Ларт Александр : другие произведения.

Фабула о Рассвете или Восход в сиянии заходящей Луны (часть 1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта кипа пожелтевших от времени и засаленных листков, сложенных в потертый пакет с изображением известного кофе, попалась мне на глаза пару месяцев назад, когда я вошел в подъезд дома, где живу. Не знаю, почему, но она привлекла мое внимание.

   КНИГА БЕЛАЯ (УТРО)
  
  
   Вступление
  
   Боги хохочут - смешно им смотреть на муки твои и стенания,
   Они все имеют и потому не дают вам, смертным, всего.
   Только им известно, что счастье не в достижении желания,
   Оно в сладстном предчувствии и ожиданьи исполненья его.
   Моокмар к Тиринту Когтю, Стигатиррс, песнь восьмая
  
   Королевство Полной Луны или Гатирриринт праздновало третье четырехсотлетие своего существования. В полнолуние ровно тысячу двести лет назад с небес спустились боги - Серебряные Гатирры. Они явились людям и принесли знания и веру, которые помогли диким предкам королей Гатирриринта, ходившим в шкурах и вкушавшим гнилое мясо и иную падаль обрести силу, которой не обладал никто на Великом Плоскогорье.
  'Стигатирриса' или 'Знания Богов' - триголинты - таблички со знаниями, оставленные людям Гатиррами, стали их бичом. Жажда обладания ими затмевала глаза многим повелителям, отупляла их умы и стала причиной первых кровавых войн, которые разъединили общины, настроили их воинственно друг против друга. Началась многовековая братоубийственная война. Исчезло много общин и родов, добрые соседи сделались злейшими врагами.
   Наиболее удачливым и искусным в военном деле оказалось племя, возглавляемое вождем - Тиринтом Когтем.
   Коготь со своими хоргитинтами, что в переводе с древнетиринтского означало обобщенное название волков и собак, а у тиринтцев - название армии, отобрал триголинты у общины Таргевлинов, владевших ею до того.
   Многие таблицы Стигатирриса были утрачены, но Тиринт не печалился об этом, и применил оставшиеся знания с наибольшей выгодой для себя: из 'Стигатиррисы' были переписаны технологии строительства зданий, кораблей, механизмов, которые помогали в ведении войны и сельского хозяйства; были изъяты все указания на залежи полезных ископаемых, пригодных для использования; начальные знания для изучения людьми, финансово-денежная система, территориальное деление, налоговая система, порядок счета, алфавит, знания об окружающем мире и о том, что находится за плоскогорьем - все то, что помогло в будущем создать город таких размеров, каких не знал ни один город до того и много веков после.
   Оставшаяся часть триголинтов была растерта в порошок в золотой ступе на глазах у всего племени. Все видели, как жрецы Бога Полной Луны - Гатиррисинты собрали порошок в красный глиняный горшок и унесли в Священные Гроты.
   И, несмотря на это, на протяжении столетий среди тиринтцев ходит легенда о Велегринте - одном из жрецов Гатирра, который выписывал по приказу Тиринта отдельные знания из 'Стигатирриса'. Говорят, что он не выполнил волю своего господаря, и переписал триголинты полностью, спрятав копию в непроходимых топях, которые раскинулись далеко на севере - в Тиринте эти земли называют белыми землями.
   За десять веков, которые прошли с того памятного дня многое изменилось в Тиринте: племя превратилось в многотысячный народ, а его стоянка - в город-государство, который со временем распространил свое влияние далеко в стороны, разродившись еще несколькими десятками городов и крепостей.
   Тиринтская империя заняла территорию равную двадцати трем конным переходам с юга на север - от желтых земель в белые, и семнаднадцати конным переходам с востока на запад - от Врат Начала к Вратам Конца. Она раскинула свои земли, главным образом в междуречье великих рек - Моргалант на западе и Тарилант на востоке. За последние десятилетия от описываемых событий империя расширила свои владения на восток, оттеснив зэлтов - жителей лесов за реку Мэллтана и ее левый приток Цэралана. На западе тиринтские войска овладели полуостровом Инеард, выбив оттуда диких кочевников. На землях империи появились и разрослись шестьдесят крупных городов, подняли ввысь свои мощные башни восемьдесят восемь крепостей с пристенными городками, более тысячи деревень и поселений. Для лучшей управляемости тиринтская империя была разделена на девять наделов - гатесирдов.
   Система управления в империи имела четыре ступени. На самой верхней ступени вот уже много веков стоял род Тиринтов, ведущий свое происхождение от Тиринта Когтя. Ниже него по иерархии расположились роды прямых потомков гатиррисинтов - духовенства, переписывавшего 'Знания Богов'. На одну ступень ниже постановлены род Таргевлинов, за примирение со своим поражением возведенный потомками Тиринта Когтя в ранг военной аристократии, и роды хоргитинтов (войск Тиринта Когтя), потомки которых в пору становления империи отличились на поле брани. На самой нижней иерархии стояли ророврии - влиятельные купцы, ростовщики, главы ремесленных и землевладельческих гильдий. Никуда не входят и нигде не учитываются все остальные незаметные оку господаря и империи мелкие люди - пороврии.
   Хотя верховным божеством в пантеоне тиринтцев числился бог солнца Тирот - добродушный толстяк-весельчак, но больше других богов в империи почитали Бога Полной Луны - Гатирра. Предания гласят: каждый день бог солнца Тирот выходит из своего замка Уаринта за Вратами Начала и начинает танец жизни, крутясь вокруг своей оси широкого раскинув в стороны три сотни рук-лучей. Он двигается по небосклону до Врат Конца, за которыми его ждет его отец Моокмар - Бог Темной Ночи. Он успокаивает разгоряченного танцем сына, накидывая на него свой прохладный сине-черный плащ. Только так можно успокоить Тирота, усмирить его веселый порыв к бесконечному танцу. И Моокмар повторяет этот ритуал изо дня в день. Но от долгого использования плащ часто приходит в негодность - Тирот прожигает его и потому в нем имеется множество дыр, которые пропускают в ночи свет, исходящий от Тирота. Иногда Тирот и его брат близнец Гатирр начинают драться и тогда по плащу Моокмара бегают разноцветные волны (купцы говорят, что они особо хорошо видны, если идти в белые земли) и небосклон вспарывают яркие вспышки от ударов, которыми братья награждают друг друга: и низвергается с неба грохот, и темнеет оно, и прорезают плащ Моокмара молнии - отрубленные руки Тирота и Гатирра. Иногда они поджигают леса, поля, дома и нет спасения от огня богов, и нужно только бежать из того места.
   Моокмар - отец божеств империи добр и зол одновременно. Он великодушен и мстителен, - в нем наилучшим образом сочетается самое несочетаемое. Он очень любит и ненавидит своих сыновей, успокаивает их и строит козни, он готов убить их, но всякий раз спасает от своего же гнева - он наиболее близок к людям из всех богов Тиринта.
  Гатирр - его младший сын - одет в серебряные доспехи. По ночам, для тех, кому уже пришел срок явиться к нему, Гатирр танцует танец смерти. Он обнимает тела людей, вдыхает в них холод и никогда не поднимаются больше люди со своего ложа; их глаза остаются открытыми, неотрывно наблюдая за танцем смерти Гатирра. Этот танец исполняется жрецами - гатиррисинтами - в ночь в конце каждого месяца (большой луны), когда Гатирр грозит людям с небес своим серповидным мечом. Это ночь плача и стенаний, которые разносятся по всей империи. Но недолго сдавленные крики сотрясают тьму: лишь только забрезжит рассвет, гатиррисинты встречают Тирота танцем жизни и радуется народ Тиринта виду своего верховного божества, встречая его с улыбками на устах и слезами радости на глазах.
   Однако радость от вида Тирота-солнца не изглаживает из душ людей память о храбром и скромном Гатирре, ибо хоть и боятся его больше, но и больше любят за то, что хранит он Тиринт. Даже когда повсюду царит мир, он не снимает своего щита и постоянно готов отразить атаку. Он прикрывает круглым щитом себя и брата. На щите во множестве видны следы былых битв и сражений, следы от попадания гат (стрел), ударов унагов (мечей) и сопсов (секир).
  Все юноши-тиринтцы хотят быть похожими на Гатирра. На него молятся мужчины, когда Гатирр убирает щит и вытаскивает из ножен кривой меч-полумесяц или топор - приходит время войны; ему возносят мольбы женщины Тиринта, умоляя его не снимать с себя щит или, если уж он его снял, не забирать себе их сыновей, отцов, мужей и братьев. Но Гатирр безмолвен - напрасны стенания матери о сыне, напрасны слезы жены или сестры страдающей о муже и брате - Гатирр глух к ним и каждый год много мужчин вступает в ряды его армии, чтобы больше никогда не вернуться к своим семьям.
  Войны за тысячелетие стали обыденностью, но для тиринтцев они все более и более отдалялись потому, что Тиринтское царство стало таким огромным и мощным, что могло обеспечить надежную защиту своих границ от внешних угроз.
  На западе границы царства упираются в степи - Малые Оледны. В Малых Оледнах обитает множество кочевых племен, самыми крупными из которых являются пилейнли, гюллейли, оммадли, холлогли и коввирили, живущие вокруг священного озера Ерколи. Много севернее них, подле меньшего по размерам озера Серли кочуют племена хуглалов и вишалей. Остальные кочевые народности малочисленны и живут на Межкочевье, перебираясь летом ближе к северу, а зимой - к югу.
  Межкочевье - самое опасное место Малых Оледн. В нем существует только одно право - право сильного и действует только один закон - закон хищников. Иного закона Межкочевье не знает. Малые Оледны славятся своими рынками рабов, где за сравнительно небольшую плату можно купить отличный товар любого пола и цвета кожи. За Малыми Оледнами распростерлись владения одного из самых злейших и опасных врагов Тиринтской империи - Кавварадского царства.
  Кавварады не имеют знаний, которыми обладают тиринтцы, но они прекрасно владеют оружием и никогда не закрываются от воздействия извне. К тому же, у них достаточно золота, серебра и железа для того, чтобы склонить некоторых нечестивых тиринтцев на свою сторону. Эти предатели, среди которых попадались и довольно знатные люди, за золото, а то и за посты и звания передали кавварадам много знаний из тех, которые сделали Тиринт величайшей империей. Предатели, которые вскоре стали придворной аристократией Кавварадского царства помогли ему всего за двести лет превратиться из нескольких городков, населенных полукочевым народом (их родственниками были коввирили со священного озера Ерколи) превратиться в грозную силу, сравнявшуюся по мощи с Тиринтом. Кавварадов отличали, как и всех кочевников, ставших оседлыми, невысокий рост и непомерная плодовитость. В их семьях плодилось до десяти - пятнадцати детей, и это было нормой. Народ их был несметнен числом, населял почти сто городов; около двухсот крепостей охраняли покой царства. Деревень же было не счесть. Ближняя к Тиринтской империи граница царства была выдвинута далеко в Малые Оледны (частично благодаря родству с коввирилями, на которых царство опиралось в степи). Дальняя от Тиринсткой империи граница Кавварада простиралась неизвестно куда (ни один из тиринтских купцов не был допущен вглубь царства далее пяти дней пешего пути).
  Своими восточными границами Тиринт упирался в земли зэлтов. Этот народ, числом, как говорят, не более пятисот ирелей - тысяч - населяет дремучие леса, ободом идущие вокруг тиринтской границы с севера на юг. Зэлты неохотно торгуют с империей, поэтому тиринтцам известны лишь около двух десятков их приграничных городов. Вся остальная часть земель этого таинственного народа тонет во мраке лесов. За землями зэлтов поднимаются ввысь горные хребты - Денды, населенные горцами: племена альгранов, бартранов, тирмранов и падранов, как слышали в империи, населяют эти земли. Все остальные народы гор скрывались от глаз тиринтской разведки за широкими плечами-склонами каменных великанов.
  Тиринтцы называют горы на севере Стеградендами - Столпами дома Великих Богов, а на востоке - Оградендами - Домом Великих Богов. Известна им и священная для народов тех земель гора - Хааранран, которую в Тиринте также почитают и называют - Патиораградендинт (Дом Величайшего Бога). По рассказам зэлтских купцов, ведущих мелкую приграничную торговлю с Тиринтом, это гора невероятных размеров и лишь немногим из людей посчастливилось достичь ее вершины, чтобы возложить у Священного Рагра - каменного истукана - дары богам. Ежегодно десятки молодых людей уходят на вершину Патиораградендинта и почти все гибнут в пути. Но те, кому удается вернуться, обретают всеобщую славу и поклонение.
  Что было за горами оставалось почти неизвестным. Лишь немногие сведения накопились за столетия о тех землях. Рассказы эти приходили от тиринтских купеческих караванов, ведомых авантюристами, жадными до наживы. Они доносили, что горы оканчиваются почти у самого океана, за ними тянутся леса, населенные народами близкими по языку и традициям зэлтам, но называющими себя залганы. После лесов, насколько охватывает глаз с океана - Патиземавирота, омывающего империю с Юга, - тянуться Великие Оледны, известными обитателями которых являются наийтны - частью кочевые, частью оседлые племена.
  На севере границы империи окружены зэлтскими лесами, за которыми начинаются горы Стеграденды. За Стеградендами тянуться земли северных племен, наиболее многочисленными из которых являются: родоргиды, кавакиды (родственное племя для кавварадов и коввирилей) и мороги (обитающих, преимущественно, на островах). Эти земли омываются Узавиротом (Мертвым океаном).
  Столица Тиринской империи - город-крепость-порт Тиринт с почти трехсоттысячным населением. Он расположен на плодородной равнине в устье реки Тиринтлант, одного из рукавов великой реки Тарилант. Река течет вдоль западной стены города. Южная стена города отстоит в нескольких десятках километров от огромной бухты - Олоавирота (Серебряная Равнина). Вдоль западной и южной стены Тиринта тянутся непрерывно доки и пристани, и идет бойкая торговля всем, что производится в империи, а также у ее соседей.
  Бухта соединена с океаном узким Тиринтским проливом, зажатым промеж двумя искусственно созданными полуостровами, на которых сооружены крепости, прикрывающие бухту со стороны океана - Диконитом с запада и Тиахнитом с востока.
  
  
  Часть первая
  Город
  
  Тощая низкорослая лошадка с трудом тянула телегу до отказа набитую всевозможным житейским скарбом, начиная от облезлых шкур, наваленных навалом для лучшего сна и заканчивая нехитрой мебелью, состоявшей из стола на маленьких в локоть высотой ножках и двух деревянных квадратных чурок, служивших стульями.
  Рядом с лошадкой шел мужчина лет пятидесяти. Он держал ее под уздцы и иной раз тихо покрикивал, одновременно, дергая животное за уши, чтобы оно шло охотнее и быстрее. Пыль толстым слоем осевшая на оголенной спине и длинных свалявшихся волосах мужчины свидетельствовала о том, что путь он проделал не близкий. Дышал мужчина тяжело. Почти так же тяжко, как и лошадь. Пот, скатывавшийся по позвоночной ложбинке у него на спине, оставлял на матовой от пыли коже влажные дорожки, сверкавшие в свете луны, которая уже начала клониться к закату.
  Было далеко за полночь, но по широкому мощенному булыгой тракту шло и ехало еще несколько сотен человек - нескончаемый поток, который уходил своим дальним концом куда-то за изгиб дороги. В мутной дали темнела какая-то полоса, которая начиналась далеко по левую руку и скрывалась во тьме далеко по правую.
  Дорога была широка настолько, что на ней могли без труда разъехаться две телеги и всадник.
  С повозки, из груды тряпья и скарба слышалось мерное дыхание нескольких человек. Внимательный взгляд разобрал бы при свете луны четыре пары ног - три маленьких и одни большие - торчавших из-под грубого дорожного одеяла - воловьей шкуры, повернутой мехом внутрь.
   Хотя и была середина лета, но казалось эти четверо не испытывают никаких трудностей со сном под теплым одеялом.
   Как ни старался мужчина выбирать путь, повозку нещадно трясло, через каждые десять - двадцать шагов он оборачивался и смотрел воспаленными от бессонной ночи глазами на голые пятки своих домочадцев. Когда кто-нибудь из них шевелился, его лицо принимало виновато-напряженное выражение, и обмякало, едва мужчина замечал, что это шевеление было просто переворачиванием на другой бок.
   Волноваться было о чем: ни жена его, ни дети не спали уже двое суток. А его бдению счет пошел на третьи. Он спешил. Спешил добраться туда, куда хотел, поэтому не обращал внимания на недовольное бурчание жены и жалобы детей на недосып. Большую часть пути он прошел рядом со своей кобылой, чтобы не слышать недовольных возгласов семьи. Мужчина почти не чувствовал ног, но не подавал виду о своих страданиях и воссоединялся с семьей только во время трапезы.
  'Уже не далеко', - шептал он себе с середины прошедшего дня, и упорно шел вперед, отмеряя шагами каменную жилу дороги. - 'Уже не далеко!'
  Уйдя глубоко в свои думы, он не заметил выбоины, и повозка левым передним колесом со всего маха вошла в нее. Жалобно скрипнула уключина колеса, и телегу повело к центру дороги. Мужчина не успел среагировать и слишком поздно повис на уздах у полусонной лошади, которая продолжала идти вперед.
  - Варад, - вскрикнул недовольный заспанный женский голос из повозки. - О, Морона, да вложи же ты в голову этому упрямцу хоть песчинку заботы о нас. Ты, что, хочешь нас уморить? Куда ты так бежишь?
  - Не стенай, Малана, - озлобился Варад, - детей разбудишь. И не призывай Морону, она хранит дом, а дома у нас еще нет.
  - А где ж ему быть? - стала просыпаться жена. - Наш ты отдал своему братцу, чтобы он и его спалил...
  - Малана, - предупредительно проговорил мужчина
  - ... а он его спа-а-алит. Вот увидишь! Все бросили! Все! Едем вникуда.
  - Замолчи, Малана...
  - Не буду. Я устала. Я хочу спать...
  - Так спи...
  - Как? Меня словно палками побили - все болит. А тебе надо бежать. Ты все время куда-то бежишь... и все тебе мало...
  - Я хочу лучшего нам и детям.
  - Чего лучшего-то?
  - Жизни лучшей.
  - А чем тебе наша не нравилась? Чего тебя в Город понесло. Ты что тоже хочешь, чтобы одного из наших детей, как Витрада, сынка твоего брата-самодура, повозкой переехало? Такой лучшей жизни? - взбеленилась женщина.
  - Еще слово, Малана, и я тебя побью, - устало проговорил Варад, у него не было сил на долгую перебранку.
  Последние слова оказали воздействие на жену, и она умолкла, предпочтя проговорить себе под нос все, что еще не успела высказать мужу.
  - Ты куда пошел? - воскликнула она. - Варад, подожди. Дидрад хочет отойти.
  - Я иду медленно, он успеет, - ответил мужчина.
  - Тебе опять все равно, все-таки ты... - начала было женщина, но тут же осеклась, вспомнив об угрозе побоев.
  - Я быстро, отец, - крикнул Дидрад и со всех ног бросился далеко в сторону от дороги.
  Дидрад был четвертым из пятерых сыновей Варада. Ему едва исполнилось шесть лет, когда они покинули свою деревню Рад у великих зэлтских лесов на востоке империи и поехали в Тиринт. Роста он был маленького, да и физической силой боги его не наградили. Месячный путь от их деревни в Тиринт также не способствовал тому, чтобы худосочный Дидрад набрал вес.
  Повозка продолжала двигаться по дороге, а Дидрад, убрав за плечи длинные до середины спины волосы, внимательно следил за ней, боясь потерять из виду.
  - Не хочется спать, - пояснил он отцу по возвращении, идя рядом, и заметив как тот недовольно посмотрел на него. Некоторое время только стук колес по брусчатке нарушал тишину их движения.
  Между тем, дорога значительно опустела. Зато в стороне от нее стало попадаться все больше людей, которые поодиночке или группами сидели или лежали, заложив за голову свои котомки - спали, утомившись после долгого ночного перехода.
  Ночь была ясная. Становилось прохладно. Отовсюду слышалось мерный шелест колосьев пшеницы. Этот звук напоминал Дидраду многоголосый шепот, который он еще недавно слышал среди вековых деревьев, когда парни и девушки его деревни шли в лес, чтобы играть друг с другом и искать друг друга 'для жизни', как говорил ему отец.
  Мальчику стало грустно.
  Где-то за плотной стеной колосьев примостилась невидимая глазу мелкая живность, стрекотавшая и распевавшая на все лады одной ей понятные песни. В воздухе носились светлячки и неисчислимое множество других тварей - они перелетали с колоса на колос, гнездились где-то в траве, и даже атаковали повозку. Спереди раздавался мерный стук колес - ехал какой-то мелкий торговец, а может быть и просто крестьянин из ближайшей деревни. Сзади в метрах тридцати от повозки, зашевелился и закашлялся человек, скрывшийся в высокой придорожной траве. Отовсюду на путников изливался покой и умиротворение.
  - Еще долго идти? - спросил мальчик.
  - Нет, уже скоро, - почти в продолжение вопроса сына отвечал отец. - К выходу Тирота из Врат Начала дойдем. Вон, посмотри туда. Это Валы. За ними Тиринт. - Отец улыбнулся, заметив, что сын тянет шею так, что становится понятно, что ему хочется разглядеть не Валы, но сам город. - Отсюда не увидишь, - огорчил он Дидрада.
  - А можно я сбегаю и посмотрю на Тиринт с Валов? - попросил мальчик шепотом, и оглянулся на повозку, не слышит ли мать.
  - Только тихо, - разрешил ему Варад и тоже оглянулся на повозку.
  - Я сейчас, - сказал зачем-то Дидрад и на цыпочках пробрался к повозке. Из ее задней части он вытащил миниатюрные деревянные щит и меч.
  - А догот тебе зачем? - усмехнулся отец, указав рукой на щит.
  - Там... Валы, - ответил Дидрад с горящими глазами указывая на черневшую вдали полоску. От этих слов его отчего-то пробил боевой озноб.
  - Иди, - еще раз разрешил Варад, поняв, что мешать сыну сейчас бессмысленно.
  Дидрад деловито осмотрел свое оружие: унаг - меч, клинок которого состоял как бы из двух частей - одна из них занимала три четверти лезвия, она шла от рукоятки и была просто толстым прутом, вторая часть была треугольной и загнутой резко вверх. Это позволяло эффективно использовать меч, как при ударе под доспехи, вспарывая противника, так и, перевернув острием вниз, при ударе за щит. Если унаг был точной копией настоящего меча, то щит был целиком и полностью плодом фантазии мальчика - он был непонятной формы - немного скошенный овал - и торчал во все стороны прутьями-остовами. Убедившись, что готов к походу на Валы, Дидрад еще раз посмотрел на отца, и прочитав по его губам, возвращайся быстрее, бросился бежать вперед по дороге и бежал до тех пор пока не достиг Валов.
  Их вид его разочаровал. Валы в его представлении должны были быть монументальными навалами высотой не меньше какого-нибудь дерева, поверх них должны были идти какие-нибудь укрепления и стоять множество войск. Об этом он думал, со всех ног мчась к насыпи. К его удивлению, их высота оказалась не более роста его отца (а он-то думал, что Валы такие маленькие потому, что находятся далеко от него). Остановившись в нескольких метрах от насыпи он критически оглядел ее: ничего особенного в ней не было - просто длинный бугор, заросший травой. Пшеничные поля подступали к Валам очень близко, а в некоторых местах даже взбирались на него, сглаживая и без того низкую его высоту. Постояв пару минут у подошвы Вала, Дидрад с разочарованием, заставившим его лицо обвиснуть, взобрался на возвышенность и огляделся. Сверху Валы производили еще более жалкое впечатление: от дождей они расползлись у основания во все стороны и во многих местах почти завалили ров, который когда-то шел перед ними (мальчик не заметил рва, когда подходил к Валам, потому что со стороны дороги он был сровнен).
  Разочарованный в своих лучших ожиданиях Дидрад поник головой и направился по вершине Вала в сторону от дороги. Неожиданно издалека до его слуха донесся странный звук, которого он раньше никогда не слышал. Этот звук был отрывист и, проникнув в уши, заставил кожу мальчика покрыться мурашками. Дидрад обернулся на звук и замер, вглядываясь вдаль. Там, почти у самого горизонта, сливаясь со светом многочисленных звезд, горели две звездочки, отличавшиеся от остальных по цвету - они были красно-желтыми. К тому же, и мальчик это заметил, иногда между ними вспыхивала третья звездочка.
  - Это гатиррисинты созывают людей на молитву Тироту. - Дидрад вздрогнул, услышав голос прямо над своим ухом. Он резко повернул голову и встретился своими глазами с глазами неизвестного ему мальчугана. Он был немного выше Дидрада, но много плотнее и, как Дидраду показалось, опытнее - он и сам понял, почему сделал такое заключение и уверился в нем.
  Звук, заставлявший кровь закипать раздался вновь. Дидрад поежился.
  - Ты никогда не слыхал шиморон? - удивился незнакомец, заметив как звук медного гонга удивляет его нового знакомца.
  - Слышал, - соврал Дидрад. - Много раз.
  - Ты лжешь, - кратко сказал неизвестный мальчик и толкнул Дидрада в щит так, что последний затрещал, а его хозяин покатился с Валов вниз головой.
  - Ты, что? - крикнул он скатившись вниз, взяв меч наизготовку и выставив щит перед собой. - У-у, ты... у-у-у... - и пошел штурмом на обидчика.
  Последний отступил назад, но вдруг резко подался вперед и, ударом ноги в щит, снова отбросил Дидрада с Валов. Кубарем скатываясь вниз, Дидрад заплакал от обиды на то, что незнакомец все это время потешался над ним.
  Когда мальчик снова поднялся на ноги, он отер заплаканное лицо рукой, смешивая слезы и грязь, и попробовал вбежать наверх, но все тем же движением ноги противника был сброшен вниз. Это же повторилось и в последующие два раза. Теперь оба мальчика молчали, даже тот, который был на вершине Валов перестал смеяться. Когда Дидрад пошел на шестой или седьмой штурм, незнакомец, сказав: 'А, надоело мне!', махнул рукой и неожиданно исчез. Если бы не боль в отшибленой груди, Дидрад был бы уверен, что незнакомец ему привиделся.
  Поджав от досады губы, Дидрад оглядывался по сторонам - его нежданный противник бесследно исчез. Фыркнув, мальчик выместил злобу на ближайших к нему травинках, и разочарованный, побрел обратно к повозке, которая к тому моменту поравнялась с Валами.
  
  ***
  
  Восточных ворот или ворот Тирота они достигли только поздним утром, когда солнце уже полностью взошло над горизонтом и стало припекать.
  Проснулись мать Дидрада и два его брата, старший Накрад и младший Заград. Все считали их близнецами, и очень удивлялись, узнавая, что между ними на свет появился Дидрад.
  Они и впрямь были очень похожи друг на друга: оба высокого роста (накрад в свои пять лет уже практически сровнялся в росте с Дидрадом), у обоих было открытое и приветливое выражение лица и даже копны волос, которыми были укрыты головы братьев, ерошились одинаково - от темени к челке. Чувствуя холодность братьев по отношению к себе, Дидрад старался держаться подальше от них и редко участвовал в совместных играх. Это вынужденное одиночество сделало его несколько замкнутым, но мало кто знал, что необщительность в реальном мире он компенсировал богатым воображением, которое рисовало перед ним до того невероятные картины, что иной раз у него самого захватывало дух от вымышленного.
  В то утро воображение Дидрада вынуждено было пережить сильнейшую перемену потому, что реальность впервые превзошла его фантазию. До того дня, как мальчик увидел Тиринт, он посетил всего лишь два небольших городка неподалеку от своей деревни и был обескуражен тем количеством людей и высотой зданий и стен, которую он там обнаружил. Его воображение, до того момента создававшее образы, похожие на его собственную деревню, при 'знакомстве' с городской жизнью пришло в восторг и тут же включило все увиденное в волшебный мир в голове. Но и этот фантазийный мирок померк едва Дидрад стал различать мощные укрепления Тиринта.
   Стены столицы империи в высоту достигали семидесяти локтей, несколько десятков квадратных башен по восемьдесят, а где и по сто локтей в высоту делали стены неприступными. Перед стенами были насыпаны два вала высотой до двадцати локтей, перед валами тянулись рвы такой же ширины. На довольно большом расстоянии друг от друга через рвы были перекинуты массивные подъемные мосты, перед которыми толпилось по нескольку сотен человек. Проход на мосты преграждала стража.
  Дидрад с восхищением смотрел на бурлящую городскую жизнь. Его глаза впитывали каждую деталь, каждый мельчайший штрих окружающей обстановки: вот он заметил, как какие-то люди шныряют среди толпы, разговаривают попеременно, то с одними, то с другими мужчинами. Иногда какой-нибудь мужчина отходил с пронырой в сторону, и они о чем-то оживленно говорили. При этом почти всегда разговор начинался с обоюдного отрицательного качания головами, а затем будто бы оба говоривших начинали стыдить друг друга: активно жестикулировали, призывали свидетелями богов, возмущенно трясли в воздухе руками либо резали ими пространство надвое. Некоторые из проныр, поговорив с мужчинами из толпы, храбро бросались в ее середину, прокладывая себе дорогу локтями, пробивались к воину-стражнику, стоявшему ближе всех к толпе и что-то ему говорили. Тот кивал в ответ и спустя некоторое время некоторые из ждущих под возмущенные возгласы остальной толпы проходили через мост.
  - Сколько же можно ждать! - раздавалось со всех сторон. - Они же займут все места. Это несправедливо!
  Варад не стал близко подводить телегу к мосту. остановившись на некотором отдалении, он растеряно смотрел по сторонам. Движения его головы становились все более резкими. В конце концов, мужчина уставился в одну точку и неожиданно для всех домочадцев закричал: 'Леддан!' Он повторил это имя несколько раз, но его крик тонул во все нараставших криках других мужчин, которые стояли подле моста.
  - Малана, погляди за этим, - обратился к жене Варад даже не посмотрев в ее сторону.
  - А ты? - спросила женщина.
  - Мне надо найти Леддана Зеленый Глаз, - пояснил муж и пошел по направлению к толпе.
  - А если ты не вернешься... если ты не вернешься, что мне делать? Погоди же? Ответь же, что мне делать, если ты не вернешься? - испугано затараторила Малана, широко открытыми глазами глядя вслед уходящему мужу.
  Поняв, что он ее уже не слышит, она задрожала и стала опасливо озираться по сторонам.
  - Ну-ка, сюда! - дрожащим голосом приказала она ребятне, сгребла перепуганных детей в охапку, взобралась на самый верх повозки и стала крутить головой во все стороны, зорко наблюдая, чтобы кто-нибудь что-нибудь не умыкнул из ее скарба. Всякий раз, как какой-нибудь незнакомец близко подходил к повозке, она кричала на него:
  - Пойди прочь! Отойди от нас!!! - От ее крика человек шарахался в сторону и, удивленно оглядывая Малану с головы до пят, благо вся она была на виду, наделял ее нелицеприятными эпитетами.
  - О, Морона, убереги нас... спаси нас и обереги! О, духи Великого леса... - шептала мать, побелевшими от страха губами. Ее тело бил озноб и от этого ее ужаса, братья поочередно зашлись всхлипами, а после и вовсе расплакались. - Чегой это вы? - встрепенулась Малана, словно бы только сейчас вспомнив о сыновьях. - Чегой это вы плачете?! И не стыдно-то вам? Все хорошо будет... хорошо... слышите!!! - Она судорожно вздохнула. - О, Тирот... о, Морона, дай мне... нам пережить все это... я вознесу тебе хвалы... всем, чё есть... не всем конечно... но только потому, как энтот олух все наше имущество оставил этому негодяю... своему братцу... а он его сожжет, как сжег свой дом... но про то ладно... все хорошо будет... о, боги!
  Отец вернулся не скоро. Он еле стоял на ногах, но все же нашел Леддана Зеленый Глаз. Это был юноша лет пятнадцати. Во взгляде его зеленого глаза сквозила взрослость. Взгляд второго ничего не выражал потому, что был затянут бельмом.
  Леддан поприветствовал Малану и детей кивком головы, и остановился подле повозки.
  - Малана, - сказал Варад и потянул женщину за подол просторного платья из грубой серой материи, в которое она была одета, заставляя слезть с повозки. Та послушно соскочила на землю. Они о чем-то переговорили. Малана хмыкнула, мельком взглянула на Леддана, потом на мужа, скривила губы и полезла под одеяло. Укрывшись с головой, она стала проделывать там какие-то движения и через некоторое время явила взору Варада небольшой узелок прямоугольной формы. Мужчина развернул его, достал оттуда несколько медных палочек с мизинец величиной и подал Леддану.
  - Пять стринтов, - произнес тот, получая на руки деньги. - Мы же это обговорили. Пять.
  Варад кивнул, снова развязал узелок и поперебирав там медяшки подал еще несколько палочек. Леддан улыбнулся и вернул ему две из них.
  - Езжайте за мной, - сказал он и направился прочь от моста, подле которого они стояли.
  - Не много ли ты ему дал? - поинтересовалась Малана неприлично громким шепотом.
  - Молчи, - цыкнул на нее Варад, ужасно злой на себя за то, что выдал свое неумение считать. - О, боги, дайте мне только добраться до дома брата, и я проучу тебя. - Малана прикусила губу и побледнела.
  Дети тоже испугано молчали, поняв, что глава семейства не в духе. Повисла тяжелая пауза.
  - А чего бы нам через этот мост не пройти? - прервала всеобщее молчание Малана, поняв, что сегодня вечером ей не избежать взбучки и решившая больше не подавлять свое любопытство.
  - Этот мост только для прохода людей, - ответил ей Леддан.
  Варад ничего не сказал жене, а лишь заскрежетал зубами и что-то прошептал себе под нос.
  - Здесь двенадцать мостов, по три с каждой стороны, - продолжил объяснять Леддан. - Один для прохода пеших, один для прогона скота, вон он, кстати, и еще один для телег. Он самый дальний. - Юноша указал глазами на мост, к которому они приближались, все пространство на десятки метров вокруг него состояло из воловьих и овечье-козьих спин и рогов, оно качалось и беспорядочно брело в сторону моста, гонимое туда десятками пастухов и погонщиков. Сам мост и сотни метров до и после него были завалены свежим навозом, который убирался ночью, - об этом свидетельствовали огромные кучи, то тут, то там возвышавшиеся на десять локтей ввысь. Вокруг этого моста стояла невообразимая вонь, гвалт и летали мириады насекомых. Не опасаясь ни людей, ни животных, всего в нескольких шагах от толпы и стад сновали несколько жирных крыс, размером с две мужских ладони. - Придется объезжать, - предупредил Леддан. - С грязными колесами в Врата Начала не пустят.
  - Где же их обмыть? - спросил Варад.
  - Здесь есть, где, но это стоит недешево. Поэтому, лучше бы объехать... хотя...
   - Объедем, - потупился отец. Видно было, что он вынужденно произнес последнее слово, и ужасно устыдился своей по городской мерке бедности, которой не знал у себя в деревне.
  Дидрад плохо слышал, что говорил Леддан потому, что во все глаза смотрел по сторонам.
  Вокруг него, везде, насколько хватало глаз ходили, стояли, лежали и бегали люди и скот, уши закладывало от невообразимого гама, состоявшего из людских криков, ржания, мычания, блеяния и визжания всевозможных животных. Громадные стены города, которые бесконечно тянулись слева от него, казалось, отражали эти звуки и усиливали их. Подобно безмолвным часовым-великанам, они взирали сверху вниз на мельтешение сотен людишек, спешивших выполнить каждый свое предназначение.
  Солнце взобралось почти на середину небосклона, когда семья Дидрада, отстояв в очереди, прошла по мосту через глубокий ров, дно которого было завалено мусором почти до середины, и оказалась за валом. Здесь, начиная от самых ворот и до второго вала тянулись базары вперемешку с торговыми кварталами и казармами городской стражи. Одно- и двухэтажные дома, похожие один на другой, несколько вытянутые вверх из-за недостатка пространства, с грязными улочками между ними, бесконечной чередой тянулись вдоль второго вала. Несколько раз телегу Дидрада чуть не облили помоями, которые выливались прямо из окон на улицу. Малана почувствовала себя, наконец, в своей стихии, и самозабвенно переругивалась с женщинами, которые едва их не облили, либо же лезли под колеса телеги.
  Дидрад заметил в родителях значительную перемену: до момента вступления в город, было заметно, что отец очень хотел попасть сюда, а мать этому противилась. Теперь же все изменилось с точностью до наоборот: Варад сник от шума, тесноты и сумрачности кварталов, по которым он вез свою семью, зато Малана была довольна, с нескрываемым любопытством смотрела по сторонам, оглядывала идущих навстречу женщин, и с некоторыми из них, идущими попутно, даже затевала беседы.
  Лишь только к середине дня они добрались до того места, куда так спешил Варад.
  - Вот эти ворота, - сказал Леддан, указывая на похилившуюся калитку с облупившейся краской, выцветшей настолько, что трудно было понять, какого цвета она была. Калитка висела на добром слове, роль которого играла одна единственная медная петля, окислившаяся от времени.
  - Точно? - спросил извиняющимся тоном, но недоверчиво Варад. - Тиарад говорил, что из его окон видна вода.
  - Он не врал, - улыбнулся Леддан. - Из тех окон реку и вправду можно увидеть. - С этими словами он указал рукой наверх.
  Варад проследил его взгляд и увидел, что на доме и без того обветшавшем, надстроен еще один - третий - этаж.
  - Да, скорее всего, - натянуто улыбнулся он. - Спасибо тебе, Леддан. Да хранят тебя боги.
  - И тебе помощь богов, - кивнул юноша и скоро удалился.
  
  ***
  
  Варад огляделся.
  Узкая улочка без мостовой, покрытая тонким слоем жидкой грязи - видно с утра вылили уже достаточно много помоев - уныло тянулась промеж двух и трехэтажными домов. Здания стояли настолько плотно, что между ними едва протискивалась телега. Из окон первых этажей буквально все, кто здесь жил, продавали всякую всячину. Отовсюду неслись зазывы отведать что-то или купить.
  Из одного из двух окон первого этажа дома, подле которого они остановились, показалось лицо довольно полной женщины. Увидев Варада и Малану, она широко улыбнулась и скрылась за грязной занавеской. Через пару минут за калиткой послышался шум голосом, а когда она открылась, на порог ее едва протиснулся толстый мальчик лет десяти, подталкиваемый в спину такой же толстой женщиной. Она улыбалась во всю широту своего полубеззубого рта.
  - Ну, что стоишь-то, как истукан, - встряхнула она толстяка за плечи, поняв, что все, на что он способен - это стоять и глупо улыбаться. - Ты хозяин в отсутствие отца, а гостей на пороге держишь. Э-э... - Она отвесила ему оплеуху. - Простофиля ты, не чета отцу. - И уже обращаясь к вновь прибывшим, засуетилась. - Проходи, господарь, - обратилась она к Вараду. - Проходите же. - Улыбнулась, оглядев Малану. - Тиарад скоро придет. Он в порт пошел. У него там дела. О, а вот повозка может не пройти. Да не беда. Оставь здесь, господарь. - Посоветовала она, но спохватилась. - Только лошадь заведи. Крадут их нынче часто. - Продолжая говорить и смеяться, она завела Варада с женой и детьми во двор. Калитка, натужно захрипев одной единственной петлей, закрылась, отделяя их прежнюю жизнь от новой.
  
  ***
  
  - Пейте, пейте. Пей, господарь. Пей, Малана. Небось, с дороги пить хочется, жарко сегодня. - Прошло совсем немного времени с тех пор, как Варад переступил порог дома своего брата, но жена его уже успела сладить с хозяйкой и даже найти общие с ней интересы. - Вам еще повезло, что мы живем в речном квартале, у нас здесь прохладно, потому что река близко да и Тирота скрывают те дома. - Толстуха, жена Тиарада по имени Данана, которую он привез, как и Варад из родовой деревни, хлопотала вокруг семьи своего деверя, подливая им душистую настойку, которая немного отдавала рыбой, но была сладка. Дети, включая Дидрада, который очень любил сладкое, с удовольствием ее пили. - Так хочется узнать побольше о том, как там у нас. - Жмурилась от удовольствия Данана и ее полное лицо смешно морщилось. - Но не буду опрашивать вас пока Тиарад не вернется. - Она, наконец, успела налить всем настойки и подложить свежевыпеченных лепешек, больше походивших на пирожки, и теперь сидела, сияя от неподдельного счастья и смотря на то, как родня вкушает трапезу. Ее пухлые руки с пальцами-сардельками удивительной белизны, меньше чем на половину показывались из-под просторного воздушного балахона смешанно серо-зеленного цвета, который служил ей и платьем и накидкой одновременно.
  - Что это? - спросила Малана, которая не могла просто сидеть и молчать, когда по другую сторону стола сидела другая женщина, из всего вида которой однозначно следовало, что она тоже томится безмолвием и не прочь поболтать.
  - Где? Что? - чутко отреагировала на вопрос Данана, осматривая пространство вокруг себя.
  - На тебе, - пояснила жена Варада. - Я впервые вижу такой покрой.
  - О, парэла. Это парэла, - живо вступила в разговор Данана. - Ее сейчас носят все женщины в Черном и Белом городе. Говорят, и в Золотом тоже, но я сама не видела, хотя часто бываю там неподалеку. - Женщина умолкла, переводя дыхание. - Я торгую на маленьком базаре в Черном городе. Скоро я тебе его покажу.
  - Да, - то ли согласилась, то ли мечтательно выдохнула Малана. Она уже наелась и напилась, поэтому отсела в сторону и тщательно оглаживала складки своего грубого одеяния.
  Данана была огорчена, что разговор окончен и ерзала на пуфике, поглядывая то на Варада, то на детей.
  Между тем, Варад с удовольствием доел лепешки с начинкой из рыбы, запил все это неизвестной ему настойкой, и обмяк. Посидев безвольно пару минут, он поднялся на ноги и приказал Данане:
  - Веди меня спать. - Он говорил так потому, что по установившемуся в их деревне обычаю, все имущество, которое принадлежало одному брату, принадлежало и другому.
  Женщина радостно посмотрела на Малану и вскочив на ноги с такой резвостью, которую трудно было ожидать от ее тучного тела, препроводила мужчину на верхние этажи дома. Едва она вернулась назад, как они вдвоем быстро разогнали засидевшихся за трапезой детей в разные комнаты, и предались занятию, которому мешал своим присутствием Варад - обмену последними новостями.
  Дидрад не пошел вместе со своими братьями за сыном Тиарада, Оанрадом. Он, как и отец, устал от бессонной ночи, часть которой провел на ногах. Поэтому потратив пару минут на обход первого этажа дома и не найдя пристанища для своего бренного тела, он направился прямиком на улицу и хотел было завалиться спать на телеге, но едва его глаза сомкнулись, как его согнали с нее мать и тетка, закончившие домашние дела и вышедшие разбирать поклажу. Еле держась на ногах, беспрестанно зевая и шатаясь, Дидрад направился обратно в дом, с трудом поднялся по довольно крутой лестнице на второй этаж, наметил темный угол и завалился спать прямо на полу, подложив себе под голову кулак.
  
  ***
  
  Разбудил его громкий мужской голос, хриплый бас, который вопрошал, почему телегу не поставили к Цекепену. Еле различимый женский голос ему что-то отвечал, но мужской громогласно заявил, что слышать ничего не хочет и, сетовал на то, что боги дали ему такую нерасторопную жену. Затем, на некоторое время голос и вовсе пропал. Зато с улицы послышался жалобный знакомый скрип их телеги. Дидрад перевернулся на другой бок, потер рукой онемевшую от неподвижного лежания на полу ногу и снова заснул.
  Он не знал, сколько проспал, но его разбудил все тот же бас, который снова сотряс дом, испрашивая себе еды и питья. За этим, на лестнице, ведущей на второй этаж, послышались тяжелые шаги. Дидрад замер в своем углу, и тихо наблюдал, как в полумраке лестничного проема проявляется все больше и больше тучная фигура незнакомца.
  По тому, как из комнаты у лестницы раздались сонные вздохи, мальчик заключил, что проснулся не только он один.
  Не успел тучный незнакомец подняться по всем ступеням, как ему навстречу вышел Варад. Отец был сонным, немного помятым, но широко улыбался, глядя на незнакомого Дидраду мужчину.
  - Тиа-а-а-а, - протянул Варад, протягивая к нему руки.
  - Ва-а-а-ар, - затянул ему в унисон Тиарад, и схватил Варада за щеки. Мужчины обнялись.
  - Привет тебе и благословения богов, - приговаривал Тиарад, касаясь уха отца мальчика своими губами.
  - И тебе приветствий и пожеланий от всего Рада, - говорил Варад, также сжимая между ладонями лицо Тиарада. Неожиданно, он спохватился: - Дружка своего помнишь, Симрада? Так он не только приветы, он тебе и подарок прислал.
  - Сима, помню, - загрохотал дядька, снова обнимая брата. - Помню, как же. Эх, мы с ним и на бои ходили, и на охоту, и... чего только не было... хех!
  Они еще долго говорили о людях, которых Дидра плохо знал потому, что люди эти давно уехали из деревни или умерли, потом снова обнялись и наконец спустились вниз.
  Дидрад, замирая и не смея дышать, прослушал из своего темного угла весь их разговор, и только когда их фигуры скрылись внизу, посмел пошевелиться. Он потратил некоторое время на то, чтобы обойти второй этаж, состоявший из трех комнат: двух шедших параллельно лестнице с двух сторон и одной поперечной. Мебелированы комнаты были плохо, только на одной - спальне дядьки и тетки - имелась дверь. Сделав свой тайный обход, Дидрад на цыпочках спустился вниз. Он прокрался к комнате, где по приезде сидел с братьями и родителями. Сейчас там заседали только мужчины, женщины, расставив им еду и питье вышли во двор, а дети столпились у входа в комнату, чтобы подслушивать беседу братьев. Дидрад занял самый дальний угол коридора, который шел вдоль гостиной и, присев на корточки, стал вслушиваться в разговор.
  - Как твои старшие? - спрашивал, между тем, дядька отца.
  - Дуград еще в прошлом году ушел от нас. Мне говорили, он подался в хоргитинты... - начал Варад.
  - Хм, - произнес Тиарад, - я тебе давно говорил, он уйдет рано. Он истинный сын Гатирра. С его нравом долго среди людей не ходят, боги любят таких как он. Бесстрашие его еще в детстве всех поражало. Помнишь я тебе говорил, уйдет он от вас с Маланой?
  - Помню, - послышался грустный голос отца. Дидрад знал, что Дуград был любимым сыном отца, может оттого, что был первенцем. - Но что нам с того? Малана все глаза выплакала, да и мне не по себе было. Он пошел, я слыхал, в селетурскую хоргиту.
  - О-ог-го! - воскликнул Тиарад. - Селетурская хоргита, это та, что в белых землях стоит у Стеградендов?
  - Да, - еще печальнее произнес Варад.
  - Гатирр его призовет, - уверенно произнес Тиарад и в подтверждение своих слов цокнул языком. - Эамалы белых земель очень воинствены. - Он спохватился, заметив, что младший брат совсем погрустнел. - Ну, а Беград где, я его не видел здесь?
  - Беград был отпущен мной к рирорам в Риргин, обучается военному ремеслу. Когда Малана Заграда мне принесла, у нас неурожай был, голодали. И я решил отправить его к рирорам, они мне за него два мешка пшена дали. Этим год прожили и не померли.
  - Эх, Варад, что же ты наделал?! - вскричал Тиарах. - Почему меня не спросил? Я бы помог. Ты ж мой младший. У меня кроме тебя никого нет...
  - Ты так и не простил Брорада? - спросил тихо Варад. - Не надо...
  - Замолчи! - прикрикнул на него Тиарад. - И не напоминай мне боле про эту мразь. Он весь род наш позорит. Если бы мать меня тогда не уговорила, если бы в ногах у меня не лежала, слезно не просила, за руки-ноги не цеплялась и их не целовала бы, я бы тогда сопс не опустил. - Дядька внезапно умолк, видимо, перебарывая гнев. - А следовало бы... чтобы голова вон... чтобы больше не слышать о нем и не стыдиться этой твари в роду своем... - Послышался резкий сдерживаемый выдох.
  Дети переглянулись между собой.
  - Ладно, не вспоминай его, - постарался успокоить брата Варад. - Прошло все это. Он опомнился и живет сейчас нормально. Вроде даже женщина к нему ходит...
  - Ха-ха-хах! - загрохотал баритон дяди. - Женщина? Это не Прокулана с окраины. Та, что ворожея у нас и не боится ничего. Ха-ха-ха! - Вместе с Тиарадом рассмеялся и отец.
  - Нет, - сказал он. - К нему вдова одна ходит. Ее Дрожрад привез в тот снег, когда Дидрад родился или позже чуть-чуть.
  - Дидрад?
  - Да, это ж мой предпоследний.
  - Не видал я его здесь, - сказал после некоторого раздумья дядька.
  - Верно спит где-то, - предположил отец.
  - Нет, Варад, когда я дома спать не может никто. Дом мал для этого горла. - Раздались хлопки, видимо Тиарад бил себя рукой по горлу.
  - У тебя и впрямь там словно зэлтский рог застрял, - согласился отец.
  - Ты разве не слыхал, что я однажды на эамала наткнулся. Он охотился. Я был безоружный, а он со своим зэлтаргом. Я его поборол и съел, так и съел вместе с зэлтаргом и с Рогом Смерти. Рог и застрял у меня в горле. С тех пор трублю. Послушай, - и дядька протяжно затрубил. Звук и впрямь холодил кровь. Когда он сделал это, среди детей раздался крик ужаса. Дидрад тоже вскрикнул, представив, как его дядька съедает целиком дикого эамала - зэлта, живущего за Темной рекой. Говорят, они ростом с двух тиринтцев, да еще и с зэлтским луком - зэлтаргом и рогом-трубой в придачу.
  Неожиданно Тиарад замолк и спросил:
  - Ты говоришь, вдовушка ходит. А чья?
  - Дрожрада.
  - Дрожрада? Он отправился к Гатирру? Когда?
  - Еще снег не сошел с небес, а до него еще две большие луны, как его эамал проткнул гороном.
  - Проклятые гороны эамалов. Они выше меня в длину. Я видел, - вздохнул дядька.
  Дидрад представил, как зэлтская стрела - горон - длиной в восемь локтей протыкает Дрожрада, и невольно передернул плечами.
  - Покажи мне Дидрада и остальных, - прогрохотал голос Тиарада. - Хочу увидеть всех твоих сыновей.
  Сердце мальчика сжалось, едва он услышал эти слова. Внутри него все трепетало при мысли о том, что через несколько мгновений он явится перед лицом человека, который не говорит, а трубит, да еще потому, что съел Рог Смерти. Лишь однажды Дидраду доводилось слышать, как трубит Рог Смерти. Это было несколько снегов назад, когда один из их деревни приехал со службы на границе белых земель - из селетурской хоргиты - домой. В стычке с дикими зэлтами - эамалами - ему отрубили правую руку. Он привез в подарок своему младшему брату Рог Смерти - рог какого-то животного, выкрашенный в зелено-красный цвет. Когда он трубил в этот рог, по коже от ужаса невольно пробегали мурашки.
  С тех пор Дидрад очень боялся этого звука - сам не знал, почему. Еще больше это обстоятельство смутило его, когда он узнал от отца, что их предками были эти самые эамалы.
  Варад и его семья, а также почти треть населения Тиринтской империи были зэлтами, земли которых несколько веков назад были покорены войсками - хоргитами - Тиринта. Империи удалось свершить то, что среди простых людей именуется чудом - тиринтцы ненавязчиво и почти незаметно передали покоренным народам свою культуру, а вместе с ней и свой менталитет. И вот, всего-то две сотни лет спустя, потомки зэлтов, оказавшихся под влиянии империи добровольно, если не сказать подсознательно, самовыделились из своих бывших сородичей, окрестив себя цивилизованными зэлтами - амалами, а своих диких братьев - эамалами - дикими зэлтами. Они невзлюбили эамалов той разновидностью нелюбви, которая хуже ненависти, ибо ненависть покрывает собой различия между тем, кто ненавидит и тем, кого ненавидят. Родственная же нелюбовь - она тем более опасна, что основана на сходстве, и если различия со временем стираются и ненависть проходит, то изгладить сходство - дело бесперспективное.
  Услыхав, что его сейчас призовут, Дидрад дрожащей рукой полез себе за пазуху, вытащил оттуда оберег много лет назад подаренный ему их ворожеей - желтый прозрачный камень, внутри которого находился священный жук из Великих Зэлтских лесов - махотор. Впрочем, его тело не полностью входило в камень, небольшая часть сложенных крыльев выступала наружу. Ворожея сказала Дидраду, что в минуты опасности он должен тереть эти крылышки и думать о своем спасении.
  - О, Гатирр и ты, Махотор, священный... ты... - начал было молиться мальчик.
  - Дидрад, - позвал отец. Его голос эхом подхватили другие дети. Они тут же бросились к Дидраду и попытались втолкнуть его в комнату, но он упирался как мог. - Дидра-а-ад! - снова позвал отец.
  - Он здесь, - сообщил Накрад, пыхтя от усилий принудить братишку войти в комнату.
  - Ты почему не идешь, когда зовут? - сердито спросил отец, появляясь в проеме. Он взял оробевшего сына за руку и ввел в комнату.
  
