"Пусть хоть весь свет идет одной дорогой, а я пойду своей" Дж. Хэрриот "Среди Йоркширских холмов".
Однажды под вечер, когда я, вернувшись с пасеки, сидел на веранде моего дома, в дверь кто-то постучал. Я открыл и в дверном проеме, на фоне меркнущего неба, нарисовался силуэт. Я сразу узнал колхозного инженера по технике безопасности. Мой ровесник, сын донской казачки и узбека, Герман унаследовал от отца легко узнаваемый образ: невысокого роста, плотно сбитый, огромная круглая голова, покрытая шапкой густой курчавой шевелюры, да смуглая кожа. - Сашка, тебя хотят избить! - Герман выпалил эти слова тотчас же, как я открыл дверь. Он стоял на пороге моего дома и смотрел на меня широко раскрытыми и страшно удивленными глазами, ожидая от меня каких-то объяснений, будто это не он, а я произнес зловещие слова. От такого сообщения не очень-то взвеселишься. Радушная улыбка, мгновенно появившаяся, как только я увидел Германа, медленно стиралась с моего лица. - Кто? - этот естественный вопрос и стал моей первой реакцией, как только до сознания дошел истинный смысл слов Германа. - Я не скажу, -- Герман слегка потупился - понимаешь, я тебя предупредил, а это уже и так много. Мне здесь жить, а ты ведь и уе хать можешь. - Входи в дом, - наконец предложил я - не будем же мы стоять на пороге.
Герман вошел в комнату и сел на табурет у стола. - Чай будешь пить? - спросил я у него. - Саш, может ты уедешь? - вместо ответа произнес Герман.
Я молча налил чай в кружки и одну из них пододвинул Герману: - Так куда же я должен уехать? - голосом, чуть сдобренным иронией, спросил я. - Тут не до шуток, Сашка, это они серьезно замыслили, я их отлично знаю. - Серьезно, говоришь? - я положил ложку меда в чай и стал медленно размешивать. - Ну, а я тебе тоже серьезно могу сказать -- никуда я не поеду. - Сашка, у тебя же квартира есть в Ленинграде. Чего тебе здесь делать? Мы тут спиваемся, так нам же деваться некуда. - Герман приподнял кружку, дунул в нее пару раз, разгоняя струйки пара, поднимающиеся с горячей поверхности, и, обжигая губы, сделал несколько глотков. - Да, ты даже не сказал за что меня бить собираются. - Я внимательно смотрел на Германа. - Не нравится им как ты живешь. - Что-о-о? -- Я искренне удивился. - Я что-то у кого-то украл? Или эксплуатирую кого? Или мои пчелы огороды чьи-то потоптали? - Да нет, Сашка, ну ты же сам все прекрасно понимаешь. Одно только то, что их бабы на тебя пальцем указывают, в пример тебя ставят, доводит их до бешенства. Если бы ты пил да воровал - это, знаешь, совсем бы было другое дело. - Так, значит, мне надо пить и воровать, чтобы своим человеком стать? - Вот, поэтому тебе и уехать надо. Их всего-то трое-четверо на весь колхоз, но по злобе могут инвалидом сделать или дом сжечь. Они говорят, что ты чужак и не имеешь права у нас жить. - Я не имею права? - Кровь хлынула мне в лицо. - Это после того, что мои и дед, и прадед жили на этой земле, и мать родилась здесь же? - Я отставил кружку в сторону: - Ты знаешь, Герман, почему я здесь? Вот в этом, по природе богатейшем краю, мой дед в 34-м году умер от голода. И интересно мне стало выяснить, как это при таком богатстве можно умудриться с голоду умереть? А?
Герман тоже перестал пить чай и только крутил кружку в руках. - Не только твой дед, тут двадцать миллионов полегло. - Герман перешел почти на шепот: - А старики рассказывают, что посты на дорогах стояли, никого не выпускали из этих мест... - Так ты скажи им, этим типам, - перебил я его, - что с ними, четырьмя, я не справлюсь. К тому же они, я уверен, по подлянке драку затеять хотят, из-за угла. Ну, так одного из них я изловчусь обнять, да так крепко, что мне не составит труда дотянуться зубами до его шеи. - Сашка, Сашка, ты чё? Я тебя никогда таким не видел. Ты можешь загрызть человека? - Герман удивленно смотрел на меня. - Ладно, Герман, пошутил я. - Позвякивая ложкой я снова начал размешивать уже остывший чай: - Ты в карты играешь? - Вот, это лучше. - Повеселел Герман и тут же двинул рукой по столу, освобождая место. Я принес колоду карт и бросил на стол: - Сдавай первым, Герман. В дурачка? - Ну да. - Герман взял колоду и стал тасовать карты.
