- Вы читаете на нескольких языках, знакомы с высшей
математикой и можете выполнять кое-какие работы.
Считаете ли вы, что это делает вас Человеком?
Отарк:
- Да, конечно. А разве люди знают что-нибудь еще?
Север Гансовский. "День гнева".
Сочи, сентябрь 2005 года.
Последние десять лет они с матерью вели оседлый образ жизни. Пятидесятилетняя замкнутая женщина и вежливый молодой человек двадцати пяти лет.
Они бежали из Москвы, когда Павлу было пять лет. Весь багаж - один чемоданчик, в котором лежали семейные ценности: серебряный сервиз, состоявший из кувшина, подноса и шести стопок, две серебряные кубачинские конфетницы, два десятка золотых николаевских червонцев, то, что мать называла "своими драгоценностями", а также старинное Евангелие в потрескавшемся кожаном переплете с золотыми уголками.
За десять лет они перевидали множество городов. Вернее, множество вокзалов.
Иногда вокзалы были большие, с комнатой матери и ребенка, где они проводили ночь. Иногда это были маленькие полустанки без буфета, где бабушки на перроне продавали домашние пирожки, соленые огурцы и жареных кур. Мать сажала Павла рядом с бабушками и удалялась на час или два. Бабушки угощали тихого мальчика своим товаром. Потом возвращалась мать с бумажкой, на которой был написан их новый адрес, благодарила старушек и уводила Павла. Она всегда находила место, где они могли остановиться. Повзрослев, Павел предпочитал не спрашивать, как ей это удавалось. Он догадывался.
Каждый учебный год он начинал в новой школе. При таком раскладе приобрести друзей невозможно, и мать говорила, что это хорошо. Близкие - твое слабое место, говорила она. Ты не имеешь права втягивать других в свои неприятности.
Последний раз они переехали, когда он окончил школу. Мать достала из старого чемоданчика большую книгу в темном переплете с витиеватыми рукописными буквами, поцеловала ее и сказала: "Господи, помоги".
На деньги, полученные от продажи Евангелия, они купили небольшую, но очень уютную квартирку неподалеку от моря. Дом был старый, каменный, с эркером и темноватыми прохладными подъездами. Вечером во дворе собирались мужчины, стучавшие по металлическому столику костяшками домино. На скаемеечках возле подъездов сплетничали старушки, мамочки с колясками, переговариваясь, гуляли по асфальтовой дорожке между клумбами. Новые жильцы вызвали короткий всплеск интереса. Они жили тихо и скучно: в гости не ходили и к себе никого не приглашали. Женщина мыла полы в соседнем гастрономе, молодой человек учился в университете. Со стороны - обычные люди.
Проблемы с выбором будущей профессии не возникло. Павел подал документы на психологический факультет, потому что надеялся держать "это" под контролем с помощью науки. Мать одобрила. "Контролируй "это", - попросила она. Павел обещал.
К "этому" он относился с ужасом, как десятиклассница к тайной беременности. Сначала надеялся, что все рассосется само собой. Потом пугался, что "это" заметят окружающие, как выпирающий живот. А потом "это" выскочит наружу и придется таскать его с собой всю жизнь. Потому что от "этого" невозможно избавиться с помощью аборта. "Это" всегда будет с тобой.
Соблюдать конспирацию становилось трудно. "Это" росло вместе с ним, распирало мозг, вываливалось наружу, как опара через край кастрюли. Тогда у него начинались головные боли. Каждый раз приступы становились длиннее. Боль нарастала, пока не превращалась в давящий груз, с каждым ударом пульса пронзая острием голову и шею. Когда приступ проходил, ощущение болезни и бессилия оставалось еще долго. Словно кто-то протыкал пикой мозг, требовал: "Выход! Дай выход!"! Павел понял, что если он не найдет способ выплеснуть "это" наружу, то может умереть.
Работа детским психологом в школе стала формой лечебного кровопускания. Он выпускал "это" наружу, осторожно откручивая невидимый кран. Совесть его не мучила, потому что "это" работало на благо, а не во вред. По крайней мере, за три года ни один разгневанный родитель не вломился в кабинет психолога с криком: "Ты что творишь с моим ребенком, урод?!"
Он был очень одинок, особенно после смерти матери. Никаких друзей, никаких девушек. Парочка незамужних школьных учительниц строила ему глазки, но Павел вежливо уклонялся от намеков и авансов. Пополз шепоток, не гомосексуалист ли он. Симптомы налицо: всегда трезвый, всегда вежливый, всегда в хорошо отглаженной рубашке. И всегда один.
Порой у него случались необыкновенно яркие предчувствия. Были они неким проявлением способности предвидения или не были, Павел не знал, но приучился доверять им, когда они появлялись.
В тот теплый сентябрьский день года около часа дня у него появилось плохое предчувствие. Вернее, беспокойство.
Он сидел в кафе за круглым пластиковым столиком и ел цыпленка с рисом. За соседним столом закусывала компания студентов с факультетов английского языка и литературы. Он знал эту компанию, потому что они обедали почти одновременно: он в перерыве между уроками, они - между парами. Кто-то рассказал смешную историю. Все рассмеялись, и вдруг тоненький, очень тихий голосок в голове произнес:
"Вернись домой".
И все. Но этого было достаточно. Беспокойство назревало почти так же, как головные боли. Ему стало плохо. Цыпленок в соусе потерял прежнюю привлекательность. Живот свело, сердце быстро застучало, как от сильного испуга. Затем внезапно стали пульсировать пальцы правой руки, словно он прищемил их дверью. Он быстро встал и побежал к машине.
Тихий зеленый дворик выглядел как обычно: небольшая детская площадка с горкой и качелями, пустые скамеечки, который ближе к вечеру оккупируют бабушки. Часы показывали четверть второго, город в полудреме плыл через последнюю неделю сентября. Поливальная установка в центре клумбы разбрызгивала воду, рождая радужные переливы в воздухе.