  ***
  
  Напротив входа в помещение, там, где днем сидел отец - на мягком пуфике у окна на улицу, сидел очень полный человек, в котором однако чувствовалась недюжинная сила. У него была густая коротко стриженная борода, густые же усы, утопавшие своими концами в ней, длинные вьющиеся темно-русые волосы, блестевшие то ли от грязи, то ли от рыбьего жира, которым часто пользовались в рыбном квартале. Одет он был в красный кафтан в желтую косую клетку со множеством карманов - тород, просторные короткие штаны темно-синего цвета ниже колен - потраи и в мягкие коричневые кожаные туфли - кушвы, зашнурованные где-то под штанами. Мужчина смотрел на Дидрада с хитрецой.
  - Что-то он у тебя дохленький, Варад! - сказал Тиарад, критически оглядев Дидрада.
  - Они у меня все такие, - виновато улыбнулся отец. - Не могу я... сейчас не могу я их выкормить...
  - Правильно говоришь, - согласился дядька. - Выкормить сейчас не можешь. Но сможешь потом. Я тебе помогу. Как старший брат я в ответе за тебя и твоих детей. Они теперь и мне дети тоже. Да, брат... время нынче... не то. - Сказав это, Тиарад нахмурился и потупился. Потом он словно вспомнил что-то и поднял голову. - А ты кем стать хочешь, Дидрад? - просил он мальчика.
  - Отвечай же, - дернул на руку сына Варад, когда увидел, что сын оторопело смотрит на дядьку и молчит.
  - Ну? - требовательно спросил Тиарад и наклонился в сторону племянника.
  - Я... я не знаю, - пролепетал Дидрад, дрожа и едва стоя на ногах.
  Дядька хмыкнул.
  - Нельзя жить без таких знаний, сынок, - наставительно произнес он. - Иди. - И он махнул рукой в сторону двери.
  Дидрад вылетел из комнаты с такой быстротой, что братья даже не успели поставить ему подножку, как намеревались до того. Вбежав на второй этаж, мальчик забился в ставший родным темный угол у лестницы, сжимая в потной ладони свой янтарный оберег и шепча слова молитвы о спасении.
  - Мало, кто нынче понял, Варад, - слышался приглушенный перегородками голос дяди. - Мало кто понял, что война, как способ получить добычу и разбогатеть, себя исчерпала. Лучше, безопаснее и быстрее сегодня богатеть на торговле. Посмотри на меня. Я здесь всего десятую весну - запомни первое, что любит Город - здесь отмеряют веснами, а не снегами, - десятую весну, а уже купил дом, да и не последний человек в порту. Ну, да ничего. Мне было тяжело - тебе легче будет. А мальчишек твоих мы выкормим. Коли держаться вместе будут никто их не сокрушит. В торговле, как и на войне, главное не число, а умение, - Дядька еще что-то говорил, но то были такие замысловатые слова, что Дидрад их плохо понимал. - До большой луны отдохните, а там сначала тебя сведу с кем надо, а потом и сынов твоих пристроим. А теперь пойдем, покажу тебе, где мужи здесь отдыхают. Все покажу. - Засмеялся дядька. И добавил еще что-то шепотом, на что отец хмыкнул и у него громко забурчало в животе.
  
  ***
  
  - Покупайте сладости! Сладости покупайте! - доносилось со всех сторон. Слова зазывал ласкали слух и бередили души мальчиков, которые гуськом двигались по узким улочкам рынка в Речном квартале, тянувшегося нескончаемыми рядами вдоль Тириланта, катившего свои воды в ста пятидесяти локтях. - Вкусные сладости: медовые, цветочные - самими богами созданные для вас. Подходите за сладостями! - продолжали кричать в уши детям со всех сторон.
  Впереди, как местный житель и завсегдатай этого места шел Оанрад, сын Тиарада, которому отец в честь приезда братьев выдал несколько мелких медных палочек, служивших здесь деньгами.
  - Не отставай, Дидрад, - крикнул брату Накрад скрытый от глаз Дидрада широкой спиной полной женщины, которая вклинилась между ними. Она была такой толстой, что по бокам ее едва хватало места, чтобы протиснуться между ней и торговыми рядами.
  - Зачем Непц выгнал тебя на рынок, когда Тирот на самой вершине небес?! - зло прокричал один из мужчин, которого толстушка проходя мимо против своей воли прижала к прилавку. К его голосу тут же присоединились голоса торговцев. - Нечего тебе сейчас здесь делать, Лелта. Иди домой.
  Но женщина, которую, видимо, все вокруг хорошо знали и бровью не повела в ответ на 'приветствия'. Она лишь громко сказала себе за спину:
  - Пусть Непц наградит твою жену кособочием, чтоб возлечь ты с ней не смел.
  Дидрад смотрел на ее мерно качающиеся бедра, оплывавшие вниз жировыми складками, которые была не в силах скрыть даже просторная парэла, и все не мог подгадать момент, чтобы проскользнуть вперед.
  - Дидрад, мы побежали. Скоро стражный путь. Поторопи-и-ись! - донеслись до слуха мальчика голоса его братьев. Он не знал, что это за 'стражный путь' такой, но по тону понял, что ничего хорошего он ему не сулит. Сердце в груди дико заколотилось, а перед глазами замаячили яркие разноцветные пятна. Дидрад знал это состояние, присущее ему в минуты сильнейшего волнения. Подобно загнанному в ловушку зверьку, он закрутил головой в разные стороны, и наткнулся взглядом на прилавок, не огороженный от прохода щитком, как другие. Он бросился к прилавку, подлез под него и, испугав своим неожиданным появлением миловидную женщину, стоявшую за ним, со всех ног бросился бежать вдоль стен домов. Затем с той же ловкостью перескочил через прилавок, когда убедился, что обогнал толстуху, и слыша себе вслед проклятия и гневные посулы торгового люда, догнал братьев у поворота улицы.
  - Бежим же быстрее, - прокричал им Оанрад. - Быстрее! - И бросился опрометью вперед. - Эх, не успели! - разочарованно крикнул он им, поворачивая свое разгоряченное потное лицо. - Свернем сюда, - сказал он, забегая в какое-то здание из темно-серого камня, узкая лестница которого уже была заполнена людьми, стоявшими впритык один к другому.
  Пробираясь между ними и не обращая особого внимания на оплеухи, Оанрад и его спутники взобрались на второй этаж и оказались на открытой галерее, образованной архитектурной особенностью строения - ширина его второго этажа была вполовину меньше, чем первого, поэтому крыша первого этажа служила дополнительной торговой площадью.
  - Давайте, немного осталось, - подбодрил Оанрад братьев и проявил необычайную прыткость, лавируя между торговыми рядами второго этажа и людьми.
  Заметив свободное пространство у перил, шедших по периметру крыши здания, сын Тиарада остановился.
  - Смотрите, - сказал, кивая головой себе под ноги. Поняв, что занял своим телом все свободное пространство у перил, он отступил назад.
  Дидраду и его братьям открылось удивительное зрелище.
  Пространство между торговыми рядами обезлюдело. Лишь торговый люд, стоявший за прилавками, почтительно отошел к стенам зданий, образовывавших улицу и молчаливо стоял подле них, боясь шелохнуться. Невероятное количество мусора, набросанное между торговыми рядами и до того не заметное по причине большого скопления народа, подминалось под себя отрядом примерно в две сотни человек, мерно шагавшим по улице.
  Дидрад перегнулся через перилла, чтобы внимательно рассмотреть войска, которые он видел впервые в своей жизни.
  Отряд и впрямь производил неизгладимое впечатление. Он состоял из мужчин примерно одинакового роста и возраста - всем им было не более двадцати лет. Лица их скрывались под деревянными масками, покрытыми зеленой краской, кое-где облупившейся или облезшей. На головах солдат были надеты конусообразные шлемы, верхняя часть которых была плоской, с косым сечением в сторону лица. На окружности, образованной таким сечением явственно выделялась медная бляха квадратной формы. Торс солдат был скрыт под кольчугой, состоявшей из прямоугольных чешуек, крепившихся одна к другой настолько искусно, что Дидрад так и не понял, каким образом они держатся друг за друга. Кольчуга спускалась ниже колен и опоясывалась тонким ремнем из черной кожи, на котором в полуоткрытых ножнах крепился короткий меч с клинком больше походившим на листок дерева меренады (груши), которые во множестве росли у деревни Рад. Щиты, которые солдаты держали в своих левых руках были настолько малы, что едва прикрывали даже их предплечье. Длинные древки, зажатые в правых руках заканчивались довольно длинными и широкими пиками - словно мечи, прикрепленные на поясах солдат, перекочевали и на древки.
  - Почему они все в зеленом? - спросил Заград.
  - Зеленый - цвет чистоты, - пояснил Оанрад. - Стража охраняет город и днем и ночью. Туда набирают только честных, которым верят...
  - Значит я туда не попаду, - со вздохом произнес Заград, провожая печальным взглядом войсковой отряд. При этих словах братья, а также несколько мужчин и женщин, ставших невольными слушателями, рассмеялись.
  - Ну, малец, тебе еще рано так говорить, - обратился к нему один из мужчин, поглаживая аккуратно стриженную овальную черную бороду, прорезанную сединой. Он улыбнулся мальчикам и почесался. - Среди них тоже мало честных... - Он не успел договорить, как окружающие, перебивая его, поддержали это мнение.
  - Да, к сожалению...
  - Без мзды за валы не пройдешь, не то, что в город, - зло проговорила женщина, торговавшая какими-то специями. - А надо еще за это место платить, и городу, и кварталу, и роровриям, и... всем...
  - Пойдем, - потянул за платье Дидрада Оанрад, заметив, что мальчик заслушался странными разговорами взрослых. Проделав те же манипуляции с другими двумя братьями, которые также стояли, разинув рты и осматривали все вокруг, Оанрад направился к выходу с крыши.
  К своему удивлению Дидрад заметил, что дверной проем, к которому они направлялись, вел не вниз, а на крышу соседнего здания. Только тут он понял, что речной рынок двухъярусный.
  Они снова пошли гуськом потому, что иной способ передвижения был трудоемким. Шли долго, постоянно куда-то сворачивая, входя и выходя из крытых помещений, преодолевая подъемы и спуски по лестницам, то выходя из зданий, то снова скрываясь под их сводами.
  - Я устал, - пожаловался Заград.
  - Терпи, - без тени жалости приказал Оанрад, - уже скоро.
  Они продолжали идти, и вскоре, Дидрад сам не понял, как это получилось, оказались на втором этаже здания, стоявшего прямо у реки. Дети на минуту остановились, чтобы поглазеть на водную гладь. Братья были разочарованы тем, что увидели.
  Река Тирилант и вправду оказалась широкой и полноводной, катившей свои воды далеко вперед, так, что скрывалась от взоров братьев за стенами города, по-видимому, делая поворот. С двух сторон, берега ее были закованы в камень на сколько хватало глаз. Из каменной кладки выступали концы огромных несущих балок, на которых держался настил пристаней и двух портов, сплошь заставленных судами всевозможных форм, размеров и расцветок. Дидрад с удивлением отметил, что здесь присутствуют даже зэлтские суда, которые он видел лишь однажны: когда ездил с отцом по делам в ближайшую к их деревне крепость, стоящую на реке Мэллант.
  - Фу, какая грязная вода! - сказал Заград.
  Вода у берега и вправду была очень загрязнена. В ней плавало невообразимое количество мусора: тряпье, пищевые отходы, сгустки непонятно массы и целые острова, состоявшие из длинных стеблей травы, непонятно каким образом занесенных сюда.
  На пристанях и в портах суетилось невообразимое количество людей: одни таскали тюки от судов к огромным складам, которые стояли перпендикулярно к реке, другие проделывали то же самое, но в обратном направлении. Особо тяжелые грузы тянули огромных размеров лошади и быки. Над пристанями стоял приглушенный гул, изредка нарушаемый ржанием коней или ревом быков, а также свистом плетей, заставлявших животных двигаться быстрее. От пристаней и от портов отходили большие суда, не говоря уже о лодках и лодчонках, которые сновали между двумя берегами реки. От их количества рябило в глазах.
  - А что там? - спросил Дидрад Оанрада, указывая кивком головы на противоположный берег.
  - Там крепость, а подле нее много складов.
  - А здесь склады?
  - Здесь дорого очень, поэтому сюда привозят только самые дорогие товары. Здесь товар держат только богатые купцы - Миининт, Шторпа, Дырганз и еще несколько... их немного на весь Город соберется.
  - А где дешево?
  - За той крепостью есть еще одна. Вот там дешевле всего. Мы там свои товары держим - хотя путь до нее неблизкий. Но, отец говорит, скоро горхет купим и будем сами ходить через реку.
  Братья продолжили наблюдать величественную картину ежедневного торга.
  - Все посмотрели? - то ли спросил, то ли констатировал Оанрад. - Теперь, пойдемте. Здесь уже недалеко.
  - Ты это уже третий раз говоришь, - обиделся на него Заград.
  - Теперь уже точно недалеко, - улыбнулся Оанрад. - Во-он там. - И он указал рукой куда-то вдаль.
  Идти не хотелось. Хотя они долго стояли и, казалось бы, это должно было дать им возможность отдохнуть, Дидрад почувствовал, что усталость навалилась на него в полную силу.
  Идти оказалось действительно недалеко, и скоро мальчики оказались к небольшом плохо освещенном помещении.
  - Дапаг, Дапа-а-аг! - закричал Оанрад, едва они зашли в сооружение, которое служило пристройкой к одному из складов.
  Глаза Дидрада медленно привыкали к темноте, поэтому он мало, что различал в том месте, куда их привел сын Тиарада.
  - Садитесь сюда, - указал им Оанрад рукой куда-то вправо от себя. Но братья не пошевелились.
  В полутьме помещения скрипнула дверь, послышались тяжелые шаги.
  - А, Оан! Проходи, проходи сюда, что же ты встал на входе, - раздался мягкий голос, принадлежавший то ли женщине, то ли мужчине.
  - Дапаг, я привел к тебе моих братьев. Помнишь я говорил тебе о них.
  - А, очень рад. Так значит они уже приехали.
  Зажглись четыре больших сальных свечи, осветив недоступное взору мальчиков помещение. Свечи помещались на подсвечнике, который поднял над головой небольшого роста старик с лицом, в каждой черте которого сквозила природная доброта и мягкость.
  - Это барнит - лучший друг моего отца, - шепотом пояснил братьям Оанрад. - Мы сейчас у него... - Но Дапаг не дал мальчику договорить.
  - Идите за мной, мои юные барниты. Среди амалов так говорят? Я ведь могу называть вас барниты? - спросил он.
  - Можете, - нестройно отвечали братья, смущенные уважительным обращением к себе пожилого человека.
  - Не удивляйтесь мне, - сказал тот, заметив их смущение. - И не робейте. Для меня Оан, как сын, и его братья мне сыновья. Держитесь свободнее и не робейте. - С этими словами старик направился вглубь помещения.
   - У меня сегодня восемь стринтов, Дапаг, - заговорил с хозяином помещения Оанрад. - Что я могу на них купить у тебя?
  Старик рассмеялся, и смех его был таким мягким и открытым, что мальчики все без исключения заулыбались.
  - Тиарад запретил мне пичкать тебя сладостями, - проговорил он укоризненно.
  - Но Дапаг, сегодня же другое дело. Сегодня у всей нашей семьи праздник, - возразил разочарованный Оанрад.
  - Твой отец опасается, что ты не влезешь в его будку, когда придет время, поэтому...
  - Но сегодня он был бы не против! - вскричал в отчаянии сын Тиарада. - Дапаг, я очень тебя прошу.
  - Пользуешься моей добротой, - покачал головой старик. - А отцу не скажешь? - Он с хитринкой обернулся ко всем братьям.
  - Нет, Дапаг, я...
  - Ну, хорошо, - согласился он.
  Тем временем они дошли до большого четырехугольного стола на коротких ножках - овомада. На нем стояли еще два стола: один был округл и очень мал - олен, второй - большой восьмигранный - патиол. Овомад, нижний стол, был сплошь завален подушками и тюками, которые на поверку оказались довольно упругими. Братья взобрались на него и развалились на подушках. Стояло на нем и несколько низких резных стульев в форме изогнувших спины рыб.
  Старик, убедившись, что гости расселись, ушел. Через минуту вместо него появилась молодая дородная женщина с заспанным лицом. При виде Оанрада она расплылась в улыбке.
  - Как поживает Данана? - спросила она, и не слушая ответа, задала еще кучу вопросов, на которые Оанрад терпеливо отвечал.
  - Муу-у-ри, - закричала женщина громко, чем нарушила торжественность полутьмы и заставила мальчиков вздрогнуть. - Му-у-ури, где ты?
  Откуда-то из темноты материализовалась худенькая очень смуглая девочка с таким же заспанным лицом, какое было до того у женщины.
  - Фор, - кивнул ей Оанрад и улыбнулся.
  - Фо-оа-а-ар, - ответила она, тяня слово из-за зевоты. - Что вам?
  - Все, - ответил Оанрад и выложил на столик восемь медных палочек.
  - Ого, - вырвалось у девочки и ее большие черные глаза широко раскрылись.
  - Потом приходи к нам, - сказал он, подбоченясь. - Я познакомлю тебя с моими братьями.
  Девочка ничего не ответила на это приглашение. И только лишь ее большие и, как показалось Дидраду, смелые глаза в одно мгновение окинули взглядом всю компанию, словно оценивая, стоит ли удостоить их своим присутствием.
  - Это самая красивая девочка, которая у нас есть, - прошептал, нарочито громко, Оанрад, когда Мури ушла. Подождав пока братья подвинутся к нему поближе, он продолжал. - В нее влюблены все, кого я знаю, но она только однажды ходила с Пригоценом. Но это продолжалось всего две луны.
  - А почему она ходила с ним всего две луны? - невольно переходя на шепот, спросил Накрад. Он заинтересованно посмотрел в ту сторону, куда скрылась девочка.
  - Говорят, она с ним даже целовалась и... ну, понимаете... - Оанрад опасливо покосился за спину Дидраду. Этот взгляд заставил мальчика невольно обернуться и проследить взгляд. - Она очень гордая. Ее мать, говорят, была из рода правителей какого города или... не важно, конечно... но правительницей была. Еще ходят слухи, что она суигулла
  - Кто это? - переспросил Накрад.
  - Ведьма.
  - Ведьма, - лицо Накрада исказилось. Он невольно отступил на шаг.
  - А где ее мать? - спросил младший Заград как ни в чем не бывало.
  - Она умерла давно или убежала... В общем, начну сначала. Ее сюда привезли купцы. Тот город или страну, которой она правила... или это был просто город....
  - Говори же главное! - не стерпел Накрад с тревогой вглядываясь в темноту, скрывшую Мури.
  - Да. Она там чем-то правила, но на них напали...
  - Кавварадцы? - с трепетным придыханием, свидетельствовавшим о волнении и испуге, спросил Заград.
  - Наверное. Напали и разграбили. А она, слуги и вот Мури успели убежать. Не знаю, как, но они добрались до Инеарда и там прожили несколько снегов, пока наши купцы туда не заплыли.
  - А что такое Ине... ты сейчас сказал, - спросил Заград, бывший самым любопытным из братьев. Они иногда даже посмеивались над ним, называя девчонкой за это его качество.
  - Инеард - это остров у самых Врат Конца. Отец говорил мне, что он очень большой и чтобы оплыть его надо грести веслами не переставая двадцать лун, - доверительно сообщил Оанрад.
  - О-о, - вырвалось у братьев.
  - Но, почему Мури сейчас одна? - продолжал расспрашивать Заград. - Где ее мама?
  - Я не знаю, - признался Оанрад.
  - Разве это не та женщина, которая сейчас с тобой разговаривала? - спросил Заград.
  - Нет, это не она, - вмешался в их диалог Накрад. - Ты разве не видел, что у Мури черная кожа, а у этой женщины нет.
  - А она не обгорела?..
  - Заград, замолчи. Ты мне надоел своими вопросами. Я есть хочу, - разозлился старший брат.
  На этом разговор за столом стих. И все продолжили ждать подачи блюд, молчаливо поглядывая в темный угол помещения, где располагался выход на кухню.
   Потом мальчики также молчаливо смотрели, как на олене - трапезном столе расставляется посуда с едой, от которой исходил такой аромат, что у Дидрада закружилась голова, а на маленьком овальном столике - питье. Есть они не решались. А между тем, еда все прибывала, и первым, кто не выдержал молчаливого ее созерцания был Заград. Он попытался наброситься на куски мяса и еще чего-то, стоявшие прямо перед ним, но получил такой подзатыльник от старшего брата, что клацнул зубами и захныкал.
   - Помолимся Тохоне за то, что можем сидеть здесь и вкушать дары воды, земли и огня, - торжественно произнес Накрад, молитвенно скрещивая руки на груди. - О, Тохона, о, великий бог... - начал он.
   Слушая монотонные завывания брата, Дидрад вовсе не думал о божестве. И хотя это повергало его в сильное смущение, но как мальчик не пытался думать о неизменно улыбающемся толстяке с корзиной в одной руке и кувшином в другой (так изображали бога еды и пития), но мысли его все равно возвращались к трагической судьбе Мури. Дидраду припомнились ее глаза, показавшиеся ему смелыми. Только теперь он понял, что они вовсе не смелые, а такие... словно бы повидавшие то, что должно приходить много позже. 'У нее нет никого: нет отца, нет матери - никого', - думал про себя Дидрад. Он представил, что у него нет родителей и ему стало страшно.
   - ... и убереги нас от суигулл. Теперь, Заград, можешь есть, - разрешил старший брат, закончивший молиться за себя и младших и выбросивший со стола на пол по кусочку от пяти блюд. Он всегда молился, никогда не упускал случая соблюсти древний обычай. Он соблюдал этот ритуал тем ревнивее, чем старше становились его братья.
   В следующие несколько минут за столом раздавалось только дружное чавканье, прерывавшееся порой срыгиванием. Громче и басистее всех рыгал Накрад. Оанрад пытался посоревноваться с них, но у него выходило уж слишком тонко, что вызывало дружный смех.
   - Подвинься, - раздался за спиной Дидрада голос Мури. Мальчик вздрогнул и отпрыгнул в сторону. - У тебя все братья такие... смелые? - спросила насмешливо у Оанрада девочка.
   - А, он у нас такой, - махнул рукой Накрад, недовольно глядя на покрасневшего Дидрада. Смущение мальчика усилилось, когда и Оанрад и Заград кивками головы поддержали слова старшего брата. - Он у нас нелюдимый, - добавил тот и усмехнулся.
   Мури рассмеялась и бросила на Дидрада презрительный взгляд.
   - Я лэпма принесла. - Она подалась вперед и направила указательный палец на Оанрада. - Никто не знает, а ты Оан, держи язык за зубами и только попробуй... - предупредила она. - Только попробуй, как в прошлый раз...
   - Я ж... - смешался сын Тиарада, наливаясь краской. - Ты ж... - повторял он, поднявшись на ноги и принимая из ее рук кувшин с пивом.
   - А что было в прошлый раз? - поинтересовался наивно Заград.
   - Он напросился со мной целоваться, чуть не упал, когда я его поцеловала... - Она помолчала. - Поцеловала... в губы (очередная пауза). - Оанрад съежился от этих ее слов и неистово заерзал на подушке. - А потом бегал и всем говорил, что это я просила его поцеловать себя. - Оанрад аж зажмурился при ее последних словах. Мури приподнялась над столиком. - Может, ты и здесь уже что-то наговорил? А?
   - Наговорил, - просто и без церемоний продал двоюродного брата Заград. Он был еще слишком мал, чтобы отличить сарказм от простых фраз.
   - Наговорил?! - воскликнула Мури и глаза ее сверкнули. - Что же он сказал?
   - Я... ничего, - неистово замахал на младшего брата Оанрад. - Я говорил, что ты дочь правительницы страны или города... и все!..
   Мури усмехнулась. Она не отрывала своего взора от глаз Оанрада, а тот в свою очередь не мог оторваться от созерцания девочки. Дидраду, наблюдавшему со стороны, все это напоминало сценку, которую он часто наблюдал, купаясь на прудах, находившихся недалеко от их деревни. Он заметил, что если среди мерного кваканья лягушек раздается дикое кваканье, то это значит, что друзма - змея, обитавшая в их краях, вышла на охоту. Она охотилась только на лягушек и никогда не пряталась от них, наоборот, она искала их глаз. А когда находила, то завораживала своим взглядом. Лягушка, смотря ей в глаза не могла шевельнуться, при этом, понимала, что змея ее сейчас съест. Потому и орала так истошно.
   - Скажи мне, миленький, - обратилась Мури к Заграду. Она обняла его за плечи и поцеловала в щеку. - Что он говорил?
   - Ннннн... ннн... - мычал приглушенно Оанрад, вылупив одичавшие глаза на братишку. Он начинал неистово жестикулировать ему, едва Мури отворачивалась от него и смотрела на Заграда.
   Наивный Заград не до конца понимал, что значит красное лицо Оанрада, и почему оно вообще красное, и что происходит. Он смутно осознавал, что делает что-то неправильно, но большие и добрые глаза Мури, смотревшие на него так ласково, ее голос и прикосновения, так заворожили его, что мальчик сказал:
   - Он сказал, что ты ходила с Проницем или как-то так, и делала с ним вот.
   - Что делала?
   - Вот.
   - Что это? - не поняла Мури, отворачиваясь от маленького предателя, и смотря на Оанрада.
   - Не знаю, - поклялся тот. - Ннн...
   - А-а-а-а! - протянула она, вдруг широко раскрыв и без того большие глаза. Ее рот тоже открылся, обнажив два ряда жемчужных зубок. - Ах, ты... ты... - Девочка стала задыхаться. Не отводя глаз от Оанрада, она поднялась на ноги и спустилась с нижнего стола на пол помещения. Неожиданно ее первый порыв уйти прошел, Мури улыбнулась и схватив тяжелую подушку, метнула ее в Оанрада. Подушка смела половину еды, которая стояла на столике и ударила сына Тиарада в лицо. Девочка сказала какое-то слово, которое Дидрад не понял, но по интонации и по виду Оанрада он догадался, что оно ругательное.
   - Ннн... - только и мычал Оанрад, собирая вокруг себя еду, сметенную со стола.
   - Не говорите много при нем, воины, - сказал Мури сквозь зубы. - Эта баба плохо владеет своим языком. - Она метнула убийственный взгляд. - И я всем это расскажу, Оан, - пообещала она. - Вот увидишь. С тобой знаться перестанут даже Мортош и Брадак. - Она снова захотела уйти, и во второй раз сдержалась - месть, женская месть в ней требовала выхода. - А вы знаете, кто он? - Она кивнула на Оанрада. - Он говорил вам о себе? Нет? Так я сейчас расскажу. А, хотя... Он не достоин рассказа. - Она презрительно усмехнулась. Ее глаза недобро сверкнули в полутьме, отражая отблеск свечей. - Знайте же, что в Тиринте на валах нет ни одного, кто не лупил бы его. Ни одного, кому он не был бы должен. И ни одной, - она сделала продолжительную паузу. - Ни одной, которая бы коснулась его. Кроме меня... а я... из жалости. Тьфу! - Закончив, Мури скрылась в полутьме.
  'Ы-ы-ы-ыу-у-у!', раздалось со стороны Оанрада. Никто из братьев не смотрел на него все то время, что говорила Мури. Поэтому все трое одномоментно посмотрели на Оанрада.
   - О, Заград, - заскрипел зубами тот. - Что ты наделал? Тебе мало голову оторвать за это! - Он потянулся к братишке, но Накрад, ударил кулаком по его левой руке и Оанрад, ойкнув, отпрянул.
   - Если ты тронешь его, оторвется твоя голова, - пообещал старший брат.
   - Оторвется, - неожиданно для себя поддакнул Дидрад.
   - Оторвется, - заключил испуганный Заград и на всякий случай отсел подальше от Оанрада.
   - Вот как вы?! Так?! - вскричал Оанрад.
   - Сиди, - приказал ему Накрад. - То, что мы слышали от нее, мы пропустили мимо ушей. Мы из одной деревни, мы - Рады. Ее слова для нас пустой звук ибо брат должен верить брату, и защищать его. - Накрад помолчал, наставительно глядя на Оанрада. - Но братья не должны бить друг друга без дела. Это не годится...
   - Да, что вы... что вы?! А!?.. - Оанрад затряс кулаками. Неожиданно он закричал во весь голос нечто нечленораздельное и ринулся из-за стола, повалив его набок.
   Когда он скрылся в темноте, братья принялись собирать и есть еду, которая рассыпалась по всему нижнему столу. За этим занятием их и застал старик Дапаг. Узнав, что произошло, он покачал головой и приказал принести еще еды.
  - Пейте быстрее и уходите. Скоро придут с порта и пристаней - это компания не для вас, - предупредил он.
  Старый Дапаг проводил их до дверей.
   - Ой, что это? - воскликнул неожиданно Заград, испугав своих братьев. Он зачем-то сел на корточки, потом поднялся, снова сел и опять встал на ноги, и зашатался. - О-о-ой! - протянул он и... захохотал.
   - Что с тобой, Заг? - испуганно спросил Дидрад.
  Старый Дапаг нахмурился и грозно позвал: 'Мури!'
  Накрад первым сообразил, что будет, когда придет Мури, поэтому быстро выпихнул братьев за дверь.
   - Это лэпма, - прошипел он Дидраду в лицо. - Держитесь друг за друга и идите за мной. Пройдем вдоль городской стены, так будет быстрее.
   - А я хочу на реку, - запротестовал окончательно захмелевший Заград.
   - Завтра пойдешь, - сказал ему брат, и он повторил, как завороженный:
   - Завтра пойду.
   Крепко взявшись друг за друга, братья зашагали прочь.
  
  ***
  
   - Малана, приготовь мне к утренней молитве чистое платье. - Варад улыбнулся своему нечеткому отражению в зеркале - медной пластине два на два локтя, отшлифованной так, чтобы в нее можно было смотреться. Это было одним из последних приобретений Тиарада, в которое поочередно заглядывали все члены большой семьи.
   - Почему ты раньше мне не сказал. Твой парэт надо еще подогнать, он не налезает на тебя, - ответила ему жена, стоя во внутреннем дворике и при свече стирая величественных размеров груду детского белья.
   - Мне не нужно молитвенное платье, приготовь мне дтиопот. Тот, новый, синий.
   - Который ты порвал несколько малых лун назад? - усмехнувшись, спросила Малана.
   'Ох, и верно!' - подумал про себя Варад и его расплывчатое выражение в зеркале погрустнело. За то долгое время, пока он жил у брата, для себя он купил только это платье и успел к нему привязаться.
   - Тогда приготовь другое... какое-нибудь, - разочарованно проговорил он, и в который раз подивился острому слуху жены, ответившей ему:
   - Второе я тебе сейчас стираю, третье на тебе, а больше у тебя нет.
   Варад посмотрел на себя. Простое шерстяное платье, даже балахон серого цвета - тонт - свисал от его горла и до пят и жутко ему не нравился. Теперь отец семейства мог определить для себя, что такое быть хорошо одетым, а как одеваться не стоит.
   'Боги, как я раньше жил!' - в который раз подивился он своей прежней жизни в деревне и нахмурился.
   Прошло более года с тех пор, как он жил у своего брата. За это время мало, что изменилось, и, в то же время, изменилось все.
   Через одну большую луну и еще половину большой луны с того дня, как он привез свою большую семью в пригородные валы Тиринта, Тиарад нашел ему более или менее сносную работу - грузчиком в порту, и каждый день напутствовал его на работу словами: 'Разговаривай! Как можно больше говори с людьми! Как можно больше!' И Варад говорил: он перезнакомился не только с другими грузчиками, но и с хозяевами кораблей. Природный живой ум, покладистый нрав и еще не привитая способность выпивать в конце рабочего дня, присущая всему портовому люду, выгодно выделяла его. Не прошли и две большие луны, как его нанял на работу Дырганз, - купец, торговавший с Великими и Малыми Оледнами, и как поговаривали, беспрепятственно следовавший по любому пути в Межкочевье. Внешний облик Дырганза был обманчив. Никто из людей не знакомых с этим пузатым коротышкой, никогда не догадался бы, что перед ними один из самых хитрых людей в Тиринтской империи. С приставкой 'самый' говорили и о его богатстве, но никто не мог назвать, хотя бы примерно, его величину. Дырганз ходил всегда неопрятным: носил один и тот же рыжевато-коричневый кафтан, блестевший потертостями на рукавах и локтях, на голове его неизменно сидела драная теплая шапка, отороченная облезшим и засаленным мехом неведомого зверя, которую он не снимал даже в самый жаркий день.
   Работа на Дырганза была тяжелой, поэтому очень скоро Варад захотел вернуться в грузчики даже несмотря на то, что платил купец немного больше.
   Неожиданно, этому резко воспротивился Тиарад. Он отговаривал брата от желания уйти от Дырганза, и к удивлению Варада стал доплачивать ему за тяжелый труд.
   Взамен этого, Тиарад сначала не потребовал ничего, а позже, когда узнал, что Дырганз и Варад сошлись достаточно близко, и купец даже стал говорить с ним не только о работе, Тиарад увел брата в укромное местечко и раскрыл ему причину того, почему он так хотел, чтобы тот продолжал работать на Дырганза.
   - У него повсюду свои люди. Повсюду, Варад. Везде. В Черном и Белом, и поговаривают, в Золотом городе у него есть свои уши! Мало у кого из купеческих гильдий есть такое влияние, как у него одного. Он и еще несколько купцов, я скажу о них тебе позже, они торгуют почти половиной товаров в нашей империи. Это такие богатства, Варад! Такие богатства! - Тиарад задохнулся от волнения, и его голос сорвался. Не имея возможности словесно выразить все, что накипело на душе, он беззвучно поднял руки над головой и потряс ими словно умалишенный. - И тебе повезло... тебе, моему брату, повезло, что он увидел тебя. - Варад смущенно кашлянул. Тиарад огляделся по сторонам и подсел еще ближе, так, чтобы их тела касались друг друга. - Я долго думал, почему он тебя увидел. Из тысяч - тебя. - Старший брат снова оглянулся, потом наклонился к Вараду так, что уткнулся своим потным лбом ему висок, и проговорил, дыша перегаром. - Я понял. - Он прыснул от смеха. - Понял. Таких как ты работников очень мало. Ты пьешь мало, а работаешь много. И не воруешь! - Варад согласно кивнул и невольно вздрогнул, вспомнив, как в их деревне судили воров - вытягивали их руки вперед и били по пальцам большой колотушкой, которой обычно забивали скот. - А он и рад, что ты, дурак такой, согласился на него работать за такую плату. Работенка-то тяжелая, а?
   - Я тебе говорил...
   - Да, да... Я тебя остановил, ты еще, помнится мне, на меня смотрел вот так. - И Тиарад показал, как Варад на него посмотрел: широко открыл глаза и рот. - Ха-ха-ха! Э! Я ж тебя остановил-то потому, что понял... я понял, что он за тебя держаться будет, а потом и полюбит тебя, знаешь почему?
   - Почему?
   - Потому, что дурак ты! Ха-ха! Ду-рак! - Старший брат сделал большой глоток пива. - Да ты не обижайся на меня, - хлопнул он Варада по плечу, заметив, что тот нахмурился, услышав то, как его обозвали. - Ты ж дурак-то временно, пока не поймешь, как здесь все обустроено. Ты ж дурак поневоле - скоро умным станешь! Ха-ах! - И во второй раз спина Варад выдержала сильный удар ладонью.
   Тиарад откинулся на подушки и сидел, довольно созерцая все вокруг себя.
   - Эй, ты! - крикнул он проходившему мимо слуге. - Иди-ка сюда! Ты Дапага знаешь? - спросил он, когда служка подошел.
   - Знаю, - ответил тот и отер руки о себя. - У него две дочери, черная Мури и белая Фиртари. - Служка не договорил, его лицо скривилось - в нос что-то попало - и он чихнул, потом высморкался и снова отер руки о себя. - Вам что-нибудь еще, мои господари?
   - Я друг Дапага, - сказал Тиарад, - и от него ты можешь узнать, что я хороший друг и хороший клиент. Накорми же меня и моего брата хорошей едой, а не той, что ты сейчас понес тем, - он кивнул на соседний стол. - Не люблю пригоревшее, понял.
   - Понял, мой господарь. Я сейчас, - угодливо поклонился служка.
   - Стой, - остановил его Тиарад. - Принеси нам легомат. У вас есть легомат?
   - Есть. Сейчас принесу. - И служка убежал. Он бежал со счастливым выражением лица, подсчитывая про себя, сколько получит от хозяина за то, что у него был клиент, заказавший такой дорогой напиток.
   - Гляди, какой счастливый. Гляди, гляди, ха-ха-ха! - расхохотался Тиарад, наблюдая за бегом-полетом слуги. Неожиданно он посерьезнел. - Великая сила в том, кто может осчастливить другого, - произнес он философски.
   - Его осчастливил не ты, а твои деньги, - остудил философский настрой брата Варад.
   - Да я не о нем, - отмахнулся Тиарад. - Я о тебе. - И он с хитрецой посмотрел на Варада.
   - Обо мне? - удивился тот. - Я еще никого не осчастливил. - Он улыбнулся. - Даже Малана не выглядит со мной счастливой.
   - Э! Не упоминай этих баб. Им никогда не знать, что такое счастье. Какое оно большое. Они его по мелочам разменивают. Они деньги отдают за бусы, за мелочь на нитке, которую умники по берегу Олоавирота ищут, задарма берут, а нашим дурам продают. - Тиарад скорчил недовольную физиономию, махнул рукой и сплюнул позади себя. - Давай к делу, пока не пьяны.
   Варад кивнул и уселся удобнее, приготовившись слушать.
   - Дырганз человек одинокий. Он даже семью свою первую продал, чтобы дело выправить - оно у него шло хреново сперва. - Старший брат посмотрел на младшего, силясь угадать, сумел он его удивить или нет. - Это было давно, и слухи, но я, допустим, верю.
   - Продал? - удивился Варад, отхлебывая пиво. Это был всего второй глоток за вечер.
   - Говоря-я-ят, - кивнул Тиарад. - Сейчас у него вторая семья: у сестры его муж сгинул - пошел по торговле в Малые Оледны и сгинул, так он ее взял. - Мужчина замолк, внимательно посмотрел куда-то перед собой и в задумчивости раскрытой пятерней почесал себе бороду. - Вот ты как думаешь, только бабам выговориться надо, а? - сменил он неожиданно тему разговора.
   - Не знаю, - пожал плечами Варад.
   - Не знаешь? - хмыкнул Тиарад. - Ничего не знаешь. - Он вдруг разозлился. - Нам, может, не меньше проболтаться надо. По себе и по своим дружкам знаю. У баб весь треп дома, на виду. А мы, значит, сидим вот тут, и это у нас вроде традиции. А суть, су-у-уть-то та же! - Тиарад в который раз лениво взмахнул рукой.
   - Тиа, - вздохнул Варад, которого слова брата окончательно сбили с толку, - говори, что задумал. Не ходи кругами. Знаешь же, не силен я головой. Не могу понять, в толк взять не могу, чего ты от меня хочешь. Чего мне с этим скупердяем, с этим отродьем людским, семью продавшим, делать? О чем говорить?
   - Да, да! - закивал согласно Тиарад и... улыбнулся. - Отродье. Правильно порешил с ним - отродье! - Он отер пот, катившийся с лица. Опять огляделся вокруг, облизал губы, словно готовил себя к чему-то и начал:
   - Я тебя про бабскую болтовню не даром спросил - ты угадал. Я к тому клоню, что человеку высказаться надо. Даже плохому, даже отродью вы-ы-ысказаться надо. А у этого за душой, ой и греха понатыкано, и колет его это, и жжет. Ему бы поговорить, сесть да поговорить. Ан, эх, - Тиарад усмехнулся. - Не с кем! Понимаешь, Варад, когда ты здесь поживешь... когда приживешься, то заметишь. - Тиарад опять огляделся и перешел на шепот. - Ты здесь заметишь, что вроде и гавань, вроде и порт, вроде и то, и се, людишек много, не счесть людишек, а приглядишься, все одни и те же. и всех я знаю, и про каждого скажу много, вот так скажу. - И Тиарад провел ребром ладони у себя над головой. - За каждого. - Он многозначительно поднял вверх указательный палец. - Вот и ему так, понимаешь. Ему не с кем поговорить. Ты как думаешь он тебя приметил. Ну, конечно, работник из тебя хороший, но ведь, может, и не это-то главное, может, он и взял-то тебя потому, что ты новый. Не здешний... Я хотел было тебе про него рассказать, а потом подумал, что не надо, что... не надо. - Речь Тиарада прервал служка, принесший легомат - коричневого цвета беспенный алкогольный напиток, сродни коньяку. - Я от тебя хочу только одного (брат вылил из почти полной кружки Варада пиво и налил в нее легомат): работай у него прилежно, ежели заговорит с тобой - отвечай, будет на беседу напрашиваться - не робей, а как пить позовет - ты мне тут же... (он срыгнул) тут же чтобы сказал. Согласен? - Тиарад поднял свою кружку.
   - Согласен, - улыбнулся Варад, он думал, все будет сложнее, - только если ты мне скажешь, зачем тебе это.
   - Через тебя я к нему подберусь, а там... - Тиарад усмехнулся. - Там видно будет. - И он ударил своей кружкой по столу. То же сделал и Варад. На том и порешили...
  С того разговора прошло много времени прежде, чем Дырганз не только стал заговаривать с Варадом, но и позвал выпить. Он оказался человеком по натуре твердым, что для купца было несвойственно; взгляды его были широки, в иных областях настолько, что Варад терялся, слушая его. Образованность сквозила не только в Дырганзе, но и во всем, что его окружало. В большом доме купца, который находился в Черном городе, в квартале, где проживал богатый торговый люд и воинство, одна из комнат была сплошь завалена глиняными круглыми пластинками, которые он называл триголинтами. Триголинты эти по окружности своей были сплошь испещерены какими-то знаками. Их Варад видел впервые в жизни. И все больше и больше удивляло его, как мог такой человек общаться с ним, с деревенским неотесой. Однажды он даже спросил купца об этом, на что получил непонятный ответ:
   - Жизненный ты, Варад, простой...
   Варад так и не понял, что необычного в его простоте.
   Отношения их плавно перетекли в дружеские, но с той ноткой взаимоуважения, которая всегда имеет место быть в союзе богатого интеллектуала и простого человека. Немалое значение имел и факт того, что за почти год работы Дырганз не поднял Вараду зарплату ни на стринт, а последний ни разу его об этом не попросил)
   Слухи о том, что Дырганз в молодости продал свою жену и ребенка своему бывшему другу, чтобы вытянуть начатое торговое предприятие, оказались правдой. Заговорил об этом сам купец по поводу, которого Варад даже не помнил.
   - Женщин у меня с тех пор много было - чего их жалеть, а дело - одно, - проговорил Дырганз и его лицо приняло каменное выражение. - Чего жалеть...- повторил он и левый уголок его губ дрогнул...
   - Я могу высушить твое платье над огнем. Только надо будет ждать. - В комнату просунулось лицо Маланы. Ее слова вывели Варада из задумчивости.
   - Нет, не надо, - сказал он. - Пойду в чем есть.
   - А сколько он тебе теперь платить будет? - спросила жена.
   - А какая тебе разница, ты что поймешь? - нахмурился Варад. Его раздражало, что она спрашивала его о деньгах в этот день третий раз, третий раз получала уклончивый ответ и снова спрашивала.
   Вместо ответа Малана скривила губы и исчезла из комнаты.
   - Несносная, - Варад выругался. - А где Дидрад и близнецы? - крикнул он ей вслед, называя близнецами Накрада и Заграда, которые по-прежнему были неразлучны.
   - Собираются, а Дидрад еще ест, - ответила Малана после некоторого молчания, и каждая нотка ее голоса выдавала обиду на мужа. - Он ему-то хоть платить будет?
   - О, боги, один олоатир и два гасира! - закричал со злостью Варад. - Один олоатир и два гасира он мне будет платить. Полегчало тебе?
   - Вот Тирот показался, пора на молитву, - закричала она со двора, сделав вид, что не расслышала его слова.
   - Поторопи Дидрада. Мы его ждать не будем.
   - Дидрад, ешь быстрее, они не будут тебя ждать.
   Через несколько минут мужская половина семьи вышла из калитки, которая по-прежнему висела на одной петле и двинулась по направлению к Священным кругам, которые служили местом поклонения богу-солнцу Тироту.
   - Как нам за тебя молиться, папа? - спросил любопытный Заград, и не зная, что выдает мать, добавил:
   - Мама сказала, молитесь чтобы Дырын дал тебе много денег.
   - Не Дырын, а Дырганз, - улыбнулся Варад. -Молитесь за то, чтобы наш горхет дошел куда ему положено.
   - А куда положено? - не унимался Заград.
   - Не знаю, - признался Варад и зябко передернул плечами.
   Светало. Небо за стенами Тиринта светлело. В припортовых улочках собирался народ. Люди окружали человека в белой одежде с золотыми вставками, который начинал приплясывать, воздев руки в сторону рассвета, и петь:
   - О, Тирот, услышь эту песнь тебе,
   О, Тирот, бог выше всех, взгляни на меня.
   Взгляни и на тех, кто окружает меня,
   Вместе мы все поклонимся тебе.
   Вместе с тобой мы будем плясать...
   Люди стали приплясывать в такт ритму молитвы.
   - Пап, а ты надолго...
   - Молчи, Заград, и молись. Хорошо помолишься, быстро вернусь, а если плохо. - И не закончив, Варад тяжко вздохнул. Он устремил глаза в сторону побелевшей половины небосклона и губы его зашевелились в молитве.
  