Началась игра. Первый ход сделал я, Герман отбил, я дал еще одну карту, он и эту побил. - В отбой! - сказал я и потянулся взять из прикупа две карты. - Жизнь - это тоже игра. - Философски заметил Герман, откладывая сыгранные карты в сторону. Я же тем временем перебрал из прикупа несколько карт и выбрал себе одного туза и одну козырную десятку. Герман, ничего не замечая, взял сверху себе две карты, посмотрел на них и огорченно крякнул. Так мы и продолжали играть. Я выбирал из колоды только те карты, которые мне нравились, а он, как обычно, брал те, что лежали сверху. Первую партию Герман, конечно, проиграл. Тут же, с энтузиазмом, стал раздавать карты на вторую партию. И в этой партии я легко с ним расправился. - Да, игра - это жизнь. - Перефразировал я философское изречение Германа пока он раздавал карты в третий раз. И снова он проиграл. Герман, будто слепой, совершенно не замечал, что я взял себе за правило выбирать из колоды только нужные мне карты. Но в четвертой партии он вдруг заметил мои уже демонстративные манипуляции и тут его круглые глаза превратились в черные квадраты Малевича. - Сашка, это же нечестно! - Что нечестно? - Я попытался изобразить совершенно невинное выражение лица. Герман, раскрасневшись, бросил свои карты на стол: - Ты, Сашка, мухлюешь! - Сердито сказал он. - Нет, Герман, ты не прав, - стараясь быть очень спокойным, ответил я, - я играю по правилам. - По каким таким правилам? - Герман уже выходил из себя. - Ты выбираешь из колоды карты, а это нечестно! - Хм-м, - промычал я, - это тебе кажется нечестным потому, что ты играешь по правилам, которым тебя научили, а я играю по своим. Я своих правил не нарушаю. - Сашка, ты чё, чумной? - Герман сердито смотрел на меня: - Мы играем в одну игру и правила должны быть для нас обоих одинаковые. - Да? - Я старался сделать выражение лица как можно удивленнее: - Ты на этом настаиваешь? - Ну, Сашка, ты даё-ёшь! - Герман не знал, как вести себя дальше. - Значит, в игре мы должны придерживаться одних правил? - Я положил карты на стол. - Без сомнений! - Отчеканил Герман. В его глазах полыхали черные молнии. - А как в жизни? Ты же сам сказал, что жизнь - это тоже игра? - А... Ну, да... Тоже... - В моем водоеме спокойствия его молнии гасли без следа. - А что выходит? Кто-то норовит сыграть жизнь по собственным правилам. Иногда появляются тесные группки со своими писаниями. Это же очень выгодно говорить, например, большинству, что богатому достичь царства небесного гораздо труднее, чем верблюду пролезть в игольное ушко, самим же... подожди, я тебе дословно зачитаю... - я достал из портфеля Библию: - "...и ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы; и господствовать будешь над многими народами..." - Так написано? - Герман, смущенный таким поворотом дела, соскочил со стула. - Подожди, подожди, - я сделал жест рукой, удерживая моего собеседника на месте - я сейчас не говорю, что первое наставление лучше или хуже второго. Я говорю лишь о том, что ты был прав, когда утверждал, что играющие в одну игру должны соблюдать одни правила. - Герман молча уставился в пол. - Теперь слушай, - я вернулся на свое место, собрал карты и уложил их в общую колоду - твои и мои родители прожили очень трудную жизнь и я часто слышал от своей мамы: "Я, сынок, страдала очень много в жизни, но эти страдания оправдываю тем, что уж вы-то, наши дети, будете жить лучше." - Да и я это слышал от своей матери. - Герман поднял на меня глаза и положил руки на стол. - Ты знаешь, Герман, я может и поверил бы ей, да точно такое же выражение я слышал от моей бабушки, когда она сибирскими ночами молилась перед иконкой: "Господи, столько страданий выпало на долю мою, но живу я верой, что дети мои, за мои страдания, будут жить лучше." Сейчас я точно уверен, что и прабабушка моя говорила то же самое. И до какого колена могу дойти я, сопровождаемый этими причитаниями?
Я допил чай и тронул Германа за рукав: - Пойдем-ка на крыльцо.