Все было привычно и знакомо, кроме машины с шашечками, ждавшей пассажира. Шофер курил, облокотившись на капот.
Хлопнула дверь соседнего подъезда. Высокая девушка, одетая с дорожной практичностью в джинсы и майку, выволокла наружу тяжелый баул на колесиках и устремилась к машине. Наспех собранные пепельные волосы выбивались из-под заколки и падали на плечи. Девушка торопилась, спотыкалась, изо всех сил дергала прочную металлическую ручку - словно боялась, что ее остановят. Шофер бросил недокуренную сигарету и открыл багажник.
- Аллочка!
Девушка обернулась.
Пожилая женщина догнала ее и крепко обняла. Девушка наклонилась и замерла в неудобной позе. Павел видел ее лицо - красивое и нетерпеливое.
Освободившись из материнских объятий, девушка торопливо чмокнула женщину в щеку. Павел шагнул к ней, но девушка полоснула его взглядом, и он замер. Такой взгляд он видел у женщин в универмагах, перебирающих вешалки с одеждой. Короткое оценивающее резюме: не мое. Вжик - и вешалка отброшена в сторону.
Хлопнула дверца. Женщина наклонилась к окошку и замахала ладонью. Такси выехало со двора и скрылось из глаз.
Женщина постояла еще немного, зябко кутаясь в шаль теплым сентябрьским днем. Потом повернулась и взглянула на Павла. Взгляд был похож на тот, которым его одарили минуту назад: испытующий и недоверчивый. В этой семье явно не ждали от мужчин ничего хорошего. Павел поздоровался, получил в ответ кивок. Женщина медленно пересекла двор и скрылась в подъезде. Голову кольнула последняя отравленная игла.
Вот все и кончилось. Хотя, ничего особенного и не начиналось.
Он здоровался с соседкой по дому на бегу, не глядя. Участница конкурса красоты - низшая форма материализма. Прямые плечи, прямая спина, прямые ноги, абсолютно не искривленный извилинами мозг. Одним словом, "здравствуй, дерево".
По крайней мере, так он думал, пока не налетел на соседку в дверях соседнего гастронома.
Видение было короткое как фотовспышка - гладкая загорелая кожа и широко расставленные глаза эмалево-голубого цвета. Пепельно-русые волосы небрежно схвачены заколкой и подняты надо лбом. Время остановилось, а потом опять пошло.
- Ой, извините!
Соседка отодвинулась и уронила:
- Ничего страшного.
Он спохватился и уступил дорогу. Когда она, цокая каблучками, прошла мимо, он оглянулся, чтобы еще раз полюбоваться ее ногами. Ноги того стоили.
Он плохо спал той ночью. Сквозь темноту и полудрему проступал загорелый лоб с высоко собранными волосами и яркие голубые глаза. От нечего делать Павел начал подбирать к ним подходящий нос, губы, скулы. Дорисовав лицо, он добавил к нему голос, манеру говорить, интересы и начал беседовать с виртуальной собеседницей - сначала про себя, потом вслух. Обсуждал книги и фильмы, советовался, покупая новые рубашки, жаловался на плохое самочувствие и рассказывал школьные новости.
Соседка об этих виртуальных беседах ничего не знала. А если бы узнала, то, наверное, покрутила бы пальцем у виска как Зося Синицкая. У нее какие-то искания, а у него зарплата сорок шесть рублей и вообще... Штатный школьный психолог и "мисс Сочи -2000". Так сказать, "Красавица и чудовище". Может, в диснеевском мультике такую парочку ждет светлое будущее, во взрослом кино - шансов никаких. Тем более, если первую городскую красавицу заваливают цветами солидные мужчины, а во дворе постоянно дежурит почетный эскорт иномарок.
Однако ничто не вечно под луной.
Прошел год, другой и вереница дорогих авто начала таять. Вслед за ними исчезли корреспонденты с фото и кинокамерами, грызущие семечки у подъезда в ожидании выхода Ее Величества. Состоялись другие конкурсы, появились другие победительницы - тоже белозубые и длинноногие, только немножко моложе.
Соседки торжествовали: слава Господу, кончился этот бедлам! Дворовые мужчины восприняли ситуацию позитивно и предприняли пару попыток сблизиться с недоступной гордячкой. Не вышло.
Алла проходила по двору, глядя себе под ноги, на приветствия отвечала сухо, потенциальных кавалеров отшивала. Между бровями у нее пролегла глубокая поперечная морщина, а бессознательная улыбка, прежде не сходившая с губ, исчезла. Ему очень хотелось поймать ее за руку, остановить и сказать: "Как я тебя понимаю!". Но он прекрасно понимал, что не имеет на это права. Он изгой, генетический уродец, природный казус, вынужденный прятаться среди нормальных людей. Он знал, что всегда будет один, просто не знал, что это будет настолько трудно.
Когда раздался громкий переливчатый звонок, Павел сначала удивился, а потом обрадовался. Меньше всего ему сейчас хотелось сидеть в пустой квартире и смаковать свои претензии к жизни.
Аккуратно одетая подтянутая женщина, стоявшая перед дверью, показалась ему смутно знакомой. Он не сразу вспомнил, где ее видел. Зато существо, переминавшееся с ноги на ногу, Павел не видел никогда, подобные габариты, исключавшие понятие пола, забыть невозможно. Судя по бесформенному балахону, которое язык не поворачивался назвать "платьем", это все-таки дама.
- Добрый день, - смутно знакомая женщина смотрела на него выжидательно, с неким вопросительным знаком на лице. - Вы меня помните?
Павел почесал пальцем висок, изобразив смущение.
- Я - мать Олега Князева! - напомнила она. - Шестой "А"...вернее, уже седьмой. - На ее губах затрепетала неуверенная улыбка: - Можно войти? Извините, что без приглашения, но в школе сказали, что вас сегодня уже не будет...
