Алексеев Игорь Викторович : другие произведения.

Комментарии к "Петербургским повестям" Н. В. Гоголя

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


  • Аннотация:
    Объединяющая идея Петербургских повестей - рассказчик как соавтор повествования. Рассказчик для каждой повести создается проекцией персонажа повествования со всеми его индивидуальными речевыми особенностями на автора, в целом нейтрального по отношению к происходящему. В качестве соавтора рассказчик своим языком пересказывает созданную автором фабулу, и тем самым определяет сюжетную линию. Меняя особенности речи, стиль и ритм повествования рассказчика автор может на небольшом материале создать проработанный портрет героя, избегая дидактики и прямых указаний читателю. Рассказчик как соавтор в повестях Гоголя - это художественный прием для воплощения авторского замысла, это продолжение идеи рассказчика-соавтора, впервые реализованной А.С.Пушкиным в романе "Евгений Онегин" и "Повестях Белкина".

  В предлагаемом сочинении сделана попытка воссоздать восприятие "Петербургских повестей" Н. В. Гоголя наивным читателем девятнадцатого века. Предполагалось, что этот читатель уже знаком с "Евгением Онегиным" и "Повестями Белкина" и может рассматривать повести Гоголя в их контексте, пытаясь выделить голоса рассказчиков чтобы потом понять авторский замысел. Стоит ли говорить, что нынешнее понимание нравственно-философских аспектов "Петербургских повестей" никак не возможно без учета мнения многочисленных исследователей, и, разумеется, предполагает по меньшей мере знакомство с ними. Вместе с тем, поставленная задача диктовала необходимость отказаться от огромного корпуса ценнейшей исследовательской литературы, появившегося на свет за два прошедших века. Исходя из этого, и поскольку здесь идет речь не столько о повестях Гоголя, сколько о мыслях читателя девятнадцатого века, то никаких отсылок к более поздним работам литературоведов сделано не будет, и именно поэтому представленные комментарии ни в коей мере не претендуют на то, чтобы считаться современными или полными.
  
  Автор.
  
  
   В "Евгении Онегине" и "Повестях Белкина" Пушкин вел основную линию повествования, пользуясь речевыми особенностями придуманных им персонажей. Два несовместимых между собой рассказчика "Онегина" и шестеро повествователей с отчетливой индивидуальностью в "Повестях Белкина" создавали рабочее пространство для автора, позволили ему выстроить многоуровневый и многоголосный план повествования в обоих произведениях. Дальше все зависело от читателя, от его музыкального слуха и от его умения различить голоса персонажей, чтобы потом попытаться понять авторский замысел. В "Петербургских повестях". Гоголь решает свои задачи гораздо более скромными средствами, но достигает не менее поразительного результата.
  
   Автор и рассказчик в "Петербургских повестях". Пространство авторского маневра в "Шинели", равно как и во всех без исключения "Петербургских повестях", далеко не столь обширное и разнообразное, как у Пушкина, лежит между двумя аспектами повествования, известными еще по античной прозе. Речь идет о фабуле, если согласно русской "формальной школы" понимать под ней факты, сообщаемые автором, и сюжете, - тем, как эти факты излагаются рассказчиком в повествовании. Можно поступить с точностью "до наоборот", - сюжетом назвать факты, а фабулой, - то, как они изложены, суть от этого не изменится. Главное, что автор художественного произведения далеко не всегда тождественен рассказчику, и связка "автор - рассказчик" является ключевой для понимания того, как Николай Васильевич создает нужный ему художественный эффект в своих повестях. Примем заодно, что различия между рассказчиком и повествователем, равно как и разница между фабулой и сюжетом, чем-то схожи с отличиями столяра от плотника и не будем больше касаться вопросов терминологии и дефиниций, которые так часто менялись за последние двести лет.
   Сведения, сообщаемые автором в виде фактов, всегда следует принимать безоговорочно, и двоякому толкованию они не подлежат. Важно понимать, что сюжет у Гоголя, и не только у него, создается вымышленным персонажем - рассказчиком, который излагает факты без искажений, но неизбежно добавляет к ним что-то свое, вносит некий смысл, не обязательно соответствующий фактической стороне истории. Этот смысл формирует контекст произведения, который может как подчеркивать и усиливать авторскую трактовку событий, так и вступать с ней в явный или неявный конфликт, опять же по авторскому замыслу, затрудняя читателю понимание произведения и создавая желаемый автором художественный эффект "размытия". Иными словами, повествование, с которым знакомится читатель, - это всегда фактическая сторона событий вместе с субъективным дополнением к ней - комментарием от вымышленного рассказчика. Именно на этом пространстве строится авторская игра в "Петербургских повестях".
   Объединяющая идея "Петербургских повестей" - рассказчик как соавтор повествования. Рассказчик для каждой повести создается проекцией персонажа повествования со всеми его индивидуальными речевыми особенностями на автора, в целом нейтрального по отношению к происходящему. В качестве соавтора рассказчик своим языком пересказывает созданную автором фабулу, и тем самым определяет сюжетную линию. Кроме того, внося в повествование собственные субъективные оценки, рассказчик формирует контекст, который трансформирует авторский замысел. Субъективный контекст, созданный воображаемым соавтором, может как дополнять и усиливать основную авторскую идею (Невский проспект, Коляска), так и вступать с ней в конфликт, гасить ее, затрудняя читателю понимание произведения и создавая желаемый автором художественный эффект "размытия"(Шинель, Рим). Рассказчик не становится тождественным герою повествования, но выступает как его дополнение, наследуя язык, психологический профиль, даже душевные болезни (Нос, Портрет, Записки сумасшедшего). Меняя особенности речи, стиль и ритм повествования рассказчика автор может на небольшом материале создать проработанный портрет героя, избегая дидактики и прямых указаний читателю. Рассказчик как соавтор в повестях Гоголя - это художественный прием для воплощения авторского замысла, это продолжение идеи рассказчика-соавтора, впервые реализованной А.С.Пушкиным в романе "Евгений Онегин" и "Повестях Белкина".
  
   Подстрочные комментарии к "Петербургским повестям"
  
  Невский проспект
  
  Повесть состоит из четырех частей: вступления, двух не связанных между собой сюжетов и заключения. Вступление и заключение составляют взаимоисключающую пару, иллюстрация того, что рассказчик может предлагать противоположные по смыслу субъективные толкования одних и тех же событий и фактов, и служат обрамлением для сюжетных историй.
  
  Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица - красавица нашей столицы!
  Антитеза: "О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нем, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Все обман, все мечта, все не то, чем кажется... Он лжет во всякое время, этот Невский проспект..."
  
  ...и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самых магазинах.
  Антитеза: "Менее заглядывайте в окна магазинов: безделушки, в них выставленные, прекрасны, но пахнут страшным количеством ассигнаций."
  
  Здесь вы встретите разговаривающих о концерте или о погоде с необыкновенным благородством и чувством собственного достоинства.
  Антитеза: "Вы воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед строящеюся церковью, судят об архитектуре ее? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две вороны одна против другой."
  
  Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так нравятся многим гуляющим, ...
  Антитеза: "Но Боже вас сохрани заглядывать дамам под шляпки!".
  
  Два не связанных между собой сюжета с разными персонажами принадлежат к разным литературным жанрам, заметно отличаются по стилю повествования и имеют разных рассказчиков. Сюжетная линия художника Пискарева - это трагедия увлеченного человека, гибнущего от наркомании. Повествование фрагментарно, по большей части состоит из описания сна и наркотических галлюцинаций персонажа. История знакомства Пискарева с молодой женщиной содержит большое количество ярких эпитетов, идеализирующих прекрасную незнакомку. Язык Пискарева передает переживания героя и сообщает его восторг, восхищение и трепет перед ней. Стиль повествования меняется по ходу действия вместе с Пискаревым. Длинные предложения становятся короче и теряют описательную силу. Опиум убивает Пискарева - его язык беднеет, утрачивает образность, делается сумбурным и спутанным ближе к финалу.
  
  Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него.
  Взгляд художника на общий план. Пискарев в отдалении замечает игру света на пестром плаще.
  
  Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прелестнейший лоб осенен был прекрасными, как агат, волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки, тронутой тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грез. Всё, что остается от воспоминания о детстве, что дает мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампаде, - всё это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось в ее гармонических устах.
   При ближайшем рассмотрении он замечает огромное количество мельчайших подробностей во внешности незнакомки, которые немедленно формируют в его восприятии законченный художественный образ ошеломляющей красоты. Собственные воспоминания о детстве, о лучших минутах вдохновения гармонично соединились с его представлениями об этой женщине.
  
  Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз.
  Шедевр Гоголя в одном предложении. Созданный собственной фантазией образ прекрасной незнакомки повергает Пискарева в состояние катарсиса, острейшего переживания, остановившего время, перевернувшего восприятие масштабов и перспективы, контуров и форм, движения и покоя. Интересно отметить, что в картине мира художника Пискарева практически отсутствуют цвета, уже нет пестрого плаща. Пискарев оглушен настолько, что не замечает красок.
  
  ... но так странно и нагло посмотрела на Пискарева, что он опустил невольно свои глаза.
  Смена ритма и настроения в повествовании. Появляются подозрения, а вскоре за ними - жестокое прозрение.
  
  Он содрогнулся.
  Наивысшая точка повествования - предложение из двух слов коротко и безжалостно, после длинных и образных описаний оно звучит как выстрел. Пискарев понимает, что фантазии о прекрасной незнакомке завели его в притон. Бодрое и приподнятое вступление, перешедшее к рассказу о художнике могло бы в начале создать у читателя иллюзию романтически-возвышенного повествования о случайной встрече на Невском и дать надежду на ее счастливое завершение, но здесь повествование совершает полный разворот, радикально меняется его ритм, стиль и язык.
  
  Дверь отворилась, и вошел лакей в богатой ливрее.
  Сон Пискарева о незнакомке. Тема сна героя будет неоднократно встречаться в повестях. Отличие сна от галлюцинации и делирия заключается в реалистичном начале и постепенном аддитивном нагромождении разнообразных нелепостей, неловкостей и препятствий. Наиболее интенсивное и самое неприятное переживание всегда предшествует финалу или пробуждению. Такая особенность в изображении сна будет особенно важна в дальнейшем для повести "Коляска".
  
  Необыкновенная пестрота лиц привела его в совершенное замешательство; ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе.
  Фрагментарное и несколько отстраненное восприятие происходящего, уже ничего общего не имеющее с прежними переживаниями по поводу незнакомки. Появляется замешательство и некоторая тревога.
  
  Сверкающие дамские плечи и черные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы, эфирные ленты и толстый контрабас, выглядывавший из-за перил великолепных хоров, - всё было для него блистательно.
  Перечислены элементы приснившегося, плохо связанные с действительной реальностью: "воздушные летящие газы, эфирные ленты и толстый контрабас, выглядывавший из-за перил великолепных хоров".
  
  ... но один уже смиренный вид Пискарева, прислонившегося с боязнию к колонне, показывал, что он растерялся вовсе.
  Растет дискомфорт.
  
  Пискарев употребил все усилия, чтобы раздвинуть толпу и рассмотреть ее; но, к величайшей досаде, какая-то огромная голова с темными курчавыми волосами заслоняла ее беспрестанно; притом толпа его притиснула так, что он не смел податься вперед, не смел попятиться назад, опасаясь толкнуть каким-нибудь образом какого-нибудь тайного советника.
  Нагромождение препятствий.
  
  Творец Небесный, что это! На нем был сюртук и весь запачканный красками: спеша ехать, он позабыл даже переодеться в пристойное платье. Он покраснел до ушей и, потупив голову, хотел провалиться, но провалиться решительно было некуда: камер-юнкеры в блестящем костюме сдвинулись позади его совершенною стеною.
  К препятствиям присоединяется чувство неловкости от неподходящего костюма.
  
  Она села, грудь ее воздымалась под тонким дымом газа; рука ее (Создатель, какая чудесная рука!) упала на колени, сжала под собою ее воздушное платье, и платье под нею, казалось, стало дышать музыкою, и тонкий сиреневый цвет его еще виднее означил яркую белизну этой прекрасной руки.
  Появляется незнакомка, возвращается воздушная, цветная картинка, восторг и восхищение.
  