Уже вечерело и тишина повисла над хутором. Вдруг на соседней улице раздался мотоциклетный треск и через несколько мгновений мимо нас, балансируя ногами и пытаясь удержать равновесие, промчался мотоциклист. - Герман, ты видишь старые колхозные конюшни? - Я указал рукой за хутор. - Как ты думаешь, какое расстояние до них? - Ну-у, километр, не меньше. - Ответил Герман. - Смотри, между хутором и конюшней ничего нет, поля с кукурузой начинаются далеко за конюшней. Земля здесь, ты сам знаешь, сплошной чернозем. А теперь посмотри на дворовые участки. Это же носовые платочки, а не дворы. - Как по закону, шесть соток. - Герман пожал плечами. - А я бы дал каждому колхознику по гектару, не меньше. Чтобы и дом хороший поставить, и баню, и постройки для скота, и сад приличный разбить. - Размечтался! - Герман глубоко вздохнул: - Да и бабам работы, ты представляешь, сколько добавится? - А-а-а, - протянул я иронично - я же совсем забыл, что мужички наши, согласно писанию, ждут царства небесного прямо с пеленок. А как только молоко материнское чуть обсохнет на губах, начинают водку кушать и в жизни уже разочарованы. - А ты хочешь деньгами их увлечь? Нет у нас этого, Сашка, чтобы рубли в кубышку складывать. - Герман улыбнулся отрешенной улыбкой. - А я чувствую, что не просто так нас от экономики отрывают. Кому-то нужно, чтобы парни молодые, как Витька, что сейчас на мотоцикле пьяный промчался, в финансах разбирались, как свинья в апельсинах. - Я посмотрел на Германа, но он сохранял непроницаемое выражение: - Слушай, Герман, сейчас даже в нашей стране, когда кто-то хочет подчеркнуть убогость и запущенность, говорит: "как в каком-то там Урюпинске." А из этого Урюпинска мой дед еще в тринадцатом году поставлял свои товары в Австрию. Может за то, что умел это делать и уморили его голодом? - Да я инженер, Сашка, сад разводить не буду, а пчел боюсь. В институте нас учили строить свою жизнь не на финансовых интересах... - Вот, вот, - перебил я Германа - во всем мире возрастает влияние экономики, хотим мы этого или нет, а нас разоружили. Приучили нас провлять интерес, основанный только на чувствах, что совсем неплохо, но исключили понятия о всяких финансовых соображениях. Это все равно, как в июне сорок первого нашим солдатам дали винтовки, но без патронов, а танки без солярки. Для врагов это прекрасные условия. Поэтому для себя я решил, что никогда мои дети не будут жить хорошо, если сам я не стану жить хорошо. И не завтра, и не сегодня к вечеру, а сейчас, вот с этой минуты. И не в царстве небесном, а здесь, на земле, данной мне Богом по рождению. У нас Бог землю никогда не отбирал.
Уже давно прогнали с пастбища коров. Улеглась пыль. Мы еще долго стояли с Германом и смотрели на замирающий, под опускающимся ночным покровом, хутор. - Э-эй, казаки, чего загрустили? - Вдруг услышали мы из темноты голос колхозного экономиста. - Заходи, Сашка! - Крикнул я в ответ. - А смысл будет? - засмеялся мой сосед. - Ну да, как же без смысла-то! - отпарировал я. - Только ты, я смотрю, с пустыми руками наровишь в гости? - Не, я щас аккордеон возьму, а то вы с инженером от скуки до утра не доживете. - Давайте в дальней комнате расположимся. - Попросил меня Герман, когда мы втроем вошли в дом. - Я там ремонт затеял... - начал было я, да Герман перебил меня: - Это ничего, был бы стол, а мы без претензий. - Как хотите. - Сказал я и, открыв дверь, пропустил гостей в комнату, в которой кроме придвинутого к стенке стола и стульев, ничего не было: - Прошу, располагайтесь и извиняйте за скромность, у меня кроме этого ничего нет. - Я поставил на стол бутылку коньяка. - О-о-го-о! - Ахнули в голос Сашка с Германом. Герман встал из-за стола и заходил по комнате кругами: - Ты чего-нибудь попроще не найдешь? - Не-а, - говорю я, - если не хочешь, я и убрать могу. А шампанское я только по утрам пью. Так убирать коньяк? - Не, не, - засуетился Герман, - выпьем и это, чего уж тут. Коньяк разлили в стаканы. Охнули. Крякнули. Герман приложился рукавом к губам. Сашка взял аккордеон и, тряхнув головой, рванул для пробы меха. За окнами сгущалась ночь и я включил свет. Он был очень ярким и эта яркость усиливалась почти абсолютным отсутствием в комнате мебели, при этом, на фоне белых стен, чернота за окнами казалась такой густой, что ее можно было резать ножом. Сашка, бросив пальцы по басам сверху вниз, заиграл камаринскую. Вдруг Герман, соскочив со стула, вышел на середину комнаты и опустился на колени. Голову он запрокинул назад, закатил глаза и резко бросил свое тело к