Она что-то говорила, но Павел уже не слушал. Его вдруг поразила мысль, что это первые человеческие голоса, которые прозвучат в квартире со дня смерти матери. Год молчания и безмолвия. Не считая, конечно, его бесед с виртуальной собеседницей....нет, не нужно об этом думать. Только не сейчас. Я подумаю об этом завтра.
Павел широко распахнул дверь и отступил назад.
- Прошу.
Гостьи вошли в комнату, с неловкостью и любопытством озираясь вокруг. Павел предложил им сесть. Князева выбрала кресло, толстуха осторожно примостилась на краешек дивана. Хлипкое прессованное дерево скрипнуло, но выдержало.
- Снова Олег? - спросил Павел, когда гостьи устроились. - Мне казалось, что он...
- Он в порядке, - перебила Ольга Князева и постучала по деревянному столику. Ее имя всплыло в памяти, как открывшийся компьютерный файл. - Не знаю, как вам это удалось, но раньше я отдыхала на работе, а теперь отдыхаю дома. - Они вежливо посмеялись. - Нет, правда. Его сейчас из спортзала не вытащишь. Друзья появились...нормальные, не то, что раньше. Я...я очень боялась за него.
Случай Олега Князева выглядел хрестоматийным: бунтующий подросток с комплексами по поводу родительского развода. В общем, ничего страшного, но попробуй, объясни это разгневанным папам-мамам, детишки которых регулярно являются домой с разбитой физиономией и вывернутыми наизнанку карманами. Или с карманами, из которых вываливается пачка сигарет. Доставалось и учителям. Воображение у пацана было небогатое, забавы ограничивались классикой школьного жанра. Ну, например, стулом, смазанным солидолом. Или клеем, разлитым под учительским столом. Хотя, конечно, и это неприятно.
- Итак, чем могу помочь?
Женщины переглянулись. "Скажи хоть слово", - потребовала мать проблемного ребенка. "Лучше ты", - ответила толстуха жалобным взглядом. Павел хорошо знал этот тип женщин. Пассивные жертвы обстоятельств, созидательницы собственных проблем.
- Дело вот в чем, - начала Князева. - Это моя подруга, и у нее проблемы с лишним весом. - ("Мягко говоря", подумал Павел.) - Я хочу, чтобы она вернула в норму свой вес и...свою жизнь. Не могли бы вы с ней поработать?
Она излагала чужую проблему коротко, сухо, без деликатных оговорок, точно так же, как свою собственную. Князева приходила в школу редко. Решительная деловая женщина, вкалывала на двух работах, чтобы компенсировать финансовую никчемность мужа и дать сыну все самое лучшее. Множество заброшенных детей могли бы оспорить это распространенное родительское заблуждение, вымостившее дорожку в семейный ад.
- А почему вы пришли ко мне? - Он знал ответ, просто тянул время прежде чем принять решение. И еще ему нравилось, как резонируют голоса, отталкиваясь от свежих обоев на стенах.
- Если вы справились с Олегом, то справитесь, с кем угодно.
- Может, лучше обратиться к диетологу?
- Были! - отрезала Князева. - Четыре раза кодировали, все бестолку. Держится три дня, а потом срывается. Никакой силы воли. - Она с осуждением глянула на подругу. Может, кому-то этот дружеский союз и покажется странным, только не психологам: - Что ты молчишь, Марго? Давай, рассказывай!
Толстуха жалобно засопела и, наконец, открыла рот.
История Маргариты Грачевой была иллюстрацией вечной жизненной несправедливости. Она родила мужу четверых детей, ради них бросила институт и работу, но дети выросли и отвернулись от нее, и муж тоже отвернулся, завел себе другую женщину. Сначала она пыталась бороться, потом смирилась, отупела и махнула на все рукой. Ее муж в свои пятьдесят восемь был привлекательный мужчина, а она расползлась и превратилась в толстый символ несбывшихся женских надежд. Если до своего замужества Марго весила пятьдесят пять килограммов, то сейчас дошла до ста сорока и продолжала набирать вес. Когда она опустила голову, чтобы достать из сумочки носовой платок, к ее трем подбородкам прибавилось столько же. Марго призналась, что мечтает коснуться подбородком ключиц, и глаза у нее стали восторженными как у ребенка перед новогодней елкой.
Мечтать легко. Мечты у всех разные, а механизм для их реализации один - воля. У людей, которых общество называет "успешными", он работает исправно. Но иногда невидимый канал, соединяющий духовное "хочу" с материальным "могу", оказывается засыпан песком, и тогда начинаются проблемы.
Павел слушал, кивал и раздумывал: помочь или отказаться?
Доводы "против" были куда весомее доводов "за", но он согласился. Хотелось верить, что главную роль в его решении сыграло сочувствие. Не последнюю - деньги. Но все это было вранье, игра в благородство.
"ТЫ МОЖЕШЬ ВСЕ. ТЫ - БОГ".
Он смотрел в блеклые глаза Марго Грачевой - зеркала ее испуганной, задавленной души. Может для кого-то они зеркала, а для него - тоннель, ведущий в главный, головной отсек тела. И картинки здесь нарисованы с такой сумасшедшей фантазией, какая не снилась ни одному художнику.
Мозг Олега Князева, к примеру, напоминал стадион с разгромленными трибунами, перепаханным полем и сломанными турниками.
Картинка подсказала, что нужно делать: ровнять земляные ямы, выправлять искореженные спортивные снаряды, натягивать сетку на дырявые ворота и чинить трибуны. Пацан так и не понял, почему желание хорошо пробежать стометровку однажды пересилило желание выкурить сигаретку. Потом Павел немного потолковал с преподавателем физкультуры, и Олег попал в школьную баскетбольную команду. Вначале ни одна тренировка не обходилась без крика, скандалов и драк, но в конце учебного года команда выиграла школьный городской чемпионат. Олег оказался "нервом" коллектива; играл азартно, страстно, безоглядно - будто на амбразуру падал. Физрук потряс Павлу руку и назвал "гением".
