начнется нечто совсем другое. Не могла этого знать и я - иначе, вполне возможно, решила бы вопрос не так. Три дня я размышляла, скитаясь в тоске по парку, и наконец согласилась.
  
  Непонятно, каким образом врач, раньше работавший в этом диспансере скромным психотерапевтом (даже не психиатром, тем более не на административной должности), возымел над ним такую власть, что его слушались беспрекословно даже после ухода на другую работу, но факт остается фактом: он ее имел. Поэтому "операция" прошла без сучка и задоринки. Не успела я оглянуться, как у меня в руках уже была справка со второй группой инвалидности "по общему заболеванию", но с какими-то такими "отметинами", которые ничего не говорили обычному человеку, зато чиновнику от медицины говорили все. Музейный кадровик (бывший вояка) так беспробудно пил, что целый месяц не находил в себе сил уволить меня в связи с уходом на инвалидность.
  
  Началась тоска и "непонятки": что я теперь, кто, и как жить? К тому времени умер мой папа, почти одновременно я развелась со вторым мужем, и мы с мамой съехались в большую квартиру на задворках Кутузовского проспекта. Не только прожить вдвоем на две пенсии было трудновато - надо было обрести новый смысл и чем-то заниматься: не сидеть же с бабушками на завалинке! Тем более, что расставание с наукой я переживала (и 20 лет спустя переживаю) страшно тяжело, а оно произошло мгновенно: какой эпиграфикой можно заниматься, сидя дома? Эпиграфист в этом смысле ничем "не лучше" геолога или археолога: мои "объекты", понятное дело, не ездили ко мне - это я моталась к ним по городам и весям, что меня с моими бродяжническими наклонностями вполне устраивало. Я даже любила дальние поезда, которых "нормальные" люди больше суток не выносят. Точно так же любила и самолеты, пока не попала в катастрофу на обратном пути из Тегерана. Там, впрочем, было больше паники, чем катастрофы: отказали два двигателя из четырех, нас клятвенно заверили, что мы не сядем, однако же, сели на полтора часа позже времени, хотя и, мягко говоря, без особого комфорта. Спустя 16 лет я все-таки села в самолет, хотя думала, что больше не сяду - когда очень захотелось на Мальту, но и туда, и обратно летели плохо; еще и в очень веселую турбулентность попали. Тут уж даже такой нехристи, как я, полезут в голову мысли, что какая-то "воздушная сила" по неведомым причинам решила объявить мне бойкот.
  
  "Свободная жизнь" началась с такого дела, в каком меня трудно было заподозрить. Заняться репетиторством по английскому языку я как-то сразу не решилась, а ничего похожего на компьютеры тогда у обычных людей не было и в помине. В процессе сложной купли-продажи квартир я как-то подружилась с маклером Сергеем, через которого все это шло. Тогда еще "умное" слово "риелтор" было не в ходу, фирмы захватили небольшую часть этого рынка, и на нем творили "свободные художники". Профессионалы-одиночки, кстати, творили совсем не хуже нынешних фирм: сделки через них чаще всего проходили чисто и безупречно. И вот, когда мы с мамой наконец "устаканились" в своей трехкомнатной квартире, Сергей предложил мне поработать вместе с ним. Я вытаращила глаза: как это, и зачем я могу быть ему нужна? Абсолютная бездарь в "продажном" деле, да еще и маломобильная - какой от меня мог быть толк? Он объяснил, что как раз такой человек ему и нужен: качество мозгов и порядочность он уже считал проверенными, а это было главное. Моя роль заключалась в том, чтобы держать картотеку, подбирать варианты, созваниваться, договариваться, а уж показы квартир и саму сделку проводил, конечно, он сам. Да и опыт все-таки у меня был: как-никак наберешься в процессе такого количества обменов, какое выпало на мою жизнь. Доходы, естественно, делились не поровну: все-таки самая ответственная доля работы лежала на Сергее. В общем, до захвата рынка недвижимости фирмами мы с ним провели вместе две сделки (одна из них - просто сказочная), а потом наехали такие процессы, что он сам собрался покинуть это поле деятельности. Вскоре я все-таки занялась репетиторством и продолжала не меньше 10 лет. Это было гораздо более вдохновенное дело: и помнила, конечно, как меня учили мои лучшие учителя, да и некоторый собственный опыт был. Я не собирала группы - брала учеников только по одному, и с каждым все было штучно, с каждым по-разному. Хвастаться не хочу, но получалось вполне неплохо: совсем "нулевых" доводила до какого-то требуемого уровня, способных - до достаточно высокого. Ученики (а это были взрослые, примерно от 25 до 40 лет) любили меня, со многими завязывалась дружба. С самым способным учеником Алексеем мы совместными усилиями доскакали до такого этапа, когда я сама собралась его прогонять. Языковой багаж у него изначально был такой, какой получают после средненького технического вуза, а хотел он гораздо большего. За два года занятий у него уже был уровень довольно приличного переводчика, а по разным странам он разъезжал только так - плавал там как рыба в воде. Тем более это было для него важно, что он открыл собственную туристическую фирму. Как раз в это время меня познакомили с живущим в Москве англичанином, который тоже занимался репетиторством. Спрос был на него, конечно, огромный. И я сказала Алеше, что больше ничего особенно не могу ему дать, надо переходить на другой уровень, и стала "сватать" к этому англичанину. Но он предпочел компромиссный вариант: стал раз в неделю ездить к англичанину, а раз - ко мне. Мы с ним и до сих пор время от времени общаемся. Вернувшись из каких-нибудь "заморских краев", он заезжает ко мне с бутылочкой очередного экзотического напитка и заморскими вкусностями и берет у меня почитать кое-какие книги. С другой ученицей Галей, с которой мы тоже прошли немалый путь, была трагикомическая история. Она устроилась на работу в главный офис Мавроди, а в те "лихие" 90-е все, у кого было что вложить, вовсю вкладывались в разные фирмы. И у меня было на 1000 долларов "мавродиков", а по тем временам это были неплохие деньги. О грядущем крахе фирмы Галя узнала за сутки и в ночь накануне смогла спасти вклад своей мамы и мой. Я, конечно, была очень благодарна и на следующий день пошла встречаться с ней, а жили мы на расстоянии 20 минут пешего хода друг от друга. Увидев, как я кладу деньги в сумку, она возмутилась: "Ирина Юрьевна, ну вы совсем балда! Кто же так носит деньги?! Нет, я вас не пущу одну, пойду провожать до дома!".
  
  ***
  
  А непонятная болезнь (тогда еще непонятная) доедала и доедала меня и оставляла все меньше пространства для свободы. Я выучила количество шагов и метров между разными точками Кутузовского проспекта и окрестностей: чтобы знать расстояние до какого-нибудь объекта, за который можно зацепиться, когда начнутся эти жуткие спазмы в голове и полуобморочные состояния. Не менее противно было, что вокруг меня ходило не произносимое вслух объяснение: невроз, да еще с каким-то нехорошим подтекстом (я ведь писала, что народ у нас плоховато понимает разницу между неврозом и психозом). В этом уже нисколько не сомневались ближние, а моя голова все время критически прокручивала эту гипотезу. Особенно тоскливо было, когда это, казалось бы, вписывалось в логическую картину и за неимением другого объяснения приходилось внутренне для себя соглашаться. Несколько лет назад у меня появился виртуальный друг из Новосибирска - ныне, увы, уже покойный. Он был инвалидом по сердечному заболеванию, и уж очень похожие у него были симптомы. Когда он с грехом пополам брел по своему поселку (жил в ближнем пригороде Новосибирска), у него прихватывало не только сердце: точно такие же спазмы мозговых сосудов с препротивным предчувствием обморока. Как-то раз он признался, что да, в такие моменты бывает страшно, и он тоже хватается за ближайший забор. Мобильные телефоны, конечно, были, только он никогда не стал бы вызывать жену или сына из бог весть какого далека, а скорая в этой местности приедет, когда человек уже очухается или когда будет поздно. И опять возвращаюсь к "истории" Ирины Ясиной: наставят диагнозов, залечат... В том-то и была вся разница, что мне никто ничего особенного не ставил и уж тем более никто не рвался лечить. То ли дело было в том, что болезнь у нее хотя и очень тяжелая, но кристально ясная (кто ж не знает, что такое рассеянный склероз?), то ли она попала в руки другой медицины. Скорее всего, здесь были оба фактора. Не далее как вчера кто-то говорил по радио (я слушала вполуха): когда есть врач, тебе все объяснят и будут что-то делать, нет его - будешь думать, что это так, недомогание.
  
  Когда я ушла на инвалидность, мама начала меня уговаривать снова менять квартиру - приближаться к сестре. Как-то так сложилось, что все самые близкие родственники жили в районе ВДНХ, а мы зачем-то вознеслись вот на эдакую "элитарность". Не "зачем-то", конечно: пунктом номер один всегда была близость к работе. Когда работа как таковая ушла, жить в этом месте уже не было особого смысла. Все обмены давно шли через куплю-продажу. Поскольку у нас был первый этаж и старенькая пятиэтажка (хотя и кирпичная), на полноценную трехкомнатную квартиру в нужном районе денег немного не хватало. Мы долго думали и наконец решились на весьма приличную двухкомнатную на проспекте Мира. Образовавшаяся в результате "финансовая подушка" (хотя какая там подушка при моей транжирской натуре!) совсем не помешала: ко мне въехал мой первый компьютер, потом сбылась другая мечта идиота - средиземноморский круиз (в который, впрочем, далеко не одни идиоты плавают). Мало того: остались еще деньги съездить на следующий год на Мальту, в которую я влюбилась в круизе, и наконец, еще через год - в маленький круизик по греческим островам Эгейского моря. Но больше всего я с детства любила само море, а все, что вокруг него, было постольку-поскольку.
  
