Шёл боевой восемнадцатый год. Россия. Красные и белые, синие и зелёные, анархисты и монархисты, интервенты и бандиты, и ещё хренова туча кого-то, бегали по стране, как тараканы, и с огромным рвением стреляли друг в дружку. И ладно б сами с собой играли в эту занятную игру, так ещё и весь остальной народ, далёкий поначалу от подобных кровавых развлечений, как Марс от созвездия Ориона, вовлекли во всю эту вакханалию. И сорвало миллионы людей со своих мест, и пошли они с винтовками, наганами и штыками в руках, утверждать на родной земле чью-то, несомненно, единственную и самую истинную правду. Чью только? Вот бы знать!
Небольшое село Белоцерквушка. Здесь сходятся и расходятся несколько дорог. Несомненно, очень важная точка на карте местного масштаба. Поэтому оно и стало ареной ожесточённых боёв. Сначала пришлые бандиты с местными жителями бурно выясняли свои непростые отношения, а сейчас красные с белыми остервенело рвут друг другу глотки. И только земля безмолвно скорбит по павшим, смиренно принимая в себя кровь, тела и даже души. Разгневанные, отяжелевшие души, которые уже не могут уйти ввысь. Сегодня село занято красными, вчера стремительной утренней атакой выбившими отсюда врага. А что будет завтра? Что будет, то и будет. Завтра и узнаем.
В центре села, в церкви, на верхотуре колокольни, стоял пулемёт. Да-да, у их небольшого отрядика был пулемёт. Это был Максимушко, величайшее сокровище из сокровищ, неизвестно каким образом очутившийся в их отряде. Это сокровище вчера еле-еле, вчетвером, втащили на колокольню. Странное решение командира, но смысл в этом был. Патронов у их сокровища осталось всего лишь две ленты. Вроде и немало в них, этих самых патрончиков, остроносых посланников смерти, но Максимушке всего лишь на пару раз плюнуть в сторону врага. Прожорливый он, Максимушко. А, может, и хорошо, что так мало. А то дай ему волю, так весь мир перестреляет и не поморщится. Ну, может, слегка вскипит. Вообщем, убрали его от греха подальше, а то налетят вдруг басурмане белогвардейские лихой атакой или подкрадутся тайно тёмной ночью, да утащат сокровище к себе. И на фига вот козе такой размашистый баян. У них и так пушка есть, хватит им. Жалко, вчера отбить не смогли, уж больно резво та дёрнула из села, даже выстрелить по ним не захотела. Или не смогла. Снарядов у них, поди, как у нас патронов. Кот с гулькин нос наплакал. Вот так вот и воюем. И воевать вроде особо нечем, а вчера пятерых наших закопали у церкви. И прикопали восьмерых врагов. Хотя, каких там врагов! Из них настоящих врагов там было раз, два и обчёлся. Остальные обычными, затюканными, вчерашними крестьянами да рабочими, мужичонками были. Ими и померли. И даже понять не сумели: за что, почему и для чего их жизнь оборвалась. Вот сегодня тишина была, наверняка, белые по окрестным деревушкам рыщут, "наскребают" в своё великое воинство очередных "желающих" утверждать на родной земле самую единственно верную правду. А вот завтра?... Завтра, возможно, опять закапывать кого-то придётся.
Пахом, прислонившись к пулемёту, сидел и глядел в ночное небо. Второй номер уплёлся спать вниз. Вряд ли беляки ночью полезут, да даже если и полезут, смысла палить в темноту из пулемёта никакого не было. Ещё своих подстрелишь. Вообщем, пусть спит, сил набирается. Вместе с Пахомом, на звёзды глядел колокол. Он не висел там, где должен был, а покоился на новеньких, но уже слегка потемневших, досках пола, новенькой, но не достроенной церковной колокольни, и, наверняка, о чём-то думал. Скажи колокол, о чём ты думаешь, глядя на всё то, что творится в мире?... Но молчит колокол, неужто он также равнодушно холоден, как и далёкие звёзды? Вспомнилась вдруг Пахому муха. Жирная, зелёная, наглая муха. Ползала по стене сарая над плечом обречённого, одного из троих беляков, расстрелянных сегодня с утра пораньше. Эти трое теперь уже входили в состав тех прикопанных восьмерых врагов. Так вот. "Расстреля-я-ять, вражин проклятых! Расстреля-я-ять, врагов революции!" - орал, как резаный, комиссар. За что расстреливать этих затрюханных мужичонков, отловленных белыми эмиссарами в свой отряд в какой-то деревушке, не понимал никто. Включая командира. Вряд ли они нанесли какой-то урон их отряду, скорее палили в белый свет, как в копеечку. Если палили, а не лежали, зажмурив глаза от страха. Отчего же, обычно скромный и тихий, комиссар, так взъелся на этих нерасторопных простаков? Отчего же он назначил на расстрел самых спокойных и неохочих до этого дела мужиков, таких же, как и сам Пахом, а не зверей, типа Буры и Ножа? Кстати, лучше бы вот этих "товарищей" к стенке поставили. Он бы их сам с удовольствием расстрелял, и по поводу сих бешеных собак в его душе ничего бы не шевельнулось. Ну, разве ж, только удовлетворение. А вот тех мужичков ему было откровенно жаль, но самому к стенке совсем не хотелось, поэтому пришлось вставать в ряд расстрельщиков и целиться в них из винтовки. Когда комиссар, бешено вращая своими белёсыми глазёнками, заорал: "Пли!", Пахом выстрелил. Выстрелил