Лунный свет пронизывал лес, мерцая серебром на завитках сугробов. Прозрачные тени сосен стекали на дно оврага, растворяясь в косматом валежнике, надежно хранящем тайну родника. Без единого плеска выскальзывал меж когтей спящего стража ручей и, замирал, околдованный стужей. Абсолютная, звенящая тишина взлетала ввысь и, коснувшись бледного чела хозяйки полночи, осыпалась на землю инеем. В этом безмолвии притаилась сама жизнь. Торжествующая, предвкушающая, ждущая. Звука осторожных шагов, гибкого силуэта мелькнувшего среди берез, пьянящего зова страсти. Волк прыгнул через ручей и сердито фыркнул, задев плечом колючие ветви боярышника. Влажный нос ловил мускусные ароматы добычи, пугливо притихшей в норах на склоне оврага, но иной голод вел сегодня хищника по заснеженным тропам. Низко опустив голову, волк рыскал вдоль берега, пока не наткнулся на цепочку аккуратных, похожих на медальоны следов. Жадно схватив пастью снег, он, словно щенок, игриво вильнул хвостом. Где-то там, в ледяном лабиринте его ждала любовь. Дерзкая, открытая, преданная. Та, за которую стоит драться до последнего вздоха. В два прыжка одолев склон, он уже шагнул на тропу и вдруг остановился, настороженно прижав уши. За сплетением кустов лежало открытое пространство, наполненное вязким, бьющим по нервам запахом. Каменная насыпь не принадлежала лесу. Даже снег отступал к ее краям, а луна отражалась в стальных лентах, теряя свою загадочную прелесть. Мертвые и холодные они перечеркивали зовущий след, и волк оскалил зубы, но не двинулся с места. В прищуренных глазах была терпеливая покорность неизбежному злу. Лапами, всем телом, он ощущал нарастающий гул. Еще несколько мгновений и лес содрогнулся от перестука колес. Слепящий свет разорвал лунную ночь, а его осколки замельтешили, с головокружительной скоростью проносясь мимо. Волк ждал. Пока последний отблеск не растаял вдали, не стих лязгающий стук, и только тогда, медленно вышел на тропу. Оцепеневший, оглушенный лес следил за своим сыном. И когда волк, запрокинув голову, издал низкий вибрирующий вой - восторженно подхватил песню, позволяя ей долететь до самых отдаленных чащоб. А, хозяйка ночи с улыбкой склонилась над кронами деревьев, слушая зов любви.
...
За окном мелькали призрачные тени и темнота, прильнувшая к самому стеклу. Изредка, блеклыми лужицами выныривали из нее полустанки, а города были похожи на россыпь тлеющих углей. Откинувшись в кресле, женщина краем глаза наблюдала за ночным калейдоскопом, снова и снова набирая номер.
- Нет! Ну, где его носит? - наконец беззлобно вспылила она, оставляя телефон в покое и, тут же усмехнулась, услышав веселую трель.
- Ната, я уже подъезжаю. Да, скоростным. Ты меня встретишь? А то мой красавец вне доступа. Битый час звоню. Хотела устроить сюрприз, вернувшись на день раньше, и теперь рискую ловить такси на вокзале. Вот спасибо! Чтоб я без тебя делала. - Она засмеялась в ответ на болтовню подруги. - Да, привезла я тебе духи, не волнуйся. Весь дьюти-фри перевернула, но нашла. Так что быть тебе самой сногсшибательной свидетельницей. Кстати, ты не передумала насчет платья? Как пить дать простудишься. Все-таки дурацкая идея с этой торжественной церемонией. Может, мне еще и фату со шлейфом прикажешь нацепить? Ой! Отстань! Какая тут романтика? Знаешь, во сколько мне обошлось убрать из программы хор? Ага! Они сдались, когда я затребовала арию Шервинского из Дней Турбиных. Тебе смешно. А мне, положено ворчать и капризничать, я - невеста. Ладно, иди машину заводи, скоро увидимся.
...
Снежинки доверчиво падали на крыши домов, беззаботно кружились в колодцах дворов и наивно пытались припорошить вытоптанные клумбы.