  А здоровье тем временем, естественно, не улучшалось. Мало того, что погрязла в перманентом бронхите (он оказался еще и деформирующим, потому протекал так тяжело) - еще во времена своих эрмитажных командировок съездила из Питера на выходные в гости к знакомым в Усть-Нарву, искупалась в августе ночью в Балтийском море и начисто "посадила" одно легкое. Страшно вспомнить, как меня транспортировали в Питер, а потом я ехала обратно в Москву. Помню, как загружалась в поезд, а как с него снимали - уже нет. И сразу угодила в больницу, на бронхоскопический операционный стол. В 2000-м году я уже была "патентованным" астматиком, а вскоре после этого все-таки добилась снятия с пресловутого психиатрического учета и перешла на инвалидность по астме. Она и действительно была тяжелая, пока я находилась в руках, скажем мягко, посредственных пульмонологов: существование с такой никак нельзя было назвать жизнью. Но в один прекрасный день попала в 11-ю пульмонологическую больницу, где действительно оказались настоящие врачи, о чем я уже упоминала. Они начали делать со мной что-то вполне вразумительное, а главное - пересадили с глупых гормонов на умные. За одно лето я отлежала там три раза, и после третьего начала становиться человеком. Уже не задыхалась так при ходьбе (ноги тогда еще не отказали) и, как уже говорила, с меня один за другим полетели лишние килограммы, набранные на идиотских гормонах. Я наконец снова смогла без ужаса смотреть в зеркало, а фотографии тех времен упрятала подальше. Но мне и сейчас везде пишут тяжелую астму и говорят, что это (тьфу-тьфу) получилась такая долгая ремиссия. Опять-таки, тьфу-тьфу, уже не гремлю в больницу при каждом приступе, а чаще всего умею их "душить" сама. Под руководством хороших пульмонологов доучилась до того, что уже могла бы открыть виртуальную школу для астматиков - пожалуйста, обращайтесь! Лекарства, конечно, не подберу, но когда они назначены, научу, как грамотно ими пользоваться, как регулировать дозы, когда бить тревогу, а когда думать самому.
  Ну и хватит, наверное, "страдательного залога". Он, само собой, останется до конца и даже будет нещадно прогрессировать, однако пора переходить к другой форме бытия:
  Жизнь в винительном падеже
  Уйдя на инвалидность, я занялась отнюдь не только шкурными вопросами: биологические существование само по себе меня никак не интересовало, пока в нем не обнаруживалось смысла. Начиналась новая Россия, о которой раньше, казалось, и мечтать-то было невозможно, а я сидела неприкаянная и довольно долго не могла сообразить, куда и как "прикаяться". В 1993 году стало ясно: существует избирательный блок Выбор России (которому предстояло преобразоваться в партию) во главе с Егором Тимуровичем Гайдаром, и мой путь определенно лежал туда. Был бы тогда такой же развитый интернет, как сегодня - она нашлась бы в два счета, а так пришлось немного помучиться. Найдя, обнаружила, что уже есть отделения по округам Москвы. Я участвовала в учредительном съезде - нашелся единомышленник, который с удовольствием меня туда сопровождал (путешествие от ВДНХ в центр уже тогда мне одной было непосильно). На съезде какой-то умный человек предложил хороший вариант названия: Демократический Выбор России, который был принят абсолютным большинством - без этого первого слова первоначальное название партии звучало достаточно одиозно. Хочу сразу оговориться: в разговорах про "лихие 90-е" не участвую. Конечно, "лихого" там хватало, но как тогда называть то, что есть сейчас? И все-таки это была попытка (увы, слишком быстро задушенная) создать нормальную страну на руинах СССР. И сразу принимаю на свой счет ругательства типа "демшиза", "либерасты" и т.п. Принимаю, но не обсуждаю.
  На декабрьских выборах 1993-го пошла наблюдателем от ДВР на избирательный участок. Наблюдать там оказалось практически нечего: до нынешней чуровской алхимии было еще далеко. Ранний утренний путь в темноте по улице, хотя и недлинной, но широченной и без моих любимых дежурных "объектов для зацепки" был трудноват. Шла с допотопным кассетным магнитофоном, из которого при входе в здание вывалились батарейки - каким-то образом сама по себе открылась крышка батарейного отсека. Приветливые члены комиссии помогли мне собрать все это хозяйство.
  Дальше ходила на собрания, благо, они проводились в том же доме, где жила моя ученица Галя, которая спасла "мавродики", т.е. в 20 минутах ходьбы от меня. Опубликовала две статьи в газете "Демократический выбор", редактором которой был светлой памяти Сергей Николаевич Юшенков. Потом был виртуальный клуб "Правое дело", из которого я периодически вытаскивала себя за уши: он ел больше времени, чем я могла себе позволить. Клуб был настолько небезобидный, что "компетентные товарищи", похоже, нешуточно заинтересовались. В один прекрасный день меня взломали, причем хитро: ни в клуб, ни в свой почтовый ящик, ни в интернет вообще войти я не могла, к тому же, почтовый адрес у меня тогда был от провайдера. Какой-то молодой человек из службы поддержки того же провайдера меня и выручил. Он покопался и обнаружил, что мне не просто сменили пароль для входа в сеть (тогда у меня не было бизлимитного интернета, приходилось каждый раз входить через пароль), но для пущей гарантии сменили и почтовый адрес. Молодой человек оказался просто золотой: он не только быстренько изменил мне все эти данные, но дал телефон, с которого шел взлом. Моя вредная натура не смогла усидеть на месте, а бросилась в разведку - кто кроется за этим телефоном. Там оказалась обычная домохозяечка, которая клялась, что "ни сном ни духом" - просто сыну-студенту только что купили компьютер, но он в нем еще "ничего не понимает". Все было ясно. Позже выяснилось, что взломали не только меня.
  А клуб по-прежнему не давал покоя - и кому! В один прекрасный день к нам въехал на белом коне знаменитый ГКЧПист генерал Варенников и сразу воззвал к доярке и художнику, солдату и учителю (или кому-то там еще) "объединяться под единым знаменем". Фигушки - под знаменем Варенникова никто объединятся не собирался, а собрался народ его как следует отбрить. Кто отбреет? Ну конечно же, ветеран, раз уж товарищ генерал бессовестно спекулировал на памяти погибших на войне. Да, был у нас и такой - ветеран войны Дмитрий Борисович Ломоносов. Его-то и отправили было в бой, но он взмолился:
  - Да я же литературно писать не умею!
  - А Ирина Юрьевна у нас на что? Пишите как сможете, она отредактирует.
  Я потребовала "рыбу": факты, даты - и понеслось. Вообще-то я уж слишком не мастер писать о войне: не моя тема, но тут нашло вдохновение. Опус получился такой лихой (за подписью Ломоносова, разумеется), что его приняли на ура; генерал заметно увял и голос его больше не раздавался, а статью на следующий же день перепечатал "Демократический выбор", даже забыв спросить разрешения у автора. Впрочем, ни автор, ни я, конечно, нисколько бы и не возражали.
  ДВР просуществовал до 1999 года, когда его и остальные демократические партии поглотил СПС (Союз Правых Сил). Конечно, и Немцов, и Хакамада определенно представляли собой нечто весьма значимое, да и избирательный блок был нужен, но зачем же съедать такие хорошие партии - можно ведь было сделать коалицию? В общем, я возмутилась и в СПС не вступила.
  В конце концов ДВР самораспустился, и большинство членов демократических партий хлынуло в СПС. А в 2000-м году создалась партия Либеральная Россия (о которой сейчас уже, наверное, мало кто помнит) - для меня, безусловно, лучшее из всего мыслимого в нашей стране: такой не было ни до, ни после. Концепция была основана на глубоком изучении теории и истории либерализма с самого момента его возникновения. Великолепную книгу об этом - "В царство свободы дорога" - написал Виктор Похмелкин. Тогда она была, можно сказать, библиографической редкостью: тираж - 1000 экземпляров, один из которых достался мне на учредительном съезде, а теперь книга целиком выложена на сайте Похмелкина. Было 5 или 6 сопредседателей, но "главным главой" был все-таки Сергей Юшенков. Изначально партия существовала на деньги Березовского, который фактически ее предал, начав политические игры с Прохановым и прочими националистами. Его исключали, отказывались от его денег, но, поняв, что процедура все-таки соблюдена не совсем корректно, восстановили.
  Мы с тремя дамами выполняли для начала черную работу районного масштаба - обрабатывали анкеты, "зачленивали" заявителей. Хотя народ очень даже шел, его все-таки желательно было побольше. Собирались у меня, причем в маминой комнате: в моей нет большого стола, где можно разложить столько бумаг. Мама еще не была совсем лежачей, но в основном полеживала. И ей это все было приятно: живое общение с людьми. Как-то раз, наблюдая наши священнодействия, она вдруг спокойно подала голос с кровати:
  - А давайте-ка и я к вам вступлю.
  Я вытаращила глаза:
  - Ты, правоверный коммунист?!
  - Давно уже не коммунист, да не очень-то им и была. Почему бы и не вступить, если мне нравится ваша программа?
  Итак, мама заполнила анкету и влилась в наши ряды.
  Интриг и коллизий было много, и в один прекрасный день они перестали быть безобидными: начались заказные политические убийства. В 2002 году был загадочно убит сопредседатель Головлев, а 17 апреля 2003 г. - Сергей Николаевич Юшенков. Этот день я не забуду.
  Я выходила по магазинным делам и на обратном пути зашла в пивбар в соседнем доме выпить кружечку пива, да и просто посидеть за уютным деревянным столиком и отвлечься от всего. Там постоянно играли за бильярдным столом, но разместиться можно было и на отшибе. Телевизор на стене все время показывал футбол, рядом говорило радио, и эти звуки, конечно, перекрывали друг друга, но все-таки при желании можно было что-то разобрать. Я ушла в свои мысли и не сразу осознала, что постоянно звучит: "Юшенков, Юшенков". Потом послышалось страшное: "Расстрелян у подъезда своего дома". Мозг отказывался верить. Я приговаривала про себя: "Чушь - бред, бред - чушь! Напились, что ли, там, на радио?!". Увы, никто не напился: это была чистая правда. Стало страшно пусто.
  А затем со скоростью света "Либеральная Россия" начала разваливаться, вернее, ее тихо подгребали под себя Березовский с Рыбкиным. Похмелкин бесповоротно ушел в автомобильное движение, остальные сопредседатели тоже как-то тихо растворились. Я долго думала: что это? Неужели это была партия одного человека? Потом пришла к выводу: нет, это была партия послезавтрашнего дня, который пытался захлестнуть сегодняшний, но оказался ему непонятен. Это было ненужно и власти, да и до огромной части народа либеральные идеи доходили плохо. Хотя народ был еще совсем другой: интересовались, спрашивали, внимательно слушали, шли.
  Мамино состояние ухудшилось настолько, что я уже далеко не со всем в доме справлялась. Племянники наняли сиделку - гремучую казахско-таджикскую смесь. Меня вряд ли кто-нибудь заподозрит в антиазиатских настроениях, но эта молодая дамочка была уж слишком невозмутимо-ленива. Ее имя даже я, ближневосточник, припоминала с трудом, а теперь забыла вообще. По-русски ее звали Майя. Я от нее просто тихо закипала, зато ей доставляла море удовольствия: то, что я знаю первую суру Корана в оригинале, приводило ее просто в экстаз. Раньше я не знала, что у казахов принято по четвергам (накануне пятницы) жечь дома какие-то ветки типа сосновых (и сейчас сомневаюсь, что это "правильный" мусульманский обычай - как-то не приходилось об этом ни слышать, ни читать). Понятия не имею, что это были за ветки, но она их где-то добывала, приносила домой и жгла (запах был даже, скорее, приятный). После этого полагалось читать фатиху, и когда я исполняла это ее желание (невелик труд), ее глаза наполнялись слезами умиления.
  Сиделку наняли как нельзя кстати: вскоре я обнаружила себя в реанимации. Точнее, уже не совсем в реанимации (ее абсолютно не помню), а в палате интенсивной терапии при пульмонологическом отделении. Что со мной случилось - так толком никто и не сказал: что-то невнятно пробормотали про сильный астматический приступ. Вот оно - одно из самых страшных "белохалатных" преступлений: что это за странная астма, если я даже позадыхаться не успела, ничего не помню, а мамина сиделка позже сказала, что обнаружила меня на полу с синими губами и вызвала скорую? Это была самая типичная гипоксия, о которой я тогда и слыхом не слыхивала. И как отпустить человека из больницы, не сказав, что нужен искусственный кислород?! Это я узнала через год в 11-й больнице, а тогда... тогда было не до того.
  Мама умерла без меня. В тот момент я еще плохо соображала: гипоксия ведь распространяется и на мозг. Путала мобильный телефон с часами (все это каким-то чудом оказалось при мне). От сиделки долго не могла добиться толку по телефону: о смерти мамы она говорила как-то неоднозначно - то ли еще жива, то ли нет. Только когда я как следует прикрикнула на нее, она наконец сказала правду. Это было 27 июня 2007 года.
  Ни в какую мистику я никогда не верила, но здесь было похоже как раз на нее. Я узнала утром, а к вечеру встала и как-то криво заходила по отделению, хотя вставать еще не разрешали. В голове постоянно сидело, что это мама перелила в меня свою силу. Я рассказала все врачу и потребовала срочной выписки на следующий день. Посомневались, подумали, но отпустили. Не отпустили бы - сама сбежала бы на похороны.
  Одинокая жизнь не началась - со мной все время кто-то и как-то был, но мои наблюдения совпали с наблюдениями одной приятельницы: смерть матери можно пережить не раньше, чем через два года. От себя добавлю: и вернуть себе полноценную голову можно примерно через такое же время. Племянники попросили Майю остаться пожить со мной. Я не возражала, а она была просто счастлива: как-то оно гораздо вкуснее в отдельной комнате и бесплатно, чем снимать угол с кучей соотечественников.
  
  А в материальном смысле начались сюрпризы, которые можно было предсказать, но я тогда еще не умела думать в таком ключе. Любимый племянник с женой (о них речь еще впереди) при жизни мамы все время как-то нам помогали: физически - редко (бизнесменам не до этого), но какие-то скромные деньги подкидывали регулярно. Они уже больше двух десятков лет живут на нашей бывшей даче в славном городе Королев (в девичестве Болшево). Когда я в последний раз была там лет 15 назад, на месте более чем скромной половинки дачи уже строилась вилла - можно представить себе, что там сейчас. Но я этого никогда не увижу, да и желания такого категорически нет. Дачу подарила племяннику мама, предварительно получив наше с сестрой согласие. Мы ни на что не претендовали и нисколько не возражали. Теперь же мне четко дали понять: никакой помощи мне одной не будет, иначе как через договор ренты. Его и пришлось заключить, и если бы мне тогда могло в дурном сне присниться, во что это выльется!
  Майку с ее ленью и малоприятными личностями, которых она постоянно без спросу таскала в дом, я больше вынести не могла, но поняла, что жить могу только по такой модели: найти себе компаньонку, которая будет обитать во второй комнате и вести хозяйство (сама могу только гладить сидя и готовить что-нибудь вкусное и оригинальное, но несложное, требующее минимальной беготни по кухне). Я начала искать такую, что было очень непросто: нужна была не тупая домработница, а человек своего круга. В конце концов нашлась Жанна, с которой мы прекрасно прожили три года; как и почему расстались - эта страшная история еще впереди. Майку, какая она ни будь, я в срочном порядке выставить на улицу не могла и дала ей месяц на поиск жилья. На деле она проторчала в одной комнате с Жанной полтора и все-таки не простила потерю тепленького местечка, а отвесила прощальный поклон. Когда я была в очередной больнице, а Жанна на работе, она наговорила кругленькую сумму по междугороднему телефону. Пришедшие счета, безусловно, ласкали и взор, и кошелек.
  Но чувствую, что повествование о не очень важном затянулось и пора прейти к
  Историям за пределами добра и зла
  
