Закатное солнце в бокале с шампанским
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ В БОКАЛЕ С ШАМПАНСКИМ
Я знаю, как на мед садятся мухи,
Я знаю Смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю сплетни, истины и слухи,
Я знаю все. Но только не себя.
Ф. Вийон. (1431- 1463г.)
Отчет N 1
Я - чистильщик. Может, это не самая почтенная профессия на земле, но одна из древнейших - уж точно. Чистильщики - тайное оружие государства и существовать они не перестанут. В чем разница между учителем, врачом, бизнесменом, физиком, и любым другим специалистом? Они выбирают будущую работу, а мы - нет. Нас выбирает государство. В чистильщики не посвящают за меткую стрельбу, черный пояс по каратэ и умение держать язык за зубами. Чистильщик - это особый образ мыслей, помноженный на хорошую тренировку и полное одиночество.
Давайте договоримся сразу, ладно? Чистильщики вполне адекватные люди, и они не отмечены особой дьявольской печатью. Я могу сидеть с вами за одним столиком в "Макдоналдсе", и вы ни на секунду не прервете оживленный разговор с другом. Я помогу мамаше с ребенком перенести коляску, подниму упавшую сумочку дамы, переведу через дорогу подслеповатую старушку. Угадываю ваш вопрос. Что же, ответ "да". Я убью их, если мне прикажут. И сделаю это очень быстро: я не люблю мучить людей.
Чистильщики не знают друг друга в лицо. Это не загородный клуб, где между двумя бокалами сухого вина можно потолковать о разных видах смерти. Чистильщик - существо одинокое, и в этом его сила. На него нельзя надавить, приставив пистолет к виску любимой женщины.
Сходим ли мы с катушек? Редко, но бывает. Власть над человеческой жизнью вызывает чувство родства с Богом. Если чистильщик стал неподконтролен, это означает, что кто-то крупно прокололся: либо психолог с его тестами, либо инструктор по спецприемам незаметного убийства, либо наблюдатель, опекающий нас первые два года. Я не знаю, в какой форме они получают выговор. Чем меньше знает чистильщик, тем дольше он живет. Хотя век любого чистильщика недолог.
Сегодня меня вызвал сенатор. Нет, он не сидит в депутатском кресле, это обычный сленг чистильщиков. Сенатор - человек, возглавляющий Центр и отдающий приказы.
- А что такое "Центр"?
За этот вопрос дембиль Андрей Вешняков получил от инструктора короткий удар в нос и две недели был похож на клоуна с красным помидором точно посредине лица. Вопросов в Центре не задают. Я работаю здесь двадцать лет и все что знаю об организации, является плодом моих логических заключений.
Итак, я приехал в тихий тупичок оживленной московской улицы. Машину не взял сознательно - апрельский день был прекрасен, как картина уличного художника, нарисованная просто так, для души, не для продажи. Двухэтажный особняк с чугунной решеткой по периметру выглядел как обычно: солидное здание из темно-серого пиленого камня, одновременно простое и неприступное. Бывший дом купца Никитина является памятником архитектуры и охраняется государством, о чем сообщает табличка на входе. Поэтому парадное крыльцо заложено камнем, а черный ход закрыт бронированной дверью, над которой в прохожих целится объектив видеокамеры. Раньше сквозь чугунную решетку по ночам пропускали ток низкого напряжения. Разряд не был смертельным, но однажды к решетке прислонился подвыпивший мужик с кардиостимулятором. Скандала, естественно, не было: вскрытие показало, что прибор оказался с дефектом. Печально, да. Теперь вдоль забора день и ночь бегают четыре добермана, еще два добермана в человеческом обличье дежурят в пуленепробиваемом флигеле на входе, еще один - внутри здания.
Итак, обычная процедура; входишь в двери, они захлопываются, и ты упираешься носом во вторые, такие же несокрушимые. Фото на память, просвечивание тепловизором, выдвигающийся ящичек для оружия и спецтехники. Наверное, посторонних людей процедура шокирует. Только посторонних людей здесь не бывает. Поэтому меня поразило, что в кабинете сенатора оказался человек " со стороны".
- А, вот и он! - сказал сенатор, поднимаясь навстречу. Крепко пожал мне руку, осмотрел выпуклыми, как у бассета, темными глазами, проверяя, в каком состоянии его собственность. - Знакомьтесь, Ярослав, это Андрей, наш лучший следователь. Можно без отчества? - спросил он меня.
Привычка "держать лицо" сделала свое дело. Я улыбнулся и развернулся к гостю.
- Конечно!
- Ярослав, - представился гость, протягивая мне руку. И повторил: - Можно без отчества.
Его ладонь была нежной, как у женщины, а пожатие вялым. Красивый выхоленный мужчина лет сорока. Обувь стоит не меньше трехсот долларов, а золотая зажигалка, которую он достал из кармана - пару штук. Зелеными, разумеется. Скорее всего - подарок благодарной пациентки.
- Ярослав - один из лучших психологов страны, - сказал сенатор. - Возможно, самый лучший.
