Алексеев Иван Алексеевич : другие произведения.

Херувим. Лик бунтующий

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Внешне улыбчивый Фёдор Канцев бунтует, видя вокруг мало любви. Больше всего на свете он бы хотел, чтобы все люди всегда радовались жизни. Самые грустные, несчастные - улыбнитесь хотя бы раз, и Фёдор полюбит вас за эту улыбку всей силой своей души. Но так не получается, и мятущаяся его душа ищет, почему. Тема проповедников и загадка "Пророка" наделяют бунт Канцева высшими смыслами. Обострение болезни не оставляет возможности вложить открытия в собственную жизнь.

Иван Алексеев

Херувим четырёхликий

Повести

   "Под голубыми небесами...",
   "Под небом голубым...".

А.С. Пушкин

Лик бунтующий. "КОБа".

Повесть

   Во глубине небес необозримой,
   В сиянии и славе нестерпимой
   Тьмы ангелов волнуются, кипят,
   Бесчисленны летают серафимы,
   Струнами арф бряцают херувимы,
   Архангелы в безмолвии сидят,
   Главы закрыв лазурными крылами, -
   И, яркими одеян облаками,
   Предвечного стоит пред ними трон.

А.С. Пушкин

1. Фёдор Викторович

   Подрастерявший густую шевелюру, коротко стриженый Фёдор Канцев лучился, улыбаясь во все стороны лбом, глазами, ртом и даже порозовевшими аккуратными ушами.
   - Фёдор! Заждались мы тебя, честное слово! Ах, красавец! Здорово выглядишь! Вот, что значит сибиряк! Ничем вас не проймёшь!
   Он не ожидал такой тёплой встречи. Какие простые хорошие люди попадаются ему по жизни! Сколько он тут проработал? Всего ничего, три года, а словно прирос, - и к нему привыкли, как к своему.
   Сестрички в диспансере, коловшие ему лекарства, - такие тоже умнички! Он немного волновался, как девчонки примут подарки на 8-ое Марта, а всё получилось так естественно, и так хорошо они посидели потом втроём, за ширмочкой и с бутылочкой, как старые добрые друзья, не чувствуя разницы в возрасте, что душа прямо пела, когда вечером возвращался из больнички домой. Он жадно хватал воздух, остро пахнущий ранней весной, и, как пацан, завидовал неизвестным ребятам, которых любят улыбчивые озорницы в белых халатах с открытыми миру глазами.
   Как бы хотелось Канцеву, чтобы все люди всегда радовались жизни! Самые грустные, несчастные - улыбнитесь хотя бы раз, и Фёдор полюбит вас за эту улыбку всей силой своей души! Только и надо ему, чтобы полюбить, - увидеть пусть даже нечаянную, мимолётную, но искреннюю радость.
   Беспричинная вроде бы грусть, изрядное время донимавшая Канцева, пока отступила. Жизнь Фёдора Викторовича приобрела желанную определённость, с которой можно было смотреть на мир привычным манером, хотя радоваться ему особо было нечему.
   Он болел. Болезнь не отступала. С тех пор, когда бугай врач, пересмешник и оптимист не меньший Канцева, увидев сочащуюся кровью кожу на спине пациента, ласково похлопал его по плечу: "Наш клиент!" - Канцева успели и прооперировать, и загрузить двумя курсами химиотерапии, и не исключали возможность третьего.
   Третьей химии ему не хотелось. Первая прошла на "ура". Можно сказать, пролетела. А вот следующая далась тяжело. Похоже, отравили Фёдора лекарствами через край. И всё равно уклончиво отвечают о будущем.
   Скоро идти на очередное обследование. Что-то оно покажет? Неужели продолжат колоть? Хотя бы дали маленько передохнуть.
   И сколько ему осталось, если ремиссии не будет? Молчат. Спасибо, толстяк доктор, с которым у них сразу установился контакт, не стал врать: "У тебя тот случай, когда здоровый организм нам только вредит. Если он и дальше будет упрямиться, рассчитывай на год-полтора. Поэтому незаконченные дела и вопросы не откладывай. Постарайся, по возможности, не иметь хвостов. Но не забывай, что это только один из возможных исходов. А мы с тобой оптимисты и будем стремиться к лучшему. Поддержка у нас есть - твоё желание жить. Поэтому бороться надо. Верить надо. Без надежды тоже никак".
   Радушная встреча вызвала неожиданный прилив сил, которые Канцеву быстрее хотелось потратить на полезное дело.
   - Георгий, никто без меня станков не касался? - спросил он белобрысого молодого человека лет тридцати, уверенно расправившего широкие плечи чуть позади обступивших Канцева работающих пенсионеров.
   - Никто, Фёдор Викторович. Стенда мы тоже не касались. Вас ждём.
   - Молодцы, что дождались. Ты на площадку сегодня поедешь? Возьми меня с собой, - попросил Канцев.
   От конторы до площадки было километров пять. Можно было и прогуляться, как часто любил Фёдор. Но слишком хорошо было на улице. Ветер стих. Солнышко подмигивало из-за белых облачков. Птички пели. Берёзки пустили зелёные листочки. Засидевшись в четырёх стенах, Канцев чувствовал, что вольная прогулка сегодня могла затянуться. А времени терять ему не хотелось. Очень быстро оно стало утекать. Как вода из рук.
   Рассудительный Георгий, придерживая руль одной рукой, медленно рассказывал, что изменилось с тех пор, как Канцев ушёл на больничный.
   - Все ваши маленькие станки тоже снесли в большую комнату. Там небольшой ремонт. На пол бросили новый линолеум. Пластиковую "вагонку" купили - мужики решили обшить ею комнату в полстены. А верх пускай светлый остаётся. В принципе, красиво должно получится.
   - Теперь тот станок, который мы на станину укрепили и выровняли, как памятник смотрится. Он нам действительно пригодится?
   - Если придётся делать серьёзный механизм вращения, лишним не будет. Это же, Георгий, из последнего поколения советских станков. Нулевой класс точности. Такие у нас не скоро опять научатся делать. А его на металлолом хотели пустить! Понятно, что этим дуракам, у которых я его увёл, он не нужен. Им место нужно под склад. Разве поймут, что раньше не станок в ангаре ставили, а ангар вокруг станка возводили? Интересно, сколько в городе ещё осталось станков такого класса? Я не удивлюсь, если ни одного.
   - А новый барабан долго надо делать? - спросил Георгий.
   - Сделается. У нас всё есть. Материал есть. Оснастка тоже.
   Хороший Жора парень, ответственный. Из тех, кто стремится сделать, а не имитировать работу. Есть ещё маленький Вова Морозов, Жорин ровесник, и Львович с Петровичем на площадке - радисты советской закалки. Есть Олег из отставников - этот ни в чём не специалист, но ни от какой работы не отказывается. И есть не жадный начальник, Кузьмич, немного тугодумный, что часто помогает ему избежать скоропалительных решений.
   Поначалу на новом месте Канцев прибивался к радистам, благо образование позволяло, но оказалось, что его знания и умения ограничились уровнем старых ламповых устройств. Конечно, и такие ещё работали, но ориентация на них означала быть на вторых ролях, что Канцева никогда не устраивало. А современная сверхвысокочастотная техника здорово ушла вперёд. Компактная, мощная, на твердотельных элементах. Чипы. Контроллеры. Компьютеры. Догонять Фёдору было трудно. С наскока, во всяком случае, у него не вышло. Если бы он был моложе. Или было бы время влезать в эту область постепенно, как получилось у Львовича и Петровича. Да молодёжь помогала в плане необходимой компьютерной грамотности. В общем, одни "если" и "кабы".
   Писать отчёты с молодёжью было, на первый взгляд, проще. Но и тут для него были белые пятна. Обработку экспериментальных данных он освоил, но компьютерное моделирование без навыков и быстрой реакции на непонятное было для него уже сложновато. То и дело приходилось перекладывать часть работы на других, а это тоже не дело.
   Канцев давно не работал в бюджетной организации, и никак не мог привыкнуть к смеси имевшегося здесь допотопного и отжившего своё оборудования с дорогущим высокотехнологичным, на котором можно получать результаты мирового уровня. И к сборке людей, безынициативных в основной массе, дохаживающих до пенсии или ради приработка, с единицами, стремящимися, способными и обеспечивающими получение полезных результатов, оправдывающих общую работу. И даже к стенам, в которых приходится работать, он не мог привыкнуть. Фасады зданий, приёмные, кабинеты руководства, бухгалтеров и прочих приближённых были показушно чистыми, а на ремонт производственных помещений скупились. Крыши текли, деревянные оконные рамы прогнили, каблуки цеплялись за исхоженный до заноз неровный паркет и дыры в линолеуме. Современный измерительный стенд был устроен в пустом здании бывшей казармы. Новенькие приборы на миллионы рублей, добытые без денег, скромно прижались линеечкой к единственной свежеокрашенной стене, удивлённо взирая на длинные некрашеные скрипучие половицы, давным-давно белённый потолок и дребезжащие оконные стёкла с трещинами, заклеенными скотчем.
   В комнате со стендом Канцев прилаживал к потолку механизм вращения - полый барабан на штыре с шаговым электрическим двигателем и горизонтальными металлическими прутьями для подвеса объектов. Это была его идея и его разработка. Изготовление механизма практически ничего не стоило. Делал всё сам. Копеечные общественные деньги потратили только на электродвигатель из магазина для "самоделкиных" и пару железных листов.
   С механизмом вращения стенд заработал настолько успешно, что скоро вместо маленьких объектов народ захотел исследовать большие и тяжёлые. Понятно, что из-за малой мощности двигателя при вращении появились маятниковые эффекты, а потом и центровку механизма нарушили, погнули барабан. Но всё это можно было поправить. Канцев знает, как, уже продумал. А ещё он в очередной раз убедился, что как ни усложняй и автоматизируй, а всегда приходит нужда придумать и приложить свои руки, чтобы всё это сложное и автоматизированное применить на деле. И тут Фёдор Викторович в своей стихии. Это начальнику или Георгию с радистами переделка механизма представляется сложной. Ему - нет. Времени бы только хватило - вот, что важно.
   Надо, пожалуй, перебираться на площадку. С бумагомаранием справятся без него. Его место тут, у станков. Кузьмич поймёт.
   - Фёдор Викторович, а лечились как? - Георгий отвлёк Канцева от согревшего душу чувства собственного достоинства. - В больнице лежали?
   - Одну неделю лежал. А потом ходил неделю через неделю. Неделю на дневном стационаре качали лекарства в вену. Потом неделю отлёживался дома. И так по кругу. Под конец так накачали всякой гадостью, что не мог сообразить, сколько этих кругов было. Всё по инерции делал. Ходил как зомби. Вместо работы припёрся на вливания. "Фёдор Викторович, ты чего, забыл? Тебе больничный уже закрыли". Стою, как дурак. То ли забыл, то ли не понял.
   - Ослабли, наверное, - понимающе кивнул Георгий.
   - Да не то, чтобы ослаб, - аппетит был, кушал хорошо. А гуд в ушах поселился. Слышу всё, как далёкое и не моё. И в глазах то красненькое, то белое плывёт. Честно скажу, в этот раз лечение мне не понравилось.
   - Кому такое понравится? Будем надеяться, что Вас вылечили.
   - Я тоже надеюсь, Георгий. Посмотрим. Как бог даст.

2. Прав или нет?