В подростковой психологии Павел разбирался ничуть не лучше любого дипломированного специалиста. Олег и Марго, относились к одному психологическому типу разрушителей. То есть, к категории людей с выключенной волей, несущихся с горы, как автомобиль с сорванными тормозами. Разница в том, что Олег несет хаос во внешний мир, а Марго уничтожает мир внутренний.
Изнутри мозг Марго Грачевой выглядел как торт со взбитыми сливками, сладкой сырковой массой и заварным кремом.
Павел утопал по колено в сахарном облаке, а вокруг расстилалась бело-желтая масса, над которой вздымались жирные сливочные бугорки. Инопланетный ландшафт из фантастического фильма. Один узелок, покрытый густым слоем заварного крема, сокращался, словно живой. Павел осторожно тронул его пальцем. Бугорок едва заметно вздрогнул, а Марго взвизгнула:
Когда он вернулся в реальность, рот Марго был широко открыт то ли от удивления, то ли от испуга. Павел вернул ей конвертик с гонораром и велел придти через неделю. Беспокойство смешалось с любопытством. Справился, или нет?
Марго явилась в назначенный день не зная, пугаться ей, или радоваться. Она призналась, что у нее пропало желание беспрестанно отправлять в рот "что-то вкусненькое". Раньше холодильник был забит мисками и плошками с заварным кремом, жирной сырковой массой, сладкими полуфабрикатами, которые опустошались перед телевизором, а теперь...
Да нет, это чепуха какая-то! Но все же, она забыла об их существовании. За три дня она не ела ничего, кроме кефира, диетических хлебцев, овощей и вареной куриной грудки. Такое питание прописывал и диетолог, но у Марго никогда не хватало выдержки. Она точно знает: стоит сесть на диету, и все мысли начинают крутиться вокруг еды. Раньше ее распирало от желания съесть запрещенный пончик, а сейчас она равнодушно проходит мимо витрины кондитерского магазина!
Выпалив новости, Марго уставилась на Павла. Под испугом пряталась робкая надежда.
- Может, я заболела? - спросила она
Павел незаметно стиснул кулаки.
- Глупости. Это результат нашего занятия. Продолжим?
- Продолжим, - благоговейно выдохнула Марго.
Прошел месяц. Марго сбросила пять килограммов, потом еще пять, потом десять...а потом лишний вес потек из нее сплошным потоком. Через полгода она все еще казалась толстой, но только тому, кто не видел ее раньше. Муж не верил своим глазам, тем более что все ее увлечения диетами до сих пор оставались пустой тратой времени. Он испугался, что у жены рак и погнал ее к врачу, потому что не понимал, как можно естественным образом похудеть за шесть месяцев на пятьдесят килограмм. Марго показала Павлу свои пальцы, исколотые от непрерывного ушивания одежды, а потом заключила в объятия, чуть не сломав ему хребет, и всплакнула. Она худела каждую неделю на три килограмма, плюс-минус килограмм, а дальше будет худеть по убывающей, пока не остановится на шестидесяти пяти, плюс-минус пять килограммов. И никаких последствий в виде бурной декомпрессии или устойчивого отвращения к еде.
После Марго у него было еще несколько пациенток, погребенных под слоем собственного жира. Их истории были одинаковыми, словно написанными под копирку. Мечты о счастье - раннее замужество - рождение детей - дом и хозяйство - муж ушел на сторону - дети живут своей жизнью - и, как апофеоз всех невзгод - лишние, очень лишние килограммы. Павлу нравилось возвращать отчаявшимся женщинам человеческий облик - это возвышало их в собственных глазах.
- Вы просто чудо, вас надо объявить национальным достоянием! - воскликнула одна из пациенток, рассказывая о том, что отношения с детьми наладились, муж поглядывает на нее с интересом, а знакомые толстухи - с черной завистью.
Павел не считал результаты выдающимися. Все эти женщины подспудно были готовы к тому, чтобы изменить свою жизнь, их нужно было только слегка подтолкнуть в нужном направлении. Сила, которую Павел держал взаперти, требовала экзамена посложнее. И тогда в школьном коридоре его подкараулил славный мальчик Кирилл Супонев и с ужасающим хладнокровием завел разговор о самоубийстве. А когда Павел вытащил мальчишку из наркотического болота, в его дверь позвонил Эрнест Петрович Юргенс.
Москва, сентябрь 2005 года.
Алла прибыла в Москву хорошо экипированной провинциальной штучкой.
В чемодане помимо обычного бабьего барахла лежала шелковая перевязь с надписью "Мисс Сочи", корона со стразами, вечернее платье и туфельки с блесками. В бюстгальтер мама зашила три тысячи долларов - призовой фонд конкурса красоты.
Обрывать на привокзальной остановке многочисленные объявления о сдаче квартир в центре за полторы тысячи рублей она не стала, - знала, что в Москве полно мошенников. Мама попросила свою московскую приятельницу временно приютить девочку. Приятельница собиралась провести бархатный сезон в Сочи, поэтому легко согласилась сделать любезность в ответ на ответную любезность.
Едва успев распаковать чемоданы, Алла помчалась покупать газеты и журналы с предложениями работы. Их было множество, и все - заманчивые. Однако для начала требовалось сделать профессиональное портфолио. Алла обзвонила множество фотографов и нашла приемлемый ценовой вариант.
Местом рандеву оказался подвал старого жилого дома. Вся обстановка состояла из потрепанного задника и деревянного стула с облезлыми ножками. Прежде чем сесть, Алла незаметно вытерла сиденье носовым платком. Фотограф - неопрятный юноша с бегающими острыми глазками, одетый в несвежую майку и мятые джинсы, - нацелился в нее объективом.