Гость сделал небрежное движение ладонью, как бы сметая комплимент в мусорную корзину, и достал пачку ароматизированных коричневых сигарелл.
- "Генетика будущего", "Корни подсознания", "Судьба и гены", - перечислил я вслух названия книг, которые мне принесли домой вчера утром. - Автор - Ярослав Пожидаев.
Гость так поразился, что забыл чиркнуть кремнием.
- Вы читали мои книги?!
- Конечно, - ответил я.
Минуту он рассматривал меня красивыми глазами шоколадного цвета. Я видел, что его представление о ментах, как о переходных существах от обезьяны к человеку, немного поколебалось.
- И что вы об этом думаете? Мои теории сильно расходятся с вашим практическим опытом?
- Они совпадают на девяносто процентов, - сказал я так искренне, будто действительно успел прочитать его опусы.
Ярослав, наконец, сунул в рот коричневую сигареллу, похожую на маленькую торпеду, и чиркнул зажигалкой. Сенатор подвинул ему пепельницу.
- Красивая вещь, - сказал я, кивая на зажигалку. - Наверное, дорогая?
Ярослав пожал плечами и выпустил ванильное дымное облачко.
- Понятия не имею. Это подарок.
Я поздравил себя с верной догадкой.
- Может, кофейку? - предложил сенатор.
- Нет, благодарю, кофе вреден, - отказался гость, будто пережевывал овсяные хлопья, а не заполнял легкие выхлопными газами.
- Я очень рад, что вы нашли общий язык, - вклинился сенатор. - Когда люди работают в одной команде...
- Олег Васильевич, я не сказал "да", - запротестовал гость.
Делал он это вяло, будто кокетничал. Я даже подумал на секунду, не гомик ли лучший психолог России. Потом вспомнил золотую зажигалку. Такие подарки женщины гомикам не делают.
- И "нет" не сказали! - Сенатор наклонился и тронул рукав пиджака гостя. - Ну, в чем проблема? В рыночных условиях? Господи, да всё мы понимаем, тоже по земле ходим!
Я невольно посмотрел вниз. И не ступала такая нога на грешную землю. В такой обувке можно смело упасть на кровать (момент в западных фильмах, который меня слегка нервирует). Маршрут передвижений господ уровня Пожидаева: квартира в хорошем доме, новенький лифт, подземный паркинг, машина, офис в престижном районе. А также - ужин с дамой в дорогом ресторане и поездка в аэропорт с целью посещения известного курорта.
- Вам известны мои расценки? - спросил Пожидаев. Прозвучало довольно дерзко. Глупый. Неужели не видит, куда он попал?
Сенатор не обиделся.
- Все нам известно! - он погрозил Пожидаеву мясистым указательным пальцем. - Сто пятьдесят тысяч долларов в год, включая издательские гонорары. А налоги платим?
Психолог и бровью собольей не повел.
- Мой бухгалтер отчитывается вовремя.
- Без прибыли! - горестно сказал сенатор. - Третий год без прибыли!
- У меня большие расходы. Все документы на списание денег в порядке.
- Ужасно! - посочувствовал сенатор. - Не работа, а какие-то рабские галеры! Мой совет - хватайте удачу за хвост, раз никак в плюс не выйдете! Сколько вам платят нервные дамочки? Двести долларов в час? А мы готовы заплатить триста. Без налогов. Я уж не говорю о том, что благосклонное отношение к вашей фирме обеспечено. Ну? Договорились?
Минуту Пожидаев молчал, переводя взгляд с меня на сенатора, а потом усмехнулся. У него действительно были очень красивые глаза.
- А вы психолог. Мне нужно что-то подписать и что-то соблюдать?
Сенатор пожал плечами.
- Дорогой мой, вы начитались детективов. Подписывать ничего не нужно, а соблюдать придется. Дело очень деликатное, в него замешаны известные люди. Вы знаете академика Шемякина?
- Никиту Сергеевича? Кто же его не знает? Физиолог, известный ученый...- тут Пожидаев глотнул и медленно опустился на стул. У него некрасиво отвис подбородок. - Разве он... Не может быть!
О смерти Никиты Шемякина я узнал из полицейского протокола, когда получил книги Пожидаева: сегодня, в пять часов утра. Свеженький был протокол, даже чернила не просохли. Мне принес его один из десятников. Это гончие псы смерти. Сами они не убивают, их удел рутинная работа. К примеру, поиск объекта, если он ударится в бега.
Сенатор грустно кивнул, отвечая на невысказанный вопрос.
- Андрей занимается этим делом, - сенатор махнул мне рукой и велел: - Давай, рассказывай подробности.
И я добросовестно изложил содержание протокола осмотра места происшествия. На память я пока не жалуюсь, поэтому язык получился казенный. Пожидаев слушал, не перебивая, но я чувствовал, что его буквально распирает внутреннее беспокойство.
Когда я умолк, Пожидаев раздавил окурок в пепельнице. Руки не дрожали.
- А жена? Она...тоже?