  Заранее знаю, что многие не сочтут их таковыми, а вместо этого обвинят меня в скандальности и сутяжничестве. Довольно странно, но это так: урок абсолютного непонимания элементарных вещей мы уже проходили.
  Мой медицинский "букет" - весьма цветущий и разнообразный, но природа решила, что этого мало. Весной 2009 года началась страшная и необъяснимая вещь: нечеловеческие боли в области почек или мочевого пузыря. Терпеть их было невозможно, поэтому Жанна так исколола меня обезболивающими, что "полезной площади" уже не осталось. Поликлиника, как водится, не реагировала: она вообще не реагирует на всякие непонятности. А нужно-то было от нее всего-навсего направление в урологическое отделение одной конкретной больницы (которую по некоторым причинам не назову). И никакая она не "для белых" - обычная городская больница. И чудес бы в этом абсолютно не было: наш округ территориально относится к ней (когда я наконец через 7 месяцев попала туда, в основном собственными усилиями, обнаружила, что львиная доля народа там и есть из нашей "деревни"). Вообще во всей городской системе "здравохоронения" все эти игры с направлениями в больницы весьма туманны для тех, кто не варит эту кашу, но понятно, что они экономически обоснованы. Моя мафиозная поликлиника направляет всегда и по всем поводом в некую медсанчасть Љ 33... эпитеты в ее адрес опущу: они были бы слишком сильными. И всех еще норовят запихнуть в терапию, даже если заболевание явно по какой-то специализированной части. Если опытный скандалист вроде меня упрется и "наедет", иногда с неохотой отправят в другое отделение все той же медсанчасти, что мало изменит ситуацию. У них, видите ли, какое-то таинственное взаимное "прикрепление", что не есть законно: одно только право больного на выбор врача и лечебного учреждения вопросов на этот счет не оставляет, и если бы нас был суд... Ох, не надо! "Прикрепление", думаю, объясняется предельно просто: медсанчасти надо оправдывать свое существование количеством больных - вот и "прикрепились". Это бывшая ведомственная медсанчасть, теперь заброшенная, вконец омаразмевшая и никому не нужная: народ знает, чего стоят тамошние врачи. Там, по нашим меркам, комфортно, чистенько, великолепный парк, но когда человек серьезно болен, этот "санаторий" с военно-командными замашками ему абсолютно ни к чему. Там в меня качали капельницы какого-то обезболивающего, но нормальная диагностика была далеко за пределами их медицинских извилин. С теми же болями я и вернулась домой.
  Настал день, когда предел был положен: ночью я, еле ползая по комнате, собрала вещи и утром решила вызвать скорую - дать взятку, чтобы везли именно в нужную больницу, хотя от самого слова "больница" уже плыло перед глазами. Явился бодрый докторчик, тысячу взять не отказался (хотя по тем временам больше 500 не давали) и стал выяснять отношения по телефону. Обнаружилось, что в эту больницу в урологию по скорой принимают только мужчин, а женщин - в плановом порядке. Тогда он стал уговаривать ехать в какую-то больницу в Лефортово, о которой я ничего не знала. Уже взяв разгон, я от отчаяния согласилась, хотя ничего хорошего не предвидела. И оказалась права: добраться до отделения мне было не суждено. В приемном у меня кое-как взяли анализы, сделали что-то типа УЗИ, заявили, что ничего острого не обнаружено, и отправили лечиться по месту жительства. Отправляться было достаточно весело: даже себя, а не только сумку, я поднять не могла. В порядке одолжения предложили сутки ждать перевозку. Это было далеко за пределами моих физических и моральных возможностей. В записной книжке у меня была знакомая дружественная фирма такси, туда-то я и сделала вызов. На территорию больниц абы какие машины уже давно не пропускают. Водитель по мобильному моментально схватил суть, обработал охранника, подъехал к самой двери корпуса и загрузил меня с сумкой.
  Последняя надежда ушла. В тот же вечер я оглушила 12 таблеток азалептина. Было уже все равно - лишь бы любым способом прекратить эти боли. Когда я была еще в сознании, мимо моей комнаты на кухню прошла Жанна и спросила, что за странный у меня вид. Я успела сказать. Как проследовала в Склиф, не помню. В реанимации пришла в себя на аппарате искусственного дыхания и с какой-то странной распоркой в горле - она показалась мне деревянной. Когда от аппарата отключили, отвратительную деревяшку сняли и перевезли меня в непонятное отделение. Оказалось, что имя ему - токсикологическое, но там с самого начала не скрывали, что это филиал дурдома, и со всеми обращались как с преступниками. Все двери на лестницы были, разумеется, заперты. В палате нас было всего двое, соседкой оказалась девушка после точно такого же действа: ее бросил муж. При кроватях были проводки с кнопкой для вызова медсестры. Когда я один раз воспользовалась, решили, что этой роскоши с меня хватит, и проводок подвязали к какому-то недоступному месту. Настя порвала старую майку, выделила мне кусочек, чтобы слегка обтереться, и выручила огрызком карандаша. Пока она лежала там, к ней вернулся муж и приехал в больницу. К мне явился надутый психиатр с брюшком, побеседовал не больше минуты. Он пришел не выслушать (потому что не слушал ответов на заданные вопросы), а поставить галочку. Ритуал был расписан четко: за галочкой следовала обязательная беседа с родственниками, во время которой, как выяснилось позже, происходило особое таинство. Настина беседа была удачной: муж приехал с одеждой, и она почти сразу отправилась домой. Со мной получилось иначе. Явились все те же племянники, после чего физиономия психиатра стала еще более хищной, при этом моя дальнейшая судьба не выяснилась до ночи. А в полночь два амбала скрутили меня и забрали в дурдом. Палочки при мне не было - заставили тащиться до машины больше возможного для меня расстояния. Пару раз я падала и непонятно как вставала под угрозой, что сейчас начнут "применять меры". Пока я лежала в Склифе, Жанна привезла сумку в вещами, которая мне не досталась до выписки из дурдома.
  Доставили около 3-х ночи. В приемном сумку обыскивали мужчина и женщина с физиономиями, не замутненными мыслью. Когда докопались до визитницы, не поняли и спросили, что это.
  - Визитница.
  Это ничего им не прояснило. Стали раскурочивать, вынули визитку и долго обнюхивали ее, читая, похоже, по слогам. Затем мужчина уважительно поднял на меня глаза:
  - Что? Кандидат фи-зи-о-ло-гических наук?
  Так я получила вторую ученую степень и после достаточно унизительных процедур была отправлена в отделение. Меня встретила чудаковатая престарелая медсестра (которая впоследствии оказалось единственной гуманной персоной в этом отделении) и сразу решила проверить, что такое ей привезли:
  - Как тебя зовут?
  Ответила.
  - Какое сегодня число, месяц и год?
  Тоже ответила без запинки.
  - Где ты находишься?
  Назвала номер больницы, что привело ее в восторг, и она понеслась по коридору, выкрикивая:
  - Нормальная! А-а-а! Нормальная!!!
  В мозгу у меня билась единственная мысль: покурить! Каким-то образом при переодевании мне удалось упрятать в карман казенного халата пачку сигарет с зажигалкой. Сигареты там разрешились, зажигалки - никоим образом. Но не тут-то было. Курили в туалете, но, как выяснилось, после 6 утра. Времени оставалось еще уйма. А, пусть хоть распнут! После водворения в поднадзорную палату я преодолела шлагбаум в виде ноги санитарки, сказав, что иду в туалет. Как только закурила, нарисовалась молодая армянка, соседка по палате, явно без признаков адекватности и со смазанной речью:
  - Отставь бычок докурить!
  - Подожди, дай покурю сама, немножко оставлю.
  Там постоянно выпрашивали и сигареты, и еду.
  Армянка бесцеремонно выхватила у меня сигарету.
  - Отдай!
  Я потянулась отнимать, но у нее были удивительно сильные руки. Конфликту не суждено было разгореться: ворвалась санитарка, зажигалку отобрала, сигарету потушила и обеих выдворила. В 13-местной плате с кроватями, с трудом пригодными только для очень здорового позвоночника, был полумрак. Горела тусклая надзирательская лампочка. Вещи отобрали, раскладывать было нечего, кроме себя, что я и попыталась сделать, но спина не могла улежать на этом кошмаре больше минуты. С трудом сидя дождалась 6 утра и через тот же шлагбаум отправилась курить. Огня в отведенные для курения часы давали санитарки. К сигарете потянулись две пары жадных рук, но я уже знала, что их надо мгновенно отбрасывать. Еще три головы с горящими глазами повисли надо мной:
  - Оставь бычок!
  Еще в приемном бодрая дамочка в белом халате пододвинула мне какой-то бланк:
  - Подписываем!
  - Что это?
  - Согласие на госпитализацию.
  - Не подписываем!
  Значит, предстоял суд. Позже явилась "лечащая врач" - такого невежества мне давно не доводилось видеть.
  - Можете сами прийти ко мне в кабинет?
  - Трудно, но приду.
  Спрашивала, слушала, делала вид, что что-то поняла, но значения пары общеизвестных слов переспросила. На следующее утро явилась:
  - Скоро к вам придет юрист.
  - При чем здесь юрист? Должен быть суд.
  Как же они привыкли обманывать! Она прекрасно видела, что ей привезли нормального человека, но машина была уже запущена: человека полагалось априори считать сумасшедшим. И вот он явился - Нагатинский суд во всей красе, под председательством судьи с честным лицом престарелого комсомольского работника. Дела "психов" они штампуют, не читая - привыкли к потоку, раз уж психбольница на их территории; на заседании никого и ничего не слушают: в конце концов с нашим братом и переутомиться можно. Видимость процесса создали. Явился назначенный мне адвокат, которого, строго говоря, за такую работу надо было как минимум штрафовать. Он пробормотал какую-то бесцветную фразу, в том смысле, что я вполне положительная, для общества не опасна и можно бы меня отпустить; на этом и счел свою задачу выполненной. Когда уже потом, после освобождения, я оформила доверенность на своего приятеля на представление моих интересов (надо же было обжаловать это решение) и отправила его знакомиться с материалами дела, он усмотрел там исторический документ: заявление этого адвоката о выплате ему гонорара в размере 500 с чем-то рублей. Резолюция главврача гласила, что 200 с чем-то будет достаточно. Щедро, однако: за такую работу он больше червонца не заслужил. Интересно было бы спросить его, что он слышал о состязательности процесса и судебных прениях. "Перлась" я сама. Я начала допрашивать докторшу, какую психопатологию она у меня наблюдает и какие есть основания меня там держать.
  - У вас пониженный тонус настроения.
  Во мне возбудился филолог. Я прочла маленькую лекцию, что если бы даже великий и могучий мог стерпеть подобное словосочетание, "пониженный тонус настроения" - никак не повод держать человека в остром отделении психбольницы, да еще и в поднадзорной палате. Но все равно, "приговорили": машина не имеет права ломаться, иначе это может кончиться черт знает чем. Дурдом хуже тюрьмы двумя вещами: во-первых, срок неизвестен, во-вторых, непонятны правила игры (если они вообще есть), тогда как в тюрьме все это незыблемо.
  20 суток пыток. С моими ногами просто невозможно отмахивать такие расстояния по коридору - а попробуй не отмахни! Не явишься пить "лекарства" - доставят в палату, а нарушителя заодно и к кровати могут привязать. Не хочешь получать передачу - пожалуйста, сиди без сигает, а ничего вкусного мне и так не хотелось. Сигареты подворовывала старшая медсестра. На день выдавалось по пачке, на выходные вообще норовили зажать - по пятницам брала с боем. И если точно знаешь, что у тебя в передаче осталось еще много пачек, старшая бывало объявляла с невинным видом: все, кончились. Когда ночью у меня случались астматические приступы, вызывали дежурного врача, который раньше, чем часа через четыре, не являлся. Но и от появления светлого лика легче становилось далеко не всегда:
  - А что я могу сделать? Я психиатр.
  - В таких случаях делают дексаметазон в вену.
  Иногда скрипели, но делали, а иногда просто разворачивались и уходили, предварив свой уход парой эпитетов. Как-то раз явилась умная и неагрессивная докторша. Заодно уж я ей пожаловалась (прошу прощения за подробности), что колоть всякие психотропы больше некуда - назревает абсцесс. Она посмотрела, поняла, что я права, и уколы отменила. Все-таки маленький праздник.
  Ни ингаляторов, ни глазных капель не было, а к тому времени меня довели до полуслепого состояния, тормозя операцию катаракты: кому нужно связываться с астматиком? Нашего брата норовят вообще ни на какие операции не брать. К самому концу пребывания в этом санатории я узнала, что и ингаляторы, и капли мне давно передали, но все это гуляло где-то у медсестер.
  Всех приключений, конечно, не описать. Не слишком часто я приставала с вопросом о выписке, зная, что это вызовет обратный эффект, но периодически все же приходилось: там никого выписывать не спешат, можно завязнуть на многие месяцы. И вот на 19-й день мне объявили, что сегодня будет комиссия под руководством профессора. Спроста такого не бывает: это означало некий шанс выбраться на волю. Комиссия была огромная. Я изобразила полный позитив, рассказала, как хорошо себя чувствую и что-то про "больше-не-буду": знала, что и умным людям все-таки необходимо говорить эту чушь - иначе не выпустят. Мои действия возымели успех: отделение зашевелилось в ожидании вердикта. Он был вынесен в мою пользу. Сейчас уже не помню, зачем меня заставили долго сидеть прикованную к банкетке, только во время этого сидения подкатилась ко мне какая-то дама из администрации:
  - Ну что, И.Ю., будете на нас жаловаться?
  - Обязательно!
  Уже тогда я понимала, что жаловаться некуда и бесполезно - мудрый служитель Фемиды по фамилии Бычков допустил маленькое художество в судебном решении: обозначил в нем комиссионное освидетельствование в день доставки меня в "санаторий". Никакой комиссии не могло быть физически за отсутствием врачей (еще не вышли от отпусков), только пойди я докажи!
  Описать эвакуацию невозможно, не упомянув о том, кто сыграл первую скрипку в водворении меня в обитель скорбных духом, а сыграл ее
  