полу. Я кинулся к нему и, подумав, что Герману стало плохо, попытался поднять его, ожидая, что и Сашка кинется мне на помощь. Но, не тут-то было. Герман отбивался от меня руками и что-то мычал, а Сашка, бросив задорный взгляд на трепыхавшегося Германа, перешел на медленный темп и, блаженно улыбаясь, унесся в ночные облака. На его лице не было ни смущения, ни паники - сплошное наслаждение. Тело Германа начало изображать странные ритмические движения и только через несколько секунд я понял, что Герман исполняет танец, имитируя поднимающуюся с земли змею. Восточный танец - догадался я. Но почему под камаринскую. Я с недоумением потер подбородок и отошел в сторону. "Та-а-та, та-а-та, та-а-та, та-а-та, та-та-та" медленный темп быстро менялся на энергичный. Сашка лихо наяривал русскую народную плясовую, а Герман с особым удовольствием исполнял азиатский танец. Уже поднявшись на ноги и, отставив локти в стороны, он поднес ладони под подбородок, двигая головой от плеча к плечу, при этом сохраняя прямой шею. "Та-та-та-та, та-та-та-та, та-та-та" бешено устремлялся все дальше и дальше Сашка, а Герман начал энергично притопывать ногами, обутыми только в носки. Тут я с холодным ужасом увидел, что Герман с усердием топочет по полу, из которого сплошным ковром, миллиметра три высотой, торчат гвозди. Этими гвоздями был прибит линолеум, который я накануне сорвал, собираясь заменить его самодельным паркетом. - Гво-о-озди! - кричу я Герману и указываю руками на пол. Герман только скривил губы в улыбке, махнул рукой и лебедем поплыл по комнате, лихо взбрыкивая ногами. Боже мой! - схватился я за голову. Зойка убьет его, когда увидит рваные носки и исколотые, истекающие кровью, ступни новоявленного Рахметова.
*** -Сашка, тебя пред вызывает. -Слушай, Герман, ты не инженер по технике безопасности, а посыльный по особым поручениям... -Посыльный сейчас прийдет, а я тебя по-дружески предупреждаю - не ходи сегодня к преду. Он с раннего утра злющий, как скорпион, а тут еще на наряде такое произошло, что тебе лучше не показываться сегодня ему на глаза. -И-и-нтересно, - я посмотрел с улыбкой на Германа - на наряд я не ходил, у преда ничего не просил. Что там могло произойти? -Свиньи подохли! -Но я же не свинарь! - искренне удивился я. -Да, свинарь не ты. Но ругать свинаря все равно, что читать лекцию о международном положении свиноматке. Пред ругал зоотехника. Ты же знаешь, как он может раздраконить. Вовка и так изворачивался и эдак. В конце зоотехник, красный как рак, не выдержал и на угрозу преда - выгнать из колхоза - знаешь, что ляпнул? - Герман посмотрел на меня, как на обреченного: - Выгоняйте, я - говорит - уйду к пчеловоду. Пред тут же вызвал секретаршу и потребовал отправить за тобой посыльного. Потом, уже после наряда, пред показал мне анонимку, переданную ему от Первого секретаря. Ну и "телегу" на тебя накатили! - Герман схватился обеими руками за свою кучерявую голову и покачал ею из стороны в сторону. -Короче, не ходи сегодня в контору. Ты же на пасеке можешь пару дней побыть. -Нет, Герман, спасибо, но я пойду к преду. Да, вот и посыльный. Куда же я побегу? Когда я вошел в кабинет, председатель разговаривал по телефону. Прижав плечом трубку к уху, он обеими руками перебирал на столе бумаги, явно что-то выискивая среди вороха разноцветных и разноформатных листов. Глазами указал мне на стул и, продолжая разговор, пододвинул ко мне огромный лист в синюю линейку, видимо вырванный из амбарного журнала. Лист был исписан каллиграфическим почерком. Я пробежал глазами первые строчки: "В Центральный Комитет КПСС, в Комиссию партийного контроля...". Я повернул лист и отодвинул его председателю, указывая пальцем на адрес. Мне показалось, что я ни к ЦК КПСС, ни к Высокой Комиссии отношения не имею, по крайней мере сегодня утром я твердо знал, что в этих организациях не состою. Председатель, не отрываясь от трубки, сделал недовольное выражение и постучал пальцем по углу листа. Там была поставлена резолюция - Первому Секретарю Волгоградского Обкома КПСС, и стояла неразборчивая подпись. -О-о-го! - мои брови полезли на макушку. И тут я постучал указательным пальцем себя по груди и, указывая этим же пальцем на резолюцию, отрицательно покачал головой - мол, я не Первый Секретарь Обкома. Председатель не мог прервать телефонный разговор и, скривив губы и вытаращив на меня во гневе глаза, повторно постучал по другому углу листа. Я нагнулся ниже и прочитал в том месте, где громыхали костяшки председательских пальцев, другую резолюцию - Первому