- Маргарита в больнице, - ответил сенатор вместо меня. - Что вы так смотрите? Ну да, я тоже знаю...знал эту семью. И представьте, гораздо дольше вас.
- Ее пытались убить?
- Да нет, не пытались. У нее сильнейший сердечный приступ. Она без сознания.
Пожидаев встал и прошелся по ковровой дорожке, глядя себе под ноги. Он был довольно высокого роста - пожалуй, на голову выше меня, - и от этого казался худым. Впрочем, костюм сидел на нем отлично.
- Это ограбление?
Он произнес фразу таким тоном, будто надеялся на лучшее.
- Нет, ничего не взяли, насколько можно судить. Разве что наличные.
- А почему об этом не сообщалось в прессе?
- Есть деликатные обстоятельства, - повторил сенатор.
- Так что вы от меня-то хотите? - спросил Ярослав, пряча беспокойство под напускным раздражением. - Чтобы я составил психологический портрет преступника?
- Преступников, - поправил сенатор. - Их было двое.
- Двое? Почему вы так думаете? - спросил Пожидаев. - Уже есть какая-то версия?
Сенатор встал из-за стола - массивный, грузный человек с лицом, покрытым узором лопнувших кровеносных сосудов и седыми волосами, тщательно зачесанными назад. Достал из шкафчика с баром бутылку коньяка, три рюмки и аккуратно разлил светло-коричневую жидкость.
- Помянем, как полагается, - сенатор подал нам рюмки и первым опрокинул свою. Слегка поморщился и проскрипел: - Царствие ему небесное. Мы не догадываемся, мы точно знаем.
Пожидаев поперхнулся коньяком и закашлялся. Я осторожно похлопал его по спине. Сенатор налил себе вторую рюмку и таким же коротким точным движением отправил ее в рот.
- И не выговоришь без ста грамм, - пробормотал он как бы себе под нос. Вздохнул, поднял на Пожидаева грустные собачьи глаза и рубанул с плеча: - Никиту убили его дети.
Отчет N2
Я не помню, сколько раз мне приходилось присутствовать при подобных сценах. Кто-то сообщает кому-то о чьей-то смерти. Вариантов реакции много: от фальшивых слез и причитаний до ликования. Но я ни разу не видел такой, как у Пожидаева. Он...нет, я даже не знаю, как это описать. Он как будто немного испугался.
- Так вот почему...
Он тут же спохватился и стиснул зубы. Лицо закрылось щитом. Я вдруг понял, что Ярослав вовсе не такой тюфяк и рохля, каким показался вначале.
- О чем вы? - спросил сенатор.
Пожидаев, не отвечая, сел за стол и положил руки на темную дубовую поверхность. Казалось, что он наблюдает за нами из-за пуленепробиваемой перегородки.
- Я так и не понял: чего вы от меня хотите?
- Расскажите о них, - попросил сенатор, словно не замечая враждебности гостя. - О Тане и Андрее. Какие они?
- Откуда вы знаете, что они убили отца? - в свою очередь спросил Ярослав.
- Во-первых, они пропали сразу после гибели Никиты Сергеевича. Во-вторых, есть определенные улики, которые наводят на подозрение.
Сенатор бросил на меня короткий взгляд, я ответил скорбным кивком. В протоколе об уликах против детей академика не было ни слова, но, как говорит инструкция, "в сомнительных ситуациях следуй за начальством".
- Ясно.
Веки ярко-шоколадных глаз слегка набрякли, уголки рта опустились, будто Пожидаев немного постарел. Никогда не видел, чтобы люди так переживали за посторонних детей. И за своих-то сейчас не очень переживают. Надо проверить, давно ли знаком психолог Пожидаев с женой академика Шемякина. Как говорит сенатор: "Отцовство - родство сомнительное".
Все еще не выходя из-за своего пуленепробиваемого укрытия, он заговорил сухим отрывистым голосом:
- Они самые обычные дети. Тане - шестнадцать лет, Андрею - исполнилось двадцать. Наверное, вам лучше опросить их друзей и ровесников. Я мало что могу вам сообщить.
- Но вы были вхожи в эту семью, - начал сенатор.
- Я приходил к Никите Сергеевичу и его супруге, - отрезал Ярослав. - У меня с детьми разные интересы, знаете ли.
Сенатор, наконец, оставил образ доброго дядюшки. Истинное лицо тоже не показал, но атмосферное давление в кабинете внезапно повысилось и прижало нас к полу. Уверен, это не просто ощущение. В Центре работают странные люди, которым многое доступно.
- Значит, так. Нам нужно, чтобы вы помогли вычислить, где их можно найти.
- Но я не зна...
- Андрей будет сообщать все, что ему удастся узнать. Ваша задача - анализировать информацию и делать выводы. И, конечно, сообщить нам, если они попытаются с вами связаться. Вам понятно?
Темные выпуклые глаза сенатора встретились с шоколадными глазами гостя. Обычно под давлением этого взгляда люди глаза опускают. Ярослав не опустил.
- Скажите, чем занимается ваша организация? - спросил он.