в жирную, зелёную, наглую муху, ползающую по стене сарая над плечом одного из обречённых. Почему-то в этот момент она явилась для него средоточием зла, несущим смерть всем, до кого дотянется своими мохнатыми, загребущими лапками. И она ему почудилась настолько довольной происходящим, что он не пожалел бы и десятка-двух патронов, дабы стереть её наглую улыбочку с лица земли. Он не знал, попал ли в ту муху или нет, но в крови тех мужичков, обильно оросившей помятый бурьян, не было его доли. Или всё-таки была? Косвенно, но была? Разве ж на такой бойне, как эта война всех со всеми, можно остаться чистым и не замаранным? Комиссар после расстрела успокоился, как упырь, напившийся крови, и ушёл, оставив после себя ещё более опустевшие и озлобившиеся души. Зачем же это нужно было? Неужели без всего этого нельзя было обойтись? Почему же люди так остервенели? Что же им не живётся по-человечески? Или они - уже не люди? И как это всё исправить? Как же всё это изменить?! Пахом с отчаяньем смотрел на звёздное небо, задавал ему вопросы, но не получал ответа. Эх, висел бы сейчас колокол на своём месте, он бы так в него затрезвонил, заколоколил, всю душу вложил бы, не утаивая ни капельки, дабы разбудить всех от этого кровавого безсмысленного сна! Эмоции, переполнявшие Пахома, были, видимо, настолько сильны, что он непроизвольно дёрнул ногой. И задел ею по колоколу. И колокол тихо отозвался: "Бум-м-м". В душе Пахома тоже что-то тихо отозвалось: "Бум-м-м". А на груди, там, где был внутренний карман гимнастёрки, вдруг разгорелся нестерпимый жар. Пахом сунул руку в карман и достал этот огонь. Это был бабушкин камешек. Обычный камешек, каких у речки полным-полно валяется. Почему-то бабушка хранила его и когда отдавала ему, назвала Небесным Камнем. Сейчас этот Небесный Камень сиял ярким, неземным светом и пылал жаром. "Бум-м-м", - снова подал голос колокол, хотя сейчас его никто не трогал. "Бум-м-м", - отозвалось в душе Пахома. Он посмотрел на колокол и увидел, что на самом его верху одно место тоже сияет ярким, неземным светом. И вдруг потянуло его приложить свой горячий камушек к этому месту. И как только они оказались рядом, их притянуло друг к другу, склеило, срастило в единое целое. "Бум-м-м" - уже громко бумкнул колокол. "Бум-м-м" - так же звонче отозвалось в душе Пахома. "Бум-м-м" - и ночная тишина уже разорвана в клочья. "Бум-м-м" - и яркий свет заливает Пахома изнутри. "Бум-м-м" - и вот уже из домов выскакивают, ничего не понимающие красноармейцы и местные жители. "Бум-м-м" - Пахом видит весь этот мир насквозь. "Бум-м-м" - вибрирует, стоящий на новеньких, но уже слегка потемневших, досках, в новенькой, но недостроенной церковной колокольне, сияющий уже полностью ярким, неземным светом колокол. "Бум-м-м" - понимает, что нужно делать Пахом, устраиваясь поудобнее у пулемёта. "Бум-м-м" - вибрация, исходящая от колокола, уже накрывает всю Белоцерквушку. И встряхивает, передёргивает людей, словно при землетрясении. А нелюдей корёжит, сдирает с них человеческие личины. "Бум-м-м" - и палец, нажавший на курок пулемёта, прекращает судороги комиссара, Буры, Ножа и одного из местных упырей. "Бум-м-м" - и вибрация уже достигает других поселений. "Бум-м-м" - и она будит, будит в них людей. А тех, в ком нет ничего человеческого, выворачивает наизнанку. "Бум-м-м" - Пахом видит всех, в ком сидит Тьма и кто является Тьмой, "бум-м-м" - и вот уже штабс-капитан, командир белых, и пятеро его подельников, валятся безжизненными мешками с ног. "Бум-м-м" - и люди, испытавшие действие вибрации, мотают головой, трут кулаками глаза, они, действительно, как будто, после сна. "Бум-м-м" - обезпокоенно глянул на патронную ленту Пахом, но, увидев её, пулемёт и даже самого себя, сияющих ярким, неземным светом, понял, что теперь ему всего и на всё хватит, кивнул и продолжил работу.
"Бум-м-м" - разносится по всей русской земле. "Бум-м-м" - вибрация охватывает весь мир. "Бум-м-м" - просыпайтесь, люди! "Бум-м-м" - хватит уже этого кровавого кошмара.
"Бум-м-м" - и яркие, горящие неземным светом, пули объясняют Тьме, что её время тут окончено. "Бум-м-м" - и демоны, твари, нелюди покидают этот, ранее гостеприимный им, человеческий мир. "Бум-м-м" - и пора уже человечеству самому заниматься своей жизнью. Любить, радоваться, развиваться, жить, ошибаться, но исправлять СВОИ СОБСТВЕННЫЕ ошибки и идти дальше.
А что же делать тем, в чьих душах поселилась Тьма, но ещё не захватила их полностью? Что, что, бороться, конечно, же. Только сам человек может изгнать её из себя и не впускать более. Нужно этого только захотеть и нужно к этому стремиться. Это весьма тяжело, это весьма сложно, и это - выбор. Сознательный выбор. Творец всегда и всем даёт выбор. И даёт возможность исправить то, что натворил. Не покаяться и пойти снова творить зло, а, действительно, исправить свои ошибки. А тем, кто всё-таки выберет лёгкий путь - плыть по воле тёмного течения, не стоит удивляться, когда их, как пожухлую трын-траву, скосит невидимый пулемётчик.