  ***
  
   - Добрая госпожа, купите бусы. Или посмотрите вот на эти камни. Но для вас подойдут только вот эти украшения - это жемчуг с побережья Даинта. Взгляните, какой он красоты. Ему, конечно, не скрыть собой вашего прекрасного лица, но он украсит его. - Дидрад старался как мог. Он выдумывал всевозможные сравнения, он льстил и уговаривал, подобострастно глядя на немолодую женщину, задержавшуюся у соседнего прилавка, чтобы рассмотреть и принюхаться к специям.
   - Эй, Дид, уймись, - прикрикнула на него торговка, которую звали Шкандира. - Не перебивай мне торговлю.
  Хотя на словах она и пожурила его, но глаза ее выражали злобу, коей было необычайное множество в этой женщине. Не будь рядом с ней покупательницы, она, пожалуй, выразилась бы грубее.
   Дидрад осекся и опустил глаза. Он ощущал животный страх перед этой громадной женщиной. Она нависала над ним, как скала с пошатнувшимся гребнем довлеет над жалкой лагучой у своего подножия.
   - Уймись, я тебе сказала, - скривилась Шкандира, и в ту же секунду оборотясь к покупательнице, расплылась в наисладчайшей улыбке. - Попробуйте вот иойлоту. Очень редкая специя, к тому же очень полезная. Лечит от мигрени, улучшает зрение и просветляет голову.
   - Я возьму ее, - согласилась женщина и протянула торговке одну серебряную и три медных палочки.
   - Да хранят вас боги, щедрая госпожа. Да хранят они семейство ваше, дом ваш прежний и нынешний, - расшаркивалась Шкандира, отирая себе лицо рукой, в которой только что держала один гасир - серебряную палочку и три стринта - медных палочки.
   Дидрад с завистью посмотрел на соседку.
   - Сегодня идет торговля, - сказала она с деланным спокойствием, хотя ее глаза выдавали торжество, наполнявшее душу и пьянящее подобно хорошему вину. Дидрад давно заметил, что в жизни этой торговки всякое удовольствие меркло по сравнению с тем наслаждением, которое она получала при виде денег, падающих на дно кармана.
   Только за одно утро она заработала три гасира и пять стринтов. Это было больше, чем заработал Дидрад за одну большую луну, что сидел на базаре близ малого порта.
   Мальчик печально посмотрел на деревянную коробочку с замком, которая висела на его поясе. Уже много дней ее не отяжелял ни один стринт. Украшения продавались плохо или он плохо продавал.
   Прошло всего два дня с тех пор, как ему исполнилось десять лет, почти год, как отец привез их в Тиринт и всего полгода, как Тиарад устроил его в одну из своих захудалых лавок в дальнем конце речного рынка, почти у самых складов малого речного порта.
   За время сидения за прилавком он прекрасно понял цену деньгам, а также и то, что он мало годиться в продавцы. Язык его был костным, неказистые выражения, прерывавшиеся наплывавшей природной робкостью, часто смешили, а иногда и обижали покупателей. Он и сам понимал, что, говоря, добрая госпожа, купите это ожерелье, оно так идет для вашего большого жи... живо... (нахлынула робость) живого лица, - он словно насмехался над большим животом женщины, который вывалился на прилавок, едва она нагнулась, чтобы лучше рассмотреть ожерелье.
   - Живо... живо... го лица, - передразнивала его иногда Шкандира, корча уморительные рожицы, над которыми потешалась добрая половина торговых рядов, те, которым была видна ее гримаса.
   В такие моменты по лицу мальчика от обиды катились слезы, он отворачивался к стене и тихо всхлипывал.
   - Чего ревешь-то? - спрашивала его вторая соседка, справа по имени Омейя. Это была чернокожая старуха с широкими губами и нижней челюстью, выдававшейся далеко вперед. Она мягко улыбалась ему, показывая крупные белые зубы. Омейя торговала разнообразными поделками из камня, дерева и янтаря, который во множестве лежал на побережье великого океана - Патиоземавирота, находившегося в четырех днях пешего пути от Тиринта. - Коли вода из глаз уйдет, так беда больше заполнит тебя. Не трать зря время и силы, не плачь. Лучше учись торговать. Смотри, как другие торгуют.
   - Омейя, чего его учить. - продолжала насмехаться Шкандира. -Другие вон... быстро все схватывают. Посмотри на моего Колтедира. Ему восемь, а он вчера два стринта принес мне. Ходит по базару, не в лавке стоит, ходит... и продает. А этот, ха-ха, бездарь...
   - Дивлюсь я тебе, Шкана, - покачала головой Омейя. - Вроде и мать ты. Детей у тебя двое...
   - Четверо уже и пятый на подходе, - поправила ее женщина, оглаживая свой живот, по которому трудно было понять, большой ли он от жира или это уже проявляется беременность.
   - Четверо, - повторила старуха. - У тебя четверо, а у меня одна дочь, да и ту боги разумом обидели. - Она помолчала.
   - К чему ты это говоришь, Оми? - вмешался в разговоров Батиф, смуглый мужчина лет тридцати. Поговаривали, что он приехал из Межкочевья.
   - Я всегда знала до этого, - сказала старуха в никуда, - чем детей больше, тем женщина мягче делается, чем меньше - тем она грубее. Но не ты Шкана. У тебя четверо, а ты клюешь мальца, словно он уже много снегов пережил, а так ничему и не научился. Посмотри же на него, как на дитя свое посмотри. Полюби его, как своего Колте. Вспомни, что ты мать!
   Эти простые слова оказали сильное воздействие на окружающих, Шкандиру они не смутили нисколько.
   - Почему же я должна его любить? У него есть мать. Есть у тебя мать?
   - Да, - в ужасе выдавил Дидрад, втягивая голову в плечи, словно бы это признание было признаком предательства, за которое последует немедленное наказание.
   - Видишь, Омейя, есть у него мать. Вот пусть она его и любит. Пусть каждая мать любит своего ребенка. И не говори мне иного! Если бы мой... да когда бы мой также стоял, как этот вот, - да пожалел бы его кто-нибудь?! Это жизнь, Омейя. Что до меня, так это ты зря. Я к нему вообще никаких чувств не питаю. Чего мне его любить... - Она осеклась: видимо, потеряла мысль. - У него мать есть. Как твою маму зовут? Малана? Вот пусть Малана его и любит. Буду я всех подряд любить! Ха... Моего, не дайте боги, что случиться, никто любить не будет. - Она вдруг снова разозлилась. - А ты, Омейя, жизнь прожила и не поняла, что все в ней против нас. А мы - каждый за себя. А ты такая добрая потому, что твоя девчонка лежит и не встает, и проблем тебе не доставляет. Кормить только надо, да еще по нужде носить. А вот если бы у тебя нормальные дети были, как мой Колтедир или как вот этот. - Она кивнула на Дидрада. - Убежали бы они пару раз, искала бы ты, передумала за это время всего, что можно. Вот тогда бы ты стала добренькой? Ха... - И торговка выругалась. - А тебе какие проблемы?! Корми только и носи, и не убежит, - закончила она.
   - Ты, Шкана, ты... - И Омейя отвернулась, закрыв лицо руками.
   - Шкана, как же ты могла так, а? Проклятая баба! - донеслось со всех сторон от торговцев и немногих покупателей, ставших невольными свидетелями перепалки.
   - А вы чего уши развесили? - рассвирепела Шкандира, затравленно озираясь. Она не предполагала, что ее слова вызовут всеобщее неодобрение.
   - Сломать бы о твой хребет пару палок, - высказался кто-то из рядов.
   - Сломай! - закричала женщина. - Попробуй. На! - и она повернулась спиной. - Ломай!!! - Неожиданно, она ненавидяще посмотрела на Дидрада. - Все ты! - проговорила она одними губами, и потянувшись, отвесила мальчику оплеуху.
   У Дидрада от удара по затылку побежали круги перед глазами и на щеки выкатились слезы, но он стерпел и не расплакался, потому что очень боялся Шкандиру. Словно ничего и не случилось, он сидел за прилавком и тихо всхлипывал, уставившись себе в ноги.
  В тот момент, в то мгновение подавленность и отчаяние, как-то вдруг и сразу охватили его: он понял, что устал, очень устал, устал так, как может устать десятилетний ребенок. Мальчик еще не до конца понял, от чего он устал, но это всеобщее одобрение того, как над ним издевается эта женщина, породило в его душе бурю негодования и ожесточения. Его страх перед Шкандирой был такой, что поутру, идя к месту торга, он молил богов о том, чтобы день быстрее кончился, а вечером, бредя домой, с унынием думал про то, что вечера очень быстротечны и вообще доброе и хорошее время быстротечно, и утро придет быстрее, чем вечер.
   - Фор, - услышал он перед собой, и подняв глаза, наткнулся на приветливый взгляд двух больших черных глаз.
   - Фор, Мури, - ответил он гнусаво, потому что нос от плача заложило.
   - Ты это чего? - спросил из-за спины девушки Перолин, ее новый ухажер. Он был высок ростом и хорошо сложен. Лицо его было квадратным, но миловидным, хотя и немного грубоватым в области глаз - слишком широки были скулы. Черные волосы его были зачесаны назад и собраны в хвостик. Дидрад слышал, что он обучается в казармах городской стражи и собирается к первому снегу поступить на службу во вспомогательную хоригу селетурской хоргиты.
   - Бабушка Омейя, ты почему плачешь? - спросила Мури, заметив, что старуха дрожит, уткнувшись лицом в ладони.
   - Делать ей больше нечего, вот и плачет, - грубо пояснила Шкандира. Она стояла, уперев руки в бока и с вызовом смотрела вокруг себя.
   - Я не тебя спрашиваю, - спокойно ответила ей Мури. - Если бы я обратилась к тебе, я бы сразу омылась, чтоб не грязно было, - добавила она язвительно.
   - Эх, ты какая! - взвилась снова торговка. - Мелюзга портовая. - И женщина выругалась так смачно о том, что Мури ходит со многими и наверное не за бесплатно, и что в порту только такие девки и живут, что Омейя не выдержала, быстро собрала свои немногочисленные поделки и ушла.
   Мури покраснела с головы до пят - это было заметно несмотря на ее смуглую кожу. Она хотела что-то сказать, но сдержалась. Остановила она и Перолина, который в негодовании сжал кулаки и двинулся в сторону Шкандиры.
   Девочка осмотрелась и... улыбнулась.
  Дидрад заметил, как желтым огнем сверкнули ее глаза. Теперь уж он точно видел, что сверкнули - ошибиться было невозможно.
   Вокруг стал собираться народ, в основном торговцы из дальних палаток, которые слышали шум и подошли ближе, гонимые тем видом любопытства, который развивается только у торгового люда.
   - Шкана, покажи-ка вот эту специю, - проговорила Мури нарочито громко и шагнула к прилавку.
   - Ничего я тебе не буду показывать, маленькая... - и женщина снова обозвала девочку, сведя воедино цвет ее кожи и то, что она ходит неизвестно с кем.
   - Но я хочу купить. Посмотри, у нас есть деньги. - С этими словами Мури обернулась к своему кавалеру. Тот ошарашено на нее посмотрел, но все же достал целых семь серебряных палочек. - Вот видишь, - продолжала девочка, взяв у него все деньги. - Видишь! - Она потрясла деньгами перед изумленным взглядом Шкандиры. - Теперь тоже не продашь?
   - Продам, - буркнула торговка, покраснев так, что стала светиться на светлом фоне стены.
   - А я не куплю, пока ты со мной не будешь говорить как то следует. Не слышала правила базара, покупателю, как господарю кланяйся и говори ласково, а?
   Шкандира смутилась. Она не отрываясь смотрела на деньги, которые Мури, говоря с ней, выкладывала ровным рядком подле себя на прилавке.
   - Чего вы пожелаете купить, добрая маленькая госпожа? - неожиданно проговорила она так ласково и угодливо, что из-за спины девочки послышался дружный взрыв презрительного хохота.
   - Это, - проговорила Мури, указав пальчиком на одну из множества кучек специй.
   - О, прекрасный выбор, добрая маленькая госпожа, это плиостика. - Женщина улыбнулась так приветливо, что если бы не ее слова, сказанные за минуту до того, и не то обстоятельство, что ее все знали, никто из присутствовавших и не подумал бы на нее ничего плохого. - Попробуйте на вкус и вдохните...
   - И еще вот это, - продолжала Мури, указывая на другую кучку специй. Понюхав и попробовав их, она покачала головой. - Нет, вот это дайте попробовать. Ммм... нн... не...т... Вот это... тоже не то... а это? Хм... нет. Вон, во-о-он то... - И она заставляла Шкандиру подавать ей на пробу все новые и новые порции специй. - Я вот, что сделаю, - сказала она, наконец, заметив, что торговка стала багроветь от внутренней злости. Мури в задумчивости повернулась к Перолину. - Мы купим всего понемногу, из каждой кучки. Чтобы все вышло на вот эти деньги, - девочка указала на серебряные палочки, призывно блестевшие на прилавке.
   - Как вам будет угодно, добрая маленькая госпожа. - И торговка стала быстро насыпать специи на весы, которые вытащила из-под прилавка, взвешивать их и рассыпать по кулькам. Когда с этим было покончено в руках у изумленного Перолина оказалось около тридцати кулечков со специями.
   - Кто-нибудь сразу столько у тебя покупал, Шкана? - спросила Мури.
   - Нет, - протянула угодливо женщина. - Так много у меня еще никто не покупал. Приходите еще, буду рада. - Она безбожно врала и присмыкалась, несмотря на то, что на нее с ухмылками смотрел весь торговый ряд. Ей было все равно, ибо бог, ее бог - серебряные палочки - призывал ее к себе и сам тянулся к ней.
  - Пойдем, - сказала Мури своему кавалеру и направилась через толпу прочь.
   - Проклятая черная сволочь, - выругалась Шкандира, скрипя зубами. Ругалась она тихо, чтобы девочка не слышала.
   - Я передумала, - раздалось вдруг с той стороны, куда скрылась Мури и Перолин. - Передумала. Я все верну. - С этими словами девочка явилась взгляду изумленной торговки. Толпа расступилась, пропуская ее к прилавку и с интересом ожидая, что будет дальше. Некоторые не особо опытные зрители, не подозревавшие о том, что скандалы так не кончаются и успевшие отойти к своим прилавкам, спешили вернуться. - Передумала я!
  - Товар я обратно не приму, - мягко улыбаясь произнесла Шкандира. Ее глаза бегали из стороны в сторону - она не понимала, что задумала Мури, и крепко сжимала деньги. - И гасиры не верну. - Это было произнесено более жестко.
   - Мне не нужны гасиры, - пожала плечами девочка. - И товар твой тоже. - Она усмехнулась. - Не хочешь брать, так я его здесь рассыплю, весь, перед твоим прилавком. - Она выдержала паузу. - Или возьмешь? Денег возвращать не надо, - напомнила она торговке.
   - Ну, ежели так, - сказала та осторожно, попутно пряча деньги в передний карман своего торода, и для надежности приглаживая карман руками. - Ежели так, что верни. Конечно, верни, добрая госпожа, - и она снова расплылась в лучезарной улыбке.
   - Помоги мне, - обратилась девочка к Перолину. - Помоги вернуть.
   Тот с ухмылкой кивнул. И они стали в четыре руки выворачивать кульки обратно на прилавок.
   В первый миг Шкандира не поняла их замысла, а когда осознала его, было уже поздно.
   Кульки выворачивались куда придется и не прошло и нескольких секунд, как половина из них была вывернута. Содержимое кульков, падая на прилавок, перемешивалось с однородными кучками на нем.
   - Что... что ты делаешь?! - заорала торговка и попыталась остановить руки детей. Но ее две руки явно проигрывали их четырем. К тому же, она так навалилась на прилавок, что столешница подалась вперед и кучки окончательно рассыпались и перемешались. - Что же ты наделала?!! - вопила Шкандира, смотря ошалелыми глазами на прилавок. - Ты, проклятая... ты...
   Мури и Перолин дружно хохотали, удаляясь от прилавка. С ними хохотали или цокали языками все, кто стоял вокруг. Люди оценили великодушие детей.
   - Стража, стража!!! - дико возопила, вдруг, торговка. - Меня ограбили! Обокрали!!! Воровка!!!
   Услыхав этот ее крик, Мури неожиданно остановилась, резко обернулась и пошла к прилавку.
   - Воровка? - с угрозой спросила девочка. - Я - воровка?!
   - Ты... ты!!! - только и смогла выдавить из себя торговка, ненавидящими глазами смотря на нее.
   - Что же я украла?
   - Специи... все... они теперь... все... все!!!..
   - Но, позволь, Шкана. Как же я могла их украсть, если я их купила. Больше того, я их вернула. Вернула ненасильно. Ты сама согласилась их принять. Или я вру? - Мури обернулась к людям.
   - Правду говорит она, Шкана. Ты сама виновата. Ты и жадность твоя, - раздалось со всех сторон.
   - Что же ты молчишь? - спросила Шкандиру девочка.
  Торговка молчала. Задыхаясь то ли от душившей ее злости, то ли от осознания того, что приобретя много за одно утро, она потеряла еще больше, - она молчала. На лице женщины, попеременно сменяя друг друга, проходили все чувства, какие обычно приписывают злым духам, и толпа вокруг, невольно подалась назад.
   Шкандира дошла до той точки кипения, за которой происходит взрыв. Ярость подбросила ее вверх с такой силой, что она стрелой перелетела прилавок и бросилась на Мури. Если бы не гибкость девочки, торговка одними руками сняла бы с нее скальп. Но Мури обладала ловкостью кошки и потому без труда увернулась от Шкандиры. В руках женщины осталась лишь только ее прядь.
  Торговка хотела броситься вперед еще раз, но натолкнулась на Перолина. Парень схватил ее за руки, но она навалилась на него всем телом и повалила на землю.
  Зеваки были настолько заняты открывшимся им зрелищем, что мало кто увидел, то что привиделось Дидраду: Мури отпрыгнула в его сторону и зло прошептала слова на неизвестном языке; из ее горла вырвался звериный рык, присущий разве только могучему Мрани - чудовищу морей, о которых ему рассказывал отец. Неотступно глядя ей в глаза, мальчик похолодел от ужаса, когда увидел, как черные зрачки девочки расширились настолько, что скрыли собой белки, а изо рта вырвалось нечто похожее на рой мелких насекомых, которые вмиг растаяли в воздухе.
  Между тем, Перолин сумел выбраться из-под Шкандиры и отбивался от нее, получая ощутимые оплеухи.
  - Бежим, - крикнула Мури, и они с Перолином исчезли в толпе.
  - Дрянной мальчишка, это все из-за тебя, - процедила Шкандира сквозь зубы, поднимаясь с земли и оборачиваясь к Дидраду. Тело ее сотрясалось от злобы, глаза горели недобрым огнем, а рот скривился так, что исказил лицо в ужасной гримасе.
   Но прилавок позади нее был пуст. Несмотря на все ее насмешки, Дидрад быстро учился и понял, что после того, как Шкандира поднимется, ему не сдобровать. Поэтому он быстро собрался и пустился наутек, вслед за Мури и Перолином.
   Нагнав их у входа в порт, он протянул девочке самые красивые бусы. Та приняла их с улыбкой, поблагодарила и продолжила путь. А Дидрад пошел домой, улыбаясь всем и вся.
  Войдя в дом, он пробрался к своему потайному месту в кладовой, приспособленной под конюшню для лошади Варада. Вытащив оттуда три медные палочки - подарок отца - и положил их в коробочку на поясе.
   - Сегодня была хорошая торговля, - сказал он лошади, которая за малостью работы и множественностью отходов большой семьи превратилась из тощей клячи в тучное животное. Мальчик потрепал ее за гриву и, смеясь, выбежал во дворик. Три стринта в коробочке громко гремели при беге, оповещая домочадцев о том, что день одного из них прошел не зря.
  
  ***
  
   Стояла одна из тех светлых осенний ночей, когда на небе нет ни одного облачка - ничего, что мешало бы звездам и луне изливать свое сияние на землю. Небеса дышали спокойствием, за что люди благодарили Моокмара, которому уже много больших лун удавалось примирять Тирота и Гатирра.
   В малом порту царило необычайное оживление: горели десятки факелов, пламя которых, отплясывая при легком ветерке, дувшем со стороны реки, бросало неясные блики на груды тюков, лежавших вокруг. Мешков было так много, что они образовали собой коридор со стенками в восемь локтей высотой, тянувшимися от складов к причалу. Внутри этого коридора туда и сюда ходили люди. Их было очень много. Судя по их оголенным телам, которые прикрывали лишь набедренные повязки да толстые наплечники, крепившиеся ремнями подмышками, - все они были профессиональными грузчиками. В свете пламени факелов их тени причудливо искривлялись, проникая одна в другую, когда люди проходили один мимо другого, и это создавало у Дидрада жуткое впечатление плясок злых духов Имогры и Томмена в Хигиге - обиталище бога тьмы Хигигора.
  Сегодня был знаменательный день - их отец впервые выходил в плавание как купец на одном из кораблей Дырганза. Это был горхет - пузатое одномачтовое торговое судно, из боков которого, подобно лапкам у насекомого торчали в разные стороны лопатки двадцати четырех весел, таких массивных, что для их применения требовались усилия сразу двух человек.
   Замысел Тиарада удался на славу: Дырганз полюбил Варада. И было не совсем понятно, за что больше: за простоту или за то, что последний за год работы на купца ни разу не попросил о прибавке.
   Дидрад и другие дети с интересом следили за работой грузчиков, а также за тем, что происходило на судне. Там уже выстроилась вся команда - семьдесят шесть человек. Среди них было сорок восемь гребцов, служивших по совместительству и матросами, двадцать профессиональных солдат охраны во всем вооружении, капитан - моложавого вида человек, лицо которого Дидраду так и не удалось разглядеть, и четыре его помощника. В стороне стояли еще три человека - это были два купца, одним из которых был Варад, и один счетовод, который весь путь должен был вести учет всех трат, а также хранить у себя прибыль от торговли.
   Дидрад сразу узнал отца. Это было не так уж и тяжело потому, что отец выделялся ростом. Мальчик улыбался, гордясь тем, что его отец возвышается над всеми остальными почти на голову (сказывалось происхождение из амалов). Сам Дидрад по причине малого возраста еще не возвышался над своими сверстниками, но уже замечал, как те смотрят на его старшего брата - Накрада, который на хорошем питании за год вытянулся так, что стал на полголовы выше Оанрада и сравнялся ростом с Мури и Перолином.
   - Нас пустят к папе? - спросил Заград.
   - Не знаю, - пожал плечами Накрад.
   - Нас пустят к папе? - спросил снова Заград, обращаясь уже к Оанраду, который удобно расположился на тюках, свесив зад между ними.
   - Нашел кого спросить! - усмехнулся тот. - Это ты у горхара спроси. Если он разрешит, то точно пустят. - Сказав это, он зевнул, потер свой живот, ставший за год еще больше и отчего-то протяжно вздохнул.
   - Ты чего? - обратился к нему Накрад.
   - О Мури думает, - ответил за двоюродного брата Заград.
   - Э-ты! - усмехнулся Оанрад и отвесил младшему брату шалбан. - У меня, что, языка нет, ты за меня отвечаешь?! - После того случая, когда Заград по малолетству выдал его Мури с головой, Оанрад питал к нему легкую неприязнь, которую, впрочем, старательно скрывал, помятуя об обещании старшего брата надавать ему по шее, если он тронет младшего. Единственным выходом, который недовольство Оанрада нашло было отвешивать шалбаны Заграду, как только тот скажет какую-нибудь глупость. А, так, как это происходило достаточно часто, но и внутренняя злость двоюродного брата часто получала удовлетворение. Как ни странно, но через некоторое время, установившиеся отношения 'глупость-шалбан' утолили откровенную ненависть Оанрада и перевели ее в плоскость более бытовую - подшучивания над словами и поступками младшего брата.
   - Давайте позовем папу все вместе, - предложил Заград. - Крикнем: папа-а-а! Он обернется и нас увидит.
   - Зря Мури за него выходит, - неожиданно проговорил Оанрад. - Не чета он ей - солдафон. - Его слова подтвердили наивное предположение Заграда, и братья, поняв это, улыбнулись.
   - Солдафон-то солдафон, а ее заполучил, - сказал Накрад.
   - Хорошо... - зло усмехнулся Оанрад и никто не понял, к чему это он.
   - У тебя ее нет, - резонно заметил Заград и получил очередной шалбан.
   - Ты не лезь, мал еще, - проговорил двоюродный брат, скривив лицо. - А Мури вскоре поймет свою ошибку, - продолжал он, обращаясь куда-то в сторону корабля. Закончив, он помолчал, а потом причмокнул.
   - Ты есть хочешь? - спросил простодушно Заград, совершенно не обиженный отвешанными шалбанами.
   - О, боги, - закатил глаза Оанрад и обреченно вздохнул. - Когда-нибудь, когда ты будешь спать, я проберусь к тебе и зашью тебе рот, - пообещал он.
   - Оставь только небольшую дырочку, мы туда будем еду проталкивать, - захохотал Накрад.
   - Не хочу я к ним на свадьбу идти, - признался Оанрад. - Тошно мне...
   - Неужели до сих пор ее любишь? - удивился Дидрад. - Так долго.
   - Боюсь чего-нибудь вытворю, - продолжал небрежно и словно нехотя говорить двоюродный брат. По его лицу Дидрад читал невыразимую муку.
   Дидрад хотел еще что-то сказать, но умолк.
   - Не, мы пойдем, ты уж извини. Мури нам друг, - сказал ему Накрад. - Не хочу ее обижать. Да и Перолин не такой уж плохой, как тебе кажется. Что вы думаете, а? Гирмон? Криполот?
   - Я с тобой согласен, Нак, - ответил простуженный голос, принадлежащий Гирмону, немного тучному пареньку, с которым Накрад торговал по соседству.
   - А я бы тоже не пошел на месте Оана, - заявил уверенный ровный голос, принадлежащий Криполоту.
   Оба они сидели на другой стороне тюковой стены и были скрыты от глаз.
   - Отец что-то не идет, - забеспокоился Накрад. - Долго очень. Можем на свадьбу Мури опаздать.
   - Хоть бы он до утра не пришел! - с жаром выдохнул Оанрад.
   Словно услышав слова сына, Варад спустился по трапу, которым служила простая доска, на пристань и направился в их сторону.
   - Ого, да тут немало вас, - усмехнулся мужчина и снял с тюков младшего сына. - Мне пора, - сказал он. - Капитан говорит, что погода благоприятна. Боги сегодня пируют у Мури. - Он рассмеялся. - Ладно, идите и вы пировать. А я домой и... уж... - Варад умолк. - Распрощаемся сейчас. Утром я уже буду на большой воде.
   Братья по очереди обняли отца.
   - Пойдем быстрее, - поторопил их Накрад и, сбежав с тюков, быстро зашагал в сторону складов.
   - Торопится к своей Илинье, - усмехнулся Оанрад и подул в губы. Несмотря на неудовольствие, он не отставал от остальных.
   Они успели прибежать, как раз к церемонии представления новой семьи богине Фикамре - хранительнице брака со стороны женщины, - дочери Мороны, хранившей домашний очаг и семью.
   - Успели, пока только Фикамре представляют, - проговорил, задыхаясь Гирмон.
   Свадьба проходила в пристройке, которая днем служила столовой для портового люда и кабаком - ночью. В помещение набилось порядка ста пятидесяти человек, поэтому мальчикам пришлось ползти между ногами стоявших, пробираясь к тому месту, где сидели друзья и подруги жениха и невесты.
   Стояла абсолютная тишина. Среди этой тишины слышался тихий голос гатиррисинта-священника:
   - Смотри же Фикамра на новую пару, на новых детей, что даем мы тебе; прими же, Фикамра, их в вотчины Мороны, веди их, Фикамра, к добру и мечте. Смотри же, Фикамра, на эту вот деву, стоит эта дева покорна тебе, стоит она смирно, склонясь пред мужем, покорна та дева ему и судьбе. О, встань же, Фикамра, на место святое, на место святое - священный сей круг, сомкни же, Фикамра, рукою своею, ты руку Вратиба навек. - С этими словами священник взял фигурку женщины в одеянии из золота, лицо которой было искусно вырезано из белого известняка: глаза ее были закрыты, рот расплылся в несколько зловещей улыбке на крепко сжатых губах (видимо, скульптор был не достаточно опытен в выражении чувств), а уши свои богиня закрывала ладонями двух из четырех рук. Слева одежды расходились в стороны, обнажая красивую грудь.
  Легенда гласила, что Фикамра, дочь Мороны и священных гор - Стеградендов, первая красавица среди богинь, выбрала себе в мужья Братиба, полу человека полу свинью. Тирот воспротивился этому, потому, что сам любил Фикамру, поэтому приказал им расстаться. На это Фикамра сказала ему: 'Любовь к нему проникла в меня не через глаза, не через рот или уши. Она проникла через сердце. Смотри же, Тирот!' С этими словами она выколола себе глаза, зашила рот и залила в уши золото. Затем оголила левую грудь и хотела вскрыть себя кинжалом, но Тирот в ужасе остановил ее и благословил на брак. С тех пор она слепа, глуха и молчит, что означает - выбирай ни чем иным, как сердцем.
   - Красивая грудь, - шепнул Криполот Оанраду. - Всегда удивляюсь искусству наших гатиррисинтов. Словно настоящая. - И они захихикали.
   Статуэтка Фикамры, с протянутой третьей рукой, кисть которой была выполнена таким образом, что образовывала отверстие, оказалась между тем в руках Мури.
   Дидрад с восхищением смотрел на девочку. Ей не исполнилось еще и тринадцати лет, но даже под воздушным покрывалом, на котором были вышиты солнце и луна - пожелания благополучия и достатка, всевозможные яства, птица и зверь с детенышами - пожелание потомства и еще много других орнаментов, значение которых мальчик не знал, - даже под этим покрывалом чувствовалась природная стать девочки.
   - Братиб, смотри же на них, смотри на него, загляни в его суть, открой же его, познай же его, - быстро говорил священник, подходя к Перолину и держа в руках статуэтку божества, одетого в простую серую робу. - Скажи же всем нам, о, Братиб, достоин ли он другими владеть, достоин ли он на нас всех смотреть не как мальчуган, но глазами отца, глазами того, кто в ответе за всех, кого ты вручишь в его руки теперь. Ответь нам Братиб. - С этими словами он подал статуэтку в руки Перолина. Правая рука Братиба была вытянута вперед, вместо кисти ее замыкала вертикальная палочка с овальным утолщением внизу.
   - Сейчас все решится, - с волнением проговорил Дидрад больше самому себе, чем кому-либо.
   - Я, Мури, дочь Фикамры отдаю себя тебе, Перолин, сын Братиба, - торжественно произнесла девочка. Ее голос, слегка дрожавший, пронесся над толпой и замер где-то позади.
   - Ммм... - тихо застонал Оанрад.
   Дидрад обернулся и увидел, что двоюродный брат стоит, закрыв глаза и кусает себе губы, кулаки его были сжаты так, что побелели костяшки пальцев.
   - Я, Перолин, сын Братиба, беру тебя всю, Мури, дочь Фикамры. Я беру и твою судьбу и твою жизнь, и слышали это все, кто здесь стоит и слушает...
   - Будь ты проклят, - простонал Оанрад.
   Дидрад стоял ошарашенный. Он никогда не видел своего брата в таком смятении: бледность обескровила его всегда розовое лицо настолько, что это было заметно даже при довольно скудном освещении помещения. Капельки пота, скатывались со лба и отражали пламя свечей, горевших у алтаря, где стояли новобрачные. Дидраду, заворожено глядящему в лицо Оанрада казалось, что он плачем огненными слезами.
   Мури и Перолин поднесли статуэтки божеств одно к другому так, что кисть-колбочка Братиба вошла в отверстие в кисти богини, и их руки соединились. Новобрачные повернулись к присутствующим, подняли вверх объединенных богов и воскликнули по очереди:
   - Я, Перолин, муж Мури.
   - Я, Мури, жена Перолина.
   - Так пожелали боги! - громогласно закричал священник, и не успел его возглас затихнуть под крышей помещения, как грянула музыка.
   - Ура! - закричал Заград и начал прыгать.
   Люди стали пританцовывать и расходиться в стороны - с улицы вносили длинные столы и скамьи.
   Дидрад обернулся, чтобы посмотреть на Оанрада, но того уже не было.
   Мимо него туда-сюда пробегал взволнованный Дапаг, принимая соболезнования, сыпавшиеся со всех сторон. Он останавливался, менял выражение лица с радостного на печальное и принимал соболезнования. Этого требовал обычай: теперь дочь для него мертва, ее больше никогда для него не будет. Он должен перестать называть ее дочерью и относится как к посторонней женщине.
   Накрад и Заград тоже растворились в толпе. Лишь раз Дидраду показалось, что он увидел старшего брата с Илиньей.
   - Что же ты здесь стоишь? - вывел его из задумчивости Дапаг. - Иди туда, - он указала рукой в сторону двери на самые почетные места. - Все твои там. Беги. - И он хлопнул мальчика по спине.
   Дидрад направился в сторону своих родных, но пройдя несколько шагов, свернул в сторону и выбежал из помещения.
   Он не знал, зачем сделал это, как не подозревал и о том, куда идет. Смотря себе под ноги, мальчик просто шел между складами, погруженный в размышления. Перед ним стояло лицо Оанрада, выражавшее такую муку, какой никогда до этого Дидраду не доводилось видеть на человеческом лице.
   'Что же это?' - удивлялся он. - 'Неужели же любовь может сделать этакое?' - Впервые задался он этим вопросом. - 'Так изранить, так...' - Он не нашел подходящего слова.
   Очнулся он от своих раздумий только, когда раздался резкий окрик: 'Куда? Куда ты это, у, чума!' Дидрад вздрогнул и осмотрелся. Он стоял у окончания портовой пристани, там, где быки, державшие настил, глубоко уходили в приморскую полосу, покрытую галькой. Склады да и сам порт остались далеко позади - он отошел от них шагов на четыреста.
   Сперва мальчик подумал, что кричат ему, но оглянувшись в ту сторону, с которой раздался окрик, он заметил, что этот крик предназначался портовым грузчикам, которые носили тюки к кораблю, стоящему неподалеку.
   'У папы корабль больше', - ухмыльнулся про себя Дидрад, и почувствовал гордость за то, что он сын Варада.
   Спустившись по широкой лестнице на берег реки, мальчик медленно пошел было к воде, но остановился, привлеченный странным шумом. Остановившись, он стал медленно осматривать прибрежную полосу и вскоре заметил, что звуки походившие на сдавленный плач исходили из груды речного мусора, клубком вынесенного на берег.
   Дидрад огляделся вокруг, не видно ли его, и с облегчение обнаружил, что скрыт тенью, которая падала от причала. Он подлез под настил, чтобы получше укрыться от посторонних глаз, и, присев на корточки, стал прислушиваться.
   Со стороны мусорной кучи снова послышался тяжелый вздох и всхлипывания. Потом что-то пробормотали дрожащим голосом, затем наступила тишина, которую снова прорезал всхлип.
   Дидрад терпеливо ждал.
   Прошло не менее получаса прежде, чем над грудой речного наноса показалась, сначала, голова, а потом и тучное тело.
   Это был Оанрад.
   Он отошел от своего убежища на несколько шагов, остановился, постоял некоторое время недвижим и снова скрылся в мусоре.
   Дидрад продолжал наблюдать и вслушиваться.
   Из мусора доносилось бормотание, потом послышался плеск, и через пару мгновений изумленный Дидрад заметил, как тело Оанрада скрылось под водой.
   Не раздумывая ни секунды, мальчик вскочил на ноги и бросился бежать вдоль берега. От ужаса он даже забыл позвать на помощь - его глаза неотрывно смотрели на то месте, где воды реки сомкнулись над телом Оанрада.
   'Тиарад и Данана не переживут! Тиарад и Данана не переживут! О, Тирот... о, Гатирр' - стучала в мозге мысль с силой молота ударяемого о наковальню.
   Если бы Дидрад хотя бы на миг отвел глаза и осмотрелся, он заметил бы, как с противоположной от него стороны метнулась другая тень.
   Дидрад хорошо плавал. Это, пожалуй, единственное, что он делал лучше остальных братьев. Вбежав в воду и подняв сомн брызг, он нырнул и поплыл. Тут только он с удивлением заметил, что над тем местом, где Оанрад погрузился в воду, поднялась голова и с охраркиванием изрыгнула фонтан воды.
   'Ыыыы', завыла голова. В следующий момент раздался всплеск и Дидрад понял, что Оанрад поплыл на середину реки. Расстояние между ними было не более сорока шагов, когда мальчик крикнул, наконец: 'Стой, Оан!'
   - Пошел прочь, - ответил ему Оанрад. - Прочь! - И он погреб еще быстрее.
   Лишь у середины реки Дидраду удалось нагнать двоюродного брата. Он попытался схватить его за волосы, но тот увернулся и нырнул.
   У Дидрада не хватило воздуха, чтобы сделать то же самое, поэтому он нырнул позже. Когда мальчик скрылся под водой, Оанрад появился над ее поверхностью, глубоко вдохнул и снова поплыл. Дидрад увидел это только когда вынырнул.
   В конце концов, ему удалось схватить брата за волосы.
   - Кто бы ты ни был, - проговорил Оанрад, задыхаясь, - отпусти меня потому, что я не хочу жить. Хигигор, Мрани - кто-нибудь заберите меня. Я не хочу жить... не хочу-у!..
   Дидрад хотел ему ответить, что это он, но промолчал, почувствовал, как много сил потратил на погоню.
   - Бесполезно, бес... - хотел было повторить Оанрад, но речная волна накрыла его. Когда он вынырнул, то засмеялся. - Бесполезно, глупец! - прошептал он. - У нас нет сил. - Он прекратил сопротивляться. Затем раздался протяжный выдох, и Дидрад почувствовал, как тело его брата сразу отяжелело и стало опускаться на дно.
   Он попробовал тянуть, но сил его хватило только на то, чтобы поднять голову Оанрада над водой. Дидрад оглянулся назад и оценил расстояние до берега - не менее двухсот шагов. Он сглотнул. Силы покидали его.
   Тут Оанрад зарычал и рванулся еще дальше, к противоположному берегу.
   Дидрад вспомнил, как отец учил его плавать, как общаться с божествами рек, озер и прудов. К сожалению, он не мог в точности воспроизвести молитву, но что делать далее он знал.
   На голову Оанрада обрушился удар: Дидрад, опираясь на его плечо, поднялся немного над водой и ударил. Он вложил в удар всю силу и весь свой малый вес.
   Оанрад ахнул и потерял сознание.
   Держа его голову над водой, Дидрад повернулся в сторону порта и закричал. Он крикнул один раз, второй, но от истощения крики получались слабыми и не достигали ушей множества грузчиков, суетившихся в той стороне.
   Поняв, что надеяться не на кого, Дидрад медленно поплыл к берегу.
   Течением их сносило к морю. Не проплыл мальчик и пятидесяти шагов по направлению к берегу, как течение снесло их ниже порта.
   Все чувства, все думы, - само существо Дидрада сжались до размеров зернышка, и в зерне том содержалась только одна мысль - доплыть. Время замедлило свой бег, как это всегда бывает только в минуты тягот и мук, словно боги наказывают людей, ускоряя бег времени, когда человеку хорошо, и делая его уныло-медленным в пору страданий.
   Мальчик не знал, сколько времени прошло и сколько он проплыл. Посмотрев на берег, он не заметил, чтобы он приблизился хотя бы на локоть.
   В сердце Дидрада закралось отчаяние, вслед за которым пришел упадок сил. Он понял, что даже если бросит брата и поплывет сам, ему не хватит сил, чтобы доплыть. В какую-то секунду он даже отпустил волосы Оанрада, - его обуяла злость на его безрассудство, но в следующий же миг Дидрад опомнился и снова крепко сжал в своей руке шевелюру брата.
   Не оставалось ничего другого, как молиться. И Дидрад стал передумывать молитвы, - все, какие знал. Он смотрел вверх на Гатирра, и молил о спасении.
   Волны становились все больше и больше. Со стороны залива, хотя он и отстоял от города на внушительном расстоянии, налетел сильный ветер. Приходилось часто отфыркиваться потому, что вода попадала в рот, нос и глаза. Очертания берега расплывались, а перед глазами начали роем носиться черные точки.
   Дидрад понял, что больше ничем не может помочь Оанраду и отпустил его. Тонуть они должны поодиночке.
   На секунду мальчик расслабил все тело, отозвавшееся на это облегчение негой.
   - О, Лант, бог великой реки, прими меня к себе, - зашептал он, и в ту же секунду его глаза наткнулись на косу, которая выступала в реку, сужая ее почти вдвое. Она была низка и потому плохо заметна с воды, но во время отлива выдавалась над гладью достаточно высоко - почти на два локтя. То место, где находился Дидрад, позволяло ему, не предпринимая никаких усилий, спастись. Река сама выносила его на косу.
   Поняв это Дидрад обернулся в поисках брата и заметил, что тот пришел в себя после того, как несколько волн перекатились через него. Подплыв к Оанраду, он приказал ему охрипшим голосом:
   - Держись над водой. Только держись...
   Прошло еще много времени прежде, чем Дидрад ощутил под ногами студенистый прибрежный ил и вылез на косу. Туда же в полубессознательном состоянии выбрался и Оанрад. Видя, что он собирается улечься там, где вылез, Дидрад растормошил его и потянул прочь с косы на берег.
   Уже светало, когда они достигли прибрежной кручи и взобрались на нее. Поняв, что дальше его не потащат, Оанрад тут же провалился в забытье.
   Дидрад присел рядом и в отуплении смотрел на реку, которая не взяла их, и на солнце, первые лучи которого осветили тучи, шедшие где-то далеко на горизонте. Мальчик вяло улыбнулся, продолжая созерцать рассвет - до этого дня он никогда не казался ему таким прекрасным.
   - Спасибо тебе, Лант, - прошептал он.
   Убедившись, что Оанрада из-за прибрежной растительности не видно, как с воды, так и с берега, Дидрад поднялся на ноги и шатаясь, и вспугивая мириады кузнечиков, светлячков и еще каких-то букашек, слетавших и спрыгивавших с кустов, мимо которых он шел, направился в сторону порта.
   Вдалеке от него виднелись пристенные валы, а также угловые башни самих стен Тиринта.
   'Как же далеко нас отнесло!!!' - подивился мальчик про себя и сил его хватило только для того, чтобы вскинуть брови.
   Он прошел всего около полусотни шагов, как в него буквально врезалась девочка с заплаканным лицом и с мокрым до пояса платьем.
   - Где он? - закричала она в лицо Дидрада. - Где Оан?
   - Там.
   - Где? Укажи.
   - Где коса.
   Не сказав больше ни слова, она сломя голову бросилась туда.
   - Кто ты? - спросил ее Дидрад, но его вопрос был так вял, что он сам еле услышал его.
  Дидрад устало опустился на землю, поняв, что сейчас не сможет дойти до дома. Под ним, потревоженная шумом, пискнула и бросилась прочь какая-то зверушка. Он лег прямо на землю и положил голову на кулак.
   - Никогда не буду любить, - пообещал он сам себе и провалился в тяжелый сон.
  