Секретарю Урюпинского Райкома. И подпись тоже неразборчивая. Я покачал головой слева направо - нет, и это не я. И откинулся на спинку стула. Это надо было видеть ту пантомиму, которую тут же изобразил председатель, чтобы понять почему я после этого почти мгновенно осознал, что от меня требуется. Я углубился в чтение. И это оказалось, действительно, очень захватывающе. После всех резолюций и перечисления адресатов, по всем правилам жанра, шло заглавие: "Жалоба". А строчкой ниже: "на колхозного пчеловода Обновленного Александра Васильевича..." Мне было приятно читать дальше: "... имеет трехкомнатную квартиру в городе Ленинграде... новый автомобиль "Москвич"... прицеп, на котором возит пчел и мед... наш председатель дал ему в колхозе дом... получает зарплату... имеет большой участок земли..." - И, наконец: "...его жена выращивает на огороде помидоры..." Ну уж тут я очень обиделся. Все было хорошо до этой строчки. Там, в ЦК КПСС, наверное подумали, что я заставляю Жену копать землю, выбирать камни, полоть, поливать, а когда помидоры подрастут подвязывать их к вбитым в землю кольям, пасынковать и так далее. Вот здесь, в отличие от всего другого, была явная клевета. Жена все это делает добровольно. Добровольно! Я поднял глаза на председателя. Он уже положил трубку и следил за моей реакцией. Кипя от негодования, я бросил председателю: -Федор Владимирович, здесь еще не указали, что в нашей квартире есть мебель, у нас на двоих с Женой четыре институтских диплома, наши две Дочери мастера спорта СССР. -Ну, ну, разошелся! Это тебе не наградной лист. Мне нужно реагировать на сигналы. Я перевернул бумагу: -Федор Владимирович, здесь нет подписи. Это же анонимка. Полгода назад было издано распоряжение - анонимки не рассматривать. Горбачев это утвердил. -Утвердил, утвердил. Сам знаю. Но Первый сказал, что мы должны отреагировать. -И как же Вы будете реагировать? Отберете все у меня? Тогда я на Вас пожалуюсь, что Вы идете вразрез с политикой партии. Вы же помните - "улучшение материального благосостояния трудящихся - краеугольный камень внутренней политики КПСС". Председатель сидел за столом нахохлившись и поглядывал на меня исподлобья. -Ты, пчеловод, не ёрничай. Написана, конечно, чушь. Но есть тут два момента, за которые придется принять к тебе практические меры. Вот там указано, что живешь ты у нас без прописки. Правильно? -Правильно. Вы же сами знали, что у меня Ленинградская прописка. Хотите Урюпинскую? И глазом не моргну, дайте только три дня. -Ну, вот и хорошо. - Председатель удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. - Теперь второй момент. Ты разлагаешь в колхозе дисциплину. -Да-а? - Я искренне удивился. -Да, да! - Председатель откинулся на спинку стула и смотрел на меня в упор. - За три месяца до твоего приезда колхозный завхоз дал мне слово, что изведет свою личную пасеку и вплотную займется колхозными делами. Ты приехал и он, все забыв, пустился с тобой наперегонки - у кого будет больше ульев. -Он Ваш подчиненный, Федор Владимирович, можете ему и приказать. -Теперь скажи, кто привез пчел заведующему колхозной бензозаправкой? -Мишке Хоперку? Я! Мохнатые брови председателя выплясывали на лбу чечетку. -А его дядьке? -Тоже я. -Та-а-ак. А бригадиру Артемьеву? Я пожал плечами: - Кто же еще? -Мне и из района жаловались, что ты снабдил пчелами некоторых ответственных работников из Сельхозуправления. -Ну, Федор Владимирович, они заказывали, я и привозил им пчел из Сочи и из Ужгорода. Нравится им пчеловодство. Что же тут плохого? -У меня колхоз молочно-зернового направления, а не медового. Ты пытаешься переориентировать не только колхоз, но и весь район. -Федор Владимирович, Вы так упрекаете меня, что можно подумать, будто все здесь легко - купил пчел и стал богатым. Вы же знаете какой это тяжелый труд. Ни мед, ни молоко на халяву нигде не текут. В России это знали испокон веков и наши с вами предки никогда не искали земли с кисельными берегами и молочными реками... -Знаю, знаю. - Председатель резко перебил меня. - Уже и зоотехник к тебе норовит перебраться. -Федор Владимирович, зерно здесь родится хорошее, спору нет. Но вот молока ваша колхозная корова дает по 400 грамм в день, а та, что в личном владении у колхозницы - по 10-12 литров. На Украине, на Кавказе, в Подмосковье пчелы приносят за лето 20-30 килограмм меда с улья. А у вас я уже четвертый год собираю по 100-120 килограмм. Здесь есть пчеловоды, которые берут и по 150-200 килограмм меда с улья. Природа этому способствует. Пчеловодство развивать здесь