- Какого плана нужны снимки?
- Как это? - не поняла Алла. - Обычное портфолио, я думала, вы лучше знаете, как это делается.
Парень опустил фотоаппарат и царапнул клиентку быстрым взглядом.
- Из Сочи, - Алла достала из сумки шелковую перевязь с короной и смущенно спросила: - Как думаете, стоит надеть?
Реквизиты конкурса красоты фотографа воодушевили:
- Слушай, отличная идея! Знаешь, какую фотку мы сейчас сделаем? Все закачаются! Значит так: раздеваешься до трусов, вешаешь эту хреновину через плечо, цепляешь корону и становишься на каблук. Поняла? - С этими словами парень выскочил из комнаты. Негромко звякнул стакан, и через минуту фотограф вернулся обратно. Его глаза ярко блестели, в воздухе плавал резкий запах спирта: - Еще не разделась? Чего стоим, кого ждем? Давай, давай, дорогуша, у меня полно работы!
- Мне не нужны такие снимки! - отрезала Алла.
Парень удивился.
- А какие нужны?
- Обыкновенные. В одежде.
- Ты хоть понимаешь, куда приехала, кукла? - ухмыльнулся фотограф. - Кому тут нужна твоя скромность?
Алла молча запихала в сумку свой бальный наряд, корону и перевязь. Дошла до автобусной остановки, упала на пустую деревянную скамейку и разревелась, хотя знала, что в этом городе слезам никто не верит. Ей потребовались целые сутки, чтобы хорошенько отмыться и взять себя в руки.
Через сутки Алла снова рвалась в бой. На этот раз она не стала искать дешевые варианты и выбрала фотоателье, расположенное в центре города. Но прежде чем выйти из дома, воровато сунула в сумку свой парадный купальник.
Гром с неба не грянул, молния не сверкнула, и Алла не поняла, что сделала первую незаметную уступку.
Фотоателье в центре произвело на Аллу приятное впечатление. Отличный ремонт, симпатичная девушка-администратор, большая студия, вежливый трезвый фотограф. Они договорились буквально за пять минут: Алла предлагала, фотограф соглашался. Сеанс занял полчаса. Алла спросила, "если так быстро, почему так дорого?". Фотограф объяснил: основная часть работы - это фотошоп. Снимки будут доводиться до ума с помощью компьютерной программы, а это дорогое удовольствие. Алла покивала, отдала двести долларов и покинула студию.
Снимки и вправду получились красивые. Алла носилась с ними из одного агентства в другое, однако предложений о работе не получала. Однажды ей позвонили и предложили явиться на кастинг. Алла возликовала, но когда она пришла, оказалось, что одновременно с ней пришло еще пятьдесят девушек.
- Что-то народу маловато, - сказала одна из девиц, окидывая взглядом толпу соискательниц. - Наверное, мало платят, сволочи.
Приунывшая Алла присела на скамеечку возле стены. Девицы не обращали на нее ни малейшего внимания. Все они были высокими и такими худыми, что казались ходячими скелетами. У одной барышни в открытой майке позвоночник на ходу извивался змеей. Алла смотрела на девицу, широко раскрыв глаза от жалости, остальные претендентки, изнемогая от зависти. Девицы звали друг друга по именам и целовались, - вернее, изображали поцелуй, касаясь щеками и причмокивая. Время от времени открывалась дверь с табличкой "кастинг", и секретарь выкрикивала фамилию. Когда очередь дошла до Аллы, ей уже было все равно, возьмут или нет. Она вошла в зал без настроения, как мокрая курица.
За столом сидели трое: женщина и двое мужчин. "Заказчики", как говорили девушки.
- Пройдитесь, - велела женщина, листая портфолио. Алла продефилировала из конца в конец комнаты, стараясь подражать походке манекенщиц на подиуме. - Любительница, - прокомментировала женщина и переглянулась с заказчиками: - Стоит продолжать?
- Стоит, стоит, - благосклонно откликнулся один из гостей. Золотой зуб рядом с глазным тускло сверкнул. Мужчина ощупал Аллу жадным взглядом и велел: - Снимите кофточку.
- Зачем?
Мужчины переглянулись и засмеялись.
- Разве вам не объяснили, что мы выбираем девушку для рекламы нижнего белья? Нам нужно посмотреть, как вы выглядите в неглиже.
Алла смутилась.
- Простите, меня никто не предупредил. Я не захватила купальник.
Мужчины снова переглянулись.
- Ничего, сойдет и так, - сказал второй заказчик, высокий и костлявый. Костюм болтался на его плечах, как на вешалке, сквозь остатки волос просвечивал голый череп.
Алла вспыхнула.
- Без купальника раздеваться не буду!
- Где вы ее взяли? - спросил мужчина с золотым зубом у своей соседки. Та пожала плечами и подтолкнула Алле ее снимки:
- Забирай, деточка. Нам тут принцессы без надобности, мы в "миссках", как в сору роемся. Кстати, имей в виду, что твоим снимкам грош цена. Модель должна быть реально худой, без помощи компьютера. У тебя восемь кило лишних. Свободна.
Алла вышла из зала с пылающим лицом, будто ей надавали пощечин. Плакать на этот раз не стала, просто достала свои замечательные снимки, разорвала их на восемь частей и бросила в урну.
Сочи, апрель 2006 года
Когда в квартире раздался звонок, Павел удивился. Он устроил себе выходной, и ни одному пациенту не могло прийти в голову явиться без приглашения. На диване лежал ворох выстиранного белья, разложенная гладильная доска с утюгом стояла в центре комнаты. Никого не пущу, решил он.
Звонок повторился - упорный, переливчатый. Не уйдет, понял Павел и неохотно вышел в коридор.
