Аннотация: Рассказ о тяге человека к смерти. Насчёт стилистики - знаю. Что криво - знаю. Постепенно редактируется. Сейчас выложена вторая редакция.
Есть люди, влюблённые в жизнь, видящие красоту мира. Есть люди, принимающие невзгоды и твёрдо их переносящие. Я же ненавидел жизнь. Так уж получилось. И я не был одним из тех, кто умел стойко терпеть хроническое невезение. Мало что могло удивить меня или порадовать. Ещё меньшее количество вещей и событий могло вдохновить меня на что-то прекрасное. Я разлагался морально, сколько помню себя. И вместе с этим постепенно разлагался мой внутренний мир. Конечно, я сам себя загнал в тупик, иллюзий я не строю. Но невезение реследовало меня всегда, когда я пытался меняться в лучшую сторону. Каждый раз, как я летел к свету, результатом был позор и падение. Раньше я старался не думать об этом, но однажды всё-таки оглянулся назад и задумался.
И понял не просто, что окружающий меня мир жесток. Я понял и то, насколько безобразен и мерзок стал сам. Внутренний мир был создан по моему образу и подобию. Ну что ж, нельзя сказать, что я получил те последствия, каких заслуживал. Но и нельзя сказать, что я был всецело невинной жертвой обстоятельств. Хотя это дела не меняет. Получилось то, что получилось, теперь глупо оглядываясь назад, думать что бы и как я изменил. Я бы всё изменил в своей жизни. Но это было уже невозможно.
В силу своей непримиримой, но злобной натуры, с судьбой я не согласился. И пытался именить своё существование. Будто бабочка, хотел вылупиться из своей уже совсем омерзевшей куколки, которую перерос, но не мог вылезти. Но все усилия пропадали зря. А потом как раз и пришла ненависть. Сначала я не чувствовал её постоянно. Я искренне верил, что преодолею невзгоды. Но неудачи сделали своё дело. Я всё более и более озлобливался, пропитывался ненавистью и безнадёжностью. Ну а сколько можно продолжать-то? Если всё шло прахом, за что ни брался, то в итоге я отчаялся и почти оставил свои надежды. Или что мне было делать? Мечтать о лучшей жизни... Нельзя жить в мечтах, да тем более, что возвращения в реальность и становились раз от раза всё хуже. Можно, конечно, было скатиться до наркомании. Можно, но не мне - у меня даже на это не было денег. А алкоголизм - да какой тут алкоголизм, от него только хуже...
Такая уж, наверное, доля выпала - прозябать и не жаловаться, ковыряясь в слякоти. С судьбой не поспоришь, а она, вопреки пафосным заявлениям и самоубеждениям, всё-таки есть. Конечно, каждый сам её основы закладывает. Но вот переубедить её, поумнев, уже очень сложно. Невозможно, наверное. И она злая, дотошная, раз уж решила человека заклевать, то глупо ждать пощады.
То была осень. Наверное, она и стала причиной окончательного срыва. Я вообще никогда не любил осень, даже в свои весёлые деньки. Да, она красива, она поэтична, но ведь осень - символ упадка. И осенью особенно грустно. Это нормальным людям грустно... У меня же было постоянное жестокое обострение. 'Вонючая, вонючая жизнь!' - я захлёбывался в уже бессильной истерике. Уже и не знал, какие слова, какие проклятия слать, кого винить тоже не знал. Зато знал, кого ненавидеть. Я ненавидел всё. Когда человеку до такой степени плохо, ничто не доставляет радости и любая мелочь вызывает лютую злость. Я шёл под осенним дождём, постоянно спотыкаясь и чертыхаясь. Дождь-то был ещё совсем тёплый, совсем не холодный пронизывающий ливень. Но он раздражал, раздражало малейшее прикосновение капель к телу, раздражала каждая маленькая кочка. Лицо и взгляд каждого встречного прохожего казались насмехающимися. Весь мир смотрел как будто с горькой издевательской улыбочкой. Действительность презирала своего нерадивого сына за то, какой он есть. Это я чувствовал отчётливо, это я знал наверняка. И единственное, чем отчаявшийся человек может ответить на презрение всего вокруг, я и отвечал. Ненавистью. В тот день она намертво закрепилась в сознании, это я точно помню.