   Настроение созидательного подъёма, не покидавшее Канцева весь рабочий день, после приготовленного своими руками сытного ужина в любимой квартирке растормошило его с новой силой.
   В бессчётный раз осмотрел он своё жилище и порадовался ему.
   У окна, в полированных шкафчиках и книжных полках за стеклом красовались модели самолётов и кораблей. У противоположной стены, отделяющей комнату от кухни, стояли журнальный столик с двумя стопками бумаг и обтянутые красной тканью кресла. Наверху, на самодельных антресолях - его гордости - в разных выдвижных и удобно раскрывающихся ящичках дожидались своего часа полусобранные и несобранные модели в коробках, лежали бутылочки с лаками и красками, куски дерева и деревянные детальки, нужные железки, наборы свёрл по дереву и железу, хитрые ножички, стамесочки с прямыми и кривыми резцами, крошечные винтики, оси, колёсики, палочки, ниточки и разные другие мелочи, без которых как без рук. Под книжными полками, на двух столах с массивными дубовыми столешницами лежал чёрный ноутбук и стояли маленькие, как игрушечные, токарный, фрезерный и шлифовальный станки и маленький верстачок. На ближнем к окну крае столов укрепился надёжно прикрученный верстак побольше, на дальнем - грустно склонила чёрную голову настольная лампа с длинной металлической рукой на трёх шарнирах. Над столами к стене были прилажены две белые лампы дневного света, а рядом, на крючочках, висели две шапки сварщика с увеличительным стеклом, похожие на рыцарский шлем с забралом. Дешёвая турецкая люстра с витыми энергосберегающими лампами в трёх рожках освещала квадратную часть комнаты жёлтым светом. На вытянутый в глубину аппендикс света недоставало. Там, в полусумраке, стояли советских времён трёхстворчатый платяной шкаф темной полировки и, напротив него, - грустная софа с потёртыми подушками краснокирпичного цвета.
   Всё в комнате лежало и стояло на своих местах. Не было ничего лишнего. Канцеву очень это нравилось.
   Из первоочередных, остановленных болезнью дел у него были изготовление мастер-модели советского транспортного самолёта времён войны и сборка модели американского ракетного катера из магазинного набора в красочной картонной коробке. Первое - на продажу, второе - для души.
   Недоделанные модели пылились на крышках книжных полок. Фюзеляж и крылья самолёта были обточены и отшлифованы. Осталась самая мелкая работа: кабина с креслами пилотов, окошки, заднее оперение, закрылки, элероны и прочая механизация на крошечных штифтах. У катера он и до мелочёвки не добрался: склеенный полуостов корпуса лежал в открытой коробке на боку, придавив пакетики с пластиковыми детальками и крепежом.
   Катер мог подождать. Так же, как и два миноносца времён русско-японской войны в не распакованных коробках. Эти модели были из купленных фабричных наборов, разработанных на основе изготовленных им мастер-моделей, и клеились для себя, по старой привычке сохранять напоминание о том, что он сотворил.
   Самолёт бы неплохо поскорее доделать - его ждут, а деньги Канцеву нужны: остатки сбережений потихоньку утекают, получки давно нет, денег за больничный хватит только на хлеб и коммуналку.
   Мастер-модели Канцева в Москве покупали от трёхсот до пятисот долларов за штуку. За редкий образец могли заплатить до двух раз больше, но таких ему не заказывали уже лет десять. Это когда-то, в середине девяностых, каждая вторая модель была редкой.
   Особенно выгодным для Фёдора Канцева стал период перед обвалом рубля в 1998-ом году. За два года он сделал и продал семь редких моделей.
   Тогда он работал днём и ночью - зарабатывал на квартиру, надо было разъезжаться с женой. Они развелись, когда младшая дочь вслед за старшей вышла замуж, и два года после развода продолжали жить вместе в приватизированной на четверых трёхкомнатной квартире. Бывшая жена истерила, отказывалась от размена, взывая к совести и ссылаясь на ущемление интересов детей.
   Фёдор не думал, что она окажется такой неприспособленной к переменам. Когда он спокойно обдумывал потом в одиночестве их совместную жизнь, у него получалось, что они смогли бы дожить вместе до старости, не случись в мире переворота ценностей. Но раз он случился, то надо было выживать вместе и учиться зарабатывать вместе. Жена тоже должна была вносить свой посильный вклад в спасение семьи, а не ходить сонной тетерей, не верить голубому глазу телевизора и не ждать, когда всё образуется обратно, в старое бытие с гарантиями существования. Зачем она ходила на работу, где не собирались возвращать долги по зарплате? Почему не умела стать экономной хозяйкой? Почему денег, которые приносил ей Фёдор, никогда не хватало?
   Зря матушка научила его отдавать супруге весь заработок. Понятно, что мать равнялась на женскую мудрость, но в невестке она ошиблась.
   Последней каплей, убившей в Фёдоре остатки уважения к жене, стало её ротозейство. И какого рожна она потащилась на рынок со всеми деньгами?
   В один день он продал свою первую модель и получил получку за два месяца. Все доллары и рубли отдал вечером жене и поддался глядящим на него восторженным глазам и мурлыканью про шубу, которую она теперь могла купить.
   Когда супруга вернулась с рынка без кошелька, упав рыдать ничком на диване, Фёдор никак не мог взять в толк, зачем она брала с собой крупные деньги, если сказала, что идёт просто смотреть, и зачем взяла всё, что у них было?
   Выплакавшись, она сказала, что у них нет ни копейки, и он должен найти денег до получки. Потому что муж обязан кормить жену и детей.
   Муж, который заработал кучу денег и надеялся, что вопрос с кормёжкой на время точно закрыт. Должен кормить жену, которая денег в дом не приносила, а то, что принёс он, - профукала. И должен кормить дочерей, одна из которых тоже работала и была замужем, а вторая получала стипендию и крутила роман, приходя домой только переночевать.
   Они крепко поругались, после чего развод был делом решённым.
   Наверное, Канцев тогда и лишнего наговорил. Потому что потом ему приснился их разговор, и во сне он видел свой беззвучно раскрывающийся рот, который подпитывался пламенем праведного гнева от совершающейся несправедливости, а под этим пламенем, в неведомых нутряных глубинах клубились чёрные облака дыма, от которого Фёдор задыхался.
   Если в пылу их разборок жену распаляло нечто подобное виденному им во сне, то причина обрушенных на него злых и смертельно обидных слов становилась понятной.
   Но сон сном, а явь - явью. О примирении не могло быть и речи. Они развелись и долго мучили себя от продолжающегося совместного сосуществования. Канцеву казалось, что бывшая супруга специально вертится на кухне, чтобы он не мог приготовить себе еду, а когда у него нужда, нарочно занимает совмещённый санузел. Не удивительно, если она про него думала похоже. Во всяком случае, каждый день приходилось слушать доносящиеся из соседней комнаты женские причитания о том, что он решил извести мать своих детей запахами краски и лаков и шуршанием ночных работ, от которого невозможно заснуть и приходится мучиться головными болями.
   Потом случилось общее несчастье обвала рубля, в мутном кручении которого цены на жильё в долларах упали раза в два, и однокомнатная квартира в новом кирпичном доме стала стоить как пять его мастер-моделей. У бережливого Канцева нужная сумма была, и жилищный вопрос надолго потерял для него актуальность.
   Он частенько вспоминал о той удачной покупке. Сегодня квартиры улетели в цене вверх раз в шесть, а за модели он выручает в три раза меньше. Это если ещё считать корабли, которые идут долларов на сто дороже самолётов. Получается, что за его квартиру надо отдать 90 моделей! С учетом того, что больше двух заказов в год у него теперь не бывает. Скоро не будет совсем. Компьютеры и 3D-принтеры добьют мастеров.
   Да, если бы та лафа конца 90-ых годов продолжалась до сих пор, не было бы у него нужды искать работу на стороне и брать ипотеку.
   И не пришлось бы напрягать бывшую супругу с его долей в приватизированной квартире.
   Канцев знал, что в этой истории бесспорно прав, но почему-то продолжал проверять свою правду по отношению к ней разных людей.
   Сегодня он встрял с ней в беседу озабоченной жильём молодёжи.
   После обеда четверо "конторских": Фёдор, Георгий, подтянувшийся на площадку прыщавый маленький Вова и рассудительный плосколицый Олег, знавший, что над ним посмеиваются за щепетильность и методичность все, кроме Канцева, - устроились на скамеечках против трёхэтажного корпуса бывшей казармы.
   Скамеечки стояли на полянке, разделявшей аллею переросших здание могучих серых тополей и толстых белых берёз, вдоль которых залетавшие на измерения командированные чудаки-москвичи однажды собрали себе на жарёху "тополёвики", как они назвали якобы съедобные грибы цвета родительской коры, который только и отличал их от поганок. Странные люди. Не захотели отойти на сто метров к лесочку, где можно было набрать пусть влажных, зато надёжных подберёзовиков.
   От ветра со стороны вытянувшегося вдоль перелеска болотистого поля скамеечки закрывала позиция со старыми кунгами защитного зелёного цвета, новыми серебристыми контейнерами с аппаратурой и похожей на длинный забор металлической конструкцией с заботливо уложенными рядами снизу вверх толстыми и тонкими кабелями питания и обмена данными.
   Фёдор слушал, как ворчливо шелестят молодыми листочками тополя и берёзы, переживающие за скрывшееся в кучевых облаках солнце, смотрел на молчаливо соглашающуюся с ними выбеленную временем асфальтовую дорожку, отделяющую здание от позиции, и крамольно думал о том, что вместо покорения больших пространств ему всё больше нравятся уединённые уголки на земле, а поговорить - с теми, кто способен и стремится сотворить хоть что-то полезное. В эти минуты были выполнены оба эти условия.
   Он встрял в разговор, когда Георгий рассказал Вове о новых ставках за ипотеку. Даже с учётом государственной поддержки проценты на кредит увеличились, как и предполагал год назад Канцев, успевший взять ссуду под восемь процентов годовых. Молодёжь оценила его хватку. Польщённое самолюбие подтолкнуло его поделиться своими задумками, а заодно ещё раз проверить, достойно ли он обошёлся с супругой.
   - Младшая дочь готовилась родить второго ребёнка, - внучка, как оказалось, - начал Канцев в давно выбранной им манере ироничного, подсмеивающегося над собой рассказчика. - Надо было помочь ей поменять квартиру на большую.
   - До вас я работал на Жемченко, - отступил он. - Три раза нанимался к нему и три раза увольнялся. Когда дочь собралась рожать, уволился окончательно и сидел без денег. Заначка у меня была, но не на квартиру. У дочери был только материнский капитал. И тут, до сих пор не знаю, кстати или нет, нашлись добрые люди, подсказавшие мне, что у жены появился хахаль на иномарке, которого они много раз видели в трусах на лоджии.
   - Представил я себе мужика, гуляющего в нашей общей квартире в трусах, и дочь, которой предстоит ютиться вчетвером в "однушке", если ничего не предпринять, и решил продать жене свою долю квартиры. Моя четверть, отданная чуть дешевле рыночной цены, решала проблему дочери.
   - Мне казалось, что я не встречу особых возражений. В конце концов, собственность моя, вы ею десять лет пользовались, будьте добры заплатить, если хотите пользоваться дальше. Нет денег - возьмите кредит. Не хотите - тогда эту квартиру продаём, берём другую, поменьше. Главное, я не беру деньги себе. Они остаются в семье. Идут на квартиру дочери. Справедливо?
   Канцев пытливо оглядел коллег, дополнительно убеждая их взглядом в своей правоте.
   - Ну вот, а та сторона посчитала, что я не прав, - продолжал он. - Чего только я не услышал о своей бессовестной персоне. Мать накачала старшую дочь. Та говорит: "Папа, это нечестно. Почему ты только Алёне помогаешь? Раздели свою долю поровну". - "Тебе жить втроём в хорошей двухкомнатной квартире честно, а Алёне в такой же вчетвером не честно?" Старшая дочь у меня вылитая мать. Ждёт, что всё у неё должно как-то образовываться само собой, без прикладывания усилий. Лентяи люди. Я таких не люблю. Алёна на них не похожа. Она творческий человек. Не может сидеть без дела. И шьёт, и вяжет. Сидела в декрете - разработала сайт для мамочек. Можно сказать, работала. Месячный доход у неё был как моя получка.
   Фёдор Викторович еле остановил себя, чтобы не признаться собравшимся, что и в них видит творческих личностей, поэтому откровенен.
   С Георгием он написал три отчёта. Вовка один закрывал за всех математическое моделирование. И даже Олег молодец. Над ним смеялись боявшиеся взяться за новое. Олег не боялся. Да, он тугодум. Ему трудно. Но он потихоньку ковыряется себе и ковыряется, пока не разберётся. Ни переспросить лишний раз не стесняется, ни показать, что много не понимает. И от его методичности, последовательности и упёртости есть толк, пусть даже небольшой. А вот от посмеивающихся над ним умников пользы практически никакой.
   Очень хотелось Канцеву отвлечься, чтобы похвалить своих слушателей, и уже рот он раскрыл, но в последний миг передумал и стал рассказывать дальше.
   - Потом к нашим разборкам подключился её мужик. Наглый, два раза с ним беседовал, оба раза чуть не подрались. Вывел меня на лестничную площадку: "Ты не мужчина, пользуешься женской слабостью". - "Если кто пользуется, то это ты. Если считаешь себя мужчиной, помоги своей женщине. Она ведь не моя женщина, а твоя. Одет ты лучше меня, гонору выше крыши - значит, денежки водятся. И квартира у тебя наверняка есть". - "Была! Квартиру я оставил семье!" - "Машина у тебя дорогая. Продай, возьми попроще".
   - В общем, никто и ни в какую не уступает. Доводы не действуют. Нет, и всё. Я разозлился. Пошёл к знакомому по старой работе адвокату. Он посоветовал пригрозить жене продажей моей доли гастарбайтерам. Объяснить, что её ждёт, если к ней заселятся люди гор или пустынь.
   - Сильно меня злость тогда разобрала. Я даже хотел устроить жене выход по-плохому. Но она всё поняла и струсила. И деньги сразу нашла. На следующий день. Чего два месяца выносила мне мозг?
   - А зачем ты взял ипотеку? - спросил Олег. - Опять для Алёны?
   - Для себя. У Алёны всё получилось. Квартиру они купили. Но потом решили перебраться в Питер. Работы там больше. Зятя позвал товарищ, обещал пристроить в строительный бизнес. Продали квартиру здесь, купили там с небольшой доплатой. Хватило триста тысяч, за которые Алёна продала свой сайт. Я к ним ездил два раза, до болезни. Квартира не в городе, в загородном микрорайоне. Но до Невского проспекта на машине сорок минут.
   - В общем, они переехали, а без них мне скучно. Я уже к внучку привязался. Он ко мне тоже: "Деда, деда". Толковый парень. Подарил ему радиоуправляемый вертолёт, один вечер поиграл вместе с ним, так он сам теперь его запускает и аккуратно сажает. Пытался что-то вырезать за мной.
   - Со старшей дочерью после истории с квартирой я поругался. Мужик у неё тоже ни рыба, ни мясо. А у Алёны мне все всегда рады. С ними есть о чём поговорить. Внучка хочется чаще видеть. И денежки у меня снова подкопились, как начал у вас работать. Надо было их вложить, пока инфляция не съела. Вот я и подумал про Питер. Давно он меня манил, а тут просто всё к этому складывается. Куплю там угол. Буду приезжать, останавливаться у себя, чтобы Алёну не стеснять. У них всё-таки не хоромы.
   - Алёна поняла меня с полуслова. Нашла комнату - что значит папина дочь! Хорошая комната. В центре. На канале, во дворе. Дом старый, снаружи неказист, но комната большая, светлая, после ремонта. Вложил в неё, что накопил, плюс кредит. Пока её сдаю Алёнкиной подружке, чтобы расплатиться с ипотекой. К пенсии как раз расплачусь, даже раньше. Будут у меня свои дома здесь и там.
   - А теперь скажите мне, товарищи, прав я был, когда требовал от жены денег? Что скажешь, Георгий? И ты, Володя? Олег?
   Георгий и Вова сказали, что Канцев прав.
   Поживший на свете Олег ответил уклончиво:
   - Я не знаю, как бы поступил на твоём месте. С одной стороны, твоя правда. С другой, твою жену тоже можно понять. Она уже не молода. Устроила жизнь, как может. Вашу квартиру давно посчитала своей, потому что в ней живёт. А к своему дому женщины прирастают. Нашу общую игру с так называемой собственностью я вообще не признаю - чёртов крючок, на который всех подцепили юристы.
   - Ты помирись со своими женщинами, - добавил Олег, когда они поднялись и пошли работать. - Время прошло. Все поостыли. Расскажи им, что болеешь. Пожалей их. И они тебя пожалеют, не бросят в беде. Помирись, Фёдор, полегчает!
   - Ни за что, - отрезал Канцев. - Тебе, Олег, меня не понять. Так, как меня, тебя не обижали.