Перед дверью топтался незнакомый мужчина лет пятидесяти. Выпуклые линзы глазка карикатурно увеличили верхнюю часть лица, выпятив и без того крутой бульдожий лоб и крупный мясистый нос. Лицо было массивным и значительным, если бы они виделись раньше, Павел бы его не забыл.
- Вы ко мне?
Мужчина смотрел на него в упор, не мигая. Холеный, уверенный, властный человек, привыкший распоряжаться своей и чужими судьбами. На первый взгляд. На второй становилось заметно, что под железной оболочкой тщательно спрятаны растерянность, беспомощность и что-то нехорошее, больное. Его костюм, скрывающий полноту, явно был сшит на заказ, а галстук ручной работы стоил дороже плазменного телевизора. За спиной незнакомца маячили три здоровенных лба в одинаковых костюмах с белыми рубашками.
- К вам. - Голос у незнакомца был хриплым и ломался как у подростка. - Вас рекомендовал мой партнер по бизнесу, Слава Супонев. - Мужчина протянул руку и представился: - Юргенс, Эрнест Петрович. Можно войти?
- Э-э-э...Вообще-то я никого не ждал....
- Ничего, я ненадолго. - Гость решительно оттеснил его от двери, бросив охране через плечо: - А вы тут подождите!
И уверенно двинулся в комнату. Павел потащился следом как собачонка. Он презирал себя за мягкотелость.
- Будьте как дома, - сказал он, мобилизовав всю отпущенную богом иронию. Гость, пребывающий в коконе собственных проблем, ее не заметил. Стоял посредине комнаты и о чем-то сосредоточенно размышлял, уставившись в точку на ковре.
Павел быстро собрал разбросанное белье и отнес в спальню. Когда он вернулся, незнакомец выкладывал на гладильную доску банковские упаковки с пурпурно-багровыми банкнотами по пятьсот евро. Выложив на светлую ткань две денежные пачки, он сморщил лоб и зашарил во внутреннем кармане пиджака. Достал еще одну упаковку, положил ее рядом с остальными и подтолкнул к Павлу. Руки чуть-чуть дрожали.
- Понимаете, это мой единственный ребенок. Жена умерла десять лет назад, я занимался делом, был очень занят... В общем, недоглядел.
Вначале гость старался говорить спокойно, но скоро сорвался и слова потекли быстро, горячо, сбивчиво. Успешный деловой папаша, поздняя женитьба, азартная погоня за деньгами, "хочу, чтобы у моих детей было все самое лучшее", престижный колледж, красный "феррари", подаренный девочке на шестнадцатилетие и семь нянек, танцующих вокруг единственной наследницы. Результат как в поговорке.
Четыре года назад Лидочка вписалась в фонарный столб, выгоняя машину со стоянки ночного клуба. Эрнест Петрович примчался в кабинет начальника райотдела милиции и шлепнул перед ним толстую пачку наличных.
- Вы хоть шофера для нее наймите, - посоветовал страж порядка, сгребая банкноты в ящик стола. - Разобьется же на хрен "под кайфом"...
- Что вы имеете в виду? - не понял Юргенс.
Собеседник взглянул на него как на идиота и вывалил на стол содержимое хорошо знакомой Юргенсу блестящей сумочки. Потрясенный отец медленно поворошил разноцветные аптечные упаковки. Он был в шоке.
Последовал серьезный разговор. Лида обещала одуматься. Дальше, как обычно - лучшие клиники, лучшие специалисты, самые современные лекарства. Лида продержалась полгода, и снова сорвалась.
Юргенс отправил дочь в закрытую немецкую клинику. Выходить на улицу Лидочке разрешалось только в сопровождении пожилой дуэньи-воспитательницы и двух телохранителей, которых Юргенсу рекомендовали, как надежных ребят.
Через полгода Лида едва не утонула, потеряв сознание в бассейне. Разъяренный Юргенс провел внутреннее расследование и выяснил, что Лида перешла с таблеток на героин, а снабжают ее наркотиками надежные ребята-охранники.
Дежавю повторилось с пугающей точностью: клиники, лучшие специалисты, суперсовременные методики. Тогда и прозвучал диагноз: "хроническая наркомания". Слово "безнадежно" не прозвучало, но оно пряталось в отведенных глазах врачей и сочувственных взглядах общих знакомых. Спрашивается, чего ей не хватает в реальном мире, где папа готов купить ей все, что она пожелает?
- Вся надежда только на вас, - закончил Юргенс, глядя на Павла глазами угрюмого больного бульдога. - Лидочка в гостинице, ждет. Поехали?
Ниточка разматывалась быстро. Одно влекло за собой другое. Сказать "нет" он не мог, потому что помог в похожей ситуации славному мальчику Киру Супоневу. И еще потому, что люди, подобные Юргенсу, слова " нет" не понимают.
- Поехали, но я ничего не обеща...- начал Павел. Юргенс, не дослушав, схватил его под локоть и потащил к двери.
Когда они прибыли в гостиницу, оказалось, что ситуации только выглядят похожими.
Детишек двух состоятельных людей подсадили на наркоту. Вернее, подсадили бумажники их папаш, дети расплачивались не деньгами. Разница была в том, что Кирилл хотел выбраться из плена, или умереть, а Лидочка уже ничего не хотела.
На кровати сидела...нет, "сидело" существо неопределенного пола в рваных джинсах и мятой майке. Давно не мытые волосы свалялись и падали на глаза, окруженные морщинистой сеткой. Существо сидело, сложив на коленях руки-палки, и смотрело перед собой безучастным взглядом, в котором не было никаких чувств: ни боли, ни страха, ни удивления.
- Сколько ей лет?
- Двадцать, - прошелестел Юргенс.
Павел присел на корточки и потряс вялую ладонь.
- Лида!
Существо не отреагировало. Павел перевернул руку и увидел огромный синяк на локтевом сгибе.
- Вы, что, ее колете?