- У вас свет горит - значит, твой благоверный дома. - Наталья покосилась на чемодан. - Ань, может, наберешь еще раз? Пусть поможет дотащить.
- Не стоит, - отмахнулась Анна, чмокнув подругу в щечку. - Завтра к тебе загляну. Обсудим мелочи и подарок отдам. И не смотри на меня такими глазами. Коробочка на самом дне. Так что, завтра. Все - завтра.
Она направилась к подъезду, задорно цокая высокими каблучками и улыбаясь своим мыслям. Улыбка озаряла ее черты пока она ехала в лифте и рылась в сумочке, отыскивая ключи, открывала дверь и пристраивала чемодан под вешалкой. И вдруг угасла, сменившись растерянно-жалкой гримасой боли, а спустя мгновение - маской ядовитого презрения.
Анна осторожно, будто стеклянные, положила ключи, зачем-то взглянула в зеркало и отшатнулась от той, в чьих глазах плясали искры безумья. Она сделала несколько шагов, толкнула витражную створку, стараясь проглотить комок удушья. Дальше, происходящее напоминало гротескный кошмар с испуганным оханьем, бессвязным лепетом и суетой, а проклятая память, как заклинившая пластинка, прокручивала адрес магазина, где были куплены шелковые простыни "изысканно-персикового цвета". Игорь лихорадочно натягивал брюки, путаясь в измятых персиковых шелках.
- Даю сутки - чтоб ты убрался из моей жизни. - Пересохшие губы выталкивали слова, и во рту появился отчетливый вкус крови.
Он хотел ее остановить прикоснуться, но попятился, услышав хриплое:
- Не смей! И, Бога ради, не попадайся мне на глаза. Никогда.
...
Рушился песочный замок, выбивая землю из-под ног, смазывая в белый шум истеричный голос никогда не спящего города. Что угодно, только бы его заглушить.
"Все уже страшный круг"
- Громче!
Таксист криво усмехнулся и рвущие душу аккорды Розенбаума наполнили салон. Красивая молодая женщина на заднем сидении закусила губу, и мужик мог поклясться, что увидел в ее глазах жгучую звериную тоску.
...
- Сволочь! Подлец! - Наталья швырнула тряпку в мойку, так что брызги полетели на стены и пол. - А, эта шалава? Кто она?
- Не знаю. Я на нее не смотрела. Какая-то девочка.
- Девочка! - взвизгнула, не сдерживая эмоции, Наталья. - Да, я б ее, этими руками!
- Не кричи, ребенка разбудишь.
Анна сидела, поджав ноги и уткнувшись лбом в колени. Сведенные в замок пальцы, чуть подрагивали от напряжения. Наталья, залпом осушив приготовленный для подруги корвалол, проворчала:
- Его после танцулек - пушкой не поднимешь. Так что можем орать и бить посуду, сколько влезет.
Наклонилась, все еще не решаясь обнять или приласкать.
- Может, поплачем? Ань?
- Может... - тихо откликнулась та, - потом, когда придет время.
Она потянулась за сигаретой и, гладя на огненный лепесток, шепнула:
- Странно, я не могу вспомнить: о чем была песня?
"Дай нам время себя научить любви"
...
Они стояли возле машины. Анна курила, стряхивая пепел на изъеденный солью асфальт. Наталья заталкивала в багажник пакеты с продуктами.
- Я положила бутылку коньяка и валерьянку.
- И зонтики для коктейля, - мрачно пошутила Анна. - Ладно, мне пора.
- Ань, скажи толком: куда едешь?
- В деревню к тетке, в глушь, в Саратов.
- Я серьезно.
- Я тоже. Помнишь, адвокаты прислали бумаги? Наследство троюродной бабки.
- Но, как ты найдешь эту избушку на курьих ножках? - всплеснула руками Наталья.
- Найду. Я там была, однажды.
- А, дороги? Зима ведь.
- К черту дроги! Все к черту! - Окурок полетел в грязную кашу, несколько часов назад упавшую с неба хрустящими белыми хлопьями, и стало заметно, как дрожат уголки рта женщины, которая проиграла сражение с болью.
- Прошу - присмотри за всем. В офисе никто не должен знать. А, квартира. Сходите туда с Антоном. Пусть консьерж поменяет замок.