И с тех пор всё только накалялось внутри меня, пружина сворачивалась всё сильнее и сильнее. Круги под глазами давали знать, что уже которая по счёту ночь прошла не лучше дня - то бессонница изматывает, то сны такие, что по несколько раз за ночь просыпаешься в холодном поту, а потом по полчаса заснуть не получается, кровь бьёт в виски и сердце бешено колотится. И не видно ни конца, ни края этому.
Не жизнь, а ад, безвыходный такой. Ад при жизни и существует. Никто не знает, что там за чертой смерти, никто ещё не возвращался. И никто не расскажет, есть ли загробная жизнь. Вот при жизни ад точно есть, я там был, ия знаю наверняка.
Ещё не далее, чем прошлой осенью, я уже в дурдоме местном успел побывать, там освободить мой разум от этого ада пытались врачи. Но разве они могли залезть в мою шкуру и увидеть мир моими глазами? Куда там - на то оно и тоскливое одиночество, никто и не поймёт, и не поможет. Тем более уж врачи. Препаратами накачать - вот и предел возможностей. Наука не дошла до такого прорыва, чтобы душу и разум разграничить, да ещё и вылечить. И вряд ли когда дойдёт.
А в психбольницу попал из-за того, что порезал вены. Но старая бабка-соседка подсматривала в дверной глазок, когда я в грязном подъезде в припадке бился головой о стену и рыдал. Минут пять назад я и решил свести окончательные счёты со своим самым главным врагом - жизнью. Ненавистной жизнью. Сил терпеть уже не было, сил что-то изменить - тем более.
'Ну и что же за жалким человеком я стал? Как, блядь, как жизнь такое могла со мной сделать. Главное - за что? Сам и виноват, получай что заслужил!' - мысли роились, вились, твари, перемешивались и мельтешили в воспалённом мозгу. Они лихорадочно повторяли одно и то же до тех пор, пока сознание не превращалось в кровавую дымку. Потом становилось немного легче, и я с удвоенной силой продолжал бить лбом в стену... штукатурка летела с потолка, падала как будто хлопьями. Со стены уже отвалилась почти вся дешёвая темно-зелёная подъездная краска. Гнетущая, тёмная, злобная.
Старая карга тем временем продолжала втихаря наблюдать. В её квартирке истошно лаял пудель, которого она, увлекшись зрелищем, забыла покормить. Не каждый день такое шикарное представление происходит перед падкими до страстей старческими глазами. Да и завтра будет что обсудить в районной поликлинике, сидя с такими же бабками в очереди к терапевту. 'Наркоман, как пить дать наркоман, - вертелось на языке бабули, она облизнула обсохшие безжизненные губы, - надо в милицию позвонить, рассказать, а то устану так стоять, всю ночь стену долбить будет.' Ну а как же не сообщить... Дело-то похвальное.
На какую-то секунду мне померещилось, что это ангелы. Серые ангелы прибыли... Чуть бабку саму и не забрали, кстати. Почему-то в сознании намертво запечатлелся их совершенно бессмысленный диалог. Да я вообще всё это видел как будто со стороны, но при этом ощущая и себя. Странное чувство, труднообъяснимое словами.
Тебе уже на тот свет пора, ты всё нам трезвонишь, скоро вообще приезжать перестанем. В скорую звонить надо было, что тут непонятного, старая?
Да а вдруг убежит? А вдруг меня зарежет? Кто его знает - зенки вон какие, залил наверное чертовщиной какой-то, их же не поймёшь молодёжь эту, - бабка всё никак не унималась, её уже начинало трясти от негодования. Надо будет завтра в поликлининке рассказать, какая паршивая милиция стала, совсем не то что в былое время.