- Конечно, - ответил Юргенс, не раздумывая. - Иначе она умрет! Со мной приехал врач Лидочки, он точно отмеряет дозу и старается... - Юргенс мучительно поискал слова, - старается ее не увеличивать.
Старается не увеличивать, как же... В таком состоянии "не увеличивать" уже невозможно. Ситуация вышла из-под контроля. Автомобиль без тормозов несется с горы.
Павел медленно встал, глядя на макушку со спутанными сальными волосами.
- Я не смогу вам помочь, - сказал он хмуро.
Эрнест Петрович закусил нижнюю губу. Павел испугался, что он сейчас заплачет, но вместо носового платка Юргенс достал из кармана кожаное портмоне, а из него - небольшую фотографию.
- Это Лидочка пять лет назад. - Он протянул снимок Павлу. - Прошу вас, взгляните.
Это был запрещенный прием, но он снова не смог отказаться. Рохля. Тряпка.
Павел неохотно взял гладкий кусочек картона и взглянул на девочку, придерживающую одной рукой разлетевшиеся волосы. Ее улыбка Павлу понравилась: искренняя, широкая, дружелюбная. Девушку не заботило, как она выйдет на фотографии, поэтому вышла она очень даже здорово. С существом, сидевшим на кровати, девочка не имела ничего общего.
- Поймите, если я потащу ее обратно, она может умереть! - сказал Павел, возвращая снимок отцу.
- А вы думаете, что сейчас она живет? - отозвался Юргенс.
Павел снова сел на корточки и попытался поймать взгляд существа. Бесполезно. Хорошенькая девушка с дружелюбной улыбкой утонула в грязном наркотическом болоте.
Рискнуть, или нет? Павел почувствовал, как по рукам поползли ледяные мурашки. Ему было страшно, но одновременно с этим он испытывал чувство какого-то затаенного восторга. Нехорошее чувство. Почему-то оно его пугало.
- Я попытаюсь, - сказал он коротко. И тут же повысил голос, пресекая вспышку родительской надежды, обманчивой, как мираж в пустыне: - Пишите расписку, что берете все под свою ответственность! Может случиться все, что угодно, я вас предупредил!
Юргенс подошел к столу и стремительно зачеркал ручкой. Через минуту он протянул Павлу листок бумаги с неровными строчками. Уголок его рта дергался.
- Я на все согласен. Лучше смерть, чем такое... - Он не договорил и кивнул на существо.
А ВДРУГ И ВПРАВДУ УМРЕТ?
Мысль пронеслась как-то вскользь, не оцарапав сознания.
НЕ УМРЕТ. ТЫ - БОГ. ТЫ МОЖЕШЬ ВСЕ.
Павел отогнал страх и начал распоряжаться.
- Мы с врачом должны быть здесь постоянно. Если хотите, перебирайтесь к нам из своего номера. Предупреждаю: это очень больно и очень грязно, но обратного пути не будет. Вы меня поняли? - Юргенс кивнул. - Скажите горничной, чтобы была наготове. Тряпки, тазы...я не знаю что еще, может, освежитель воздуха. Теперь вы. - Павел обернулся к врачу. - Сейчас мы распишем график и дозировку уколов, от которых вы не будете отклоняться, что бы ни произошло. От этого зависит...все зависит. Если Эрнест Петрович попытается на вас надавить, дайте ему в челюсть, выставите в коридор и запритесь на ключ. Все ясно?
Врач испуганно кивнул. Юргенс спросил:
- Сколько это будет тянуться?
- Сколько она выдержит, - сухо ответил Павел. - Не хочу вас пугать, но на всякий случай держите наготове койку в реанимации.
- Когда вы начнете?
- Немедленно, - ответил Павел. Хотя начать следовало год назад.
Перед его приходом Лиде ввели наркотик. Прорваться сквозь него было невозможно, пришлось дожидаться ломки. Боль просверлила лазейку в героиновых баррикадах, и он ринулся туда. А когда пробился, - испугался.
Мозг Кира Супонева был здорово затянут облаками, но видимость еще сохранялась. Мозг Лиды был заключен в железный черный ящик без единой щели. Иногда вечную ночь озаряла беззвучная вспышка молнии, и на горизонте возникали зубцы призрачного замка. Вот, значит, что она видит в своем героиновом мире, вот к чему стремится, ради чего живет.
Павел звал ту, настоящую Лиду, но ответа не получал. Существу, обитавшему в гостиничном "люксе", было плевать и на Павла, и на девушку со снимка. Когда начиналась ломка, существо выло от боли, выкрикивало грязные ругательства, плакало, унижалось, умоляло об уколе, пыталось перегрызть себе вены на руках. Павла трясло и ломало вместе с ним. Он держал ее без дозы сколько мог, а когда Лида отключалась, - проваливался вместе с ней в черную бездну. И когда сил почти не осталось, Павел вдруг услышал одно слово: лялечка. Он не знал, откуда оно пришло, но понял, что это слово - важное. Павел выкрикнул его в темноту, и до него донесся едва слышный ответ. Он пошел на голос и встретил посреди черного лабиринта хорошенькую девушку с фотографии пятилетней давности.
Как они выбирались - отдельная песня. Если бы Павел шел один, дойти бы не получилось. Но теперь они шли вдвоем, и когда он падал, девочка со снимка помогала ему подняться. Потом падала она, и Павел тянул ее к горизонту, на котором брезжила узенькая полоска света. Они ползли к ней из последних сил, как раненые бойцы к окопу. Молния больше не озаряла ночь, мрак незаметно рассеивался, очертания замка расплывались в уродливое бесформенное пятно. Когда они достигли пограничной полосы, вместо замка в сером небе распласталось лишь грязное дымное облако. А потом Павла проглотила другая темнота - не снаружи, а изнутри, холодная и пустая, как чернильное море.
