Я живу в этой глуши уже больше полугода. Я отчетливо помню, как весной Морис выловил меня из ледяной реки (я сорвалась в неё с обрыва, когда подо мной сломалось сухое дерево), принёс в этот дом, отогрел, выходил и сказал: "Поживи со мной, пожалуйста". Мне некуда было идти, да и жалко его стало почему-то, вот я и согласилась. Мне и самой хотелось пожить хоть с кем-нибудь в человеческом виде, потому что я слишком долго шаталась по миру в облике жёлтой дворняги. Нужен был человек, чтобы вконец не одичать.
Однако оказалось, что Морис чудной какой-то человек. Жил он один в этой глуши, как я поняла, два года уже, каким-то сказочным способом выживая при своей полной неприспособленности к природе. Морис совершенно не чувствует леса и потаённую жизнь в его дебрях, он слабый, не сможет защитить себя в случае нападения. Выживать ему помогал Гай, молодой лекарь из деревни, хороший друг, он приходил, чтобы проведать Мориса, приносил всякую снедь, они вместе добывали дрова, чинили крышу и всякое подобное. Ещё он приносил бумагу, карандаши, перья и чернила - далеко не второстепенные вещи в странной жизни Мориса.
Дело в том, что Морис болен. Сам он с грустной иронией говорит, что он "болен словом". Это его поэтическое выражение я давно уже раскусила и добилась у него правды. Он рассказал мне, что его прокляли. Ему было двадцать пять лет, когда это случилось, и в этом возрасте он уже был очень известным и сильным писателем. У него был приятель по учёбе - Бэла, опасный тёмный маг, долгое время выдававший себя за обычного невинного учёного. Однажды Морис узнал о кровавых занятиях Бэлы и решил показать миру его истинное лицо. Он, безрассудный, написал о Бэле обличительную сатирическую статью. Он не без гордости говорил мне, что статья имела огромный успех и вызвала большую реакцию у народа.
Бэла попал в опалу. Ему пришлось скрыться. Но, прежде чем исчезнуть в какой-то глуши, он наслал на Мориса проклятие - эту дикую болезнь.
Теперь Морис вынужден постоянно писать. Да-да, именно: писатель вынужден писать! Но на самом деле это совсем не смешно. Страницу, абзац, предложение, пару слов или хотя бы одну буковку в день Морис вывести обязан, иначе жизнь его превращается в сущий ад. Однако то, что он пишет, является "отвратительной ересью" (так он говорит, сама я оценить не в силах), и это тоже побочное от проклятия Бэлы. Также Морису сложно стало находиться в человеческом обществе. Слова и мысли стали его врагами, и чем больше он получает впечатлений, тем сильнее горит его мозг от слов. Он говорил мне, что, находясь среди людей, он находится на грани безумия - настолько громко становится в его голове. Но о его безумиях я расскажу позже и подробнее.
В общем, познакомившись так случайно, мы живём теперь с Морисом вместе и даём друг другу то, что больше всего необходимо для нас обоих - покой и тепло. Морис называет нашу жизнь страшным словом "симбиоз".
Я называю её дружбой.
***
Сегодня на улице страшная метель. Я едва добралась до дома, возвращаясь со своей обязательной ежедневной прогулки. У меня закоченели пальцы рук, а ещё я перестала чувствовать нос. Оттого было очень приятно прийти домой. К себе домой. О да, возвращения я люблю больше всего. Каждый раз, после холода шагая в уютное тепло, я вспоминаю, что у меня есть место. Я могу согреться, поесть и поспать, мне ничто не угрожает, меня никто не выгонит и не ограничит в действиях, я здесь не гость и не странник. Я здесь живу.
Дом у меня был только в детстве. Плохой дом, ненастоящий. Я была девятым ребёнком в большой бедной семье, мне даже не дали внятного имени, за мной никто не следил, я постоянно шаталась одна по улицам - до десяти лет. Мне повезло, я родилась оборотнем (наверное, наследственное) и в десять лет раскрыла в себе облик дворняги, никому об этом не сказала и стала побираться, охотиться, воровать. Быть собакой оказалось выгоднее и легче, чем человеком, поэтому, уйдя из дома, я стала бродить по миру, иногда обращаясь в человека, чтобы не забыть речь. Дожила я так до семнадцати лет. А спустя какое-то время попала сюда, к Морису.
Ни о чём не жалею, пожалуй.