3. Проповедники

   Сколько бы раз не убеждал себя Канцев в собственной правоте и невозможности простить жену, вслух желавшую ему смерти, а всё равно её было жалко. Она была неиспорченной, чистой женщиной, когда он её взял, довольно грубо в первый раз, а потом привязал к себе. Лучше и нежнее её у него не было. Иначе он бы не женился, не родил с ней дочерей и не помнил бы до сих пор, как они ладили поначалу.
   Фёдор мужественно прогнал готовые нахлынуть воспоминания, сумел вернуться к радостному созерцанию своего жилья, но уже не собирался занять руки работой, требующей полного сосредоточения и выверенных движений. Он решил ограничиться напряжением мозговых извилин, посвятив вечер другому своему увлечению, по которому соскучился за время болезни.
   Канцев включил ноутбук и во всемирной паутине, сотканной неведомым пауком, задал поиск "Концепции общественной безопасности".
   Болезнь выгнала из него злость к представителям анонимных авторов концепции устойчивого общественного развития, с которыми он был заочно знаком по выкладываемым в Интернет видеолекциям. История этого знакомства была долгой, начиналась восторженно и благодарно, прошла много стадий и чуть не завершилась стойкой неприязнью Фёдора к умникам, смотрящим на человеческий род свысока.
   Обрушившаяся на Фёдора свобода заниматься тем, чем хочется, без соглядатаев и причётчиков, поначалу накрыла его волной излишней самоуверенности. В сбитом жиром и мышцами теле поселилась юношеская лёгкость; способность вершить большие дела не подвергалась сомнениям; внутренний мотор раскручивал желание бежать быстрее и дальше, покоряя пространства, которое сдерживалось до поры лихорадкой затворничества над самоделками. Пока был спрос на модели и шли деньги, дававшие мнимую свободу, надо было работать, не покладая рук и не различая времени суток. С точки зрения практических результатов, бег на месте в виде затворничества был эффективен, но сушил мозг. Работая, Фёдор мог думать сам с собой, но не говорить. А хотелось говорить. Или слушать. А если слушать, то людей умных, смотрящих далеко и заряженных на большие свершения.
   Так Фёдор открыл для себя мир Интернет-лекций, похожий на поразивший его в детстве разноголосый базар с гадалками, пугавшими не слушавшую их бабушку страшными карами, с ворами, пойманными за руку, и проходимцами, норовящими всучить вместо добра барахло.
   Бабушка любила базар и умела выбрать на нём настоящий товар. Её внуку понравился базар виртуальный, на котором, как он считал, найдёт нужные ему ключи разумения, сокрытые могучим информационным шумом.
   Первым его открытием были лекции назвавшегося профессором Жданова.
   Профессор учил восстанавливать зрение, тренируя мышцы глаз. Специалист-оптик, кандидат физико-математических наук, он оседлал конька, в котором был силён, - метафизическое представление о работе оптической биосистемы.
   Канцеву было понятно, что это только один из возможных взглядов на проблему ухудшения зрения, не отвечающий на все вопросы. Но ведь каждый честный взгляд важен. Один пропустишь, и не будет необходимого разнообразия. А проповеди Жданова был яркие, понятные с технической точки зрения, и человечные. Гимнастика, которую делал этот не очень спортивный человек вместе со всеми, "Школьный вальс", который он запевал для настройки аудитории на общую добрую волну - неудивительно, что женщины-слушательницы вращали за ним глазами и сводили их в точку на гимнастике, а потом старательно подпевали. Даже Фёдор Викторович, косящий одним глазом на экран компьютера, не выдерживал и мурлыкал, замирая над самолётиком:
   "Когда уйдем со школьного двора
   Под звуки нестареющего вальса,
   Учитель нас проводит до угла,
   И вновь - назад, и вновь ему с утра -
   Встречай, учи и снова расставайся,
   Когда уйдем со школьного двора".
   Но почему у Канцева проскочило словечко "проповеди"?
   Лекции и беседы, заочным свидетелем которых он был, правильнее было назвать антипроповедями. Потому что пожилая гвардия аналитиков и правдолюбцев не пропагандировала и не агитировала, она предлагала поговорить о жизни, звала слушателей к любви и справедливости, отрицала хитро навязываемую традиционными проповедниками ценность - иметь деньги и маскируемую ими цель - иметь много денег.
   Пророки, проповедники, учителя и жрецы - всё это не точно, не про них.
   Если они учителя, то только в силу возраста и профессиональной привычки излагать материал.
   Если они жрецы, то только в силу желания поделиться жизненным опытом и склонности к жизнеречению.
   И Жданова, и других интересных ему просветителей - от авторов книг Внутреннего предиктора СССР до засветившихся на дисплейном глазу Петрова, Зазнобина и Ефимова - Фёдор звал про себя "технарями". Сам технарь, он считал совершенно естественным стремление других "технарей" проанализировать причины кризиса цивилизации, выбравшей технологический путь развития. Кто, кроме них, привыкших анализировать разнообразные данные, не останавливаясь перед их недостаточностью, противоречивостью или избыточностью, мог разложить ход времён, чтобы увидеть закономерности и ошибки, причины и следствия, и синтезировать возможное решение?
   При этом никто не обещал, что предлагаемое решение безошибочно. Тут Канцев видел принципиальное отличие "технарей" и "гуманитариев". Представляя развитие в виде ветвящегося дерева возможностей, первые видят все возможные исходы на каждом шаге, интуитивно зная, что среди них есть правильный. Вторые безосновательно надеются, что уже находятся на истинном пути. Первые не боятся ошибиться, зная по собственному опыту, сколько раз приходиться перерешать задачу, чтобы получить понятный ответ, или переделать устройство, чтобы оно заработало. И не боятся отступать обратно, хоть до исходных позиций, когда ничего не получается. Вторые страшатся оглянуться и если не могут нащупать впереди твёрдой почвы, предпочитают оставаться на месте.
   Фёдор Викторович вспомнил, как с подачи Жданова стал обливаться по утрам холодной водой, а потом отказался от алкоголя. На него подействовала образная профессорская речь с изложением механизма склеивания ободранных спиртом эритроцитов, закупорки склейками узких сосудов, питающих клетки головного мозга, и утренней жажды, требующей побыстрее вымыть из организма погибшие нейроны. Но зацепила апелляция к силе воли: слабо отказаться от пагубной привычки или нет? Канцев не мог не принять вызов. Впрочем, трезвеннической приверженности хватило ему года на полтора. Иногда он должен был приводить к себе женщин. Хотя бы для того, чтобы помочь прибраться в квартире. Но уговорить женщину без алкоголя неожиданно оказалось практически невыполнимой задачей. Так что пришлось Фёдору сдаться и отступить на позицию умеренно выпивающих, что всё равно было лучше пьянства после развода, от которого он избавился с помощью Жданова, как бы того не хаяли в сети.
   Сетевые приколы Фёдор не одобрял.
   Выпячивать чужие ошибки и посмеиваться над явными чудачествами и ляпами, ловко закрывая этим самые полезные идеи, - вообще беспроигрышная позиция, позволяющая любому хитрецу прослыть за умного. Вот только сделать что-то новое и полезное на этой позиции получается плохо. Над чужим поглумиться легко - своё создать трудно.
   Канцеву у правдолюбов тоже не всё нравилось, но то, что не принимала его душа, вызывало в нём досадную неловкость, как будто в этом была и его вина, как будто он мог помочь людям, а не помог, и теперь должен вместе с ними разделить досаду и боль от кликуш-пересмешников, искателей ошибок, не желающих понимать, что не ошибаются только бездельники и имитаторы творчества.
   Тем более неожиданной для Фёдора оказалась случившаяся в нём перемена от доверительности, понимания и благодарности умным людям, раскапывающим спрятанную информацию и помогающим её понять, - к злости на них за то же самое и недоверию всему человеческому роду без исключения.
   Наверное, в нём долго копилось нечто, отражавшееся в его редких снах чёрным дымом. Три события, наложившиеся одно на другое, поспособствовали черноте прорваться.
   Первое родил пьяный Жемченко на новогоднем банкете. Показал себя хозяином. Кто он был, когда начинал? И что сделал сам?
   Первая жена помогла Жемченко выкупить паи бывших колхозников.
   Брат, отставник-кэгэбэшник, организовал лицензии и разрешения.
   Канцев продумал схему производства изделий из стеклопластика и нашёл крупных заказчиков в городе.
   Где был Жемченко, когда Канцев добыл по сходной цене основной станок и вёз его с приключениями через полстраны? Всё, что требовалось от так называемого хозяина, пока Канцева не было, - завершить строительство крыши цеха, а над воротами оставить проём в стене, чтобы завезти станок на машине.
   Так он и этого не сумел. Про проём забыл, а крышу отложил, уволив строителей за непослушание и жадность.
   Поэтому вместо того, чтобы заехать со станком прямо в цех, водрузить его на готовый фундамент и разбежаться, пришлось уставшему и пропахшему потом Канцеву два полных выходных дня от зари до зари мучиться с системой катков и лебёдок и платить из своего кармана помощникам, тянувшим сгруженную на землю тяжеленную железяку до места. И одновременно сооружать временный навес, чтобы не загубить оборудование под разверзшимися, как положено по сезону, небесами.
   Ничего этого Жемченко не видел, сказавшись больным. И даже деньги потом вернул не полностью - учёл лишние, как он сказал, траты.
   Где же теперь все помощники Жемченко? С кем он остался?
   От жены ушёл к любовнице, славной гладким телом и куриными мозгами.
   Обеспечившего безопасность брата выгнал.
   С наладившей бухгалтерию дочерью разругался из-за денег.
   Рабочие для него как скот. Задыхаются в пыли, болеют? Так они знали, на что подписывались.
   Канцев тоже дождался благодарности.
   Поднял его Жемченко из-за праздничного стола и сказал: "Вот моя верная рука! Был у меня исполнительным директором, был финансовым директором. Но чувствую, не нравлюсь я ему! Два раза он меня бросал. И что же? Оба раза возвращался! Потому что со мной хорошо! Без меня - плохо. Вот, Фёдор Викторович, получи за верную службу. Лучший кусок!"
   Хозяин расковырял рукой блюдо с мясом и бросил кусок в тарелку Канцева. Как собаке. При всех. Пришлось Фёдору Викторовичу увольняться от Жемченко третий раз и окончательно.
   А тут Алёна и вынужденная разборка с бывшей супругой, где вместо быстрого и удобного всем сторонам решения получилась долгая оскорбительная морока, в которой Фёдора почти представили выжигой, тянущим деньги с бедной женщины. Последние разговоры на эту темы были так ему неприятны, что, придя домой, он залезал под горячий душ, чтобы успокоиться, и яростно тёр себя мочалкой, с болью стирая прилипшие к телу оскорбления.
   Третьим событием стала дурацкая стычка на зимней тропинке с залившим зенки животным, не различающим человека. Сбитый с тропинки, набравший в сапоги снега Канцев впал в ярость, сам уподобившись зверю. Что за подвиг был свалить посягнувшего на него верзилу с ног, заломить ему руку болевым приёмом, заставить скулить и обратить в бегство, если, отдышавшись, Канцев с ног до головы оказался словно уделан зловонным смрадом, от которого отмывался с ещё большей душевной яростью, весь вечер и всем, что попадалось под руку?
   И это люди? Как и за что их можно любить?
   Поднявшаяся чёрная злоба чуть не зачеркнула все его многолетние усилия усовершенствовать себя в лучшую сторону.
   Многократно обманутый, он решил, что его снова обманули.
   Все основания доказать это себе были давно готовы и выложены в том же Интернете. Не воспринятая когда-то, показавшаяся несерьёзной критика вспомнилась, как только что прочитанная и дельная.
   Жданову от Канцева досталось меньше. Зазнобину с Ефимовым - больше. Это больше-меньше объяснялось привычкой Фёдора Викторовича соотносить людей, с которыми ему нравилось общаться заочно, с теми, кого он знал очно. От этого устанавливалась особая доверительность и душевное расположение к заочному собеседнику.
   Жданова он полагал похожим на Сашу Рылова, с которым делил комнату в общежитии, пока не женился. Они сходились не только комплекцией, видимой медлительностью, зачёсанным на одну и ту же сторону пробором и открытым взглядом с долей то ли растерянности, то ли вечного ожидания чуда, но и скупой мимикой, и деликатностью поведения, и правильной речью, способной вдруг прорваться фонтаном правдоискательства, замешанном на благоглупостях.
   Сашка походил на ребёнка, который хотел всё знать и тянулся за старшими, у которых мог чему-то научиться. А Канцев был одним из тех, за кем Сашка тянулся.
   Обидеться на Рылова всерьёз, даже когда тот нёс сущую ересь, было невозможно. Вот и на Жданова обидеться у Канцева не получилось. Пусть так называемый профессор рекламирует сомнительные глазные капли и лекарства от всех болезней дальше - бог ему судья.
   А из Зазнобина и Ефимова у Канцева получился собирательный образ, оказавшийся схожим с памятным Фёдору по работе после университета и наверняка теперь профессором Ефимом Моисеевичем Стецким.
   Хотя Канцев был осторожен с евреями, Фиму он считал исключением. Во-первых, Моисеевич был из умных русских евреев, вроде бы не таящих камень за пазухой. Во-вторых, Фиму всегда уважал простодушный Сашка Рылов. В-третьих, на глазах Канцева прошла история, которая могла вогнать в ступор любого, но из которой Стецкий вышел достойно и без показных обид.
   Историю на ровном месте раскрутили некоторые институтские скептики. Им показалось, что Фима слишком скор, по какой причине его кандидатскую диссертацию завернули под гильотину чёрного эксперта. Фима не стал рвать на себе волосы. Он переписал работу заново и так убедительно, что снял все вопросы.
   Наконец, по уровню знаний и эрудиции Фима Моисеевич должен был стать не названным, а настоящим профессором, у каких учился Канцев.
   Такими же настоящими Канцеву виделись и Зазнобин, и Ефимов.
   Цепкий взгляд, осторожность, умение владеть вниманием аудитории, готовность раскрыться перед тем, кто вникает, чувствующаяся глубина знаний, некоторое занудство от работы преподавателем и обескураживающая добросердечность.
   Внешние черты сложного образа сложились почти поровну: если к пасмурной нижней части лица Зазнобина добавить верхнюю часть лица Ефимова с его улыбкой, освежить полученное чёрными глазами с подсмеивающимися огонёчками и прибавить толику иронии в морщинки у глаз и рта и мягкой одутлости в щёки, - выйдет вылитый Стецкий.
   Но Стецкий - это не Сашка Рылов. Профессор Стецкий мог Канцева многому научить. А мог и обмануть, если бы захотел.
   Вот почему разозлённый Канцев первым делом взъелся проверять ценность знания, почерпнутого им через вестников новой концепции.