  ***
  
   - Я решил женить Оана, - сказал Тиарад и торжественно улыбнулся, глядя на сына. - Свадьбу назначаю на девятый день игр во имя великой Мороны. - Дядька вздохнул и во вздохе его перемешались и печаль и радость.
   Дидрад, стоявший у стены комнаты, в которую их набилось восемь человек - вся семья да гатиррисинт-священник Моатиррисинт, исподлобья взглянул на Оанрада. Двоюродный брат стоял, смущенно улыбаясь, но глаза его были грустны.
   С недавних пор Оанрад очень изменился: стал замкнутым, нервным, постоянно грубил, за что и получал от отца оплеухи. В глазах его, в самых дальних и труднодоступных их уголках, затаилось известное только Дидраду страдание. За неполных две большие луны он превратился из подвижного и деятельного мальчика в меланхолика, полюбившего долгие часы проводить наедине. Это благоприятным образом сказывалось только на одной стороне его жизни - на торговле, которая пошла у него бойче, потому что он среди последних покидал свой торговый ряд, возвращаясь домой затемно.
   - Поздравляю тебя, Оан, - сказал ему Варад, улыбаясь. - По-моему Лихола достойная девушка. Тиарад, а когда мы ее увидим? - обратился он уже к брату.
   - Я встречусь с ее отцом завтра, когда Тирот скроется за Воротами Конца, чтобы обсудить их союз без спешки и основательно, - ответил Тиарад. - Молодчина! - воскликнул он, улыбаясь. - Ее отец, Ширмак, не беден. Этим союзом ты не будешь обижен. - Он помолчал и добавил, словно бы в оправдание себе. - У них семь торговых лавок. Есть даже одна в Черном городе - торгуют материей и готовым платьем. Ширмак состоит и в гильдии игольщиков - там годовой взнос равен двум гасирам! Поэтому...
   Далее Дидрад не слушал потому, что перевел взгляд на тетку Данану и увидел ее бледное лицо и болезненный блеск в глазах. Она неотрывно смотрела на сына. Грудь ее высоко вздымалась, свидетельствуя о том, что внутри женщины шла борьба. Пальцами она бесцельно перебирала складки своего платья - снизу вверх и обратно.
   - Жаль я не смогу присутствовать, - вздохнул Варад. - Мы завтра рано поутру уходим. - Отец запнулся, услышав тягостный вздох-стон жены.
   Дидрад и другие дети разом посмотрели на Малану, которая сидела у выхода из комнаты, готовая по приказу что-нибудь принести или унести. Она переводила взгляд с мужа на священные круги - полку, занимавшую противоположную к выходу из комнаты стену, на которой расположились статуэтки Великих Богов, а также божков поменьше, вплоть до хранителя этой комнаты.
   - Ничего, я тебе все в подробностях перескажу, - успокоил брата Тиарад. Он сиял от счастья, как всегда бывало с ним, когда речь шла об увеличении его состояния. - Оан у меня просто молодец! Молодец, сын! А я же грешным делом уже обдумывал, как ему мысль о женитьбе высказать. Чтобы, значит, он самостоятельным становился. Перестал от меня зависеть. - Тиарад вдохнул поглубже. - Мужчина, как заколосится его верхняя губа и подбородок и разные другие места на теле (он усмехнулся) должен думать о себе: кто он под этими небесами, какое место боги ему уготовили. Раньше задумаешься, раньше тебе воздастся. - Он многозначительно поднял палец, помолчал, а потом умиленно сощурился. - У Ширмака только девки - пять девок. У него товара на нас всех хватит (он снова хохотнул). А, Варад?
   - Да, это хорошо, - согласился отец.
   - Я вот, что думаю, - вдруг посерьезнел Тиарад, - мне с Ширмаком нужно сразу обговорить, какую часть своего состояния он отдаст Оану в качестве приданного. - Он задумался. - Или подождать... перенести на... - Тиарад умолк. Морщины взбороздили его лоб.
   - Думаю, подождать стоит, - высказал свое мнение Варад.
   - И я так... и я так же, Вар, думаю, - встрепенулся дядька. От волнения он поднялся и стал ходить по овомаду, который под его ногами жалобно скрипел. - Я вот, что думаю. А что если не заговаривать о деньгах. Вообще не требовать приданного. - Он остановился и замер. Домочадцы неотрывно смотрели на него и только Данана смотрела куда-то мимо, в пустоту. - Что... если я... если я ему скажу, Ширмак, не надо делить наше общее состояние на твое и мое, давай объединимся. У меня есть товар для твоей лавки в Черном городе. Я могу привозить тебе товары для нее, а ты будешь продавать. Всем хорошо, и тебе, и мне...
   Наступила продолжительная пауза: присутствовавшие ждали продолжения монолога хозяина, а тот, высказав свое намерение, ждал мнения Варада и Моатиррисинта.
   - Ну, чего же вы молчите, Вар, синт Моат! - не выдержал тишины Тиарад.
   - Мудро, - только и ответил Варад.
   - Твои знания от богов, - высказал свое никем не понятое мнение священник Моатиррисинт.
   - Так и сделаю, - решил дядька. Он продолжил мерно отмерять комнату шагами, окончательно позабыв, что по традиции должен приказать жене приготовить даров каждому из главных божеств, а также богам, отвечающим за брак, плодовитость и благополучие молодой семьи. Помимо этого, необходимо было воздать и тем божествам, которые стояли на священных кругах в комнате, где все собрались.
   Священник беспокойно ерзал на валиках-подушках, всем своим видом говоря, что у него еще множество дел. Он недовольно смотрел на Тиарада (которому этот взгляд был, впрочем, все равно) и на женщин, которые словно поникли от смущения за своего мужа и деверя. Малана держала в правой руке пучки трав, которые необходимо было раскурить перед божествами-хранителями комнаты, а в левой руке были зажаты несколько отрезов дорогой материи, которые предназначались для гатиррисинта.
   - У-уэ-эх! - неожиданно воскликнул Тиарад, и погрозил рукой тому месту, где стена помещения сходилась с потолком. - Молодец, Оан! Так и сделаю! И скажу, чтоб оставил...
   Домочадцы и священник переглянулись.
   Наступила очередная пауза.
   - Просить богов о заступничестве для молодой семьи на время игр в честь великой Мороны? - спросил священник, терпение которого по-видимому истощилось.
   - Да, - ответил дядька. - Да! - И рассмеялся.
   - А ты ее хотя бы любишь? - неожиданно для всех спросила сына Данана.
   Тиарад в изумлении посмотрел на жену.
   - Конечно любит, а то, что же... нет, что ли?! - обратился он к Оанраду. - Не любишь? - Это было произнесено таким тоном, что всем стало понятно, каков будет ответ несчастного мальчика.
   - Люблю, - еле слышно выговорил он, и на долю секунды зажмурил глаза. Лицо его исказила такая гримаса, словно он попробовал что-то очень кислое.
   - И я вижу, что любит, - улыбнулся Тиарад и грозно взглянул на Данану, которая хотела еще что-то спросить, но наткнувшись на немую угрозу мужа, осеклась и промолчала. - Любит! И это... - Дядька подошел к углу комнаты, где стоял толстобокий кувшин с питьевой водой. Он снял с его крышки божка, охранявшего воду, напился, громко глотая и продолжил. - Синт, прими от нас эти отрезы, - он указал на материю в руках Маланы, - и передай ее от нас великим богам. Да будут они милостивы и справедливы к нам. - Он снова отпил воду - сказывалось волнение.
   - Не обижайте богов вашего дома, уважаемый Тиарад, - напомнил ему священник, глазами указывая на полку.
   - Ох, да! - воскликнул тот. - Данана, почему ты сидишь?! - накинулся он на жену.
   Женщина покорно встала и подошла к священным кругам.
   - Хранителю воды ставить? - спросила она и ее голос на последнем слове сорвался. Она намеренно встала так, чтобы мужчины не видели ее лица. Они не видели, но видели дети и Малана. Из глаз Дананы градом текли слезы. Дрожащей рукой она поджигала пучки трав и аккуратно выкладывала их на миниатюрных чашечках из белой глины, которые стояли перед каждым из божков.
   - Ставь, - бросил ей муж и продолжал разговор с братом о выгоде женитьбы Оанрада.
   Из окна лился неясный свет. Дело шло к зиме, которая в этих краях всегда наступала неожиданно. Еще вчера могло быть тепло, светило ласковое осеннее солнце, которое не жгло, а обогревало, по небу бежали, сбившись в кучки белые курчавые облака, - природа отдыхала после лета, подставляя свои листья и стебли живительному теплу. А поутру могла начаться гроза, переходящая в снежную метель, где превращение капли дождя в снежинку занимало мгновение.
  
  ***
  
  Поздней ночью того же дня провожали отца. Он приказал никому с ним не ходить в порт и ушел во мглу.
   На душе у Дидрада было погано. Без отца дом ему казался пустыней, в которой обитали призраки во главе с главным злым демоном - Тиарадом. Последний подтвердил свой статус тем, что устроил нагоняй Данане, припомнив ей слова про любовь неосторожно брошенные при священнике.
  Комок в горле мальчика становился тяжелее. Он не знал, чего хотел, но в глубине его души что-то непонятное ему жутко свербило и скреблось. Сам не зная, зачем, он поднялся на второй этаж и прошел к вещам, которые были выложены из их повозки. Порывшись в них, он вытащил деревянный меч и плетеный щит, постоял и снова принялся рыться, и рылся до тех пор, пока не извлек последнюю свою игрушку - вырезанного из дерева лучника. Лучник был закутан в отрезок тряпки, служивший ему плащем. Дидрад долго стоял и смотрел на игрушки: он оглаживал меч и плащ лучника, аккуратно переставлял щит с места на место. А потом, вдруг, открыл окно и вышвырнул все это прочь.
  Едва он это сделал, как лицо его исказила гримаса боли и ужаса, а по щекам потекли слезы. Что-то большое ушло из его жизни - что-то казавшееся вечным.
   Рано утром пошел сильный дождь вскоре перешедший в снег. Огромные хлопья с тяжестью дождевых капель летели на землю и разбивались о нее вдребезги. Если вслушаться, то можно было услышать их хлипкие удары о притоптанную почву дворика.
   Мать ушла затемно помолиться о благополучии Варада и не возвратилась к тому моменту, когда Дидрад с братьями, закутавшись в добротные шерстяные накидки, которые им загодя купил отец, вышли на улицу.
   Гуськом, втянув голову в плечи и любуясь облачками пара, который выходил из их ртов, они направились к хранителям своих товаров.
   - Ого-го! - услышал Дидрад присвист старшего брата. - Оан идет.
  Оанрад брел по улице, держась за стену. Его шатало.
  Братья обступили Оанрада и попросили его рассказать, куда его забирали отец и дядька, почему они вернулись без него и что такого тайного он узнал, чего не знал до вступления брака.
   - Ну, рассказывай же! - потребовал Заград. - Рассказывай!
   Оанрад не проронил ни слова. Он лишь поморщился так, как обычно морщатся люди, которые на хотят припоминать что-то омерзительное. Затем он растолкал братьев и продолжил путь.
   В недоумении они стояли и смотрели ему вслед. Хлопья снега покрывали его голову белым одеялом, падали ему за шиворот, но он словно и не замечал этого и понуро брел сквозь снежную пелену.
   - Как-то странно, - нарушил молчание Накрад. Он и сам не знал, что одна эта фраза будет еще долго преследовать их.
   Как-то странно ушла старуха Омейя. Она не хворала, не было заметно даже, что с ней что-то не так. Омейя была все так же приветлива с Дидрадом, восполняя ему недостаток материнской любви, путь к которой мальчику преградила сама жизнь. Он подолгу говорил с ней, расспрашивал обо всем на свете. И вот однажды она просто не появилась на своем прежнем месте. Два дня спустя, Дидраду принесли ее поделки из дерева и попросили бесплатно их распродать. Он согласился. Продавались они плохо, поэтому мальчик из сострадания к обездвиженной дочери Омейи отдавал ей почти всю свою личную прибыль, выдавая ее за доход от продажи деревянных безделушек.
   Странно исчезла с базара Шкандира. Лишь к весне стало известно, что она слегла с неизвестным недугом, отягчившим беременность, который превратил ее внутренности в кровавое месиво, периодически выливавшееся из нее. Умирала она так же, как и жила, крича и понося всех и вся. Ее место занял сын - Колтедир. Несмотря на похвалы матери, он оказался не очень умелым продавцом, часто покидал торговую лавку и стремглав мчался куда-то, и мог не возвращаться до конца торгового дня. Дидрад и ему помогал, продавая товар как из своей, так и из его лавки. В конце концов, к нему пришел муж Шкандиры, хлипенький мужичонка с опухшим лицом, такой, каких почему-то всегда выбирают себе в спутники жизни сильные женщины. Было видно, что он денно и нощно поклоняется Тохону, богу еды и пития, при этом больше склоняясь к его левой руке, той, которая держит бочку с вином. Муж Шкандиры, имени которого Дидрад даже не запомнил, поплакался ему на свою горькую судьбу и договорился с ним о том, что мальчик будет продавать и их товар - специи. Мужчина, отирая слезы на глазах, посетовал, что всем делом занималась жена, и он даже не знает поставщиков специй и где их брать. В общем, как истинный приживала он постарался побольше забот передать Дидраду и поменьше оставить себе. В отношении денег он повел себя с точностью до наоборот. Несмотря на это, мальчик согласился на все его условия, быстро разузнав у торгового люда, где Шкандира, что брала. Получив в свое распоряжение две торговые лавки, он увеличил ассортимент продукции за счет связей с будущей женой Оанрада - Лихолой, добавив в нее несколько не очень дорогих отрезов ткани, нитки, иглы и ремни.
   Но наиболее странным было ощущение, которое долгие зимние месяцы не покидало Дидрада. Изнутри его словно что-то ковыряло, не давая ни на миг расслабиться. Он томился этим ожиданием неизвестного, гадая, будет ли оно плохим или хорошим, а потом так устал от этого, что ему стало все равно, а в душе он даже желал наступления непременно плохого, лишь бы прошло тягостное ожидание.
  Развязка не заставила себя долго ждать: Оанрад сбежал из дома, бросив на суд людской молвы и невесту и свою семью. От его поступка Данана слегла с горячкой. Тиарад, узнав о побеге, ничего не сказал. Он развернулся и вышел из дома. Его принесли утром вдупель пьяного и с раной от ножа в боку. Одну большую луну он метался в постели, кляня сына, жену и всех на свете и отошел в мир иной к середине зимы.
   Это время для Дидрада прошло как в кошмарном сне. Он просыпался, ел и уходил на базар, сидел там, продавал товар, возвращался домой, ел и ложился спать, - и все это словно в полузабытьи.
   Ему было тяжело смотреть, как умирал Тиарад, как в соседней комнате медленно угасала Данана, ему было невыносимо видеть серо-бурые волны реки потому, что где-то там, среди таких же волн, шел на корабле его отец. Мальчик дрожал, сдерживая вой, когда слышал по ночам как мать тихо плакала.
  За стенами дома завывал ветер, бросая о нее морозную снежную крошку.
  Дидрад задыхался. Ему казалось, что он никогда не избавится от запаха дыма в носу, который заполнял весь дом, исходя от многочисленных целебных трав, тлевших по углам комнат; он задыхался от душевного беспокойства, которое отчего-то не проходило даже после стольких бед, обрушившихся на их семью за столь короткое время; задыхался от того мирка, в который его без злого умысла привез отец, отлучив от бескрайних просторов Великих Зэлтских лесов, и он мог часами бродить промеж деревьев, слушая пение птиц и шорохи зверья; где ему не приходилось врать покупателям, подсовывать им не те специи, которые они просили по той простой причине, что этот сорт специй продавался плохо, а поставщики требовали не прерывать закупки под угрозой не дать вообще ничего.
   Со смертью Тиарада семья оказалась почти без денег и детям пришлось позабыть все свои прихоти, отдавая все до последнего стринта Малане.
   Всякий раз, когда выдавалась свободная минута, кто-то из братьев бегал к реке и высматривал в порту ставшие знакомыми очертания корабля отца.
   Пошел уже четвертый месяц, как он не возвращался.
  
  Дырганз
  
   Черная комната. Огромная и черная, черная настолько, что и не увидишь никогда вживую подобную черноту. Тишина. Оглушительная тишь. Ни звука.
   Дидрад не видел, что комната большая, и что это вообще комната - он просто знал, что находится в комнате и она огромна. Оглядывать ее было бесполезно - тьма была непроницаема. Он стоял посреди комнаты. Почему посреди, он точно не знал, но со всех сторон он чувствовал неясное давление - словно пространство давило на него. Вдруг послышались голоса: он ясно различил голос отца и матери, потом его слух вычленил голоса братьев. Они явились перед его взором. Их образы прошли перед ним чернее черного, - так, что он различил их контуры в темноте.
   'Надо вырваться отсюда! Надо бежать!' - подумалось ему и тут же сделалось нехорошо. Он снова попытался повторить слова про побег, но никак не мог их выговорить - вместо слов слышалось бормотание. Они словно застревали где-то глубоко в горле, вырываясь наружу только лишь в виде хрипа, а ему непременно надо было их произнести вслух. Почему? Он и сам не знал.
   Дидрад попытался уйти, хотя заведомо знал, что не продвинется ни на шаг. Он почувствовал, как комната начала вращаться вокруг него, создавая такое странное ощущение в голове, словно по ней водили мягким пером.
   Неожиданно, пространство вокруг стало сужаться. Дидрад не видел, но почувствовал это. По телу пробежала дрожь. Все стало кружиться в каком-то бешенном хороводе. И вроде не видно было, что все кружится, но кружение каким-то образом ощущалось им...
   Мальчик открыл глаза, резко выдохнул и на этом выдохе захлебнулся и закашлялся. Кашель долго бил его тело. Много позже, измученный им, он долгое время лежал, ничего не понимая и глядя в потолок, штукатурка на котором в некоторых местах отвалилась, обнажая уродливые ребра-остовы из тростника.
   В комнате было прохладно.
   Юноша сглотнул пересохшим горлом, облизнул иссохшие губы, поднял голову и оглядел себя. Он лежал на овомаде, раскинув ноги. Руки его были прижаты к бокам. Пальцами он вцепился в тонкую старую свалявшуюся перину. Две подушки из пяти, которыми он обложил себя перед сном, лежали на полу.
   Дидрад глубоко вдохнул и медленно выдохнул. 'Боги, опять этот сон!' - подумал он и зажмурился. 'Опять страшный и непонятный сон!' Юноша сел на овомаде и, опустив ноги на пол, с удовольствием упер ступни в прохладный деревянный настил.
   Окно направо от его ложа было открыто настежь и в него завевал прохладный ветерок, приносивший с собой далекие звуки портовой суеты, а более всего, щебетание всевозможных птах, роем носившихся в ранний час над сонными кварталами пристенных валов Тиринта.
   Дидрад устало почесался, поднялся на ноги и пошел к противоположному от себя углу комнаты, в котором стоял кувшин со свежей водой. То, что вода свежая, юноша определил по тому, что у дна кувшина расплылись несколько небольших лужиц - верным признак того, что мать рано утром заходила к нему в комнату и сменила кувшины.
   Напившись, он подошел к окну и взглянул на свой квартал.
   'Сошло уже четыре снега, как мы переехали сюда', - Дидрад потянулся и зевнул. Он всегда усмехался мыслям, которые лезли в голову спозаранку. Зачем он отмеряет счетом то время, которое находится здесь - этого юноша и сам не знал. 'Четыре зимы и семь больших лун', - несмотря на внутреннюю критику, подсчитал он - просто так, назло внутреннему запрету.
   - Дид! Ты когда пойдешь? - закричали ему с соседней крыши.
   Дидрад обернулся на крик и увидел Тикстата. Голова последнего виднелась на крыше дома через улицу. Она была неопрятной, с всклокоченной шевелюрой и помятым лицом.
   - Я только проснулся, выйду как начнут горхеты выпускать, - ответил юноша. Он посмотрел на небо. Первые робкие лучи солнца только-только проникали сквозь легкую утреннюю дымку, золотя ее и разгоняя темные тона ночи. Пахло жарившейся рыбой. До того момента, как порт позволит кораблям выходить на реку оставалось еще много времени.
   - Ага, - понял его Тикстат. - Я тоже...
   Разрешение кораблям входить в порт и выходить из него после ночи давалось с помощью мощного рева труб. Этот рев воспринимался портовым людом и как сигнал к началу рабочего дня.
   Открыв дверцу, Дидрад вышел на крышу, поежился, но не скривил лицо.
   Стоял один из тех редких дней ранней осени, когда днем еще нещадно палило солнце, но ночью и ранним утром начинавшаяся смена времен года уже брала свое, вдыхая вместе с прохладой и свежестью силы в тела людей.
   Дидрад обернулся и посмотрел на свое убежище - это была надстройка, которую несколько лет назад смастерил Оанрад. Юноша в который раз подумал, что не зря потратил силы и средства на то, чтобы доделать ее. Теперь ему не приходится спать в духоте дома, исходя потом и чешась от укусов комаров.
   Спустившись вниз, он заметил, что все его домочадцы пребывают в невообразимом возбуждении. Точнее, вся женская половина семьи пребывает в состоянии крайнего смущения.
   - Не ходи туда, они только и кричат, и топают ногами, - остановил его голос младшего брата. Тот сидел в боковой комнате, отведенной ему после исчезновения Оанрада и угрюмо смотрел перед собой. По его раскрасневшемуся носу, левому уху и глазам Дидрад понял, что Заграду уже попало.
   - Ты бы сам не лез, - сказал ему Дидрад и стал спускаться на первый этаж.
   Не успел Дидрад проделать и половины пути вниз, как лестничный проем загородило дородное женское тело. Это была Малана.
   За прошедшие несколько лет, городская жизнь довольно сильно изменила не только внешность матери, но и ее нрав, прибавив по несколько плюсов и минусов и к первой, и ко второму.
  Малана сильно пополнела. Это, правда, не слишком испортило ее лицо, которое стало миловиднее за счет того, что полнота сгладила широкие скулы. Наиболее 'опасной' чертой характера, которой ее наделила городская жизнь стала ее самостоятельность, которая сразу же проявилась в сварливости, росшей день ото дня. Раскрепощению женщины способствовало и то, что Варад, в силу своей профессии морского торговца, вынужден был по полгода не бывать дома. Его отсутствие и оказало тлетворное влияние на в общем-то покладистый, до того, характер матери Дидрада.
   - Сегодня ешь во дворе, понял? - без церемоний заявила мать.
   - Да...
   - И никаких вопросов больше. - Она убрала руки с боков и направилась было прочь, но остановилась и снова спросила:
   - Про деньги забыл?
   - Сейчас, - с готовностью кивнул Дидрад и бросился на второй этаж. Спустя несколько минут он вернулся и протянул матери три серебряные палочки.
   - Хорошо, - сказала та, забирая их у него и кладя себе в передний карман. - Иди, ешь во дворе. Лихола приготовила.
   Дидрад спустился на первый этаж и, стараясь не глядеть в сторону гостиной, прошел во двор. Там уже стояли патиол и олен, на которых были расставлены еда и питье. За первым сидел Накрад и ел большой кусок рыбы, упершись глазами в столешницу перед собой.
   Юноша пожелал брату милости богов и присел рядом, ожидая пока тот пригласит его за стол. Ожидание затянулось.
   - Я есть хочу, - напомнил о себе Дидрад, видя, что старший брат погружен в размышления.
   - Есть? - словно удивился тот, очнувшись и медленно переводя на него глаза. Брови его разошлись от переносицы и полезли вверх.
   Дидрад испытующе смотрел на него. В глазах брата вот уже много лун он читал только одно - тоску. С тех пор, как по вине Оанрада, бежавшего из-под венца, он, как старший молодой мужчина в семье взял на себя ответственность и женился на Лихоле, в глазах да и во всем облике Накрада читалась только тоска, всепоглощающая мучительная тоска, съедавшая его день за днем. Домочадцы предпочитали не замечать этого, хоть каждый подспудно и пытался помогать несчастному.
   Вот и теперь, Накрад смотрел мрачно перед собой. Но глаза его словно и не видели ничего, будто смотрели в пустоту. Он безвольно сжимал в руке мясо и поднося его ко рту, откусывал маленькие кусочки. Жевал он также как и смотрел - вяло и безвольно.
   - Дид, не сиди там. Ешь, пей! - Голос отца отвлек юношу от созерцания брата. - Хватит уже соблюдать традиции. Мы не в Раде...
  Юноша вздрогнул и начал быстро накладывать себе еду - разрешение от старшего мужчины семьи было получено.
   - Нельзя рвать с традициями, - неожиданно тихо проговорил Накрад. Он медленно повел глазами по сторонам и наконец сфокусировался на брате. - Нельзя, - сказал он с придыханием и замотал головой. - Нет... - И снова уставился себе под нос.
   Дидрад в глубине души всегда насмехался над непонятным ему стремлением брата соблюсти традиции и обряды, но в этот момент, глядя в его лицо, в лицо человека не выражающее ничего, кроме безграничной какой-то мертвой печали, он, неожиданно, согласился с ним.
   - О, Тохона... - начал молиться Дидрад. Глаза Накрада при этих словах оживились на миг, но после снова потухли, и лицо его приняло прежнее выражение.
   Покончив с молитвой, юноша взял большой кусок рыбы и с удовольствием впился в него зубами...
   Как несуразно все получилось, думалось ему. Как нелепо и даже смешно. Как неожиданно и... и страшно, буднично страшно.
   После смерти дядьки положение их семьи стало невыносимым. Оказалось, что Тиарад не оставил им никакого состояния, если не считать за таковое невероятное количество долгов, которые были порой так запутаны, что кредиторы по ним и сами не знали, с кого требовать причитающуюся им сумму. На долги накладывалась острая нехватка денег на то, чтобы уплачивать взносы за дом, который, как оказалось был не до конца выкуплен, а также необходимость нести серьезные траты на лечение Дананы - при этом, большая часть денег уходила на покупку подношений всевозможным богам Священных Кругов.
   Вся эта тяжкая ноша вмиг обрушилась на тринадцатилетнего Накрада.
   Узнав о смерти Тиарада к дому сбежались десятка полтора кредиторов. Тут же явился и собственник дома с требованием предоплаты. Они кричали на Накрада, требовали от него денег и довели мальчика до того, что он сбежал от них куда-то в сторону порта и не появлялся дома до глубокой ночи.
   Когда он, наконец, оказался дома, то долго плакал, не стесняясь братьев и матери. Семейство легло спать только под утро, находясь в подавленном состоянии, которое только ухудшали тягостные стоны больной Дананы, долетавшие со второго этажа.
   Никто не знал, чем бы это кончилось, если бы не Дапаг, явившийся к семейству рано утром и предложивший себя в качестве представителя Тиарада. Он быстро успокоил кредиторов, которые подобно стервятникам стали слетаться к хлюпенькой калиточке дома Тиарада едва утро тусклым светом солнца стало освещать небосклон.
   Было принято решение продать все, чем владел Тиарад: четыре торговые палатки и небольшую площадку на складе, где оставалось около дюжины мешков с пшеном, которые покойный хотел, видимо, перепродать.
   Дапаг, однако, не торопился удовлетворять кредиторов. Он объяснил это тем, что 'раздав деньги этим ненасытным алчным сволочам, вы сами пойдете по миру, а они вас еще будут и поносить на всех углах'. То, что он предложил было на первый взгляд непонятной дикостью. 'Я куплю у вас дом и все ваши лавки', - сказал он. - 'И плату внесу за вас!' Удивлению семейства не было предела, но в ответ на вопрос, откуда он возьмет столько денег, Дапаг ответил, что у него их нет и никогда не будет 'по причине любви к работе, а не воровству'.
   Уже через две луны были сделаны все необходимые действия и семейство, не взяв с собой ничего, кроме денег, перебралось в жалкую лачугу на окраине квартала, настолько утопавшую к грязи, что братьям даже пришлось смастерить что-то вроде сапог, чтобы не пачкать ноги и платье.
   Там они прожили почти полгода, влача жалкое существование, потому что все деньги уходили на уплату аренды за лачугу, лечение Дананы и выплаты долгов Тиарада.
   Резкая перемена в жизни семьи произошла поздней осенью, когда в комнату, где они жили, постучали. На пороге стоял человек в плаще, накинутом на полуголое тело, что выдавало в нем моряка. Он сообщил Малане, которая в этот час была дома, что он пришел к ней от Дырганза и хочет передать его слова. Обнаружив, что дома нет никого из мужчин, он ничего не сказал и ушел.
   Накрад, который тем же вечером пошел к купцу, вернулся домой с окаменевшим лицом. На мольбы матери рассказать, в чем дело, он улыбнулся и ответил, что про отца он ничего не узнал, но Дырганз потребовал у него выплатить долги отца. На эту новость Малана только фыркнула и сказала пару слов, которые раньше никогда не говорила при детях.
   Накрад же с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. В конце концов, он приказал братьям собраться у малого порта для разговора.
   В разговоре он сообщил им, что судно их отца потерпело кораблекрушение, и что Варад находится на невольничьем рынке в Межкочевьи и что за него назначен выкуп.
   Узнав это, братья поклялись собрать деньги для выкупа.
   Дело осложнялась тем, что на начало лета была назначена свадьба Накрада и Лихолы. Дидрад знал, что его старший брат продолжает тайно встречаться со своей прежней любовью - Илиньей, и тратит деньги на нее. Деньги, которых им так не хватало для разрешения всех проблем, обрушившихся на семейство подобно бурану.
   Еще не взошла большая луна, как все тот же матрос снова объявился на пороге их лачуги. Он принес весть о том, что Дырганз выкупил Варада из рабства и готов вернуть его домой.
   Эта новость необычайно обрадовала всех домочадцев, и только Дапаг покачал головой и на его лице радость смешалась с печалью. Дидрад не мог понять, почему Дапаг печалиться о возвращении Варада и даже согрешил, подумав на то, что Дапагу не хочется возвращать их дом, но время все расставило на свои места.
   Отец вернулся домой в седьмую большую луну, но возвращение это Дырганз обставил столькими условиями, что Дидраду сразу стала понятна давнишняя печаль Дапага. Из тех условий следовало, что Варад будет работать на купца всю оставшуюся жизнь.
   Впрочем, радость, которая обуяла мать, увидевшую Варада входящим в дом, смела прочь все иные горести и заботы, и в семействе на короткое время воцарилось то счастье, какое бывает только в такие моменты.
   Как и обещал, Дапаг вернул все, что 'купил' - две торговые палатки и дом. 'Свадебный подарок тебе, Нак', - прокомментировал он свои действия, похлопывая Накрада по плечу.
   К сожалению, свадьбу снова пришлось отложить, потому что с разрешением большинства проблем и возвращением отца, Накрад, как сказал Варад 'опустил плечи и выдохнул' - расслабился и, как это часто бывает, серьезно заболел.
   Две большие луны его бил озноб, испепелял жар, изводил бред. Он метался на постели, кричал, звал Илинью, плакал и выл. Лишь изредка мальчик забывался на короткий срок, чтобы потом снова очнуться и начать кричать, звать и плакать.
   Между тем, в жизни Дидрада произошло странное по своей непонятности событие. Однажды отец пришел домой и приказал ему собираться. Он вывел его из дома в ночь, и они долго шли по узким улочкам квартала, пока не подошли к стенам Тиринта. Как это ни странно, но в такой поздний час их пропустили и Дидрад впервые очутился в самом Городе.
   Его поразила широта его улиц, величественные дворцы (за которые он посчитал вполне обычные дома горожан из касты воинов), прекрасные миниатюрные скверики, мимо которых они с отцом проходили. Неизгладимое впечатление на него произвел и дом, к которому они подошли: массивное строение с таким неимоверным количеством фасадной лепнины, что у мальчика глаза разбегались, когда он пытался охватить взором великолепно выполненные изображения богов, людей и животных, бывших персонажами историй, о которых рассказывал каждый локоть стен здания, подсвеченных факелами.
  Внутреннее убранство дома произвело на мальчика не меньшее впечатление. Раскрыв рот он смотрел на фрески и мозаику, на которых были изображены неведомые ему пейзажи; разглядывал ковры и гобелены, вытканные и расписанные так искусно, что ему чудилось, еще миг и вся живность, изображенная на них, сойдет в комнату - потекут вытканные реки, зашумят леса из неведомых ему деревьев, запоют чудные птицы и звери заревут, замычат... Он стоял восхищенный всем этим великолепием, которого ни разу не видели его глаза и невольно проникался благоговением перед творениями рук человеческих.
   - Повернись, - приказал ему отец, одернув за платье.
   Дидрад нехотя повернулся и оказался нос к носу с человеком словно кошка бесшумно прокравшимся в комнату.
   Это был небольшого роста широкоплечий коренастый мужчина с сильными руками, которые выглядывали из-под нарукавников платья, небрежно наброшенного на голое тело. Грудь его была безволоса и хилилась вниз, отягченная животом. Лицо было почти полностью скрыто под тяжелой кожаной шапкой, отороченной мехом. Заметив ее на голове мужчины, Дидрад невольно поморщился - ему стало жарко.
   Заметив это, мужчина усмехнулся, растянув свои тонкие бесцветные губы, слегка обнажив редкий ряд полусгнивших зубов.
   - Ты привел его, - проговорил он спокойным тихим голосом. Дидрад даже невольно подался вперед, чтобы слышать слова говорившего. Сердце мальчика сначала сжалось в комок, а после бешено заколотилось.
   - Да, тир, как ты и велел, - проговорил Варад и склонил голову.
  - Прелестно, - промолвил человек. Он подошел к Дидраду вплотную и улыбнулся: - Ты знаешь, кто я? - Улыбка шла его лицу также, как пошла бы морде гиены или крысы.
   Дидрад настороженно смотрел на него, внутренне ощущая и трепет, и отвращение.
   - Нет..
   - Ты не сказал ему? - удивился тот.
   - Я думал, знает он, - растерялся отец.
   - Ты - Дыр из рода Ганзов. Купец желтой купеческой гильдии Черного города, - сказал Дидрад.
   - А-а, догадался! Хм... находчивый мальчик. - И обращаясь к Вараду, приказал: - Научи его добавлять 'тир' к каждой фразе и из него выйдет толк.
   - Я заметил, что ты с... интересом смотрел на все это, - снова поворотился к Дидраду купец, обводя руками комнату. - Что тебе здесь понравилось?
   Дидрад вопросительно посмотрел на отца. Тот кивнул: отвечай.
  - Вышивка и стены. Хорошая ткань и работа...
  - Тир, - шепнул ему отец.
  - ... тир, - закончил мальчик.
   Дырганз долго не отворачивал от него головы, видимо, всматриваясь в лицо, потом усмехнулся и почему-то повел губами в сторону.
   - Мне нравится, что ты немногословен. Это хорошее качество для мужа, - сказал он. Купец повернул голову к Вараду. - Я слышал, что твой Дидрад умело торгует на рынке всякой всячины в малом порту. Мне сказали, что у него даже две лавки.
   - Да, мой тир, - заулыбался раболепно отец. - Одна - его, другую ему сдали внаем.
   - Значит, твоему сыну доверяют лавку?
   - Да, господарь.
   - Но ни читать, ни писать он не умеет?
   - Э-э... - пробормотал Варад, оглядываясь на сына. Тот покачал головой.
   - Немногие умеют... очень немногие, - проговорил Дырганз по слогам. Голова купца откинулась назад и Дидрад впервые заметил блеск его раскосых глаз. Дырганз тут же опустил голову и отошел в сторону.
   - Вар, - начал он, постояв подле небольшого искусно вырезанного столика, покоящегося на единственной тонкой ножке, которая с тому же была так изогнута, что было странно видеть, как столик может стоять при таком изгибе, - я хочу, чтобы твой сын продавал в моей лавке. - Он помолчал, ожидая, видимо, ответной реакции. - Я слишком много заплатил за тебя. И вряд ли ты сможешь расплатиться со мной в одиночку. Пусть тебе помогут сыновья. Я не требую, чтобы они тратили все свое время на работу в моих лавках, но пусть будут там не менее пяти раз в половину большой луны. Потеря твоего корабля дорого мне обошлась. Я вынужден был по новому договариваться со своими торговцами. К тому же, ущерб от кораблекрушение придется возмещать тоже мне.
   Было заметно, что купец злится. И хотя он не смотрел в их сторону, Дидрад по его голосу чувствовал, что злиться он сильно - словно то кораблекрушение было делом рук Варада.
   - Это все, что я намерен тебе сказать, Вар. Согласен ли ты?
   - Да, тир, - сказал Варад, поникнув головой.
   - Завтра же пришли мне своих сыновей. Им укажут места.
   - Но, тир, я думал, что один сын будет работать на тебя, - возразил Варад. Он не заметил, как от волнения вцепился в полы своего платья и сильно сжал кулаки.
   - Один сын тебя не выкупит, - бросил резко Дырганз и усмехнулся. - Все они с трудом это сделают... может быть. Но попробовать ведь стоит. - Купец в который раз с насмешкой поглядел на них.
   - Сколько ты заплатил за моего отца?
   Этот вопрос заставил Дырганза вздрогнуть. Он повернул голову и посмотрел на Дидрада. Его глаза натолкнулись на твердый взгляд мальчика.
   - Поймешь ли, коли скажу? - вопросом на вопрос ответил купец.
   - Я полностью освоил счет, - медленно проговорил Дидрад. Его губы сжались плотнее, а глаза пристальнее вперились в мужчину.
   Они стояли некоторое время, борясь взглядами: познавший цинизм жизни молодой человек и купец, знающий о жизни все.
   Варад, заметив их взгляды, ударил рукой сына по спине и тот невольно отвел взгляд первым.
   Когда он снова посмотрел на купца, нижняя часть лица последнего выражала бешенство: ноздри раздувались, губы были сжаты так, что побелели, а кончик подбородка заметно подрагивал.
   - И какой же счет ты освоил? - прохрипел купец, но потом вдруг резко сменил тон и спросил мягче. - Какой же счет ты освоил?
   - Весь счет.
   - Весь? До каких величин?
   - Ирелями.
   Дырганз неожиданно рассмеялся. При этом на его щеках появились невинные ямочки, и Дидрад отметил про себя, что если бы он встретил купца в толпе, то ни за что бы не подумал, что это самый опасный человек в Тиринте.
   - Не знал, что на базаре всякой всячины умеют вести счет ирелями (тысячами).
   Дидрад ничего не ответил - он понял, что его уловку быстро раскрыли.
   - Работу начнете с восходом солнца, а ты (Дырганз указал на Дидрада) приходи в середине ночи. Себруппата работает по ночам. Идите. - Не дожидаясь слов прощания от Варада, купец покинул помещение.
  
  ***
  
   Той же ночью Дидрад снова стучался в ворота Тиринта. Когда его пропустили и он шел по выложенным брусчаткой улицам города, на лице его не было и тени того восхищения, которое захватило все его существо еще некоторое время назад. Мальчик больше не замечал красоты фасадов, изящества архитектуры, великолепия парков и скверов, мимо которых проходил. В ту ночь его мысли были заняты только одним - как теперь выжить, где найти деньги на то, чтобы платить за дом, расплачиваться с кредиторами Тиарада и, при этом, есть каждый день.
   Погруженный в эти мысли, он дошел до главных ворот дома Дырганза. На порог парадного входа его, впрочем, не пустили, а узнав с чем пришел, отправили за угол, где имелась скрытая от посторонних глаз калитка, сквозь которую он и прошел в подсобные помещения дворца.
   Себруппату он нашел не сразу, хотя несколько раз проходил мимо него. Не зная, где искать, Дидрад забрел даже на второй этаж в покои самого Дырганза, где и был схвачен стражей.
   - Что ты тут делаешь? - спросил его стражник, высокий и широкоплечий юноша. Не дождавшись ответа от растерявшегося 'посетителя', он ударил его кулаком в грудь. - Теперь будешь думать быстрее?
   У Дидрада не хватало воздуха, чтобы объяснить, зачем он здесь. поэтому ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.
   Неожиданно из дальних комнат стало долетать странное многоголосье, точнее, многостонье - было слышно, как стонут и вскрикивают десятки мужских и женских голосов.
   Невольно юноша посмотрел в ту сторону, откуда доносилась эта кокофония.
   - Че уши-то развесил? - сказали ему грубо и оттянули правое ухо, а потом наградили оплеухой. - Ты говорить-то будешь, пороврий?
   Когда, наконец, юноше удалось разъяснить им, что его привело в дом купца, стражники подхватили его под руки, спустились на первый этаж, прошли почти до самой калитки, в которую несколькими минутами ранее он зашел, и ткнули лицом прямо в неказистую деревянную дверцу всего в паре шагов от калитки.
   - Здесь он, - сказали сторожа и, насмехаясь над ним, удалились.
   Дидрад осторожно толкнул дверь, но она не поддалась. Он толкнул сильнее - тот же результат.
   - Великая мудрость богов, мой мальчик, состоит в том, что они заведомо указывают нам, как входить в этот мир, - проговорил позади него густой басистый голос.
   Дидрад обернулся и посмотрел на силуэт, который стоял в нескольких шагах позади него.
   Это был высокий, под два метра, очень худой человек, лицо которого невозможно было разглядеть из-за шевелюры, длинными космами спадающей со лба до середины торса и бороды, такой же длинной полосой спускающейся почти до низа живота. От него разило терпким запахом перегара перемешанного с чесноком и запахом давно не мытого тела.
   - Хм... - проговорил между тем высокий худощавый человек. - Они бьют быстрее, чем думают. - Заключил он о том, чего Дидрад сперва не понял. - Я о твоем лице, - пояснил неизвестный. - Твое лицо - лицо побитого. Согласен ли ты с этим?
   - Согласен, - кивнул Дидрад, несколько придя в себя. - Ты Сербу... бру...
   - Хе-хе... В этом мире нет ничего сложнее имени человеческого. Что еще может сравниться с именем людским по безвкусию, беззвучности и откровенной бессмыслице. Мы называем себя в честь великих дел, мест или зверей, хотя сами не достойны быть даже их тенью. Однажды, я задумался над тем, что было бы, если мы называли бы себя теми, кто мы есть. Хе-хе! Представь, мальчик, мимо тебя бы ходили Подлецы, Лизоблюды, Трусы и подобная дрянь...
   Дидрад улыбнулся и отошел в сторону, давая старцу дорогу.
   - И вот ты снова подтвердил мои слова, - огорченно произнес Себруппата. - Зови меня Себ, - перебил его Себруппата. - И заучи первую истину сущего - везде, где можно, старайся жизнь облегчить. Вижу по тебе, ты не понял. - Старик снова горько усмехнулся. - Разве трудно понять меня? Я же говорю на том же языке, что и ты. - Он печально выдохнул. - Пойдем, я хочу забыться, - неожиданно предложил он.
   Он подошел к двери вплотную и вдруг расхохотался.
   - Стоя перед этой дверью, я всегда думаю, а что если бы сущее не вложило в нас знания Первого выхода? Ты понимаешь? Нет? Ха-ха. Входи. Дверь отперта. Она всегда отперта, но мало кто входит в нее. - И он снова расхохотался.
   Дидрад изо всех сил толкнул дверь от себя, но она и не подумала открыться. Тогда мудрец протянул свою сухую жилистую руку с очень длинными и тонкими пальцами, и ухватившись указательным пальцем за петлю в верхней части двери, потянул на себя. Дверь легко подалась и открылась.
   - Помни о мудрости Первого выхода, - проговорил он отчего-то шепотом. - Помни о мудрости... помни... И пусть мысли твои всегда бегут впереди рук твоих. - С этими словами он скрылся во тьме помещения.
  Дидрад был весьма озадачен встречей с Себруппатой. Впервые в жизни он видел такого странного человека. Все в нем было необычно - облик, манеры, слова, в которые он облекал мысли. Даже плавные движения его выбивались из того ритма, к которому привык Дидрад. В них не было ничего старческого, а за плавностью ощущалась скрытая сила.
  Сидя на базаре в своей лавке, юноша повидал немало людей: попадались ему и сверхэнергичные, из уст которых речь текла подобно бурной горной реке, попадались и такие, из которых нужно было вытягивать слова, словно бы они стеснялись говорить. Но Себруппата отличался ото всех: речь его текла мерно, даже как-то меланхолично, но яркость каждого слова была такой, что молодой ум Дидрада вздрагивал всякий раз, как старик заканчивал предложение. Надо сказать, что говорил Себруппата редко, но по существу. За все то время, которое юноша провел с ним, перенимая от него неведомое до того ремесло торговли странными круглыми предметами называемыми триголинтами, старик практически не общался с ним.
   Вскоре, Дидрад выяснил, что странные предметы, которые он поставлен Дырганзом продавать являются письменами. Основу их составляли медные пластины, сделанные в виде корытцев с загнутыми краями. В них заливались либо воск и жир, либо специальная глина, в зависимости от того, какой цели служили письмена: если ведение кратковременной переписки - то воск или жир, который легко было перелить, если для ведения счетов или долговременного хранения - то заливали глину, которую затем обжигали и вынимали из медного корытца.
   Выбор купца пал на Дидрада главным образом потому, что тот обмолвился о том, что умеет считать тысячами, а так, как один триголинт мог стоить и два, и даже десять золотых слитков - олоатиров, то умение юноши было как нельзя кстати. Сперва мальчику показалось, что Дырганз тогда же раскрыл его обман в умении считать, но купец был не настолько проницателен.
   Первый день в лавке Дырганза не ознаменовался ни одним покупателем, поэтому страх Дидрада от того, что его ложь может выйти на поверхность немного улеглась.
   Триголинтная лавка находилась недалеко от дома Дырганза на Песчанном базаре.
   Песчаный базар назывался так потому, что на нем продавались только сыпучие товары - порошки, снадобья, приправы (конечно не такие, какие когда-то продавала Шкандира, а много дороже), истолченные в пыль внутренности и кости разнообразных животных и... письмена. Над последним обстоятельством Себруппата однажды тонко пошутил, отвечая на вопрос Дидрада о странном соседстве их лавки. Он сказал: 'На Песчанном базаре продается пыль способная вернуть внутренностям целостность, а в нашей лавке целое, способное превратить внутренности в пыль'. Юноша тогда посмеялся шутке вслед за стариком, но сколько ни раздумывал над этой фразой, так и не мог понять ее смысл.
   Песчаный базар по сравнению с Речным был крохотным, он располагался в пределах одного трехэтажного строения построенного удлиненным прямоугольником и насчитывал всего около полусотни лавок. Юноше особенно понравилось в нем то, что между вторыми и третьими этажами базара были натянуты подвесные мостики. И хотя их длинна не превышала двадцати локтей, Дидрад первое время часто выбегал на середину ближайшего мостка и смотрел вниз на головы редких покупателей.
   Со временем он приловчился к тому, чтобы торговая повинность, которую он нес перед купцом никак не сказывалась на его семейной торговле. В распоряжении юноши по прежнему были две лавки в конце Речного базара, и он умудрялся продавать в них тогда, когда приходилось без дела сидеть в лавке Дырганза. Правда это потребовало от него быстрого бега, но так, как тело Дидрада никогда не отличалось тучность, способность перебегать между своей и чужой лавками пришла к нему довольно скоро. Да и постоянные клиенты уже знали, в какие дни к нему приходить.
   Небольшим затруднением было войти в гильдию торговцев всякой всячины и гильдию торговцев пряностями Речного базара потому, как и первая, и вторая требовали денег за нахождение в своих рядах. Стать же членом гильдии было для Дидрада обязательным условием, потому что после смерти дядьки он не имел права продавать что-либо на Речном базаре. Мальчик смело влез в долги, ибо страх быть должным преследует лишь того, кто ничего не должен, а семья Дидрада с некоторых пор ходила в должниках почти у половины ростовщиков Речного квартала.
   Вторым радостным явлением после возращения отца было для семейства выздоровление Дананы, которая боролась за свою жизнь почти год, но все же выжила. По всеобщему признанию, Данана даже выиграла от болезни по причине того, что сильно похудела и стала походить не на женщину, а на девушку. Дапаг, который стал частым гостей в доме Варада предложил жениться на ней. Семья воспринимала его слова как шутку до тех пор, пока однажды не нашла у своей калитки большую корзину с рыбой - знак того, что в ближайшую большую луну в этот дом придут сваты.
   Эта корзина во второй раз за год подобно природной стихии прошлась по спокойствию семьи и вызвала необычайное волнение, особенно у женской ее части. Пыл женщин быстро погасил Моатиррисинт - священник, который был приставлен богами оберегать спокойствие семьи Варада (эта традиция велась с незапамятных времен - на каждого священника приходилось по двадцать восемь семей - по одной на каждый день от большой луны до большой луны). Он напомнил им о том, что в шестой части толкования Стигатирриса - книги 'Знания богов' - установлено правило, что женщина не может за одну жизнь сменить одного господина - мужа - на другого. Видя разочарование Маланы и Дананы он, впрочем, пояснил, что их вера позволяет обойти это правило, но при соблюдении нескольких условий: во-первых, Данана должна была умереть и три года пребывать среди богов нижнего мира потому, как только за три года происходит полное очищение от прежней жизни. Воскреснув, она должна сменить имя и прийти в дом Варада или кого она сочтет нужным, и он, Варад или кто другой, должен принять ее как чужую ему женщину и удочерить, когда будет велено.
   Основная тяжесть традиции заключалась в том, что Данана должна была три года не казаться никому на глаза. По этой причине, семейство Варада вынуждено было резко ограничить количество людей, его посещавших, а также терпеть неудобства из-за духоты от постоянно занавешенных окон.
   'Убили' Данану достаточно просто: ее отвели на ночную службу и священник, накинув на нее черное покрывало, воззвал к Гатирру, прося его забрать к себе 'усопшую'. После этого, Данану, к которой, кстати, с того дня было запрещено даже обращаться или замечать, после этой церемонии ее облили кровью, свели в подвал храма, где она и просидела до следующей ночи. В ту ночь ее тайно перевезли домой.
  Вараду снова пришлось влезать в долги, чтобы заказывать похороны Дананы. Общалась с ней только Малана да и то в виде обращения к духу 'усопшей'. Делалось все это с горьким плачем и стонами, к которым, впрочем, домочадцы быстро привыкли, потому что женщины общались достаточно часто.
   Самым сложным днем для Дананы стал день свадьбы Накрада на Лихоле. В тот день дом был полон гостей, поэтому семья постаралась скрыть 'труп' в укромном месте на складах.
   Первое время Накрад относился к своей свадьбе, как к вынужденной мере наказания. По ночам он продолжал пропадать из дома и встречаться с Илиньей, о чем наутро свидетельствовали его красные глаза. Но прямо перед свадьбой Накрада родители последней объявили, что к ним сватаются и они не прочь отдать свою дочь замуж.
   С того дня старший брат Дидрада предстал перед семьей в совсем другом обличье. Сначала он заявил, что знать не желает Лихолу. Никакие уговоры, приказы и даже угрозы отца на него не действовали. Однажды он даже сбежал на несколько дней из дома. Тогда Варад и Дидрад пошли его искать. Поиски продолжались недолго, потому что одно место, где будет находиться их сын и брат было точно известно - пристань за древесными складами малого порта. Все знали, что именно здесь вот уже много лет встречаются Накрад и Илинья.
   Молодые люди не догадались сменить место встречи, где и были застигнуты врасплох.
   При их появлении девушка, которая сидела на коленях у Накрада и обнимала его, вскрикнула и, закрыв лицо руками, помчалась прочь. Юношу отец и брат нагнали и повалили на прибрежную гальку, оцарапав лицо.
   Произошел короткий разговор, содержащий упреки с обеих сторон и сводившийся к общей сути - несправедливости жизни. Выяснение отношений могло продолжаться бы еще долго, если бы Варад не прослезился и не сказал, обнимая сына:
   - Покидая нас - губишь нас. Пойми...
   Услышав эти слова, Накрад заплакал и перестал спорить и сопротивляться.
   Вернувшийся в ту ночь Накрад, не был тем Накрадом, который бежал из дома. Из него словно бы вынули душу. Большей частью он мрачно молчал, движения его стали вялы, от природной живости не осталось и следа.
   Приход в их семью Лихолы значительно улучшил положение Варада. Он смог расплатиться почти с половиной долгов. Да и девушка оказалось на удивление хозяйственной и тихой. Она не роптала на Накрада, не устраивала ему скандалов и не требовала от него ничего, что принадлежало ей по праву (об этом свидетельствовала тишина, которая заполняла их спальню всякий раз, когда они скрывались в ней).
   Дидраду было их откровенно жаль. Сперва он хотел посватать Илинью, чтобы сделать брата счастливым, но поразмыслив, понял, что своим браком скорее убьет его, а не осчастливит, да и ему это не принесет пользы. К тому же, если бы выяснилась истинная причина его сватовства, а она конечно бы выяснилась, ибо в мире нет ничего не познаваемого, то Лихола вполне могла потребовать разорвать свой союз с Накрадом. А это новые долги. С тех пор минуло три года...
  Дидрад обглодал последнюю кость и аккуратно положил ее на плошку так, что она заняла свое место в выложенном им скелете рыбы. Отпив пива, юноша поблагодарил богов за предоставленную пищу, и поднялся из-за стола.
   Накрад продолжал сидеть, безучастно смотря перед собой и мусоля во рту рыбный плавник, а после тоже встал и прошел прочь.
  Так случалось изо дня в день: он просыпался, ел, видел тяжелый опустошенный взгляд брата, слышал гул голосов родни в доме, неясные разговоры родителей и уходил восвояси.
   В этот раз, поев, Дидрад почувствовал, как его голова тяжелеет. Этой ночью он снова плохо спал, и скорее всего, у него опять начинается мигрень.
   С некоторых пор его часто мучила мигрень. Она стала портить ему жизнь не так давно, но только недавно он понял причину головных болей. Всякий раз, как он долго думал о том, что прочел в триголинтах, перекладывая полученные знания и так и сяк, то каждый раз после таких ночей у него жутко болела голова.
   Дидрад торопился. Сегодня не нужно было торговать у Дырганза, но юноше хотелось успеть забежать на Песчанный базар, чтобы в полутьме, при тусклом свете масляной лампы, которая нещадно чадила в углу книжной лавки, успеть дочитать триголинты, которые привезли несколько дней назад.
   Это были стихи поэта, обозначавшего себя как Босантакин. По имени Дидрад понимал, что это северянин (у северян очень сложные имена, почти как у священников). Босантакин писал о событиях, завораживающих юношу своей невероятностью - он описывал битвы тиринтских пограничных войск - селетурских хориг - с дикими племенами, названия коих он приводил в великом множестве. Поэт также называл имена тиринтских героев - солдат-хоригинтов, которые отличались беспримерной смелостью, ловкостью и силой. Его поэмы упоминали о чудовищах, которые нападали на пограничные заставы - дорпы - и убивали людей в великом множестве. Он описывал стычки и настоящие сражения с таким искусством, умело вставляя яркие детали и смешивая тона, что у Дидрада при чтении сердце, то замирало, то дико билось в груди.
   У калитки, которую к свадьбе Накрада наконец-то повесили и на вторую петлю, Дидрада нагнал отец.
   - Сегодня домой не приходи, - сказал он. - Останься у... как его...
   - У Тикстата?
   - Да...
   - Я помню, отец, сегодня... ммм... та, которая была женой Тиарада... она... Я приду завтра.
   - Возьмешь с собой Заграда?
   - Хорошо. - Дидрад повернулся, чтобы уходить, но снова остановился. - А Нак?
   - Пусть остается. Как старший он может быть здесь. К тому же, куда я их с Лихолой выгоню, - улыбнулся отец.
   - Дид! - донесся до них голос Лихолы. - Дид, ты лепешки не взял.
   - Ох, и правда, - спохватился Дидрад.
   - И суму забыл, - усмехнулся отец. Он внимательно посмотрел на сына. - Что с тобой?
   - Так, - махнул рукой юноша.
   'Проклятый Босантакин! Совсем мной завладел', - подумал он, идя по улочке.
   Постаравшись отвлечься от назойливых мыслей о поэзии и захватывающих рассказов о битвах на далеких северных границах, Дидрад перевел свои мысли на женщин (вернее будет сказать, он сперва подумал о Накраде, пожалел его, потом о Лихоле - пожалел ее, и после уж обратился думами к тому странному положению, в которое попали эти двое: на то не было их воли, их желания, от него им обоим было только хуже, но...).
  'Как странно все это получается', - размышлял юноша, нахмурив брови и перешагивая через небольшие зловонные лужицы, образовавшиеся после дождя, который, подобено вору, прошмыгнул ночью над кварталами Тиринта. - 'Как все это непонятно с ними и... тяжело'.
  Все чаще и чаще он задумывался над тем, что 'непонятно и... тяжело все это', связанное с женщинами. На базаре его окружали в основном женщины. Среди них были и молодые, и даже те, которым он нравился (хотя, как он мог кому-то нравиться с таким хилым телом, - поражался своим поклонницам Дидрад). Томительное ожидание покупателей резко ускорялось, едва его глаза натыкались на глаза какой-нибудь из девушек-торговок. В такие мгновения, черные или серые, голубые или зеленые - глаза напротив него почти всего тут же опускались долу и потому не видели, что и он сразу же отводил взгляд. В груди его бешено колотилось сердце и возникало невыносимое чувство одиночества: он никогда ни с кем не был. Он стеснялся себя и стеснялся той, которая будет рядом с ним, ибо самим своим присутствием, так думал юноша, он будет оскорблять ее. И еще он боялся того, что может случиться между ними; боялся обрадоваться, дико возопить (как однажды возопил его младший брат, когда вернулся домой, светящимся от любви), боялся поверить в возможность своего счастья, упасть в него, утонуть... а потом быть вытащенным в жестокую реальность, как вынули Накрада, и лежать без сил, без чувств, глотая воздух, подобно рыбе и молить богов о забвении, о смерти. 'Нет!' - решил для себя Дидрад. - 'Не буду...'. И он решительно мотнул головой.
   Однако, чувства, ощущения и влечения не покидали его, и чем сильнее он отгонял их, тем ярче проявлялись они во снах, чем дальше он прогонял их от себя, тем ближе они придвигались к нему.
  Почти каждую ночь юноша просыпался со сбившимся дыханием и с непониманием смотрел в потолок: куда же ушла любовная нега, захватившая его во сне - думал он в такие моменты, ощущая на губах сладкий вкус привидевшегося ему действа. Все это сводило с ума, выводило из себя, и он всякий раз оборачивался и смотрел на Накрада, словно бы ему хотелось показать своему внутреннему чувству, зову, который требовал любви, к чему все это приводит. И если Накрад его 'радовал' своим видом отрешенности и невыносимой тоски, то младший брат - светящийся от счастья Заград - начал раздражать. Его разговоры о любви и о чувствах, которыми он делился со всеми домочадцами, выбивали крепкую опору из-под ног Дидрада - опору, стоявшую только на примере Накрада. Заград разрисовывал свои чувства в тысячи цветом, описывал их восторженно и так смело, как может описывать только молодость. Дидрад хмурился, скрежетал зубами и свел общение с Заградом к нулю. Противоборствуя естеству, юноша озлобленно бросался в дела, нагружался ими и только лишь тем оставался доволен, что смертельная усталость к вечеру глушила в нем боль и одиночество. Он валился на кровать, ни о чем не думая, он тут же засыпал.
   До Песчанного базара он дошел очень быстро. Препятствий ему нигде не чинили потому, что уже всем стражникам его лицо было знакомо. Подходя к строению, он заметил как из-под навеса одной из лавок, находившихся прямо у входа, отделилась фигура и направилась к нему.
   - Привет тебе, Дид, - обратился к нему человек с ног до головы закрытый в толстую холщевую материю. Голос его был простужен. - Не узнал разве?
   - Множество народа в городе, разве всех узнаешь, - проговорил неопределенно Дидрад и на всякий случай отступил на шаг.
   - Я пришел тебе сказать, что там, где ты знаешь, тебя ожидают двенадцать мешков с зерном. Они ждут тебя, - сказал незнакомец таинственно и, развернувшись, стал удаляться по улице в сторону портовых ворот.
   - Шенигар, - сказал Дидрад. Незнакомец оглянулся, чем полностью себя выдал. - О, боги, - разозлился юноша. - Зачем столько таинственности... это же... Шут, - заключил он себе под нос, унимая бешенное биение сердца. - Фуф!!!
   - Здравствуй, Дид, - обратился к нему привратник: здоровенный детина, бывший солдат на лице которого сияло множество рубцов. - Это снова Шенигад? - кивнул он в сторону фигуры, которая неспешно удалялась прочь.
   - Шенигар...
   - Нет, Шени... гад... потому, как иначе и не назовешь. Кто у него папочка?
   - Ммм... Не знаю, Цампивир, - нахмурился Дидрад, голова разболелась с новой силой. - Я не разбираюсь в воинских званиях. Он на конях...
   - Конница? Легкая или тяжелая?
   - Не знаю, - отмахнулся Дидрад.
   - Если легкая, то эрмениг, а тяжелая - барэрмениг, - похвастался знаниями в военном деле привратник. - Он расстроил тебя, я вижу, - недовольно сказал Цампивир и смачно сплюнул. - Ненавижу эту богатенькую молодежь. С жиру бесятся. Им бы...
   Он говорил еще что-то, но Дидрад не слушая, прошел мимо и стал подниматься на 'свой' третий этаж.
  - Ах! - воскликнул он, сделав еще пару шагов и вспомнив, что забыл зайти за Тикстатом, как условились об этом на крыше. И в который раз послал проклятия поэту. 'Ничего', - решил юноша. - 'Пусть мой разум умертвен его поэмами, но он оживет, едва я дочитаю'. Продолжая думать в том же ключе, Дидрад поспешил в книжную лавку.
  