Всё, вызвали 'скорую', скоро приедут, ждите. А нам больше не звони! - капитан махнул рукой и наряд удалился.
Я тем временем так и валялся, как стражи общества на пол лестничной клетки положили. Валялся и рыдал. Что тут ещё поделать, беспросветность, кругом кровища, разбитая об стену голова и снующая вокруг сумасшедшая старая карга. При этом до безобразия чёткое восприятие реальности, всей - за исключением себя самого. Как будто бы сознанием растворился в окружающем. И никаких сил, а в голове чувство звенящей пустоты. А в пустоте, сквозь завесу боли - ненависть. Она всегда будет в этой голове, всегда - до самой смерти. И всё это, лёжа в луже собственной крови. Да уж, крови из располосованных запястий вытекло много, но попытка самоубийства уже было понятно, что не удалась. Осознание собственного ничтожества ещё больше надавило. Я даже как-то удивился типа что чувствовать себя более раздавленным ещё возможно. Казалось, хуже уже невозможно опозориться. Можно-можно, предела практически нет. Я мысленно улыбнулся. И снова пришла шальная мысль, как же давно к тому времени я не улыбался, особенно такой искренней улыбкой.
'Скорую помощь' ждали долго. Бабка уже начала меня к себе в квартиру за ногу затаскивать. Пытался отбрыкиваться, но сил не осталось даже на это. В тот момент я представлял из себя скорее наделённый органами чувств овощ, чем человека. Я и сам пытался встать, но не смог даже на четвереньки подняться. Мощная кровопотеря и сильнейшее сотрясение. По стене черепом лупил на совесть. И рыдать не переставал - наверное, реакция организма. 'Бабуль, убей меня, - через рыдания, причитало моё залитое соплями и кровью лицо. - Убей меня, ну пожалуйста, ну прошу, тебя всё равно не посадят, тебе вообще уже ничего не страшно... Убеееей...'
Облепившая лицо кровь к тому времени частично спеклась, говорить сквозь неё было трудно. Тут и появились врачи. Последнее, что всплывает в памяти - уставший голос и фраза: 'Очередной идиот'. Потом укол, сон, забытьё, бред. И наконец больница.
В больнице меня продержали месяца два. Или три. Или год и два-три месяца - совершенно не помню, в каком году туда попал. В общем, зимой вышел. Решили, что наверное полегчало и исправился. Ага, как же... Но убедить меня в том, что всё теперь хорошо, у них точно получилось. А что, это лучше, чем совсем ничего.
Как давно я не видел открытых пространств, казалось, что несколько лет вообще. Зимний воздух бодрил. Ещё и яркое солнце над головой. В противовес тусклым коридорам больницы и палатам. И последним уродливым воспоминаниям о мире за стенами больницы - тёмно-зелёной краске и луже липкой крови. Столько светлых образов сразу закружилось вокруг меня. Столько хорошего они обещали, давали сил верить и жить. Я не мог разочаровать их и пообещал себе попытаться ещё раз всё наладить, начать жизнь заново. Или не себе даже, а этому красивому, холодному и белому миру вокруг. Такова сила красоты. Мотивирует, как-никак.
Надежда - хороший союзник, но она порой просто растягивает мучения. Не стоит удивляться, что в моём случае именно в этом втором обличье она и явилась. В маске палача с набором пыточных инструментов. Судьба-то решила меня добить, как я уже говорил, и переубедить её вряд ли что-то могло. Я старался, я честно старался поставить всё на новые рельсы. Думал, что надежда ведёт меня, что она освещает мне путь. Даже и не пойму, врал себе или действительно не видел подвоха. Если и доверял миру, то лишь внешне. Внутри-то ненависть осталась, это точно. Она горела там всё время, мой вечный спутник. Но пока что не сжигала меня.