  Мальчик
  Писать об этом больнее, чем обо всем остальном. Вот и дошли мы до уже упомянутого племянника. Я не хочу ни называть его настоящее имя (ох, как хотелось бы забыть его навсегда!), ни придумывать ему вымышленное. Пусть будет просто "мальчик", хотя мальчику этим летом стукнуло 50. У нас с ним слишком маленькая разница в возрасте, поэтому мало кто понимает, как это я его воспитывала. Но факт остается фактом: родители его кормили и одевали, а все остальное было мое. Какие силы ведают, почему так получилось при живых и достаточно здоровых родителях, почему он достался мне в коляске в годовалом возрасте? Просто он сам почему-то этого захотел, и я тоже захотела. Когда мальчик подрос, он переместился на раму моего велосипеда, позже на багажник, и мы с ним с удовольствием гоняли по всей дачной действительности. Когда я качала его на качелях, заодно учила говорить. Вообще разболтался он достаточно рано, но выговаривать "р" мы учились долго и больно: отдельно получалось, а в словах - никак. У мальчика был явный талант художника, и еще классе в 5-м он начал ходить в художественную школу. Я ревностно наблюдала за процессом обучения.
  - Что задали на завтра?
  - Этот... ну, как его... пестриблис!
  - Что-то-что?!
  Мы долго разбирались, пока не стало ясно, что за этой загадкой кроется экслибрис. После восьмого класса мы стали поступать в художественное училище. Именно "мы": за разгильдяем надо было ходить по пятам, чтобы что-нибудь не вытворил и не сорвал поступление, но в этом он все-таки преуспел. Непонятно, чем слушал ребенок на консультации (туда не допускались никакие родители), но прослушал он сущую мелочь. На просмотр перед экзаменами требовалось приносить огромные простыни, а он притащил малюсенькие утонченные акварельки. С просмотра завернули, до экзаменов, естественно, не допустили. Но вся беда была в том, что мы гордые (наверное, оба, хотя по-разному): мальчика никакими силами нельзя было уговорить на вторую попытку в следующем году. Он обиделся и пошел продолжать учиться в девятом классе, а после школы - в ПТУ по радиоэлектронике. Ни об институте, ни об армии из-за жестокой астмы вопрос не стоял.
  В те времена с астмой вообще ничего не умели делать - даже доводить хоть до какой-то хиленькой ремиссии. В средних и старших классах мальчик почти не учился "на месте", а скитался по лесным школам. Я носилась туда к нему по всему Подмосковью. Одну зимнюю поездку под Калугу помню и сейчас: слишком уж нас приморозило. Меня, конечно, больше: путь от электрички был страшным.
  - Ирк, забери меня домой!
  - Подожди, сейчас нельзя. Через недельку-другую заберу. Обещаю.
  - Я сам сбегу!
  - Ты же прекрасно знаешь: если я очень хорошо тебя попрошу, не сбежишь.
  Воспитывался мальчик в неуместно вольном по тем временам духе. Я вовсе не собиралась делать из него бунтаря - бунтарские элементы проникли в него как-то помимо моей воли. Не то в третьем, не то в четвертом классе перед новогодними каникулами было собрание с участием родителей. В качестве родителя пошла я. На коротко стриженную девчонку в черном брючном костюме с люрексом и в темных очках, которая никак не могла быть мамой этого ребенка, подозрительно косились добропорядочные родители. Когда закончилась вся отрепетированная самодеятельность, учительница спросила, не хочет ли кто-нибудь что-то еще спеть, прочитать, рассказать. Вдруг весь класс как по команде обернулся к нам на "камчатку" и зашипел мальчику:
  - А ну, давай! Вперед!
  Мальчик отнекивался, но уговоры не прекращались. Тогда я сказала:
  - Ну давай, раз ты, оказывается, что-то такое интересное умеешь.
  Он нехотя вышел к доске и исполнил:
   "Сегодня в нашей комплексной бригаде
   Прошел слушок о бале-маскараде.
   Раздали маски кроликов,
   Слонов и алкоголиков,
   Назначили все это в зоосаде".
  В те времена еще мало кто знал Высоцкого, да и был он еще далеко не тем Высоцким, каким стал очень скоро, где-то в середине семидесятых. Учительница была близка к обмороку, родители плотоядно сверкали на меня глазами, ибо сомнений в том, откуда идет растленное влияние, не оставалось.
  Отец мальчика, муж моей сестры, был сущим демоном с садистскими наклонностями. Жить с ним под одной крышей было просто невозможно - как сестра выдержала это до конца, я до сих пор не очень понимаю. Двое взрослых, двое детей, кошка и собака под одной двухкомнатной крышей (последние, впрочем, только сглаживали остроту коллизий) - так дальше было нельзя. Дед (там мы звали мужа сестры) как-то не заметил, что сын подрос и физически окреп, но однажды он пошел в атаку. До этого отец скручивал его, но в один прекрасный день они поменялись ролями:
  - А теперь, отец, мы с тобой поговорим по-другому.
  Все стало тише, но внутренне тучи в доме сгустились. Мальчик давно стремился к независимости и в конце концов отделился. Поработав немного мастером производственного обучения в своем ПТУ, он влился в какой-то бизнес с металлическими дверями, потом с ремонтом квартир и потихоньку наскреб денег на первый взнос на кооперативную квартиру. К тому времени у него уже была вторая жена, которая пребывает в этой роли и по сей день (первый брак был почти молниеносным). У первой жены, моей тезки, я была доверенным лицом по всем вопросам: чуть что - бежала советоваться ко мне. Вторая как-то исподволь, но жестко отрубила его от остальной семьи. Родились две дочки. Обе теперь уже самостоятельные и с хорошим образованием, старшая - крутой главред глянцевого журнала. На первом курсе журфака МГУ мы с ней писали душераздирающую курсовую, но к пятому она, казалось, уже не помнила, кто я такая. Бред старой идиотки: а-а-а! ребенок пошел на журфак, его ждет опасная профессия! Нет бы - сообразить, что из этой породы особые герои не рождаются. Конечно, трудно было ожидать, что ребенок, оперившись, будет гламуром, а не каким-нибудь там сомнительным глаголом, жечь сердца людей, но в принципе что-то в этом духе было предсказуемо.
  У моей мамы был ровно такой же жуткий характер, каким прекрасным человеком она была внутри. Пять с половиной лет прошло со дня ее смерти, а мы до сих пор еще созваниваемся с ее коллегами по кафедре, вместе вспоминаем... Последние годы, когда она почувствовала себя совсем немощной, она перестала давить на меня, и мы зажили в полном согласии и дружбе, до этого же смертельно ругались. Прекрасно понимая, что я тоже далеко не ангел, я все-таки отдавала себе отчет, что прогрессируют возрастные изменения, и в один прекрасный день, с маминого согласия, вызвала ей психиатра. Конечно, я никуда не собиралась ее сдавать - просто хотела проконсультироваться: не посоветует ли он какие-нибудь средства, чтобы как-то сгладить вспышки гнева. Он побеседовал с ней, осмотрел, но никакой светлой мыслью нас не осчастливил. А в передней сказал:
  - Вы уж, пожалуйста, с мамой поласковее: дело плохо.
  - Что?!
  - Ей совсем недолго осталось.
  - Почему вы так считаете?
  - По помутнению зрачков всегда видно, что дело идет к концу.
  Невелик оказался прорицатель: мама прожила еще не так уж мало лет. А тогда я, давясь слезами, под предлогом похода в магазин выскользнула из дома. Стоя сапогами в грязной мартовской снежной каше, я позвонила мальчику с мобильного и все рассказала; в ответ услышала такое, что опешила:
  - Ну и что?
  По части юмора мальчик всегда отличался, но частенько этот юмор был абсолютно черным, причем не всегда к месту. Нет бы мне тогда догадаться, что это был вовсе не юмор... Мне понадобилось достаточно много лет, чтобы понять, что человек кончился - в этой оболочке поселилось что-то другое. Это что-то я не так давно окрестила для себя "счетчиком бабла" (бизнес у него был уже и тогда был далеко не мелкий), но в те времена никто не смог бы мне ничего подобного внушить.
  ...И вот, настал день моего выхода на свободу из обители скорбных духом. Если бы я даже курсировала самостоятельно (а курсировать предстояло через всю Москву), все равно - оттуда люди сдавались с рук на руки родственникам, и не иначе. Я молила неведомо кого, чтобы за мной приехала Жанна, но приехал мальчик с женой. Поздновато открываются глаза на суть вещей у представителей жирафьей породы... Не очень я понимала, почему они прикрикивали на меня, призывая одеваться побыстрее, почему в машине ехали так странно... Честно говоря, я не особенно помнила, какой разговор был по дороге - по моему, почти никакого. Во всяком случае отношений никто не выяснял: они, кажется, особенно и не стремились, а у меня так просто не было на это сил. Но мальчик то и дело прикрикивал: "Сейчас развернусь и поеду сдавать тебя обратно!"... Смысл все дальше уходил за пределы моего понимания. Наконец он действительно съехал с шоссе, но в обратную сторону не направился, а двинулся куда-то вглубь, за обочину. Подъехав к богом забытой автозаправке, он вышел из кабины, распахнул заднюю дверцу, выволок меня, слегка порвав на мне спортивный костюм, и швырнул на асфальт. Вслед за мной полетела сумка. Он прокричал что-то бессвязное, вернулся в машину и собрался отъезжать. Я молча смотрела на все это. Без денег, без мобильного телефона. В это заброшенное место и сутки, и больше, никто мог не заглянуть. Ни мыслей, ни страха у меня не было - только бесконечное удивление и непонимание.
  Тут закричала и заплакала его жена, стала уговаривать, чтобы все-таки отвез меня домой. Все это я слышала и видела, потому что передняя дверца так и не успела закрыться. Короткая перепалка между ними, потом меня загрузили обратно. Встать с асфальта сама я уже не могла. Доехали молча до самого подъезда. Я поблагодарила за любезность и сказала, что дальше доберусь сама. Но жена мальчика, видимо, чувствовала ответственность за сдачу меня хотя бы квартире: Жанна в тот день была на работе. Мании преследования у меня никогда не было, но я инстинктивно закрыла дверь на оба замка - может быть, хотела отгородить себя от непонятной истории чем попало: ключа от старого замка у них не было, а замок этот еще как-то работал.
  ***
  Я пишу все это очень медленно, с долгими перерывами (уже, похоже, с полгода): работа - болезнь, болезнь - работа, а чаще всего вкушаю их в одном коктейле. Я люблю свою теперешнюю работу, о которой речь совсем вот-вот, и очень дорожу ею, но хочется, чтобы оставалось время и силы на что-то еще. Силы остаются очень редко. На днях почувствовала, что физически вышла на финишную прямую, но странное желание дописать это все не покидает. Опять сомневаюсь: кому нужно? Мне самой - точно, хотя не до конца не понимаю, зачем, а вот найдется ли еще кто-то, кому это будет интересно - ответа на сей вопрос могу и не узнать.
  ***
  Непонятная болезнь началась в мае, а в нужную больницу я попала только в октябре, причем попала несколько хулиганским способом. Стена медицинской бюрократии непробиваема, и вот я задумала составить акт о неоказании мед. помощи, подписанный по всем правилам еще двумя людьми. С указанием, что один экземпляр якобы направляется в прокуратуру, а один препроводила в свою прелестную поликлинику. Не знаю, чего так испугалась мафиозная администрация, прочно сросшаяся и с муниципальным собранием района, и много с кем еще, только направление дали. На КОНСУЛЬТАЦИЮ для РЕШЕНИЯ ВОПРОСА о госпитализации. Нормативной лексики не хватает, но с точки зрения их внутренних инструкций комар носу не подточит: таков порядок плановой госпитализации, в том числе и для маломобильных больных, которые еще и не содержат "извозчика". Тогда скорая еще возила инвалидов с направлением (теперь уже нет), но вызванная скорая хотя и не воинственно, но сопротивлялась. Городской телефон отключился как раз вовремя - отношения с администрацией больницы пришлось выяснять с мобильного. И здесь ждало бы фиаско, если бы не подключили зава урологическим отделением - человека, как выяснилось, по нашим временам совершенно необычного. Он понимал и другой язык, кроме административного, и отдал скорой короткую директиву: "Везите".
  Я сразу поняла, что попала в мир какой-то нетеперешней медицины: мной занялись по-настоящему. Куча обследований, о которых я и слыхом не слыхивала, при этом ни малейшего хамства там не обитало. Но самое удивительное, что там ДУМАЛИ. Честно пытался думать и мой лечащий врач (новоиспеченный кандидат наук), но основная нагрузка легла на зава отделением - он взял ее по собственной инициативе. Догадка пришла не сразу. Как-то раз он встретил меня в коридоре - с брызжущими из глаз слезами боли. Вообще-то, я не из вопящих, но тут возопила: "Больше не могу-у-у!!!". Он ответил полусердито: "Подождите, я не бог. У меня еще нет концепции по поводу вас". Господи, что я слышала - "концепция"! И это - в нашей современной больнице, где за редчайшими исключениями один метод - конвейерный. Если бы тогда, пораньше! Даже такую боль можно какое-то время выносить, когда есть надежда, но если ее нет... Скорее всего, я не совершила бы своего неудачного путешествия в "лучший мир". Я видела, что данные обследований не наталкивают никого на внятный диагноз, но толчок дал один совсем уж второстепенный и мелкий симптом. Я пролежала 16 дней, дело шло к выписке, но это не оказалась выписка "ни с чем". Все знали, где меня можно найти, когда не обнаруживали в палате: в курилке на лестнице, как раз напротив кабинета зава. Он не побрезговал туда ко мне выйти (лечащий не забредал никогда), там же и состоялся разговор:
  - Концепция готова, только я вас не утешу.
  - Говорите, пожалуйста, всю правду - вы же знаете, что мне можно.
  - Эта вещь называется денервационный синдром. Урология здесь ни при чем - чистейшая неврология. В интернете не ищите: там этого нет.
  И он все разъяснил. Эта странная и страшненькая болезнь нашей медицине непонятна, ни одного специалиста по ней у нас нет. Да и сам зав знал только потому, что коллега-профессор написал об этом монографию - похоже, пока никем не "переваренную". На "загнивающем" Западе эту болезнь знают и изучают, но лечить тоже пока не научились. Суть в том, что это "забастовка" ЦНС неизвестного происхождения. Она может без предупреждения отключить от снабжения нервными окончаниями любой орган, и тогда... Почему я сразу поверила, что врач попал в десяточку? Аппаратуры для такой диагностики там, конечно, не было; подозреваю, что и в других местах ее нет, но в этот диагноз логически вписывалось все, что со мной происходило. Я поняла, что эта штука - мощный катализатор любой болезни, которая существует независимо он нее. Вот потому я и "проработала симулянтом" почти всю жизнь: ни бронхит, ни атеросклероз сосудов ног, ни обычная простуда, ни "поломки" сосудов все-таки не должны протекать так страшно без этой привходящей силы.
  - Спасибо вам за правду. Мне будет легче даже с такой.
  Дома я все-таки изрядно пошебуршила интернет, хотя верила этому врачу абсолютно. Все было точно: не обнаружилось ни следа. Я редко изменяю любимому "Яше", но и Google на эту тему молчал. А в больнице все-таки как-то сняли боли, и я приобрела более или менее человекообразный вид. На прощание мне было сказано: "У вас будет куча лекарств", и все их расписали досконально, со схемами приема. Разведка по аптекам дала ясный результат: "кучи" не будет - таких денег не было и близко. Я сократила список почти вдвое по собственному разумению. Нечто типа жизни продолжалось, но до следующей беды оставалось недолго: наехала доводящая до белого каления субфебрильная температура, которую я терпела семь месяцев, пока не... отправилась в уже изведанный путь. Та же реанимация в Склифе, то же токсикологическое отделение, и в нем те же лица, а затем, после визита к "врачу" все тех же родственников, новая встреча со знакомым заведением на Каширке. Только на этот раз я поняла, что лучше обойтись без суда. Попала в другое отделение, но ведь вся информация о "постоянном клиенте", естественно, в считанные секунды передается по месту его пребывания. Все знали, как у меня обстоит дело с психикой, только ведь заведенную машину не остановишь: допусти такое отклонение от курса - глядишь, и вся машина скоро сломается. Эксцентричная врач с интересной фамилий - Российская - приступила к "лечению", но вела себя со мной осторожно. На второй же день я задала наглый вопрос:
  - А может быть, будем договариваться?
  Конечно, я не имела в виду взятку. За свободу дала бы и ее, но денег не было, и, разумеется, в этом смысле не было надежды на племянников. Г-жа Российская, к моему удивлению, окинула меня пристальным взором и уважительно произнесла:
  - Да, с вами НАДО договариваться.
  Договор оказался простой, хотя, когда я это говорила, сама не очень представляла себе его форму: я им - согласие на "госпитализацию", а они мне - быструю выписку. Ударили по рукам, но что-то внутри меня невыносимо выло: где гарантия, что не обманут? Собрали "комиссию" в составе все той же Российской и еще одного тюремщика. Я с пафосом начала:
  - Уважаемые доктора, вспомните клятву Гиппократа: "не навреди!". Мне же не здесь и не от того надо лечиться.
  Тюремщик вскинул на меня глаза:
  - Гиппократ устарел. Я знаю клятву советского врача.
  - Тогда жаль, что мы не найдем взаимопонимания.
  Я мало сомневалась, что это фиаско, но шла ва-банк. Бумажку с согласием им подписала и с дрожью готовилась к тому, что завязну. И могла бы завязнуть, если бы не один забавный разговор. Российской я говорила, что принимаю один строго определенный антидепрессант в малых дозах, и объяснила, почему. Это настоятельно рекомендовал один знакомый врач, объяснив, что депрессия ходит рука об руку с дыхательной недостаточностью, так что "до дела" лучше не доводить. Случайно я встретилась с Российской, проползая по коридору.
  - Зайдите в кабинет медсестры.
  Я зашла. Сели.
  - Ну что, будем выписывать ваш золофт?
  - А может быть, лучше меня?
  - Вас? Да нет проблем! У вас что - психоз какой? Нет у вас психоза! (как жаль, что диктофона при мне не было!). Вот вам ручка, бумага - пишите.
  - Что писать?
  - Заявление о выписке на имя главврача.
  Моя просьба была удовлетворена, дело обошлось пятью сутками. На сей раз я сказала, что общаться с родственниками отказываюсь, их роль будет выполнять Жанна. Когда же она приходила посетить меня, я рассказала о такой петрушке со сделкой и добавила, что, наверное, сама подписала себе бессрочное заключение. Тут Жанна меня и изумила:
  - Да ты сделала то самое, что надо! Полежи - немножко подлечат, и вернешься.
  Хорошенькие дела! ОТ ЧЕГО подлечивать - от наехавшей на меня бюрократической машины? Не сразу я поняла, что Жанна больше не союзник, и это стало для меня страшнейшим сюрпризом. Накануне выписки Российская в своей эксцентричной манере позвонила Жанне. Не поздоровавшись, не представившись, она сразу перешла к делу:
  - Так, завтра выписываемся.
  Жанна попросила передать мне трубку и начала:
  - И куда ты - недолеченная? Это дурь! Я собираю вещи и уезжаю.
  Непонятно, куда она собралась уезжать: у нее не было ни призрака жилья в Москве, а снимать хотя бы комнату - значило каждый месяц отдавать минимум половину зарплаты. Когда я наконец оказалась дома, глагол "уезжать" уже не звучал, но это было обманчиво. О том, что она подыскивает съемное жилье, я узнала не от нее, а от приятельницы. Выходит, она готовила мне ТАКОЙ сюрприз?! Терять человека, с которым прожил три года в мире и согласии, страшно тяжело, но это только одна сторона медали. Если она искала квартиру, разве и я не должна была начинать подыскивать кого-то взамен нее? Она ведь знала, что я, уже лет семь не выходившая из дому, не справлюсь одна. Как это назвать: подлостью, предательством? А может быть, такое в наше время в порядке вещей и это я завязла в каких-то средневековых представлениях о человеческой морали? Конечно, она, пережив две таких малоприятных сцены, да и вообще по любой причине, имела полное право уйти от меня, но ведь не ТАК же!
  Моя жизнь превратилась в сплошной хаос. На месте Жанны возникла белокурая Марина с полутора распрямившимися извилинами и военным менталитетом (долго была замужем за офицером). Профессиональная няня для детей. Я и искала ей новую работу, когда срывалась имеющаяся. Почему они так часто срывались - стало ясно довольно скоро. Надо отдать справедливость: по хозяйственной части она была гением, но боже, какая же это была тоска!
  За пару месяцев до этого у меня обнаружилась опухоль гортани, но добиться ларингоскопии с биопсией было невозможно. Раньше все это трижды делалось в частной клинике, под общим наркозом - половину денег на это мероприятие давали племянники: полная сумма бизнесменов, кончено, разорила бы, хотя при их порядке отсчета нулей она была смешная. Опухоль оказалась доброкачественная, но быстро росла и требовала операции. Эта операция по закону делается бесплатно, но больница непонятно на каком основании потребовала направления от Департамента здравоохранения - его-то получить и не удалось. Он, в лице главного ортоларинголога Москвы г-на Крюкова, дал глупейшую отписку, хотя последний "для выяснения обстоятельств" прислал ко мне прекрасного специалиста-фониатра, который диагноз полностью подтвердил. Но добиться и этого визита было непросто: от меня опять требовали путешествия через всю Москву. Ни болезни сосудов ног, положившей мне предел пешего хода иногда в 100, а иногда и в 50 метров, ни лежачего состояния из-за разросшейся опухоли на расстоянии не понимать не хотели. Пришлось отправлять в эту Тмутаракань белокурую Марину с моей подробной запиской и приложением всех выписок с диагнозами. Фониатр приехал через пару дней, но оказалось, что старшего научного, кандидата мед. наук, использовали как мальчика для написания докладной. Как уж там получилось, что папилломатоз гортани не требует операции - эта кухня выше моего понимания. Я начала этот демарш за направлением, даже не представляя себе такого дурацкого сценария. В итоге Марина поехала с моей доверенностью на подписание договора об операции и 51 тысячей рублей, которые с меня за нее причитались. Племянники ОДОЛЖИЛИ мне эти деньги, потом я 10 месяцев по частям возвращала долг. Конечно, перспектива платить такие деньги не вдохновит никого, тем более бизнесменов, но не это они должны были, по моим представлениям, сделать: поезжай в Департамент, стучи кулаком, добивайся положенного для горячо любимой тетушки. Но дело между нами давно было поставлено так: получи деньги в зубы, вернее, на банковский счет, и скажи "спасибо". Как-то по умолчанию подразумевалось, что заниматься дурацкими разъездами, тратя на это от половины до целого рабочего дня, они никогда не будут.
  На операцию я легла, но тут Марина преподнесла сюрприз. Мне нужно было кое-что подвезти, особенно батарейки для радиоприемника на замену скончавшимся (без всего остального обошлась бы, без радио - никогда!), но Марина начисто исчезла с телефонной связи: ни по домашнему, ни по мобильному телефону двое суток не было ответа. Не отвечал и ее сын, имевший обыкновение частенько по нескольку суток отдыхать от жены у нас. Когда телефонная трубка наконец ожила, стало ясно, что Марина в жестоком запое. Месяца за четыре совместной жизни она ухитрилась не обнаружить этой своей склонности. Когда я изредка предлагала ей выпить по бокалу вина, она после этого бокала чинно удалялась в свою комнату. Правда, после встречи Нового Года вместе с ее сыном (который не пил вообще) она трое суток "не приходила в сознание", и как тогда меня не осенило, что это самый что ни на есть тяжелый алкоголизм?! Потому она и теряла свои работы няни одну за другой: мать ребенка, которая платит ей деньги, ждет ее, а она вдруг не появляется.
  Вот уж поистине, я, как шут из драмы Александра Блока, "уловляю человеков" (эта фраза, кажется, взята из Писания, которого я отнюдь не знаток). После напряженных поисков появилась вторая Марина (совсем другой типаж - человек моего круга), с которой мы совместно обитаем и по сей день. А незадолго до ее появления меня нашла... любимая работа.
  