  ***
  
   - Я сделал две ошибки в этой жизни: родился и научил тебя читать! - со вздохом, обильно обдавая Дидрада перегаром, проговорил Себруппата. Он как и всегда по утрам пребывал в дурном расположении духа по причине жуткого похмелья, которое было ему 'наградой' за хроническое вечернее пьянство.
   - Ты сделал три - научил еще и считать ирелями, - возразил ему юноша. Он сидел напротив старца на грубо отесанной скамье, и прислонившись спиной к холодной каменной стене, болтал ногами.
   - Эта не ошибка, - недовольно пробасил Себруппата, - то, что в жизни помогает - не ошибка...
   - Утром ты противоречишь себе вечернему, - заметил юноша.
   Старик нахмурился и опустил голову.
   - Ты все чаще ставишь меня в тупик, словно я осел привязанный мордой к стене, - обиженно сказал он.
   - Если к такой стене, - Дидрад постучал пальцем по стене, на которую облокотился, - то ты умный осел. - И он расхохотался.
   - Не смей! - Себруппата вскочил на ноги и зло посмотрел на юношу. Он хотел еще что-то сделать или сказать, но глаза его закатились, и схватившись руками на голову с всклокоченной шевелюрой, старик с протяжным стоном опустился на бочонок, служивший ему стулом.
   Они сидели друг напротив друга в небольшой каморке, в которой даже в дневную жару было холодно и сыро. Каменные стены ее были сплошь испещрены надписями, которые старательно выводил Себруппата в моменты пика запоев, случавшиеся у него по нескольку раз за большую луну. Надписей было столько, что многие из них наползали друг на друга и только автору удавалось расшифровать, какая из них, что означает и к чему относится. Из мебели в каморке был только небольшой стол с остатками еды, которые, по глубокому убеждению Дидрада, Себруппата недоел еще в молодости, скамья, служившая ему и сиденьем и лежбищем, да рассохшаяся бочка, жалобно скрипевшая даже от сквозняка, проложившего себе дорогу из-под порога двери до небольшого очага, больше похожего на нору в темном и грязном углу. Старик жил здесь, по его же собственным словам, со второго потопа (это было лет тридцать назад, когда Тиринт ушел под воду из-за сильного весеннего паводка), и все эти тридцать лет мирно соседствовал с сотней коричневых и рыжих тараканов, парой многоножек и несколькими жуками, которые, впрочем, не очень его донимали по причине дневной занятости и вечернего крепкого сна старика. Особой гордостью старика и самым чистым углом помещения были две полки, водвешанные на массивном заржавелом от сырости крюке, который торчал из стены у камина. Полки эти были священны для Себруппата, и он настолько заботился об их святости, что даже нарушал мир и убивал любое из своих 'домашних' насекомых, которое посягало на них. Причиной священности этого места было вовсе не то, что на полках стояли изображения божков (они тоже присутствовали в комнате, но на унизительном месте у очага и им поклонялись разве, что пауки, опутавшие их паутиной), главной причиной были письмена - квадратные и круглые таблички, аккуратно сложенные друг на друга. Надо сказать, что когда глаза юноши уставали от бардака, который царил в помещении, они невольно обращались на эти полки, являвшие собой образец чистоты и порядка.
   - Себ, скажи мне, почему стихи пишутся кругом? - спросил Дидрад, уязвленный тем, что старик накричал на него. Он старался перевести разговор на другую тему. - Я не видел еще ни одного, который был бы написан, как донесение.
   - Хех, - презрительно хмыкнул Себруппата, - а разве донесения наносят в твою душу, то что оставляют там стих или поэма или ода? - Лицо старика, как и всегда, когда речь заходила об искусстве, приняло надменно-высокомерное выражение: его голова откинулась далеко назад, а нижняя губа настолько сильно подперла верхнюю и так выпятилась, что обе они образовали букву 'п'.
   Дидрад еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
   - Но, позволь, Себ, и в том, и в другом случае мысль до меня доносят слова, а не форма, на которой они оттиснуты, - возразил он.
   - Просто ты не придаешь значения этой форме, - пояснил старик, принимая свое прежнее положение. - Но она влияет на тебя, - проговорил он отчего-то таинственным шепотом и постучал пальцем себе по голове.
   - Не знаю, на что она влияет, - пожал плечами юноша, - но то, что это мешает мне, очевидно - приходиться все время вертеть триголинт по кругу...
   - Как посмел ты! - взорвался ни с того ни с сего Себруппата. - Как язык твой повернулся. Ты бездушный... в тебе нет божественного... ты не... не понимаешь того, что... что... - Он задохнулся и замолк.
   Юноша тяжело вздохнул. В который раз он негодовал на себя за то, что навещает утром Себруппату. Дидрад уже давно понял, что этого лучше не делать, потому что ничего, кроме оскорблений в свой адрес в этот час от старца он не слышал.
   - Прощай до заката, - кратко бросил юноша и поднялся на ноги.
   - Вот так ты всегда, - неожиданно набросился на него Себруппата. Это необоснованное обвинение удивило юношу. Он остановился и ждал объяснений.
   Но старик, выкрикнув обвинение, углубился в себя и больше не проронил ни слова.
   Дидрад вышел из комнатки в сад.
   - Останься, - услышал он жалобный голос старика у себя за спиной, - не уходи...
   Юноша сделал вид, что не услышал. Он был зол на Себруппату.
   - Дид, - подступил к нему Ирпганз: мальчик лет шести, служивший на побегушках у Дырганза. Он приходился ему какой-то бедной родней, о чем можно было догадаться по его черным раскосым глазам. - Дид, - снова позвал он своим тоненьким голоском.
   - Чего тебе?
   - Тебе велено к господарю... сейчас, - сказал Ирпганз и смутился. Он вообще жутко всего и всех смущался, и Дырганз, по убеждению Дидрада, назначил его на столь 'публичную' должность главным образом для того, чтобы излечить от этой ужасной 'болячки'.
   - Зачем я ему? - спросил юноша, но ребенок поднял на него глаза и посмотрел таким умоляющим взглядом, заклинавшим не спрашивать больше ни о чем, что Дидраду ничего не оставалось, как удовлетвориться молчанием в ответ и направиться в покои купца.
   - Ты долго идешь, - укорил его Дырганз, шагавший из стороны в сторону по комнате, где они впервые встретились - она служила приемным покоем и была самым великолепно отделанным помещением в доме. От взора юноши не укрылась новая деталь интерьера - статуя длинноногой собаки, сделанной из белого мрамора. Статуэтка была небольшая в половину локтя длиной и во столько же высотой.
   'Скоро, как и все ророврии в Черном городе собаку себе купит', - подумал про себя Дидрад. Он давно заприметил, что осторожность, которая была привита купцу опасностями его жизни, переросла в настоящую болезнь, и часто проявлялась в том, что он первоначально покупал не саму вещь, которую хотел, а ее аналог. К примеру, когда он хотел прикупить торговое судно, то покупал игрушечный кораблик и долго возился с ним, ходя вокруг него кругами и осматривая со всех сторон.
   - Поступили новые триголинты. Есть два уникальных. Хочу тебе на них особо указать, чтобы ты хранил их. На один я уже нашел покупателя. Вскорости он купит его, а пока берет ссуду. - Дырганз, сообщая юноше все это, не отрывал глаз от мраморной собаки, и ходил перед ней то взад, то вперед. Со стороны он походил на хищника, который жутко проголодался и заприметив жертву, выбирает, стоит ли на нее напасть и, если, да, то с какой стороны.
   - Мне держать их при себе, тир?
   - Кого? - не понял купец, с трудом отрываясь от собаки.
   - Триголинты.
   - А... да-да... вернее, нет... ммм... лучше будет... если... - Дырганз с такой мукой посмотрел сначала на Дидрада, а потом на собаку, что юноша удивленно поднял брови. - Будет... ммм... - На миг лицо купца сжалось, а потом на нем проявилась такая злость, что физиономия его резко покраснела. Сорвав с себя меховую шапку, без которой Дидрад его никогда не видел, он с рыком опустил ее на мраморную статуэтку и накрыл ее почти полностью - остались видны только лапки животного. - Нет, с собой их не таскай. Но не спускай с них глаз и если отлучаешься из лавки, то тогда только бери. Я знаю, что ты отлучаешься из лавки, - добавил он гневно, в упор смотря на юношу.
   - Только по нужде, тир, - соврал, не отводя невинных глаз Дидрад.
   - Хм, - усмехнулся купец. Он был отчего-то очень нервным в это утро, настолько нервным, что его всегдашнее самообладание куда-то улетучилось и эмоции захлестывали его настолько, что он и сам не заметил, как поднял свою шапку со статуэтки и снова водрузил себе на голову. Через пару секунд он, впрочем, ее снял и положил рядом, но еще секунду спустя, снова посадил на голову.
   - Твой отец вчера отдал мне долг за себя - целый гасит, - продолжал Дырганз. После этих слов его передернуло, и он облизнулся. Юноша впервые видел, чтобы при приходе денег купца так передергивало. - Я очень рад за вас всех и за него... рад, - проговорил он таким тоном, какой точно не свидетельствовал о радости.
   - Твоей милостью, тир. Если бы ты не дал отцу работу, и мне и моим братьям, мы бы ни за что...
   - Замолкни, - перебил его Дырганз. Он хотел еще что-то сказать, но сдержался и только прорычал нечто себе под нос. - Бери триголинты и иди в лавку. - Он кивнул на деревянную шкатулку, богато инкрустированную полудрагоценными каменьями и окаймлявшей их резьбой.
   Дидрад быстро схватил шкатулку и поспешил удалиться.
  
  ***
  Весь путь от дома Дырганза до Песчанного базара Дидрад шел быстрым шагом, иногда, с нетерпения, переходя на трусцу.
  Взлетев на третий этаж здания Песчанного базара, он вбежал в лавку, уселся поудобнее, зажег лампадку и осторожно открыл шкатулку.
   Со двора донесся плач - справляли молитву богу Гатирру. Торговцы стояли вдоль стен базара, а профессиональные плакальщики надрывались, вымаливая у божества достатка, здоровья и всего того, что и поныне просят люди.
   Дидрад недовольно покосился на двор и поморщился от шума.
   В шкатулке оказалось на удивление много списков. При этом, и то было необычным, списки эти были тонки и гибки. Некоторые из табличек состояли из продолговатых полосок, скрепленных промеж собой золотыми колечками, на углы их были одеты серебряные и золотые колпачки.
   Юноша осторожно потрогал удивительные письмена, они оказались мягки на ощупь. Понюхав их он подтвердил свое подозрение - это была кожа, письма были написаны на коже. Он дотронулся до букв, но краска, которыми они были написаны так хорошо впиталась в материал, что своим прикосновением он не повредил ни одну букву.
   Дидрад был восхищен.
   - Ты на молитву не пойдешь, Дид? - раздался чей-то голос, заставивший его вздрогнуть. Юноша мгновенно закрыл шкатулку и поднял голову.
   Перед ним стоял Шемани, чернокожий торговец с далеких островов, семья которого, как он говорил, на протяжении многих веков торговала целебными порошками. Он, как всегда, улыбался.
   - Нет, Шем, мне сегодня нельзя... не пойду...
   - Тогда присмотри за моей лавкой, - попросил он.
   - Да, я сейчас выйду.
   Дидраду пришлось выйти из-за прилавка и встать так, чтобы видеть и лавку чернокожего соседа.
   Между тем, со двора Песчанного базара, небо из которого было видно только прямоугольным куском, донеслись радостные крики, славящие бога Тирота и благодарившие его за то, что удостоил всех своим выходом.
   Рассвело.
   Когда церемония была закончена, Шемани забежал к Дидраду и в знак благодарности подарил ему немного лечебного порошка от головной боли и боли в груди.
   Выпроводив благодарного соседа, юноша тут же схватился за шкатулку. Он сел так, чтобы с улицы не было заметно, что он делает и принялся читать.
   Чем больше он вчитывался в замысловатые строки письмен, тем сильнее билось его сердце.
   'Там, где Тирот пускается в пляс,
   Где встает вершинами лес.
   Птицы черные кричат,
   Тишина оглушила нас.
  
   Слышен нам Смерти рог,
   И летят гороны в нас.
   Где клонится долу Тирот,
   Но тишь оглушила нас.
  
   Стеграденды, безмолвье, снег,
   Их поступь слышна. Леса.
   Тишина? Нет, нет и нет.
   Для глухих здесь лишь небеса'
   Под странным стихотворением стояла подпись 'Маранактин'.
   Дидрад нахмурился. 'Никогда не понимал его, сложно пишет, непонятно'. И он отложил табличку. 'О, а вот и мой любимый Босантакин!' - подумал он, доставая вторую дорогую табличку. 'Его талант признаю не только я! Ишь ты, уже в золоте!' И он углубился в чтение.
   'Лист распустился на ветке,
   Птах носится стая.
   Покой на душе.
  
   Сверчок прыгнул в поле,
   Колышется трав море.
   Солнце слепит глаза.
  
   Тихо шелестит парэла,
   Нежные ступни мелькают.
   Сладко во рту.
  
   Бархат белой кожи,
   Ресницы прикрыли глаза.
   Алые губы открыты.
  
   Касанье и шум. Дыханье,
   Круженье мира вокруг.
   Трава пахнет лаской.
  
   Обводы любимого тела,
   Глаза и улыбка. Смех,
   Сердце рвется на части'
   Дидрад откинулся к стене, поднял глаза вверх и надолго задумался. За это время по его губам успела расползтись мечтательная улыбка.
  Дальше чтение застопорилось, потому что юноша снова и снова перечитывал стихи Босантакина, чтобы потом надолго отдаться мечтаниям и грезам. Подчас ему становилось жалко себя, и он негодовал на богов за то, что они не наделили его такой же чувственностью и проницательностью, как этого поэта.
   Дидрад не заметил, как прошла первая половина дня.
   - Дид! - словно ураган ворвался Заград в его тихий мир грез.
   Он вздрогнул.
   - Дид, ты не пойдешь на Рыбный. А то я долго не могу здесь сидеть.
   - А? - Дидрад посмотрел на него растерянным взглядом. Он огляделся вокруг, словно только, что опомнился. - Да... да...
   С этими словами он поднялся на ноги, засунул шкатулку себе за пазуху и бросился бежать в свои палатки.
   Пробыл он там недолго, но все это время активно торговал, потому что покупатели уже знали, что в этот день он пробудет за прилавком всего ничего. Знали об этом и угрожающего вида люди, которые заходили к нему раз в большую луну и уносили у себя за пазухой 'покой и безмятежие', так один из них называл то, что они обеспечивали всем торговцам этого рынка.
   По возвращению в книжную лавку Дидрад обнаружил там отца.
   - Что случилось? - спросил он с замиранием сердца ожидая ответа и едва переводя дух от бега.
   Варад объяснил ему, что от всех треволнений Малане сделалось дурно, и что им придется нести ее на руках в священные круги, потому что присутствие матери семейства в ритуале необходимо.
   - Ты уже сбегал к себе?
   - Да.
   - Я на это и рассчитывал. Пойдем. А Заград побудет здесь. Тебе брат сказал, что ты ночуешь сегодня с ним у... постоянно забываю его имя, - обратился он уже к младшему сыну.
   - Тикстат, - подсказал Дидрад.
   - Да, у него.
   - Нет, - ответил Заград.
   - Мы с ним еще не встречались с утра, - пояснил юноша.
   - Собирайся и пойдем.
   Оставив Заграда в книжной лавке, отец и сын направились домой.
   - Мать мы с Накрадом потащим, а ты и Моатиррисинт понесете ту, которая была женой Тиарада.
   Дидрада обуяло невероятное волнение. Он впервые участвовал в ритуале воскрешения. Не всем удавалось за свою жизнь поучаствовать хотя бы в одном подобном действе.
   Придя домой, они застали Данану полностью подготовленной к ритуалу. Она сидела, зашитая в черный кожаный мешок, по краям которого виднелись белые пятна.
   - Это молоко, - пояснила Лихола, проследив за взглядом Дидрада. - Мы туда налили молоко.
   - А зачем?
   - Не знаю, так надо.
   - Зря продали телегу, - с сожалением произнес Варад, проходя мимо. - Накрад, ты приготовил носилки?
   - Да, приготовил.
   Тут Дидрад вспомнил про порошок, который дал ему Шемани и отдал его отцу.
   - Сами боги способствуют моему воскрешению, - донеслось приглушенно из кожаного мешка.
   Дидрад и Лихола переглянулись и обменялись улыбками.
   - Вар, - послышался слабый голос Маланы, и она стала отдавать указания по поводу того, куда и какую еду класть. Еды для подаяния и в дар священникам было приготовлено великое множество (и не даром, ведь Моатиррисинт между словом предупредил семейство, что в ритуале будут участвовать тридцать священников).
   Как только приготовления были закончены, Дидрад сбегал на перекресток и нанял крытую телегу, в которой обычно перевозили рыбу. Дно телеги скоро устелили одеялами и водрузили на них Данану. Возница был заблаговременно согнан со своего места и за дополнительную плату согласился помогать тащить носилки с Маланой.
   В храм приехали в сумерках. Священники вышли к ним в полном составе, взяли испуганную лошадь под уздцы и провели на круглый двор, посреди которого стояла стела, больше походившая на бадью. Вокруг нее горели свечи и курилось столько трав, что во дворике было тяжело дышать.
   - Молоко лили? - услышал Дидрад, как Моатиррисинт тихо спросил у Варада.
   - Да, синт, лили.
   Едва телега остановилась во внутреннем дворе храма, как из его дверей выскочили несколько карликов. Они были одеты в лохмотья, рваные концы которых, обвисая на рукавах, создавали впечатление, что это не руки, а крылья. Они стали гортанно кричать, бить в маленькие барабаны, висевшие у них на спине, и кружиться вокруг телеги.
   - Идите к воротам и отвернитесь. Вы не должны видеть это, - приказал семейству священник.
   Варад и его домочадцы послушно отошли к воротам и уткнулись в них лбами. Дидрад заметил, что Лихола дрожит от страха.
   Между тем, визжащую от ужаса и не понимающую, что происходит Данану, выволокли из повозки и бросили наземь (Дидрад понял это по тому, как что-то грузно упало и громко 'охнуло').
   Когда семейству разрешили обернуться, Данана, еще не вынутая из мешка, восседала внутри стелы-бадьи, а вокруг нее бесновались карлики.
   Но тут вдруг все священники разом запели. Пели они с таким вдохновением, что у Дидрада по коже побежали мурашки, а волосы на теле встали дыбом.
   Услышав пение, карлики, символизировавшие злых духов, стали извиваться, смешно кривляться, изображая злость, ужас и мученье, и один за другим скрылись туда, откуда выбежали.
   Юноша посмотрел на небо. Солнце уже село и чернота небес явила его взгляду мириады звезд.
   Одухотворенное пение и торжественность вечера почему-то сильно его взволновали.
   Неожиданно, он вздрогнул. Рука Лихолы, которая все еще продолжала дрожать от суеверного ужаса, осторожно коснулась его руки. Дидрад покосился на нее, но нашел, что она это сделала не намеренно, потому что даже не глядела на него. Он увидел ее приоткрытый рот, вспотевший лоб и высоко вздымавшуюся от волнения грудь. Глаза девушки были широко открыты и неотрывно смотрели в ворота.
   Священники сменили свои золотистые накидки на черные, просто вывернув их, и, продолжая петь, стали размеренно ходить хороводом вокруг Дананы. Они пели еще проникновеннее, так, что даже сумели успокоить ее. Женщина сидела притихнув и не шевелясь.
   Затем они перебросили через нее тяжелое покрывало и стали поднимать его и опускать. При этом, когда оно поднималось, они долго тянули 'о', а когда опадало - мычали 'нм'. Не отрываясь от основного дела, они разделились на две части: одна продолжила петь, а вторая стала вскрикивать.
   Дидрад скосил глаза и с интересом смотрел за этими манипуляциями. Внезапно, он нахмурился, потом улыбнулся уголками губ и пристальней вгляделся в ритуал.
   Тем временем, священники стали постепенно убирать покрывало. Два из них, выскочив откуда-то сбоку, вылили на Данану два кувшина воды.
   Дидрад уже еле сдерживал улыбку.
   Когда покрывало было окончательно убрано, священник семейства, Моатиррисинт, подошел к Данане и ослабил завязки на ее мешке. Сделал он это только лишь с тем, чтобы влить туда немного воды.
   Женщина снова вскрикнула и тут же захлебнулась.
   Лихола ухватилась за руку Дидрада и сжала ее так, что юноша едва не закричал.
   Над Дананой занесли светильник и снова запели, но песнь была уже радостная. Завязки на мешке продолжили ослаблять, постепенно освобождая женщину: сначала появилась ее мокрая голова, которая сразу стала вертеться, оглядываясь по сторонам и только лишь тогда успокоилась, когда увидела невдалеке своих родных. Лицо у Дананы выражало недовольство и крайнее раздражение.
   Юноше пришлось напрячь все силы, чтобы не прыснуть со смеху. В какой-то миг он и впрямь испугался того, что может расхохотаться.
   - Пусть они идут, - тихо сказал Вараду Моатиррисинт. - Ты останься. Обговорим условия удочерения.
   - Она явилась взору Гатирра! - торжественно провозгласил один из священников. Его голос эхом разнесся по двору храма.
   - Да, я явилась! - недовольно пробурчала Данана.
   - Молчи! - цыкнули на нее.
   - Яви же нам, о, Гатирр, имя ее.
   С этими словами говоривший бросил наземь несколько камешков, потом очень внимательно их рассмотрел и изрек.
   - Имя тебе - Инева из рода Иева.
   'Значит, у нас будет Инана', - прикинул про себя Дидрад. Их уже выводили из ворот храма.
   - Я пойду в порт... там... дела, - тихо произнес Накрад, обращаясь к Лихоле.
   Девушка ничего не ответила, лишь кивнула неопределенно.
   - Почему ты смеешься? - обратилась она к юноше, заметив, как он тихо хихикает, стараясь подальше отойти от храма.
   Он только отмахнулся.
   - Пойдем домой, - сказала она и голос ее, вдруг, охрип. Она умолкла.
   - Я пойду в Черный город.
   - Пойдем домой, - повторила она настойчиво и схватила его руку. - Одна я боюсь, - пояснила она запоздало.
   Дидрад посмотрел в ее глаза и невольно отступил. Они горели каким-то странным огнем, таким, какого раньше юноша не видел ни у кого: они влекли его. Но это-та их привлекательность и настораживала.
   - Я пойду в Черный город, - повторил он жестче. - А ты, если боишься, дождись отца и иди с ним.
   Девушка еще некоторое время смотрела на него, задыхаясь, потом фыркнула и, резко повернувшись, пошла прочь.
   Дидрад смотрел на ее фигуру, мерно удаляющуюся от него и его впервые кольнуло странное чувство.
   Он поспешно отвернулся и пошел прочь, заметив, что она повернула голову и искоса посмотрела на него.
   От веселости, с которой он покинул храм, не осталось и следа. Юноша чувствовал, что голова его стала тяжелой, словно набухла, а ноги почти не ощущали куда ступали. Мысли роились в его голове, но они были такими, что Дидрад даже принимать их, даже помыслить, чем они могут быть, боялся. И, придя в ужас, гнал их прочь.
   Вот так, пошатываясь, он и шел до самой каморки Себруппаты.
  
  ***
  
   - Дидрад! - загрохотал Себруппата густым басом, едва юноша открыл дверь и вошел в каморку. - Заходи!
   Старик попытался подняться на ноги, но его так сильно шатало, что единственное, что он смог сделать - это слегка податься вперед на согнутых ногах и протянуть к юноше свои руки.
   Дидрад не ответил на его приветствие, осторожно прикрыл истошно скрипящую дверь, и присел на бочонок, который жалобно пискнул, принимая его вес.
   - Обиделся, - констатировал Себруппата. - Я так и думал, что обидишься. - Он повернул голову в сторону стола, на котором стоял кувшин с вином (ничего, кроме вина старик не признавал), но настолько плохо контролировал себя, что его обмякшая шея долго не могла навести голову точно в сторону кувшина. Некоторое время юноша и старик провели в тишине, потому что Себруппата усиленно искал глазами кувшин.
   Наконец, он сумел сконцентрироваться на столе с кувшином, протянул руку, неуверенно взял его за горлышко и жадно отпил два больших глотка. Отирая бороду, на которую стекла почти половина отпитого, старик принялся поворачиваться на своего собеседника.
   Все это время Дидрад сидел молча и смотрел в пол перед собой.
   - Прекрати, - строго сказал ему Себруппата, - сердится имеет смысл половину дня, потом это глупо. Посвятить целый день злобе на одного - невероятная расточительность.
   - Я не потратил на тебя и мгновения, - ответил Дидрад.
   - О! - удивился старик. - Это... - Он потянул воздух между зубами, высасывая оттуда кусочки пищи. Было видно, что он что-то силится придумать и сказать, но не находит подходящих слов. Глаза его бесцельно блуждали в пространстве и часто закатывались, дышал он сипло и постоянно покашливал.
   - Был на воскресении, - кратко сообщил Себруппате Дидрад. - Хотел тебе рассказать про действо, которое мне одному открылось в естестве... а, впрочем, - юноша отмахнулся от своих мыслей, не отрывая взора от пола каморки. Неожиданно он оживился и посмотрел на старика. - Ты слышал, что сегодня собираемся?
   - Да, до меня донесли, - кивнул старик, - но... - И, подавшись вперед, он широко расставил руки, и захохотал. Проделав все это, он потерял равновесие и рухнул лбом на пол. - Не могу... - донеслось оттуда.
   Дидрад поднялся на ноги и помог Себруппате вернуться в прежнее положение. Тот долгое время сидел нахмурив лоб и угрюмо смотрел на свои колени. Потом расплакался. Слезы катились по его морщинистому лицу, на коже которого во множестве прилипли крошки, солома и другой сор с пола. Он утерся рукавом.
   - Мне не стыдно плакать перед тобой, - сказал он и икнул. - Что же здесь стыдного, согласен? - Говоря все это, он ни разу не поднял глаз на юношу. Только по этому тот заключил, что старику все же совестно.
   Дидрад повернулся и собрался выйти из каморки.
   - Не уходи, - привычно попросил его Себруппата. И юноша не придал бы его словам никакого значения, если бы старик не добавил то, чего он никогда не говорил ему. - Не уходи, не то я решусь сегодня. Сегодня точно решусь. - И было столько мольбы, столько неподдельного страха в этих его словах - словах трезвых и правдивых, что Дидрад остановился в проеме приоткрытой двери, постоял мгновенье и снова ее закрыл. Повернувшись, он посмотрел на старика в удивлении.
   На стол, там, где лежал хлеб и недообглоданная кость, выполз большой черный таракан и шевеля усиками, внимательно посмотрел на старика.
   Себруппата по видимому что-то проговаривал про себя: голова его то согласно кивала, то отрицательно покачивалась, он вздыхал носом, заложенным от недавнего плача и протяжно всхлипывал.
   Таракан стремительно рванулся к хлебу, что-то ухватил по дороге и, свернув так резко, что невозможно было уследить за этим движением, скрылся в ближайшей щели.
   Переведя глаза вновь на старика, Дидрад увидел, что он смотрит на него. Смотрит рассеяно, словно бы и сквозь, не видя. Глаза Себруппаты, всегда живые, умные, в тот момент были водянисто-мертвыми. Они блекло отражали свет масляного светильника, стоявшего на столе. Юноша был поражен переменой, приключившейся со стариком в столь короткий срок.
   - Пора пресечь... все, - медленно, словно в раздумье с самим собой, протянул он.
   Дидрад не понимал, осознает ли старик, что он не ушел.
   - На что ты решился и что хочешь пресечь? - спросил у него юноша, одновременно и удовлетворяя любопытство и обозначая свое присутствие.
   - Я решился умереть. Отойти в Хигиг, улететь, - ответил старик спокойно, и в этом его спокойствии было нечто такое жуткое, что юноша передернул плечами.
   - К чему все это?
   - Бессмысленно.
   - Так, зачем умирать.
   Себруппата перевел глаза на Дидрада и стал вглядываться в него так, словно видел впервые.
   - Если бы тебе предложили двух коней: гнедого и сильного и гнедого и сильного. Какого бы ты выбрал? - спросил он.
   - Любого.
   - Нет, ты бы не выбрал ни одного.
   - Может быть и не выбрал бы. Но к чему ты ведешь?
   - Я знал воина, который сошел с ума, когда ему предложили такой 'выбор', - усмехнулся Себруппата и провел ладонью по бороде.
   - Разве от этого?
   - Нет, - не согласился сам с собой старик, - это было только последствие.
   - Как же?! Ты сам сейчас... - начал было Дидрад, давя пальцем второго таракана, покусившегося на хлеб.
   - Думаешь, противоречу? - перебил его Себруппата, криво ухмыляясь.
   - Разве нет?
   - Ни-ни. - Он отер ладонью лицо. - Его убили не кони. Его убила бессмысленность. А кони, всего лишь, ее материальное воплощение.
   - Не понимаю. - Дидрад заинтересовался настолько, что придвинул бочонок к столу и удобнее на него уселся.
   - Я прожил очень долго, мой мальчик. Слишком долго, чтобы разобраться во всем. - Старик облокотился о стену и прижался к ней затылком. По тому, какое блаженство разлилось по его лицу, было понятно, что прохлада стены ему приятна. - Жизнь и смерть похожи. По сути, они одно и то же, а смысл их лежит в том кратком мгновении, который отделяет одну от другой. Оно и придает смысл жизни и смерти. В выборе, который я тебе предложил, важны не кони, а сам выбор - его возможность. Часто, только этим и живы люди, к этому стремятся - снова обрести право выбирать.
   Дидрад нахмурился, а старик, приметив это, скривился.
   - Мы все живем ожиданием смерти. Это ожидание гложет нас, теребит что-то там (он ткнул себя пальцем в грудь). Что бы мы ни делали, мы делаем в ожидании смерти. Само время есть всего лишь ожидание смерти. Оно и существует-то только поэтому... Когда я сейчас упал перед тобой, то решил, что пора пресечь... Всю эту бессмыслицу пресечь. - И он обвел руками вокруг себя. - Посмотри вокруг меня. Что ты видишь? Только бессмыслицу.
   - Ты не туда смотришь, Себ, - усмехнулся Дидрад и повернул его голову в противоположную сторону, там, где висели полки с табличками. -Бессмыслица вездесуща для тебя только потому, что смысл твоей жизни умещается на двух полках. Но они стали привычны твоему взгляду - и поэтому смысл - бессмыслица. Приглядись и увидь. Я же пойду на сборище и послушаю Его... хотя уж мало верю его словам...
   Старик замолчал. Несколько раз он поднимал изумленные глаза и долго всматривался в лицо своего собеседника, шевеля губами. Брови его у переносицы приподнимались и весь вид его был таким, словно он постиг нечто сокровенное.
   Подождав некоторое время и не получив ответ, юноша поднялся и покинул каморку. Он не слышал слов, сорвавшихся с губ старика:
  - Он не верит Ему. Его уже не вернуть... злой дух сидит под его кожей...
  
  ***
  
   - Так, значит, этот полоумный сдох? Ха-ха-ха, - расхохотался Себруппата. Он смеялся так сильно, что скамья, на которой сидел, скрипела урывками. - Сказал, шкатулка, и сдох! - И старик опять зашелся смехом.
   Дидрад сидел напротив него. Под глазами юноши набухли мешки, да и сами глаза были красными от бессонной ночи и слезились. К тому же, он постоянно чихал.
   К старику он пришел с восходом солнца, едва проснулась дворовая прислуга, и застал его в прекрасном расположении духа. Себруппата успел опохмелиться и Дидрад застал его читающим какое-то донесение.
  Он рассказал ему, как побывал на 'сборище', на котором Он снова говорил о единстве всех богов Тиринта, об их едином образе - о Едином и Совершенном Боге, едином Боге; как взгляд Его пал на Дидрада, и сам не зная, чем привлек Его взор, Дидрад оказался в центре круга и на него все смотрели; о том, как Он обратился к нему со словами проповеди и о недоверии, которое Он заметил в глазах Дидрада и сказал ему об этом, и, когда Дидрад возразил - очень просто, простыми словами и 'ничем более' - Он смотрел на него в изумлении и ему что-то открылось в словах Дидрада. А после, Тикстат, его лучший друг, поднялся на ноги и бросил ему в лицо обвинения во тьме - тьме в глазах Дидрада: тьме невежества, тьме вражды. Тикстат упивался тем, что все взоры обратились на него, и, даже Он смотрел на него. Дидрад же читал в глазах Тикстата ненависть и зависть, и холодок пробежал по его спине. После, случилось и вовсе непонятное: Учитель - Он - заговорил (юноша не мог припомнить, что Он говорил: что-то о шкатулке, в которой сокрыта мудрость-сокровище, и этого Ему не хватало, и Дидрад открыл эту шкатулку) и появилась засохшая человеческая голова, которую Он катал по полу, говоря: 'Смотрите же, вот она, кто правит вами! Смотрите, как она беспомощна сейчас и никем не правит. Без искры и души она подобна булыге, вы же до сих пор смотрите на нее, как на саму душу и искру!' Вдруг, пена изрыгнулась из его уст, и Он упал и бился и дико кричал. Все бросились к нему, а кто-то (Дидрад был уверен, что это Тикстат) вскричал, что брат Сигилат - как нарекли Дидрада в тайном братстве единого боаг, повинен в этом. Поднялся крик и все бросились на него так, что он еле ноги унес.
  Утром пришло известие - Учитель мертв.
  - Не горюй ты так, - успокаивал его Себруппата. - То, что они тебя обвинили во всем - это по-человечески. Это от страха. Но я смотрю, тебе не страшно!
   - Да, мне не страшно, - согласился апатично юноша. - Я перестал верить в его учение. Давно уж перестал. И сам готовился уйти... покинуть Его. - Он опустил голову еще ниже и тихо промолвил. - Зачем ты научил меня читать?
   - Э-э-э, - протянул злорадно Себруппата, необычайно оживляясь от этого покаяния, чем неприятно удивил Дидрада. - Вот оно, - то время, когда за один снег ты достойным мужем стал.
   - Мне кажется, я... как ты...уже отравлен. - Дидрад нахмурился и пробормотал проклятия Тикстату.
  - Нет, до меня тебе еще далеко... еще две полки - хохотнул старик, не расслышавший бормотания юноши. - Прочтешь эти триголинты и тогда станешь как я. - Он указал на полку. - Бери их.
  Дидрад посмотрел на Себруппату, а затем взглянул на письмена так обреченно, словно ему предлагалось выпить яд. Тем не менее, он поднялся и подошел к полке. Взяв стопку табличек, он осторожно засунул их в полы платья и уселся на прежнее место.
   - А почему ты разуверился в учении этого олуха? - неожиданно спросил его старик.
   - Не называй его так. Он имел право на него.
   - На учение? Ну, что ж. Я не отнимаю у него этого права - что я такое! Все разрешили Боги. С этим правом он отправился к Хигигору.
   - Нет, Себ.
   - Хигигор, считаешь, не примет его?
   - Он не примет Хигигора.
   - Ох, ты! - Старик уселся поудобнее. - Расскажи, что он вам передать хотел.
   Дидрад постарался собраться с мыслями.
   - Он говорил, что Бог един. Один Бог в этом мире, один для всех, и людей и животных. И все в этом мире от Бога. Все боги Тиринта, - это все тот же единый Бог в своих разных ипостасях.
   Себруппата неожиданно вскочил на ноги, подбежал к двери, приоткрыл ее, выглянул на улицу и, убедившись, что там никого нет, осторожно прикрыл и подсел ближе к Дидраду.
   - Это самая опасная ересь, - прошептал он. - Я слышал про это учение. Но не решался узнать больше. Я трус и не стыжусь этого. А теперь ты... рассказывай же...
   - Все уж...
   - Все? Это, все?!
   - Да...
   - Хм... Я разочарован, - признался старик. Он задумался. Потом резко выпрямился и спросил:
   - Ты этим учением остался недоволен? Стало быть, твоя вера убедительнее...
   Дидрад долго молчал, пристально глядя на старика, словно оценивая его по одному ему известному критерию.
   - Не знаю...
   Себруппата отшатнулся от него.
   - Себ, я прошу тебя не охаивать Его, потому что в его учении есть что-то разумное. Я так и не понял, что, но чувствую это. Разве ты сам никогда не замечал, что священники наши много говорят, да не о том. Они взывают к нам, бросают в нас бесчисленное количество слов, но... эти слова... они... бессмысленны. Ты вот прошлую луну мне про бессмысленность говорил, я потом думал. У меня вся ночь была, чтобы подумать. Дома я не был - не пошел, я все на улицам ходил, думал. Я вспоминал то, что читал, что слышал от тебя... и от... Учителя... что говорили мне ты и он. И я понял, Себ... понял (Дидрад наклонился к старику и едва не коснулся его лица своим). Вы оба говорили не о том... не о том! - Обдал он его жарким дыханием.
   Себруппата нахмурился. Дидрад же, склонившись к нему, старался заглянуть ему в глаза. Взгляд юноши был беспокойным, зрачки его лихорадочно отыскивали зрачки старика, но никак не могли пересечься с ними.
   - То, что ты и он ищете, то вот оно, вокруг нас. Оно уже готово, оно уже устроено и его не надо искать, его постигать нужно жизнью своею, опытом, ничего не выдумывать, ни о чем лишнем не помышлять. - Дидрад чихнул и шумно втянул ноздрями воздух. Его передернуло и затрясло, словно в лихорадке. Зубы его стучали, а кожа приобрела бледный оттенок. - Вся бессмысленность, которая тебя чуть до самоубийства не довела - это от поиска, от поиска бесполезного, Себ, бесплодного. От поиска, который ничего не даст, потому что ищешь ты не там. Ты вот давеча комнату глазами обводил, когда про отсутствие сути жизни говорил, а я тебе на полку указал, и я видел, Себ, я видел, как ты в лице изменился. Как ты смотрел на меня потом...
   - Не помню, - смущенно буркнул старик и повел плечами. - Ты млад еще... потому... это...
   - И с богами то же. Боги - это неверный ориентир потому, что они самой сущности жизненной противоречат. Ну, посуди сам, Себ. Они все в этом мире создали, все законы и правила установили, и потому отвечают за них как создатели. Ну, ведь так?! Так?! Как если бы ты что-то выдумал, - Дидрад огляделся по сторонам, словно ища это готовое изобретение, - и выдумка твоя была бы логичною по сути. А логика тобой заложена, когда ты выдумку выдумывал. Ну, ведь так?!
   Себруппата молчал, обескуражено смотря на юношу.
   - И, в то же время, послушай, что нам священники говорят: не убивайте, не вредите (тут Дидрад осекся)... Много чего еще... (он прочистил горло) А ведь это противо-тиво-вор-р-реч... (его челюсти свело ознобом)
   - Боги заставляют тебя замолчать, - криво усмехнулся старик. В глазах его был страх.
   - Нет, я доскажу... доскажу и пусть паду замертво, но выскажу... - Юноша сжал голову руками. - Не желайте жен чужих, - прошептал он. - Да оглянись же ты вокруг! - внезапно закричал он и на щеках его появился нездоровый румянец. - Все крадут, убивают... жен чужих желают... тоже... Так, что это?! Что?! Это грехом зовется, и за этот грех люди платят... жизнью своею платят... а за, что... за природное, за истинно божественное, Себ!
   Глаза старика округлились, а лицо вытянулось.
   - Выйди прочь из города. Прочь, прочь... Туда, где нет нас, людей... - С этими словами Дидрад преобнял старика левой рукой за плечи, и развернув его в сторону камина, правой рукой стал показывать на стену, словно там была не каменная кладка, а леса и поля. - Посмотри там... что там?! Там тоже боги все создали, каждую травинку, пылинку, птиц, зверей... И все это в мире живет, Себ? - Глаза Дидрада вперились в лицо старика, а лицо приняло ожесточенное выражение. - Нет! Нет... нет... нет... все живет убийством, выживает воровством. Один пожирает другого, сильный давит слабого. - Юноша остановился на полуслове. Глаза его пылали зловещим огнем, а на губах блуждала торжествующая улыбка. - И если все там так живут, то выходит, что живут они по законам богов, ими же установленным, ими же прописанным, Себ. Ведь ежели зверье частицы света нет - а ты мне сам про это говорил, - то жизнь его протекает так, как указали Боги. Ну, как раньше ты не мог до этого дойти! Ты мне сам говорил, что зверь и птица беспрекословно подчиняются законам богов, что они самые благочестивые их почитатели. Так получается, что первейшими законами богов есть убий и укради, когда хочешь есть, а все это вместе - сохрани себя самого, прежде всего, себя самого!
   - Ты с ума сошел, Дид.
   - Не-ет... Я прозрел, я прозрел. Я после Его смерти очень много передумал... этой ночью
   - Это ты хочешь сказать: убивай, когда тебе надо, люби, когда и где захочешь...
   - Нет-нет-нет! Не это... опять ты не туда... о, как болит голова... Я не делаю вывод об этом. Вывод в другом, в том, что карать по 'закону' божьему за соблюдение законов божьих... пусть они и кажутся... кажутся страшными... карать за это нельзя... нет ... карать за это с упоминанием богов на устах нельзя... это все равно, что император наш законы издаст, а потом за их же соблюдение и накажет...
   - А почем ты знаешь, что законы эти... ну... про убей когда хочешь, они божьи?
   Дидрад поднялся на ноги, сделал шаг к столу, взял с него нож для резки, повернулся и, перевернув его острием вниз, опустил на голову старика.
   Тот резко подался назад и увернулся.
   - Вот видишь! - сказал Дидрад хрипло. - Сохрани себя... сохрани! - Он схватил руками голову старика и сжал его лицо между ладонями. - Не нужно издавать этот закон. Этого всего не надо (он указал на табличку донесения, лежавшую на столе). Каждому указать не надо, учить не надо, как хранить себя - каждый знает сам, вот как ты сейчас. Потому, как это божественное... истинное в тебе... неписанное. Голова... болит... Ммм... Доказал? Ну, доказал же?
   - Доказал, - протянул старик и опасливо посмотрел на Дидрада.
   - Людей, кои убили, украли и... их надо людским судом судить, не божьим, потому что перед богами они ни в чем не виноваты, коли убили по нужде, украли от голода. А ежели от скуки сделали или просто со зла - вот тогда надо с Богами на устах судилище устраивать.
   - Да какая же разница?! - вскричал Себруппата, который невольно втянулся в диалог и даже стал волноваться.
   - Вера.
   - Вера?
   - Вера, Себ. Ведь, когда этого человека... ну, убийцу или грабителя казнят, то ему же еще и пообещают, что он там (Дидрад указал в небо), что он и там мучится будет. Его проклятиями отсюда провожают, и он злой уходит, он не раскаивается - чего раскаиваться, коли не принимают его покаяние, коли это его раскаяние ничего не изменит, если и там (он снова указал вверх) его будут бичевать...
   - Так, что ж с этого, и пусть его... не раскаивается...
   - Не-ет, а как же равновесие духа.
   - Равновесие духа? Это тебе Учитель твой...
   - Равновесие духа, да... да!.. Ты вот всегда поутру мне грязного наговоришь, обидного, потому что болит у тебя все после вина (старик опустил глаза). Нет, Себ, не отводи глаза, я не обижаюсь, иначе не приходил бы к тебе снова. Но ведь я прихожу-то... потом... только потому, что знаю, что ты повинишься передо мной. А душа человеческая прощать может. Она такое прощать может! - Дидрад задумался. Ему вспомнилась Лихола. - Она нелюбовь простить может и благодарна будет, что пусть не любит, но спас от позора...
   Юноша хотел еще что-то сказать, но вдруг закатил глаза, зашатался и повалился на пол.
   Себруппата подхватил его и втащил на лавку.
  