Зима прошла в раздумьях и самообмане. Следом пришла весна и с ней вместе несколько девушек, с каждой из которых я поочерёдно пытался построить отношения. Создать какой-то якорь. Но доверять женскому полу было не самой лучшей идеей. Череда крахов на любовном фронте и выпустила временно погашенную в психушке депрессию и ненависть.
В целом рассказывать про события весны и лета будет нудно и однообразно. Всё это лишь банальное нытьё неудачника, приправленное скрытой ненавистью и страхом. Каждый нечто подобное испытывал, но просто не в таких огромных объёмах. Раставание с девушкой, предательство близким человеком, разочарование, депрессия и потеря всяческой воли к жизни. У нормальных людей всё это бывает, но временно. У меня же это стало нормой жизни. Как и прежде, оно замелькало уродливым калейдоскопом, ударяя по больным местам быстрее, чем я успевал закрываться. Разумное осознание собственного бессилия, это как будто стоишь перед айсбергом с одной лишь лопатой и надо через него весь прокопать тоннель. Настолько оно нависает, давит громадой, заставляет осознать собственную тщедушность. Огромная масса льда смотрит на тебя и смеётся. А лёд смеётся бездушно. И слыша этот смех, понимаешь, что победить в этой битве не под силу человеку. Как всё-таки не везёт сколько-нибудь разумным людям в такой ситуации... Я не претендую на звание интеллектуала, или шибко умного, но и точно не дурак. А жаль. Будь я дураком, жилось бы гораздо удобнее. Я бы не замечал большинства проблем, не мог бы их просто понять. А так, даже осознанно перестать думать о несправедливости жизни не мог себя заставить. Полгода это всё копилось и добавлялось к горящей внутри ненависти. Снежный ком нарастал и всё набирал скорость по дороге к равнодушно ухмыляющемуся гигантскому айсбергу. Нёсся, чтобы врезаться и разбиться. Снова наступила осень, и он вышел на финишную прямую.
Вслед за первым припадком ярости пришли и другие, они повторялись всё чаще. Нетрудно догадаться, что в итоге они стали происходить чуть ли не каждый день. Рвение изменить жизнь полностью исчезло. Попыток было много, но каждая заканчивалась потрясающим провалом. А такое совсем лишает воли продолжать. Поледние ошмётки человеческого достоинства, если о нём тут вообще можно всерьёз упоминать, уходили на то, чтобы не убить себя. Но мысль о самоубийстве никогда полностью не оставляла меня. Она всегда была где-то тут, рядом, дожидясь момента, когда её позовут. О, как она хранила верность. Никто ещё не был так предан мне, не жаждал решить все мои проблемы столь же сильно, как она. Вот тебе и инь-янь, добро и зло перемешались. Светлые и чистые образы были эфемерными и давали лишь зыбкую надежду, они были как будто подлыми, что ли. Они посмеивались и дразнили. А отвратительная и гибельная мысль о самоубийстве была тверда и честна в своём упорстве, она терпела со мной все переживания и страхи.
Я уже знал, что рано или поздно этот день наступит. День, когда я решусь свести счёты с жизнью снова. И на этот раз сделаю всё наверняка.
Через две недели, поздним вечером, я карабкался на железнодорожный мост. Прыгнуть и разобиться вдребезги - это не вены резать, тут точно не выживу. 'Даже если сразу не умру, то пока найдут утром, от внутреннего кровотечения уже отдам концы.' - мысли были удивительно чёткими и слаженными. Как в тот раз, в подъезде. И потом полезли всякие мелкие мыслишки, например, неудобно схватившись, я слегка ободрал ладонь. 'Как бы грязь какую не занести,' - машинально промелькнуло в голове, но само же и остановилось, поняв всю ироничность ситуации. А ещё я думал о том, что наверное будет очень больно переломать все кости-то. И хотя речь шла обо мне самом, думал как-то с нездоровым интересом, совсем не беспокоясь даже. Небывалая умиротворённость и спокойствие наполнили разум. Этакий экстаз и счастье человека, доделывающего предначертанное нему свыше. Высшее просветление и почти нирвана. Неудачники должны умирать - так нужно природе, только сильнейшие должны выживать. Тут нет никакого греха, всё же просто. Некоторые люди достойны самоубийства, они убивают себя ради очистки рода человеческого от слабых. В природе есть хищники, убивающие самых слабых особей, которые не могут спастись. У человечества хищников теперь стало очень мало. Постоянных войн уже не происходит, а всякие маньяки сами больны головой, да и убивают не всегда больных и слабых. Самоубийцы очищают генофонд. Разрушение способствует эволюции. Философия проста, всё упирается в природу. И греха никакого нет, пока действия продиктованы инстинктивным стремлением выжить. Природа мудрее всех, она рассчитала всё на долгие годы вперёд.