- Останься, Ань.
Анна передернула плечами, садясь в машину:
- Если останусь - убью.
...
Исчезли опутанные желтым смогом города, отступили ветреные просторы полей, тихо подкрался к обочинам трассы лес. Она не видела его. Ни огненных бликов заходящего солнца на янтарных стволах, ни ультрамариновых сумеречных корон на верхушках кленов. Ничего, кроме пунктира разделительной полосы. И чуть не пролетела мимо указателя: "Вольное". Машина грузно скатилась на проселочную дорогу. Не так давно здесь прошел трактор, и высокие сугробы образовали коридор, отсекая темные заросли. Она сбавила скорость, только когда на повороте машина вильнула, задев бампером снежную стену. Пощечина страха разбила усталость, и женщина судорожно вцепилась в руль. Еще несколько километров и фары лизнули покосившийся забор. До упора вдавив педаль тормоза, Анна хмуро уставилась на низкий сарай под одиноким фонарем. "Магазин. Станция. Почта"
- Что я здесь делаю?
...
Над прилавком висели гирлянды пластмассовых цветов. Цинковые ведра стояли вперемешку с мешками крупы, а жуткие, аляповатые кофточки елозились рукавами по хлебным кирпичам и копченой селедке. Появление незнакомки привело местных в ступор. Стихли разговоры, и только радио на стене продолжало бубнить шансон.
- Блок желтого Гламура. Пожалуйста.
Продавщица оторопело выпучила глаза:
- Чего?
- Сигареты, - устало произнесла Анна. - Если этих нет, дайте любые, легкие.
- Здесь, кроме Примы, ничего нет.
Она невольно обернулась, услышав низкий бархатный голос. Мужчина стоял так близко, что Анна задела его плечом. Обычный мужик в темной куртке и надвинутой на лоб вязаной шапке. Высокий, худой, голубоглазый. На небритой физиономии - наглая ухмылка.
- Вы заблудились? - Он отстранился, обходя ее по кругу. В прищуренных глазах плескалось бесцеремонное, жадное любопытство на грани инстинкта. Женщина почувствовала, как щеки обдало жаром. Горечь, раздражение, зажатая в рамки рассудка боль ударили в голову.
- Нет.
Демонстративно отвернувшись, Анна швырнула деньги на прилавок.
- Дайте сигареты. Любые. И скажите: где дом Пелех?
- Неужто, наследница? - Рокочущий баритон щекотнул нервы и Анна огрызнулась, теряя остатки светского лоска:
- Да. Законная.
- Я вижу. - Наглец поклонился с неожиданной грацией и снова, будто невзначай, заступил ей дорогу. - Тот же характер.
Женщина зарычала. По крайней мере, тот звук, что вырвался из ее горла, с большой натяжкой можно было назвать смехом.
- Проваливай, или скажи: как проехать?
- За селом направо! - крикнула продавщица, почти упав грудью на горку печенья а, все это время, тихо топтавшиеся в углу тетки, прыснули со смеху.
Анна выскочила из магазина, с треском хлопнув дверью. Ледяной ветер насмешливо бросил в разгоряченное лицо снежную пыль. Она прыгнула в машину и, рванула с места, едва не сбив каких-то людей. Нелепость разыгравшейся сцены оказалась последней каплей горячечного бреда.
...
Деревенская улица закончилась внезапно, громадной горой снега. Чудом вписавшись в поворот, машина жалобно заскребла днищем по спрессованному насту. Это была уже не дорога, а едва намеченная трактором колея. Наконец, под капотом что-то стукнуло, и мотор заглох. Анна всхлипнула, кулаками растирая глаза. Хотелось разреветься, надрывно, истошно, по-бабьи, но слез не было, только тугая петля удушья. Задыхаясь, она рванула дверцу и, спотыкаясь о собственную тень, побрела вперед. Фары не дотягивались до приземистого, почти неразличимого на фоне леса, дома. Не было забора или калитки, только заиндевелые кусты по обеим сторонам тропинки. Выйдя за грань света, она остановилась. Показалось, что с глаз сдернули пелену. Темнота вдруг стала прозрачной, и маленький кособокий дом поплыл ей навстречу. Отчетливо стали видны резные ставни, поленица дров под стеной, одинокая, нереально яркая звезда над крышей. И, не сотни проглоченных колесами километров, а несколько шагов отодвинули за спину проклятый город, в котором умерла надежда.