  ***
  
   Следующие несколько дней Дидрад не помнил. Перед его глазами проплывали грязная мостовая, которая раскачивалась слева направо, лица священников, Данана, которая почему-то смеялась, пьяное лицо отца (хотя юноша ни разу не видел его пьяным), грустные лица братьев, то сливавшиеся в одно, то распадавшиеся на два или даже три. Привиделся ему и Оанрад, который сказал ему странную фразу: 'Только ты (дальше он не расслышал). Бери же - твоя!' Он улыбался Дидраду и смотрел на него доверительно, так, как смотрят обычно, когда отдают на хранение нечто ценное. Юноша почувствовал, как краснеет о того, что понял, о ком говорит Оанрад. Ему стало очень жарко.
   Дидрад открыл глаза и вперился в потолок, обивочная ткань которого мерно колыхалась от дуновений ветерка, проникавшего в открытое окно.
   Он лежал, накрытый двумя одеялами, потный настолько, что вся материя, касавшаяся его тела была влажной.
   Пролежав так довольно долго, он расслышал, наконец, тихое дыхание. Юноша с трудом повернул голову и в полутьме разглядел голову и длинные волосы, рассыпавшиеся по рукам, на которых лежала голова.
   За окном послышалось шлепанье шагов по мокрой мостовой. Проходя под окном комнаты, в которой лежал юноша, неизвестный громко втянул в себя воздух и смачно сплюнул.
   'Дождь был', - подумал про себя Дидрад.
  - Ма... - хотел позвать он, но тут только разглядел, что подле него полулежит Лихола. Видимо, она ухаживала за ним, пока он спал.
   Юноша попытался подняться на локтях, но не смог, сил не было даже на то, чтобы оторвать голову от валика подушки.
   Где-то далеко закричал человек и, после, послышался рев труб - чье-то судно выходило на речной простор и предупреждало об этом портовых смотрителей.
   Дидрад скосил глаза и остановил взгляд на макушке Лихолы. Неизвестное ему теплое чувство разлилось по жилам, едва он увидел девушку. Он так и пролежал, смотря на нее весь остаток ночи.
   Утром, когда она проснулась, он притворился, что спит. Ему стоило огромных трудов держать дыхание ровным, когда она склонилась над ним и нежно касалась ладонью его щек, лба и волос.
   После, когда по мостовой за окном зашагали в разных направлениях лошади и люди, послышался лай собак и переругивание женщин, спешивших по своим делам, Лихолу сменила Малана.
   - Он еще не очнулся? - услышал Дидрад голос младшего брата. Тот заглянул в комнату и с надеждой посмотрел на брата.
   - А разве ты не видишь? И не надо так спрашивать, Заг, не гневи богов? - недовольно проговорила мать.
   - Я просто... так просто. Кто ж знал, что он четыре луны будет спать.
   - Он не спит, а болеет. Сейчас его пытаются утащить духи Хигигора (злые духи), а наши боги сражаются с ними. Посмотри, как он исходит потом.
   - Да будет их преследовать успех и удача, - благоговейно произнес Заград и с опаской посмотрел на брата, в теле которого шел бой сил добра и зла. - Я сегодня тоже за него пойду в эту лавку с глиняными лепешками (Дидрад еле сдержал улыбку, услышав, как младший брат называет письмена).
   - Иди, и пусть боги укажут тебе наилучший путь, - сказала Малана.
   - Моя торговля... паа... - словно про себя сказал Заград. Он был недоволен тем, - Дидрад понимал, чем - что не может откладывать немного денег со своей торговли на то, чтобы купить своей девушке какую-нибудь пустую безделушку.
   Дидрад благоразумно подождал некоторое время после того, как Заград ушел и открыл глаза.
  Ему потребовалось еще несколько лун, чтобы встать на ноги.
  За окном бушевал ветер. Он врывался на улицы Речного квартала и гнал по ним тучи мусора. Неистово завывая, ветер заглядывал в окна домов, ворошил комнаты, и с натужным ревом мчался дальше.
  В тот день Дидрад готовился впервые за долгое время пойти в лавку. Он был еще слаб и шел, опираясь на стену.
  - Зачем ты идешь, на ногах ведь не стоишь?
   Услышав этот вопрос, Дидрад вздрогнул и попытался оттолкнуться от стены, но ослабленный организм не смог так быстро собраться.
   Тяжело дыша, он медленно повернул голову и посмотрел через плечо. В проеме двери, ведущей в гостиную, стояла Лихола. В глазах ее он прочитал немой укор и мольбу.
   - Молчи, - прошептал он бескровными губами.
   - Ты упадешь...
   - Молчи... молчи... - Он закрыл глаза и почувствовал, что сердце его неистово зашлось - оно словно билось и не в груди вовсе, а где-то под самым подбородком, там, где ему с роду места не было. - Молчи...
   - Позволь мне помочь... я принесу, что прикажешь.
   - Накидку шерстяную...
   Девушка пронеслась мимо него с быстротой лани и не успел с его глаз исчезнуть силуэт ее худенькой фигурки, гибкие формы которой проявились под платьем при беге, как она уже спустилась вниз, держа в руках накидку.
   - Сейчас еды тебе дам.
   - Не надо... я не буду есть...
   - Тебе столько быть там, - хотела было возразить она.
   - У Дырганза не много... работы...- И он пошатываясь пошел к выходу из дома.
   Лихола смотрела ему вслед, нахмурив брови.
  
  ***
  
  Он сам точно не помнил, как добрался до Песчаного базара; не помнил, что сказал брату, который искреннее удивился, когда увидел его, а затем и обрадовался, что может вернуться в свою лавку; не помнил, что делал весь день, и был ли этот день вообще, или он еще бредил, и этого ничего не было...
   Вечером к нему зашел Себруппата. Это было удивительно тем, что старик вообще редко куда-то выходил, потому что считал процесс ходьбы пустой тратой сил. 'Я никак не пойму, зачем нужно все это', - и он указывал в сторону базара. - 'Столько сил тратится зря. Лучше было бы, если выйти однажды, показать товар, а потом либо ты к покупателям ходишь, либо они к тебе'. На вопрос, а как же быть, если покупатели не смогут в день выхода торговцев прийти и посмотреть товар, старик отвечал, что все это пустое, что это мечты его и все, но смысл Дидраду следовало бы уловить.
   - Как... ты узнал, что... здесь я? - спросил юноша и потупился, ему было не по себе от того, что, в прошедший разговор, он открыл душу старику.
   - Ирп рассказал.
   - Ирп? Он говорил с тобой? - удивился Дидрад не столько тому, что мальчик откуда-то знает, когда он в лавке, а когда нет, сколько факту разговора Ирпганза с Себруппатой.
   - Мальчик тебя очень любит, как оказалось, хе-хе, - усмехнулся старик. - Да, Ирп. Я стал часто говорить с ним. Он хоть и застенчив - ты же заметил, что он застенчив? - но я его прикормил.
   - Прикормить застенчивость? - протянул юноша.
   - Ты еще не здоров, я вижу, - Старик уселся рядом с ним и на юношу пахнуло алкоголем.
   - Да... да... не здоров...
   - Жаль. Я хотел говорить с тобой о твоих словах, сказанных в то утро.
   - Я... мне бы не хотелось сейчас... - Дидрад не договорил. Брови его свелись к переносице, и он отер пот, мгновенно выступивший на лбу.
   - Вижу. Что ж, - Себруппата хлопнул себя по ляжкам, поднялся и направился к лестнице, ведущей вниз. - Ты был прав, - проговорил он просто и, не оборачиваясь, продолжил путь.
   Дидрад вздрогнул, вскинул глаза, но старика уже не было видно.
  
  ***
  
  Болезнь не оставляла Дидрада еще долгих четыре больших луны. Семья не могла ему помочь, потому что была практически разорена бедами, обрушившимися на нее, и не имела средств на то, чтобы воспользоваться услугами хороших лекарей, или купить лекарств. Единственное, что делалось - ежедневно в ближайший храм относились дары богам и священникам.
   Свадьба Дананы, которую Варад удочерил под именем Инана, и Дапага никак не помогла положению семейства - удалось лишь покрыть небольшую часть долгов. Инана покинула семью и переселилась к Дапагу в более приличное место - Складской квартал. Мать часто пропадала у нее вместе с Лихолой. В самом же доме Варада изредка стала появляться Мури со своими детьми, еще реже их навещал Перолин - ее муж.
   За эти месяцы Дидрад исхудал еще больше и теперь более всего походил на скелет, нежели чем на человека. Как его не отговаривали, он все же настоял на том, чтобы торговать в книжной лавке Дырганза. Сил на свои лавки у него не оставалось, и если бы не Заград, который разрывался между тремя лавками - одной своей и двумя брата - дела юноши окончательно бы рухнули.
   Их старший брат, Накрад, оставил свою лавку и поступил матросом на торговое судно. Этот поступок вызвал недоумение у домочадцев, и только два человека, Дидрад и Лихола, понимали, что он сделал это, чтобы поменьше бывать дома. Кроме того, совпало так или это было причиной, Накрад нанялся в матросы именно тогда, когда у Илиньи, его прежней любви, родился сын, чему были рады оба семейства, ее и мужа.
   Дидрад часто слышал, как Лихола плакала по ночам в своей комнате, заметил, с какой нежностью она смотрела на женщин с детьми, мимо которых ей приходилось идти. Ему было жаль ее, и он боялся ее, боялся за взгляд, которым она смотрела на него той ночью возле храма.
   С Тикстатом после случая с Учителем юноша виделся лишь однажды. Бывший друг попрекал богов за то, что они дали ему такую гнусную душонку. В то же время, он не попросил у него прощения и даже сказал, что так и должно было быть - что это предрешено богами. На прощанье он признался Дидраду, что все, кто находился тогда на складе и видели, как 'Проводник Света пал среди тюков', и - Тикстат сделал торжественно-театральный жест - все они поклялись отомстить Дидраду. 'И я тоже поклялся, но раскаялся и передаю тебе', - сказал он. Дидрад, не поблагодарив, развернулся и продолжил путь, ибо Тикстат поймал его, как и всегда, у дверей Песчанного базара.
   Узнав про это признание, Себруппата долго хохотал и давясь смехом, сказал, что единственное, что юноша сделал не правильно - не поблагодарил Тикстата.
   - Он так рассчитывал на твою благодарность, - сказал старик. - Эта благодарность твоя ему за прощение была бы. Он и впрямь раскаивается, если подверг свою жизнь опасности и рассказал тебе про клятву. А ты не простил, и теперь, пожалуй, он сочтет себя обиженным, сам себя простит обидой этой и без зазрения совести возненавидит тебя. Ты понял, что он тебя всегда ненавидел?
   - Он не раскаивается, - отрицательно покачал головой Дидрад, - он рассказал только потому, что боится клятву исполнить. Ведь клятва эта именно ему ловушка. Он ближе всех ко мне и, стало быть, ему меня и убивать. Могу поспорить, что уже в эту луну он пустит слушок среди братии, что его кто-то выдал и поэтому он не может убить. Что, если убьет, то на него все подозрение падет.
   - Твои слова имеют смысл... согласен. - Старик кивнул головой, посидел свесив голову и облокотившись локтями о колени, потом встал и прошел в самый грязный угол своего жилища. Оттуда он извлек короткий обоюдоострый меч с широким лезвием.
   - Отмой его только, - сказал он. - Ножны сделай... у меня нет...
   - Откуда, Себ? - изумился юноша. Он осматривал меч. По рукоятке, покрытой искусной тонким резьбой, он понял, какой дорогой подарок преподнес ему Себруппата.
   - Не всегда я был мудрецом и пьяницей, - усмехнулся тот.
  
  ***
  
   В первой половине зимы, когда не прошло еще и нескольких малых лун, как отец и старший брат вернулись из плавания, из деревни Рад пришло к семейству страшное известие. В деревню был привезен Дуград, первенец Варада, служивший в селетурской хоргите на севере. В середине осени, в то время у Великих северных зэлтских лесов уже выпадает первый снег, а реки - естественные границы империи - замерзают, полчища эамалов-диких зэлтов устремляются искать военного счастья на просторах северных провинций Тиринта. В одной из многочисленных пограничных стычек брат Дидрада был смертельно ранен. Никто в хоргите не знал о том, что его семья переехала в Тиринт, поэтому после сожжения тела, кости Дуграда, омытые и заключенные в сосуд, провезли в три раза дальше, на восток, в деревню Рад.
   Новость была получена поздно ночью. Принес ее купец, который проезжал у деревни Рад и, обмолвившись, что будет в Тиринте, получил наказ передать печальное известие (получил он, впрочем, не только наказ, но и хорошую шубу, в которой легко узнавался радский покрой).
   Услышав это, отец семейства на несколько мгновений словно одеревенел. Затем он нетвердым шагом поднялся на второй этаж, забрал все денежные накопления, которые должны были пойти на оплату долгов за текущий месяц, накинул плащ и, скинув с себя Малану, повисшую на нем, вышел в ночь.
   Накрад на правах оставшегося старшего мужчины, приказал всем сидеть дома и сам скрылся в ночи.
   Лишь через две луны семья получила весточку от Накрада. Брат сообщал, что он и отец направляются в Рад.
   Вернулись они только в начале весны. Варад сильно изменился: лицо его стало каким-то пепельно-серым, за эти два месяца он постарел и поседел словно бы сошло десять снегов.
   С собой он привез только три вещи: наконечник зэлтской стрелы, которая проткнула его сына насквозь, амулет, в виде человеческой фигурки, во всю ширь лица которого была вырезана улыбка, больше похожая на оскал, и рубаху, в которую был одет его сын в момент смерти. С тех пор он ежедневно носил ее на себе и не позволял никому, даже Малане, прикасаться к ней.
   Сосуд с костями Дуграда был также привезен и поставлен в гостиной рядом с божками.
   Накрад тайно от отца привез семье немного гостинцев от родни и новости.
   Наконечник стрелы получил Заград, которому отец наказал, как подрастет идти в белые земли и мстить за брата. Тот повесил его за веревочку на шею и носил как оберег.
   Амулет Варад на время отдал Малане и сказал, чтобы она готовилась к пополнению в семействе. Оказалось, что Дуград успел обзавестись женщиной и ребенком.
   Это успокоило Малану, и она впервые за много месяцев улыбнулась, и с тех пор и до самого дня, когда новая родня - жена Дуграда Фермаганка с дочерью Линикой - прибыла в ее дом, женщина проводила дни напролет, готовясь к встрече.
   Фермаганка оказалась на удивление не такой женщиной, какой привыкли видеть женщин в южной части Тиринтской империи. Во-первых, она была высока ростом и сильна, как мужчина. Ее располневшее после родов тело, не потерявшее, между тем, женственных форм, было налито словно молоком. Говорила она 'грубовато', так охарактеризовала ее говор озадаченная Малана, но была домовита и хозяйственна. Нрав она имела независимый и неспокойный, чуть, что сразу ввязывалась в перепалку (что Малане тайно нравилось), но, в то же время, была справедлива и отходчива.
   К удивлению всего семейства Фермаганка больше всех сдружилась с Лихолой, и Дидрад часто слышал, как на жалобы второй первая советовала ей не молчать, а 'бить в харю и посильнейше'.
   Линика - новоиспеченная внучка Варада, больше всего походила именно на него, что позволило им быстро сдружиться, и дед всякий раз, даже в ущерб финансам семьи, старался баловать ее всякими вкусностями. Только при ее появлении, лицо Варада прояснялось, и он мог даже засмеяться.
   Дидрад, на которого, как и всегда, не обратило внимание ни взрослое, ни малое пополнение семейства, отметил, что при всех отрицательных качествах Фермаганки, достоинства ее дочери все же перевешивают и благотворно влияют на семью.
   В приятных заботах о новой родне, мало кто из домочадцев заметил, что Накрад, познакомившись с семьей Дуграда, еще больше помрачнел, угрюмо смотрел на Лихолу и стал частенько приходить домой нетвердым шагом.
   Вероятность того, что Лихола не заметила этого, была мала. Но она молчала. Со временем, как и всякая другая женщина, ради которой мужчина чем-то пожертвовал, и которая очень ценила это и чего-то ждала, она перестала не только ждать неведомо чего, но и уважать мужа за жертвенность. Очень скоро неуважение сменила обозленность на его затянувшееся мученичество.
   Дидрад, у которого осенняя болезнь отняла много сил, лишь в конце зимы пришел в себя и вернулся к привычному образу жизни. Он даже расширил круг своих интересов. Этому способствовал Себруппата, который после памятного монолога юноши о религии, перестал смеяться над ним, а все больше смотрел внимательно и что-то про себя думал. Именно старик, заставив юношу облачиться в черную накидку с капюшоном и подвязаться красной бечевкой ввел его в круг людей, которые навсегда изменили его жизнь.
  
  Братство
  
   - Эх, что же ты мне сразу-то про тот спектакль не рассказал. Я давно так не смеялся.
   - Я понял, что он символизирует: мешок черный, молоко, потом покрывало это, охи-ахи, вода. Ха-ха-ха...
   Дидрад и Себруппата шли рядом. Под ногами мерно хлюпала жижа из наполовину растаявшего снега, смешавшегося с навозом, соломой и всевозможным мусором, какой обычно в больших количествах валялся в Речном квартале.
   Оба, и старик, и юноша были навеселе, поэтому не стеснялись громогласно и протяжно хохотать. Шли они уже довольно давно, ровно столько, что хватило заляпать шерстяные плащи грязью и застудить носы, которые у обоих сильно раскраснелись.
   - Когда же выйдем на императорку! - вскричал Себруппата, в очередной раз поскользнувшись на смердящей жиже. Он от души выругался. - Мальчик мой, подай мне плечо или я расшибусь, клянусь всеми богами, в которых ты не веришь.
   Дидрад подставил ему плечо, и отметив про себя, что несмотря на худобу, Себруппата не такой уж и легкий, продолжал идти.
   - А-а, ну наконец же, она! - воскликнул уж больно эмоционально старик, когда на выходе из очередной улочки засверкали два небольших светлячка-факела. - Императорка...
   Пару минут спустя, они вышли на широкую в тридцать локтей дорогу, мощеную камнем и чисто прибранную. Где-то за поворотом слышались резки свистящие звуки - это специальный отряд городской стражи усердно махал метлами, расчищая императорский тракт.
   - О, боги, опять! - возмутился старик. Дидрад посмотрел на него и увидел, что тот смотрит на масляный фонарь, в свете которого мелькали огромные хлопья снега. - Опять закружило. - И старик поежился. - Не люблю я зиму (он плотнее запахнулся в накидку), но пойдем же скорее...
   Они ускорили шаг и двинулись к воротам в Черный город держась ближе к стенам домов.
   Мимо них то и дело проходили быстрым шагом отряды ночной городской стражи: они выныривали из переулков, шедших перпендикулярно тракту, пересекали его и быстро скрывались в слепых проходах всевозможных улочек и подворотен, коих здесь было великое множество.
   Ворота, отделявшие пристенные кварталы от самого Тиринта, были еще открыты. Подле них стояли, пританцовывая четверо солдат. Они делились друг с другом последними новостями.
   - ... перешли реку, там она не такая, чтоб очень большая... не широкая, значит, и напали. Наши, говорит, поднялись и схлестнулись с ними, дрались голыми руками. Мне Кшимарал говорил (Себруппата неожиданно остановился подле них и прислушался), что часто наши специально эамалов допускают в дорпы, у этих скотов отпадает преимущество, они стрелять из своих ужасных зэлтаргов не могут, а в ближнем бою у нас выучка лучше. Унаги наши хорошо шинкуют зэлтские тушки. - Раздался смех.
   - Ты чего стоишь здесь? - спросил один из стражников у Себруппаты. - Давай, тащи свои маслы дальше. Нечего здесь... пшел!
   - Я остановился спросить вас, - проговорил старик, не обращая внимания на то, как с ним разговаривают, и то, что Дидрад тянул его за полу накидки. - Вы же сборные?
   - А ты, что, из наших будешь, бывших?
   - Д-да, - словно через себя выдавил Себруппата. По нему было видно, что думается ему в тот момент о другом.
   - Так, да или д-д-да? - съязвил один из солдат.
   - Д-д-да, - сказал шутливо старик и протянул солдату руку с зажатыми в ней деньгами.
   - Ох, ты! Точно, какой-нибудь из наших, - разнеслось среди солдат и они сразу стали вежливы. - Что ты хотел спросить, хоригинт.
   Дидрад с удивлением отметил, как ласковая улыбка тронула губы Себруппаты, когда он услышал это обращение к себе, как к ветерану.
   - Ты говорил про Кшимарала, - начал старик. - Этот человек... он не из рода зеленых маралов. Они живут в долине, которая выходит прямо в Малые Оледны. У них вождь - Привак-марал Сухорукий.
   - Слышал о таком, у него что-то с рукой, верно?
   - Да, ему руку у плеча степные лисы пожрали.
   - Точно, - расхохотался стражник. - Слыхал про такого. Только мне говорили, что он ее на корм своим детям дал, когда голод был... так говорили...
   - Много чего говорят, - усмехнулся Себруппата и как-то сразу поник. - Если бы слова принимали форму материи, люди уморили бы ими сами себя.
   - Да-а, - протянул неопределенно стражник. По его виду было заметно, что он не понял слов старика.
   - Так, что с маралами? - оживился Себруппата.
   - А их вырезали, - хохотнул стражник и высморкался. - Много снегов сошло уж, как вырезали...
   Дидрад, вставший позади старика, крякнул от неожиданности, когда последний подался назад, и оперся о него.
   - Всех? - почти неслышно произнес Себруппата, еле шевеля губами.
   - Всех, хоригинт. Ты же сам знаешь, как воюют в Малых Оледнах, - солдат перестал улыбаться и с тревогой посмотрел на старика. - Хотя... может кого и увели... (он потер озябший нос) в рабство увели. Но это не лучше... знаешь... Слышь, - он встрепенулся. - А может ты с нами посидишь, расскажешь, может, что?..
   Но Себруппата уже не слушал его. Он оттолкнулся от Дидрада и нетвердым шагом побрел к стенным воротам.
   - Чего это он? - удивился стражник.
   Юноша пожал плечами.
   Между пристенными валами и самой стеной имперской столицы тянулся непрерывный пустырь в сто - сто пятьдесят локтей шириной. Под страхом смерти никому не позволялось находиться на нем ночью. Только в отношении тех, кто двигался по императорскому тракту это правило не действовало.
   Дидрад нагнал старика на пол пути к воротам и пошел рядом. Он ничего не говорил, знал, что слова стражника задели какую-то хорошо спрятанную рану в душе Себруппаты.
   - Ты чего такой смурной, Себ? - просил его охранник городских ворот, загодя открывая перед стариком маленькую дверцу в огромных вратах. Но и его Себруппата не удостоил ответом.
   Они прошли половину пути до дворца Дырганза, когда послышался звонкий цокот копыт о брусчатку тракта. Прямо на них мчался всадник. По тому, как между ушей его коня, трепеща на ветру и от бега, извивалось большое белое перо, Дидрад понял, что это чей-то вестовой.
   - С дороги! - закричал на них всадник. Он мчался во весь опор.
   Дидрад потянул старика к стене дома - хотя место было много, но мало ли что, вдруг лошадь оступится. Но Себруппата неожиданно ударил его по руке и бросился наперерез коню.
   Вестовой даже не попытался остановиться и конь на всем скаку грудью ударил человека. Удар получился скользящий, но и его хватило, чтобы старика отшвырнуло в сторону на двадцать локтей и приложило о стену. В первое мгновение он охнул и, отойдя от стены, удивленно огляделся, затем пошатнулся, вновь оперся о стену, медленно осел, а потом повалился на бок.
   Юноша онемел, увидев это.
   - Дурак, тупорылая твоя башка!.. - кричал всадник, уносясь вдаль. Он еще что-то кричал, но Дидрад его не слышал.
   С ужасом юноша смотрел на лежащего.
   При падении, Себруппата ударился лицом о стену и из его носа и правой брови обильно лилась кровь. Спереди и сзади от юноши, в их сторону бежали люди, но Дидрад не видел этого. Он неотрывно смотрел только в лицо Себруппаты, в лицо человека, которого он искренне полюбил и которое казалось ему сейчас словно чужим. Юноша не узнавал старика, настолько изувечил его удар о стену.
   Подбежавшие прохожие остановились подле старика, не решаясь подойти к нему. Картина была настолько ужасная, что даже стражники, отряд которых тоже оказался поблизости, не сразу решились действовать.
   Себруппата лежал, вытянувшись в всю длину и словно спал. Лицо его, по крайней мере, та часть, которую можно было видеть за слипшимися от крови волосами, было безмятежно. Снежинка неспешно кружились над ним, и, лениво укладываясь на лицо, покрытое кровью, сжимаясь и кукожась, таяли.
   Старика подняли на руки и куда-то понесли.
   Дидрад продолжал стоять, остолбенев и провожал взглядом всю эту процессию так, словно несли совершенно постороннего ему человека. Даже зеваки пошли вслед за стражей, а он стоял и широко раскрытыми глазами смотрел в полутьму улочки, куда свернули солдаты.
   Вывел его из оцепенения вестовой, лошадь которого ударила старика. Он подъехал со стороны ворот - видимо, решил повременить с отъездом.
   - Куда его понесли? - просил он Дидрада, поглаживая коня по загривку. Тот громко фыркал и нетерпеливо бил копытом о мостовую, требуя, чтобы поводья отпустили и позволили ему отдаться свободе галопа.
   - Не знаю, - прошептал юноша.
   - Чего говоришь?
   - Не знаю...
   - Ты ж, вроде, с ним... а-а...
   Дидрад посмотрел снизу вверх на всадника. Это был юноша примерно одного с ним возраста. Скорее всего сын или племянник какого-нибудь ветерана, который замолвил за него словечко, - и положил начало, может быть, блестящей военной карьере.
   На лице вестового отражались смешанные чувства: и злоба, и досада, но более всего, раскаяние, которое всегда наступает с опозданием у людей пылких, живых.
   - Что же ты наделал, - прошептал горько Дидрад и опустил голову. Его зашатало.
   Лошадь завертелась под всадником, и ему стоило огромных трудов заставить ее остановиться боком к Дидраду. Вестовой поправил шлем, отороченный мехом, утер рукавицей нос и что-то проговорил. Внезапно, его глаза вспыхнули бешенством, он замахнулся и со всего маха огрел юношу плеткой.
   Дидрад вздрогнул, но не поднял голову.
   Всадник тихо завыл и поскакал прочь, крича на коня и нещадно хлеща его по крупу.
   В этот момент послышался топот ног и на тракт выскочили двое. Они посмотрели на Дидрада и окликнули его.
   - Тебя зовет... тот... ну, тот, который здесь лежал...
   Юноша вздрогнул и посмотрел на них. Только тут он почувствовал, что его ударили плетью и в недоумении потер плечо. У него было странное ощущение - будто он только что очнулся, такое же точно ощущение бывает, когда после бурной попойки человек просыпается в незнакомом месте, и долго оглядывается и присматривается, стараясь припомнить прошлый день.
   Он и двое звавших его мужчин побежали по одной из улочек, которая привела их к казарме городской стражи, на первом этаже которой, на овомаде покрытом тюками, лежал Себруппата.
   На лице его были видны засохшие коричневые разводы - до прихода Дидрада, его лицо протерли от крови. Оно сильно опухло.
   Старик был мертвецки бледен.
   Юноша подошел к нему в сопровождении двух солдат - начальника караула казармы и начальника отряда стражи, которая принесла старика.
   - Ты знаешь его? - спросили они у юноши.
   - Да.
   - А ты его? - обратились они к Себруппате.
   Тот медленно моргнул левых незатекшим глазом и с натугой кашлянул. От этого в его горле что-то заклокотало.
   - Кто он и кем ты ему приходишься? - повернулся к Дидраду начальник караула весьма довольный тем, что ситуация сейчас разрешится.
   - Я... - Дидрад еле шевелил побелевшими от ужаса губами.
   - Да, ты. Сын, племянник и выкормыш его. Кто ты?
   - Я...
   Начальник караула выругался и чувствительно хлопнул юношу по щеке:
   - Ты, о, боги черного мира, ты! Если ты шел рядом и больше ничего, тогда пошел прочь отсюда. Если ты его выкормыш, то скажи имя. Не трать мое время!
   - Он... мне как отец
   - Отец тебе?
   - Да...
   - Тогда возьми телегу и отвези его отсюда. - И солдат употребил ругательство, указывающее, куда стоит отвезти старика.
   - Где он сейчас найдет телегу, добрый тир, - спросил кто-то из сердобольных зевак, которые сумели протиснуться в караульную.
   - Какая мне разница. Но убирайтесь отсюда все вскорости, - взорвался мужчина. Только сейчас Дидрад заметил, что тот выглядел заспанным - его подняли по тревоге. - Он мне и так два тюфяка кровью залил, - привел он последний весомый аргумент.
   Дидрад вышел из казармы в смятении. Сначала он бросился к тракту, но пробежав несколько шагов, остановился - какие телеги на тракте, если ворота города закрыты.
   Не зная, что делать, он запустил пальцы в волосы и, воя, стал ходить из стороны в сторону.
   - Эй, малой, иди сюда, - позвали его со стороны казармы.
   Когда он подошел, к нему вышел старый солдат. Шел он прихрамывая и постоянно прочищал горло, словно у него туда что-то попало.
   Дидрад невольно отшатнулся: от солдата исходил терпкий запах псины.
   - Кхм... р-вр-р... у тебя деньжата при себе есть? Кхм... р-рв...
   - ?!?..
   - Ты не бойся... кхм... если есть, ты их дай мне... кхм-кхм... а тебе вон оттуда телегу подам (он указал на угол казармы).
   - У меня только два стринта.
   - Ничего, я за доброе... кхм... доброе дело делаю... деньги... кхм... - Он не договорил, взял деньги и скрылся в темноте.
   Дидрад соврал про количество денег - у него было три стринта - сработала базарная привычка торговаться, но и последний пришлось отдать в счет того, чтобы солдаты помогли ему вытащить тело старика и погрузить его на телегу.
   Будто из-под земли возник старый солдат. Он постоял подле тела и послушал дыхание. Потом причмокнул губами и кашлянул.
   - Выгружать будете, доску вынеси, - посоветовал он. - Ребра поломаны у него. Помереть может, если его согнете не так.
   Солдаты кивнули.
   Путь до дворца Дырганза все проехали молча. Только один вопрос был задан Дидраду, кем ему приходится Себруппата.
   - Отец он мне, - ответил юноша уверенно.
   Он не заметил, как у лежащего старика сбилось дыхание.
   Выгрузка не заняла много времени.
   Едва старика уложили на скамье в его каморке, как в дверь ее что-то с силой ударилось. Юноша вздрогнул от неожиданности. Удар повторился снова. Затем за дверью послышались проклятия и последовал очередной удар.
   - Открой! - закричали с улицы. Дидрад узнал голос - это был Дырганз. Привратник уже успел сообщить ему о старике.
   Дидрад хотел было открыть незапертую дверь, но остановился, услышав голос старца:
   - Ту... ту-пого... ловый, - донеслось до слуха Дидрада. - Не... не открывай... пусть го... лову разобьет... хе-хе...
  Юноша обернулся и увидел, как тот лежит и смотрит на дверь. На губах Себруппаты играла презрительная усмешка.
  Купец попытался еще раз открыть незапертую дверь, продолжая толкать ее от себя, а потом бешено заколотил в нее кулаками.
   - Открой, Себруппата! - кричал он.
  Дидрад открыл дверь.
   - Ты? - обомлел Дырганз. - Здесь?.. Зачем?.. А где?.. - вскричал купец. - Прочь! - он оттолкнул юношу. - А!? Вот он! - Дырганз задохнулся от негодования, увидев старика. - Что? Допился? Ан, нет, улыбается! Чего ты улыбаешься?
   Себруппата действительно улыбался. Он смотрел в низкий и черный от копоти потолок своей каморки и счастливо улыбался.
   - Ты... ты... - Дырганз аж задрожал от злости. - Ты улыбаешься?! Пошел прочь отсюда!!! - заорал он на юношу. - Прочь пошел! Ты под чью лошадь попал? - обернулся купец к старику. - Под чью лошадь, спрашиваю, попал?! Это гонец из Белого города... слух уж пошел... мне проблемы из-за тебя не нужны!.. - Он обернулся к Дидраду. - Отцом его назвал. Тогда и прибирай к себе. Забирай его сейчас же!
   Он хотел еще что-то сказать, но старик его перебил. Говорил он тихо, но так, что купец не мог не прислушаться.
   - Кто ж... работать на... на тебя будет... там... там... - Себруппата умолк, переводя дух и тяжело сглотнул.
   Дырганз осекся и замолчал.
   - Работать ты можешь у меня, - проговорил он. - Я ведь только жить тебе сказал в другом месте. А работать будешь на меня! - повторил он даже с претензией. - На меня!
   Старик попытался засмеяться, но поломанные ребра ему не дали.
   - Я счастлив, Дыр... из рода Ганзов... хм... я счастлив, - неожиданно проговорил он.
   Купец порывисто приблизился к нему, но вспомнив, что помимо них в помещении находится и Дидрад, обернулся к нему и приказал:
   - Иди прочь, сказано тебе!
   - Не гони его, - попросил старик. - Он шел... рядом со мной... сюда. Пусть же проводит меня... отсюда... Недолго мне теперь... Ты не гони е... его... боги уже прислали за мной...
   Дырганз вдруг как-то сразу поник: движения его потеряли быстроту и резкость. Он сгорбился, словно сильно устал и, медленно придвинув старый бочонок-табурет, присел рядом со скамьей. У Дидрада на глазах выступили слезы.
   Себруппата смотрел на Дидрада, но говорил обращаясь к купцу.
   - Ты продал... все, что мог, - сказал он и уголки его губ дрогнули в улыбке. Он еще несколько раз с трудом повторил эту фразу. - Я рад, что... могу тебе... сказать это... хотя бы... и так... ты продал все... Ты послушай... больше не будем... с тобой говорить... не будем никогда уж...
   Дырганз насупился, но не протестовал и не пытался уйти. Он сидел и покорно слушал.
   - Помнишь... там (старик надолго умолк и глаза его стали смотреть сквозь Дидрада, он словно видел нечто другое) в оледнах... у каменного столба, где... мы... всегда стояли с тобой... там ты мне говорил, что... приедешь сюда... мы мечтали с тобой, помнишь... как приедем в Тиринт... и... мечтали... как купим себе... здесь... и жить будем... и много купим... много... (Себруппата усмехнулся и глаза его снова осмысленно посмотрели на Дидрада) Ты первый понял... если много продать... много купишь... ты продал все... (старик тяжело глотнул) я первым понял... продашь все... себя не откупишь... ты продал все... и себя тоже...
   - Ты, - хотел что-то ответить Дырганз, но Себруппата его перебил:
   - ... позволь сказать... уже скоро... и я... не смогу тебе сказать...
   - Лекаря, Себ...
   - Нет... не хочу...не тревожь его... понапрасну... поздно...
   Дидрад в изумлении смотрел на купца. Тот поник головой и закрыл лицо левой рукой. Он больше не пытался перебить старика. Внезапно губы, единственное, что виделось со стороны юноши, губы Дырганза задрожали и растянулись словно в улыбке, и если бы не напрягшийся и сведенный судорогой подбородок, то Дидрад подумал бы, что купец беззвучно хохочет. Но он не смеялся.
   - ... ты и меня продал, - продолжал между тем старик. - Но... я не в упрек тебе говорю... ты продал меня... я тебя нет... и.. ты сам себя наказал... у тебя деньги и... двор... цы... у тебя... у меня... (Себруппата хмыкнул) ничего этого нет... но... у меня есть сокровище... (купец вздрогнул) не смотри так, - проговорил старик, хотя Дырганз и не поднимал на него глаз. Видимо Себруппата уже ничего не видел. - Вон там... мое сокровище... оно дороже... всех дворцов... - Он с усилием поднял палец и указал на Дидрада. - Его мне... не хватало там у... каменных столбов... если бы он... не ты был там... все бы по-другому... у меня... расскажи ему все, Дыр, из рода Ганзов... расскажи... заклинаю тебя... я не успел... я только сейчас понял, что не успел... не успел... - Старик застонал. - Дид... я слышал... ты сказал... там... им... что ... отец я тебе... (лицо старика сморщилось и из его глаз потекли слезы) спасибо... я впервые не захотел умирать...
   Это были последние осмысленные слова, которые произнес Себруппата. После у него начался бред и к утру он скончался.
   Все это время Дырганз сидел подле него и не отрывал руки от лица. От него не долетало ни звука, но по мокрому подбородку и тяжелому дыханию через рот, юноша все понял.
   Купец не звал ни лекарей, ни прислугу. Когда старик выдохнул в последний раз, Дырганз молча поднялся на ноги и шатаясь и придерживаясь о стену, вышел.
   После этого, в каморку вошли слуги.
   Дидрад не плакал в тот момент. Он как и тогда, на тракте стоял в стороне и молча смотрел, как бездыханное тело поднимают и выносят.
   - Сам вышел и приказал отнести тело в парадный зал, - шептались слуги.
   - Сам так сказал?
   - Да?!
   Юноша был удивлен тому, что ничего не чувствует: ни печали, ни опустошения, - он был словно уже давно готов к смерти Себруппаты.
   Он вышел на улицу и поднял глаза в небо. Было уже ранее утро, солнце только вставало и небесная синева, на удивление чистая и безоблачная для зимнего месяца, была бездонна.
   'Он улетел куда-то туда', - подумал Дидрад. Неожиданно его глаза наткнулись на птицу, которая, кружась, поднималась все выше и выше. - 'Ты так долго этого хотел, Себ'. - Порадовался за птицу юноша. - 'Лети же, лети!'
  