4. Бунт

   Всё в полученной информации теперь раздражало Фёдора Викторовича. Ему казалось, что анонимный Внутренний предиктор, которого представляли Зазнобин и Ефимов, нарочно подсказал сдвинуть порог критического восприятия информации, чтобы Фёдор ошибся.
   Разработанная концепция оперировала весьма общими понятиями и позволяла конструировать логически непротиворечивые цели и схемы управления обществом, которые можно было усмотреть и в ткани талантливых текстов. К примеру, так нравящийся раньше Канцеву концептуальный анализ сочинений Пушкина и ряда других известных произведений выявлял второй смысловой ряд, которого могло и не быть.
   Вот мёртвая вода - информация - соединила порубленного на куски Руслана. Живая вода открыла очи богатыря. Он схватил коварного надиудейского предиктора, пленившего милый люд, за ростовщическую бороду и отрубил её мечом совершенного знания. Не отпуская много знающего и не опасного больше карлика, Руслан освободил Людмилу, чтобы вместе исполнить предназначенное - построить на Земле царство Божие, подобное небесному Иерусалиму...
   Внутренний предиктор призывал к борьбе с библейской концепцией управления общества, нацеленной на порабощение человечества путём вложенного в Ветхий завет руководства для посвящённых и системы умолчаний, облегчающей удержание рабов в неведении об их фактическом положении. Основания этого вывода: двуликий бог Библии - бог смерти и любви, указание на ростовщичество как инструмент подчинения племён и народов в книге перепиленного пилой пророка - и Коран, обличающий ростовщичество как смертный грех; противоречивость базовых понятий, вроде дарованной человеку свободы воли - и требования подчиняться земным властителям; создание человека по образу и подобию или только по образу; обретение царства Божия только после смерти - и призыв к исламу на земле в Коране и не признаваемых христианской церковью апокрифах.
   Кому верить? Как правильно выставить критический порог восприятия одной и той же противоречивой информации, чтобы не ошибиться?
   Сдвинув порог влево, следуя Библии, можно не различить тайный заговор, - если он, конечно, присутствует, - допустив ошибку второго рода. А сдвинув вправо, следуя Корану и апокрифам, можно увидеть тайный заговор, даже если его нет, допустив ошибку первого рода. То есть возможны оба события, и ошибиться с правильным ответом ничего не стоит - всё зависит от грамотно выставленного порога.
   Но если раньше для Канцева было важнее различить, чем пропустить, то теперь он считал более важным не найти случайно того, чего фактически нет.
   Казалось бы, какая разница? Ситуация симметричная. Посчитай так, как хочется, и успокойся. Но внутреннего спокойствия как не бывало. Ничто Канцеву больше не нравилось. Во всём он сомневался. И чем больше сомневался, тем больше бунтовала и озлоблялась его душа.
   Он продолжал вникать в плодящиеся книги и ежемесячные аналитические записки коллективного автора концепции, слушать, куда ездили и до кого доносили эту информацию его медийные представители, и не находил во всём этом ничего нового. Казалось, они повторяются, разжёвывают одно и то же для самых бестолковых и охраняют круг своих понятий, разложенных на составляющие трудно перевариваемым языком, - как любые честные преподаватели повторяют, разжёвывают и охраняют любой читаемый ими курс, только более энергично, вкладывая всю душу.
   Зачем они это делали? Во имя кого трудились? Какой огонь испепелял их сердца?
   Хотят привлечь на свою сторону больше сторонников? - Конечно, раз пытаются сосчитать своих читателей и пользователей.
   Хотят обучить отстающих? - Да, раз жалуются, что глубоко разбирающихся и понимающих мало.
   Но это так похоже на обычные сектантские устремления. А обучение - на многократно повторяемые мантры. И всё труднее становится дочитывать и дослушивать их до конца.
   Фёдор Викторович уже не мог ни дочитать, ни дослушать. Его сознание отключалось, и он засыпал вечерами и над текстом, и перед благообразными ликами, вещающими одно и то же.
   А перед тёмным провалом, в сумрачной полудрёме, успевал ещё поругаться, сбиваясь с мысли и не успевая её развить до конца.
   То он злобно ворчал на все заговаривающие его, пусть не холёные, но гладкие лица, у которых всё хорошо, и есть время подумать и поучить жизни других, у кого всё плохо.
   То ему не нравился один тщательно подбирающий слова Зазнобин: всё летает старик по миру, загордился, похоже, посчитал себя умнее всех, смотрит с экрана сверху вниз, не отличаясь от тех, кого критикует. Похвалился своей хорошей физической формой. Плавает, понимаешь, с острова на остров, считая пары грибков сотнями, - молодец, моряк.
   То боящийся нечаянно обидеть слушателей Ефимов вдруг смешил Фёдора рассказом, что ест и что пьёт. Оказывается, уже и чай вреден для сосудов мозга. Только чистая вода. Вегетарианство, пророщенное зерно - тот случай, где даже Жданов с раздельным питанием, талой водой и пчелиными каплями отдыхает. Кто переплюнет Виктора Алексеевича? Если только солнцееды сподобятся.
   То Канцев огорчался за покойного генерала космических войск и его чудную партию, принявших концепцию как непобедимое в буквальном смысле оружие и пытавшихся с ним прорваться к власти.
   Огорчался и за будущих борцов за справедливость, с высокой вероятностью потерпящих неудачу. Сколько уже было попыток реализовать светлые утопии? Неужели не понятно, что люди в основной своей массе доверчивы, не терпеливы, забывчивы и склонны совершать необдуманные поступки? Поверив в новую благодать и решив, что им всё понятно, они не станут дожидаться веры остальных, захотят применить полученное знание на деле, чтобы успеть прикоснуться к счастью ещё в этой жизни.
   И сколько надо ждать, чтобы окружающие стали справедливы, честны и нравственны?
   "Все люди, да не все человеки". "Люди, становитесь человеками!" - хорошо призывать, а как это сделать?
   Тут Канцев полагал главный недосмотр правдолюбов: никогда все люди не станут человеками.
   Фёдор Викторович много на что насмотрелся за свою жизнь и, вкупе с прочитанным и услышанным, давно пришёл к несколько неожиданному выводу. Лжец и отец лжи - дьявол, противник Божий - сатана, Ибикус, бесы шайтаны и прочие многоликие проявления искусителя рода человеческого могут быть, как учат книги, отдельными сущностями, охотниками за душами. Но с тем же успехом, исходя из того, что все совершаемые в жизни несчастья совершаются людскими руками, заклеймённые ненавистники и убийцы могут присутствовать в людях изначально, как вирус или бактерия в теле, дожидаясь своего часа.
   Если принято, что сотворённый ангел по своей воле превратился в сатану, то почему нельзя считать, что наделённый свободой воли человек сам, сообразуясь с собственной выгодой, выберет путь смерти и ненависти вместо дороги жизни и любви? А может, и жизнь нам дана для того, чтобы выявить ненавистников, которых нельзя допускать в царство любви?
   Но тогда люди в любом случае и во все земные времена распределятся по всей шкале от ненависти и лжи до правды и любви, и если можно будет о чём-то говорить, то только о форме этого распределения. Какое оно? Сосредоточенное в области ненависти или в области любви? Если в области любви, то можно пытаться построить на земле царство Божие. Если в области ненависти, то любое царство получится сатанинским.
   Так и получалось у Канцева, что нет человека без бесовских бацилл. Их и в нём было предостаточно. Откуда иначе его злость и ненависть к людям, включая себя, и тоска по недостижимому идеалу?
   Между тем, злоба и недовольство, распиравшие душу Канцева, ничуть не мешали ему производить на людей привычный вид оптимиста - может быть, немного затасканного и потрепанного жизненными неурядицами.
   Своими моделями он почти перестал заниматься - всё-таки это была работа для не болящей души. Зато ему удалось устроиться на вполне приличную работу, где пришлось, правда, поначалу помучиться, заставив себя вспомнить старые навыки писания отчётов, но потом, постепенно, прийти к тому, что у него получалось лучше - изготовлению за малые общественные деньги достойных поделок, помогавших общей работе.
   Он снова подкопил денег и помог Алёне переехать в Питер. И опять подкопил денег. Успел выгодно взять кредит. И уже с Алёниной помощью разумно распорядился деньгами, купив в Питере комнату.
   Устроив неотложные дела, Фёдор Викторович решил показаться докторам.
   Канцев не помнил, когда он болел. А у врачей не был с поры учёбы в университете. Поэтому не то, чтобы трусил, но пару месяцев настраивался на их посещение.
   Сначала он починил себе зуб, в котором начала застревать пища. Стоматолога он озадачил, не умея объяснить, как умудрился сохранить все зубы здоровыми. Впрочем, они хорошо поговорили с доктором и расстались довольные друг другом, а зуб перестал мешать еде.
   Канцев осмелел и пошёл показывать спину, которая давно чесалась и в одном месте нехорошо покраснела, как от сильного укуса, который никак не проходил. Фёдор Викторович много раз пытался разглядеть это место получше, но большого зеркала у него не было, а без этого разглядеть хорошо не получалось. Как будто раньше на больном месте у него была родинка, довольно большая, размером с бородавку. Теперь он вместо родинки видел красное пятно. Канцев решил, что мог её сорвать, когда его разозлили бывшая жена, не понимавшая общей семейной выгоды, и дурацкая стычка с каким-то недоделком. Он чувствовал себя тогда запачканным какой-то особенной, не отмываемой грязью, - может быть, не чужой даже, а своей, -каждый день принимал горячий душ и особенно яростно тёрся мочалкой.
   А ещё примерно с тех пор в нём проявился и усиливался душевный разлад, причиной которого были не только накопленные обиды и обманы, но и тревожащая спина.
   Моясь, он стал реже тереть спину мочалкой. Но как ни аккуратничал, непременно задевал больное место, и оно начинало кровянить. Из-за этого он стеснялся пойти в баню, а этим летом не ходил на пляж, хотя любил плавать.
   Показав спину, Канцев общими, нахоженными страждущими путями и довольно быстро оказался в онкологической поликлинике.
   Когда добродушный усатый здоровяк в белом халате, только взглянув на опухоль, радушно хлопнул его по плечу и сообщил: "Наш пациент!" - с души Фёдора как отлегло. Как будто нехорошая телесная болячка, о которой он давно догадывался и которая грозила ему смертью, была не самым большим злом, какое могло с ним приключиться. Да и мысль о смерти быстро растворилась среди массы процедур, которые ему предстояло пройти, готовясь к операции.
   Фёдор Викторович ходил на приёмы разных докторов, шутил с ними и с сестричками, сдавал анализы, покупал и принимал лекарства, лёжа в стационаре, считал дни до операции, принимал капельницы и пересмеивался с соседями по палате - и постоянно ловил себя на мысли, что всё происходящее как будто происходит не с ним, а с другим человеком, за которым он наблюдает. И когда его везли на операцию, он думал, что везут другого. И когда спрашивал у доктора, когда очнулся от наркоза, как себя вёл, не чудил ли - то спрашивал будто о чужом человеке. И когда ему ответили: "Наркоз перенёс хорошо, но был момент, когда ты стал вырываться, и пришлось тебя придерживать", - то как будто не о нём сказали, а о другом.
   В состоянии отстранённости от тела Канцев пребывал вплоть до окончания курса химиотерапии. Потом он вроде бы вошёл в себя, но скоро вновь пришлось идти знакомыми путями, через анализы и процедуры к следующему курсу, и вновь впасть в странное, хоть и уже привычное состояние заданного, не требующего осмысления движения и наблюдения за собой со стороны.
   После второй химии он продолжал отключаться, но разово, в отдельные дни и ночи, и, как он понял, чтобы не испытывать боль.
   Канцев вообще не помнил боли и удивлял тем самым допытывающегося до него недоверчивого врача. То, что его тело на боль всё-таки отзывалось, он понял случайно, из претензий носатой соседки.
   "Фёдор, Вы уже замучили нас своим криком по ночам! Если так болит, вызывайте скорую! Ложитесь в больницу!".
   Она тоже ему не поверила: "Можете мне не врать. Я ещё не глухая. Если это безобразие повториться, мы сами Вас отправим!"
   Неужели он так кричит, что пугает детей и стариков? Неужели отключается и ничего не чувствует? В принципе Канцев не считал это невозможным.
   А соседка у него слишком докучливая. Бывают же такие неудобные люди. Она и за храп ему выговаривала. Неужели он так храпит, что слышно за капитальной стеной?
   Удивительно, как он не ответил соседке в том же вызывающем тоне.
   Впрочем, процесс лечения, а главное - то приобретённое плавающее состояние отрешённости, в котором Канцев временами находился, снова переменили его отношение к людям, снизив уровень злобы и внутренней неприязни, так досаждавшие ему перед походом к докторам. Фёдору снова стало интересно и модели свои поладить, и посмотреть, чего там наговорили и написали отринутые им профессора Рунета, у которых хоть прощения проси за несправедливые наговоры.
   А когда он почти отошёл от заморочивших голову лекарств, вышел на работу и почувствовал искреннее сочувствие и приязнь коллег по работе, подогретые осторожным, играющим меж облаков весенним солнышком, да под громкие беспокойные и беспорядочные увещевания воробьиной стаи, попрятавшейся среди густо торчащих обрезанных кустов, окружавших мусорный контейнер, - это чувство только усилилось и принесло прежнюю радость ожидания нового знания, созвучного томящейся душе.