- Как же долго я шла...
На ступенях - крупные собачьи следы. Анна толкнула дверь, совсем не удивилась тому, что после небольшого усилия та поддалась. Не запирали здесь дверей. Незачем. Вспыхнула от поднесенной зажигалки свеча. Дом тихонько вздохнул, подставляя бревенчатые стены теплому свету. Выскобленные половицы, пестрая рогожа на лавках вокруг стола, букет бессмертников в глиняном кувшине и щепочки, заботливо сложенные возле печи. Он ждал. Хозяина. Или хозяйку.
Она не успела опомниться, как разожгла огонь, сбегала в машину за пакетами и поставила на плиту пузатый блестящий чайник. Не думая, не отдавая себе отчета, как ребенок доверилась волшебству. Скоро отступит за порог нежилая сырость, запахнет свеже-сваренным кофе, уйдет из души ядовитая горечь. Скоро, она обретет покой. Движения стали порывистыми и легкими, словно танец.
- Спасибо, что выбрала меня. У тебя ведь был сын, внуки, правнуки. Спасибо!
Черная ткань на раме. Анна стянула ее, ожидая увидеть портрет и, вскрикнула. Из подернутого патиной зеркала на нее смотрела бледная, с размазанной под глазами тушью, рыжеволосая женщина. Ветер завыл в трубе, подхватив слабый крик, погас огонь в печи, исчезло волшебство. Чужая. Этому дому, ласковой тишине, щадящему свету свечей. Она упала на колени. Под руку попало горлышко бутылки. Острые, наманикюренные ногти, сорвали пробку. Пятизвездочный коньяк - как вода. Ни обжигающего тепла, ни желанного забвения. Стараясь не смотреть в зеркало, Анна вышла из дома. Глоток за глотком, а вдали, сквозь деревья, кровавый отблеск. Пожар? Нет. Раскаленная, яростная луна вставала со своего ложа, и женщина заскулила, протягивая к ней руки:
- За что? Разве это грех? Я хотела любить и прощать, родить от него ребенка. За что меня так?
Лес молчал, придвинувшись к самому крыльцу. Зажмурившись, она пыталась утопить отчаянье. Тщетно. И тогда закричала, срывая голос:
- Я стану ведьмой от горя и бедствий поразивших меня. Эй, Азазелло! Ну, где же ты? Иди и возьми то, что осталось от моей души. Я согласна на все!
Шатаясь и стискивая онемевшими пальцами бутылку, пошла навстречу луне.
...
- Где ты?
Молодой ельник густо разросся на краю поляны. Под колючими деревцами скорчилась тень. Овчарка? Зверь лежал, уткнувшись мордой в снег. Большой, черный, совсем не страшный. Женщина присела подле него на корточки, провела рукой по загривку. Шерсть была сухой и теплой.
- Что с тобой, красавец? - и охнула, заметив расплавленный кровью снег. Капкан перебил заднюю лапу, неестественно вывернув в сторону. - Бедный, как же тебя угораздило?
Она поднатужилась, разжимая липкий металл. Хриплый рык, удар, рывок. Зверь взвился и замер, отскочив на шаг от женщины. Анна растерянно посмотрела на прокушенную ладонь.
- И ты, Брут?
Зверь тряхнул головой, словно приходя в себя. Глаза голубые, как у хаски, но без намека на собачью покорность. Волк. Только сейчас до нее дошло, насколько он велик. Сидя на земле, женщина смотрела на него снизу вверх.
- Неблагодарный.
Ей показалось, что он криво усмехнулся в ответ.
- Что ж, поделом мне.
Она встала и, не оглядываясь, исчезла в темноте. Волк подался, за ней, но тихо взвыл, припадая на перебитую лапу.
...