Здесь сегодня особенно хорошо. На шкафчике стоит пара свеч, оттеняя белые пальцы Мориса и бросая на его русые локоны мягкое сияние. Уютная обстановка дополняется музыкой, которую играет Морис на гитаре, мелодия звучит медленная, задумчивая. Правда, когда ветер со свистом врывается в комнату, всколыхнув огни свечей, пальцы Мориса вздрагивают над струнами. "Закрой дверь поскорее", - тихо говорит он, не поднимая головы. Я благоговейно выполняю его просьбу. Судя по тону, Мор сейчас весь в себе. Туда лучше не лезть. Это я уже давно поняла.
Морис продолжает играть.
- Ветер воет, будто волк, - произносит он негромко.
- Да, сегодня дико, - охотно подхватываю я, стаскивая с себя меховую куртку. -
Вьюга такая, ух!.. Красота невероятная! А я далеко забрела. Чуть не заблудилась в этом снеге, там все тропинки замело. Придётся завтра заново топтать.
- Долго тебя не было, - плавным движением он переводит левую руку и играет какой-то зависающий, вибрирующий аккорд. - Я даже думал идти на поиски, если не вернёшься до ночи, - он молчит, заканчивая своё произведение. Когда затихает последний звук, Морис поднимает на меня взгляд. Бледно-серые глаза блестят через стёкла очков. - Не гуляй, когда начинает темнеть, хорошо?
Я киваю, заранее зная, что не всегда смогу выполнить эту просьбу. Я не умею контролировать время, когда брожу где-нибудь. Прогулки увлекают меня, они могут завести в такие дебри, в которые я никогда раньше не забиралась. Поэтому характер этих прогулок всегда немного случайный - кто знает, куда и насколько меня занесёт в следующий раз? Морис, как обычно, понимает мои мысли и слегка покачивает головой, будто журя меня за несерьезность.
Поев и влив в себя огромную кружку горячего травяного чая, я устраиваюсь у печи-камина на полу, в ворохе одеял. Устраиваюсь я с книгой в руках. Мне очень хочется научиться читать, как читает Морис. Он даже написал мне несложную (как он сказал) книгу, с которой я и засела сейчас. Не удивительно, наверно, что наука эта далась мне тяжело. Бывали в моих попытках учиться и театрально-печальные случаи. Однажды Морис, заглянув мне через плечо, чтобы проверить мою работу, совершенно внезапно съездил мне по затылку ладонью. Я обиделась и ощерилась, а он невозмутимо объяснил, что я пытаюсь читать текст вниз головой, даже не понимая этого.
Стыдно было, но смешно - больше.
***
Нашу с Морисом жизнь сложно назвать насыщенной и весёлой. Какое веселье может быть, когда торчишь в глуши с одним и тем же человеком, по нескольку месяцев не видя других лиц? Конечно, никаких особенных происшествий у нас не случается - Морис ведь намеренно отгородился от источников болезненных для него впечатлений. Что удивительно, живём мы душа в душу, нисколько друг друга не раздражаем, ну разве что Морис злится на меня порой за моё легкомыслие.
Однако не обходится и без странностей наша жизнь. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что частенько у Мориса происходят какие-то таинственные сдвиги в голове, непонятные моему собачьему уму. Это вызывает мелкие, но тяжёлые проблемы, которые меня пугают. Кошмары, бессонницы, головные боли, разговоры с самим собой - всё это бывает у Мориса, и довольно часто, но с этим я худо-бедно справляться приноровилась. Но порой случается с ним такое, от чего мне хочется забиться под кровать и тонко-тонко поскуливать, поджав под себя куцый хвост: существа, придуманные Морисом, оживают.
Это случилось в конце октября, природа тогда уже застыла, замёрзла, "зазвучала на ультразвуке холода", как выражался Морис. На оголённых деревьях осталось по нескольку кривых листочков, которые не сумел сдуть ветер. А ветра не было в тот день. Мёртвое безмолвие сковало лесную жизнь, а на реке, что протекала недалеко от нашего местечка, уже начала замерзать вода. В небе стояли серо-белые тучи, цветом похожие на глаза Мориса, но безжизненные, тоскливые и гнетущие. Я в это время не гуляла, а упорно сидела дома, точила ножи и грелась у огня. Морис же пропадал на улице часами - нравилось ему в этой погоде что-то.
Тогда он ушёл гулять утром, а вернулся в полдень. Я заканчивала точить свой тесак.