5. Загадка "Пророка"

   Из нового, появившегося в сети, пока Канцев лечился, он выбрал видеорассказ Зазнобина о расследовании неизвестных событиях жизни Пушкина и свежую аналитическую записку Внутреннего предиктора о придуманной встрече в кафе "У Бирона", пересказывающую некоторые результаты того же расследования в художественной форме.
   Записку с рассказом о мудром седом герое - сероглазом, с короткими волосами "ёжиком", как у Зазнобина, - давно ждавшего и дождавшегося ожившего поэта, Фёдор оставил на последующее вдумчивое чтение, начав с лёгкого - просмотра видео.
   Неожиданно для себя он увлёкся расследованием, которое Владимир Михайлович вёл всю жизнь, с возраста суворовца в 1950-тых годах, - увлёкся почти с тем же забытым пылом, с каким в своё время знакомился со вторым смысловым рядом "Руслана и Людмилы" или "Домика в Коломне".
   Фёдор ясно представил себе усердного мальчишку с коротким чубчиком и краснеющими ушами, в чистенькой форме с начищенными круглыми пуговицами, не сачкующего на самоподготовке и привыкшего получать отличные оценки. И представил его преподавателя, офицера, знатока русской литературы и умелого чтеца стихов, поднявшего однажды старательного ученика читать Пушкинского "Пророка".
   "Суворовец Зазнобин, почему молчите?"
   "Не могу читать".
   "Вы не выучили стихотворение?"
   "Я выучил".
   "Почему же не читаете?"
   "Я не могу".
   Володя не обманывал учителя. Он выучил, как обычно, мог без запинки пересказать стих про себя, но читать вслух не получалось, - стоило ему открыть рот, как язык деревенел, и спазм перехватывал горло.
   В состоявшейся после урока доверительной беседе в учительской фронтовик признался пацану, что тоже не может читать "Пророка" и не понимает, почему. Так Вова узнал загадку, которую разгадывал всю жизнь...
   Бесстрастное лицо Зазнобина ожило, глаза задумчиво плыли по волнам памяти, - он не мог обманывать.
   Канцев поверил в загадку "Пророка".
   Он попытался вспомнить, что делал в этом возрасте. Сколько было Зазнобину? Двенадцать? Или четырнадцать?
   В двенадцать любимым Фединым занятием было переплывать со сверстниками на остров. Он жил в небольшом городе на берегу Оби. Родители работали до темна. Пацаны, забросив домой школьные портфели и наскоро перекусив картошкой и кружащим голову ароматным чёрным хлебом, посыпанным крупной солью и политым растительным маслом, всё свободное время, до тёмных сумерек, проводили на улице.
   Летом они купались и под высоким обрывистым берегом, но даже в июне речная вода была холодна, зато в полукилометре от берега, на песчаном острове, за дюнами с колючим кустарником, было неглубокое, остававшееся после разлива озеро с прогретой водой. На берегу реки кверху дном лежала прохудившаяся брошенная лодка. Рядом с ней пацаны иногда жгли костёр, под ней прятались от дождя, а солнечным днём, если не было сильного ветра, отправлялись на ней на остров.
   В лодке была всего одна пробоина. На неё клали кусок доски, и двое ребят старательно прижимали его ногами ко дну. Ещё двое, самых слабых, вычерпывали жестянками набирающуюся в лодку воду. А двое самых сильных во всю дурь гребли тяжёлыми вёслами.
   Фёдор один год был черпальщиком, потом пересел на вёсла.
   Плавание на дырявой лодке было славным приключением! В малых детских масштабах расстояние до острова казалось огромным, приближался он медленно, вода в лодке набиралась, как её не вычерпывай, и жуткая мысль, что они могут не доплыть, жгла голову азартным огнём.
   Зато с каким наслаждением они потом купались в тёплом озерце, по грудь в самом его глубоком месте! Все в одинаковых сатиновых трусах - у некоторых почти до колен, худые, с торчащими рёбрами и с одинаково счастливыми хулиганскими глазами...
   Нет, подумал Канцев, в двенадцать лет "Пророк" его бы не заинтересовал.
   А в четырнадцать он подарил девчонке самодельное железное колечко, отполированное до блеска, и точно ему было тогда не до "Пророка".
   Каждый вечер они жадно целовались под соловьиные трели. Осмелевший Фёдор самым наглым образом исследовал почти сложившиеся женские изгибы, залезая руками под майку и подол платья, и, под обоюдную нервную дрожь и частое сердцебиение, очумело плыл вместе с подружкой на волнах счастья.
   Уже собравшись уезжать в техникум, он привёл девушку на лесную опушку и затащил её на старую вышку, скрипящую от ветра всеми своими брёвнами. Наверху она так испугалась, прижалась и обняла его, что потеряла голову и совершенно не могла сопротивляться. Раздетая, горячая, не в силах сжать бесстыдно раскрытые ноги, она почти стонала, готовая отдаться Фёдору, и только что-то неуловимое, разлитое в сосновом воздухе, пряное и могучее, улавливающее и шум крон, и треск ломкого сухостоя, и мышечную дрожь тел, распятых между небом и землёй, помешало ему тогда согрешить, оставив в награду сладкую память о нетронутой любви.
   Так что некогда было Канцеву читать про пророка. Да и стихи он вслух читать не любил, и в школе заставляли редко. Учил стихи легко, как и всё прочее, а декламировать не любил.
   Ему захотелось перечитать "Пророка".
   Начало воспринималось как про него: "Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился..."
   И перепутье, на котором то и дело оказывался Фёдор Викторович, - тоже про него.
   Шестикрылый серафим заставил Фёдора вспомнить давний разговор в подпитии с Фимой Стецким, с которым единственный раз в расслабленном состоянии он пересёкся на каком-то празднике. Фима тоже тогда был хорош - это ему больше хотелось поговорить.
   Расстались они абсолютно довольные друг другом. Говорили о многом, почти ничего Фёдор не запомнил, кроме возникшего спора о небесной иерархии.
   Фима, отвлёкшись от просвещения Фёдора, откуда есть, пошла христианская Библия, изложил схему связи человека с Богом, а Фёдор к ней привязался. Земную трёхходовку "человек - душа - дух" он проглотил, а в небесной усмотрел лишнее звено. Спросил Фиму, зачем Богу нужен и херувим, и серафим на разных уровнях? Сказал, что у Престола достаточно одного, кому ангел мог передать сведения о человеке.
   Уверенность Фёдора зиждилась на бабушкиных рассказах о старых иконах, на которых шести- и четырёхкрылые высшие существа имели общий образ с человеческим ликом. Образы были подписаны "Херувим" или "Серафим", но бабушка объясняла внуку, что это одна Небесная Сила, окружающая Божественный Престол.
   Фёдор запомнил озадаченный вид пьяного Фимы, не сумевшего ему достойно возразить.
   Дальше в стихотворении серафим раскрыл человеку глаза и уши, позволив проникнуть во все тайны сущего, вместо вырванного языка вложил в уста жало змеи, вместо трепетного сердца - пылающий огнём уголь, после чего лежащий в пустыне трупом будущий пророк восстал, услышав Божий приказ встать, исполниться волей Бога и жечь глаголом сердца людей.
   Да, согласился Фёдор с поседевшим суворовцем, незачем создателю требовать от пророка исполниться Божьей волей, если нам от рождения дарована своя...
   Прочитав "Пророка", Канцев снова включил Зазнобина, чтобы ещё раз послушать о том, что за друзей-декабристов Пушкин должен был быть сослан в Сибирь, а за "Гаврилиаду" - пожизненно сидеть в казематах Шлиссельбургской крепости, но после тайной беседы с императором получил его защиту и возможность творить на воле.
   Было похоже, что капитан первого ранга действительно восстановил смыслы состоявшегося разговора поэта и императора Николая.
   "Ваше величество, я не поддерживаю мятежников. В "Андрее Шенье" я описал участь, ожидавшую меня в случае их победы".
   Николай поверил, он читал ходившее в списках стихотворение про обезглавленного поэта.
   "Пушкин, это ты написал "Гавриилиаду"?
   "Да, Ваше величество?"
   "Зачем?!"
   Пушкин к этому вопросу был готов. Сначала он хотел, попросив разрешения, прочитать из поэмы: "С рассказом Моисея Не соглашу рассказа моего: Он вымыслом хотел пленить еврея, Он важно лгал, -- и слушали его...". Потом передумал и, следя за глазами императора, другими словами объяснил, что хотел отделить веру Богу от атеизма в любом его проявлении; от мятежного, неприкрыто сатанинского, до спрятанного в церковных традициях.
   Император надолго задумался, стоя у зашторенного окна.
   Желая развеять гнетущее молчание, Александр Сергеевич пересказал Николаю штрихи из только что перечитанной истории династии Египетских Птолемеев, на которые учителя наследника могли не обратить его внимания.
   Оживившийся Николай, заметив явные параллели правления Птолемеев с правлением Романовых, спросил, не отводит ли Александр Романовым те же триста лет?
   После чего подсказал, что церковь про Пушкина не забудет, и запретил ему давать любые показания Синоду, предложив свою защиту в обмен на личное цензорство. А в качестве отступного предложил написать стихотворение с библейских позиций.
   "Сегодня я разговаривал с умнейшим мужем России", - тем же вечером сказал Николай на балу, о чём есть точные свидетельства его приближённых.
   Когда три года спустя Александра Пушкина призвали в Синод, поэт выполнил наказ молчать, милостиво попросив послать за письмом к императору.
   "Я знаю автора Гавриилиады. Оставьте Пушкина в покое", - приказал Николай. Это письмо тоже известно.
   После беседы с царём, выполняя его пожелание, Пушкин написал "Пророка". Если бы остался автограф стихов с датой, которой поэт всегда подписывал свои произведения, он бы стал третьим доказательством правильности реконструкции. К сожалению, автограф "Пророка" пропал. Со слов Зазнобина потому, что архив Пушкина после его смерти разбирал масон Жуковский...
   Посмотрев лекции о Пушкине, Фёдор Викторович Канцев невольно позавидовал Владимиру Михайловичу и всем провидцам в его лице и погрустил о том, что сам не открыл людям ничего толкового. Неужели мастер-модели, от которых загорались алчные глаза богатых Буратин, и те поделки, за которые его хвалят сейчас на работе, - это всё, на что он был способен?
   Несколько дней Канцев был под впечатлением существования умных людей, чему уже радовался раньше, в чём было усомнился и чему снова поверил.
   А потом взялся читать аналитическую записку с рассказом "Беседа в кафе "У Бирона" и расстроился. Текст показался ему неудачным, затянутым и повторяющимся, как заезженная пластинка. Так взволновавшее живое слово глаза в глаза - умерло. Словно у автора замылился глаз. Это было странно, неправильно и несправедливо.
   В практике моделирования у Фёдора было два случая помощи товарищу, замылившему глаз. Со стороны ему было виднее, что требовалось поправить в чужих моделях, чтобы их продать.
   Тут был похожий случай. Рассказ надо было переписывать.
   Фёдор был готов помочь, если бы смог. Но он не мог. Не был специалистом. Он мог поговорить, подсказать - не мог сделать.
   А между поговорить, подсказать и сделать - огромная дистанция, которая не под силу любителю. Что явным образом доказывала и неудача с художественным переложением загадки "Пророка".