Убьют прямо сейчас или на улице? - подумал я. В приемной сенатора сидят два "секретаря". Уверен, что это чистильщики высокого разряда. Почему? Не знаю. Плохо отглаженные костюмы и особая неприметность лиц, которой обладают только профессионалы высшего класса.
Однако день сегодня выдался странный. Сенатор кашлянул, и атмосферный фон в кабинете вдруг разрядился.
- Вас не проведешь, - сказал он. - Ну да, мы не относимся к обычным спецслужбам. Видите ли, Ярослав, мы занимаемся охраной стратегических научных разработок. Никита Сергеевич много лет был нашим "клиентом".
- Но тогда у вас должно быть досье на всех его знакомых и родственников!
Я чуть было не пнул гостя в колено под столом, как школьника. Хотя какая тут, к черту, школа. Он уже несколько раз подписал свой расходный ордер.
- У нас оно есть, - подтвердил сенатор. - Но когда происходят подобные вещи, досье тщательно перепроверяют. Таковы правила.
На этот раз неугомонный Пожидаев промолчал. Я видел, что он не верит ни сенатору, ни мне.
- Ярослав, пожалуйста! - попросил сенатор. - Ну, что сделать, чтобы вы мне помогли? Устроить встречу с главой администрации Президента?
- А вы можете? - с иронией спросил гость.
- А вы сомневаетесь? - в тон отозвался сенатор.
- Да нет, - отозвался Пожидаев после короткого раздумья. - Не сомневаюсь.
"В этом не сомневаюсь". Вот что он хотел ответить. Все остальное подвергалось сомнению.
- Я подумаю, - сказал Пожидаев.
- В этом нет необходимости, - отозвался сенатор. - Думать будете над нужной информацией.
- А если я откажусь? - тихо спросил Ярослав. - Убьете?
Сенатор негромко засмеялся. Я снова поразился тому, какой он актер.
- Ну, что за индийская мелодрама! Вам не стыдно?
Пожидаев смутился. Сенатор умеет внушить человеку гипертрофированное чувство стыда за любой мелкий промах.
- Давайте не будем говорить ничего такого, о чем потом пожалеем, - предложил сенатор и улыбнулся. У него была подкупающая улыбка с легкой щербинкой между верхними зубами. Тут же прижал руки к груди с деланным испугом и попросил: - Умоляю, не рассматривайте это как угрозу!
Ярослав кисло улыбнулся.
- Хорошо. Я постараюсь вам помочь.
- Вот и прекрасно. Андрей, контакты!...
Я понял, о чем речь и вытащил новенькую визитку, которую мне принес десятник вместе с бордовым удостоверением следователя и неиспользованной симкой.
- Прошу.
- Благодарю.
Ярослав достал из внутреннего кармана пиджака свою визитку и положил ее на стол. Ни мне, ни сенатору.
- Я могу идти?
- Вольно, - разрешил сенатор и снова улыбнулся. Пожидаев на улыбку не ответил. Просто поднялся и вышел из кабинета.
Я выждал положенные две минуты и сел поближе к сенатору. Он вальяжно откинулся на спинку кресла.
- Как тебе этот сукин сын?
- Самоуверен, как большинство успешных людей.
- У меня иногда возникает ощущение, что успешные люди не читают классику, - сказал сенатор.
Наверное, между людьми, которые давно работают вместе, устанавливается телепатическая связь. Я понял, что он имеет в виду знаменитую цитату: "Да, человек смертен. Плохо, что он иногда внезапно смертен".
- Наверное, ты удивлен, что дело поручили тебе?
Я кивнул. Ни один чистильщик не смеет задавать вопросы сенатору.
- Понимаю. Обычно поиском объекта занимаются десятники, но ситуация очень деликатная. Нужно контролировать каждый шаг. Кроме того есть предложение готовить тебя на это место, - сенатор постучал растопыренными ладонями по ручкам добротного кресла без колесиков. Он терпеть не мог всякую новомодную дрянь. - Я, знаешь ли, на пенсию хочу. Не буду скрывать: это очень важное дело. От того, как ты справишься, зависит твое будущее. Что скажешь?
- Я никогда не занимался расследованиями, - возразил я.
- Вот и займись! Тебе сорок пять, правильно? Ну вот, сам видишь, засиделся в девках. Ты всегда был лучшим и тебя не отпускали. Но скоро стукнет пятьдесят, и что тогда? На пенсию выйдешь?
Это был черный юмор, но я не обиделся. Иногда я и сам не понимал, почему до сих пор жив. Чистильщики, как служебные собаки, живут столько же, сколько работают. Иногда меньше. Обычный конец чистильщика - короткий удар ребром ладони в основание шейных позвонков. Ночью. Где-нибудь в пустом подземном переходе. Диагноз: "смерть в результате падения с высоты собственного роста в состоянии опьянения".
- Что я должен делать?
Сенатор лег грудью на стол:
- Найди этих сукиных детей, - попросил он. - Постарайся взять живыми. Они мне нужны.
- Они сбежали?
- Сразу после убийства. Все бумаги на них получишь у патрульного.