Как хорошо, что мысли были такими ясными. Не хотелось умирать в алкогольном или наркотическом экстазе. Хотелось попрощаться с миром, будучи полностью в своём уме. Вот уже я и залез на мост и осторожно шёл к его середине. Осторожно - чтобы не упасть, занятно. Мир вокруг засыпал. Тёплая осень... Приятный воздух. А мелкий дождик уже не бесил. Всё это лишь мелочи, какая до них теперь разница. В этот момент, втянув в грудь побольше воздуха, я почувствовал в животе какое-то гнетущее чувство. Оно портило всю картину. Не бесило, нет. Оно было настырным, но не таким, как мысль о самоубийстве. Без какого-то титанического спокойствия и терпения. Наоборот, зло быстрого действия. 'Да какое ещё зло, - мысли вернулись в обычное русло. - Это же просто понос!' Но я ошибся. То был не просто понос. То была пытка, выкручивающая всё внутри. Почти моментально мой лоб покрылся холодным потом. Глазами я забегал по окрестностям. Надо было срочно выбраться с моста и найти ближайшие кусты.
Я побежал. Забыв об осторожности, по перекладинам, на высоте, которой так боялся. Надо торопиться. Не хватало ещё обделаться! Не прыгать же потом обосранным. Будет лежать труп самоубийцы, весь в поносе. Нет-нет-нет, если убивать себя, то с достоинством, а не умирать в собственном говне. Человек-то всё-таки жив памятью о себе. Не хотелось бы остаться в памяти людей, как 'дурачок, который прыгнул с моста и обосрался пока летел.' А в животе уже клокотала боль, скручивала меня вдвое. Стиснув зубы, я выбежал всё-таки с моста на насыпь и похолодевшими руками остервенело начал расстёгивать джинсы. 'Чёрт с ними с кустами!' - боль была нестерпимой, я рванул джинсы, что было сил. Пуговица отлетала в сторону, молния разодралась надвое. Всё, боль прекратилась, боли нет, она закончилась, я дотерпел!
И тут я засмеялся! Сидя со спущенными штанами на железнодорожной насыпи, среди вони испражнений, весь искачкавшийся в грязи, с разорванными штанами, я смеялся как никогда прежде. Вместе с болью меня покинуло и желание закончить жизнь. А вместе с жидким дерьмом вытекала вся ненависть, копившаяся несколько последних лет. Непередаваемая лёгкость, она длилась всего несколько секунд, но вознесла меня как будто на небо. Это полное очищение души и тела от всего, что мучало меня. Искупление грехов и возвращение в мир живых.
Спустя несколько минут я спускался с насыпи. То был уже не я прежний, а новый человек, во всём лучше. Побывавший на грани и прочувствовавший жизнь как никто другой. И я больше не ненавидел мир. Вся ненависть изчезла без следа. Мир прекрасен, только наша боль и злость его портит. Нежный осенний дождь заботливо смывал остатки холодного пота с лица. Осень была прекрасна. Да, он вела к упадку природы, но весной-то ведь всё снова возродится. Я осознал за какие-то пять минут очень многое, и знал, что теперь все пути открыты. Я стал по-настоящему свободен, и с этой свободой отправился в мир. Мир, который как будто впервые увидел.