6. Предчувствия

   Весна, рано убравшая потемневший снег с улиц и поспешившая с зелёной травкой и листочками на деревьях, неожиданно приуныла, задула холодными ветрами, набросила на небо серую кисею облаков, предпочитая колючий мелкий дождик весёлому солнышку, и надолго затянулась в холодных утренниках и пасмурных днях, отхватив себе неделю ещё и от календарного лета.
   Люди вокруг законно жаловались на погоду, и Канцев не удивлялся тому, что его тело тоже хандрит, начиная с обеда и, особенно, ближе к концу рабочего дня. Он добросовестно выполнял предписания врачей, устраивал частые перекусы на работе, кушая много цитрусовых, но всё равно отравленный лекарствами организм освобождался от яда плохо, и вечером Фёдора хватало только на то, чтобы разогреть себе ужин и посмотреть телевизор, перед которым он частенько засыпал.
   Весенняя хандра вообще сделала из него соню. После обеда он мог в любую минуту заснуть и на работе - хорошо, если за своим столом или в казарме за верстаком, а бывало, что даже стоя у окна в чужой комнате или разговаривая. Только что Фёдор говорил или спрашивал о чём-то - и уже дремал с открытыми глазами, ошарашивая собеседника.
   Над ним стали посмеиваться за глаза - на площадке по-свойски, как над чудачеством, а в конторе как-то обидно. Женский взгляд его особенно напрягал - по глазам читал, что они вот работают, а Фёдор Викторович не понятно, чем занимается, спит на работе. По этой причине Канцев стал появляться в конторе только по острой необходимости: расписаться в ведомости и отчёте, с больничными своими разобраться или отпроситься у Кузьмича.
   Он купил себе чёрную кожаную куртку, модные остроносые ботинки и аккуратный портфель, в котором носил на работу свои перекусы. Ему посоветовали больше ходить, поэтому на работу он шёл пешком, через два моста, ровно час, минуту в минуту. В куртке, ботинках и с портфелем Канцев казался себе со стороны деловым и успешным человеком и должен был производить такое же впечатление на окружающих. Ходил он каждый день, как заводной. Ветер, дождь или туман его не останавливали. Наоборот, утром тело было бодрым, само звало вперёд и с удовольствием преодолевало непогоду, особенно в густой туман, таинственно закрывающий пространство.
   Вечерние посиделки у телевизора приучили Канцева быть в курсе новостей. Он купил себе приёмничек, помещавшийся в нагрудный карман, и вооружился вставными наушниками. Выйдя из дома, Канцев вставлял в левое ухо белую пуговку с мембраной и слушал самые последние сообщения о военных провокациях на Донбассе, ожиданиях краха украинской государственности, угрозах прятавшегося под ислам сатанинского государства, арабских беженцах и разваливающейся Сирии, антироссийских и российских санкциях, гадящих исподтишка поляках, прибалтов и прочий Запад, надеждах на Китай и прочий Восток, падающей нефти и ожиданиях её подорожания, курсах валют с отпущенным в свободное плавание и тонущим рублём, приближении войск к нашим границам и новом русском оружие - и ещё кучу аналитических программ с плохими и хорошими прогнозами на будущее, которые все ему были интересны.
   Транслятор в ухе не мешал Канцеву работать. Вынимал он его только тогда, когда не слышал обращающихся к нему людей или выходил на волю из комнаты со стендом, где прилаживал к устройству вращения более прочные барабан и трубы-"водилы".
   Дальше полянки со скамеечками напротив входа в бывшую казарму, что за берёзово-тополиной аллеей, Фёдор Викторович не уходил.
   Обычно к нему за компанию подтягивались деды - куряка Львович и скособоченный Петрович, копошащиеся рядышком, на позиции, в кунгах и контейнерах с аппаратурой. Щуря морщинистое лицо с щёткой седых усов, Львович любил попытать Канцева на предмет соотношения в новостях правды, лжи и умолчаний - с прицелом на то, кто больше врёт: наши или не наши? Носатому и худому Петровичу новости были мало интересны. Он который год в одно лицо отделывал свой двухэтажный коттедж, мирясь с нескончаемостью процесса и одновременно надеясь успеть пожить в большом доме спокойно. Лучше всех его перепутье с больной поясницей, желанием придумать облегчения сверлильно-колотильным работам и стоявшей над душой супругой понимал Фёдор Викторович. Вдобавок рукастый Канцев мог подсказать что-то дельное, и пару раз уже подсказывал, по какой причине был ценным собеседником.
   Иногда на скамеечку подсаживались приезжавшие проводить измерения методичный Олег или молодой Георгий.
   Обходительный Олег нашёл к Канцеву подход, умел влезть к нему в душу, иногда смеша щепетильным отношением к собственному здоровью, а иногда больно задевая словом.
   Послушав Фёдоровы предположения о сорванной родинке, Олег тут же нашёл хорошего хирурга и удалил напухшие свои. А ещё, глядя на Канцева, стал приносить из дома баночки с кашей и супом, бутерброды в пергаментной бумаге и фрукты. Перекусывал Олег строго по времени, как немец, каждые два часа.
   С другой стороны, уравновешенный Олег научился змеиному коварству затуманивания мозгов. Он как елей лил, доставая Канцева разговорами про терпение и прощение. Злил, не понимая своей недалёкой головой, что Фёдор не собирается и не будет мириться с бывшей женой и старшей дочерью. Сдохнет, а не будет.
   Однажды вынудил Фёдора признаться, что тот так и не собрался навестить мать с сестрой. Понятно, что матушка ждала, и он мечтал её повидать, но зачем теперь об этом говорить, раз не получилось?
   - Сколько же ты их не видел? - спросил Олег.
   - Лет сорок. Да я ведь почти собрался поехать. Если бы не заболел.
   - Мать одна жила?
   - Одна. Сестра написала, что до последнего дня не болела, зачем ей помощники?
   Осадок от разговора остался неприятный. Как будто Канцев не понимал, что мать не вечная.
   И ведь как тянуло его на родину! Чего, действительно, не съездил?
   Хоть Жора не лез ему в душу.
   Этот присаживался осторожно, молчал сначала и как будто таился, словно ждал, когда станет неразличим в окружающем пространстве. Только потом спрашивал, с обязательной извиняющейся улыбкой.
   - Я гляжу, барабан готов, - полувопросительно сказал Георгий в своё последнее появление.
   - Готов, - откликнулся Канцев. - Уже покрутили на нём тяжёлый конус. Всё работает. Мелочи остались: закрыть дырку с двигателем. Или крышку туда какую приладить с защёлкой. Покрасить ещё надо. Хотя Петрович говорит: не надо, а то заставят нас белить потолок и красить стены.
   Основную работу по новому механизму Канцев сделал уже давно. А про оставшуюся дырку рассказывал людям вторую неделю. Не исключено, что тому же Георгию тоже уже про неё рассказывал. Работы там было на день или два. С покраской ему мужики помогут - пусть ещё день. И можно бы было рапортовать Кузьмичу. Но никак не складывалось. Не мог себя заставить. Это как наваждение у него стало в последний год. Со всем так. Самую сложную работу Фёдор сделает, а пустяки, мелочёвку, закончить - душа не лежит. Что на работе, что дома.
   - А сами как, Фёдор Викторович? Ничего?
   - Вроде ничего. Вялость к вечеру. Возраст, погода. А потом я тебе хочу сказать, что перестал уважать медицину. Ну как можно так травить людей, как они делают?
   - Ты понимаешь, - воодушевился Канцев, - они мне в голове серьёзно намутили. Многое стал забывать. Иногда в ушах шумит. Не смейся, не от приёмника; он, наоборот, помогает. А, впрочем, смейся. Знаю, что вы надо мной посмеиваетесь. Не бойся, не обижаюсь. Сам бы смеялся над чудаком, который вроде бы только что разговаривал, а уже спит.
   - Говорят, Вы с ипотекой рассчитались?
   - Рассчитался. Решил раньше срока. Немного потерял, зато больше ничего не должен.
   - И дочь к Вам приезжала?
   - Приезжала. Хотел закончить с ней все бумажные дела. Завещание, опять же, на Алёну надо сделать. Просил её на неделю приехать - так прикатила на два дня. Что за два дня успеешь? Внучка с собой не взяла. "Пап, где мы будем у тебя спать?" Как где? Есть же диван. Я на раскладушке с удовольствием переночую. А так придётся ей ещё раз приезжать, снова отпрашиваться.
   - А почему к нам не заскакиваете, Фёдор Викторович? Что-то давно не были. Народ уже забыл, как Вы выглядите.
   Канцев промолчал. Разве молодой поймёт, что старому бывает достаточно тихого уголка на земле, откуда не гонят? Фёдор бы в его годы не понял. Тогда ему было всё равно, что Сибирь, что остальная Россия - казалось, до всего может дотянуться и должен дотягиваться.
   А про "забудут" Георгий как в воду глядел.
   Стоило солнцу потеснить загулявшую весну да прижарить по-настоящему, по-летнему, как Фёдор Викторович отяжелел и ушёл на долгий больничный.
   На работе его отсутствие почти не заметили. Петрович только перестал ходить на скамеечки, да доля ёрничанья, отведённая Канцеву, перешла на Олега, с завидным упорством продолжавшего раздражать рабочий люд своими постоянными перекусами.
   Даже Георгий просмотрел, что человека нет на работе уже больше месяца. Он неподдельно удивился, когда Кузьмич позвал его вместе с Олегом посоветоваться по поводу дня рождения Канцева, сказав, что Фёдор Викторович плох, и хорошо бы его навестить, но если идти, то не всем, а им троим.
   Жора был совершенно ошарашен. Ему казалось, что он буквально на днях видел Фёдора Викторовича, разговаривал с ним и оставил его во вполне адекватном и почти здравом состоянии.