Обглоданная ветрами скала нависла над урочищем. Анна устроилась на самом краю, поджав ноги и обхватив колени. Вокруг стоял колдовской зимний лес. Должно было быть холодно, но кровь, горячими толчками бежала по венам. Луна, сбросив багровую маску, поднялась в зенит, и от ее печальной улыбки кружилась голова. Раскачиваясь в странном завораживающем ритме, Анна заговорила чуть нараспев:
- Хочешь, я расскажу тебе сказку? Жила была глупая, которую предал любимый, зимней полночью ушла она в лес и больше, ее никто никогда не видел...
...
Надсадный рев моторов спугнул сороку. Мужчина вздрогнул и, зачерпнув снег, вытер лицо. Он уже давно сидел на колодезном срубе, мрачно глядя на кособокий дом с настежь распахнутой дверью. Снег намело до самой печи, и только цепочка следов спускалась по ступеням, убегая в лес. Маленькие аккуратные, как отпечатки медальона, они притягивали его взгляд, и виноватая морщинка все глубже прорезалась меж бровей.
Опередив спутников, Наталья бросилась к дому. Влетела в холодную полутемную комнатку и потерянно остановилась.
- Не верю! Не могла она просто исчезнуть. Не Анька. Нет.
Столпившиеся на крыльце переминались с ноги на ногу. Румяный паренек в милицейской форме рискнул подать голос:
- Три дня искали. Бестолку.
- Сам ты бестолочь! - взвизгнула Наталья разъяренной фурией. Милиционер испуганно попятился и лишь сейчас заметив сидевшего на колодце, обрадовано замахал руками:
- Ой! Глеб Сергеич! И ты здесь? А мы думали в райцентре. - Ткнул в него пальцем. - Это лесник наш.
- Лесник? - Наталья переключила внимание на новый объект. - Тот, что сказал, что Анна замерзла в лесу, а тело разорвали волки?!
- Да нет, - машинально возразил милиционер, - его тут вовсе не было. В больнице он был в райцентре. Ногу лечил. - И, запоздало сообразив, что снова вызвал огонь на себя, забормотал:
- Но мы искали. Не хуже чем он искали. Да, скажи ты ей Сергеич, что невозможно ничего найти нынче в лесу! Два снегопада прошло, сугробы метровые.
Она сникла, но тут же бросилась с кулаками на того, кто стоял ближе всех.
- Как поздно? Я в суд подам! Анькины адвокаты вас в порошок сотрут.
- Вы, Наталья Ивановна, успокойтесь, - сквозь зубы процедил председатель сельсовета. Дородный, важный он, пожалуй, единственный наблюдал за бьющейся в истерике горожанкой с равнодушным спокойствием.
- Подруга ваша из столицы уехала неделю назад. Что ж вы раньше ее не хватились? А розыски мы начали по первому сигналу и искали, как следует. К нам претензий нет. Что не нашли - плохо. Но места здесь глухие и зима. Вот снег сойдет - снова поищем. Может, что и найдем. Одежду, вещи...
Последние слова безошибочно ударили в цель. Наталья побледнела и начала сползать на пол. Наблюдая, как плачущую горожанку усаживают в машину, милиционер облегченно вздохнул:
- Спасибо Петр Романович выручили. Думал, она меня бить начнет.
Председатель молча отодвинул его в сторону, зашел в дом. Поежился, брезгливо кривя губы и вдруг, наклонился над столом.
- Это еще что?
На потемневшем от времени дереве рваные слова: "Царица Аркадии - Анна"
- Ножом, что ли выскребла?
- Петр Романыч, - заныл милиционер, - что с документами делать? В райцентр отправить?
Председатель дернулся.
- Ты Миша, рот часто открываешь и дурь несешь. Заткнулся бы. Нет документов, нет тела - и дела нет. Могла же эта дура, уехать куда-то? Пусть ищут.
Все еще кипя от злости, он вышел на крыльцо и в сердцах плюнул на снег.
- Опять волчьи следы. У самого дома. Когда ж я выведу эту падаль?!
Это было похоже на порыв ветра. Тяжелая туша грузно впечаталась в стену и лесник крепко сдавил горло председателю.
Дрогнули губы в злом оскале. Лесник встал на пороге, будто заслоняя собой дом.
- Убирайтесь.
...