  Дежурный по Кавказу
  "Дежурный" - это, конечно, сказано сильно, на самом деле - подмастерье при героических дежурных. В сети Яндекса "Мой круг" меня вдруг раскопал из-под руин журналист из редколлегии интернет-СМИ "Кавказский узел" и предложил внештатную работу переводчика новостей с русского на английский. Плюнув трижды через плечо, скажу: это была судьба. Если она меня покинет, уйдет огромная часть моего смысла. И с чего бы мне было там не работать, если я и пожила когда-то в тех краях, и в исламе худо-бедно разбираюсь "по долгу службы"? Уж как-нибудь с помощью Аллаха не спутаю джихад с джамаатом, а суру с сунной. И ведь когда-то давно с кем-то из этой редакции уже велись такие переговоры, но дело по неведомой причине зависло. Меня спросили, интересна ли мне эта работа, и я без колебаний сказала "да", но сразу предупредила, что по состоянию здоровья смогу взять только половину предлагаемой загрузки, о чем и договорились. Сейчас у меня получается несколько больше половины, но я справляюсь. Да, работать часто бывает страшно тяжело, хотя не работать - гораздо тяжелее. Особенно подводят глаза: после двух операций они стали страшно уставать и в самый неподходящий момент категорически требовать перерыва. Недавно пошел третий год моей "кавказской" жизни, с самого начала пришлось на ходу повышать квалификацию, освоив полицейско-юридическую, экологическую, градостроительную терминологию и еще бог знает сколько разного. Зарабатываю весьма скромно, соответственно объему перевода, но, во-первых, и эти деньги нужны позарез, во-вторых, моя жизнь стала осмысленной (здесь, собственно, и то, и другое "во-первых"). Это случилось как нельзя вовремя - после второго неудачного "похода" и, как я его называю, "автосговора", (вряд ли же на самом деле несколько человек против меня сговаривалась, но для меня это выглядело именно так): предала не только Жанна, но вместе с ней одна моя хорошая приятельница, которую я с ней познакомила. Странно, однако: высокообразованные, совсем не набожные люди - неужели осудили за "смертный грех"? А если и так - не усомнились, что это именно мой грех, а не тех, кто толкнул меня на него (в моей-то парадигме он вовсе и не грех, а святое право распорядиться своей жизнью)? Впрочем, я этого не выясняла, а приказала себе срочно забыть обеих. Сразу, конечно, не вышло, но по прошествии времени это перестало быть самовнушением: они остались в памяти просто как некие персонажи, когда-то пришедшие в мою жизнь и ушедшие из нее. Они у меня уже почти не болят.
  
  "Мы не поймем ту боль инопланетную"...
  Слушайте, слушайте все песню Любови Захарченко "Идет война, но это не событие..." - http://yadi.sk/d/gA6G6UJb0iXHh! Она написана во время первой чеченской войны.
  
  Именно тогда я, еще не зная этой песни, начала задумываться над судьбами Кавказа, даже не отдавая себе отчета, что это уже стало судьбами всей России. Почему мне все это так живо рисовалось и не давало покоя? Как будто бы это я собственной персоной сидела в зиндане, была под обстрелами, как будто это надо мной издевалась вся военщина сразу... Может быть, это какая-то генная память живет (моего прадеда немцы походя застрелили в Риге в сорок первом)? А в Тегеране я побывала под обстрелами в достаточно "легкой форме": в конце концов, никого ведь не убили, хотя шанс такой предоставлялся - только выйди на улицу после комендантского часа или прогуляйся ночью по крыше отеля... Последнее мы как-то раз попробовали и чудом ускользнули. Странно: ни в какие предначертания судьбы я не верю, однако ж вот оно - мне почему-то заповедано то и дело так или иначе приближаться к горячим точкам. Пусть были далеко не самые горячие, а теперь я в действительно горячей, но присутствую виртуально - все равно, есть у меня с ними какое-то непонятное взаимное притяжение. Угораздило же родителей дать мне имя, которое означает "мир"!
  Я еще не представляла себе, как относится к этой войне обыватель, и по неопытности в этом вопросе однажды влипла в маленький скандал. Дело было в очередной больнице. В палате были две девушки помоложе и две женщины примерно моего возраста. Как-то ночью народ не спал. Сдвинули стулья в центр палаты и стали болтать обо всем. Возникла эта тема, и я начала проповедовать, что это неправедная война, что дело обстоит совсем не так, как им внушает зомбоящик. И это, к моему изумлению, было встречено в самые суровые штыки:
  - Так ты на стороне этих бандитов, а не русских?
  Тут меня взмыло:
  - Да, я на стороне бандитов, и вообще, я пособница террористов - можете сразу идти доносить!
  Мне же самой и пришлось тушить этот пожар. Я предложила ввести мораторий на эту тему, поняв, что такие разговоры бесполезны, и перевести стрелки на бытовые материи.
  "Нам не понять ту боль инопланетную - мы станем их пожизненно бояться"... Ну и бойтесь, раз считаете, что вы совсем уж тут ни при чем! Бойтесь людей, не согласных с тем, что их убивают! Вы-то согласны, вам по фигу, и странно было бы ждать, что они вас за это отблагодарят! "Страна не прерывает чаепития, экраны голубые не краснеют"... Не краснеют и телезрители: то ли не хлебнули преступной несправедливости, то ли хлебнули и равнодушно согласились... Ну и бойтесь, если вам так легче - не пытайтесь понять, who is who и что к чему! Точь-в-точь как наши драгоценные силовики: они просто бьют врага, не пытаясь понять, кто он такой, откуда взялся, и часто даже без уверенности, что он враг. Так можно истребить инопланетянина, даже не поинтересовавшись, откуда и с какой миссией он прибыл. Так можно добиться только крови и всеобщего страха, а сопротивление добиваемых вместе с маразмом обывателя будет крепчать. С вашего разрешения, господа трусы, свершились две войны, а теперь вы хотите, чтобы доблестные чекисты защищали вас от этих "черных"?! Ох, как еще защитят! Только под защитой вы будете сидеть у себя за железной дверью и кланяться президенту-всея-Руси, да и там-то все-таки будете дрожать! И даже не поймете, что вы тоже причастны. Когда два с половиной года назад случились взрывы в московском метро, Матвей Ганопольский написал так, что лучше и не скажешь: "Это не террористы взорвали людей в метро. Их взорвало наше равнодушие к этой войне".
  Так что же я - утверждаю, что все кавказцы ангелы, что на Кавказе меньше мерзости и дряни, чем здесь у нас, в "уютненьком центре"? Да нет, конечно, этого добра везде ровно один и тот же процент, просто формы могут различаться. Если рассуждать иначе, рано или поздно дойдем до раздачи прав по критериям конфигурации черепа и цвета кожи, а это человечество уже проходило.
  А не далее как с год назад одному очень известному журналисту стали "шить дело". За статью, в которой он писал, как бомбили в Чечне мирных сборщиков черемши. Шили нешуточно: на него "наехали" два маститых единоросса из Думы. Вообще-то я не была поклонницей его творчества, но эта эпопея меня взвинтила. Я написала ему письмо с предложением провести нечто вроде "народной" лингвистической экспертизы, помахав перед этими своими кандидатскими корочками. Он со "спасибом" согласился. Какова была судьба написанного мной опуса, я так и не узнала: журналист оказался неблагодарным и не соизволил сообщить, как случилось, что дело тихо сошло на нет (конечно, я не думаю, что оно сошло благодаря мне, но мне же как в некотором роде как замешанной, да и просто по-человечески, было все-таки интересно). Это ни в коем случае не заставило меня пожалеть своем о демарше. Журналист заслужил "милости" не сесть на скамью подсудимых: он не оправдывал, а пытался понять людей, которым не понравилась бомбежка. Вот как раз понимания власть и не заказывала. Ну а моей заслуги в таком понимании нет - если самой в этой жизни изрядно досталось, было б странно не понимать других...
  На Кавказе есть все: и война, и кровь, и грязь, и оппозиция, и потрясающие духовные взлеты... Я здесь работаю. Я здесь на своем месте.
  
  Тебя поднимет тот, кто позовет на помощь
  
  Именно так говорит мой опыт, причем это справедливо даже тогда, когда нет эмоционального упадка и неприкаянности - только физические страдания.
  Первый человек, о котором я хочу здесь рассказать, не только не звал меня, но даже не подозревал о моем существовании. Зайдя как-то раз, еще в "другую эпоху", на правозащитный портал Human Rights Online, я увидела загадочный баннер "Поддержите политзаключенного!". Раскрыв, узнала об Игоре Сутягине, который тогда находился под следствием, а позже ему щедро отвесили 15 лет за "измену родине в форме шпионажа". Не буду ничего рассказывать о его деле - о нем можно прочесть хотя бы в Википедии. Только на сей раз я обнаружила в Википедии, к которой всегда относилась с пиететом и вообще без нее как без рук, некоторую долю полуправды и недоговорок. ПОЧЕМУ там нет ни слова о том, что сначала дело попало к порядочному судье Петру Штундеру, который не собирался осуждать человека, не имея стопроцентных доказательств вины, и которого по этой самой причине отстранили от дела? Да почитайте лучше собственный рассказ Сутягина "Глобус" в его книге "На полпути к сибирским рудам" (он есть и в "Новой газете" под названием "Дневник шпиона") - тогда не останется вопросов, КТО и КАК его судил, КТО проник в коллегию присяжных. Почему автор статьи в Википедии не постеснялся процитировать "откровения" г-жи Юлии Латыниной, собиравшей информацию об этом деле неведомо по каким помойкам, но ни словом не обмолвился, как ее умыл ученый и правозащитник Эрнст Черный - так отхлестал цифрами, фактами, выходными данными научных работ, что она ОЧЕНЬ долго после этого молчала?
  Все, я закончила обличительную тираду - скажу только несколько слов об Игоре, хотя этот человек заслуживает поэмы (неважно, в прозе или в стихах). Итак, я написала ему в калужское СИЗО по адресу, указанному на портале HRO.org. Просто хотела поддержать человека, невиновность которого мне была уже в принципе ясна. Тогда мне еще не снилось, что это выльется в 10 с хвостиком лет переписки через решетку (география этой переписки: калужское СИЗО - Лефортово - лагерь в Удмуртии - лагерь в Архангельске - Оксфорд). Это не человек, а феерия! Такой юмор в таком месте еще поискать надо. Самое интересное, что все эти 10 лет Игорь ухитрялся поддерживать меня гораздо больше, чем я его. Когда мы уже перешли на "ты", он не забывал периодически напоминать мне заповедь "Не падай духом где попало". Теперь он на свободе, в Англии (читайте все тот же источник). Возвращаться сейчас, в наш сегодняшний террор, было бы самоубийством, а ведь у него жена и две дочки. Кто думает, что ему там, в Оксфорде, живется очень сладко, тот глубоко ошибается: при этом нашумевшем "шпионском обмене" его посадили в самолет с сущими копейками, там ему пришлось обустраиваться самому, почти без помощи, а теперь он как лошадь пашет над своим новым научным проектом, что не есть легко. Уж я-то знаю, как извилисто складывается общение с зарубежными коллегами: пусть они трижды согласны с твоей концепцией - все равно, процедуры у них совсем другие, и в некоторых вещах взаимопонимания просто не найти. Вот поэтому мы с ним теперь переписываемся по электронной почте не намного чаще, чем раньше медленной почтовой лошадью через тюремную цензуру: ему ведь там приходится вкалывать чуть ли не по 20 часов в сутки.
  Другой молодой человек - в ЖЖ vlad_levchuk - меня позвал громким SOS. Незадолго до этого мы с ним виртуально познакомились, интересно пообщались, и он как-то между прочим сообщил, что сидит (ни для кого ведь не секрет, что у доброй половины зэков в колониях есть мобильные с выходом в сеть). А через некоторое время через тот же ЖЖ раздался отчаянный вопль: вступитесь за меня, если можете! Всех томов его дела я, конечно, не проштудировала, но переслали мне столько документов, что по прочтении я представляла собой выжатый лимон. Дело было кристально ясно всем, кроме судьи: Влад не только не убивал, но и самого убийства-то не было. Случай занес его в пьяную компанию в Белгороде, а наутро девушка, которая, судя по всему, вообще никогда не "просыхала" и постоянно падала с лестницы, была найдена в другой комнате той же квартиры мертвой, со следами побоев. Но Влад узнал об этом только через три года, потому что, тяжело переживая разрыв с гражданской женой (почему, собственно, и попал в этот притон), через день рванул на родину, в Республику Коми. Там-то его через три года и взяла милиция и всю дорогу в Белгородскую область пытала. Как-то, когда с головы сняли пластиковый мешок, он спросил милиционера: "А вы уверены, что это я?". Ответ была изумительно прост: "Да знаю, что не твоих рук дело, но ведь кто-то должен сидеть". Дело обтяпали быстро: и следствию, и суду не терпелось скинуть его с плеч долой. Не знаю, из какого сундука вынули халтурщика-эксперта, "установившего", что смерть девушки произошла в результате побоев, нанесенных той пьяной ночью, но, видимо, спрос породил предложение. За этим последовали две экспертизы гораздо более маститых судмедэкспертов, доказавших обратное, но их заключения уже никого не волновали: Влад до сих пор сидит. Есть у него и юридическое образование, и не слишком плотно работающий по делу адвокат, но никакие обжалования приговора ничего не дали. Собралась группа поддержки (черт бы ее побрал!), я как-то влилась в нее, потеряв уйму времени и пролопатив тонны никому не нужных бумаг - самой приходилось отделять зерна от плевел. Наконец я поняла, что пора выпутываться из этих бесконечных и бесполезных совещаний, жрущих время, и действовать одной. Но что я могла? Никогда бы не подумала писать в Общественную палату, будучи о ней весьма невысокого мнения, но меня попутало присутствие в ней Николая Карловича Сванидзе. Я до сих пор не верю, что весь этот идиотизм произошел с его ведома - похоже, его именем просто прикрылись. Как хочется спросить его, попадало ли действительно в его руки мое обращение (а сообщили, что его передали по моей просьбе именно в его отдел), только как до него достучаться?! Одобрения моего письма группой поддержки ждать я не стала - мне было достаточно, что его одобрил сам Влад. Пять (!) месяцев я ждала ответа, звонила, а в один прекрасный день меня вдруг перестали впускать на сайт палаты по всем паролям и кодам, хотя ошибки в пароле и номере дела, которое якобы завели, быть не могло. Когда наконец получила эту депешу, долго протирала глаза, заподозрив, что это все-таки галлюцинация. Смысл депеши сводился к тому, что закон не допускает никакого вмешательства в судебный процесс. Приехали! Вмешаться вы и так не можете, но если существуете не ради каких-то разумных действий, тогда для чего?! Чем же вы там, господа, занимаетесь? Зачем жрете бюджетные деньги, если не можете даже ходатайствовать о пересмотре явно липового приговора, о чем вас, собственно, и просили? Ведь все координаты дела, имена экспертов, наименования экспертиз, свидетели и др. (то, что вы сами свободно могли запросить) были вам указаны - более того: было предложение с моей стороны прислать копии материалов дела. Хочется возопить: "Николай Карлович, правда ли, что именно по вашему поручению мне прислали этот бред?!"... КУДА вопить? Пыталась через два средней мощности "рупора", но не довопилась.
  Следующей позвавшей была слепо-глухая девушка в Кирове. Конечно, звала не она сама. Я получаю почтовую рассылку большого сообщества инвалидов, проглядываю по диагонали, потом большинство писем отправляю в корзину. Почему? Да потому что, как ни крути, в большинстве случаев либо ключевое слово у них "дай!", либо море энтузиазма по поводу красиво обставленных мероприятий, где они точно выпустят пар, а им что-нибудь наобещают. Если бы и могла приехать на какой-нибудь из подобных "раутов" - не поехала бы ни за какие коврижки: все это так или иначе происходит под властью и в конечном счете сводится к получению все тех же мелких подачек. Но иногда в этой рассылке появляются вещи, достойные внимания. Как-то раз одна дама кинула клич: в Кирове живет слепоглухая девушка, единственная ниточка связи с миром - ее мама, которая тактильно читает ей письма и вообще, "переводит жизнь". Но корреспондентов мало, а ей хочется расширить круг общения. Кто-нибудь будет переписываться? Я написала, что буду. И началась переписка с мамой Лидой. У самой Гали не было даже брайлевского дисплея: не удосужилось родное государство, хотя он ей давным-давно назначен по программе реабилитации. Один инвалид (тоже слепой) создал для нее сайт, а дальше мы с ним озаботилось сбором денег. "Кошельком" стала я, взяв на себя обязательство отчитываться за каждый собранный рубль, поскольку я идентифицирована в системе Яндекс.деньги, а неидентифицированного пользователя за множественные поступления на его счет из разных источников блокируют сразу. Дала и реквизиты банковского счета: мама-Лида гордая, на свой счет получать категорически отказалась, да и вообще побираться не хотела. Эпопея увенчалась выразительным нулем (не собралось ни копейки), но явилось неожиданное счастье в лице бескорыстного человека, который подарил Гале этот дисплей. Пока она в муках его осваивает, а я продолжаю переписываться с ее мамой: ей тоже так тяжело справляться с дочкой, к тому же, капризной, что нужна постоянная поддержка, хотя бы и такая.
  Тем временем у меня грянула беда: дорогие племянники, поняв, что я нешуточно подаю иск о расторжении договора ренты, развернули кампанию по признанию меня недееспособной - как еще можно сохранить квартиру, отхваченную у меня в собственность по этому договору? Я, собственно, сначала дошла до этой догадки чисто интуитивно, еще не имея в руках ни одного факта, так что мне спокойно можно было приписать бред или ту же манию преследования. А некоторое время спустя получила подтверждение, что это отнюдь не домыслы. Летом умер Дед (муж сестры) - "последний из могикан". Незадолго до смерти он попросил у меня оставшиеся от мамы ходунки: у него были уж очень страшные варикозные вены, и он с трудом передвигался по квартире в какой-то невообразимой обуви. Моего тонкого намека, что скоро это приспособление понадобится мне самой (вообще-то и для племянницы это не было бы таким уж разорением: в свое время я купила их маме за тысячу рублей), он не услышал - пришлось сказать, чтобы присылал гонца получить желаемый предмет. Какое-то время спустя после смерти Деда я позвонила племяннице, несмотря на давний разрыв дипломатических отношений, и попросила привезти ходунки. Раньше, когда нужно было что-то передать, это что-то передавалось через порог с коротким "Привет!", но на сей раз она соизволила не только войти в переднюю, но даже не отказалась выпить со мной чашечку кофе. Тут-то и выяснилось, что операция по недееспособности готовилась ни много ни мало четыре года назад. Тогда мальчик нешуточно пригрозил своей сестре, что если договор ренты будет заключен с кем-нибудь, кроме него, то от этого кого-то останется мокрое место. Я-то тогда, конечно, не поверила бы, но ведь у них, бизнесменов, прекрасным образом есть общий язык, и они понимают друг друга с полуслова, понимают, за кем в данной ситуации сила, а кому лучше удалиться в сторонку, чтобы не навлечь на себя беду. Пресловутое "психиатрическое кольцо" снова начало смыкаться вокруг меня, о чем я написала в своем блоге в ЖЖ. Откликнулся один интересный человек, который как раз занимался борьбой с психиатрическими репрессиями, обсудили мы с ним ситуацию. О Независимой Психиатрической Ассоциации я и без него давно знала. Знала, что достучаться до нее очень трудно, но все-таки попробовала. Если бы я не написала, ЧТО мне грозит, мне бы, наверное, отказали в освидетельствовании (не до того им), но я это написала, и мне пошли навстречу. Назначили день, предупредили, что процедура займет не меньше трех часов, и мы с Мариной отправились на такси. Я получила прекрасное заключение о полной вменяемости и отсутствии психотических расстройств, с которым подкопаться ко мне стало гораздо труднее, хотя для всех судов НПА - красная тряпка. Племянники вряд ли могли об этом узнать, но все-таки почему-то не осмелились осуществить свой план: на суде ни одного намека на психиатрию не прозвучало.
  А через некоторое время этот защитник жертв психиатрических репрессий написал мне и предложил попробовать побороться за карельского блоггера Максима Ефимова (в ЖЖ maxim_efimov), которому тоже шили психиатрическое дело, но уже по серьезной уголовной части. Познакомилась я с его историей, а потом виртуально - и с ним самим. Уголовное дело возникло по излюбленной 282-й статье (пункт о разжигании межконфессиональной розни). Максим, глава карельской молодежной правозащитной организации, опубликовал заметку "Карелия устала от попов", где четко и внятно расписал, как Карельская епархия РПЦ незаконно отгребает здания и разное прочее, что могло бы пойти на социальные нужды. Просто поругался бы - ничего бы, скорее всего не случалось, но он озвучил ФАКТЫ, а это у нас так не проходит. Решили пойти по психиатрической линии (видимо, опровергнуть факты было трудновато) и ЧЕТЫРЕ раза упекали на стационарную экспертизу, которая ничего не нашла. Ну как тут вытащишь человека, хоть сто петиций пиши?! Перед намечавшейся ПЯТОЙ экспертизой решили сменить пластинку, и тут я неожиданно пригодилась (хотя промежуточный результат спасения был все-таки достигнут другим путем) в своем профессиональном, филологическом качестве. Назначили лингвистическую экспертизу этого и еще одного текста Максима. Всучили это дело одному доценту Петрозаводского Университета, который, по большому счету, свинью все-таки не подложил. Экспертное заключение было гораздо больше в пользу Максима, чем против него, только сам он, доведенный до белого каления, к тому же молодой, неопытный и горячий, немного поругался. В этой экспертизе надо было все же расставить точки на "ё", и я приступила к этому уже испытанными "народно-экспертными" средствами. Этот блин испекся гораздо лучше первого, который я "пекла" для вышеупомянутого журналиста: к тому времени в мои руки попал ценнейший источник по теории и практике лингвистических экспертиз, который еще штудировать и штудировать, но самое необходимое я все-таки успела извлечь вовремя. Некоторые обвинения, нисколько не кривя ни душой, ни понятийным аппаратом, сдвинула в нужную сторону (только одно отмести не удалось, из которого самого по себе дела не сошьешь), а заодно и втоптала в грязь само постановление об экспертизе. Неграмотный следователь назначил "филолого-лингвистическую" экспертизу, и одно только мое указание, что таковой не существует в природе, вряд ли привело в восторг доблестных карельских чекистов, если они вообще видели этот документ (адвокат Максима подала ходатайство о приобщении моего опуса к материалам дела). А заодно из дела срочно исчезло мифическое экспертное заключение одной милицейской дамы (явно не филолога), которое то ли было, то ли не было, но по дошедшим цитатам весьма впечатляло. Но опять-таки, пиши - не пиши, а человека посадят, если надо. В один прекрасный день Максиму все-таки удалось исчезнуть из Карелии, затем он кружными путями попал в Эстонию, где попросил политического убежища. По неведомым причинам эстонские чиновники решили развести волокиту: обычно, если такому заявителю не отказывают, его не заставляют ждать четыре месяца, как пришлось Максиму: убежище он получил совсем недавно. Как-то в процессе ожидания попросил меня написать письмо президенту Эстонии. На английском, разумеется: читать по-русски они принципиально не хотят. Сказано - сделано. Да что там я - писали самые известные правозащитники России, начиная со Льва Пономарева. Неизвестно, что в конечном счете решило дело, но оно было решено. Максим хочет вернуться, но, как и в случае с Игорем Сутягиным, куда возвращаться - в карательно-полицейское сегодня?
  