  ***
  
   В тот день, когда умер старик, Дидрад не проронил ни одной слезинки. Он дивился на себя, один раз даже попытался разжалобить, припомнив до мельчайших подробностей все, что произошло той ночью. Но слезы не шли, будто все внутри него высохло, словно не осталось во всем его теле и капли влаги.
   После того, как тело Себруппаты перенесли в дворец Дырганза, юноша направился на Речной базар, чтобы торговать в своих лавках.
   Он чувствовал необычайное какое-то оживление в себе, невероятную легкость, которая завладела всем его существом. Да и торговля в тот день шла на удивление хорошо.
   Разузнав, что его семья связанна с Дырганзом, к нему подходили совершенно незнакомые люди и пытались завязать деловое знакомство. Он никому не отказывал и охотно извлекал выгоду из того, что знал уже почти всех торговцев именитого купца, и они знали его.
   Ближе к вечеру, когда солнце уже скрылось за горизонтом, который образовывали крыши близ лежащих домов, к нему подошел Ирпганз. Преодолевая свою природную скромность, мальчик долго стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу и мешая подойти к лавке с рыболовными снастями, за что и получил от одного торговца звонкую оплеуху.
   По звуку этой оплеухи и вскрику Ирпганза, Дидрад и обнаружил мальчугана подле себя.
   Он подозвал его и спросил, что он тут делает. Как и всегда, слова из уст Ирпганза тянулись медленно и вразнобой.
   По отдельным фразам, смущенного до нельзя мальчика, Дидрад понял, что Дырганз приказал ему навестить его тем же вечером. Юноша кивнул в ответ и отпустил несчастного ребенка восвояси.
   - Дид, ты не видел Нака?
   Дидрад поднял глаза и увидел Лихолу. В последнее время она немного располнела (причиной тому стали продукты, которые привезла с собой Фермаганка и которые значительно улучшили рацион питания семейства), но это пошло ей на пользу. Единственное, что удивило юношу, это то, как она была одета. На плечах девушки была накинута теплая шубка, радского покроя - подарок Накрада - а под ней легкое платье, которое открывало вид на шею и ложбинку между грудями, которая предстала взору Дидрада потому, что девушка, то ли по небрежности, то ли по одной ей ведомой причине предпочла не зашнуровывать ни шубку, ни платье.
   - Нака не видел? - повторила она свой вопрос, смущенно опуская глаза потому, что юноша, задумавшись о своем, смотрел на нее в упор.
   - Нет, - поторопился ответить он. И добавил. - Странно было бы видеть его здесь. - Он тут же спохватился, но было уже поздно.
   Лихола отступила на шаг, повела глазами по сторонам и, резко запахнувшись, густо покраснела. Пробормотав что-то, она поспешила скрыться с его глаз.
   Дидрад стоял ошарашенный своими словами, прокручивая их в мозге снова и снова. Перед его внутренним взором стоял образ смущенной девушки и юноша не мог понять, что теперь это для него значит. Он не чувствовал по этому поводу ровным счетом ничего.
   Неожиданно, Дидрад прыснул со смеху и поспешил отвернуться к стене.
   После закрытия базара, он решил не заходить домой, поужинал в одной из многочисленных таверн, которые прилегали к базару, и направился во дворец купца.
   Дырганз, несмотря на то, что сам пригласил его к себе, заставил юношу себя подождать. Ожидая появления купца, юноша расхаживал по зале и с удовольствием рассматривал мозаику, узоры, статуэтки (среди которых, кстати, не было собаки), ковры и гобелены, тяжелые занавеси, шедшие вдоль двух стен из четырех и расшитые золотом и серебром. На них были изображены сцены из священных книг: пришествие богов, их дары людям и многое другое.
   Из дальнего конца коридора, который выводил из личных покоев купца в приемную залу, послышались цокающие шаги и тяжелое дыхание. Дидрад обернулся на звук и поклонился, но в залу вбежала худосочная вислоухая собака. Глупое выражение ее морды заставило ожидающего растянуть губы в улыбке. Вслед за ней в залу неслышно вступил Дырганз.
   Когда купец предстал перед глазами юноши, он был одет в доспехи, отороченные на рукавах и юбке белоснежным мехом. Пластины на доспехах были из золота и серебра, начищенных до зеркального блеска. Но, несмотря на весь этот блеск, голову Дырганза по-прежнему венчала все та же замасленная меховая шапка.
   Юноша отметил, что купец избегает прямо посмотреть ему в глаза, как это было раньше.
   - Иди за мной, - приказал Дырганз и скрылся за той же дверью, из которой только что вышел.
   Дидрад поспешил вслед за ним.
   Они прошли коридор, поднялись на второй этаж, зашли в какое-то подобие комнаты, из которой круто вниз вела винтовая лестница. По ней они спустились вниз, чтобы потом снова подниматься наверх.
   Четверть часа спустя Дидрад, наконец, понял, что окончанием замысловатого пути является крыша, на которой они и оказались.
   Крыша дворца Дырганза мало чем походила на крышу в привычном ее понимании. Если бы юноша не знал, что они поднимались наверх, но он был бы убежден, что они оказались внизу, в саду.
   По периметру крыши тремя террасами стояли кадки с растениями. Притом на самых верхних кадках располагались самые большие растения. Они образовывали своего рода живую изгородь, скрывавшую от посторонних глаз всех и все, что было на крыше, несмотря даже на то, что в эту пору на них не было листьев.
   А посмотреть, помимо растений, было на что.
   По периметру крыши, закрепленные на искусно вылитых медных подставках, изображавших неведомых животных, горели масленые светильники. С той стороны, откуда юноша и купец попали на крышу, полукругом стояли изящные резные скамьи. Таким образом, Дидрад вышел прямо на сцену частного театра. Он несколько растерялся, когда осознал это, но быстро пришел в себя потому, что зрителей на скамьях не было.
   Спустившись по ступенькам со сцены, юноша, вслед за Дырганзом, направился к шатру, который накрывал почти половину крыши.
   Полы у входа в шатер были раздвинуты, но едва Дидрад с купцом ступили под его сень, как невидимые руки, в тот же момент, отпустили полы и, более того, наглухо стянули их шнуровкой.
   В кромешной темноте чувствовался дурманящий запах курений, которым насквозь пропитался воздух. Кроме того, юноша ощущал присутствие других людей - не одного - двух, а многих.
   Наступила продолжительная тишина. Дидрад запыхался от спусков и подъемов, поэтому его дыхание, как ему показалось, было единственным, что нарушало абсолютное безмолвие шатра. Сцепив руки в замок и сжав их так, что хрустнули пальцы, он постарался дышать тише и реже.
   Между тем, во тьме стали вспыхивать искры, которыми пытались разжечь масляные лампы. Одна за другой они загорались, начиная от дальнего конца от входа в шатер, и вскоре, в ярком свете двух десятков светильников, изумленному взору юноши предстало занимательное зрелище.
   Посреди шатра высился помост из сложенных одни на других бревен, под ними зоркий глаз Дидрада разглядел металлический лист. По периметру этого помоста стояли фигурки божков, по свирепому виду которых и по вооружению, юноша понял, что это боги войны.
   Над всем этим лежал какой-то сверток, замотанный в материю, переливавшуюся в свете лампад всеми оттенками желтого и красного. На него был положен странной месяцевидной формы щит и три коротких дротика.
   Вокруг этого сооружения, вдоль стен шатра стояли люди, в просторных черных накидках с капюшонами. Накидки были опоясаны красными бечевками. Поверх их лиц были надеты деревянные, грубо сколоченные маски, состоявшие из трех продольных от лба до подбородка заостренных книзу дощечек, средняя из которых закрывала нос и среднюю часть рта, и двух поперечных дощечек, верхняя из которых крепилась на лбу, а нижняя немного ниже носа. Продольные дощечки снизу у острия были выкрашены в белый цвет, а вся маска, окрашенная в черный, со стороны, производила впечатление оскалившейся морды неведомого чудовища.
   Собравшиеся, а их было ровно двадцать восемь человек, все разом уставились на юношу, от чего тот оробел и даже невольно попятился к выходу.
   - Я привел его, братья, - заговорил Дырганз. - Вот он, смотрите на него.
   Снова воцарилось молчание и присутствующие, не шевелясь, не спускали глаз с Дидрада.
   - Начнем же, братья, - сказал один из присутствующих. Голос его был молодой, но с хрипотцой. Этот голос показался ему знакомым.
   Юноша исподлобья посмотрел в сторону говорившего, но так и не смог выявить его. Красные бечевки, опоясывшие людей, смотревших на него, несколько успокоили Дидрада. Два раза он бывал в обществе им подобных. Это было несколько лун назад, когда Себруппата ввел его в братство, имя которого не назвал. В первый привод, люди, лица которых скрывали черные капюшоны, осмотрели его с ног до головы; во второй раз он присутствовал при их разговоре о белых землям, Малых Оледнах и племенах, их населяющих.
   - Постой, брат, - остановил его другой мужчина, говоривший баритоном. - Прежде, чем передать нашего брата Подвене - богу ветра, который унесет его к Врасу, надо узнать волю его о сыне его.
   - Да, он прав. Так делается с незапамятных времен, - проговорил старческий голос.
   - Сын ли ты ему? - спросил баритон.
   Дидрад не знал, что отвечать. В его мозге пронеслось множество вопросов, основными из которых были, где он и что все это значит.
   - Скажи, да, - подтолкнул юношу в спину купец.
   Но у Дидрада язык словно прилип к небу, он стоял, закрыв глаза, мелко дрожал и молчал.
   - Не робей, брат мой, отвечай. Вокруг тебя друзья твои, - прозвучал мягкий молодой голос.
   Услышав его, Дидрад резко поднял глаза и вперился взором в лица-маски.
   - Скажи, да... - шипел как змея позади него Дырганз.
   - Да, - с некоторой опаской произнес Дидрад.
   - Как звал ты его?
   - Отец... отец, - подсказывал Дырганз. - О, боги, да не молчи же...
   - Отец.
   - Как звал он тебя?
   - Сын...
   - Сын... звал, - ответил более определенно Дидрад, наконец, догадываясь о сути происходящего.
   - Кто может это подтвердить? - спросил баритон.
   - Я могу, - словно в продолжение его вопроса спешно проговорил купец.
   Дидрад с удивлением скосился на него. Он уже пришел в себя, чему немало поспособствовал мягкий голос, подбодривший его, и снова обрел возможность думать. Каково же было его удивление, когда он заметил, что купец дрожит всем телом.
   'Чего он боится здесь? Или кого?', - подумал он.
   - Как называл брат Себруппата этого отрока? - спросил баритон.
   - Сын, о, мудрейший, - подтвердил Дырганз.
   - Как называл отрок брата нашего?
   - Отец, о, мудрейший.
   Ничего больше не сказав, баритон отступил в шеренгу людей-масок.
   Повисла очередная пауза. Затем выступил еще один человек, стоявший уже по другую сторону от навала из бревен.
   - Как нам звать отрока сего? - спросил он. Голос его был дребезжащим и противно-скрипучим, словно хозяину его было уже очень много лет. - Ответь ты, брат Дырганз, раз уж ты привел его и слышал волю брата Себруппаты.
   - Его нарекли Дидрадом.
   - Дид из рода Рад, я правильно понял?
   Купец растерялся. Он и сам не знал точно, как правильно.
   - Правильно, - подсказал уже Дидрад.
   - Правильно, о, Высочайший, - проговорил Дырганз.
   - Каково прозвище его?
   - Э... - протянул купец, ожидая подсказки.
   - У меня нет прозвища, о, Высочайший, - вступил в разговор сам юноша. Он окончательно освоился в обстановке. - Но если вам угодно, меня называют в рядах Двухлавковый.
   - Двухлавковый? - удивился мужчина.
   Произошла заминка: присутствовавшие переглядывались между собой и тихо перешептывались. По рядам пронеслось необычайное оживление. Послышался даже смешок.
   - Высочайший, - заговорил-таки Дырганз.
   - Молчи, - перебил его старик строгим голосом. - Твоя вина... молчи...
   Купец поклонился и умолк.
   Старик отошел назад и обменялся несколькими фразами с близ стоящими людьми.
   В это же время, несколько человек вышли из рядов и направились к Высочайшему. Они долго о чем-то совещались.
   Все это время Дидрад смотрел на сверток, обмотанный мерцающей в свете ламп материей. Он догадался, что это тело Себруппаты, и что, скорее всего, его сейчас сожгут.
   Юноша смотрел на ноги своего названного отца, обмотанные у лодыжек такой же красной бечевкой, как и накидки на людях стоящих подле, и перед его внутренним взором проходило прошлое. Впервые за свою короткую жизнь Дидрад делал то, что не свойственно делать в его возрасте - вспоминал прошлое. Ему виделось лицо Себруппаты, плавные движения его рук, когда он был трезвый, и резкие, порывистые жесты, когда он был пьян. Ему припомнился его извечный фатализм и неверие в значимость жизни. Он увидел перед собой морщинки на его лбу, которые появлялись всякий раз, когда старик заговаривал о философии или когда читал что-нибудь. Проплыли перед внутренним взором и складки возле губ и смешно встопорщенные усы, когда старик смеялся...
   - Брат Имерн, приблизься, - нарушил тишину шатра баритон. Он отдал приказ неожиданно громко - так, что Дидрад вздрогнул.
   Купец вышел из-за его спины и прошел к Высочайшему. Некоторое время ему что-то говорили. Он лишь согласно кивал.
   Потом он повернулся и, посмотрев на юношу, едва заметно улыбнулся.
   - Братья, - обратился Высочайший ко всем, кто был в шатре. - Боги откажутся принять в дар тело брата нашего. Играть с богами - не наша смелость.
   Едва Высочайший закончил говорить, как тело Себруппаты было с почтением снесено с дровяного настила и вынесено прочь.
   Юноша молча проводил глазами печальную процессию.
   - Спустись вниз и жди меня там, - шепнул ему на ухо, походя, Дырганз. - Никуда не уходи.
   Юноша кивнул и поспешил выполнить приказ.
   Он снова спустился вниз, потом поднялся наверх и когда оказался в коридоре, почувствовал, вдруг, такой упадок сил, что опустился на пол там же, где и стоял.
   Он почти впал в забытье, когда его растормошил один из дворцовых слуг и передал, что купец приказал свести юношу в свои личные покои.
   Дидраду была выделена комнатка, больше походившая на чулан, но на ее небольшой площади все было расположено так продуманно и с таким изяществом, что юноша не почувствовал ее размеров. Впрочем, в тот момент он мало, чему удивился бы, потому что нервное истощение событиями последнего времени очень скоро вылилось в глубокий сон.
   Ближе к утру его затормошили за плечо. Дидрад открыл глаза и непонимающе осмотрелся, потом резко сел. Над ним возвышалась, поблескивая, неизвестная фигура.
   - Пойдем, - проговорил знакомый голос, которому невозможно было не подчиниться.
   Дидрад поднялся за ноги и, шатаясь, направился вслед за фигурой.
   Они вошли в просторную комнату, сплошь заваленную валиками и подушками.
   Человек обернулся и юноша узнал в нем Дырганза.
   Лицо купца было помятым, глаза красными от бессонной ночи. Смотрел он угрюмо, исподлобья, губы его были искривлены в злобной ухмылке.
   Не говоря ни слова, он указал рукой вправо от себя. Юноша понял его, отошел и сел на один из валиков.
   Дырганз сделал несколько шагов к углу помещения, в котором стоял пузатый кувшин, зачерпнул из него жидкость и жадно выпил. По запаху, который тут же распространился по комнате, Дидрад понял, что это вино. Ему купец выпить не предложил.
   - Ненавижу эти сборища! - проговорил Дырганз, наконец, недовольно.
   Он стянул с себя меховую шапку, отер лысину, которая оказалась под ней и зевнул.
   'Зачем он побрил голову?' - удивился Дидрад.
   - Угораздило его помереть, - продолжил канючить купец, поводя ладонью по макушке. Затем он плавно с макушки перешел на лицо и почесал шею.
   Как и за много часов до этого, он упорно не желал смотреть прямо в глаза Дидраду.
   Юноша сидел, выпрямившись, и терпеливо ждал.
   - Они решили его не сжигать, - сказал купец. - Пока у тебя не будет боевого поклика и покрика, его не сожгут. Опять убыток, - промямлил он словно бы и про себя, но достаточно громко, чтобы юноша слышал это.
   Дидрад сдержал улыбку при слове 'поклик'.
   - Чего ты улыбаешься? - вперился в него неожиданно Дырганз.
   - Я не улыбаюсь, тир.
   - И не улыбайся. Тебе скоро не до улыбок будет. - Он озабоченно вздохнул. - Не умел он жить. Не умел. Всегда проблемы находил. На гладком мог найти шероховатость и о нее споткнуться. Меня обвинял, что я ему жизнь испортил. Так обвинял, словно и не видел никогда что я работал, чтобы все это было (он обвел руками вокруг себя). Себя, говорит, продал. Да если бы ни я, он бы с голоду...
   Дырганз поперхнулся, когда внезапно Дидрад поднял на него глаза и посмотрел гневно, с укором. Купец поспешил отвернуться и посмотреть в окно.
   Повисла долгая пауза.
   - Слушай меня внимательно, - начал купец как-то вдруг, без вступления. - Мне поручено... приказано... меня попросили сделать... помочь тебе стать таким, чтобы мы могли передать Себруппату Подвене, который бы явил его очам Враса. - Купец тяжело поднялся и подошел к столику, который стоял прямо под окном. На нем стояла шкатулка. Дырганз дотронулся до нее пальцем, резко повернулся и спросил:
   - Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Нет, тир.
   - Ты меня, что, не слушаешь? - взорвался он. - Я тебе уже в сотый раз говорю, тебе нужен боевой поклик и покрик. Пфе! - презрительно фыркнул он, поняв, что его слова прозвучали для Дидрада пустым звуком. - Ты на службу должен пойти, на военную службу (лицо его исказила гримаса, словно он сейчас расплачется), а я буду платить за бальзамирование, чтобы его тело сохранилось, когда ты вернешься. А вернешься ты не скоро, но я и бог войны - Врас, будем ждать сколько надо... - Он снова разозлился. - Для богов не существует времени, в отличие от смертных и затрат они не несут. Теперь-то ты понял, дурья твоя башка.
   Он снова подошел к столику и положил ладонь на шкатулку. На миг на его лице отразилась глубокая задумчивость.
   - Везде траты. Сейчас в войска тебя пристраивать - опять траты, тело хранить - траты, опять это сборище собирать - снова траты. Траты, траты... траты, траты. - Купец с ненавистью посмотрел на шкатулку, приподнял ее в руке и грохнул о столешницу. В ней что-то звякнуло. Он снова отошел в сторону.
   - Ты знаешь, кто были эти люди? Нет? Это братство Всадников темной ночи. Сами они... мы называем себя всатены. Слышал что-нибудь про нас? Себруппата тоже был всатеном. Зачем я его туда втащил? Это единственное из своего прошлого, что он сохранил. Все остальное осмеял и оболгал со своей философией. Я убежден, он и тебя этим заразил. По глазам твоим вижу. Ты наврал, что не знаешь их. Я вижу, что наврал.
   Дидрад опустил глаза.
   Купец перевел дыхание и, подойдя к окну, стал смотреть в его проем, светлое пятно, которое только и было видно сквозь бычий пузырь, которым было заделано окно.
   - Мне было обидно от того, как он говорил со мной... тогда, - промолвил Дырганз, не отворачиваясь от окна. - Я многое ему давал, кто ему виноват, что он не брал. Он мог бы торговать вместе со мной - я предлагал, он мог бы торговать один - я обещал помочь. Но... нет!.. Он не хотел ни того, ни другого. Он только думал о каких-то глупостях, искал справедливости. В ее поисках и опустился на самое дно жизни. - Купец взял шкатулку в обе руки и покрутил ее. - Он мне сказал, что я не понял, что продав все, продам себя. Понял я это (он усмехнулся), не дурнее его. Но он не понял, что в мире нет и не было справедливости, и не будет никогда. А знаешь почему? Хе...
   Он резко повернулся к Дидраду, постоял, качаясь взад-вперед, словно на что-то решаясь, и широко шагая, приблизился к нему.
   - Вот, - проговорил он, с поспешностью, даже лихорадочно открывая крышку шкатулки. Оттуда он достал один стринт, три гасита и один олоатир. Тряся деньгами перед лицом юноши, он стал говорить остервенело:
   - Он клял торговлю, клял накопительство, а сам!.. Смотри... сам-то он... чем он лучше меня?! Вот, возьми, я это у него в комнате нашел, и ежели ты его сын, то твое это. - Он протянул Дидраду ладонь с зажатыми в нее одной медной, тремя серебряными и одной золотой палочками, но едва тот захотел взять их, как купец отдернул руку. - Где справедливость? - Он нервно заходил по комнате, попутно пряча деньги обратно в шкатулку. - Все справедливости искал. Весь свой век... никчемный век... а меня обвинил... обвинил... - Тут Дырганз внезапно остановился, словно врезался в невидимую стену. Он бросился к юноше:
   - Рассуди сам. Вот ты, как его названный сын сейчас нас и рассудишь. Вот деньги (он снова достал палочки из шкатулки). Я тебе их даю, как сыну его. Это твое наследство. Это справедливо? Ну, ответь же?!
   - Справедливо, - кивнул Дидрад, хватаясь мертвой хваткой за деньги. Глаза его загорелись недобрым огнем.
   Заметив это, купец хищно улыбнулся.
   - Справедливо, - согласился он, - справедливо, но для тебя. А для меня? Для меня справедливо: ведь ты с ним знаешься только первый снег, а я... уже и снегов не сосчитать. Я его кормил, когда мне самому-то мало было... делил с ним последний кусок (купец потянул деньги на себя, но Дидрад не отпускал), а он за это только пил, жрал и морали мне читал... и спасибо ни разу не сказал. Да, он работал на меня, - поспешил добавить Дырганз, заметив в зрачках юноши огоньки презрения и укора, - но разве он работал так, как... надо, чтобы работали. Да его любой другой во вторую луну вышвырнул бы за пьянство, за ор... за... а я нет (лицо купца обезобразила такая ухмылка - улыбка, искаженная злобой, что Дидрад невольно подался назад), я-то его терпел... все сносил, слова укора не сказал, а он мне на смертном одре этим еще и ткнул. - Купец усилием воли разжал руку и оставил деньги юноше. Тот поспешил убрать их за пазуху. - В морду ткнул, да еще обязанным сделал! - заревел Дырганз, отошел к столику и швырнул на него шкатулку с такой силой, что она разлетелась на части. Он выругался. - И я решил, пусть, думаю, все равно все это... последнее дело доброе ему сделаю. Созвал братство (купец перестал кричать, а устало осел на подушки и подпер голову во лбу рукой), а они мне вот это... - Он не договорил и махнул рукой.
   В глубоком молчании он просидел достаточно долго. По его лицу было видно, что он который день ведет сам с собой тяжелый внутренний диалог и душа его переворачивается и выворачивается от мыслей, которые приходят в голову.
   - Это справедливо? - нарушил он, наконец, молчание еле слышным голосом. - Справедливо, что за добро я всегда плачу... (он исправился) мне платят злом?..
   - Нет, не справедливо, тир.
   - То-то же, - вздохнул он обреченно. - То-то же... нет справедливости на свете. Потому нет, что для каждого она своя, и всегда эти 'свои' справедливости одна другую бьет. И получается, что не справедливостью мир силен...
   Дырганз снова надолго умолк.
   По тому, как на однотонно светло-серой поверхности бычьего пузыря стали появляться желтые пятна, Дидрад понял, что первые лучи солнца коснулись стен дворца. Глаза юноши стали слипаться.
   - Мы с ним знакомство завели, когда еще нитами были. Только поступили на службу в хоргиту, на верхней губе только пушок был у обоих... не то, что сейчас. - Дырганз провел рукой по своей щетине. - Тяжело нам было. Сначала служили у Стеградендов. Там такие холода, что я пару раз едва пальцы не отморозил. - Он усмехнулся. - Было... было... - проговорил он печально и тихо. - Его увидел, когда нас с одного дорпа с другой перегоном гнали. Он уже тогда смотрел как-то мрачно. Все жаловался, что мизинец отморозил (купец ухмыльнулся). В одну хоригу мы с ним попали, прямо у зэлтских лесов стояли. Как раз подоспели, когда у них там жарко становится. Луны не прошло, а мы уже в двух стычках побывали. Он мне все хвастал, что какого-то зэлта по голове приложил так, что гулом от этого еще десятка три разогнал.
   Он один не боялся там вне дорпа ходить, словно все ждал, когда его зэлтский горон найдет. Пару раз притаскивал мне их показать, на, вот, смотри, какими по мне били сегодня - словно в радость ему было со смертью играть. Не понимал я его тогда... да и сейчас не понимаю...
   Два раза снег сошел прежде, чем нас гинитами сделали и пошли мы на еще более опасный участок - в Малые Оледны.
   Мы уже сдружились так, что... и не разлить нас. Все знали. Даже звали нас Высокий и Низкий. А где, спрашивают, Высокий и Низкий. В Оледнах они, у границы стоят.
   А раз в большую луну нас в города отпускали. Там рядом город был Забтронт. Большущий город, нам казалось тогда. Приезжали мы в него, он-то пить шел, а я по сторонам смотрел. И... мне так обидно становилось. Мне так обидно было видеть, как люди живут: радуются, ходят на представления, любят, ненавидят, чего-то ждут, на что-то надеются, и только мы, я и он... и нам подобные, только лишь потому, что боги нам в городе не подбросили родиться, только поэтому я... еще бородой не оброс, а хлебнул все... все, что можно хлебнуть из котла жизни... все, что там есть горькое и прокисшее - вот это все... трупы, смерть, тяготы походов, боль в руках от того, что в самую стужу надо ров копать, да вал наваливать ради выучки. И плакать мне тогда хотелось. Думал я, ну как же так... как же так, одним... одно, другим другое. Ну, чем же я хуже-то, чем я таким провинился, что полжизни в грязи, как червь копаюсь, радуюсь... ра-дую-юсь, что не меня гороном к земле пригвоздило. И иной раз так задумаешься, так... раздумаешься, что бежать хочется...туда... и хочется... от осознания, что всю жизнь медленно гнить будешь по этим выселкам и гарнизонам... и разозлишься так, что уже хочется, чтобы тебя горон прошиб и... непременно, чтобы в сердце, чтобы наверняка, без надежды на жизнь... - Купец судорожно вдохнул и запнулся. И долго сидел, смотря в пол перед собой.
   - Как еще два снега сошло решил я уехать. Уехать непременно сюда, в Тиринт. Долго думал, его совета спрашивал. А он все усмехался, что ты, говорит, там делать будешь, ты ж не умеешь ничего. Я ему про грязь, про наше копошение бесполезное, а он мне про, что делать будешь. Поругались с ним сильно и я уехал. Приехал, а здесь не лучше. Спал на складах первые пять снегов, на женщин только смотрел издалека, там на складах во мне духи болезней поселились. - Купец рассмеялся. - Ишь как бывает, Дидрад! Когда молод и здоров - денег нет, чтобы жить, а когда деньги есть - молодости и здоровья не хватает. И снова жить нельзя! Ха-ха... Поиздевалась надо мной жизнь... поиздевалась...
   Он... как снег сошел, тоже ушел... в зеленые маралы подался. Племя там было такое, кочевники. Слышал я он там себе женщину нашел и вроде даже... родил кого-то... хе... и тут без глупости не обошлось. Когда я его встретил в Тиринте, вернее, он ко мне пришел, был мрачнее тучи. Целыми днями молчал. Сказал единственно только, что читать умеет и писать, и все... хм... потом с трудом из него вытянул, что он там с каким-то вождем сошелся в близкую дружбу...
   - Сухорукий, - прошептал Дидрад бледнея.
   - Что-то вроде... и женщину его обрюхатил. Говорил, конечно, что она его сама просила потому, что вождю тому не дали боги силы... а племя на нее косилось. - Дырганз остановился, поднял голову и с сарказмом произнес. - И вот де ради спасения ее, он и сделал свои дела... и говорил это когда, ни разу не улыбнулся, словно и не шутил вовсе... столько сошло снегов, а он не изменился ничуть. Но этим он мне и нравился всегда - все о смерти думает, а сам под платье бабам глядит. Ха-ха-ха...
   Купец еще что-то говорил, что Дидрад его уже не слушал. Ему вспомнился тот, последний их вечер с Себруппатой и слова стражника, что племя зеленых маралов вырезано поголовно, и фраза, которую старик любил повторять, что уедет куда-то и пусть в дороге умрет, но найдет ее (он всегда повторял ее когда пьян был и Дидрад толком не мог разобрать, что к чему). Только теперь он понял, о чем говорил Себруппата.
   Юноша прижал руку к груди и ощутил деньги, собираемые стариком по крохам, чтобы уехать к той далекой, призрачной своей семье, людям, у которых он оставил частицу себя.
   И вмиг стал Дидраду понятен весь трагизм существования старика, никому не нужному, всеми покинутому. Он осознал, почему затворялся Себруппата от всех, почему грубил и гнал его от себя.
   'Он боялся привязаться, боялся привязаться, чтобы снова не потерять. Ведь только когда имеешь - теряешь. Он этого-то и боялся. О!' Юноша прослезился. - 'Как, должно быть, запутался он сам в себе!'
   Эти мысли крутились в мозге юноши когда он уже выходил из дворца.
   Ему было приказано явиться на следующий день, а также не противиться тому, что ему уготовила судьба.
   Но он не думал об этом.
   Внезапное всеобъемлющее понимание жизни старика, с которым он, вроде бы, и провел целый год, а так и не заметил, что лежит на его душе, - острое осознание мук, которые претерпевала его душа все это время, настолько заполнили Дидрада, что он шел домой словно во сне, а поднявшись в свою комнату, расплакался... расплакался впервые с момента смерти Себруппаты.
  
  ***
  
   Масляные лампы нещадно чадили, окрашивая белоснежный мрамор стен в ровный черный цвет. Тени от трепетавшего на сквозняке пламени бросались в разные стороны и выглядело это так, словно духи ночи танцуют в помещении безмолвный какой-то танец, одним им ведомый и понятный.
   В комнате, имеющей вид вытянутого прямоугольника, разделенного посередине узким бассейном, в котором навряд ли уместился бы и один пловец, находилось всего несколько человек. Все они были с головы до пят укутаны в толстые черные плащи, подвязанные красной бечевкой. Иной раз, когда кто-нибудь из присутствующих ненароком делал слишком резкое движение (а не делать их было просто невозможно потому, как в помещении было очень холодно), из-под черного плаща проглядывал белый материал подола, обшитый снизу оборкой с изломанным треугольным узором. На лицах всех присутствующих были надеты маски представлявшие собой выпуклые керамические плошки с отверстиями для глаз, носа и рта. Они не были раскрашены и ничем не отличались одна от другой.
   Одним из присутствующих, удобно примостившимся почти под самым светильником, был Дидрад. Он поджал под себя ноги и с удовольствие ощущал тепло, которое исходило от пламени у правой стороны его лица. Вместо лица его также красовалась маска, треснувшая у подбородка.
   Юноша медленно дышал, погруженный в какую-то одному ему ведомую негу. Выдохи его раздавались с хрипотцой, протяжно и так, словно он был не молодым и худощавым, а старым обрюзгшим стариком, для которого тяжело жить и тяжело дышать стало синонимами.
   На противоположной стороне нервно расхаживал взад и вперед человек. Всем видом своим он показывал, что о чем-то усиленно думает или к чему-то усиленно готовится: с его стороны до слуха юноши постоянно долетали бормотание и покашливания, словно он прочищал горло. В задумчивости он с непонятным остервенением ударял ступнями о холодный каменный пол (будто злил себя или был чем-то раздосадован), от чего по всей комнате разносился хлесткий звук шлепков, многократным эхом отдававшийся под сводами помещения. Руки его, то впивались в бедра, то вдруг судорожно отводились от них, делали резкие и хаотические, но в то же время сдержанные движения, так, что со стороны казалось будто у него болят кисти и он ими интенсивно вращает, чтобы умерить боль.
   От любопытного взгляда Дидрада не укрылась одна очень интересная деталь одеяния неизвестного: перчатки, которые юноша видел впервые в жизни. Сначала он подумал было, что это у незнакомца такая кожа и ему стало даже как-то не по себе от вида волосатых пальцев, но ходивший в волнении человек сам дал разгадку этому одеянию, когда скорее автоматически, чем осознанно снял перчатку и отер рукой себе лицо под маской в районе лба.
   В узкие проемы окон помещения, которые располагались под самым потолком, проникал тусклый лунный свет - погода в эту ночь была просто великолепная: на небе не было ни единого облачка (из кварталов не было видно горизонта, где уже собирались сизые тучи) и луна светила так ярко, что можно было читать без светильника.
   Дидрад еле сдержался и не хохотнул, когда взволнованный незнакомец, погруженный в себя, оступился и чуть не рухнул в бассейн. Он вовремя очнулся и только лишь нога его погрузилась в мерно журчавшую проточную воду, вызвав громкий всплеск.
   Откуда-то справа от юноши послышался смешок, но он быстро стих, едва незнакомец направил туда грозный взгляд.
   - Смеяться, - то ли спросил, то ли приказал он с угрозой. Его отвлечение, впрочем, было мимолетным и по прошествии всего пары мгновений он снова уже ходил взад и вперед вдоль водоема и снова поводил руками, ведя внутри себя неведомую никому подготовку.
   Ноги у юноши затекли и он слегка застонав, вытянул их перед собой так, что пятками они свисли в бассейн.
   Глядя на тень от неизвестного ему взволнованного человека, маятником ходившую в разные стороны, Дидрад думал о своем. Вот уже много дней он думал только об этом 'одном' своем. Раз за разом в его памяти всплывали встречи с Себруппатой, стариком, само присутствие которого так ненавязчиво, но так необратимо изменило юношу. Он вспоминал их разговоры, а особенно упоминания Себруппатой о том, что он куда-то собирается ехать и скоро 'двинется'. Почему-то все чаще и чаще всплывали в памяти обрывки фраз, ничего не значащих в данный, да и в тот момент, но таких глубокомысленных, что понять юноша их смог только сейчас, спустя много больших лун после смерти старика.
   'Когда тебе ничего не стоит сделать что-то, что принесет другому радость, а может и смысл жизни его восстановит, сделай это, ибо, не сделав, после, будешь много раз корить себя!' и вслед за этим высказыванием перед внутренним взором юноши всплывало всегда одно и то же выражение лица Себруппаты (он понять не мог, откуда его запомнил, потому что старик никогда так не смотрел) - тот смотрел куда-то вдаль, словно сквозь него и взор его был задумчиво-радостным, чего-то ждущим и оттого... счастливым. Эти слова вкупе с картинкой много-много раз всплывали откуда-то из подсознания Дидрада. Они становились перед его взором, бороздили его мозг, останавливая в нем все другие процессы, и происходило это порой так неожиданно и в такой неподходящий момент, что юноша, например, мог замереть и забыться протягивая товар покупателю. И тогда последнему приходилось тормошить его и напоминать о себе.
   Вот и сейчас был точно такой же момент.
   За одним из верховых окон промелькнула тень. Дидрад очнулся от этого движения и нашел, что смотрит уже не на тень ходящего человека, а вверх, в потолок. Раздался резкий звонкий крик и в ту же минуту в проем окна, уже открытого для весны, влетела невидимая птаха и уселась там, и только тень ее указывала на присутствие в проеме божьей твари.
   Пламя светильников встрепенулось, а потом полыхнуло так сильно, что в следующий миг от этой своей силы чуть само не задохлось. Скрипнули петли двери и в заигравших тенях, в комнату вошли четверо.
   Вместе с ними, всего, в комнате оказалось одиннадцать человек. Те, которые находились здесь ранее и стояли в основном по углам кучками, повернулись к вошедшим и выразили свою радость их появлением.
   Человек, ходивший вдоль бассейна, как показалось Дидраду, пришел в полное смятение. Едва они вошли он невольно отпрянул в другую сторону, но пройдя два или три шага, остановился, повернулся к ним и в нерешительности сделал пол шага обратно. В первый момент его руки сошлись на груди, а затем, когда он сдержался и не ушел, неуверенно поползли к животу, там сошлись ладонями в сцепку и словно в мольбе заломились обратно к подбородку.
   - Приветствую вас, братья! - сказал один из вошедших. Его голос был свеж, говорил он уверенно и как-то неподобающе месту и событию просто. - Да будет освещен ваш путь.
   - Пусть и твой конь ни разу в жизни не споткнется под тобой, - отвечали ему с другой стороны помещения.
   - Неси Свет, - пожелали уже близ стоящие люди.
   - Неси всем Свет и да будет он благодатен, - поддакнули оттуда же еще раз.
   Дидрад ничего не сказал, он всего лишь поднялся на ноги и приложил ладони к бокам склоненной головы - знак приветствия.
   - И ты здесь уже, брат Сигилат, - обратился к нему один из четырех вошедших, глава братства под именем Лиикл. Дидрад молча кивнул. Он узнал голос. Этот голос подбодрил его тогда, на церемонии в шатре на крыше дворца Дырганза.
   - Рад видеть тебя сегодня здесь, - продолжал тот. - Прошу простить нас за опоздание, братья. Были препятствия... Прошу, занимайте свои места.
   Когда все расселись, он же обратился к одному из братьев, до этого размашистой походкой отмерявшего комнату вдоль бассейна.
   - Ирвафогимак, вижу тебя среди нас и сердце мое сжимается от радостного ощущения. Сегодня ты одаришь нас новыми творениями? - спросил Лиикл.
   - Одарю, - как отстраненно произнес тот. - Волны с Стеградендов.
   - Так ты назвал очередные поэмы?
   - Н... не-ет... это, скорее стишки (он снова потер лицо под маской, когда он вытащил руку, в свете ламп она блеснула влагой), но... ах, не мешайте же мне, я сейчас все позабуду, - отмахнулся в злом отчаянии Ирвафогимак.
   Северянин, догадался Дидрад, только на севере империи давали такие длинные и сложные имена. Или это псевдоним, решил он про себя напоследок.
   - Приступай же, - подбодрил его Лиикл нисколько не обидевшийся на странное поведение поэта.
   Тот остановился, сделал несколько шагов, снова оступился, залез уже другой ногой в бассейн, буркнул себе под нос проклятия и рассеяно начал.
   - Волны... с Стеградендов. Так я назвал цикл небольших рассказов в поэтической форме... в форме... рассказов. - Он вдруг поник головой и задумался. Пару секунд спустя он, однако, поднял голову, обвел всех взглядом сверкающих глаз (это была единственная часть тела, видимая из-под одежды), и зловеще начал:
   - Тропы меж серого камня,
   Змеями черными вьются.
   Ступни с гулким эхом ступая
   Заставят птиц разлететься.
   Декламируя это, Ирвафогимак оперся на правую ногу, подняв ее на цыпочки, и поводя руками вправо и влево от себя, плавными движениями ладоней, рисовал в воздухе и тропы, и птиц.
  
   О, Стеграденды, вы горы,
   Горы божьих пристанищ.
   В вас я шагаю без страха,
   Иду свою жизнь я наполнить.
  
   Говоря это, он начал неистово шагать, и Дидрад, наконец, нашел объяснение своему недавнему странному наблюдению.
  
   Вдруг впереди меня Люди,
   Падграны-острые шапки,
   В грудь мне уставлены гороны.
   Ноги мои стали мягки.
   Ирвафогимак резко остановился, его тело сжалось в комок, он закрыл лицо руками и отпрянул, как от опасности. Для дополнения своих последних слов он ухватился за стену и сделал вид, что его не держат ноги.
  
   Возвел я глаза к пикам,
   К вершинам гор божьих.
   Просил пощадить не себя я
   Но только лишь мои ноги.
  
   Он воздел руки к потолку и опустил их, указывая на ноги.
  
   Воспряли мои Стеграденды,
   Грохотом камня мне внемлют.
   Гороны в меня не летят уж,
   Падграны бежали, сняв шапки.
  
   Я не боюсь и не плачу
   Знаю, где кончен мой путь.
   Лишь вершины достигнув.
   Лягу я сном отдохнуть.
  
   Тирот поднимется в небо,
   Он будет плясать подле.
   Но не открою уж глаз я,
   Останусь в вечном покое.
   Говоря последние четверостишья, он то, вдруг, начинал беситься, впадая в неистовство, то затихал и говорил едва слышно. В конце концов, он лег на пол и свернулся калачиком. С этим и закончил.
   Еще некоторое время после того, как Ирвафогимак перестал говорить, в помещении стояла тишина. Внезапно, один из присутствующих бросился к лежавшему на полу поэту, схватил его за плечи, резко рванул на себя и... прижал к груди. В тот же миг раздался плач. Плакали оба в чувством, навзрыд.
   Дидрад, поначалу с иронией отнесшийся к эмоциональным выпадам поэта, сидел пораженный тем, как его слова, окаймленные жестами, без ведома юноши проникли к нему в душу и разбудили такие глубинные чувства, что он сам едва не расплакался.
   В примерно таком же состоянии пребывали и остальные.
   - Ты прекрасно рассказал, - похвалил его брат Лиикл. По его дрожавшему голосу можно было понять, что он растроган.
   Поэт не отвечал на похвалы ничем, только плакал, а потом и икал - нервное напряжение вытянуло из него все силы.
   - Я еще... потом еще... - попросил он.
   - Да, да! - заверил его брат, стоявший рядом с ним на коленях. - Я готов слушать и смотреть тебя всю жизнь.
   Возглас умиления разнесся по комнате.
   Сердце Дидрада забилось в груди слишком сильно, чтобы позволить ему остаться в сидячем положении. Он поднялся на ноги и стоял, переминаясь с пятки на носок.
   - Братья, я получил новые триголинты, - сказал один из братьев, когда наступила тишина и все обуздали свои эмоции. - Это новые триголинты. Взгляните, как их теперь делают. - Он вытащил из-под накидки уже виденные Дидрадом свитки из кожи. Его все обступили и стали восторгаться. Иногда слышались возгласы: 'мягкие', 'великолепно мягкие' и подобное же.
   - Я тоже принес вам новость, братья, - проговорил один из тех, кто пришел с Лииклом. - Хочу показать вам новое направление в поэзии. - И он вытащил табличку.
   Братия тут же утратила интерес к пергаменту и обратила свое внимание на него.
   - Читай, брат Аввапот, - кивнул ему Лиикл.
   Аввапот подошел к светильникам, заставив Дидрада немного посторониться, и принялся читать, предварительно комментируя читаемое.
   - Это новая форма. Говорят, она пришла из Оленд, называется там йонииш, что означает 'вся жизнь в три выдоха'. Это трехстишие, охватывающее огромные промежутки времени.
   - Прочти же...
   - Прочти, мы хотим услышать...
   - Читаю, братья. - И он принялся читать.
   - Глаза он открыл и сощурил мгновенно. Свет и Тирот, свет и Тирот,
   Пока дышал, с улыбкой касался всего, что вокруг, он губами.
   Как перестал, над ним трав море. Выше них только свет и Тирот, свет и Тирот.
   Некоторое время присутствующие постигали смысл длинных строк, а потом взорвались восторженными возгласами.
   Дидрад тоже протяжно затянул 'о' и хотел было подойти к чтецу и встряхнуть его за плечи (настолько его переполняли эмоции), но неожиданно он ощутил, как его кто-то настойчиво тянет за край накидки.
   Юноша обернулся и увидел рядом с собой лицо-маску, которая пыталась протиснуться к чтецу. Дидрад уступил ей дорогу, но с удивлением отметил, что оттягивание подола не прекращается.
   Вокруг Аввапота быстро собрались все, кто находился в комнате, и Дидрад оказался в кольце братьев. Они шумно дышали в своих масках, толкались и восклицали многозначительное 'о' или 'аха'.
   Выбравшись из толкучки, юноша наткнулся на Лиикла. Увидев, что Дидрад понял, кто его тянет, он отпустил его накидку и прошел к выходу из помещения.
   Юноша последовал за ним.
   На улице ему показалось теплее, чем в мраморном зале дворца, со второго этажа которого они вышли на широкую террасу, мраморный пол который скользил под ногами потому, что незаметно для юноши прошел первый весенний дождь.
   Не разбирая пути, оба прошли немного дальше и спустились по лестнице вниз, в небольшой дворовой садик.
   Луна, которая до того стояла высоко в небе, теперь немного сместилась и во двор пала тонкая полоска тени от стены, тем темнее, чем ярче был лунный свет.
   Именно в эту полосу и вступил Лиикл. Там он остановился, обернулся и посмотрел на Дидрада.
   - Я сниму маску, - сказал он, - чтобы и ты мог меня видеть. - Он снял маску, но юноша все равно не разглядел его лица.
  - Меня зовут Камлил, - представился он. - Как зовут тебя я знаю, видел, как Себруппата первый раз привел тебя в братство. Очень рад, что узнал тебя. Всегда восхищался Себруппатой, искал его дружбы, но... не случилось. И если он не только выбрал тебя, но и назвал своим сыном, как подтвердил Дырганз (я верю словам его только глядя на тебя, в иные разы ничему его не верю), то... ты достоин того... видимо. И... когда уж с ним не получилось говорить и слушать, то... хочу с тобой...
   Далее последовал краткий разговор, содержащий в себе взаимные признания в уважении, с одной стороны, и признательности и польщения, с другой.
   - Слышал, что Дырганз определил тебя уже в хоригу.
   - Да, в селетурскую хоригу белых земель.
   - В хоригу? - воскликнул Камлил. - Именно в хоригу?
   - Да, он так сказал. Да вот у меня и значок уже есть, - спохватился Дидрад и достал из нательного платья продолговатый овальный медальон с обрубленными боками.
   Камлил взял его в руку и выставил так, чтобы только он и часть пальцев, держащих его, оказались под лучами луны.
   - Действительно, хорига, - проговорил он озадаченно. И добавил. - Проклятый торгаш.
   - Почему ты его так обзываешь? - спросил Дидрад и почувствовал, как негодование зарождается в его сердце.
   С недавних пор он стал совсем по-другому воспринимать купца. Дырганз не только благородно (хоть и не совсем добровольно) вернул ему деньги Себруппаты, но еще многое, что рассказал о жизни старика. Он даже пару раз всплакнул при Дидраде, и между прочим пояснил, что обрил голову в знак траура по своему лучшему другу. Он поведал, что в его племени, кочующем у границ Малых Оледн с Тиринтской империей, длинные волосы означают достаток и удачу, что сбрить их, значит показать, что без человека, в честь которого волосы сбриваются, жизнь становится никчемной и что ее надо начинать заново.
   - Ты, как и все другие... простые люди... путаешь хоригу с хоргитой. Хорига - это селетурские пограничные войска, они постоянно воюют по границам нашей империи, а хоргиты - это войска императорские, они стоят в крепостях и городах и практически не воюют. Все мы служим в хоргитах и ты был должен тоже... и посмотри сюда, - он указал пальцем на горизонтальные линии на обратной стороне значка. - Это обозначение нитских частей. Это самая тяжелая служба.
   Дидрад нахмурился, стараясь припомнить, где он слышал о нитах.
   - Вспомогательные войска, - пояснил Камлил, по молчанию поняв, что его собеседник в растерянности, - строят дорпы, чистят рвы, насыпают валы...
   Едва он это проговорил, как юноша вспомнил, что Дырганз, повествуя о своей жизни, упоминал, что тоже начинал с нитов.
   - Это он так деньги сэкономил, - усмехнулся между тем Камлил.
   - Деньги?
   - А кто же тебя возьмет в войска без взятки? - удивился без тени иронии глава братства. - Но ты не печалься, - постарался он успокоить юношу. - У меня есть хорошие связи. Еще большая луна не взойдет, как ты...
   - Нет, - вскричал Дидрад, несколько даже бесцеремонно и грубо перебив своего благодетеля, - нет... не делай ничего... прошу...
   Если бы не тень, Камлил был бы удивлен, заметив на устах юноши радостную улыбку.
  
  ***
  
   Сквозь брусчатку мостовой пробивались на вид хрупкие, но на поверку сильные побеги травы и цветов. Весна вступала в свои права: несмотря на ночь, где-то под крышами домов еще щебетали птицы, обманутые в своей природной наивности огнем настенных факелов и привратных светильников; в это же время, отовсюду до слуха доносились трели сверчков, цоканье цикад, шуршание и дребезжание, которыми невидимые жители щелей общались друг с другом и предупреждали людей о своем присутствии.
   Ноги Дидрада неровно ступали по сглаженным временем камням мостовой. Он улыбался, смотря на них и даже играл с ними, словно это были и не его ноги. Расслабив их в коленях, он будто бы забрасывал их вперед, и делал это так, что нога влекла за собой все тело. От этого походка получалась странной и отчасти смешной. Осознавая это, он даже пару раз хохотнул.
   Смешанные чувства заполняли душу юноши. Здесь были и радость ожидания, и страх перед неизвестностью, и грусть, и вдохновенное какое-то возвышение над всем и вся. От этого лицо Дидрада, то расплывалась в улыбке, то вытягивалось апатично и печально.
   Утром следующего дня ему было приказано прибыть в казармы новобранцев, откуда шло перераспределение юношей в армейские части.
   Он узнал об этом еще прошлой большой луной, но даже за день до этого, ему было как-то странно думать о новой жизни, той, которая будет тогда... после. Дидраду становилось порой даже до смешного дико от мысли задуматься об этом. Ему казалось, еще столько времени, еще целый день впереди и целая ночь, и что размышлять о том, пугаться или нет этого нового поворота в его жизни, еще как-то рано, еще как-то неуместно и... мешает.
   И вот день прошел, и прошла половина ночи.
   Дидрад толком не помнил, что делал прошедшим днем. Вроде, все, как всегда: торговал у себя в палатках, потом забежал к Дырганзу и тот подарил ему красивый, хоть и грубоватый железный воинский пояс 'на котором удобно и унаг подвесить и к женщине сходить'. Потом... потом он все куда-то спешил, с кем-то говорил, что-то обсуждал, кого-то уговаривал или доказывал что-то, - делал все сумбурно, с ненадлежащей суетностью, намеренно неторопливо - спешить в делах уже было некуда... И в то же время он торопился и старался везде поспеть - Дидрад боялся себе признаться в истине о том, зачем он бегает весь день, хотя ему позволено ничего не делать (об этом ему прямо сказали и Варад, и Дырганз).
   Вечером они с отцом и братьями пошли к Дапагу, который обязался дать торжественный ужин в честь отбытия Дидрада в войска. На ужине его много поздравляли, чего-то желали, говорили, говорили, говорили...
   Он и не слушал почти, словно спал все это время, вернее плыл, потому что ощущение у него было именно такое: он погрузился в реку и плывет, и вода омывает его, и подхватывает, и несет куда-то.
   Вино, коего вместе с тостами внутрь было залито немало сделало наконец свое неблаговидное дело и Дидрад спросил себя, зачем он делает то, что делает. И не нашелся, каким образом на этот вопрос ответить.
   Подметив, что все гости - их было немного, только родня - уже достаточно выпили и переключились с темы торжества на свои обыденные дела - заговорили: мужчины - о торговле, женщины - о доме и детях и других вещах, Дидрад выскользнул из дома Дапага и пошел к малому порту.
   Странно устроен человек, думал он, можно всю жизнь прожить где-нибудь и ни разу не заметить ничего, что тебя окружает. Нет, это не значит не видеть совсем ничего, - не видеть деталей, мелких штрихов, без которых вся прошлая жизнь была бы... не такой.
   Вот и теперь он оторвался от созерцания своих ног и жадно впился глазами в проплывавшие мимо дома, остовы лавок с пустыми прилавками, в тяжелую парусину, которой крыли сами лавки и навесы подле домов. Иной раз до слуха долетали хлопки - это заблудившийся резкий порыв ветра, ворвавшись с реки в узкие проходы между домами, с завыванием изливал свою злость на чьих-нибудь ставнях или парусиновом навесе.
   Выйдя на императорский тракт, Дидрад спустился к реке и остановился прямо около кромки воды.
   Ему вспомнился далекий вечер, когда почти там, где он стоял, сидел Оанрад и ревел в голос (Дидрад улыбнулся - как глупо это было). А потом...
   Ему вдруг захотелось зайти в воду и поплыть туда, на середину, опять бороться с волнами, снова пытаться совладать в могуществом стихии. Был теперь в этом какой-то странный привкус, какая-то притягательная пряность.
   Юноша отогнал эту мысль.
   'Я иду на войну', - подумал он и ощутил, как где в животе или это было сердце что-то кольнуло. - 'На войну...'
   Он вспомнил рассказ Дырганза. Неужели и ему, Дидраду, доведется все это пережить, вкусить все это. Как там сказал купец, хлебнуть из котла жизни все, что там горького и кислого или что-то вроде этого.
   'Что ты делаешь!' - снова всплыло в мозге, но другая часть сознания, сразу же предъявила свой аргумент: перед взором встал образ старика, глубокомысленный взгляд его глаз, отпечаток страданий и невзгод на лице в виде мужественных складок вокруг рта, на переносице и лбу.
   'Возможно ли... возможно ли, что когда приеду, я пойму столько же, сколько и он понял? Буду думать, как он... о-о... это было бы... (и он не нашел подходящего слова). Уж я не так распоряжусь этими... знаниями, как он... я буду лучше... он будет гордиться!..'
   Мысли отказывались идти последовательно, все больше грудились в кучу, и выпрыгивали оттуда обрывками, как им хотелось. От этого в голове был только сумбур.
   Юноша вспомнил, что купец в своем рассказе говорил, что после одного года службы нитов - новобранцев из вспомогательных отрядов, производят в чин гинитов - легкой пехоты пограничных войск и переправляют на границу с Малыми Оледнами.
   'Я обязательно отличусь', - горячился Дидрад. - 'Я как Себ буду ходить у леса и пусть в меня стреляют эамалы. Буду гороны собирать и всем показывать' Его руки вздрогнули и сжались так, словно он уже держал в каждой из них по зэлтской стреле. Дидрад усмехнулся.
   Волна, набежав на камень и перекатившись через него, набрала скорость и добралась до ног юноши, залив его ступни. Он охнул и отскочил.
   Это происшествие его отчего-то развеселило и дало время, чтобы отвлечься от мыслей, которые становились все мрачнее и мрачнее.
   Он присел на киль узкой рыбацкой лодчонки, скрестил руки на груди и ссутулился, глядя на водную рябь.
   Ему представлялись Малые Оледны - бескрайние степи с высокой с человеческий рост травой. Они словно море колыхались перед ним и пахли терпко разными травами (ему говорили, что там очень терпко пахнет). И вереницы коней, торговые караваны, шли где-то далеко. Они почему-то плыли над травой, словно она не прикрывала им даже копыт. Мерные движения животных навевали покой и клонили в сон.
   Над травой торчали каменные столбы, у которых стояли по два солдата, один высокий, другой низкий. Они о чем-то говорили и смеялись, и высокий на что-то указывал вдали, а низкий ему кивал.
   И оттуда, из-за горизонта пришли люди, их фигуры увеличились, они стали огромными. Это были кочевники. Они не торопясь шли к солдатам у каменных столбов, но не доходя нескольких сот локтей, остановились. Удивительно, но тела людей были зелеными.
   'Зеленые маралы', - замер от изумления Дидрад.
   Двое из них отделились от своего племени - это были мужчина и женщина - и подошли к солдатам. И женщина стала о чем-то просить высокого, а мужчина плакать и страдальчески вздымать руки...
   - Малый, иди домой, замерзнешь, - затрясли Дидрада за плечо.
   Он открыл глаза и отшатнулся. На него смотрело обросшее бородой лицо моряка. От него разило пивом, вином и еще чем-то солено-тухлым.
   Юноша соскочил с лодки и быстро пошел прочь. Его и впрямь трясло от холода.
   Когда Дидрад понял, от чего еще его пробирает дрожь, он остановился и прислушался. Ветер еле слышно гудел, овевая его и уносясь куда-то за повороты улочек. Трели насекомых слышались значительно реже.
   Юноша закрыл глаза и ощутил сладость во рту и легкое головокружение. Пред ним из ничего образовался женский образ. Он постарался тут же его развеять и поспешил домой.
   Луна была наполовину скрыта тучей, обещавшей назавтра дождь, становилось душно (или юноше только так казалось). Он ускорил шаг и вперился глазами в землю. Он боялся поднять их выше потому, что на какую бы тень они не смотрели, она тут же приобретала пленительный знакомый женский силуэт.
   Входя в дом, Дидрад почувствовал, как его ноги подкашиваются. Осторожно он поднялся на второй этаж: зимой ему отводили место подле младшего брата.
   Ноги окончательно отказались его слушаться, когда он проходил мимо комнаты Накрада и Лихолы.
   Юноша остановился обессиленный, тяжело дыша и с огромным желанием увидеть перед собой большой кувшин с вином, чтобы поднять его (он был уверен, что сил хватит), поднять его весь и пить, пить быстро, до тех пор, пока не опьянеет настолько, чтобы рухнуть на пол.
   Неожиданно до обострившегося слуха Дидрада донесся всхлип. Потом еще один и еще. Юноша прислушался.
   В комнате его старшего брата плакали. И он знал, кто.
   Словно околдованный, Дидрад подался вперед и отодвинув полог, закрывавший вход в комнату, наполовину вошел внутрь.
   Его тяжелое дыхание было тут же услышано.
   Из-за тела Накрада, который спал на боку, повернувшись к двери, поднялась Лихола и посмотрела на Дидрада. Разглядев его, она тяжело выдохнула, всхлипнула и громко глотнула. Дыхание ее сбилось.
   Опершись спиной о проем, юноша стоял и молча смотрел на нее. То, что творилось внутри него можно сравнить только с бурей, какие редко бывают в природе.
   Тяжело, словно это было бревно, он поднял руку и протянул к ней.
   Лихола тут же поднялась с кровати и даже не взглянув на мужа, подошла к Дидраду. Когда их пальцы соприкоснулись, все прежнее уныние и упадок сил юноши, вмиг куда-то улетучились. Его душа взмыла в небо и сладостно закружилась там, и мелодия, торжественная мелодия, вызывающая мурашки и опьянение, заиграла в нем.
   Они тихо выскользнули из комнаты и впились друг другу в губы. Лихола целовала его жарко, ее бил озноб. Когда же он обнял ее, она опала на него и ему пришлось поддержать девушку. Они старались не дышать потому, что выдохи казались им обоим ужасающе громкими. Дидрад повернулся и прижал Лихолу к стене. Воздуха не хватало обоим, и они не сговариваясь перестали целоваться, а слившись в объятиях стояли и молча приходили в себя.
   Юноша погрузил лицо в пышные волосы девушки и вдыхал их аромат, а она гладила его по голове и шептала: 'Куда ты? Зачем?!'
   Лихола первая пришла в себя и потянула Дидрада в соседнюю комнату.
   - Заград, - только и сказал юноша.
   Она все поняла.
   Тогда они, взявшись за руки, взобрались на крышу и вошли в деревянную надстройку. Дидрад быстро скинул накидку и набросил ее на овомад.
   Девушка прильнула к нему и поцелую уже не было преград. От нежности, от нерастраченной любви, от необходимости долгое время держать в себе чувства к нему, Лихола, казалось, сошла с ума: она постанывала лаская его, прижималась к нему так, что Дидраду становилось тяжело дышать, она не целовала его уже, а облизывала.
   Освободившись на какой-то миг от ее объятий, юноша посмотрел ей в глаза. Взгляд их мерцал в ночи.
   - Ребенка, - потребовала она неожиданно и посмотрела так, что он почувствовал легкое головокружение.
   Дидрад толкнул ее и девушка осела на овомад. Оттуда она молча и с призывом посмотрела на него. Потом откинулась назад, потянула на себя подол платья и развела ноги.
  