Волчица зевнула, сладко потянулась всем телом и, перевернувшись на спину, сдула прилипшее к носу перышко. Еще несколько таких же серых перьев запутались в игольчатом ковре, как напоминание о сытном ужине. Лежку она устроила под мягким пологом голубых ветвей. Ласково приняла гостью елочка, и скоротали две подружки ночную метель, прислушиваясь к свирепым ноткам ветров. Трескучими морозами, завирюхами праздновала зима свой скорый уход. Уже проклюнулись под снежным одеялом зеленые ростки, неуловимо-волнующе запахло в воздухе, и лесной народ потерял покой. Забыты были долгие охотничьи походы, молниеносные погони, терпеливые засады. Шальная кровь неугомонно стучала в сердце, требуя любви. Волчица выбралась на свет, щуря янтарные глаза. В солнечных лучах красные искры побежали по шкуре, придавая шерсти золотисто-рыжий оттенок. Лениво облизываясь Рыжая смаковала тонкие нити запахов. Вот уже второй день по ее следу шли трое. Два переярка и тот, ради которого она затеяла игру. Лукавую, доводящую до исступления и потери контроля. Она вела их за собой, то, позволяя приблизиться вплотную, заигрывая и маня, то, исчезая, сбивая со следа и слушая тоскливый, разочарованный вой. Но, любую игру нужно закончить вовремя и потому, Рыжая, не таясь, направилась к озеру. Братья переярки нагнали ее у берега. Разгоряченные подлетели с двух сторон и заработали хлесткие удары за дерзость. Отогнав их, волчица выскочила на лед. Остановилась, поджидая третьего преследователя. Палевый вожак осторожно ступил на синее зеркало. Усмехнулся, принимая условия игры. Танцующим легким шагом подошел к волчице. Она огрызнулась и тут же спряталась за его спину от братцев. Вот и все - три соперника оказались нос к носу. Хвосты торчком шерсть на загривках дыбом. Палевый замер, широко расставив лапы. Юнцы не уступали ему ростом, но проигрывали в весе и матерый терпеливо ждал их броска. Кинулись оба, слаженно, храбро и полетели в разные стороны, скользя по льду. Зарычали вскакивая, снова бросаясь в атаку. На этот раз Палевый не стал ждать, полоснул клыками одного, подмял другого и презрительно скривился покаянному визгу. Отступил, демонстративно повернувшись к волчице. Будто спрашивая: ну что, наигралась? Она лизнула его, потерлась мордой о шею, поцеловала, признавая победу.
...
Все было легко и просто. Без недомолвок и клятв, долгих признаний и пустых доказательств. Так, как должно быть. Как заложено древним, могучим инстинктом на самой заре времен. Если выбрал - дерись, а завоевав - храни, до конца, пока не разлучит смерть. Для счастья не нужно много. Земля под ногами, небо над головой, плечо подле плеча и желание жить... не вопреки, а ради, того, кто рядом.
...
Палевый делал вид, что не слышит, с подчеркнутым вниманием изучая цепочку мышиных следов. Рыжая летела на него с горы, не сбавляя скорость, казалось, еще миг и сшибет, опрокинув в ручей, но в последний момент затормозила всеми четырьмя лапами, так что снег брызнул волку в нос. Тявкнула и, не дожидаясь пока он отряхнется, понеслась по склону наверх. Палевый рванулся за ней, отсекая от подлеска. Взвился в прыжке, а проказница подловила, толкнув в плечо, и волки кубарем покатились в мягкий сугроб.
- Что они делают? - сдвинув на затылок фуражку, Михаил приставил ладошку к бровям.
- Тише, - цыкнул Глеб, нехотя отводя от глаз бинокль. - Вот навязался на мою голову. В следующий раз, будешь пешком из района топать. Дурачатся они. Вчера женишок секача завалил, вот, и гуляют теперь.
- Уж не того ли, что председатель второй год пасет?
Лесник хмыкнул, и милиционер злорадно потер руки.
- Ох, и разорется Романыч, когда узнает.
Глеб резко наклонился, сказал тихо, но так, что от рокочущего тембра у собеседника волосы встали дыбом.