  Собственно камера
  Сначала голая информация, а потом рассуждения - ну как же без них?
  Девять месяцев тянулся судебный процесс о расторжении договора ренты с любимыми племянниками - именно столько я "рожала" решение в свою пользу, несмотря на все художественные приемы судьи Останкинского суда Басырова, которого не я одна жажду "развесить" по всем доскам позора. Пора наконец дописать и отправить заявление о компенсации за судебную волокиту в свете последнего прогрессивного (увы, только на бумаге) закона, но творить в этом жанре просто нет сил. Я попросила юриста отредактировать мой черновик, чтобы заранее не обеспечить себе фиаско: родное государство - мастер по сохранению в неприкосновенности своих финансов и уж найдет основания отказать, чему бы там человек ни подвергся "в процессе различных процессов". Дело в районном суде я все-таки выиграла, договор расторгла и свою квартиру себе вернула. Не моя в том заслуга, что процесс все-таки закончился: я просто изловила юриста для дистанционной "прически" своего иска. Причесал он его довольно топорно, но от него я узнала главное (за одно это действительно стоило заплатить!): как ни удивительно, дорогой законодатель наконец-то удосужился изменить единицы измерения и суммы выплат по договорам ренты, из чего просто арифметически следовало, что я получаю от племянников чуть больше половины положенного. А уж стопроцентное неисполнение остальных договорных обязательств они и не пытались оспорить: они вовсе не глупы и не стали утверждать, что видели меня хоть раз за последние полтора года. Тут уж служителю Фемиды Басырову просто некуда было деться, несмотря на наш с ним прошлый "пламенный роман" по другому делу, которое он благополучно сорвал.
  И все-таки стоило вырваться из рабства несостоявшегося горе-убийцы, потеряв его ежемесячную подачку - это было сделано правильно.
  Если помните, я озаглавила этот странный опус "Камера свободного режима". Я - из тех везунчиков, у которых этот режим действительно свободный: нет деспотичных родственников, от которых никак не отделиться, да и скрыться можно разве только ночью при наличии своего закутка, а как же много несчастных, у которых его нет! Но все-таки это камера, где меня плотно держат не тюремщики, а болезнь. Лет 9-10 назад я перестала выходить из дома. Перестала из-за астмы: ноги еще хоть и плоховато, но прогуливались по ближайшим окрестностям. Случилось это на мамином дне рождения. К приходу двух ее верных соратниц с кафедры я героически все приготовила, накрыла стол, на чем и иссякла. Когда дело дошло до уборки со стола, я с трудом дотащила до кухни очередное блюдо, но в комнату, где все сидели, уже не вернулась: доползла до своего дивана и тупо на него рухнула. Внутри все хрипело, сердце дергалось, а в глазах противно темнело и плыло. Мамины приятельницы, обнаружив мое исчезновение, просто заглянули ко мне, мгновенно все поняли, спросили, чем помочь, а потом засучили рукава, убрали со стола и вымыли посуду. Мне было ужасно неудобно, что я заставила гостей работать.
  С этого дня выходов из дома уже не получалось: дыхание сбивалось моментально. Ужас был в том, что нашего песика Бульку некому стало выгуливать. Нечасто случалось, чтобы зашел кто-то, кому можно было всучить пса на выгул. Все свои собачьи дела он стал делать дома, к чему долго не мог привыкнуть, а я с трудом за ним убирала. Он прожил еще пару лет, а потом у него обнаружился рак печени и одновременно страшнейший диабет. Я даже не знала, что сахар крови может подниматься до 35! Когда я загремела в очередную больницу, колоть его инсулином приходила племянница, а я, появившись дома и не успев даже переодеться, взяла дело в свои руки. До сих пор стоит в глазах эта картина: я сижу на полу, держу Бульку за ошейник и колю в холку. До этого мне, естественно, нужно было его изловить: он уже знал, что такое укол. Хотя в холку и не больно, он все-таки не бежал на процедуру с энтузиазмом, а вместо этого плотно втискивался под диван. Когда Булька ослеп и, видимо, страдал от невыносимых болей (это была последняя стадия), мне предстояло еще одно страшное дело: уговорить маму на усыпление, на что потребовалось двое суток. Соображала она уже плохо и все время приговаривала: "А может быть, пройдет?". Знала, что это рак, в чудеса не верила, но каким-то образом у нее в голове еще уживалось такое противоречие.
  Я-то знала, что после смерти Бульки еще долго не приду с себя, но у стариков память короткая, и я прекрасно понимала, что все-таки есть способ заставить маму поскорее забыть. Поэтому через несколько дней, внутренне содрогаясь, предложила: "Мам, а может быть, возьмем котенка?". О собаке речи, конечно, уже не шло. А содрогалась я потому, что будучи страстной собачницей, далеко не была уверена, что полюблю представителя семейства кошачьих. Сразу скажу: полюбила, как самого настоящего пса, и очень быстро. Поскольку вариант со спасенышем даже не обсуждался (где бы я его нашла, сидя дома?), я отправилась на поиски в интернет. Господи, сколько же очаровашек отдавали в хорошие руки! Покупка клубного аристократа не имела ни малейшего смысла - кто стал бы возить его по выставкам? И вот, наметились три беспородные кандидатуры: черный с белым, серый и абсолютно черный. Когда я спросила маму, оказалось, что она хочет серенького пушистого. Изрядно расстроившись (потому что люблю черных), я позвонила, но оказалось, что серого уже отдают. Из черных я сразу выбрала причудливого маленького, разноглазого, с большой головой: уж очень он был трогательный и ни на кого не похожий. Так въехал к нам полуторамесячный котенок, еще без имени, которого я назвала Благородным доном Руматой, да простится мне такое антилитературное хулиганство. Это имя мама запомнить не могла, поэтому для ближних он сразу стал просто Ромкой. Его въезд надо было снимать на видео! Родился он от добропорядочной асфальтовой кошки, в общежитии какого-то очень умного института в Долгопрудном, в комнате двух студенток-кошатниц. Все братишки и сестренки родились абрикосками с белым, и откуда только в семью проник такой - абсолютно черный, даже с черным носом и черными усами? Девочки рассказали, что в общежитии было ровно два кота - рыжий и серый - а высоконравственная кошка за пределами законно отведенной территории никогда не гуляла. Значит, все-таки затесался арап в каком-то колене!
  Румата приехал в одной обувной коробке с сестренкой-абрикоской, которую везли отдавать куда-то на другой конец Москвы. Конечно, эту парочку надо было сразу в таком же виде отнести показать лежащей маме, но было не до этого. Стояла страшнейшая жара, и ребят надо было срочно напоить. Сестренка оказалась более разбитной и сразу после "водопоя" отправилась осваивать квартиру, а Ромик забился под раковину на кухне, откуда я его уговорила выползти только через час. Но робкая внешность была обманчива: совсем скоро он уже летал по высоченным антресолям шкафов под потолком, и, что еще хуже, запрыгивал на спину согбенной маме, когда она дефилировала на кухню с ходунками. Приходилось лететь снимать. Еще он отчаянно громил цветы, как только таковые появлялись в доме. До сих пор не могу понять, какие такие эмоции они у него вызывают, но он громит их и по сей день. Маме подарили на день рождения два изысканных цветка в горшках, спасти которые можно было только одним способом: отдать соседке.
  Вот такой это был смешной малыш: http://yadi.sk/d/wOWYOSkx14AmO, а со взрослым бандитом мы часто ведем ночные диалоги: http://yadi.sk/d/O891MRll14lHB.
  После "зверского" лирического отступления пора возвращаться к печальной двуногой реальности, хотя жаль: общение с хвостатыми гораздо полезнее для нервной системы.
  Если кто-то думает, что подножки, подставляемые инвалиду, ограничиваются нищенской пенсией, отсутствующими пандусами и непотребными бордюрами - о, как жестоко этот кто-то ошибается! Когда ты лишаешься каких-нибудь нормальных человеческих функций, ты постепенно втягиваешься в такой идиотский лабиринт, из которого не только выбраться - объяснить-то его никому невозможно! Все это, конечно, гораздо больше касается тех, у кого под боком нет постоянной защиты или эта защита халтурит.
  Кто-то может отмахнуться от мелкого бюрократического абсурда - у меня же он выливается в крупный. Во времена еще внешне хороших отношений с племянниками они эвакуировали меня из больниц, но даже из этого всегда получалось маленькое приключение: абы какие машины на территорию нипочем не впускают, и иди доказывай, что до проходной дотащиться не можешь! В чем дело: ты же лежишь в пульмонологическом отделении, значит, при чем здесь твои больные ноги? С ними - в другое ведомство! Особенно очевидна была моя наглость, когда все наблюдали, как я путешествую, хотя не слишком бодро и с палочкой, и до столовой, и до курилки. А между тем, корпус был облеплен автомобилями не очень понятной принадлежности. Сразу вспоминается незабвенная советская классика "Берегись автомобиля": "Это нога - у кого надо нога!". На все аргументы следует отвратительное слово "перевозка". Уж в ней-то никому из плохо ходящих не отказывали, но какое же это мерзкое унижение! Сколько я видела бабушек на узелках, уже с выпиской, смиренно ожидающих этого вида транспорта! Тогда эту перевозку ждали до позднего вечера, появлялась она, как правило, в 11 - 12 ночи. Если в палате собирались приличные люди, они не ложились спать, пока лично не сдадут бабушку с рук на руки "перевозочным" медсестрам или медбратьям, а они уж спустят ее вниз и доставят до самой квартиры. Когда-то я сама впервые влипла в эту перевозку: пропустить такси к корпусу ни под каким видом не разрешали. Только я еще не знала об инновации: теперь эта перевозка является в течение суток. Весело! Я собрала сумку вместе с кружкой и лекарствами (ноутбук, естественно, упаковывался в его собственную сумку). Ночью ноги схватили оглушительные боли, но косметичку с лекарствами найти в темной палате трудновато. На кнопку вызова сестры реакция была нулевая, а соседок будить не хотелось. Доковыляв до сестринской, я обнаружила там полное безлюдье. Поискала по тем пространствам, до которых могла дошагать, но и там признаков жизни не было. Когда их не обнаружилось еще 2 часа, я - не смейтесь - позвонила в милицию (пардон, в полицию), потому что бравые операторы и доктора по телефону 03 просто не поняли сути вопроса. Полиция не являлась час - возникла только по второму прозрачному намеку дежурному по городу. Вошедший в палату страж порядка с порога объявил, что он гоняет бандитов и заниматься ерундой ему некогда (а зачем вообще-то их гонять? Если действительно бандиты - задерживай!). Однако же, сестру добыл за пять минут. Еще 15 ей понадобилось на размышление, стоит ли предложить мне укол обезболивающего, но к тому времени я уже раскопала в недрах сумки свою таблетку и гордо отказалась. К самому утру меня свалило так, что с трудом растрясли: "Пришла машина". - "Какая машина?" Не припомню, чтобы мне раньше доводилось забывать, где нахожусь, куда и зачем отсюда следовать.
  И пошло-поехало, впрочем, в этом направлении оно ехало давно. Я уже писала о своих приключениях с горловой операцией и за чей счет она была сделана. Если прибавить сюда такси туда и обратно, картинка будет еще веселее. Судиться надо бы - отсудить хотя бы эту 51 тысячу за операцию, если не моральный вред, но куда там! Первый чиновничий козырь: вы сами подписали договор, никто не принуждал. Ну конечно, подследственный под пытками ведь тоже сам подписывает признание. К тому же, судиться без адвоката можно только с частным лицом, а с государством - выкуси, и даже адвокат - вовсе не гарантия. Есть норма в нашем законодательстве об адвокатуре: право на бесплатную юридическую помощь имеют только люди с доходом ниже прожиточного минимума, каковой на сегодняшний день составляет на "пенсионерскую душу" 6 с чем-то тысяч. А у меня пенсия аж целых 14 - "ты, Зин бы, лучше бы молчала бы!". Миленько: даже если присовокупить сюда мои скромные гонорары - на это пригласишь адвоката или даже старшекурсника юрфака? Не раз забредала мне в голову мысль обжаловать это дело в Конституционный суд, но как забредала, так срочно и выбредала: в КС ведь еще веселее, чем в обычных судах. Мало того, что весь КС во главе с Зорькиным (договорившимся до того, что решения Европейского суда выполнять не обязательно) в дружном и неизлечимом маразме - там еще требуется представитель с ученой степенью в области права (и предпочтительно все-таки доктор, а не какой-нибудь кандидатишка). А как-то читала в интернете историю, как у курьера, а не у представителя, потребовали кандидатский или докторский диплом, без которого нипочем не хотели выдать ни одной бумажки. Потом, правда, разобрались и извинились, но времени и нервов у человека откусили изрядно.
  С этой больницей "с человеческим лицом", которое на самом деле - просто любезная маска, мне довелось встретиться еще раз, спустя год с небольшим. Гиперпластический ларингит после операции решил остаться со мной навсегда, и, когда он в очередной раз начинает бушевать, небо кажется с овчинку. Однажды разбушевался так, что за ночь я два раза точно теряла сознание, а может быть, и больше - не помню. Приходя в себя, по кусочкам доделывала работу, которую нужно отсылать к 9 утра. Отослав, поняла, что сама не выкарабкаюсь. Врач скорой решила везти меня туда же, где оперировали. Встретили меня там очень мило, но когда КТ усмотрела новую опухоль, меня стали срочно сплавлять в онкодиспансер - разумеется, своим ходом, и никого не волновало, что хода этого нет. Его оставалось искать все в тех же колесах такси. Тут господа эскулапы явно схалтурили: если опухоль, еще не факт, что она злокачественная, и почему бы в кафедральном ЛОР-отделении не сделать элементарную ларингоскопию с биопсией, если там делаются операции и посложнее? Да все потому же: никто не хочет связываться с астматиком - мало ли что он выкинет? В онкодиспансер путешествовала тем же способом, после чего пришлось немножко пожить в основном на макаронах, но за "макаронную жизнь" я была вознаграждена авансом: никакой опухоли в помине не было! Я знаю, что эти опухоли после удаления имеют обыкновение возвращаться по нескольку десятков раз. Тем более это знают ЛОР-эскулапы, вот, видимо, и решили: раз КТ усмотрела какое-то нечто, пусть будет опухоль гортани, чего морочиться! Это нечто оказалось шейной кистой, которая лечится хирургически, но хирургия, естественно, и по сей день безмолвствует.
  Перелетая через все свои остальные больницы, остановлюсь на последней (очень надеюсь, что последней она и останется - в них просто нечего делать и нечего от них ждать). Опять мой грозный медицинский демарш (ох, как же противно бороться за собственную шкуру!): добиваюсь капельниц трентала, полагающихся мне с моими сосудами два раза в год как часы. Но поликлиника на ремонте (можно подумать, что она мне их раньше делала!), так что изволь госпитализироваться, соответственно, переругайся со всеми, выбивая направление. На меня метали громы и молнии, все административные глаза излучали ненависть, которая была видна даже по телефону, а что делать - направлять-то куда-то надо, раз уж все хирурги испокон веку эти капельницы назначают. Летом обычно происходит сбой белохалатной машины - все в отпусках. И вот, приключился прелестный, казалось бы, сбой в мою пользу: машина перегрелась так, что поликлинике выдали талоны не куда-нибудь, а в Первую градскую. Моя покойная тетя, если уж надо было куда-то греметь, соглашалась греметь только туда. Но тут опять до боли знакомая бюрократическая рогатка: явись в консультативное отделение, стань на очередь и подожди места. Кому опять объяснять, что мой странный принтер почему-то не печатает купюры для этих увлекательных прогулок на такси?! С дипмиссией и всеми моими бумажками отправилась Марина. Попала к заву центром сосудистой хирургии, и мне опять сделали одолжение (черт бы их всех побрал с их одолжениями!): на выход с вещами такого-то числа, а там врач решит, куда направлять: в хирургию или в неврологию. Это меня вдохновило (насколько вообще может вдохновить перспектива залечь в больницу): а вдруг в неврологии чуть-чуть пошевелили бы мозгами, а уж капельницы прокапали бы и там с тем же успехом, невелика премудрость. Но смотрел меня не зав, а какой-то туповатый докторчик, в голове которого никак по помещался такой нестандартный вариант. У человека больные сосуды ног? Так что за чушь вы там несете - в хирургию немедленно! Но и там "темный случай" с особо распростертыми объятиями не встретили: там работает конвейер по операциям варикозных вен (заодно и денежки за операции берут без особого сопротивления), а тут - еще какие-то посторонние жалобы, других специалистов надо приглашать? Но мы все-таки этого субъекта расчленим и поработаем по своей части, некогда всякой чушью заниматься! Позже, когда явилась "консультировать" зав. неврологией, я поняла, что мне и туда было не надо: дама была остепененная, но состояние мозгов срочно требовало ухода на пенсию. "Ну да, обследование, конечно, нужно"... Где, когда? Почему не здесь и сейчас? Перспектива перевода в неврологическое отделение никого не вдохновила, почему эта тема сразу же и угасла. Лечащий врач смотрел на меня, как Ленин на буржуазию, а любезный кореец, исполнявший обязанности зава отделением, в итоге оказался не таким уж любезным. Откапали 10 положенных капельниц, в день выписки обещали быструю перевозку (нет, что вы, конечно, не сутки - ваш VIP явится через пару часов!). Но получив выписку, когда лечащий врач уже ушел домой, я во-первых, выяснила у медсестер, что, похоже, и побольше суток придется подождать: пятница все-таки. Во-вторых же, прочитав эту выписку, я почувствовала в себе желание что-нибудь срочно разгромить. Диагнозов по сердцу почему-то наштамповали штук шесть, во всех же остальных "отсеках" я оказалась практически здорова! Куда-то испарился коксартроз, атеросклероз сосудов левой ноги (она и в самом деле гораздо лучше правой, но уж полностью "реабилитировать" ее еще никому в голову не приходило), изменения легочного рисунка оказались, видите ли, "возрастными". Но самый шедевр был в графе "жалобы": плаксива, эмоционально лабильна, утверждает, что у нее болит ВСЕ. Слушайте, господа хорошие, как же вы приняли в хирургическое отделение человека с ТАКИМИ жалобами - его ведь в другое место надо было отправлять, хирург здесь никак не поможет! Когда я спросила корейца, еще не успевшего удалиться, что бы это значило, он объяснил. Что правда, то правда: в первый же день моего пребывания там в дырку между кроватью и стеной у меня полетел ноутбук, и я закричала. Кореец, находившийся в соседнем боксе, подскочил, узнал, в чем дело, и заботливо поднял мою машину. Я не сомневалась, что ноутбуку конец, но он, как ни странно, остался жив. Вот в чем была, оказывается, моя патология! Очень возможно, что у уважаемого доктора этих ноутбуков немерено, но у меня-то один, и в нем практически вся жизнь! Человек - все-таки не железка, и пресловутой перевозки я ждать наотрез отказалась: гори последние деньги синим пламенем, но здесь я больше ни минуты не могу! Договорилась с медсестрой и санитаркой, что они спустят меня вниз (не за красивые глаза, разумеется), и заказала такси. В процессе путешествия на коляске к проходной разговорилась с сестрой, и та очень посмеялась над моими выкладками: откуда вы взяли, что это приличная больница? Да, была в свое время, но недавно сменилась власть и началось...
  Хватит, господа, умирать буду дома! Тем более, что и толку от вас... Поберегу хотя бы нервы, да и деньги заодно. Еще один бюрократический маразм: перед госпитализацией заставляют сдавать кучу анализов. Зачем, если в больнице они все берутся снова?! Еще понимала бы, если требовались только на ВИЧ, RW и гепатит, но остальное-то, не опасное для окружающих - ЗАЧЕМ? Интереснее всего, что, выдав направление, поликлиника не почесалась по поводу анализов, хотя у "неходячих" обязана брать их на дому. Добиваться было без толку - эту стену я не раз с разными степенями успеха прошибала головой, но летом даже прошибать было нечего: стенка отдыхала. Пришлось прогуляться на такси в частную поликлинику в нашем районе, что в совокупности влетело мне в 4,5 тысячи. Социальное такси в Москве распилено начисто. Мне еще повезло, что у нас в округе объявилось свое, местное (которое наверняка в ближайшем будущем ждет та же участь, что и городское), но его не закажешь ни за день, ни за два до поездки.
  И кому вот это все объяснишь - с чего старая склочница бушует и возмущается, вместо того, чтобы сказать "спасибо" родному государству за пенсию? Слушайте, господа, ваша "бесплатная" медицина съест не только ее, а десять таких! И зачем в выписке нужны всякие диагнозы? Опять за свое старое симулянтское дело? А затем они нужны, чтобы поликлиника хоть как-то озаботилась: любая чушь, писанная больницей - для нее закон. Отнюдь не факт, что при наличии диагноза она будет что-то делать, зато при его отсутствии есть полная гарантия, что не будет ничего. Вот оно - гнусненькое, зато точное словечко:
  "Неформат"
  Если ты почему-либо не вписываешься в задолбленные схемы (комплект болезней у тебя "не тот", родственников, которые повезут и туда, и сюда, нет, да еще и с рабской психологией напряженно) - ну извини, брат, такая задачка не имеет решения! Это очаровательное словцо я узнала не так давно, когда переводила на английский фильм об арктических экспедициях. В процессе работы как-то подружилась с режиссером, и она рассказала о своих мытарствах с этим фильмом. Никакое телевидение о нем и слышать не хотело, хотя фильм очень хорош: для короткометражной ленты великоват, для полнометражной - мал. Вот и били ее везде по голове этим самым "неформатом". Когда она привезла мне диск с русской версией фильма, посидели - поговорили, я поблагодарила ее за этот лексический подарок и сказала, что я сама и есть тот самый "неформат".
  