  ...но в это время подошел камергер с острыми и приятными замечаниями, с прекрасным завитым на голове хохлом.
  Очередное препятствие, на этот раз несколько комического свойства. Камергер - придворный высокого ранга, которому соответствует четвертый класс гражданского чина. Хохол на голове - признак принадлежности к национальному бандформированию на окраине государства. Камергер с завитым на голове хохлом мог явиться только во сне.
  
  Она умоляющим взглядом посмотрела на Пискарева и дала знак остаться на своем месте и ожидать ее прихода, но в припадке нетерпения он не в силах был слушать никаких приказаний даже из ее уст. Он отправился вслед за нею; но толпа разделила их. Он уже не видел сиреневого платья; с беспокойством проходил он из комнаты в комнату и толкал без милосердия всех встречных...
  Ее опять уводят, снова возникают препятствия, растет беспокойство и нетерпение, тухнут краски.
  
  Он перебежал в другую комнату - и там нет ее. В третью - тоже нет. "Где же она? дайте ее мне! ... Беспокойный, утомленный, он прижался к углу и смотрел на толпу; но напряженные глаза его начали ему представлять всё в каком-то неясном виде. Наконец ему начали явственно показываться стены его комнаты.
  Пробуждение с беспокойством и усталостью.
  
  Досадный свет неприятным своим тусклым сиянием глядел в его окна. Комната в таком сером, таком мутном беспорядке... О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?
  Мотив бегства от действительности в мир мечты и прекрасных фантазий.
  
  Наконец она явилась! ее головка и локоны... она глядит... О, как ненадолго! Опять туман, опять какое-то глупое сновидение. ...Наконец сновидения сделались его жизнию, и с этого времени вся жизнь его приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне.
  Отрывочное, сумбурное описание незнакомки в фантазиях, состояние Пискарева уже нельзя считать нормальным, грань между сном и явью стирается.
  
  ... взгляд его был вовсе без всякого значения, природная рассеянность, наконец, развилась и властительно изгоняла на лице его все чувства, все движения.
  Пискарев уже полностью опустошен, хотя тема опиума еще не появилась в повести.
  
  Он слышал, что есть средство восстановить сон - для этого нужно принять только опиум. Но где достать этого опиума? Он вспомнил про одного персиянина, содержавшего магазин шалей, который всегда почти, когда ни встречал его, просил нарисовать ему красавицу. Он решился отправиться к нему, предполагая, что у него, без сомнения, есть этот опиум.
  По некоторым косвенным признакам можно предположить, что еще до встречи с незнакомкой на Невском Пискарев страдал от опиумной зависимости. Его лихорадочные мысли о том, где можно достать опиум типичны для хронического наркомана.
  
  Боже, какая радость! Она! опять она! но уже совершенно в другом виде. О, как хорошо сидит она у окна деревенского светлого домика!
  Опиумная галлюцинация, видение с незнакомкой. Важно отметить, что его восхищение ею лишилось глубины и интенсивности, это уже не катарсис и потрясение. Предложения становятся короткими, личного в них существенно меньше, достоинства красавицы перечисляются, но не переживаются с прежней силой. Нет ослепления ею, образ незнакомки мельчает и заметно блекнет.
  
  Ни о чем он не думал, даже почти ничего не ел и с нетерпением, со страстию любовника ожидал вечера и желанного видения.
  Пискарев перестает заботится о себе, он теряет интерес к реальной жизни, употребление опиума становится ежедневным. Критическое отношение к происходящему отсутствует.
  
  Из всех сновидений одно было радостнее для него всех: ему представилась его мастерская, он так был весел, с таким наслаждением сидел с палитрою в руках! И она тут же. Она была уже его женою.
  Одна из последних галлюцинаций. Райское наслаждение называется, но не описывается. Предложения короткие, эпитетов немного.
  
  ...он подошел к зеркалу и испугался сам впалых щек и бледности своего лица.
  Описание внешности хронического наркомана на опиоидах.
  
  Никто не мог знать, ночевал он где-нибудь или нет; на другой только день каким-то глупым инстинктом зашел он на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрепанными волосами, с признаками безумия на лице.
  Описание пунктиром и несколькими штрихами бедственного состояния и безумия Пискарева. Эпитеты: глупый, ужасный, растрепанный.
  
  По судорожно раскинутым рукам и по страшно искаженному виду можно было заключить, что рука его была неверна и что он долго еще мучился, прежде нежели грешная душа его оставила тело.
  Самоубийство как закономерный финал сюжета.
  
  Даже поручик Пирогов не пришел посмотреть на труп несчастного бедняка, которому он при жизни оказывал свое высокое покровительство. Впрочем, ему было вовсе не до того: он был занят чрезвычайным происшествием.
  Еще одно указание на хроническую наркоманию Пискарева. Ухлестывания Пирогова за женой Шиллера продолжались несколько недель, то есть, от встречи Пискарева с незнакомкой на Невском до его смерти прошло не так уж много времени, поскольку сюжет Пирогова тогда еще не подошел к своему финалу.
  
  История поручика Пирогова - это фарс и пародия, анекдот в прежнем смысле, неглубокая комедия на внешних комических эффектах, изложенная легкомысленным языком персонажа-рассказчика, не склонного к переживаниям и рефлексии. Пирогов начинает преследования и ухаживания за женой жестянщика Шиллера. Муж и его дружки застают Пирогова врасплох и кастрируют его. Пирогов некоторое время переживает, но потом утешается тем, что ему теперь ничто не мешает хорошо танцевать. В истории нет внутренней динамики, язык персонажа-рассказчика не претерпевает изменений.
  
  Он превосходно декламировал стихи из "Димитрия Донского" и "Горе от ума" и имел особенное искусство пускать из трубки дым кольцами так удачно, что вдруг мог нанизать их около десяти одно на другое. Умел очень приятно рассказать анекдот о том, что пушка сама по себе, а единорог сам по себе. Впрочем, оно несколько трудно перечесть все таланты, которыми судьба наградила Пирогова.
  Поручик был поверхностный, довольно пустой человек.
  
  Он был очень доволен своим чином, в который был произведен недавно, ...
  Отличался самодовольством.
  
  Итак, Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени до времени занимая ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто и какими-то неясными звуками.
  История Пирогова интересна как обратная по сюжетным ходам с историей художника Пискарева.
  
  Он было на минуту задумался, но, следуя русскому правилу, решился идти вперед....
  Пирогов - полная противоположность Пискареву.
  
  Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности.
  Появляется тема повести "Нос", и, разумеется, иронически обыгрываются распространенные фамилии известных немецких писателей.
  
  Впрочем, жена Шиллера, при всей глупости, была всегда верна своей обязанности, и потому Пирогову довольно трудно было успеть в смелом своем предприятии; но с победою препятствий всегда соединяется наслаждение, и блондинка становилась для него интереснее день ото дня.
  Ход мыслей Пирогова, который объясняет его мотивацию: "но с победою препятствий всегда соединяется наслаждение". У рассказчика-Пирогова довольно скудный язык с архаическими оборотами речи и инверсией, присутствует дидактика, прямые указания читателю.
  
  Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из "Северной пчелы" и вышел уже не в столь гневном положении.
  Ирония автора подготавливает развязку.
  
   Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров.
   Намёк на утрату пола и успехи в танцах, которым раньше что-то мешало.
  
  Дивно устроен свет наш! - думал я, идя третьего дня по Невскому проспекту и приводя на память эти два происшествия.
  В тексте присутствуют два авторских отступления, завершающих каждую из сюжетных линий.
  
  
  
  Нос
  
  "Нос" вводит тему психиатрии и симптомов душевной болезни как фактора, влияющего на стиль изложения соавтора-рассказчика. Описание симптомов болезни не следует рассматривать в качестве авторского замысла. Болезнь и связанные с нею девиации интересны только как часть личности рассказчика. Рассказчик, страдающий душевной болезнью оказывает сильное влияние на фабулу и создает яркий, окрашенный разнообразными эмоциями сюжет.
  В качестве рассказчика в повести "Нос" выступает проекция майора Ковалева, страдающего довольно редким отклонением психики - диссоциативным расстройством с раздвоением личности, возможно, шизофренией с деперсонализацией. В этом состоянии человек начинает воспринимать происходящее с ним так, будто это происходит с кем-то посторонним. Форма изложения в повествовании - высокоорганизованный, логически связный делирий или бред, определяемый в психиатрии как расстройство мышления с возникновением болезненных представлений, рассуждений и выводов, в которых больной полностью и непоколебимо убеждён и которые не поддаются коррекции.
  
  Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру.
  Убедившись, что носа нет и что он не спит, Ковалев первым делом решает обратиться в полицию. Он не пытается понять, что случилось, трезво оценить ситуацию и соотнести ее со здравым смыслом. Критическое отношение к событию у рассказчика отсутствует. Пропажу носа он твердо воспринимает как проявление внешнего преступного замысла, и отсюда первое желание персонажа ехать в полицию. Мыслей о враче у него не возникает, поскольку достоверность происходящего и собственное психическое здоровье под сомнение не ставятся.
  
  Ковалев был кавказский коллежский асессор.
  Коллежский асессор соответствовал чину VIII класса, для получения которого требовалась длительная выслуга лет, высшее образование или сдача специального экзамена. В период Кавказской войны для привлечения чиновников была введена практика ускоренного производства в коллежские асессоры без выполнения формальных требований. Получивших таким образом чин молодых карьеристов в обществе шутливо называли "кавказскими асессорами". Коллежские асессоры любили называть себя майорами, так как военные чины были престижнее гражданских.
  
  Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, всё переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа как в лихорадке.
  Опять никаких сомнений в достоверности происходящего, которое переживается как действительное событие и находит глубокий эмоциональный отклик в Ковалеве: ужас, изумление, дрожь от возбуждения, потрясение.
  
  Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, - был в мундире!
  Ковалев не ставит под сомнение, что его нос существует отдельно, невероятным ему кажется только то, что нос облачен в мундир.
  
  Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа;
  Имеется в виду провалившийся нос как один из симптомов запущенного сифилиса. В XIX веке болезнь распространялась преимущественно через еду, в деревнях - через молоко и бытовые контакты.
  
  ... имея в виду получить губернаторское место,... притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый государь... (При этом майор Ковалев пожал плечами)... Извините... если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести... вы сами можете понять..."
  Сумбурная, несвязная речь Ковалева вызвана, видимо, не только робостью перед мундиром собеседника, мысли Ковалева сами по себе не отличались стройностью.
  
  В его положении следовало ему прежде всего отнестись в Управу благочиния, не потому что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором нос объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов носа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного,... Наконец, казалось, само небо вразумило его. Он решился отнестись прямо в газетную экспедицию и заблаговременно сделать публикацию с обстоятельным описанием всех качеств,...
  Логически безупречные рассуждения содержат фундаментальный изъян - существование носа отдельно не только не подвергается сомнению, но сам нос наделяется нравственными, человеческими качествами. Его отсутствие на надлежащем месте Ковалев расценивает как сознательное нарушение носом неких священных принципов. Происходящему он дает морально-этическую оценку, что привносит элемент абсурда. Решение обратиться в газетную редакцию чтобы рассказать о случившемся представляется Ковалеву мудрым и оправданным, абсурдность этого шага для него совершенно неочевидна.
  
  ...он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу,...
  Потерпев неудачу в газете, Ковалев снова надеется получить помощь в полиции. Собственное психическое здоровье им под вопрос не ставится.
  
  Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду.
  Сомнения в адекватности собственного восприятия происходящего возникают только сейчас, но и теперь объяснение заключается во внешнем воздействии алкоголя, а не связывается с внутренними причинами проблем со своим здоровьем.
  
  Майор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери.
  В психиатрии подобное объяснение происходящего больным принято называть бредом отношения - настойчивой попыткой связать собственные переживания с произвольным и злонамеренным воздействием неких посторонних факторов, например, умыслом других лиц.
  
  Он кликнул Ивана и послал его за доктором,
  Ковалев посылает за врачом вовсе не для освидетельствования собственного психического здоровья, его желание видеть нос на своем месте является продолжением бреда.
  
  "Нет", говорил Ковалев, прочитавши письмо. "Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлении."
  Аргументированные, связные рассуждения, но без попыток критического анализа происходящего вполне могут встречаться при психозах.
  
  Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений.... Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить дам, у которых запас в то время совершенно истощился.
  Сатира Гоголя. Проецируя бред Ковалева на социальные отношения и темы бесед на раутах, рассказчик окрашивает абсурдом реальную действительность.
  
  Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь на своем месте, то есть именно между двух щек маиора Ковалева. Это случилось уже апреля 7 числа.
  Рассказчик полностью разделяет оценки Ковалева о происходящем.
  
  В это время выглянул в дверь цырюльник Иван Яковлевич; но так боязливо, как кошка, которую только-что высекли за кражу сала.
  Рассказчик передает оценочное отношение Ковалева к цирюльнику.
  
  И после того маиора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам и даже остановившегося один раз перед лавочкой в Гостином дворе и покупавшего какую-то орденскую ленточку, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена.
  Приподнятое, легкое настроение Ковалева после пережитого неприятного приключения, связанного с переживаниями.
  
  
  
  Портрет
  
  Сквозная тема повести "Портрет" - влияние гипноза и внушения, гипнотическое сознание, внушенная реальность. Повесть состоит из двух сюжетно не связанных между собой частей. Объединяющей для них является идея профанации искусства. В первой части художник Чартков подпадает под воздействие портрета огромной художественной силы, и во время гипнотического видения переживает трагическую судьбу талантливого художника, соблазнившегося успехом и легкими деньгами. Внутренняя динамика первой части повести "Портрет" прямо противоположна тому, что происходит в повести "Шинель". Невзрачный чиновник Акакий Акакиевич сумел превратить рутинное переписывание бумаг в искусство каллиграфии, а талантливый художник Чартков превращает искусство живописи в рутину. Оба героя гибнут от соблазна - Акакий Акакиевич от увлечения шинелью, а Чартков в гипнотическом видении - от профанации своего искусства.
  Вторая часть повести - пародийная. Рассказчик отвлекает внимание присутствующих на аукционе ярким повествованием с занимательными и захватывающими поворотами сюжета, рассчитаным на невзыскательную аудиторию, а его сообщник в это время крадет ценную картину. Профанация литературы позволила злоумышленникам совершить преступление.
  
  Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была верна однакож своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло.
  Рассуждения рассказчика словами художника Чарткова о профанации искусства. Резкие оценки Чарткова важны для понимания внутренней динамики повести - у Чарткова высокие требования к себе и своей профессии, он не приемлет идею компромисса ради выгоды и для потакания низким вкусам публики. Легкость, с которой сам Чартков вскоре идет на компромиссы, сделавшись модным художником, могла бы насторожить читателя, поскольку выглядит после этого монолога неестественно и неожиданно.
  
  Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза.
  Первое упоминание о великолепном портрете. Дважды использованы словосочетание "сила кисти" и глагол "глядели", дважды упомянуты глаза портрета. Эпитеты "необыкновенный", "странный".
  
  Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: "глядит, глядит", и попятилась назад.
  Эффект повторяется в следующем предложении.
  
  Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.
  Портрет обладает большой силой воздействия на зрителя. Эпитеты "неприятный", "непонятный".
  
  И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между-тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-по-малу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом,...
  Описание передает профессиональный взгляд художника Чарткова. Чартков был наделен способностью видеть краски, свет и игру теней на предметах, не прилагая к этому усилий. Вероятно, у него действительно настоящий талант к живописи.
  
  Парень назывался Никитою, и проводил всё время за воротами, когда барина не было дома. Никита долго силился попасть ключем в замочную дырку, вовсе незаметную по причине темноты.
  Эпизод передан глазами Чарткова, ему не приходит в голову, что его слуга попросту пьян. Кроме того, Чартков не высказывает неудовольствия тем, что ему пришлось ждать Никиту. Вероятно, мысли художника заняты другим.
  
  Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. "Смотри, брат", говорил ему не раз его профессор: "у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь полюбится - ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе ни по чем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец....
  В повествовании неожиданно зазвучал голос другого рассказчика, с характерным собственным строем речи и лексиконом - присутствует инверсия в предложениях, архаические и простонародные слова: "кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. "Смотри, брат", говорил ему не раз его профессор: "у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь". По всей видимости, тут звучит речь наставника Чарткова в живописи, профессора, пробившегося из самых низов благодаря своему таланту. "Внушение" опытного профессора легло в основу гипнотического видения, переживаемого в дальнейшем Чартковым.
  
  ... повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило и глаза взглянули на него так, что он наконец вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: глядит, глядит человеческими глазами!
  Третье упоминание огромной силы воздействия портрета.
  
  Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда.
  Четвертое упоминание глаз портрета и второе - разрушения гармонии.
  
  ... только ему сделалось вдруг, неизвестно отчего, страшно сидеть одному в комнате. Он тихо отошел от портрета, отворотился в другую сторону и старался не глядеть на него, а между тем глаз невольно сам собою, косясь, окидывал его.
  Очередное указание на огромную силу воздействия портрета - нагнетается страх, неприятные переживания.
  
  Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него. Полный тягостного чувства, он решился встать с постели, схватил простыню и, приблизясь к портрету, закутал его всего.
  "...не хотели ни на что другое глядеть, как только на него" - здесь начинается описание подавляющего гипнотического воздействия портрета.
  
  Но наконец уже в самом деле ... он видит, видит ясно: простыни уже нет ... портрет открыт весь и глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, глядит просто к нему во внутрь... У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам...
  Начиная с этих слов и до конца всей первой части следует описание гипнотического видения, испытываемого Чартковым под действием портрета.
  
  Чартков силился вскрикнуть и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движенье - не движутся члены.
  Гипноз сопровождается нарушением способности говорить и двигаться. Важно отметить еще и другие различия в описании обычного сна (повести "Коляска", "Невский проспект") от гипнотического видения или внушенной реальности. Сон начинается с вполне естественных, реалистических переживаний и сопровождается постепенным нагромождением препятствий с последующим усилением чувства неловкости. Наиболее интенсивное переживание предшествует пробуждению. Гипнотическое видение, равно как галлюцинация или бред начинаются с невозможного или невероятного явления, в то время как эмоциональная составляющая переживания изменяется мало. Видения Чарткова с неоднократными ложными пробуждениями соответствуют гипнотической реальности, а не сну. Погружение в гипноз произошло от "внушения" профессора и под воздействием портрета, вызвавшего интенсивные переживания художника.
  