7. День рождения

   Квартира Канцева, которую тот так расхваливал, оказалась по нынешним меркам довольно скромной. Прихожей в ней почти не было - ботинки пришедших Кузьмича, Олега и Георгия, добавившись к двум уже стоящим тут парам и женским туфлям, заполнили пол наполовину. Санузел - с короткой ванной, и хоть совмещённый, но спокойно развернуться в нём - одному человеку. И небольшое зеркало с треснутым уголком над раковиной - плохая примета.
   Гости, пришедшие ранее, ждали на кухне - почти квадратной, опять же просторной для одного, но не для семерых не самых худых людей, перетаптывающихся с ноги на ногу.
   Здесь был высокий тёзка Олега, лет сорока пяти, товарищ Канцева по модельному ремеслу - и язва в душе по внешнему виду; был Саша, старый приятель Фёдора Викторовича, неспешный, благообразный, с характерным животиком, Рылов, Александр Владимирович - так он представился Георгию; и женщина лет пятидесяти, с поднятыми и подкрученными на бигуди волосами коричнево-шоколадного оттенка, простым открытым лицом, взглядом учительницы, немного суетливыми движениями и не идущем ей смешком.
   Георгий вопросительно посмотрел на своего начальника. Кузьмич, знавший бывшую супругу Канцева, покачал головой - не она.
   - Это Наталья Викторовна, - сообразил представить даму Фёдор Викторович. - Моя дорогая помощница. Между прочим, ведёт очень интересные кружки во Дворце молодёжи. Спасибо ей большое, что пришла. Это её заботами тут всё устроилось. Я бы один не справился.
   На столе, застеленном химической скатертью-клеёнкой с кружевными краями и выпуклыми розово-синими цветами на белом фоне, стояли длинные тарелки с нарезками мяса, колбасы, сыра и красной рыбы двух тонов - яркого и бледного; в небольших хрустальных вазочках - заправленные майонезом салаты из магазина; на белом блюде из лёгкого стеклопластика - крупно порезанные тепличные помидоры с огурцами, жёлтый и красный перец и разная зелень. Между тарелками - стопки, фужеры, открытые баночки с аджикой, хреном, горчицей, зелёными оливками, чёрными маслинами и маринованными корнишонами. Центр стола занимали бутылки - виски, коньяк, водка, вино, вода.
   Над столом косо висела люстра с широким плоским плафоном, одной лампой и двумя пустыми патронами. Крюк, на котором висела люстра, вылез из потолка, белые провода, замотанные синей изолентой, свисали, как будто их только что скрутили, не успев убрать.
   Тюль, отодвинутая от ведущей на лоджию приоткрытой двери к широкому окну, слабо шевелилась под дуновением тёплого ветерка. У окна стоял узкий стол из дерева, повыше кухонного, вровень с подоконником. На нём громоздились стопка чистых тарелок, бокалы, порезанные хлеб и батон, фрукты в вазе, коробки сока и целая батарея запасённых бутылок.
   Окна квартиры выходили на запад. Угол соседнего здания скрыл их наполовину от вечернего солнца, но и оставшегося было достаточно, чтобы поддерживать стоящую в квартире духоту. Лица гостей повлажнели, по спинам предательски потекли потные ручейки. То, что Канцев называл одним из ценных качеств своей квартиры - очень тёплая - сегодня сказывалось явным недостатком.
   Фёдор Викторович был небрит. Колючая на вид седая щетина густо покрыла подбородок и пухлые щёки, укрывая нездоровый румянец. Глаза наигранно блестели. Движения резки, порывисты и не все уверенные. Случавшиеся пошатывания, как и всё остальное, можно было, вкупе с жарой, отнести на счёт алкоголя, но слишком уж часто Фёдор Викторович сам обозначал эту причину вслух, рассказывая, что накануне гулял с приезжавшими однокурсниками, а сегодня начал поправляться с обеда, и потом продолжил с Наташей и Олежкой.
   Посмеиваясь и многократно повторив, что водка хорошая и коньяк тоже, Канцев, наконец, убедил переминающихся гостей собраться за столом. Табуреток и стульев на всех не хватило. Георгию и хозяину пришлось стоять. Канцев сказал, что садиться не будет принципиально. Подняли тост за его здоровье. Закусили. Через десять застольных минут, сняв напряжение и попривыкнув к незнакомым лицам, гости чуть оживились и заговорили.
   Наталья Викторовна тоже поуспокоилась. Те, кто заметил женскую наигранностью и пустую весёлость, посчитав их причиной неловкости женщины, оказавшейся одной в кругу мужчин, ошиблись. Наталья не стеснялась, тем более таких интеллигентных мужчин. Просто она долго приходила в себя после разговора с соседкой Канцева, караулившей её перед дверью.
   - Вы его определяйте давайте! - не поздоровавшись, заявила ей женщина с мясистым носом и неприятным лицом, краснокожим, испещрённым следами оспин. - Хватит уже и нас мучить, и мужика. Он так орёт ночью, как на стенку лезет.
   - Куда я его могу определить? - вспыхнула Наталья Викторовна. - Я ему никто. У него дочери есть.
   - Никто! Стыдно должно быть. То каждую неделю бегала, а как заболел - бросила.
   Наталья захлопнула дверь перед носом вздорной бабой. Разговаривать с ней было себе дороже. Но на душе заскребло. Больше от того, что Фёдор стоял неподалёку от двери и должен был всё слышать, а сделал вид, что не слышал.
   Угостившись и ещё больше вспотев, народ перебрался в казавшуюся прохладной комнату, оставив Наталью на кухне одну.
   Кухню от комнаты отделяли полстены и широкий сквозной проход, как в современных квартирах-студиях. У стенки стояли журнальный столик и мягкие кресла, на одно из которых забрался Фёдор. Его синяя джинсовая рубаха, выбравшаяся из обтягивающих плотные ноги брюк, пропиталась на спине потными ручьями. Высокий Олег, которого хозяин упорно звал Олежкой, придерживал его за талию.
   Фёдор открывал-закрывал дверцы и выдвигал ящики, показывая устройство и содержимое удобной и вместительной антресоли над полустенком. Валом и стопками там лежали картонные коробки с моделями, отдельные элементы конструкции, много мелких деревянных, пластиковых и железных деталей и много инструмента, стояли разнокалиберные бутылочки - и всё это ему было нужно.
   Пошатнувшись и чуть не упав, если бы не помощь подхватившего за руку Олежки, он стремительно шагнул на пол, к противоположной стене, к маленькому Олегу, цокающему языком над столом с маленькими станочками и верстачком. Одев висевшую на стене шапку сварщика и опустив рыцарское забрало с увеличительным стеклом, Фёдор стал зажимать в станочках кусочки проволоки, тонкие пластинки, деревянные кубики и показывать, как нужно кусать, резать, сверлить и соединять.
   - Ты смотри, как удобно, - хвалился Канцев. - Нарадоваться не могу. Всё можно делать. Никаких проблем. Смотри, режу. Раз и всё. Как ножом.
   Георгий спросил про лежащую на книжной полке над столами со станками модель самолёта.
   Фёдор Викторович потерял интерес к станкам и взял в руки модель:
   - Транспортник времён войны. Мастер-модель, почти готовая. Фюзеляж, крылья. Всё качественно. Проведи пальцем, не бойся. Кое-что из мелочёвки осталось доделать и можно собирать.
   - Фёдор Викторович довольно известный специалист в наших узких кругах, - счёл нужным вставить высокий Олежка. - Его мастер-модели - это высший уровень мастерства. Москвичи их берут, не думая. У него есть вещи, которые он сделал десять лет назад, но которые и сейчас считают эталонными.
   - Фёдор Викторович, Вы самолёты только делаете? - спросил Георгий.
   - Всё, что закажут. Самолёты, корабли. До транспортника я миноноски сделал времён русско-японской войны. Нашу и японскую. По ним уже люди наборы сваяли, пока я болел, сейчас покажу.
   Он опять полез на шаткую табуретку, вытащил с антресоли две синие картонные коробки и снова чуть не упал, слезая и протягивая обе коробки одновременно:
   - Давно бы надо собрать. Никак не распечатаю.
   Георгий вспомнил новый механизм вращения, сработанный Канцевым тоже с мелкими недоделками. Одна недоделка складывалась к другой. Много уже собралось. Что на работе, что дома. Доделает ли?
   Наверное, у молчаливого Александра Владимировича было похожее грустное настроение. Краем уха Георгий услышал, как тот спрашивал, что с люстрой на кухне. Фёдор Викторович махнул рукой, сказав, что давно купил вместо неё красивый светильник, но надо разобраться с его подключением. Из-за болячки у него ни на что времени не хватает. Попозже доделает.
   Всё, что увидели гости, включая советские полированный платяной шкаф и софу в глубине комнаты, неизбежно складывало впечатление неполной устроенности жилья, схожего с откликом на несколько раз прозвучавшие сегодня "общежитие" и "мастерская". Мужской дух витал в этой квартире - а сейчас, с учётом переставших перебивать запахи потного Канцева благовоний, даже в буквальном смысле. Уютно и комфортно здесь могло быть ему одному. Представить, что рядом могла бы устроить себе гнёздышко женщина, было очень сложно.
   Гости вернулись на кухню, оставив в комнате обнявшихся Канцева с Рыловым. Фёдор в последнюю минуту вспомнил что-то важное, дав остальным команду продолжать застолье.
   Старые приятели склонились над ноутбуком.
   Канцев листал электронные страницы, увлечённо рассказывая про Пушкина и какой-то рассказ, который обязательно нужно переписать. Александр Владимирович слушал его не внимательно. Он всё смотрел и удивлялся, как постарел и сдал Фёдор за несколько месяцев с их случайной встречи, на которой привычно весёлый Рылов обмолвился о болезни. Тогда его напряжение выдавали только глаза. И то мутное напряжение было далеко, в глубине зрачков, не каждый бы заметил.
   Теперь же Канцев весь был мутный. Мысль его скакала, опережая судорожные движения. Он натужно дышал, необычно краснел, путал слова. И ещё Рылов не помнил, чтобы тело Фёдора так плохо пахло. Несмотря на все возможные возражения, вроде тех, что жара, выпил, вспотел и сидит рядом, почти прижался.
   А Фёдор, вместо того, чтобы поговорить о здоровье, продолжал донимать странным разговором о Внутреннем предикторе.
   - Фёдор, ты не очень хорошо выглядишь, - решился перебить его Саша. - Тебе не о Пушкине сейчас нужно думать. О себе. Ты лечишься? Что говорят врачи?
   - Врачи говорят: "Надейся!" Через месяц-полтора мне снова надо на химию. Химия - это такая ядовитая штука, после которой ты надолго перестаёшь соображать. Я после последнего курса никак не могу оклематься, а меня - на следующий.
   - В общем, с год ещё проживу, - продолжал Канцев, - а дальше, как бог даст. Я никому не говорил, тебе скажу. Мне не интересно рассуждать о болезни. Это дело не моё. Я на все действия и процедуры, что со мной производят, смотрю, как со стороны. Словно это не надо мной выделывают, над другим, понимаешь? Впрочем, ты этого не чувствовал, вряд ли поймёшь. Ты мне скажи лучше, давно видел Вадика Дивина? Я ведь его хотел позвать на день рождение, не смог найти номера.
   - Давно не видел. Он затворничает. Могу поискать.
   - Как ты думаешь, он ещё пишет?
   - Наверное.
   - Вот и я так думаю. Ты мне помоги его найти. А если не получится, передай ему мою настоятельную просьбу переписать рассказ. Передашь?
   - Хорошо. Найду, передам. Но не тем ты, Фёдор, занят! Не тем, честное слово!
   - Может, не тем. А может, тем. Кто знает?
   Фёдор Викторович успокоился. Даже лицом посветлел. И глубоко вздохнул. Как будто освободился от тяжёлой ноши.
   За столом продолжили желать Канцеву здоровья и долголетия. Он никого не обижал, с каждым поднимал стопку. Пил Канцев половинками, не пьянея. Каким был слегка пошатывающимся поначалу, таким и оставался. Обещал не сдаваться, не поднимать рук перед прицепившейся к нему заразой. Говорил, что надеется увидеть всех присутствующих здесь же в следующем году, на своём юбилее. Хотел погулять на свою первую пенсию, а потом загадывал перебираться в Питер, ближе к младшей дочери.
   Очень его растрогал тост Натальи Викторовны. Она весело начала и не смогла закончить. Задохнулась. Попросила простить. Потом повторила, что просит прощения не за неловкий тост, а за всё, хорошее и плохое.
   - Я Наташу на рынке приметил, в мясных рядах, - счёл нужным объясниться Фёдор Викторович, всё стоявший до её слов на ногах, а потом вдруг грузно осев рядом с Олегом маленьким, почти ему на коленки.
   - Она со мной знакомиться не хотела. Пришлось проследить, где работает. Мне повезло, что она во Дворце молодёжи работает. Пришёл к ней на занятия в субботу. Великовозрастный ребёнок. Куда меня было девать?
   - С Наташей у нас много есть, что вспомнить, - раздурачился он. - Последний год, конечно, мы мало виделись. А до болезни я ничего себе был мужчина. Ничего ведь я был, а, Наташа?
   - Перестань, Фёдор! - Наталья Викторовна оправилась от подступившего к горлу комка и снова улыбалась, хмуря брови и грозя ему пальчиком - так, как умеют только любящие женщины.
   Потом Канцев попал в объятия Олега, заведшего известную пластинку о том, что прощать надо всех, а Фёдору ещё и непременно наладить отношения если не с супругой, то хотя бы со своей старшей дочерью. Хоть Фёдор и сказал ему, что прощать никого не собирается, и ему ничьё прощение не нужно, долго не мог освободиться от обволакивающего говора и мягкой руки на своём плече. Пришлось послушать про веру и курс психологического тренинга, которые поднимают на ноги даже безнадёжных, а не то, что крепких ещё молодцев вроде Фёдора Викторовича. Курс был изложен в книге и на музыкальном диске, подаренных Олегом. Книгу и диск надо было читать и слушать постоянно. И когда вера в заложенную в них исцеляющую силу победит малодушное тело, ему не останется ничего другого, как выздороветь. Пришлось Фёдору пообещать читать, слушать и заниматься, веря в непременное исцеление. Иначе бы Олег не отстал.
   Выбравшись из мягких рук, Канцев устроил последнее задуманное на сегодня дело - свёл с Кузьмичём Олега высокого. Кузьмичу он сказал, что понимает, как замучил всех своими больничными, и что Олежка - идеальный кандидат ему на замену, за которого Фёдора ещё поблагодарят добрым словом.
   Кузьмич записал Олежкин телефон, обещал подумать.
   Давно уже было сказано всё, что можно, и давно всем хотелось выбраться из четырёх стен, замкнувших их в гнилой, как ни обманывай себя, дух нездоровья. Но поодиночке не получалось. Не сговариваясь, ждали команды от Наташи, чтобы уйти вместе.
   Когда команда поступила, засуетившегося провожать Канцева уговорили остаться. Попрощались с ним в прихожей.
   Олежка двинул в другую сторону сразу от подъезда. С остальными Рылов расстался у машины Георгия, на соседней улице.
   Пока шли к машине, он спросил, чего ждать.
   - Мне сказали, осталось пару месяцев, - ответил Кузьмич.
   - Не может быть. Фёдор надеется, что у него есть ещё год, - удивился Александр Владимирович.
   - Нет у него года. Метастазы в мозге.
   - А химия, которую он ждёт?
   - Не будут его лечить. Набрехали, не придумав ничего лучшего.
   - Дочери знают?
   - Знают. Марина к нему не ходит. Говорит, что всё равно в дом не пустит. Алёна приезжала. Решила вопрос с наследством. Прибрала, как могла, бардак, который развёл Фёдор Викторович, и уехала. Оставила нам запасной ключ от квартиры.
   Прощаясь, мужчины пообещали скоро встретиться, не ожидая, что их скоро наступит уже через три недели.