- О чем узнает? Разве, ты что-то видел или слышал? Нет в нашем лесу волков. Ушли они, и след простыл.
- Само собой, Глеб Сергеич, - вяло проблеял Михаил. - Что ж я, враг своему здоровью, язык распускать?
...
Тепло и уютно в старой барсучьей норе. Надежно держали свод дубовые корни. Охранял волчий очаг лесной исполин. Ветер в его ветвях пел колыбельную. Только Рыжая все ворочалась не находя себе места. Палевый крепче прижался к ее боку: "Спи глупая". Она заворчала и, выждав пока он уснет, осторожно ушла из логова. Смутная, ядовитая тревога гнала ее к границе угодий. Туда, куда зареклась ходить. К терпкому дыму печных труб, к огням села.
Председателева рубленная баня выходила крылечком в луг, за которым, серебристо-черной стеной стоял лес. Летом здесь цвели желтые ирисы, а сейчас лежал ровный, искристый ковер и висело над ним бездонное небо, с золотой, почти набравшей полную силу, луной. Уступая хозяйке, звезды прятались за деревья, а две янтарные, вовсе упали к самой земле. Волчица стояла, слившись с ивняком на опушке. Сами плыли к ней звуки и запахи. Вот скрипнула дверь. Затопали, загомонили, со смехом прыгая в снег. Влажно запахло кислым деревом, понесло горькой сивухой.
- Не дрефь Игорек. Что с того, что твоя бывшая в этих краях пропала? Спросят - скажешь, ездил искать. Все ноги стоптал, уши отморозил.
- Не спросят. Не знает никто. Я в командировку уехал контракт подписывать.
По телу волчицы прошла судорога, звонко лязгнули зубы.
- Пройдоха ты редкий. Еще день - и займешь креслице. Как умудрился, подкаблучник?
- А, что умудряться? - В голосе вальяжная, самоуверенность. - У меня право второй подписи. Ни одна платежка не уйдет, пока отмашку не дам.
- Не боишься, что вернется твоя красавица и порвет тебя на Британский флаг?
Пауза, долгая, холодная, вязкая.
- Нет. Не боюсь.
Несмотря на то, что все засмеялись и спустя секунду уже говорили о другом, Игорь в баню не вернулся. Набросил на плечи куртку, и мелко подрагивая от озноба, вытащил сигареты, да так и закляк. По белому, чистому лугу на него шла волчица. Не бежала - именно шла, короткими, рваными шажками, низко пригнув голову и обнажив клыки. Безмолвным, страшным криком захлебнулась тишина зимней ночи. Еще миг и...
Громадная черная тень вынырнула из ниоткуда. Зверь, как пушинку смел волчицу, вдавил в снег, сбивая с пути. Она дралась, неистово, отчаянно, но он был слишком силен. Не обращая внимания на вонзившиеся в плечо зубы и рвущие бок когти, схватил ее за загривок и словно щенка поволок в лес.
На шум схватки из бани выскочили люди. Полуголые, испуганные.
- Ружье! Собак спустить!
Преодолев оторопь, председатель довольно хмыкнул:
- Зачем собак? Еще шкуры попортят. Потерпите, скоро развлечемся. Зря, что ли приехали?
...
Палевый обезумел. Но чужак не принял бой. Отполз, сердито фыркнув, мол, забирай свое сокровище, и скрылся в зарослях, приволакивая заднюю лапу. Палевый угрожающе рявкнул ему вслед, потом ласково тормошил Рыжую, не понимая, почему подруга сжалась в дрожащий комочек. От нее пахло чужаком, его кровью и... человеком. Остаток ночи она пролежала, забившись в дальний угол логова. Тихая, безучастная. Палевый подступался к ней так и этак, в конце концов, обнял согревая, баюкая. "Все пройдет, милая. Все пройдет..."
...
Прислонив двустволку к бедру, лесник обвел тяжелым взглядом охотников. Нарядные, в новенькой амуниции горожане, топтались за спинами местных, только трое ребят с одинаковыми угрюмыми лицами, не спеша, заходили ему с боков. Глеб равнодушно скривился. "Цепные" не кинутся без приказа, а их хозяин - столичный важняк явно не хотел лишних проблем.