  Свет месяца озарял комнату, заставляя выступать из темных углов ее, где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постеле, а стоит на ногах прямо перед портретом.
  Окружающая действительность в состоянии гипноза воспринимается фрагментарно, ориентация в пространстве утрачена.
  
  И видит он: это уже не сон; черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать ... с воплем отчаянья отскочил он и проснулся.
  Многочисленные "пробуждения" не должны вводить читателя в заблуждение. Гипнотическое видение не прекращается очередным "пробуждением", оно продолжается до самого финала повествования.
  
  Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было. Биение сердца было сильно, почти страшно; тягость в груди невыносимая. Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться, как будто бы под нею барахтались руки и силились ее сбросить.
  Видение продолжается, переживания эмоционально окрашены - Чартков испытывает сильное волнение, страх.
  
  Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснить, что это с ним делается: давленье ли кошмара или домового, бред ли горячки, или живое виденье.
  Гипнотическое сознание не похоже на сон, кошмар или горячку, восприятие окружающего неадекватно, Чартков возбужден и не может объяснить происходящее.
  
  При всем том он всё-таки не мог совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности.
  Чартков испытывает сомнения в адекватности того, что ему виделось, однако не может представить себе исчерпывающего объяснения.
  
  ... даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье.
  Чартков понимает, что привидевшееся непохоже на сон или помутнение сознания, возникает предположение о некоем видении, однако, причину и суть его Чартков объяснить не может. Следует отметить, что восприятие Чартковым происходящего во время видения и до него существенно отличаются. До момента погружения в гипноз Чартков без усилий замечал игру красок, света и теней на окружающих предметах. Описание его видения сосредоточено на субъективных переживаниях - сердцебиение, тяжесть в груди, страх и ужас то происходящего. Фрагментарное, отчасти спутанное сознание с потерей ориентировки в пространстве при бедности эпитетов, красок и света соответствуют восприятию происходящего Чартковым под действием гипноза и передано рассказчиком.
  
  "Никак деньги зазвенели", сказал квартальный, услышавший стук чего-то упавшего на пол...
  В повествовании зазвучала тема денег и соблазна легкой жизни.
  
  В нем были червонцы, все до одного новые, жаркие как огонь. Почти обезумев, сидел он за золотою кучею, всё еще спрашивая себя, не во сне ли всё это.
  Продолжение темы денег, соблазна и неадекватности происходящего от тяжелых и больших золотых монет, внезапно и неправдоподобно вывалившихся из какого-то тайника в раме портрета.
  
  И как взглянул он еще раз на золото, не то заговорили в нем 22 года и горячая юность. Теперь в его власти было всё то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки.
  Соблазн проявляет себя в полную силу.
  
  Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград. Портрет произвел по городу шум.
  Сумев польстить заказчицам, даже не ставя себе такой цели, Чартков получает признание у широкой публики.
  
  О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: ... что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой, и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
  Вертикальная связка с написанным ранее - Чартков высказывает взгляды, диаметрально противоположные прежним: "но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?"
  
  Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти.
  Чартков становится халтурщиком. Внутренняя динамика повести "Портрет" прямо противоположна тому, что происходит в повести "Шинель". Невзрачный чиновник Акакий Акакиевич сумел превратить рутинное переписывание бумаг в искусство каллиграфии, а талантливый художник Чартков превращает искусство живописи в рутину. Оба героя гибнут от соблазна - Акакий Акакиевич от увлечения шинелью, а Чартков в гипнотическом видении - от профанации своего искусства.
  
  Это был стройный человек, лет тридцати пяти, с длинными черными кудрями. Приятное лицо, исполненное какой-то светлой беззаботности, показывало душу, чуждую всех томящих светских потрясений; в наряде его не было никаких притязаний на моду: всё показывало в нем артиста.
  Описание внешности рассказчика второй части приведено здесь по второй редакции, опубликованной в 1842 году. Интересно, что в первой редакции из сборника "Арабески", увидевшей свет в 1835 году, его внешность описывается совсем по-другому: "Внимание их прервало внезапное восклицание одного, уже несколько пожилых лет посетителя". Сопоставив дату выхода в свет второй редакции и год рождения автора - 1809 год, а также принимая во внимание его внешность, известную многим по портретам, можно достаточно уверенно предположить, что в качестве рассказчика пародийной второй части повести выступает сам Николай Васильевич.
  
  В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного рассказчика, по мере того, как рассказ его становился занимательней.
  Рассказ отвлекает внимание присутствующих.
  
  Но, к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: "украден". Кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлеченных рассказом.
  Портрет исчез.
  
  И долго все присутствовавшие оставались в недоумении, не зная, действительно ли они видели эти необыкновенные глаза, или это была просто мечта, представшая только на миг глазам их, утружденным долгим рассматриванием старинных картин.
  В последний раз появляется тема внушения.
  
  
  Шинель
  
  "Шинель" - интересный пример того, как сильно контекст произведения влияет на трактовку его основной идеи. Представление о ничтожности Акакия Акакиевича создано исключительно средствами контекста, который направляет восприятие читателя в ложное русло - косвенными и субъективными оценками в повествовании, насмешливой интонацией рассказчика, презрительным отношением к Башмачкину других персонажей, наконец, нелепыми ситуациями, в которые попадает главный герой. Вместе с тем, основная идея о Башмачкине как мастере каллиграфии, выраженная в нескольких ключевых предложениях приглушенно и скрыто, не привлекает внимания и ее восприятие на фоне яркого, но ложного контекста требует от читателя значительных усилий.
  