надо. Я говорил и удивлялся, что председатель терпеливо слушает меня и только тихонько постукивает карандашом по столу. -У меня план и по зерну, и по молоку. По меду плана нет. - Спокойно сказал председатель. -План планом, но Вы же сами видите, что народ стремится делать то, что более выгодно. Я не только о меде, но еще и о козах пуховых говорю. Нигде нет таких коз, как в Волгоградской области. А какие платки казачки вяжут! Многие семьи только этим и выживают в условиях вашего плана. Пляшет народ чужие танцы по принуждению, да вот только музыку выбирают свою, русскую. -И что же ты предлагаешь? Вот скажи, чтобы ты сделал? -Сколько у вас в колхозе земли пахотной? - спросил я. - Тысяч восемьдесят будет? -Нет, - председатель немного подумал - где-то около сорока тысяч гектар. -Я бы разделил ее на всех колхозников. -У-у-мник! - Председатель вскочил со стула и заходил по кабинету. - Ты соображаешь, что говоришь? Ты их совсем нищими сделаешь. Кто на этой земле сможет и захочет работать? Чем ее обрабатывать? В колхозе техники не хватает, а тут на каждое хозяйство нужно будет и трактор, и комбайн, и еще черта в ступе. Здесь председатель как-то сник, медленно подошел к окну и, задумчиво глядя на заросший чертополохом и заваленный кучами ржавого железа, старых автомобильных колес и прогнившими досками машинный двор, тихо произнес: - Да и пропьют они это. -Да, конечно пропьют. Отобрали у них все и командуете: Ванька сходи туда, Ванька сделай то, а потом это. А Ваньке уже за сорок. Семья у него. Вы еще Ванькиному отцу пообещали райский коммунизм, обработали его идеологически - делай то, что мы скажем и "богатства польются мощным потоком". Полились? Получили то, что и Ванькин отец, и Ванька перестали не только работать, но и думать. Пьют? Так это же результат вашей идеологии. -Ты-ы-ы, - председатель подошел ко мне почти вплотную и, прищурив веки, с любопытством рассматривал меня - считаешь, что там, наверху, дураки сидят? -Да как сказать, Федор Владимирович, если Вы имеете в виду тех, кого видно, то они уж точно птички не очень высокого полета, а те, кто за ними - с умищем незаурядным, но по фактуре дьявольским. Председатель резко повернулся, подошел к столу и, взяв амбарный лист с высокими резолюциями, потряс им в воздухе: -Вот эта анонимка и твой разговор, пчеловод, знаешь на сколько тянут? -Знаю. На девять грамм. Да вот только я книжку на Вашем столе вижу. -А-а, эту? - Председатель взял в руки книгу, полистал ее. - На следующей неделе у Первого секретаря обсуждать ее будем и принимать резолюцию на одобрение. -Сразу на одобрение? -Ну, да. - Председатель поморщился: - Не нравится мне эта затея. -Вам книжка не нравится? - Спросил я. -Да! Там все как-то запутано и непонятно. То он за коммунизм и призывает к коммунизму, а на следующей странице пишет против коммунизма. Крутит что-то. -Федор Владимирович, вот Вы после дождя отправляете машину с молоком в районный центр. Впрягаете в нее два трактора и они тянут молоковоз сорок километров, а дороги такие, что ни одна машина без трактора проехать не может. Вы когда-нибудь сравнивали во что обходится это молоко колхозу и сколько платят вам за это молоко? -Сейчас никто не смотрит на рентабельность колхозов, важно то, что они социально оправданы. -Вы имеете в виду трудоустройство колхозников? -Да, это в первую очередь. -Но у экономики свои законы. Трудоустройство и социальная защищенность - это, конечно, большое завоевание. Но, поставив такую благородную цель, как право на труд, можно ведь, при желании, преследовать и другую - развал экономики. -Ну, ты это слишком загнул, пчеловод. Кто же в этом заинтересован? - Председатель потер переносицу. -Так может быть Горбачев прав, утверждая, что многое нам надо менять? - Спросил я. -Я и сам вижу, что надо как-то менять жизнь, но уж очень мне не нравится дух этой книги. Не знаю почему. -Так Вы на совещании выступите против? -Ты что? Я проголосую за одобрение. -Вам же вся эта затея не нравится! - удивленно произнес я. -Да, категорически не нравится, и не только мне, но мы это одобрим. Из Москвы пришло такое распоряжение. Зазвонил телефон и председатель взял трубку. Я отошел к окну. Напротив конторы высилось разваливающееся здание колхозной мастерской. Вывороченные доски чердака свисали с карниза, обнажая черную дыру, в которую то и дело влетали голуби и воробьи. Торец здания выделялся закопченными стенами кузни. Чтобы попасть в нее, надо перелезть через гору шлака. Я подумал о той социальной оправданности, благодаря которой и существует