Патрульным называют командира десятников. Это второе лицо в колоде после сенатора. Кто стоит над сенатором - я не знаю. Никто не знает.
- И сидишь ты по-прежнему прямо, - невпопад сказал сенатор и попытался выпрямиться. - А, к черту! - Он снова удобно развалился в кресле. - Ну, как? Сделаешь?
- Сделаю, - ответил я. У чистильщиков не принято отвечать "постараюсь", или "попробую". Ответить так - значит дать понять, что ты можешь промахнуться. А промахнувшийся волк - Мертвый волк.
- Хорошо, - подвел итог сенатор. - Можешь идти.
Патрульный встретил меня как обычно: молчаливым рукопожатием. Мне кажется, что необходимость разговаривать причиняет этому высокому высохшему мужчине физическую боль.
Он взял со стола картонную папку, перевязанную тесемочками, сунул мне в руки и сделал знак: "следуй за мной". Мы сделали петлю по коридору и остановились перед коричневой деревянной дверью.
- Ваш кабинет, - произнес патрульный. Он разговаривал неумело, как человек, выходящий из-под зубного наркоза. - Сенатор приказал. Сказал, к вам будут приходить люди.
Я открыл дверь, осмотрел квадратную комнату, окна которой были завешаны плотными жалюзи и выходили во двор. Слева стол, кресло на колесиках, сборный стеллаж из "Икеа". У противоположной стены, справа от двери, журнальный столик и два больших гостевых кресла. Годится.
Я сел в кресло-каталку и взялся руками за противоположные края стола. Это был удобный стол, не слишком большой и не слишком маленький. Мебель пахла смазкой и деревянной стружкой. Девственный запах говорил, что я был здесь первым хозяином. Никто не сидел в этом кресле, никто не выдвигал пустые ящики стола, никто не раскатывал в кожаном кресле на колесиках по гладкому паркету.
Никогда в жизни у меня не было своего кабинета. Возникло искушение прямо сейчас разложить на столе досье двух непутевых детишек академика Шемякина, но я этого не сделал. Слишком много информации к размышлению. Чтобы обдумать все спокойно я должен уйти из Центра. Здесь мне кажется, что техническая революция позволяет хозяевам не только просвечивать насквозь наши тела, но и читать мысли.
Прежде чем выйти, я осмотрел деревянную дверь. Она запирается на шпингалет, выбить который сможет любой школьник, не прогуливающий уроки физкультуры. Замка или замочной скважины нет вообще.
Я сбежал по лестнице на первый этаж и звонком вызвал проводника. Это был хмурый мужик лет шестидесяти, носивший старый вязаный свитер, мятые джинсы и дутую куртку - единственный человек, которого не трогали доберманы в саду. Сенатор выудил его из кучи бомжей возле Курского вокзала. Многие менты старой школы помнили его как лучшего инструктора по дрессировке служебных собак в убитом Союзе. Он никогда не выходил за ворота Центра; жил в кабинете, которому придали вид жилой комнаты, мылся в душевой Центра, ел в буфете Центра, носил одежду, которой его снабжал Центр. В свободное время он сидел на скамейке в саду и разговаривал с собаками. Людей он этой чести не удостаивал. Почему - не знаю. У каждого из нас есть своя история. Это не те воспоминания, которыми хочется обмениваться.
Отчет N 2
По дороге к метро я купил целлофановый пакет и сунул туда картонную папку с надписью "Дело". Я шел вдоль решетки с чугунными прутьями, а с другой стороны за мной молчаливо следовал черный доберман с коричневым ободком вокруг пасти. Я остановился. Доберман тоже. Закрыл пасть с вываленным наружу шершавым коричнево-розовым языком и застыл, глядя мне в глаза. Его сильное поджарое тело напряглось. Служебные собаки не лают. Доберман знает, что должен делать, если нарушитель пересечет границу. Он точно такой же отлаженный винтик Центра, как я.
На улице кипела жизнь, но в маленьком кафе-стекляшке было почти пусто. Я сел за последний столик спиной к стене. Входная дверь впереди, окно справа в изрядном отдалении. Если откинуться на спинку стула, меня из окна не видно. Клиентов я не боюсь: они понятия не имеют, что их жизнь отмерена с точностью до сантиметра. Вполне возможно, что живой труп сидит неподалеку от меня и наворачивает салат, щедро сдобренный дешевым майонезом. У него хороший аппетит и большие жизненные планы. Он может скользнуть случайным взглядом по серой фигуре возле стены, но никогда не узнает, что это его Смерть. Тогда почему я всегда сажусь спиной к стене, лицом к входной двери и в отдалении от окна? Центр посылает нам милосердный внезапный Конец, но инстинкт заставляет цепляться за жизнь. Даже если это безнадежно.
Оказавшись в относительной безопасности, я, наконец, задал главный вопрос, который терзал мою печенку с той минуты, как я увидел Пожидаева: списали, или нет?