  Полностью комментарий к "Шинели" можно прочитать здесь:
  http://samlib.ru/a/alekseew_i_w/shinel2.shtml
  
  
  
  Записки сумасшедшего
  
  Повесть "Записки сумасшедшего", равно как и повесть "Портрет" (обе - 1835), является парной к повести "Шинель" (1842). Несмотря на очевидное внешнее сходство в биографии героев - Башмачкин и Поприщев чиновники невысокого ранга в департаментах, внутренняя динамика "Записок" обратна тому, что происходит в "Шинели". Башмачкин сумел достичь настоящего мастерства в своей профессии - каллиграфии, но погибает, увлекшись шинелью, в то время как ничтожный чиновник Аксентий Иванович Поприщев достигает мнимого величия, став королем Испании в своем больном воображении, и пребывает в этом состоянии при реальном бедственном положении. Повесть "Шинель" содержит многочисленные отсылки к тексту "Записок". В некоторых ранних критических отзывах ярлык "маленького человека" вешался не только на Башмачкина, но и на Поприщева. "Записки сумасшедшего", написанные за несколько лет до "Шинели" можно рассматривать как отправную точку для анализа образа Акакия Акакиевича. Хотя оба персонажа - малозначимые чиновники в департаментах, разница между ними колоссальная. При том, что оба героя не вполне вписываются в реальность, Башмачкин, при всех многочисленных указаниях рассказчика на его ущербность, наделен мастерством каллиграфии, он профессионал, в отличии от ничтожного Поприщева. Профессионализм и перфекционизм Башмачкина не позволяют рассматривать Акакия Акакиевича в качестве "маленького человека". Идея Башмачкина, которую Гоголь сделал не столь грубой и далеко не такой однозначной, вероятно, является развитием дополненного и исправленного образа Поприщева.
  
  Он уже давно мне говорит: "Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера".
  "Шинель": Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме.
  
  Я не понимаю выгод служить в департаменте. Никаких совершенно ресурсов.
  "Шинель": Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, - нет, он служил с любовью.
  
  На улицах не было никого; одни только бабы, накрывшись полами платья, да русские купцы под зонтиками, да курьеры попадались мне на глаза. Из благородных только наш брат чиновник попался мне. Я увидел его на перекрестке. Я, как увидел его, тотчас сказал себе: "Эге! нет, голубчик, ты не в департамент идешь, ты спешишь вон за тою, что бежит впереди, и глядишь на ее ножки".
  "Шинель": Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, ...
  
  Она не узнала меня, да и я сам нарочно старался закутаться как можно более, потому что на мне была шинель очень запачканная и притом старого фасона.
  "Шинель": Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом.
  
  Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывает иногда; но их писание большею частью механическое: ни запятых, ни точек, ни слога.
  "Шинель": Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир.... Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало.
  
  Дома большею частию лежал на кровати. Потом переписал очень хорошие стишки: "Душеньки часок не видя, Думал, год уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал". Должно быть, Пушкина сочинение.
  "Шинель": ... вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.
  
  Ввечеру, закутавшись в шинель, ходил к подъезду ее превосходительства и поджидал долго, не выйдет ли сесть в карету, чтобы посмотреть еще разик, - но нет, не выходила.
  "Шинель": Акакий Акакиевич глядел на всё это, как на новость. Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу.
  
  Я разве из каких-нибудь разночинцев, из портных или из унтер-офицерских детей? Я дворянин.
  "Шинель": Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина,...
  
  Что ж ты себе забрал в голову, что, кроме тебя, уже нет вовсе порядочного человека? Дай-ка мне ручевский фрак, сшитый по моде, да повяжи я себе такой же, как ты, галстук, - тебе тогда не стать мне и в подметки.
  "Шинель": Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.
  
  Был еще какой-то водевиль с забавными стишками на стряпчих, особенно на одного коллежского регистратора, весьма вольно написанные, так что я дивился, как пропустила цензура, ...
  Речь не идет о коллежском регистраторе Хлестакове. "Записки сумасшедшего" были впервые опубликованы в 1835 году, а работу над "Ревизором" Гоголь начал год спустя.
  
  Очень забавные пьесы пишут нынче сочинители. Я люблю бывать в театре.
  "Шинель": ... даже тогда, когда всё стремится развлечься, - Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере.
  
  Я думал несколько раз завести разговор с его превосходительством, только, черт возьми, никак не слушается язык: скажешь только, холодно или тепло на дворе, а больше решительно ничего не выговоришь.
  "Шинель": Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.
  
  Желал бы я сам сделаться генералом: не для того, чтобы получить руку и прочее, нет, хотел бы быть генералом для того только, чтобы увидеть, как они будут увиваться и делать все эти разные придворные штуки и экивоки, и потом сказать им, что я плюю на вас обоих.
  "Шинель": Так что, наконец, Акакий Акакиевич раз в жизни захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного, что они не смеют его не допустить, что он пришел из департамента за казенным делом, а что вот как он на них пожалуется, так вот тогда они увидят.
  
  Вдруг, например, я вхожу в генеральском мундире: у меня и на правом плече эполета и на левом плече эполета, через плечо голубая лента - что? как тогда запоет красавица моя? что скажет и сам папа , директор наш?
  "Шинель": Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. ... И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор.
  
  Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?
  "Шинель": Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.
  
  Я было уже совсем хотел идти в департамент, но разные причины и размышления меня удержали. ... В департамент не ходил... Черт с ним!
  "Шинель": Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни).
  
  Нет, приятели, теперь не заманите меня; я не стану переписывать гадких бумаг ваших!
  "Шинель": Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, ... . И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее.
  
  Сегодня приходил наш экзекутор с тем, чтобы я шел в департамент, что уже более трех недель как я не хожу на должность.
  "Шинель": ... Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует;
  
  Начальник отделения думал, что я ему поклонюсь и стану извиняться, но я посмотрел на него равнодушно, не слишком гневно и не слишком благосклонно, и сел на свое место, как будто никого не замечая.
  "Шинель": Акакий Акакиевич уже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и, как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлением даже чаще, чем в другое время, частиц "того",...
  
  Что за директор! чтобы я встал перед ним - никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки.
  "Шинель": Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим.
  
  Хотя бы какую-нибудь достать мантию. Я хотел было заказать портному, но это совершенные ослы, притом же они совсем небрегут своею работою, ударились в аферу и большею частию мостят камни на улице.
  "Шинель": Петрович вышел вслед за ним и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель и потом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо.
  
  
  
  Коляска
  
  В повести "Коляска" рассказчик проводит читателя через полный спектр комического и смешного, поэтому короткая повесть требует внимания к быстрой перемене стилей повествования и настроения рассказчика. Повесть начинается с реалистического описания уездного города, выполненного с некоторой долей иронии, продолжается сатирическими и утрированно-карикатурными картинами быта главного персонажа, а заканчивается фантасмагорией и гротеском. Развитие сюжета связано с нагромождением препятствий и несуразностей, через которые проходит главный герой - отставной кавалерист Чертокуцкий. Кульминация с наиболее сильным переживанием неловкости приходится на финал. Подобное построение повествования может соответствовать описанию алкогольного сна главного героя. В повествовании можно точно определить момент отключения сознания напившегося Чертокуцкого.
  