  Ненормальные реакции на слова
  Да, многие сочтут ненормальным органическое неприятие глаголов: "приходить", "приезжать", "посещать", "являться". Я уже писала, что вечно слышу фразы, построенные по одной модели: "Для того, чтобы..., вам необходимо явиться на прием в...". Если даже поставить на телефон автоответчик, который будет пространно и нудно вещать, какие такие обстоятельства не позволяют мне "явиться", информация не дойдет: "неформат" никакими правилами и внутренними инструкциями не предусмотрен. Как-то раз взялась участвовать в одном очень важном, но лично мне уже не нужном деле. На великолепном сайте Омского центра медицинского права (господи, ну почему такого нет в Москве?!) началась кампания за независимую медико-социальную экспертизу. Я-то уже ни за какие блага мира не свяжусь больше с этой очаровательной компанией: лучше умереть со второй группой инвалидности какой-нибудь другой смертью, чем в борьбе за первую, которая теоретически мне давно полагается. Но, достаточно натерпевшись в свое время от этих эпопей, я просто не могла не поддержать саму идею и других страдальцев, для которых тема еще актуальна. Разослала электронные обращения во все рекомендованные адреса и получила приглашение на заседание какого-то думского комитета по этому вопросу. Получила по-хамски: за день до мероприятия; на каком вертолете лететь туда и обратно - непонятно. Но вы же, господа, представителей от инвалидов приглашаете - наверное, есть у вас все-таки смутное подозрение, что не все они такие уж мобильные? В общем, поехать и произнести пару приятных слов не пришлось, да и жалеть, оказалось, было не о чем: после "слета на Лысой горе" никаких его следов ни на одном сайте не обнаружилось.
  Приглашают и в более человеческие места. Рассылка "Белой ленты", призывая на очередной митинг, пишет: "Не прийти - значит согласиться с тем, что происходит", что, конечно, правильно, но... судьба тонко намекает мне, что я должна посмотреть в зеркало и увидеть там существо, со всем согласное... Внутри что-что противно подвывает, а письмо отправляется в корзину... Вот и переход к другой стороне медали, которая для некоторых чудаков почему-то важна:
  
  Белое Кольцо и черный провал
  
  Прошел почти год с "Болотных" декабрьских и последующих событий 2011-го и первой половины 2012-го. Как должен чувствовать себя человек, который не может не быть там, но и быть тоже не может? По-новому я этого, пожалуй, не выражу - вот что я писала тогда в своем блоге:
  
  Мой народ вышел без меня
  
  Он наконец вышел на площадь. Боялась, что в горячую точку. Спасибо, что точка оказалась безобидной, но кто мог знать наверняка? Была бы там - имела бы право не бояться, а так - боялась оглушительно. За тех, кто вышел.
  
  Происходит какая-то чушь: когда мой народ начал наконец становиться народом, у меня наступил логический конец. Между тем, все вполне объяснимо: люди вышли в оффлайн, а я опять оказалась за боротом. Хотела вытащить туда душу и голову, не думая о том, куда денутся непригодные для передвижения ноги? Да нет, конечно, потому и понимала: смысл от меня уходит.
  
  Кому придет в голову человека за это судить? Да вот мне же. Потому что это и меня спрашивал Александр Галич в "Петербургском романсе":
  
  "Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?". И я отвечала: "Смею!"... Обманула?..
  