Сенатор нарушил главную заповедь: чистильщика не показывают никому. То, что меня познакомили со случайным человеком - тревожный симптом. Кого-то списали. Если меня - почему? Возраст? Чистильщики уходят "на пенсию" около пятидесяти лет, но я лучший из всех наемников, работавших на Центр. Смешно надеяться на признательность. Просто я в отличной форме и способен принести пользу. Сенатор до смешного бережлив: его чайная кружка с треугольной щербинкой все еще стоит на столе. Выбрасывать из колоды годного человека - не хозяйский стиль.
Предположим, что меня списали. Тогда зачем такие сложности? Дело академика Шемякина, знакомство с посторонним человеком... Это не укладывается в обычную схему. Если бы списали - не стали бы огород городить. Срочный вызов, приказ оставить машину дома, пустой подземный переход, неслышные шаги за спиной. Легкое дуновение ветерка возле уха... и все.
Первые четыре года работы были школой, когда я принюхивался и приглядывался. Социальные лифты и карьерный рост в Центре отсутствуют. Это я понял, когда увидел в газете некролог патрульному, с которым проработал десять лет. Тогда я отметил, что патрульным, в отличие от чистильщика, не возбраняется иметь семью и у них есть легальная работа.
Уверен, что чистильщиками ни мой патрульный, ни сенатор никогда не были. Я думаю, это как мозаика. Центр берет нужных людей и гранит в соответствии с предназначением. Потом вставляет ограненный кусок в нужный промежуток, щедро смазанный клеем. Это твое место раз и навсегда. Меня учили убивать быстро, безболезненно, и оставаться незамеченным. Патрульных учат чему-то другому, сенаторов - третьему. Но все мы куски общего рисунка и не можем меняться местами. Я сижу на стуле, а сенатор в кожаном кресле. Так будет всегда.
Официантка принесла заказ: чашку чая с пакетиком "Липтона", сахарницу и блюдце с двумя пирожками; с капустой и картошкой. Обычно я не ем мучное, но одно из правил выживания гласит: "В чрезвычайной ситуации смени свои привычки".
Я откусил теплый дышащий кусочек теста. Пирожок оказался вкусным, а начинка не пряталась на противоположном конце. Я, не торопясь, приступил к трапезе.
На другом конце зала почти возле двери сидела парочка: он и она. Длинные волосы женщины были тщательно завиты, мужчина выглядел помятым, словно собирался второпях. Он что-то быстро и тихо говорил, стреляя по сторонам глазами. Глаза были небольшие и колючие. Плечи женщины вздрагивали, пальцы правой руки терзали измятый носовой платок.
- Можно подумать, ты сама не хотела, - читал я по губам. - Я тебе сразу сказал: выкинь это из головы! Сама знаешь, у меня не лучшее время. Я не вытащу вас с ребенком.
Женщина что-то тихо возразила. Я не видел ее лица, зато видел, как рассмеялся мужчина.
- Ну, конечно! Разродишься прямо на работе! А потом? Думаешь, тебя не выкинут на улицу, как только заметят живот? Очень нужно твоему шефу оплачивать декретный отпуск!
Мне стало скучно. Жизнь на удивление однообразна. Двадцать лет назад в подобной ситуации я положил деньги на тумбочку возле кровати и ушел. Больше я ту женщину не видел. Может, она сделала аборт и теперь утешается разговорами, что все мужики сволочи. Может, не сделала и родила. Может, воспитала ребенка правильно, может, нет. Как бы она ни поступила, ничего вокруг не изменится. Жизнь устроена по принципу автобана: что бы ни произошло, движение продолжается.
Я допил чай, расплатился и вышел на улицу. Домой не хотелось. Хотелось потолкаться среди незнакомых людей, зарядиться их энергетикой, хотя бы ненадолго примкнуть к безликому плавно текущему человеческому потоку. Помахивая пакетом, в котором лежала картонная папка, я дошел до помпезного банкетного зала олигархов под названием "Храм Христа Спасителя". Я помню время, когда на этом месте находился открытый бассейн и попасть туда мог любой желающий. Рядом с бассейном был небольшой уютный сквер, над которым, казалось, навечно распластался густой запах горячего шоколада. Я ходил туда часто, пока не обнаружил, что меня притягивает другой берег реки, со старым зданием кондитерской фабрики. Это была совсем другая Москва - сюрреалистичная и несовременная даже для 1986 года. Двухэтажные дома с облупившейся краской, выстроившиеся вдоль набережной, почти полное безлюдье и невыносимо горячий запах кипящего какао.
Я садился спиной к парапету, на прогретый солнцем асфальт и всматривался в темные безглазые окна.
Я здесь уже был. Сейчас я немного напрягусь и вспомню что-то очень важное. Что-то хорошее. Чувство дежавю было таким мучительным, что в какой-то момент я испугался и запретил себе приходить сюда. Похожее ощущение я испытывал еще в нескольких местах Москвы, но такое сокрушительное - только здесь.
Дежавю говорит о том, что психика дала легкую трещину. Сквозь нее почти ничего нельзя разглядеть, но она есть, как ни штукатурь. Я не верю в прошлую жизнь и генетически заложенные воспоминания предков. Я черпаю утешение в изречении из Библии: "И дастся каждому по вере его". Думаете, я верю в Бога? Чушь. Я верю в то, что со смертью все кончается. В том числе и проблемы.
