Северный ветер приводит с собой на веревке дожди. По-хозяйски берёт он их за уши и вырывает их стальную шерсть, бросает затем вниз, на покрытые ещё нежной травой поля, на леса, шумящие, словно море, дух которого заключён в древесину; на моё и твоё сердце, одно на двоих, и - прокалывает его миллионами отравленных тоской игл. К концу осени, к концу истязаний, от него не остаётся ничего, кроме одного - желания жить.

Я сообщаю тебе об этом.

Ты улыбаешься своей тонкой улыбкой, по-матерински нежной и такой же сумасшедшей, расчёсывая волосы у залитого окна. Ты говоришь что-то вроде: "Знаешь, осень тебе к лицу, осень делает тебя человеком, вот ты спрашиваешь, сколько ещё будет её итераций, а сам ведь хочешь их бесконечное множество, хочешь, чтобы цикл повторялся вечно?" - и смотришь на осиновый лист у стекла, совсем будто бы не мёртвый. Ну и что я могу ответить? Что ты снова выворачиваешь наизнанку мою систему метафор?

Поэтому я просто встаю перед тобой на колени и целую твои ласковые тёплые руки. В сладостном июне эти руки всегда пахли цветами. Теперь же они пахнут берёзой и сушёной мятой, удивительное сочетание. Где-то пищит котёнок; котёнкам, кажется, тоже нравится мята, и мы слышим топот его лёгких тоненьких лапок. Где же твоя кошка-мать, малыш? Её нет уже миллион лет, куда забрала её осень?

- Куда забрала её осень? - спрашиваю вслух, и ты, помолчав, отвечаешь:

- Что за глупые вопросы. Туда, где и мы с тобой будем, очевидно.

Дождь в черноте шипит, пытаясь преодолеть тонкий заслон стекла и разорвать нам одежду, кожу и вырезать сердце - одно на двоих - которое с каждой новой итерацией вырастает в груди снова, чтобы было, чему болеть, трепетать, ровно биться и останавливаться. Останавливаться перед лицом ошеломляюще зелёного мая, например.

- Если бы мог, жил бы вечно, - говорю я.

- Даже если бы пришлось пить кровь девственниц?

- Раз уж кровь девственниц - такая ценная штуковина, что способна дать, ни много ни мало, аж вечную жизнь, то почему бы её не пить.

С губ твоих срывается смех, хоть я и не шутил, и ты это знаешь - именно это тебя и рассмешило. Котёнок тычется крошечным носиком в мою руку, потом лезет по моему свитеру вверх, цепляясь за него коготками - хочет, наверное, добраться до бесконечных резервов тепла, что таятся в тебе, в сгустке огненного прирученного хаоса. Слышим, как в камине потрескивает ароматная берёза, как сухие щелчки выплёвывают в воздух искры. Слушаем ветер и надвигающуюся ночь, слушаем сопение засыпающего котёнка. Ты баюкаешь его на коленях будто бы инстинктивно - так матери баюкают своё дитя. Млея, тихо сижу рядом, опершись о твои ноги, и не могу оторваться от созерцания вас обоих.

- Ну и как после такого не пить кровь девственниц?

Рассеянное молчание, звук почёсывания за ушком. Озадаченный взгляд.

- А? Ты сказал чего-то?

- Нет. Ничего.

Мысль, идея, образ. Сглатываю мгновенный страх. Медленно встаю - медленно, это чтобы не пугать тебя и котёнка резким движением, не дай боже - встаю и иду к двери, и ты не замечаешь этого, ведь твой мозг слишком занят заботой. Накидываю куртку, делаю шаг в шумную ночь и пропадаю в воде, синеватой темноте, в полном отсутствии звёзд. Их теперь нет, и лишь смутно видишь, как скользят над плачущей черёмухой немые тучи. Как же страшно. Тоненькие слабые лапки и хрупкая шея. Всего только сжать неаккуратно в руке, и жизнь выйдет из тела, словно её не было. Зная это, ни ты, ни я - никто из нас - не сделает ничего такого, потому что знание налагает ответственность.

Мы ответственны за сохранение жизни, когда осознаём, что можем её отнять. Но существует ещё и осень, которая в любой момент может вмешаться в наши планы.

Какая-то из её итераций обязательно будет последней - для меня, для тебя, для котёнка в твоих ладонях, почему же мы не боимся этого каждую секунду? Как, осознавая свою хрупкость, не попытаться выпить крови девственницы, конечно же, с полного её позволения, с доверительной с ней договорённости, по контракту донорства, да по чему угодно, но - оставляя ей жизнь, иначе какой тогда в нашей ответственности смысл? Я кинулся бы искать этих проклятых девственниц, если бы точно знал, что это поможет.

А это не поможет.

Поднимаю голову, и капли, словно металлические нити, леденят мне лицо. Пульс дождя, пульс моей крови, бьётся вокруг и оглушает так, что немеет от боли (от которой не больно) живое тело. Из дома слышен твой взволнованный голос, произносящий моё имя.

Скрипит дверь. Полоска света на досках крыльца, от воды зеркальных.

- В чём дело? - спрашиваешь тихо, и ладони твои, дающие любовь, ложатся на мои плечи. - Зачем стоишь и мёрзнешь тут, хочешь заболеть и ещё сильнее полюбить жизнь?

- Куда уж сильнее?

Молчание.

- Ты прямо комок нервов, - говоришь чуть строго. - А знаешь, что тревожные мысли нельзя думать ночью, когда дует тревожный ветер и идёт тревожный дождь?

- Знаю.

- Ну вот. А знание налагает ответственность, твоё же правило.

Короткий поцелуй на моей шее, и болезненный узел в груди ослаблен настолько, что я могу даже разговаривать по-человечески.

- Кровь девственницы не поможет, - говорю, оборачиваясь. - Какая-то итерация будет последней, нет ничего вечного, энтропия всегда растёт. Что мне делать с этим?

- Как что. Жить.

- Просто жить?

- Да. Просто жить. Это лучшее, что ты можешь сделать, сам подумай.

Улыбка, по-матерински нежная и такая же сумасшедшая, улыбка сквозь сгущающуюся чёрную осень. Твой ответ неверен, я знаю, и ты тоже это знаешь, но другого ты не можешь дать просто потому, что его ещё не существует. Если его кто-то и найдёт, то едва ли это будем мы, эти несчастные мы, что стоим под ледяным дождём и смотрим друг другу в глаза, читая в их глубине главный ужас человечества. Из дома доносится писк котёнка, который потерял в осени сначала маму-кошку, а теперь вот и тебя. Нельзя оставлять его вот так. "Идём", - говорю, беря тебя за горячее запястье, и веду в дом. Сырая тьма отрезается от нас хрупкой дверью, но всё же отрезается, никогда это не перестанет меня удивлять. Осень злобно бьётся в неё, потеряв свою добычу, нашу кровь.

Я не могу уничтожить тебя, демон-осень - и не смогу никогда, никаких сомнений.

Но это не значит, что я когда-нибудь смирюсь с твоим присутствием

у стен своего дома.