  В августе 91-го шла к Белому дому (далеко ли там было с Кутузовского?)... не дошла, почти свалилась: мозговое и периферическое кровообращение уже выкидывало коленца, хотя такие, как сейчас, еще не снились.
  
  Счастье, когда таких людей вдруг оказывается много: тех, кому осточертело, кто возмутился, вышел и показал... Рада за них, за нас, но мало кто имеет представление, каково это - действовать почти всегда одному. Я ведь в свое время одна отказалась от распределения в КГБ после университета - никто за спиной не стоял, свои поддерживали издали, иначе в те времена было невозможно. За это (да и другие "грешки" водились) со мной расплатилась по полной программе: вышвырнули с родной кафедры (но не из науки: даже дали закончить аспирантуру и защититься - просто хотели провести эту спецоперацию тихо). 13 лет, до самого ухода на инвалидность, ошивалась черт-те в каком изгнании, хотя и в должности старшего научного. Занималась, как ни смешно, именно наукой. Если бы знать, что через два месяца развалится СССР - может быть, и не уходила бы, поборолась бы с болезнью еще... На русский "авось"...
  
  Тогда, после 91-го, я, к своему удивлению, все-таки не оказалась на свалке: партия "Демократический выбор России", начиная с учредительного съезда, работа в газете (впоследствии скурвившейся и потому покинутой мной), партия "Либеральная Россия"... Такой не было ни до, ни после. Наверное, еще и по теперешним меркам она остается партией послезавтрашнего дня, и нет оснований надеяться на что-то подобное в обозримом будущем...
  
  Примерно после середины 90-х, как я считаю, нас всех начало постепенно накрывать. С начала миллениума наступила кромешная тьма (так, по крайней мере, видится мне). Кто-то боролся и погиб, кто-то сопротивлялся тихо и уцелел, большинство согласилось, что и страшно... 10 декабря началась либо победа над этим согласием, либо всплеск, который ничем не кончится: выдержит ли народ на длинной дистанции, не начнет ли оппозиция снова выяснять отношения в качестве самоцели, не погрязнет ли в дележке власти? Да и стал ли этот народ единым так быстро, не распадется ли опять на страты, не способные к взаимопониманию? Хочу думать, что это не Тунгусский метеорит случайно врезался в площадь, что "процесс пошел"...
  
  Люди выйдут еще и вчерашними уже не будут в любом случае... А я? Прикажете вспоминать былые "подвиги" и "приключения" и на том успокоиться? Увольте! Уже слышу возмущенные вопросы (если вдруг кто-то вообще это прочтет): какие, собственно, претензии? К кому? Кто должен был доставить тебя на площадь и обратно в голубом вертолете? В том-то и дело, что никто ничего не должен. Почему и при каких обстоятельствах "свои крысы" бежали с корабля - это уже другая история (да я никогда и не плыла с ними действительно на одном корабле); все "не-крысы" и "не-сбежавшие" - по злой иронии судьбы очень далеко. Об умерших не говорю: были бы живы - все было бы очень по-другому. ... Собратья по виртуальному разуму? Не надо слишком многого от них хотеть: история (в том числе история менталитета) есть такая, какая она есть - уже и тогда хорошо, когда ее не переписывают. Это начиналось еще с 17-го года: за "планов наших громадьём" исчезали, постепенно растворялись "всякие неправильные". Люди стали народом - нельзя требовать, чтобы они срочно стали еще и волшебниками, сверхчуткими струнами. Не можешь идти в правильной колонне - двигайся по собственной траектории как знаешь.
  
  Перед этим самым фарсом (под названием "выборы") я все-таки вступила в проект "Гражданин наблюдатель", хотя никаким наблюдателем быть, конечно, не могла. Спросила, могу ли чем-то другим быть полезна, и оказалось, что могу: предложили заняться аналитической работой по нарушениям на участках по материалам, которые мне вышлют по окончании спектакля. Согласилась и ждала, но "Гражданин" канул в Лету. Не знаю, может быть, изменилась тактика или какие-то еще обстоятельства, но ведь мог же человек ответить на два моих э-мейла, где я напомнила, что, дескать, готова и жду? Сообщество в LiveJournal выглядит вполне живым, есть интересная информация от наблюдателей. Только вот всякие там аналитики (они же сетевые хомячки) ни за чем не понадобились. А я, между прочим, в больницу не легла из-за этого: обещано - должно быть сделано. Оно, кстати, и вышло к лучшему: при подробной "разборке" выяснилось, что там не собирались выполнять назначения НИИ неврологии - так, методом тыка, прокапали бы какие попало капельницы и состряпали тупо-знакомую выписку. Спасибо, в этом "санатории" отдыхайте сами, а у меня здесь все-таки работа и прочее - ТАМ отдохну.
  
  Оставалось сделать только одну мелочь: проголосовать лично - поработать "Гражданином избирателем". Не дождались от меня подписи на знакомой "простыне", которую всегда перед выборами подсовывают инвалидам - заявлении о голосовании на дому. Не участвую я в этих махинациях с переносными урнами. Заказала такси и в весьма мутном состоянии прогулялась на участок (благо, было кому проводить). Убедилась, что в списках меня не похоронили, хотя еще в прошлом году похоронило соседское сарафанное радио, выразила недоумение по поводу "голых" кабинок, прикрывающих только голову и плечи избирателя с трех сторон, по поводу печатей на урнах, которых в пределах видимости не обнаруживалось, ну и, наконец, позаботилась о том, чтобы мой голос не достался ЕДРу.
  
  Вот и все, мавр сделал свое дело... Народ выйдет снова, совсем скоро... А я?! Век живи - век учись: никогда не приходило в голову, что вся прожитая жизнь может вдруг, в одночасье, задним числом потерять смысл, всю свою внутреннюю логику. Прошлое казалось неприкосновенным, но оказалось, что не так. Только я ведь не автобиографию здесь пишу, иначе все выглядело бы гораздо более понятно и рельефно.
  
  Что же - так и не выйти? Вообще НИКУДА? Или совсем уж по-дурацки, если все-таки как-до удастся преодолеть 20 метров и не грянет сильный мороз, выползти из дома, надежно упрятанного в глубине двора, на обычную улицу? На улицу, где никто ничего не хочет сказать или показать, где люди просто идут в магазины, в банки или в злачные места? С белой лентой? Да кто ее вообще заметит (а заодно и меня)? Кому она что скажет?
  
  Осталось шесть дней на размышление. О чем? Как выразился знакомый хохмический переводчик Шекспира, "To be или же not"? Если человек не верит в чудеса и ниоткуда их не ждет, у него получается только "NOT".
  
  18 декабря
  
  P.S. к позавчерашней записи
  
  Узнав сегодня утром номер "Кошелька Ольги Романовой", мавр сделал последнее очень скромное дело: перевел туда свои оставшиеся Яндекс.копейки.
  
  Б. Акунин на видео в блоге А. Плющева: "Я иду, потому что не хочу весь остаток жизни стыдиться и угрызаться из-за того, что не пошел".
  
  Ну и что к этому добавить? Я тоже не хочу! Есть подвид "мавров", которых в народе называют по-разному: кто-то максималистами, кто-то клиническими идиотами, кто-то и похуже (лексические возможности не ограничены). У Акунина есть выбор (хотя на самом деле у таких людей его нет). У меня нет выбора, хотя на самом деле выбор есть всегда...
  
  20 декабря
  
  ***
  
  И вот, собственно, мой "черный провал". Наметился автопробег по Садовому кольцу. Люди, которые там были, описывают это как нечто небывалое: Кольцо сомкнулось, всё в белых лентах, шарах и еще бог знает в каких белых предметах. Да и много впечатляющих фотографий я сама после этого видела. Казалось бы, здесь уж я совсем ни при чем - хотя бы за неимением машины. Но вдруг, по щучьему велению, обнаружился человек, который собирался туда и предложил прихватить меня. Я летала на крыльях и отправила Марину в командировку за белыми лентами. Лент она не нашла, но принесла какие-то белые пластиковые причудливости: цветы и гирлянды, связанные из некоего подобия лент. Если отрезать два звена и аккуратно склеить полоски скотчем в два слоя, они теряли свою неуместную прозрачность и превращались в действительно лентообразные предметы, а цветы вполне подошли бы для машины, хозяин которой и сам что-то такое готовил. И вот, накануне автопробега он свалился с гриппом, а я - в обнимку с полной безнадежностью на свой диван.
  Зависеть нельзя. Никогда и ни от кого - нужно мочь. Кого не устраивает зависимость, а альтернативы нет - тому уж не знаю, где место...
  ***
  Не думала я о таком конце этой истории. Уже сама собой поставилась точка, но налетели еще менее веселые события, и сам собой получился некий постскриптум, хотя в состоянии такого провала в темноту не хочется писать подробно, да и сил уже нет.
  Вот и кончился мой "Кавказский узел". Я все время боялась, что придется уходить в отставку из-за своего состояния, но он покинул меня раньше. В самые последние дни ноября я получила письмо от редактора. Она сообщала, что с декабря выпуск англоязычной ленты временно прекращается из-за отсутствия финансирования. Такое же известие получили все, кто трудился над этой лентой. Тут можно к гадалке не ходить: пресловутый закон об "иностранных агентах". Спасибо родному законодателю! Да, там было и российское, и зарубежное финансирование, и, видимо, пришлось пожертвовать английской страницей, чтобы сохранить русскую. Но это любой может назвать мои домыслами - официально-то мне причин не сообщали. Впрочем, зам главреда призвал не исчезать, не раскисать и готовиться к возвращению в феврале: деньги ищут. Не знаю, верит ли в это сама редколлегия - я не особенно. По логике, такому СМИ, пишущему страшную правду о Кавказе, не дадут "вещать на врагов": кожей чувствую, как развешивают новый железный занавес.
  Если такие вещи могут случаться вовремя, то это произошло как раз вовремя: я практически свалилась и нахожусь в стадии какого-то полусуществования. Боли глушат мозги, координация движений куда-то съехала, чего и следовало ожидать при такой болезни: иногда хожу по квартире более или менее нормально, а иногда - кое-как, изрядно шатаясь; начались тихие носовые кровотечения (с "громким" уже увозили и чудом довезли); лекарство, которое раньше помогало, теперь не действует... Какое-то время я еще рыпалась: искала вменяемую частную неврологическую клинику, наконец поставила крест: сказали же мне, что ни единого специалиста по этому денервационному синдрому у нас нет. Но рука все-таки в последний раз потянулась к телефону, набрала номер знакомого врача, а остаток голоса спросил: а может быть, еще где-нибудь попробовать (он в общих чертах знал мою проблему)? Он посоветовал одну частную клинику, на сайте которой я обнаружила только лечение головной боли, вегетососудистой дистонии и прочие, с моей колокольни, не особенно серьезные вещи. Но я все-таки отправила электронную почту, чтобы уточнить. Мне ответили, что такими болезнями клиника тоже занимается, и посоветовали записаться на прием к конкретному доктору, что пришлось и сделать. Прием вместе с такси влетел мне в такую копеечку, что никакая встреча Нового Года после этого не светила, но и встречать было особенно нечего.
  Доктор был не то чтобы не очень любезен, а как-то суховат и равнодушен, но он оказался совсем около темы: сразу стало понятно, что не впервые слышит именно о таких патологиях. Диагноз он подтвердил почти сразу, только слово "денервационный" заменил на какое-то другое, десятисложное. Такое не запомнит и филолог, если не записать сразу. Записать он не дал: "Не надо вам пока". Вот вам и псих, которого надо сажать в клетку, и истеричка, и симулянтка, придумывающая себе болезни! Это же чистая "физика": проводимость сосудов, функционирование нервных окончаний. Можно быть шизофреником или маньяком и при этом такого счастья не иметь, а можно и наоборот. Доктор назначил внушительную обойму обследований и составил большой список лекарств в плане, которые можно принимать только после них. Не только денег на обследования нет - пока не нащупала место, где можно проделать их все сразу, а мотаться по разным местам мне, конечно, непосильно. То сижу, то лежу на диване с ноутбуком. Любая "разведка" бесполезна до окончания новогодних каникул. Один старый приятель советует не маяться дурью, а срочно уезжать в Израиль: там есть медицина. Да не могу: это была бы духовная смерть.
  Недавно был высосанный из пальца праздник 4 ноября, который какой-то депутат (не стоит он того, чтобы помнить его фамилию) окрестил "Днем профессионального патриота". На это я ехидно заметила в каком-то комментарии, что тогда уж, по логике, должен быть и день профессионального идиота. Профессионалы в патриотическом деле мне как то не очень - мне ближе "дилетанты" вроде поэта-Правдоруба Игоря Иртеньева:
  Есть точка в космосе с названьем кратким "ru",
  В которой я завис давно и прочно.
  Боюсь, что в этой точке и помру.
  Боюсь, что весь. Хотя не знаю точно.
  ***
  
  Конечно, он - не весь, а я - вся: я толком не успела ничего после себя оставить. Валяется внизу шкафа так и не опубликованная монография, печатанная давным-давно на машинке "Эрика" (спасибо еще, что не "Ундервуд"), полкой выше пара десятков статей в научных сборниках и совсем уж чуть-чуть переводов с фарси (я переводила хорошего иранского поэта Надэра Надэрпура), еще давно напечатанных в одном причудливом журнальчике карманного формата. Все мое графоманство - в раздрае, кусках, отрывках и обрывках. В недрах жесткого диска это где-то и во что-то собрано, но какой смысл воскрешать? В прозе ничего толкового так и не вышло, а стихи в свое время пораздала тем, кто этого хотел и кого это, по-моему, касалось, но публиковать такое, думаю, нельзя. И не потому, что это плохо...
  
  В свое время я просила Жанну вместе с теми немногими, кто узнает о моем "отбытии", помянуть меня, просто прослушав известную песню Виктора Берковского "Ну что с того, что я там был": http://yadi.sk/d/wsOPWvw50iCVj. Но давно уже нет никакой Жанны в моей жизни, а она, по крайней мере умозрительно, понимала, какое отношение все это имеет ко мне. Ведь я не была в Афганистане (не хочется сейчас вспоминать смешную историю, как в те далекие времена я без пяти минут уехала туда офицером-переводчиком). Это было другое "там" - совсем не географическое и без стрельбы, но тоже своего рода Афганистан, а может быть, Чечня. Я не писала здесь об этом ни строчки: это совсем третья история. Не писала и о своей принадлежности к породе "степных волков" (это поймет только тот, кто не просто читал "Степного волка" Германа Гессе, но нашел там частицу или всего себя). Кто знает - тот знает, а больше никому узнавать теперь и не нужно...
  "Нет человека - нет проблемы". Крест на моем не доведенном до ума и не раскрученном сайте, на операции "Иду на судью". Ее в любом случае стоило бы проделать, но уже не получится: падаю куда-то в темноту. Особенно не нравится падать, после того как случается просвет. Я уже собралась менять квартиру на малогабаритку, чтобы как-то выжить, хотя меняться страшно не хотелось... Зачем теперь?
  Не очень я надеялась все это дописать, но вот, выпала такая ночь, когда оно неожиданно закончилось. Конечно, уже не "причешу" и не приведу в цивилизованный вид... Уже навалилась тьма, противная тошнота и опять боли. Марина спит в соседней комнате, и я не буду ее будить: надоели уколы, а что еще она может сделать? Я напилась хитрого лекарственного коктейля собственного изобретения на основе валокордина. До сих пор он на несколько часов помогал - помог и сейчас, хотя теперь уже его хватает ненадолго. Не хочу дожить до того момента, когда он перестанет действовать совсем, потому что альтернативы ему нет.
  ***
  Вспоминается Александр Галич:
  - Кого там везут? - Грибоеда.
  - Кого отпевают? - Меня.
  Не надо отпевать нехристей: не положено, да и бесполезно. А вдруг отпоют ТАМ, если это ТАМ, вопреки логике, существует. Мою формулу веры, точнее, неверия, с предельной точностью выразил чешский бард Яромир Ногавица: "Я знаю, Господи, что тебя нет, но если ты все-таки есть..."
  The End
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"