8. Последний сбор

   Проводив уставшую и всплакнувшую Наталью Викторовну до такси, Канцев из своей квартиры больше не выходил.
   Дней через десять он позвонил Олегу, в конце рабочего дня, и, плохо выговаривая слова, попросил приехать.
   Олег застал Фёдора лежащим на мокрой софе, возможно, не первый день. Тот нёс неразборчивый бред, как после удара, и вскрикивал от боли.
   Вместе с соседкой, наконец-то дождавшейся полностью понявшего её правильного человека, Олег вызвал "скорую", и Канцева с симптомами инсульта увезли в больницу.
   Лечащий врач, до которого Олег дозвонился в обед следующего дня, сказал, что им повезло привезти Фёдора ночью. Таких, как Канцев, в больницу не берут. Но теперь уж пусть лежит, осталось не долго.
   Ровно через три недели после своего дня рождения Фёдор Викторович снова собрал людей, на этот раз на кладбище.
   Прощаться с ним пришло человек двадцать, половина - с работы.
   Сибирские родственники не приехали - слишком далеко.
   Похоронами руководили бывшая супруга и дочери Канцева.
   Натальи Викторовны не было. Кузьмич сказал Рылову, что решил ей не сообщать.
   Чуть в стороне от выставленного у могилы открытого гроба, вокруг Олежки, топтались пять или шесть мужчин среднего возраста.
   Ещё здесь были две пожилые пары и три одиноких человека с красными гвоздичками. Одного из них Рылов назвал Вадимом, отозвал в сторону и что-то долго ему рассказывал.
   Стоявшая в городе почти месяц жара с самого утра сменилась холодом, особенно чувствовавшимся на открытом всем ветрам кладбищенском пространстве. Небо затянула мгла. Долго и упорно собирался дождь.
   Ждали священника. Мария Ильинична, бывшая Канцева, настояла на отпевании.
   Батюшка подъехал прямо к могиле. Переоделся в своей машине, ритуально походил с кадилом вокруг гроба, наскоро прочитал над обескровленным лицом с закрытыми глазами то, что положено читать, вложил в руки отправляющемуся в путь иконку, высыпал ему на белое покрывало пшена и крест из земли и рассказал жене, что надлежит сделать ещё. Напутствовать собравшихся он не стал.
   Покойника можно было закапывать, если бы не Кузьмич. Он вдруг выпрямил спину, расправил плечи, распушил усы и поставленным командирским голосом объявил открытым митинг, посвященный памяти Фёдора Викторовича Канцева.
   В своей речи Кузьмич отметил, что Фёдор Викторович многое сделал для обороноспособности страны. После техникума вытачивал высокоточные подшипники для военной техники. После университета участвовал в проектировании радиолокационных систем и, если бы не развал Советского Союза, мог стать известным учёным. А в конце жизни вернулся к тому, с чего начинал, но уже в ином качестве, обеспечивая возможность проведения важных экспериментальных исследований.
   Этой единственной речью под начавший накрапывать дождь митинг закончился.
   Для поминок женщины Канцева сняли кафе.
   За столом они сидели рядом и казались заодно. Внимательно вглядевшийся в них Георгий решил, что либо женщин объединила смерть Фёдора Викторовича, либо его колючие разговоры о семейных баталиях были сильным преувеличением.
   Мария Ильинична была на год старше Фёдора Викторовича, как сказали Георгию, но старухой не выглядела. В отличии от коренастого и даже грузного Канцева, она сохранила достойную для шестидесятилетней дамы фигуру, была с причёской, подкрасила скорбно сжатые губы. Георгию понравились её большие глубокие глаза. Негативный женский образ, сложившийся у молодого человека со слов Фёдора Викторовича, дал трещину.
   Зачем они развелись?
   Сам Георгий третий год жил, как теперь говорили, гражданским браком и уже склонился к мысли, что достаточно чудить и надо бы расписаться - хотя бы родителей успокоить. Рассмотрев и послушав Марию Ильиничну и сравнив с тем, что говорил о ней Канцев, Георгий решил подождать ещё.
   Взяв слово, Мария Ильинична поблагодарила Кузьмича и всех помогавших им товарищей Фёдора Викторовича по работе и сказала, что не знала, каким важным делом занимается её супруг. А закончила просто, прощая мужа, и попросив его тоже её простить. Слова были почти те же, что Георгий недавно слышал из уст Натальи Викторовны. И произвели они в нём то же щемящее чувство утраты. Только Наталья Викторовна не сумела договорить спокойно, а у Марии Ильинична это получилось.
   Если Канцев внимал, то ему повезло услышать хорошие слова и от дочерей, даже от Марины, которую невзлюбил. Старшая его дочь была вылитая мать, младшая похожа на неё фигурой, а лицом, ужимками и быстрыми движениями - в отца. Глазки у Алёны были умные, блестючие, как у Фёдора Викторовича в здравии, - хитрючка, сумевшая привязать к себе не простого по характеру папочку.
   Георгий никак не мог разделить внутри себя поминки по Фёдору Викторовичу и скромное празднование его же дня рождения. Оба события сливались в его голове, словно одно продолжало другое, причём это другое ничего не заканчивало, его ждало следующее продолжение, неведомое, неизвестное, но неизбежное, как неизбежна смерть и неизбежна жизнь.
   Вот и поднявшийся из-за стола Олег встал точно так, как вставал три недели назад в квартире Канцева, и словно пытался досказать недосказанное им тогда, только одел на себя другое, подобающее обстоятельствам выражение лица.
   Глядя на него, Георгий подумал, что вряд ли Фёдор Викторович открывал спасительную книжку и слушал диск, которые ему подарил Олег.
   Мысль о подарках вызвала в молодом человеке череду мгновенных вспышек, в которых он пытался разглядеть опустевшую квартиру Канцева.
   Если бы у Георгия получилось рассмотреть в этих вспышках детали, он увидел бы на полу, возле потёртой красной софы, рядом с подарками, видавшую виды книжку, раскрывшуюся на косо заломленной странице с толкованием Антония Великого:
   "Серафим, котораго видел Пророк Иезекииль, есть образ верных душ, кои подвизаются достигнуть совершенства. Имел он шесть крыльев, преисполненных очами; имел также четыре лица, смотрящих на четыре стороны: одно лицо подобно лицу человека, другое -- лицу тельца, третье -- лицу льва, четвёртое -- лицу орла. Первое лице Серафимово, которое есть лицо человеческое, означает верных, кои живя в мире, исполняют заповеди на них лежащия. Если кто из них выйдет в монашество, то он подобным становится лицу тельца, потому что несет тяжёлые труды в исполнении монашеских правил и совершает подвиги более телесные. Кто, усовершившись в порядках общежития, исходит в уединение и вступает в борьбу с невидимыми демонами, тот уподобляется лицу льва, царя диких зверей. Когда же победит он невидимых врагов и возобладает над страстьми и подчинит их себе, тогда будет восторгнут горе Духом Святым и увидит Божественныя видения; тут уподобится лицу орла: ум его будет тогда видеть все, могущее случиться с ним с шести сторон, подобясь тем 6-ти крылам, полным очей. Так станет он вполне Серафимом духовным и наследует вечное блаженство".
   Но поскольку Георгий не сумел разглядеть деталей, прочитать старинные слова и поломать себе голову над вопросом, при чём тут высшие небожители и покойный Канцев, то странности восприятия происходящего у него скоро прошли, сменившись заботами о самых обычных повседневных земных делах, которые за него никто не поделает.

18 декабря 2015 года

  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"