Морис закрыл за собой дверь и оперся о неё спиной. Я подняла голову и увидела, как бледной рукой он судорожно стаскивает с головы меховой капюшон. Глаза под большими очками показались мне неестественно горящими, шалыми, а ещё лицо Мориса было белее, чем обычно, и над верхней губой выступили капли пота. Что-то было не так. Я замерла, вглядываясь в него, и увидела ещё больше странностей в его облике. Мне стало тревожно.
- Эй, Мор, - осторожно окликнула я. - Что с тобой?
- Она начала на меня охоту! - выдохнул Морис.
- Какую охоту? Кто?
Морис истерично рассмеялся и указал рукой мне за спину:
- Она!
Я оглянулась, но никого не увидела. А Морис - видел, он взгляда своего не отрывал от того места. Отчаянная улыбка перекосила его лицо, пот стекал теперь по его коже градом. Прислонив ладонь к губам, чтобы, наверное, скрыть этот безумный оскал, Морис горячо зашептал: "Это Осень, огненная охотница. Она нападает на всякого, кто подвластен её влиянию. Если она взяла след, то жертве никогда не уйти от неё. Осень - само время, само изменение, само умирание. Она убивает, заставляя видеть течение времени: и прекрасное прошлое, которое не вернуть, и будущее, которое - беспросветная гниль, и больное настоящее... моё настоящее! Она - время, само время... Понимаешь? Ты понимаешь?!"
Я мало чего понимала, если честно. Я огромными глазами-плошками таращилась то на Мориса, то на то место, куда он смотрел безотрывно, и мне было страшно-страшно, как никогда ещё не было. Морис сошёл с ума, Морис видит глюк, Морис невменяем - что мне-то с этим делать? Клянусь, я едва сдержалась, чтобы не превратиться в собаку и не заметаться вокруг Мора юлой, подвывая от ужаса и собственного бессилия. Что-то нехорошее, необъяснимое и непонятное происходило с моим другом. Что-то тёмное, что-то потустороннее...
Но я всё же сдержалась, отложила свой тесак и опасливо подошла к Морису. Я заставила его пройти в дом, раздеться, усадила у камина в кресло, затем принялась варить успокоительное. Через час или полтора его необъяснимый ужас стал снижаться, в глазах появлялось что-то осмысленное, но в том не было моей заслуги. Я лишь могу гордиться тем, что смогла всунуть ему в дрожащие руки чашку с успокаивающим отваром. Когда Морис окончательно пришёл в себя, он показался очень грустным и усталым, он попросил у меня прощения, но ничего не стал мне объяснять.
Его начали мучить бессонницы. Началось всё с простых кошмаров, когда Морис просыпался среди ночи, мокрый от холодного пота. Само по себе это не было признаком беды, такое бывало порой, и я справлялась с этим, превращаясь в собаку и ложась другу под бок - собачье тепло хорошо успокаивало его. Он обнимал меня за шею, я утыкалась носом в его грудь, и мы засыпали сладко и глубоко, и спали так до самого утра, не видя никаких снов. Но на этот раз мой метод - единственный метод борьбы с кошмарами - перестал почему-то помогать. Морис не засыпал, даже чувствуя кожей мою жёсткую шерсть. Он беспрестанно дрожал, и глаза его были открыты и устремлены во мрак.
Так продолжалось две ночи, а затем он и вовсе перестал засыпать.
- Я не могу уснуть, хотя очень хочу, - говорил он мне, крепко обнимая меня за шерстистую шею. - Я боюсь спать. Осень настигнет меня во сне и убьёт. Я вижу её, - шептал он, - я вижу её в темноте, вон там, рядом с дверью. Она смотрит на меня, не моргая, и глаза её мертвы. Она ждёт, когда я сдамся. Ей плевать, что она причиняет мне боль, она просто вершит свою охоту. Ей всё безразлично, она жестока и кровожадна, потому что она - само время...
Я слушала его речи, цепенея от ужаса. Морис не засыпал. Когда он уставал лежать и нести бред, он вставал и начинал ходить по дому и что-то делать - да-да, среди ночи. Он зажигал свечи, принимался писать, но через некоторое время вскакивал из-за стола, будто обжегшись своими словами. Он брал в руки гитару, щипал пару нот, но затем с отвращением отбрасывал инструмент в угол, нисколько не заботясь о его сохранности. Морис совершенно осатанел. Всё, за что бы он ни взялся, огорчало и бесило его.