эта мерзость запустения. Хорошо, подумал я, пропагандистский обман легко использовать по отношению к людям, находящимся на низкой ступеньке социальной лестницы. Но руководители-то должны понимать во что этот обман может вылиться. И почему председатель, не доверяя "перестройке", собирается голосовать "за"? Почему, видя на примере своего колхоза плачевные результаты текущей политики, он и эту политику поддерживает с такой же покорностью? И какая существует связь между дырявой крышей, низкими удоями, разбитыми дорогами, пьянством, с одной стороны, и безплатной медициной, безплатным образованием, отсутствием безработицы - с другой? Кто-то очень хитрый управляет нашей страной. Мне, например, никто не мешал получить высшее образование. Но как только заводишь разговор, что пора бы самому справедливому социально-политическому строю иметь хотя бы непьющих руководителей или приличное транспортное сообщение в сельской местности, как мне тут же присобачивают ярлык антисоветчика. Да и сам председатель имеет свое мнение, но попробуй он его высказать и проголосовать против, как тот же ярлык антисоветчика прилепят и ему. Последствия для председателя будут намного плачевнее, чем для меня, не занимающего никакого поста. Я-то хоть что-то умею делать руками! -Ты думаешь, что я не вижу того, что ты наблюдаешь сейчас? - Председатель подошел и встал рядом со мной у окна. - А индийский танец под камаринскую тебе Герман с экономистом изобразили. Ты окна-то завешивай, когда к тебе гости приходят. Мне на следующее же утро доложили, что ты "попойку" в доме организовал. -Каюсь, Федор Владимирович. Одновременно предлагаю продолжить борьбу с пьянством. Виноградники вырубили? Давайте и пчел изведем. С меда ведь можно медовуху готовить. -Антисоветизма в тебе, пчеловод, что грибов в наших лесопосадках. -А что, Федор Владимирович, когда целину в Казахстане поднимали, разве украинский и русский чернозем не оставили без техники, без бензина и без людей, а население всей страны без хлеба? Это пошло на укрепление Советской власти? А в конце пятидесятых уничтожение авиации и флота, дискредитация офицеров, когда майоры уходили в свинари, а недослужившие всего несколько месяцев до военной пенсии увольнялись из Армии без пенсионного обеспечения, тоже укрепило Советскую власть или хотя бы повысило жизненный уровень российского народа? Дерево узнают по плодам его! А приемов таких, какими разваливали и разваливают Россию - тысячи. И все они сопровождались словесным жульничеством. Не думаю я, что Россией управляют друзья русского народа. -Но доносят на тебя русские! Здесь других нет. Я промолчал. Что я мог сказать? Только через несколько лет я прочитал в тщательно скрываемых от нас Записках последнего Главнокомандующего Русской Армией Петра Николаевича Врангеля: "Когда-то великая, когда-то мощная Россия покрылась потоками крови и разорением, а обезумевший народ грабил и жег родную землю..." Это о "революции" и Гражданской войне 1917-1921 годов. А вот совсем свежее высказывание. 1999 год. Роман "Русская трагедия": "...мы как единый, целостный народ совершили историческое самоубийство. Множество людей, считающих себя русскими, живет и еще долго будет жить. Но народ не есть всего лишь множество отдельных людей. Народ есть целостный живой организм. И как таковой он покончил с собой." В 1917 году мы обезумели, растленные демагогической кучкой предателей России, а в 1991-ом покончили с собой, оболваненные историческими мошенниками. Но легкое помешательство у народа началось еще в 988 году. -Так что же мне с тобой делать? - Председатель смотрел на меня исподлобья. - Так выходит, что через год мы в колхозе останемся двое - я и Герман. Я могу поручиться только за него. Герман так боится пчел, что одно время уговаривал меня не заводить пасеку в колхозе. Знаешь, если ты еще из кого сделаешь пчеловода - выгоню из колхоза. Я вышел от председателя не с самыми лучшими чувствами. К тому же надо ехать в Ленинград и выписаться из города. В то время за Ленинградскую прописку некоторые молодые парни из провинции могли даже жениться на старой швабре с окнами на Невский. Но через три дня я уже подавал в окошечко паспортного стола в Урюпинске свое заявление на прописку. Первым, кто встретил меня в колхозе, был Герман. Он приехал ко мне вместе с женой. Зойка выскочила из машины и кинулась ко мне: - Саша, отговори ты этого дурака от его затеи. Это совсем не для него. Он же умрет. Надо же, что придумал! Я его три дня отговариваю. Клянусь, если он это сделает, я уйду от него.