Первое, что он увидел, очнувшись - белый потолок. Кровать, на которой он лежал, оказалась тоже белая, с эмалированным изголовьем. Рядом с кроватью тумбочка и капельница с физраствором, от которой тянется проводок к его руке. Над головой попискивает экран, с бегущими по нему ломаными линиями, рядом с изголовьем - красная кнопка вызова медсестры.
Павел попытался поднять руку, и не смог. Она лежала под простыней, словно существовала отдельно от его тела, - неподвижная, сухая и подозрительно тонкая. Павел попытался пошевелить пальцами и понял, что ничего не чувствует. Паралич.
От ужаса он заорал в полный голос. Получился жалкий писк, потому что горло пересохло, а язык распух и забивал ротовую полость как кляп. Однако его услышали. Дверь распахнулась, и в палату вошел молодой человек в круглых очках и белом халате. Судя по возрасту - ординатор.
- Привет! - Врач дружелюбно ухмыльнулся и помахал рукой. - С возвращением!
Если честно, то, учитывая обстоятельства, Павел предпочел бы менее жизнерадостного врача. Зубы клацали от страха, когда он задал самый главный вопрос:
- Доктор, я парализован?
Брови медика поползли вверх.
- Господи! Да с чего вы взяли?!
- У меня руки не шевелятся!
Врач молча откинул простыню. Павел взглянул и онемел.
Незнакомая грудная клетка напоминала жуткий магазинный продукт под названием "суповой набор". Скелет рисовался так отчетливо, хоть в анатомическом театре показывай. Высохшая кожа грязно-серого цвета шелушилась. Острые кости таза проступали под ней верхушками рифов, грозя разорвать кожу, как ветхую ткань. Судя по всему, зеркало сейчас лучше не просить.
- Потому и не кусают, - резюмировал врач. Стер с губ неуместную ухмылку и поправился: - То есть, не шевелятся. Организм в шоке от резкой потери веса.
Сознание накатывало постепенно, словно прилив, выбрасывая на берег вопросы. Кто привез его в больницу? Впрочем, и так понятно. Сколько килограммов он потерял за прошедшее время? Сколько прошло времени с тех пор, как он отключился? И, наконец, главный вопрос: что с Лидочкой? Удалось ли ей выбраться? Скорее всего, нет. Если здоровый мужик выглядит как ходячий труп, во что должно было превратиться существо, наполовину стоящее в могиле?
Павел хрипло спросил, с трудом шевеля опухшим языком.
- Какое сегодня число?
- Второе мая. А что?
Павел произвел несложные арифметические вычисления. Прошло ровно три недели с того дня, как в его дверь позвонил Эрнест Петрович Юргенс.
- Давно я у вас?
- Второй день, - ответил врач, проверяя уровень физраствора в бутылочке. - Ни разу не видел такого сильного истощения. Хотя, вру. В реанимации лежит одна девица, которую можно носить в целлофановом пакетике. Тридцать семь кило. Бр-р-р... - врач брезгливо передернул плечами: - Девочки говорят, без дрожи не взглянешь.
Глаза пациента до краев наполнились слезной влагой. Ничего удивительного: солнце светит ярко, а жалюзи не опущены. Непорядок.
Врач подошел к окну и затемнил комнату.
- Как она? - спросил хриплый голос.
- Выкарабкается, - равнодушно ответил врач. - У нее папаша крутой. Набил самолет московскими академиками и построил их в палате дочурки. Да вы лежите, не дергайтесь, все будет хорошо! Через пару дней перейдете на жидкий бульончик! А там, глядишь, отважимся на пару сухариков!
Павел выписался из больницы через день, хотя неведомый благодетель оплатил отдельную палату со всеми удобствами и персональной сиделкой. Пожилой таксист отвез его домой и буквально на руках втащил на третий этаж. Павел запер дверь на все замки и свалился на диван. Он боялся оставаться в больнице, потому что не знал, как химия повлияет на "это". Может, лекарства избавят его от "этого" навсегда. Может, сделают "это" неконтролируемым. Рисковать он не хотел.
Юргенс нанес ему визит тем же вечером. Не тратя слов на благодарность, выложил пачку денежных упаковок и предложил Павлу должность вице-президента своей авиакомпании.
Если бы у него были силы, Павел бы засмеялся.
- Шутить изволите? Эрнест Петрович, я ничего не понимаю в самолетах. Что мне там делать?
Юргенс объяснил. Ответственность - это стресс. Когда у людей, имеющих дело с самолетами, сдают нервы, считается, что они должны идти к психологу. Павел разрешит их проблемы и, вернувшись на рабочее место, они не привернут винтик вместо шпунтика, самолеты не будут разбиваться, а пассажиры будут спасены для демократии. Юргенс обещал Павлу зарплату в двадцать тысяч долларов и не считал это слишком большой ценой за душевное спокойствие персонала.
Павел видел удачливого бизнесмена насквозь: в отсутствие надежных телохранителей он должен стать гарантией Лидочкиного воздержания. Потом мелькнуло подозрение, не желает ли Эрнест Петрович держать под рукой человека, способного управлять чужими мозгами?
Он раздумывал неделю. Перспектива превратиться в придаток чужой жизни, - пускай даже хорошо оплаченный - не вдохновляла, но Павел боялся согласиться. Дело не в фантастической зарплате. Сильнее корысти было желание прощупать границы своей силы, понять, где кончаются его возможности. Что касается второй неприятной мысли, то Павел решил решать проблемы по мере их поступления.
Сомнения разрешила Лидочка. Она пришла к Павлу вместе с отцом сразу после выписки. Девочка выглядела страшненько, но, по крайней мере, это явно была девочка, а не бесполое существо с мертвыми глазами, которое Павлу представили в гостиничном "люксе". Он вспомнил странное слово, которое не давало ему покоя, и спросил:
- Что такое "лялечка"? Тебя кто-нибудь так называл?