По истечении пяти дней без сна он стал похож на ходячего психованного мертвеца. Под его глазами залегли круги, движения стали рваными, походка - замедленной и кривой. Он стал срываться на меня без причины, мог даже причинить мне боль в порыве спонтанной ярости. Это было тяжёлое время, но всё-таки кончилось и оно. Правда, не без моей помощи.
***
В тот день поднялся северный ветер, пронзая, будто лезвием, застывший уже воздух. Огонёк в лампе, что стояла у окна, надрывно дрожал. Морис сидел за столом и что-то писал корявым, быстрым почерком. У него мялась бумага от резких движений руки, его это злило, и он комкал её и выбрасывал в камин, хотя она была почти чистая. Мне было неприятно видеть такой расход ценного материала - бумагу у нас достать всё-таки сложно, особенно в холод, когда проще убиться, чем доползти до ближайшей деревни. Да и Гаю сейчас некогда нас навещать, у него свои дела-заботы.
Но делать Морису замечание я поостереглась, уж больно агрессивным он нынче стал. Так однажды он ударил меня по спине, когда я уронила его гитару. Мне пришлось весь вечер сглатывать обиду, забившись в угол за лоскутной шторкой.
Да моё замечание и не понадобилось. Морис и сам прекратил это дело после порчи десятого листа. Он отбросил карандаш, встал из-за стола и медленно прошёлся по комнате, заламывая руки. Взгляд его, красный от бессонницы, скользил по стенам, по потолку, иногда бессмысленно касаясь моего лица. Я наблюдала за Морисом, ожидая чего угодно. Я была напряжена. Мне иногда даже казалось, что я и сама начинаю терять рассудок. В конце концов, я тоже не спала всё это время.
- Я устал это терпеть, - сказал Морис, остановившись. Он помолчал, покачиваясь взад-вперёд и сцепив длинные пальцы у живота. - Я больше не могу так. Осень выпивает из меня жизнь. Я бы убил её, но не могу, ведь её не существует.
- Если хочешь, я попробую её убить, - тихонько отозвалась я.
Морис резко повернулся ко мне:
- Что?
Я сидела на полу у камина на своём излюбленном месте, закутавшись в тёплый плед, и решительно смотрела Морису в глаза. У меня не было чёткого плана, но я понимала точно: со всем этим нужно немедленно покончить. Как я это сделаю? Как избавлю Мориса от его ужаса перед чем-то, что таится в его воспалённой голове? Как я убью то, чего не существует? Но моя бездумная решимость, видимо, была убедительна, потому что Мор неожиданно взволновался, лихорадочно заблестели его измученные глаза. Он схватился рукой за ворот свитера, облизнул языком пересохшие искусанные губы, задрожал - я увидела, как содрогаются его плечи.
- Можешь? - тихо спросил он, и голос его зазвучал так, что даже если бы я и не могла, я всё равно бы сделала. - Ты убьёшь её?
- Доставай ружьё, Мор, - сказала я, вставая. - Сейчас мы пойдём на охоту.
И мы пошли. Он сам вёл меня. Он быстро шёл впереди, постоянно спотыкаясь, скрипя по листве своими неосторожными шагами, опираясь на кривую палку-трость. Я шла спокойно, не теряя его из виду, в отличие от него я умела вести себя в лесу. Кажется, Морис не очень-то осознавал, куда идёт, он следовал лишь за своим кошмаром, а может, просто бежал от него прочь. И честно сказать, я так и не поняла, что такое эта его "Осень". Может, за её образом скрывался облик смерти, которую боятся все: не только писатели и поэты, но даже я, некогда беспризорная дворняга? В любом случае эта мелочь в тот момент меня не волновала - я была на охоте и думала только о ней.
Пусть это и охота на какую-то там выдуманную Осень.
Морис привёл меня к тому самому обрыву, с которого я упала той замечательной весной. Сейчас здесь всё было не так: бледная зелень и песчаная желтизна сменилась серостью и коричневатой гнилью. Здесь было так же мертво, как в подземных царствах из мифов, не хватало лишь какой-нибудь богини, наполовину мёртвой и плотью, и душой.