Отчет N3
Сначала фотографии.
Я сел за стол, развязал тесемки папки и зажмурился. Перебрав бумагу, я на ощупь выудил наружу два глянцевых обрезка. Положил на них ладони и замер, впитывая незнакомую энергетику. Откуда-то слева повеяло легким ароматом духов. Значит, справа парень, слева - девушка. Открыв глаза, я убедился, что не ошибся.
У Андрея Шемякина были сонные светло-серые глаза и тонкие прямые волосы, зачесанные назад. Он был похож на театрального Мефистофеля из-за ранних треугольных залысин на лбу. Парень умен и агрессивен. Это я понял еще до того, как прочитал его досье. Сыну покойного академика Шемякина недавно исполнилось двадцать лет. Я в это время уже изучил спецприемы незаметного убийства. Ну что же, у меня не было папы-академика. Было безликое существо мужского пола, которое сказало безликому существу женского пола: "Сейчас не лучшие времена. Я не потяну вас с ребенком". Хочется думать, что с этими словами он положил несколько рублевых банкнот на столик или на тумбочку возле кровати.
Девчонку я чувствовал хуже. Может, потому что она женщина. Красивая барышня, только взгляд какой-то недетский, исподлобья. Глаза у нее должны быть темно-карие или черные с густыми ресницами. Косметикой девочка почти не пользуется, губы не накрашены, глаза тоже. Типичный синий чулок, что подтверждает досье. Круглая отличница, учится в 11 классе закрытой частной школы. Свободно владеет - я не поверил глазам и нагнулся ниже - шестью иностранными языками. Никакого компромата типа курения в туалете, легких наркотиков и обжиманий с мальчиками на школьных задворках. Никакого проявления агрессии. Умение разрешать любой инцидент с помощью разумных аргументов. Что же помешало красавице, умнице, родительской гордости найти разумный довод в последнем разговоре с папой?
НЕ ОТВЕКАЙСЯ!
Я переложил страничку в досье Андрея Шемякина.
Переводился из школы в школу шесть раз. Учился так себе. Впрочем, оценки по алгебре, физике и геометрии всегда отличные. Налицо способности к точным наукам. Гуманитарные дисциплины на грани фола. Теперь посмотрим, куда он поступил после натужно-приличного окончания школы.
Я перевернул страницу и не поверил своим глазам. Институт физкультуры. Детишки академика интересовали меня все больше.
Агрессивен. Это слово присутствовало почти в каждой характеристике. Драки в школе. Пара приводов в милицию. Папа замял инциденты и на учет мальчишку не поставили. Характеристика из института: "Агрессивен, склонен к потере самоконтроля. Не допускается к занятиям в группе". Его изолировали после того, как Андрей сломал пару ребер своему сокурснику в учебном бою. До этого никаких конфликтов между ними не было. Значит, не мстил, потерял контроль по ходу дела. Может, что-то подобное произошло и с папой? Начали разговор за здравие, окончили за упокой. А сестра где была? Почему не уравновесила разумным доводом? Почему не вызвала полицию или не позвала соседей? Почему оба бесследно пропали? То, что детишки ударились в бега, выглядит подозрительно. Хотя с другой стороны, они могли стать невольными свидетелями убийства и запаниковать.
Я взял чистый лист и начал составлять вопросник.
1. Где была жена академика, Маргарита Аркадьевна, во время убийства? Как жила с мужем? Как складывались отношения с детьми? Как дети общались с соседями? Есть ли у них дворовые друзья?
2. Школа. Отношения Тани Шемякиной с одноклассниками и учителями. Подружка. Парень. Любимое место отдыха.
3 .Институт физкультуры. Программа та же.
Я подумал и приписал к вопросам под именем Андрея Шемякина: "Психические расстройства. Наркотики". Чаще всего именно эти грязные бурлящие реки впадают в море под названием "немотивированная агрессия". А если агрессия мотивированная - корни следует искать в семье и окружении. Вот тогда мне понадобится консультация привлекательного и обаятельного Ярослава Пожидаева. Дело Никиты Шемякина - очень важное дело для Центра. Понять бы только, кто из них более важен: академик, или его дети.
В самом низу листа я написал большими буквами:
НИКИТА ШЕМЯКИН
Я спрятал лист в папку с надписью "Дело", запер ее в сейф и пошел к любимым тренажерам. Для них у меня отведена целая комната.
Мне нравится моя квартира. Работа чистильщика идет вразрез с господними заповедями, поэтому хорошо оплачивается. Я смог себе позволить хороший ремонт и дорогую мебель. Ее в комнатах немного - я люблю открытое пространство. Но диван у меня удобный, кровать широкая, телевизор со встроенным компьютером и ванна-джакузи. Езжу я на "Фольксваген-тигуан" и держу приличную заначку на черный день.