- За лицензией пришел? - насмешливо спросил председатель, спускаясь во двор. - Езжай в район, к начальству. Там она. И пукалку свою убери - не напугаешь.
- Правда, Сергеич, кончай шутить, - пискнул из-за плеча председателя милиционер. - Раз в год и палка стреляет.
- Свинцовой сечкой по коленям и раз в жизни хватит, - спокойно кивнул Глеб.
Председатель посинел, брызжа слюной.
- Думаешь управы на тебя нет? Да за такое - срок светит.
- А, сколько тебе светит, за охоту на человека? Или забыл барскую забаву? Так я напомнить могу.
Еще не закончив фразу, Глеб понял, что перегнул палку. Как шелуха слетела с председателя опаска перед вороненой сталью наведенного оружия и, захрипев, он кинулся вперед. Грянул выстрел. Цементная крошка веером отскочила от дворовых плит. Взвизгнул столичный важняк, хватаясь за оцарапанное ухо, молча бросились его охранники. Глеб оглушил одного прикладом, второго звонко припечатал в челюсть, охнул получив удар в плечо.
- По ноге бейте! - орал председатель, прыгая вокруг свалки. - Мишка - идиот, наручники давай!
Глеб почти потерял сознание от боли.
- Заприте его в погребе. Вернемся, протокол составим. - Председатель отмахнулся от столичных гостей. - Не ваша забота, сам разберусь. Видно же - допился до белой горячки. - И уже задумчиво, пробормотал: - Не редкость у нас такое. И до петли допивались, и до проруби.
...
Вот и все. Отсюда им не уйти. Или вверх по скалам или туда, где голоса и смех. Навстречу смерти. Палевый требовательно толкнул ее носом: "Затаись, а потом беги, что есть сил. Ты сможешь, я верю!" Она пыталась его удержать. Целовала, молила. Но он высвободился. Обернулся лишь на мгновенье. Высоко в поднебесье качались сосны. Грянул гром, и умерла тишина, алыми каплями падая в снег.
...
Игорь трясущимися руками перезаряжал ружье. Проклиная охоту и волка, что прыгнул под пули, оскалив пасть. Не стоило приезжать в этот лес. Может, не шутила Анна, рассказывая, что в ее жилах течет прабабкина, ведьмина кровь? И это ее рыжая тень мелькнула сейчас за спинами охотников? Холодный пот потек по спине. Это была не тень не мираж. Рыжая волчица с янтарными глазами женщины, которую он предал. Игорь вскинул ружье, в животном, паническом страхе спуская курок. Бесшумно метнулся из-за кустов громадный черный волк. Дуло дернулось, и пуля от жакана вошла в лоб столичному важняку. Как в замедленном, кошмарном сне Игорь успел увидеть карабин охранника, услышать выстрел и почувствовать обжигающую боль там, где у него должно было быть сердце. Вот и все, отсюда им не уйти...
Спотыкаясь и падая, бежал по сельской улице милиционер, волоча за собой охотничье ружье. До сих пор у него перед глазами стоял черный волк, растаявший в снежной дымке, перекошенное ужасом лицо председателя и слышался булькающий предсмертный хрип.
- Мишань, а я волка видела, - окликнула его продавщица. - Здоровенного такого. Выскочил с председателевого двора и в лес. Средь бела дня, представляешь?
Михаил ничего не ответил, тупо глядя на вырванную с петель железную дверь погреба и наручники, на земле у самых ворот.
...
Она шла домой. Сквозь предрассветную слепую тьму, по извилистым, как нить судьбы тропам. К маленькому, кособокому дому на опушке дремучего леса. К человеку, что ждал ее сидя на ступенях крыльца. Только, человеку ли?
- Прости, родная, прости! Больно мне было, вот и сорвался. Утащил тебя на тропу.
Он опустился перед ней на колени.
- Простишь ли когда-нибудь?
Отступала ночь и горела над крышей ведьминого дома утренняя волчья звезда.
Свернувшись калачиком на коленях мужчины, лежала женщина. В рыжих волосах запутались сосновые иглы. Она подняла залитое слезами лицо и тихо спросила:
- За что мне тебя прощать? За то, что дал время себя научить любви?