Морис подошёл к обрыву и заглянул вниз, опершись на свою палку. Затем он отшатнулся, будто у него закружилась голова, и сделал пару шагов в сторону. Выглядел он так, будто вот-вот упадёт в обморок - от усталости, наверно, и не мудрено. Я тоже приблизилась к обрыву. Вид отсюда открывался всё-таки красивый, необъятный - леса, непреодолимые, захватывающие дух леса, от которых нас отделяла лишь лента замёрзшей реки. Ради этого вида я и полезла тогда на дерево, которое так меня подвело, скинув в беснующуюся весеннюю воду.
- Ну, показывай свою Осень, - сказала я Морису, заряжая ружьё.
Он горько улыбнулся.
- Нет, мы зря пришли, - выговорил он с иронией. - Осени нет, она существует только в моём сознании. Ты её не видишь и не сможешь её уничтожить. И вообще она бессмертна, как сама смерть, как само время...
- Да перестань ты, Мор. Где она?
- За моей спиной. У неё лезвие.
Я повернулась к другу. Он стоял, всё так же опираясь на свою длинную палку, улыбался едко, смиренно и отстранённо. Волосы его трепал ледяной ветер, будто отчаянно протестовал, пытался остановить кого-то из нас. Морис слегка отклонил голову влево, будто и правда к его шее приставили нож. Я подняла ружьё и представила эту Осень. Может, она и есть та полумёртвая богиня, превратившая окружающий мир в своё пыльно-серое царство? Может, мифы не врут, а Мор и вовсе не болен, а просто видит больше, чем я? Я направила ствол в точку над правым плечом Мориса. Ружьё было тяжёлым и холодным. Оно оттягивало мне руки. Можно ли убить богиню простой пулей? Едва ли.
- Не двигайся, - прошептала я.
Морис закрыл глаза.
Выстрел этот чуть не сбил меня с ног. Оглушённая, я выронила оружие и отступила назад. Морис, пошатнувшись, медленно осел наземь. Я взвизгнула и подскочила к нему, но не успела его подхватить - он уже завалился набок, будто мешок, палка выскользнула из его рук. Я подползла поближе и присмотрелась: крови, кажется, нет. Значит, он упал не из-за того, что я промазала? Слава богу! Только тогда я поняла, на какой безрассудный риск пошла ради того, чтобы подыграть Морису в его безумии. Я крепко схватилась за голову, поскуливая. Да я же сама чокнулась! Я не вела себя так глупо, когда жила собакой, у меня ничего подобного и в мыслях появиться не могло. Разве может собака охотиться на то, чего нет? Нет!
Нет, Морис не умер - он упал в обморок, который быстро перешёл в глубокий сон. Я стащила с себя меховую куртку и накрыла ею ноги Мора, а сама превратилась в собаку и подоткнулась к его боку, чтобы ему было чуть менее холодно. Уж домой-то я его в таком состоянии не утащу, тут я даже пытаться не стала бы.
Ветер уже улёгся. Стало тихо. Я лежала, всё ещё напряжённая, прикрыв глаза и подвернув хвост. Через некоторое время что-то изменилось в самом воздухе, будто сменилась, как говорил Морис, "тональность". Я приподняла голову и прислушалась. В следующее мгновение мне на нос упала белая пушистая снежинка. Затем ещё одна. И ещё. Они всё падали и падали - на мою шерсть, на расслабленное лицо Мориса, на ружьё, что валялось забытое. И вот уже снежинок стало сыпаться с неба всё больше и больше, они заполнили сначала небо, затем весь мир вокруг нас. Через пару минут снег полностью скрыл грязную траву, превратив землю в тонкое пуховое одеяло.
Я задумчиво шевельнула ушами и положила морду на руку Мориса.
Неужели я всё-таки убила Осень?
После этого происшествия, когда мы вернулись домой, Мор сказал мне, что Осень покинула его. Я почему-то чувствовала себя очень усталой, а потому настроение у меня было не ахти, я Морису не поверила, ещё и посмотрела на него с подозрением. Но правда: он уснул быстро и легко, и в последующие ночи он спал крепко, и никто больше не глядел на него из темноты равнодушными безжизненными глазами. В нашу жизнь снова пришёл относительный покой, а ещё за окном воцарилась роскошная зима, которая принесла с собой и холод вьюг, и тепло домашнего огонька. Мои подозрения насчёт того, что Осень не ушла, были напрасными, я быстро в том убедилась, а потому и легко их забыла.
Так к чему я это всё рассказала? Да ни к чему; в моём рассказе, наверно, нет особого смысла. Это всего лишь была история о том, как я стала человеком.