Издатели не любят, когда авторы начинают указывать марки автомобилей, названия сигарет, крекеров и производителей молочной продукции. Я считаю, что это нечестно. Скажите, у вас в гараже стоит просто машина? Вы приходите в аптеку и просите дать вам просто лекарство? А когда ваш ребенок проголодается, вы говорите официанту в ближайшем кафе: "Дайте мне еду?" Так что буду откровенным: дешевые автомобили я не люблю, потому что они могут предать в самый трудный момент, дешевую еду - за то, что она получена лабораторным путем, а дешевую мебель - за плохую фурнитуру.
Позанимавшись пару часов, я посмотрел на часы. Только половина девятого. Я потянулся к телефонной трубке, но тут же отбросил эту идею. После сегодняшнего подсмотренного разговора в кафе интимные радости меня не вдохновляют. Пришлось принять ванну, лечь на диван и врубить триллеры онлайн. Один за другим. Сна не было ни в одном глазу. Мысли крутились вокруг исчезнувших детей академика Шемякина.
Почему они сбежали?
Потому что перестали верить взрослым. Перестали верить, что старшие лучше знают, что они во всем разберутся и поступят справедливо.
Мне было восемь лет, когда я однажды проснулся посреди ночи. В центре мозга работала громадная электродрель. Было так больно, что даже сказать не могу. Я лежал, стиснув зубами край одеяла, и смотрел в невидимый черный потолок. Правило детдома гласило: "Подъем в 7 часов".
Конечно, меня бы не убили, если бы я поднял вой. Тем более, что температура зашкаливала за тридцать девять градусов. Но это были правила, которые установили взрослые, и я честно выполнял свои обязательства в надежде на то, что они будут выполнять свои.
Утром меня отвезли в больницу к ушному доктору. Тот осмотрел мое ухо и усадил на каталку. Поверх нее медсестра зачем-то постелила резиновую детскую пеленку. Доктор накрыл пеленку белой салфеткой и велел мне лечь на левый бок. А потом сказал ложь, за которую врачей нужно немедленно лишать диплома:
- Ну-ну, Андрюша, больно не будет. Раз - и все.
Шприц с длиннющей иглой выглядел устрашающе, но я доктору поверил. Игла вошла в ухо и издала чмокающий звук. Что-то взорвалось внутри - горячее и мокрое, - и я на несколько минут потерял сознание. Когда я очнулся, меня подняли с каталки, а медсестра убрала с клеенки салфетку, на которой осталось большое влажное пятно с ниточками желтоватого гноя. Эту процедуру повторяли три раза, и каждый раз врач говорил, ласково гладя меня по голове:
- Теперь уже точно больно не будет.
А было больно. Так больно, что я до сих пор это помню.
Недоверие начинается с боли. Какую боль пришлось пережить Тане и Андрею Шемякиным, детям из респектабельной благополучной семьи? Есть ли на свете человек, которому они доверяют? Сколько у них денег? Где они ночуют? На что живут? Что собираются делать дальше? Надолго ли их хватит? И что будет потом, когда это "хватит" закончится?
Раздумывая над вопросами, я заснул.
Отчет N4
Институт физиологии выглядел, как подобает солидному научному учреждению: четырехэтажное здание с лепным дворцовым фронтоном, широкой террасой и шестью колонами. Судя по ухоженной территории и свежему ремонту, деньги сюда капают немалые. С чего бы это? Не секрет, что наука и культура у нас давно финансируются по остаточному принципу.
Может, институт спонсирует какой-нибудь богатенький меценат? Но почему именно физиология, а не кордебалет Большого театра с худенькими девочками в пачках возле нарисованного озера?
На входе меня остановила парочка гламурных охранников в форме от кутюр.
- Вы записаны?
Я изобразил на лице знак вопроса.
- Простите, не понял...
Один из парней - рыжеватый блондин с едва заметными веснушками на гладкой коже - пояснил.
- Я имею в виду процедуры.
- Я даже не знал, что они существуют, - сказал я и вытащил удостоверение. Процедуры, значит. Вот откуда денежки берутся. - Я веду дело...
- Мы поняли, - перебил меня второй, темноволосый, с глубоко посаженными серыми глазами. При этом он оглянулся на людей, сидящих на диванах, и понизил голос. - Не будем травмировать клиентов. Чем можем помочь?
- Мне бы хотелось поговорить с человеком, который хорошо знал Никиту Сергеевича. Посоветуйте, с кем связаться.
Охранники переглянулись.
- Стелла? - произнес один. Второй кивнул.
- Значит так, - начал блондин, возвращая мне удостоверение: - Поднимаетесь на второй этаж и сворачиваете направо. Идете вдоль коридора и читаете таблички. Вам нужна Захаркина Стелла Валентиновна.
- Стелла - это ее имя?
- Имя. - Темноволосый охранник поколебался: - Совет хотите?
- Очень! - ответил я искренне.
- Предложит называть ее Элла - не отказывайтесь. Она свое имя ненавидит.
Я протянул руку и оба с готовностью подали мне свои. Оба правши. Оба идиоты. Сломать бы им по пальчику, запомнили бы на всю жизнь.