Я ничего не мог понять. Кого отговаривать и от чего? Подошел Герман. Мы поздоровались и он тут же выпалил: -Я пчел хочу купить. Буду за тобой рамки носить, ульи чистить и вообще делать все, что скажешь, только научи с пчелами работать. Жена Германа тут же запричитала с новой силой. -Замолчи! - Глухо рявкнул Герман. - Я сказал, что куплю пчел и куплю! -Та-ак, подумал я. Зря, наверное, прописку сменил. Меня теперь председатель выставит из колхоза в два счета. Герман взял меня под руку, мы отошли в сторону: -Я все знаю. Мы организуемся так, что комар носа не подточет. Привезешь мне пчел и поставишь их у себя во дворе, а в поле когда выезжать будем, так там нас вообще никто не найдет. Следующие несколько дней я готовился к поездке за пчелами в Карачаево-Черкессию. Созванивался с Москвой по вопросу получения разнарядки. Мне выделили машину с шофером, для колхоза надо было привезти несколько десятков пчелосемей. Конечно, кроме Германа, посыпались заказы и от других желающих. Когда все было готово к отъезду, меня вдруг вызвали к председателю. Я почувствовал неладное. В хуторе ничего втайне сохранить нельзя и о моей возможной привозке пчел для Германа говорили в каждом дворе. Я вошел в кабинет председателя, как на Голгофу. Федор Владимирович посмотрел на меня поверх очков и показал рукой на стул. Я сел. Председатель задал пару вопросов о моей готовности к поездке. Я отвечал обстоятельно, чтобы оттянуть время от неизбежного. Кожей чувствовал, что не для благих напутствий председатель вызвал меня. Какое-то время помолчали. -Как ты думаешь, пчеловод, если человек совершенно не знает как работать с пчелами, сколько ульев будет достаточно, чтобы научиться этому делу? -Я думаю, что три-четыре пчелосемьи будет достаточно. -Сколько стоит одна семья? -Восемьдесят рублей, Федор Владимирович. - Ответил я. Председатель выдвинул верхний ящичек стола и вынул деньги. -Вот тут триста двадцать рублей. Пчел отдашь Вениамину, ты его знаешь. Ну, а в консультациях ты мне не откажешь?
P.S. Повесть моя будет незавершенная, если я не упомяну о судьбе еще одного героя этой истории. В 1992 году, когда я уже был в Канаде, по канадскому телевидению показали интересный сюжет. В одной из школ перед канадскими детьми выступал Михаил Сергеевич Горбачев. Говорил он, естественно, по-русски. Его речь переводили. Было видно, что детей совершенно не интересовало то, о чем рассказывал Горбачев. Они во все глаза пялились на чудо, что предстало перед ними. Михаил Сергеевич говорил о трудностях экономических, разумеется, что стоят теперь перед страной, которую он возглавлял и перед его семьей лично. Что-то сказал под занавес о равноправии между мужчинами и женщинами. Я смотрел этот сюжет и вспомнил В. Маяковского: "Если бы выставить в музее Плачущего большевика, Весь день бы в музее Торчали ротозеи..." Ну и так далее. Такое случилось бы только в России. В Канаде по другому. Школьники преподнесли Михаилу Сергеевичу чек на полторы тысячи долларов. Чтобы это четко было видно по телевизору, ему вручили огромный такой чек, который радостный Михаил Сергеевич держал за одну сторону, а его внучка - за другую. Я тоже был рад, пока мне не стукнула в голову мысль - да ведь это он побирается! И виноват в этом я. Это я не научил его пчеловодству. А побираться здоровому мужику - это великий грех на Руси!