  Глина на них обвалилась от дождя, и стены вместо белых сделались пегими; крыши большею частию крыты тростником, как обыкновенно бывает в южных городах наших; садики, для лучшего вида, городничий давно приказал вырубить.
  Абсолютно реалистическое, детализированное описание захолустного провинциального городка.
  
  Деревянный плетень между домами весь был усеян висевшими на солнце солдатскими фуражками; серая шинель торчала непременно где-нибудь на воротах; в переулках попадались солдаты с такими жесткими усами, как сапожные щетки. Усы эти были видны во всех местах. Соберутся ли на рынке с ковшиками мещанки, из-за плеч их, верно, выглядывают усы.
  Выглядывающие усы использованы для перехода от реалистического описания к комическому.
  
  Он служил прежде в одном из кавалерийских полков и был один из числа значительных и видных офицеров. По крайней мере его видали на многих балах и собраниях, где только кочевал их полк; впрочем, об этом можно спросить у девиц Тамбовской и Симбирской губерний.
  Карикатурное описание привычек Чертокуцкого.
  
  Двести же душ вместе с двумястами его собственных были заложены в ломбард для каких-то коммерческих оборотов. Словом, он был помещик как следует... Изрядный помещик.
  Карикатурность переходит в сатиру.
  
  Когда я служил, то у меня в ящики помещалось десять бутылок рому и двадцать фунтов табаку; кроме того, со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как, с позволения сказать, солитер, а в карманы можно целого быка поместить.
  Сатира превращается в фантасмагорию - нагромождение невероятных картин.
  
  Чертокуцкий после этого хотел немедленно отправиться домой, чтобы заблаговременно приготовить всё к принятию гостей к завтрашнему обеду; он взял уже было и шляпу в руки, но как-то так странно случилось, что он остался еще на несколько времени.
  Странные, непоследовательные действия главного героя, вероятно, уже во сне.
  
  Чертокуцкий долго не знал, садиться или не садиться ему за вист. Но как господа офицеры начали приглашать, то ему показалось очень несогласно с правилами общежития отказаться.
  Герой испытывает некоторое чувство неловкости и совершает вынужденные действия.
  
  Один чрезвычайно толстый помещик с короткими руками, несколько похожими на два выросшие картофеля, слушал с необыкновенно сладкою миною и только по временам силился запустить коротенькую свою руку за широкую спину, чтобы вытащить оттуда табакерку.
  Карикатурность внешности помещика дополняется его абсурдными действиями.
  
  Один помещик, служивший еще в кампанию 1812 года, рассказал такую баталию, какой никогда не было, и потом, совершенно неизвестно по каким причинам, взял пробку из графина и воткнул ее в пирожное.
  Нарастает степень абсурдности происходящего.
  
  Чертокуцкий очень помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в положении человека, у которого нет в кармане носового платка.
  Выигрыш, который невозможно ощутить физически - крайне типично для сновидения.
  
  - Генерал? А, так он уже едет? Да что же это, черт возьми, меня никто не разбудил? А обед, что ж обед, всё ли там как следует готово?
  Замешательство и растерянность, которые приближают кульминацию.
  
  Чертокуцкий, вытаращив глаза, минуту лежал на постеле как громом пораженный. Наконец вскочил он в одной рубашке с постели, позабывши, что это вовсе неприлично.
  Попытка преодолеть неловкость еще более неловкими действиями, которые усугубляют ситуацию. Такое развитие сюжета весьма характерно для сновидения.
  
  Сказавши это, он схватил наскоро халат и побежал спрятаться в экипажный сарай, полагая там положение свое совершенно безопасным.
  Чувство неловкости усиливается от того, что герой не одет приличным образом. Частый мотив сновидений.
  
  "А вот это будет лучше", - мелькнуло в его голове, и он в одну минуту отбросил ступени близ стоявшей коляски, вскочил туда, закрыл за собою дверцы, для большей безопасности закрылся фартуком и кожею и притих совершенно, согнувшись в своем халате.
  Последовательность действий Чертокуцкого невероятна для человека в обычном состоянии здравого рассудка.
  
  И глазам офицеров предстал Чертокуцкий, сидящий в халате и согнувшийся необыкновенным образом.
  Финал-кульминация с наиболее сильными переживаниями неловкости. Интересно, что в повести отсутствует развязка - рассказчик освобождает читателя от дальнейших переживаний Чертокуцкого, что соответствует пробуждению героя с чувством облегчения, что был всего лишь сон.
  
  
  
  Рим (Отрывки).
  
  Повесть представляет собой отсылку к "Евгению Онегину" и провокацию от первого до последнего слова. Мишень провокации - невнимательные читатели. В повести снова пародийно обыгрывается тема профанации литературы. Рассказчик целиком и без каких-либо изменений заимствует фабулу из первых глав "Евгения Онегина". Молодой аристократ живет в одной из европейских столиц, проводя время в свое удовольствие. Такое занятие ему наскучивает и он начинает испытывать хандру. Тут приходит известие о смерти дяди и герой отправляется принимать наследство. Он производит некоторые реформы в управлении доставшемся ему имуществом и встречает девушку Аннунциату, которая, по намекам рассказчика, скоро станет одним из главных действующих лиц повествования.
  
   Еще лучше любил он оглянуть эти поля с террасы которой-нибудь из вилл Фраскати или Альбано, в часы захождения солнца. Тогда они казались необозримым морем, сиявшим и возносившимся из темных перил террасы; отлогости и линии исчезали в обнявшем их свете. Сначала они еще казались зеленоватыми, и по ним еще виднелись там и там разбросанные гробницы и арки, потом они сквозили уже светлой желтизною в радужных оттенках света, едва выказывая древние остатки, и, наконец, становились пурпурней и пурпурней, поглощая в себе и самый безмерный купол и сливаясь в один густой малиновый цвет, и одна только сверкающая вдали золотая полоса моря отделяла их от пурпурного, так же как и они, горизонта.
   Рассказчик отвлекает внимание читателя от фабулы, пользуясь приемом Пушкина - рисует яркую, цветную картинку. Здесь он явно не скупится на краски.
  
  
  Хельсинки - Весилахти
   24 июля 2017

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"