  ***
  
   Весна с хозяйственностью и напористостью свойственной только ей вступила в свои права. Редки стали дни, когда бы с небес не лились потоки воды и не грохотало так, что душа замирала от священного трепета. В такую пору редки становились прохожие на улочках. Торговля тоже замирала. Бойко торговали только продовольственные ряды потому, что какой бы трепет не сидел внутри городских жителей перед силами природы, а первейшая и наиглавнейшая потребность кормиться подавляла и его.
   Когда Дидрад покидал отчий дом, его провожали с улыбками и лишь на двух лицах улыбки эти были натянутыми, неестественными.
   И Малана, и Лихола одели платья с белыми рукавами, - этого требовал обычай от женщин, из семьи которых мужчина уходил на войну. И хотя о военных действиях слышно ничего не было, но обе женщины оделись именно так.
   Юноша обнялся с матерью и кивнул Лихоле, Фермаганке и Линике, припал лбом к груди отца, затем старшего брата и кивнул младшему.
   Вся семья провожала его до ворот казарм городской стражи, и еще долго топталась подле них, даже когда он скрылся за вратами.
   После, когда они вернулись домой, Малана, наконец, не сдержалась и зарыдала в голос. Она распустила свои волосы и в порыве скорби укрыла ими свое лицо. Этот жест, имевший место только по случаю гибели родственника, был зловещим предзнаменованием. Семейство накинулось на Малану, ругая ее за пророчества. Лихола тоже расплакалась и неожиданно для всех нарушила традиции и решительно поссорилась с главой женской половины семьи. Фермаганка оказалась наиболее уравновешенной участницей семейной трагедии, и ее спокойствие позволило приготовить обед и не оставить семью без пропитания в тот день.
   Тогда же, но уже под вечер, в доме Варада разразился еще один грандиозный скандал. Впервые со времени своего замужества, Лихола в открытую заявила мужу, что больше не намерена терпеть то, что он с ней 'вытворяет, потому, что унижать ее и... и... и довольно все это...' и что, если он не исполнить свой супружеский долг перед ней и сыновний долг перед семейством, она исчезнет и ее больше не найдут.
   Вопрос об отсутствии детей в семье Накрада давно носился в воздухе, но затрагивали его всегда только вскользь: то Варад намекнет сыну, что 'пора уж... ну, пора же, согласись!', то Малана подмигнет Фермаганке и многозначительно кивнет в сторону Лихолы, отчего последняя зардеется, и даже Линика пару раз справлялась о 'маленьком Виво', как она отчего-то нарекла не рожденного еще ребенка.
   Фермаганка, что было чрезвычайной тайною, много раз 'посерьёзну', как она сама выражалась, разговаривала с девушкой. Каждая такая беседа заканчивалась дружным плачем, которого не могла избежать даже закаленная северная душа Фермаганки.
   Накрад лишь хмурился и делился с отцом, что у него 'не получается... да и не хочется', что живет он 'в сумраке постоянном' и оттого пьет.
   Что касается Варада, то он, как и всякий глава большого семейства, главным смыслом жизни которого является поиск денег, не особо вдавался в тонкие сферы бытовой жизни семьи, но тем не менее знал одну тайну, которая позволяла ему чувствовать себя не таким уж и оторванным от своих родных. Он знал, что у его старшего сына есть вторая семья, что живут они где-то поблизости, и однажды ему даже удалось увидеть истинную обладательницу сердца Накрада. Видом ее, надо сказать, Варад остался доволен, а когда сын и сам ему проболтался об этом, то он только сделал вид, что удивлен, возмущен и все так далее. Между тем, во второй семье подрастали уже двойняшки-девочки и Варад души в них не чаял, хотя и считал себя соучастником, и пребывая в сильном опьянении, часто, даже корил себя за соучастие, а иногда и казнил. Но такие минуты чистого душевного порыва были редкостью и он крепко держал язык за зубами, защищая сына перед матерью и женой, нападавших на него за то, что он 'матрос, а они все богачи... и где деньги?'
   Невозможно точно сказать, догадывалась ли Лихола об этом тайном союзе ее мужа и именно это ли стало причиной ее вульгарного поведения по отношению к Дидраду - эта часть женской души навсегда останется сокрытой, но, глядя на нее, невозможно было угадать, понимает ли она, что твориться с человеком, засыпающим рядом с ней или нет.
   Варада на самом деле серьезно беспокоили совсем другие проблемы. С недавних пор финансовое положение его семьи хоть и постепенно, но упорно менялось в лучшую сторону: Дидрад сообщил ему, что Дырганз прощает ему долг перед собой и делает свободным от всех проистекающих обязательств. Варад был обескуражен этим решением купца и от души помолился в тот день Гатирру о здоровье хозяина. Ему не могло прийти в голову, что это решение было требованием братства и за него придется платить жизнью сына. Однако, отец семейства не сильно задумывался о плате, ибо для того, что годами платит долг, сама плата теряется свое сакральное значение.
  Возникло, вдруг, и еще одно обстоятельство, одно событие, которое сильно взволновало Варада. Этим событием был его младший сын - Заград.
   Однажды вечером к главе семейства подошел солидный мужчина, внешний вид которого доказывал, что он заботиться о своей большой семье, а она, в свою очередь, заботиться о нем, и предложил поговорить.
   Разговор затянулся до глубокой ночи. Из разговора с незнакомцем, Варад с удивлением узнал, что его младший сын вот уже второй месяц, как молодой папаша, и ничуть не обременен этим (чего нельзя было сказать о семье солидного незнакомца).
   Вараду были выставлены несколько требований материального и морального характера (последнее требование, впрочем, также было весьма материальным): во-первых, от главы семейства потребовали денег на содержание малыша, второе требование относилось к соблюдению традиций и представляло собой настоятельное пожелание уговорить сына согласится стать-таки папашей со всеми вытекающими отсюда последствиями.
   После того разговора Варад и сам не знал, что ему сделать: сперва поплакать и посетовать на то, что снова придется думать о том, как кормить семью (потому, что семье будущей жены Заграда, по договоренности, надо было передать часть имущества в виде возмещения за 'несвоевременную порчу и утерю' дочери, а это серьезно ухудшало положение его собственного семейства) или сначала порадоваться тому, что боги послали ему менее чем за две большие луны троих прелестных внуков. Поразмыслив над этими вопросами около восьмисот локтей от кабака до дома, Варад решил, что для оправдания младшего сына перед семьей с него хватит и взбучки, и поэтому заявился домой в прекрасном расположении духа.
   В общем, едва за Дидрадом закрылись ворота казармы и еще не успели испачкаться кипельно-белые рукава на парэлах женщин его семьи, как про него и думать забыли.
  
  Хорига
  
   Первые несколько дней в казармах показались юноше вечностью. Он впервые ощутил себя рабом. До этого, он часто слышал о том, что существуют рабы - люди, которые не распоряжаются собой, поэтому поразмыслив о своей новой жизни после двух дней службы, он приписал и себя к их числу.
   В Тиринтской империи рабство было развито слабо потому, что вот уже более двухсот лет войска тиринтцев не вели наступательных войн. Причиной такому 'мирному' поведению было то, что владения Тиринта достигли естественных географических границ, в виде дремучих лесов и гор на востоке и севере с их воинственным 'нерабским' населением, Малых Оледн на западе, племена которых также не поддавались порабощению из-за своей непримиримости в войне и свирепости в повседневной жизни, которая приводила любого жителя империи в ужас, и Великого Океана, естественные жители которого - немногочисленные островные племена были давно порабощены и успели вымереть. Поэтому, в то время, когда Дидрад открыл глаза и узрел белый свет, рабы были исключительной привилегией очень богатых людей.
   Поднимали новобранцев - нитов - гораздо позже, чем привык вставать Дидрад. По этому недосмотру, у него было достаточно времени не только на то, чтобы основательно проголодаться, но и подумать - делать спозаранку все одно было нечего.
   Контингент его хориги - вспомогательной части войска - был пестрым: здесь можно было увидеть и белокожих, и смуглых, и черных как смоль юношей; отовсюду смотрели голубые как небесная синева, зеленые, как зэлские леса по весне, карие и черные, как безлунная ночь глаза всевозможных форм и размеров. Единственное, что объединяло всех юношей - это смущение своей новой жизнью, ее полное непонимание и страх перед ней. Последние два качества, впрочем, успешно преодолевались новобранцами с помощью гинитов - начальников отрядов. Все они как на подбор были в летах, у всех них были увечья, и все они самоотверженно трудились в поте лица, орудуя гибкими тростниковыми прутьями. Дидраду казалось, что старым солдатам доставляет огромное удовольствие проходиться по рядам нитов, размахивая направо и налево прутом.
   Понаблюдав и за теми, и за другими юноша пришел к печальному выводу - шансов понравиться командирам у него столь же мало, сколь мало шансов найти друзей среди новобранцев.
   Почти все ниты происходили из беднейших семей воинского сословия. У их отцов не хватило денег, чтобы устроить их в более престижные воинские части - хоргиты.
   Поначалу, обучение воинскому искусству показалось Дидраду очень тяжелым: их заставляли подолгу бегать на плацу, затем они учились пользоваться своим единственным оружием - неэром - киркой, больше похожей на топор (единственное ее отличие от топора было в более широком, но менее толстом лезвии). Их зачем-то обучали, как вздымать кирку и как опускать ее так, чтобы тратить на это меньше сил. При этом, все они видели, что старый солдат, который их обучал этому ремеслу, поднимал-опускал неэр ровно так, как это делают все - даже крестьяне на полях.
   - Главнейше, плечо, - выкрикивал он, глядя отчего-то вправо (он всегда смотрел вправо, словно его шея была поломана в ту сторону). Говоря это, он отводил плечо насколько мог назад. - Дальше, плечо... то, которое вот это. - И старик, не указывая на 'которое вот это', опускал кирку.
  К счастью, Дидрад ошибся насчет своей непригодности к общению с другими нитами по причине их необразованности. Многие из его хориги оказались весьма образованными людьми.
  Не успела взойти большая луна, а он уже обзавелся множеством знакомцев и даже восемью друзьями, трое из которых стали достаточно близкими ему. Звали их Марнеун Голодный, Каванна Лысый, Стробигаш Длиннорукий, Мереч Кривохарик, Болие Черный, Огийда Быстроног, Орпак Шершавый и Еф Рыжий.
   Как они стали с Марнеуном друзьями Дидрад так и не понял потому, что этот самым Марнеун с первых дней их казарменной жизни стал задирать его, грозиться повредить ему то одну часть тела, то другую, отбирать у него что-нибудь из обеда (он отчего-то питал слабость именно к отбиранию обедов) и пару раз все-таки наградил юношу чувствительными затрещинами.
   Вид у Марнеуна был на удивление мирный. Это был высокий юноша, атлетически сложенный, с претензией на изящество манер, происходивший из бедной военной семьи, глава которой за короткий срок между увольнением со службы и смертью успел промотать все свои накопления, и единственное на что хватило оставшихся денег - это устроить Марнеуна в армию да похоронить его сестру, которая, как он заявлял, умерла от голода.
   Лицо у Марнеуна было овальное, немного широкая челюсть скрашивала овал и придавала чертам лица правильность. Белая кожа его была на удивление прозрачна и гладка. Это вызывало зависть у юношей, страдающих угревой сыпью (к ним временами относился и Дидрад). Черные немного волнистые густые волосы, невысокий прямоугольный лоб с полным отсутствием залысин, прямые брови, достаточно высоко сидящие над серыми широко открытыми и по-детски глядящими на все глазами, прямой нос с немного опущенными книзу крыльями, постоянно сжатые губы и ямочка на подбородке, - все это всякий раз выделяло забияку из толпы нитов. Ума он был живого, постоянно поводил глазами по сторонам и так кривил губы, что со стороны это выглядело, как если бы он сдерживал самодовольную ухмылку.
   С Каванной Дидрад познакомился благодаря Марнеуну. Так всегда почему-то бывает в жизни, как-то так все время по особому устраивается, что едва появится обидчик, как тут же находится и защитник.
   Каванна относился именно к защитникам. Между тем, ему самой природой было уготовано место хищника в людской стае - роста он был огромного, телосложения мощного. Каванна был полной противоположностью Марнеуну: кожа его была смугла (сказалось то, что его мать была с далеких океанских островов), лицо имело ярко выраженные черты неказистости и больше походило на репку, опущенную хвостиком вниз. Он рано стал лысеть и именно по его боковым залысинам Дидрад и догадался, что ему уже далеко за двадцать. Оставшиеся жиденькие волосы по бокам его головы были прямы и старательно зачесывались на залысины, которые простирались почти до середины головы. Уши парня верхними своими кончиками были будто пришлепнуты к черепу, лоб небольшой, но с тремя глубокими морщинами, которые вкупе в морщиной на переносице самим своим присутствием свидетельствовали о нелегкой жизни. Брови были нешироки и резко огибали глаза своими внешними краями.
   Именно глаза более всего поражали в этом человеке. В них таилась какая-то беспримерная грусть, даже тоска, загнанная в такие неведомые уголки души, что, попроси его, а он и сам не смог бы, наверное, ее оттуда выковырять. Смотрел Каванна всегда мрачно, даже когда смеялся, смех его в сочетании с взглядом походил на игру свирели над могилой. Нос картошкой да немного большоватая нижняя губа постоянно смоченная слюной только подчеркивали неказистость и сумрачность его лица.
   Но всю эту внешнюю неловкость и нескомпанованность компенсировали характер и душа. Про последнюю много чего можно было бы сказать (и Дидраду часто приходило в голову 'как-нибудь над этим подумать', но он все откладывал). Ни одно слово, ни один даже звук не мог передать всю ту палитру положительных качеств, из которых состояла душа этого свирепового на вид, но спокойного норовом человека.
   Единственным недостатком Каванны, и это не ускользнуло от внимания его нового друга, была недалекость ума. Он весь замирал, когда нужно было подумать о чем-нибудь, сосредотачивался, собирался весь так, словно и не думу ему предстояло думать, а прыгать через пропасть и эта попытка была для него непременно последней.
  
  ***
  
   Жара стояла невыносимая. Солнце пекло так самозабвенно, что окрестности всего в сорока локтях впереди расплывались в знойном мареве. Дорога широкой светло-желтой лентой петляла где-то в стороне и возможность созерцать себя всю сквозь это марево предоставляла только тем, что неистово пылила под сотнями ног, которые топали по ней уже несколько часов.
   Взошли три большие луны прежде, чем хоригу Дидрада выстроили в колону по четыре человека и погнали из Тиринта куда-то на восток.
   Уже четыре дня они шли ускоренным маршем. Шли молча, сжав зубы и тихо хрипя под грузом тюка с едой, двух кирок, одной большой для рытья и одной маленькой для строительства, кипы хвороста, которую им выдали на путь, чтобы они не опустошали места прохождения хориги на 'радость' местным жителям, четырех дротиков, которые во время стоянок служили опорами для импровизированных навесов, мехов с водой, и ростовых тяжелых щитов, приспособленных к ношению на спинах для защиты от стрел. Из 'доспехов' им полагался лишь шлем из тонкой кожи, про который Рыжий Еф остроумно выразился, что 'он крепок только от мух', и грубая кожаная куртка, которую никак нельзя было носить на потном теле потому, что для грубости она была пропитана солью, разъедавшей вспревшую кожу. Все это весило не меньше тридцати килограмм и делало без того нелегкий путь почти невыносимым. Все ниты старательно не замечали множества ран, натертых на плечах и спине ремнями и тесемками поклажи.
   Дидрад шел в стороне от колонны рядом с Каванной, Марнеуном и Огийдой. Они более всего сдружились за время пребывания в казарме и для Марнеуна и Дидрада это было тем более странно, что Марнеун постоянно задирал Дидрада.
  С лысины Каванны обильно лился пот, заливая лицо и заставляя его поминутно отираться. Марнеун и вовсе представлял собой жалкое зрелище: за четыре дня пути он обгорел на солнце и очень страдал от этого. У него даже случился жар и потому он медленно брел позади с благодарностью смотря на своих друзей, которые буквально стащили с его гордых плеч почти всю поклажу, взгромоздив ее на себя. Огийда же почти не потел и шел довольно легкой поступью. Он смотрел на степь вокруг себя узкими раскосыми глазами и мурлыкал под нос тягучую песенку, которой не было конца и края.
   Огийда по прозвищу Быстроног происходил из Малых Оледн и выгодно отличался от всех остальных нитов своей сноровкой и выносливостью.
   Вообще, его появление в нитской хориге было несуразностью и исключением из правил.
   Огийда был одним из сыновей богатого торговца скотом, которому отчего-то взбрело в голову разбавить свой чисто купеческий род военным элементом. Он не поскупился и пристроил своего второго из пяти сыновей в легкую кавалерию пограничных войск - эрменигскую хоригу - наивысшая ступень военной карьеры, на которую могли рассчитывать бывшие кочевники.
   Огийда 'не прижился', так он говорил о кавалерийском периоде своей жизни, 'неудержался', так он объяснял свое выдворение из эрменигов, и 'отогнал пару сотен овец от города и продал всех и сразу проезжавшему мимо купцу', этим он объяснял свое появление среди нитов.
   Несмотря на то, что Огийда, на первый взгляд, был человеком безрассудным, бесшабашность его была напускной, а то, что она скрывала, надежно лежало под многослойностью его беспокойной натуры.
   Несколько больших лун успели осветить жизнь Дидрада, прежде, чем Огийда признался ему, что 'раньше был спокойнее, а пришел к беспокойству совсем недавно'. Он поведал юноше, что отец его, хотя и купец, а человек беспримерного ума и порядочности, всегда стеснялся кочевничьего прошлого своих предков, старался изжить его не только из себя, но и из своих детей. Огийда предполагал даже, что своим богатством его отец обязан именно этой странной стыдливости за 'несвое' прошлое.
   - В доме у нас, а дом у нас огромный, ты увидишь, как нас отпустят со службы... в доме у нас много триголинтов было, и папа заставлял нас всех их читать. И смешно же было видеть, как мы все разом при чтении его - сперва он нам читал, а мы слушали - как мы все разом под его голос и заснем. А он, как заметит это, будит нас, ругается, кричи-ит так, что мать прибежит из своей половины. У меня брат старший, Айе, ему однажды и брякнул, что мы не хотим читать потому, что как он ослепнем. Отец тогда сильно разозлился. После этого, в доме нашем появились ученые люди - двое. Но мы все равно убегали прочь, в степь.
   - Так чего же ты читать начал? - спрашивал Дидрад, но всякий раз на этот вопрос ответом ему был тяжелый вздох и молчание, которое искажало тонкие черты лица Огийды.
   Дидрад часто всматривался в Огийду и не мог для себя решить, что же в этом крепком коренастом юноше с удивительно тонкими для его народа чертами лица так привлекает его, молчаливость ли, задумчивость ли. А может то, что был он хоть и беспокоен, но беспокойство это в его случае было каким-то разумным, рассудительным.
   Говорил он всегда тихо. При этом, странностью его говора была активная жестикуляция... бровями. Какие только фигуры не выписывал он ими, когда говорил что-то, обсуждал или оспаривал. Можно было даже сказать, что брови были наиболее эмоциональной частью его тела.
   На публике Огийда был немногословен. Он словно чего-то стеснялся (хотя это его стеснение проходило без следа, едва они с Дидрадом оставались наедине). Вот и за четыре дня пути он и сказал только пару раз, что 'жара' и 'попить бы'.
  На друзьях, как и на всех нитах хориги не было ничего, кроме коротких юбок, крепившихся к талии пояском (юноша прикрепил юбку подаренным Дырганзом ремнем), да сандалий, больше походивших на простые обмотки.
   Многие из нитов роптали - не такой представляли они себе службу в имперской армии, но ропот этот с каждым локтем пути становился все тише и в конце концов, в колоне установилось абсолютное безмолвие.
   Заиграл рожок. Его отрывистые раздражающие звуки долетели до слуха Дидрада и он вздрогнул.
   - Смена, - проговорил Каванна. - Пойдемте... наконец-то... - И он свернул с поля в сторону дороги.
   Им навстречу уже шла четверка солдат, чтобы занять их место во фланговом охранении.
   Дидрад последовал за другом, облизывая пересохшие губы и до крови расчесывая ноги, кожа которых была раздражена соприкосновением с сухой травой.
   Сердце в его груди надрывисто билось, а ступни от долгой ходьбы горели так, что казалось будто он идет не по земле, а по углям.
   Вокруг единообразной бесконечностью тянулась буро-желтая степь.
   Ничего живого не было видно на ней, сколько не поводили глазами молодые солдаты - всюду, куда хватало глаз, тянулся все тот же безводный простор, усеянный изломанными стеблями высохшей травы, да сучковатыми остовами малорослых деревьев.
   - Не пить, не пить, - то и дело слышалось над колонной. - Пить по приказу!
   - Я сейчас сдохну, - пообещал кто-то за спиной Дидрада, когда они с Каванной вошли в строй.
   - Боги, почему мне... не сиделось дома... - тягуче простонал другой голос.
   - Закройте меня, - попросил один из шедших, - если я не напьюсь... упаду...
   - Нельзя. Я не хочу потом прутом получить из-за тебя... терпи...
   Такие краткие диалоги вспыхивали среди солдат, как искры в костре, и тут же гасли, потому что никто не хотел попусту тратить силы на болтовню.
   Они двигались в сторону Латидинта - многотысячного города-порта на разветвлении Мэлланта - великой реки Восточной Зэлтии. Чтобы достичь его надо было пересечь степь южнее Тиринта.
   Дидраду придавало сил такое направление их похода потому, что хорига двигалась в сторону его родных мест. Иной раз ему даже начинало казаться, что он вспоминает те места, где идет. Для стороннего наблюдателя знакомые ему ориентиры показались бы смешными: к примеру, проходя мимо ничем не примечательного углубления подле дороги, ему вдруг вспомнилось, что давным-давно они проезжали здесь или, неожиданно, ему чудилось, что странным образом примятая трава лежит так с тех пор, как отец с их семейством проехал здесь почти семь снегов назад. Все чаще и чаще его взгляд натыкался на подобные 'знакомые' места и идти становилось легче.
   Говоря по правде, юноша не часто отрывал взгляд от земли и поднимал голову, чтобы осмотреться. Большей частью, он тупо смотрел себе под ноги, и видел их так, словно они были и не его вовсе. Он задыхался от пыли, которая забивалась в нос и открытый рот. Иногда все вокруг начинало расплываться и кружиться, и в знойном сухом воздухе, в отупении, давящем на тело пудовым грузом, он не сразу догадывался, что еще чуть-чуть и сознание покинет его. В такие минуты он напрягал все свои силы: и душевные, и физические, стараясь думать о чем-нибудь, что вывело бы его из полусна.
   Чем ближе подходил полдень, тем чаще то с одной стороны колоны, то с другой раздавались крики, начиналась суматоха и командиры - тиниты, ведущие колону, вместе со своими помощниками - имнитами - пробегали мимо Дидрада, чтобы оказать помощь свалившемуся без сознания юнцу.
   Рожок проиграл три раза: два раза кратко и один раз протяжно. Привал! И колона рассыпалась. Кто еще мог немного идти, отошли в сторону от дороги и пытались установить навесы. У подавляющего большинства сил не осталось совсем, поэтому они падали там, где их застал сигнал и мгновенно засыпали. Обращение с такими было бесцеремонное: командиры будили их пинками и оплеухами, заставляли подняться и поставить навес, а более всего, заставляли пить.
   По предложению Дидрада, Каванна, Марнеун и Огийда экономили силы и ставили навес один на четверых. Многие следовали их примеру.
   Услышав сигнал к отдыху, юноша перво-наперво напился воды. Она придала немного сил. Затем он взял один из дротиков и попытался воткнуть его острием в землю, но почва была настолько иссушена зноем, что сделать это у него никак не получалось, и не получилось бы никогда, если бы Каванна не помог ему.
   Они спрятали лица и часть торса под навесом. Остальное же тело прикрыли щитами, оперев их о колени.
   Во всем теле была непреодолимая слабость и, едва приляг, Дидрад уже начал с содраганием представлять, как вскоре раздастся звук рожка, сигнализирующего об окончании привала.
   Лежание также доставляло мало удовольствия: поломанные стебли сухостоя впивались в кожу, царапая ее иной раз до крови. Но на то, чтобы очистить место под собой, у Дидрада не было сил.
   Так и лежали они, вся хорига, все двести восемьдесят человек, одурманенные жарой, придавленные усталостью и очумевшие от тягот похода. Если бы в то время кто-либо проезжал по дороге, он вероятно ужаснулся бы при виде хориги: ни одного движения, ни одного шевеления даже, - ничем три сотни человек не напоминали живых. Словно это было большое кладбище, где лежали вразброд сплошь не захороненные тела или поле битвы, с которого только что схлынули войска, оставив лишь трупы убитых.
   Истощенные тела - за четыре малые луны перехода под испепеляющими лучами солнца, жара иссушила и без того не тучные тела юношей, изнуренные лица, открытые широко рты с потрескавшимися обложенными болячками губами и глаза, пустые, отупелые, затянутые пленкой страдания, смотрящие вникуда, - вот что увидел бы вокруг себя путник, спешащий по своим делам.
   Ни ветерка, ни облачка не было на небе, чтобы закрыть собой палящее солнце, будто природа умерла вместе с хоригой.
   Лежали так до вечерних сумерек.
   Когда раздался сигнал к побудке, то был он таким слабым и неуверенным, что мало кого заставил пошевелиться. Лишь откуда-то со стороны долетели до слуха юноши сдавленные проклятия в адрес сигнальщика.
   Дидрад очнулся, облизнул губы и попробовал глотнуть - горло пересохло и болело. Нос и глаза юноши словно натерли перцем: они горели и были сухими.
   Напрягая все силы, он пошевелил пальцами правой руки. Этого движения хватило ему для того, чтобы обессилить и еще некоторое время пролежать недвижимым.
   - Надо поднь... - начал было Каванна, но у него тоже пересохло во рту и он не договорил.
   Юноша лениво притянул к себе меха с водой и напился. Вода была горячей, противно тягуче заливалась в горло и не приносила облегчения.
   - Тинит, - донеслось до слуха друзей. - Тинит идет...
   Тинит Колигед - командир хориги, юноша двадцати трех - двадцати пяти лет от роду, был на удивление стойким и выносливым молодым человеком. Это его качество часто перерастало в упрямство и необъяснимую веру в себя, но пока оно никому особо не мешало, на него мало обращали внимание. Фигура его была не в меру угловатой и когда он шел, то казалось, что это и шагает не человек, а каланча переваливается с отной ноги на другую, размашисто шагая, махая руками и тряся головой. Лицо его было сплошь покрыто волосами (чем он, надо сказать, весьма гордился): безволосыми оставались только узкий лоб, глаза, нос и щеки на самых скулах.
   - Встать! Встать! - приговаривал он, тыкая в солдат кончиком дротика. - Встать!
   - О, Хигигор! - взмолился Марнеун жалобным голосом, обращаясь к главному из всех злых духов, которые населяли мир. - Хигигор, забери его...
   Но ничто, казалось, не могло спасти нитов от их командира.
   Хорига снова построилась в колону. Вновь были выделены люди на фланговое охранение, среди который оказался и Дидрад, и отряд двинулся дальше.
   - Теперьше у меня вопрос, - проговорил вяло Каванна. - Какого... 9он выругался) ты вызываешься идти здесь. - Он указал глазами себе под ноги: они шли по густой высохшей траве в стороне от колоны.
   - Можно пить, когда захочешь, - ответил Дидрад.
   - Теперьше, понятно, - все так же серьезно кивнул Каванна.
   Они шли гуськом, след в след, и по совету юноши, сменяли через некоторое время один другого, чтобы продираться сквозь запутанные стебли было легче.
   Все свои знания о походах и маленькие секреты, облегчавшие жизнь солдата, Дидрад подчерпнул из стихов, поэм и рассказов о битвах, которые он вычитал из триголинтов в лавке Дырганза. Они теперь служили ему хорошую службу! Служили верой и правдой, облегчая страдания и тяготы перехода.
   Неожиданно, со стороны дороги послышался неясный гул. Потом и вовсе хорига стала останавливаться и вдруг подалась в сторону.
   - Что там? - не удержался и спросил Дидрад. Он тянул голову и высматривал в толпе причину беспокойства. По всем признакам эта причина находилась тогда где-то в середине колоны.
   - Тьма идет, - ответил Огийда, узкие как щелочки глаза которого обладали необычайно остротой зрения.
   - Тьма?
   - Черные священники, Хигигоринты, слуги Смерти, - проговорил благоговейно Марнеун, который, благодаря замешательству друзей, сумел их нагнать.
   Дидрад много раз слышал о Черных священниках, служителях культа Хигигора, но ни разу не видел их.
   - Ты, кажись, его зазывал, - недовольно прошептал Каванна, косясь на Марнеуна. Последний смутился:
   - Я... так...
   Между тем, хорига стараниями командиров снова образовала колону и продолжила движение.
   Друзья также двинулись вперед, но Дидрад шел свернув голову назад и с интересом разглядывал фигуры в грязно-желтых балахонах, скрывавших священников с головы до пят. Он догадался тогда, что на поверку одежды эти вовсе не светлые - это только так казалось потому, как на них скопилось много пыли. Священников было трое. При этом, двое из них тянули что-то позади себя. 'Как и мы тащат на себе', - посочувствовал им юноша. Один из священников шел немного позади. В обеих руках он держал по веревке, которые своими концами крепились к поклаже, которую тянули впереди идущие.
   Троица скрылась в полумгле, которая быстро сгущалась ибо солнце уже скрылось за волнистой от испарений линией горизонта.
   Внезапно, до обоняния юноши дошел такой смрад, что он поперхнулся и закашлялся. Друзья его также зажали носы.
   - У-у-у! - протянул Каванна.
   - Вишь ты-ы-ы, - донеслось со стороны Марнеуна.
   - Откудашь? - сдавленно проговорил Каванна с силой зажимая нос и рот.
   - Хигигоринты, - пояснил Огийда. - Они на последнем пути. - И он объяснил друзьям, что их хориги посчастливилось видеть очень редкое явление: как Черные священники идут в свой последний путь к океану, где 'в месте, которое странно называется и я его не помню совсем', находят они свое последнее пристанище.
   - Они не могут умереть нигде к другом месте, только там. - Огийда говорил с усилием, словно ему не очень хотелось. - Сейчас они туда шли и за собой тащили тех, кто уже умер в пути. Им нельзя сходить с дороги. У них учение все основано на дороге. Жизнь, говорят они, это дорога, и все бредут по ней, и все предрешено.
   - А тот... который не тащил... который с веревками был? - спросил Дидрад.
   - Это еще одна престранная традиция - они не сжигают умерших, как мы. Они плоть сдирают, а кости омывают и, говорят, выставляют в частокол перед своими пристанищами...
   - Бррр, - передернул плечами Марнеун. - Замолчи уж...
   - ... веревки привязаны к шее, - продолжал пояснять Огийда, в голосе которого уже проскальзывали нотки удовольствия от того, сколь внимательно его все слушали, - как отделится плоть от тела, так ее этими веревками и стянут...
   Он хотел еще что-то сказать, но был прерван душераздирающими криками.
   - Уа-уа, уа-уа, смерть, смерть, - все на смерть! Уа-уа! - орал исступленно хриплый старческий голос.
   Подобно порыву ветра он ворвался в мерную поступь хориги, всполошил ее. От конца колоны к ее началу пронеслась слышимая волна возгласов и, вдруг, десятки глоток возопили, как одна. В этом всеобщем крике потонули приказы командиров, потонул порядок и строй. Люди в ужасе разбегались, кто куда, дико визжа.
   - Что? Что?!.. - спрашивали Каванна, Дидрад, Огийда и даже Марнеун, в смятении глядя на нитов, пробегавших мимо них и уносившихся куда-то в степь.
   Наконец, Каванна потерял самообладание, схватил в охапку одного из мимо бегущих и, приподняв его в воздух, сильно встряхнул.
   - Смерть... сме-е-ерть!.. - еле пролепетал тот, когда силач в двух словах объяснил ему, почему задерживает. - Хигигорисинт пророчит смерть.
   - Не беги, - услышал Дидрад спокойный голос Огийды рядом с собой. - Побежим - погибнем... не беги...
   - И не думал я, - нервно передернул плечами юноша, подступая ближе и оставляя намерение дать деру. - Только... что это... там...
   - Что бы ни было - не беги. Их хоть и много побежало, только одни они теперь. Страх их одинокими сделал. Не беги. Будем вдвоем.
   - Че эт вы вдвоем? - спросил со страхом в голосе Каванна. - Че выдумали-то? Может, теперьше, мы...
   - Беги, - бросил ему Огийда, - беги...
   Каванна смутился.
   - Не побегу, - сказал он, насупившись. - Че эт мне бежать-то...
   Они встали рядом друг с другом. Деловито, хоть и с некоторой поспешностью сняли щиты и выставили их вперед. Дротики они воткнули так, чтобы два из них держали щиты, а еще два были в руках, и стали ждать, вглядываясь в стремительно сгущавшуюся тьму.
   Несколько раз на них едва не налетели бегущие, которые, с одной стороны, стремились убежать куда подальше, а с другой, отбежав достаточно далеко, меняли один страх - умереть от проклятий, на другой - умереть, оставшись одним с степи.
   Марнеун, не смотря на слабость членов, исчез быстрее всех.
   Дидрад вскинул дротик на плечо и ждал неизвестно чего. То же проделали и два его друга.
   Вокруг них, долетая со всех сторон, слышались крики, визг и топот ног мечущихся в темноте людей.
   Некое подобие порядка начало устанавливаться только тогда, когда старческие крики внезапно прервались и над степью взошла луна, осветив ее танцующие в мареве просторы.
   За это время вокруг Дидрада, Каванны и Огийды собрались несколько солдат. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и опасливо поглядывая по сторонам.
   Затрубил рожок. Его скрежещущие звуки донеслись откуда-то издалека.
   - Далеко убегли, - пробормотал про себя Каванна и усмехнулся. Он уже свыкся с неизвестность и страх окончательно покинул его.
   В свете луны, лучи которой как-то вдруг и сразу осветили степь, друзья увидели человека, направляющегося к ним. По его каланчеподобной фигуре они поняли, что это тинит Колигед. Он шел к ним и всем стоящим делалось не по себе потому, что в руках тинита блестело тусклым отсветом лезвие унага.
   Юноши, столпившиеся вокруг друзей, заволновались и невольно отступили.
   - Не беги, - снова шепнул Огийда Дидраду. Тот едва заметно кивнул.
   Один из юнцов, стоящих позади, услышал слова Огийда и шепотом передал их другим. Те закивали.
   Колигед приблизился. Он выглядел нисколько не разозленным, а скорее уставшим донельзя.
   Некоторое время он постоял подле выставленных щитов. Затем натянуто улыбнулся (луна светила прямо ему в лицо и в спины солдат, скрывая их страх).
   - Чьи олокраанты? - сухо спросил он, указывая мечом на щиты, и не получив ответа, переспросил громче: - Чьи олоки, спрашиваю?
   - Нитов Дидрада, Огийды и Каванны, - ответил ему Огийда.
   Тинит поморщился.
   - Я все одно не запомню имена...
   - Нитов Дидрада Чтеца, Огийды Быстронога, и Каванны Лысого, - быстро поправился Огийда и его брови приняли смиренное выражение.
   - Хм... - Колигед внимательно посмотрел на них. - Вы бежали и выстроились здесь, - сказал он насмешливо. Заметным было его разочарование и даже обида на свою хоригу. - Почему не там, - он указал рукой себе за спину, на дорогу.
   - Мы никуда не бёгли, - вмешался Каванна, раздосадованный тем, что их не хвалят, а наоборот, корят. - Мы здеся и были...
   - Фланговое охранение, - быстро пояснил Дидрад, стараясь несколько смягчить дерзость ответа своего друга.
   Некоторое время тинит с недоверием смотрел на троицу.
   - А где четвертый щит? - спросил он неожиданно весело.
   - Четвертый, - повторил Каванна, который сам не зная, почему, принял этот вопрос на свой счет. - Четвертый... убёг, - вынужден был согласиться он.
   Но тут позади них поднялось волнение и стали раздаваться возгласы: 'нет!' и 'щит!', и 'вот же'.
   Почти в тот же момент откуда-то из-за спин друзей выступил человек и поставил рядом с их щитами свой, вернее даже будет сказать не свой, а брошенный Марнеуном.
   Огийда недовольно фыркнул, когда посмотрел на неизвестного, ставшего рядом с ним, а также заметив еще одного, который пристроился, как можно ближе к щитам. Это были Стробигаш и Мереч.
   Стробигаш был одним из двух наиболее колоритных друзей Дидрада. Это был северянин, семья которого происходила из хоригинтов, но много поколений назад перебралась в Тиринт, занялась торговлей и стала роровриями, что не прибавило ей уважения ни среди армейских семей, ни среди купеческих. Очень скоро его отец разбогател на торговле рыбой, но заплатил за это положением в военном сообществе. И когда пришло время отдавать сына в войска, ему 'убедительно прошептали не целить особо высоко', так объяснял Стробигаш свое пребывание в нитской хориге.
   Внешность Стробигаша, казалось, была лоскутным одеялом, в которое вшили все физические противоречивости, какие знает белый свет. К примеру, он был высок, но не за счет длины ног, как это бывает всегда (ноги его наоборот были коротки и кривы), а по причине вытянутости торса. Руки же его, не в пример ногам, были длинны, за что он сразу же получил прозвище Длиннорукий. Туловище юноши, начиная от торса и заканчивая бедрами было будто бы выдрано из совершенно другого человека и вставлено между головой и ногами. Правда, при этом, он был необычайно силен, и очень гордился этим и часто пользовался, но в характере его все же большей частью просматривалось добродушие и обыкновенная лень.
   Лицо его было продолговатым с мощной нижней челюстью. Смотрел он всегда исподлобья, а когда говорил и вовсе склонял голову так, что собеседник весь разговор видел одну лишь его макушку.
   Стробигаш носил длинные усы и русые волосы, собранные в два хвостика за ушами. Уши тоже требуют отдельного упоминания: были они на удивление правильной квадратной формы, одно из них было у него сильно оттопырено и кем-то надкушено (об этом ходило множество легенд, ни одну из которых юноша не подтверждал, но и не опровергал).
   Низкий покатый лоб с мощными надбровными дугами говорил о довольно специфичном уме, скорее даже о зверином чутье Стробигаша. В ходе дальнейшего знакомства Дидрад в этом не один раз убеждался. Нос, большой, загнутый книзу и немного искривленный, также сохранил на себе следы бравого боевого прошлого. Рот его отчего-то был постоянно приоткрыт, обнажая нижний ряд на удивление ровных мелких зубов. Приоткрытый рот в сочетании с полуприкрытыми, как в полусне серыми глазами, делали его физиономию какой-то до невозможности расслабленной и трагикомичной.
   Самым близким другом Стробигаша был Мереч, про прозвищу Кривохарик. Они настолько естественно дополняли друг друга, что не взошла большая луна, а все в хориге представить себе не могли, как эти двое могли жить до казармы не зная друг о друге.
   Мереч происходил родом из приграничных районов Малых Оледн. Как и все племена, которые осели там, его племя ранее кочевало вдоль границ Тиринта и навряд ли упускало возможность немного изменить маршрут и пограбить оседлых соседей. Часто ему приходилось слышать о 'славном' боевом прошлом своих предков от сослуживцев - потомков тех, кто испокон веков оседло жил у границы с Оледнами.
   Нрав его был вовсе не смирный. С ним никто не сумел сдружиться именно по причине его непостоянного характера, потому, как этот самый его характер был настолько непредсказуем, что, общаясь с ним, люди предпочитали стоять подальше, говорить сухо и по существу (чтобы ненароком не затронуть каких-то ему одному известных чувств) и всегда быть настороже.
   Внешность его была настолько точным отражением душевной конституции, что одним своим наличием подтверждала всеми гонимую теорию о единстве души и тела.
   По лицу Мереча будто ударили дубинами, причем сразу с двух сторон: сверху и снизу. От этого, все особенные черты лица его ужались так, что умудрились уместиться на небольшом пространстве между бровями, окаймлявшими снизу низкий покатый лоб и губами, больше похожими на две щелочки, которые были капризно подняты над острым подбородком и всегда образовывали скошенную дугу, независимо от того, смеялся Мереч или просто говорил. Глаза его, раскосые с большими зрачками, смотрели прямо и не было возможности определить, куда они в данный конкретный момент смотрят. Широкий нос с немного вздернутым кончиком делал его лицо похожим на рыло акулы. И без того широкое скуластое лицо выглядело еще более раздавшимся в стороны благодаря маленьким оттопыренным ушкам, которые были прилеплены ему богами сбоку не вертикально, а почти что горизонтально.
   Делал он все стремительно, даже говорил так быстро и так сшикивая, что полностью разобрать его речь удавалось только Стробигашу.
   Роста он был достаточно высокого для кочевника и доходил рослому Стробигашу почти до носа.
   Большим плюсом для его существования было то, что Мереч не был наделен большой силой, поэтому имел возможность много драться без серьезных последствий для других и для себя.
   Рядом с Огийдой встал именно Стробигаш, но фыркнул он вовсе не по этому, а главным образом потому, что заметил рядом с ним неразлучного Мереча.
   Хотя и Огийда, и Мереч были потомками кочевников и почти земляками, во всей хориге невозможно было найти людей, которые бы не любили друг друга больше, чем эти двое. Порою, их нелюбовь друг к другу выливалась в откровенно ненавидящие взгляды, но никогда не переходила дальше этого, словно природа заложила в этих людях обет хранить друг друга, чтобы окончательно не обезлюдила степь.
   - Стробигаш Длиннорукий, - отрекомендовал себя юноша.
   - И Мерещь Кривохарь, - без тени смущения скороговоркой доложили из-за его спины.
   Тинит посмотрел на них и кивнул.
   - Ты, Длиннорукий с Кривохарей идите на Гатирра (он указал мечом на луну) и соберите всех, кто разбежался в ту сторону, - приказал он.
   - Да, тинит, - разом вскричали Стробигаш и Мереч и пошли куда им указали.
   - Остальные, - Колигед презрительно сплюнул. - На дорогу. Нет, не туда, - остановил он юношей, которые пошли было на то место, откуда убежали. - Вдоль идите, и вон там уже на дорогу. А ты погоди, - остановил он Огийду.
   Отведя его в сторону, тинит что-то ему сказал.
   - Чё он? - спросил Каванна, когда друг вернулся к ним.
   - Идемте за мной, - сказал он им тихо. - Чего ты на меня уставился, - прикрикнул он на одного из нитов, который никак не хотел от них отходить. - Пошел отсюда.
   Они свернули к дороге, пересекли ее и пошли по ней в обратную сторону.
   - Эй, вы-ы-ы, пугливые бабы-ы-ы, сюда!!! - слышались из степи крики Стробигаша и Мереча. - Сюда-а-а, Тлафа раздери их хлипенькие душонки!
   - Куда эт мы? - спросил Каванна.
   - Надо найти его.
   - Кого? - спросили разом и Дидрад, и Каванна.
   - Хигигорисинта
   Дидрад и Каванна встали, как вкопанные. Огийда, пройдя пару шагов, тоже остановился.
   - Это всего лишь человек, - сказал он просто и продолжил идти. - Чего встали...
   - А проклятье?.. - неуверенно проговорил Каванна и голос окончательно его покинул.
   Все они обернулись, когда услышали за спинами шлепки. К ним подбежал помощник Колигеда имнит Иика, худосочный до невозможности паренек с телячьими печальными глазами. Он был босоног.
   - Тинит приказал, когда найдете, что должны, не идите по дороге, а рядом. Там еще найдете, - проговорил он, задыхаясь.
   - Кого эт мы еще искать должны, - возмутился Каванна.
   - Там двое... когда этот кричал... - стал пояснять сбивчиво Иика. - проклятия, который... двое кончились... пали замертво... их и надо. Ну, сами... сами...
   И он убежал.
   - Вот тебе и остались, - рассмеялся неожиданно для всех Дидрад. - Встали строем!
   - И впрямь, - поддержал его Огийда. - Лучше бы бежать...
   Тело Черного священника они вскоре нашли. Он лежал недалеко от дороги. Балахон, служивший ему одеждой, был стянут под самый подбородок, открывая опасливым взорам солдат нагое исхудалое тело, выглядевшее серым в свете луны. У головы сгрудились в сплошную кучу амулеты священника - множество раковин всевозможных форм и размеров, пучки трав и скелеты неведомых животных. От всего этого исходил острых запах тлена. Живот мертвеца впал и ребра торчали из-под кожи так остро, что если бы Дидрад не видел этого своими глазами, то никогда бы не поверил.
   - Худючий, - пролепетал Каванна, который начал заметно дрожать и не мог оторвать глаз от трупа.
   - Уже дух идет, - поморщился Дидрад. Его тоже периодически передергивало, и если бы не пустой желудок, то и вывернуло бы.
   Один Огийда оставался на удивление спокойным.
   - Это он провонял... от тех двух, которых тащили они. Как знать, может они их уже которую луну тянут.
   - Постой, - неожиданно промолвил Каванна и побледнел так, что это стало заметно даже в свете луны. - Гляди. - Он указал на что-то черное под правым боком трупа.
   Огийда склонился и поглядел на то, на что указывал Каванна. Это был глубокий порез, который тянулся от середины бока на спину. Огийда подсунул под тело дротик и приподнял его. Так и есть, рана тянулась по всей спине в области поясницы. При этом посредине спины она была очень глубокой.
   Увидев это, Огийдя побледнел и с усилием сглотнул.
   По ране уже во множестве ползали насекомые.
   Друзья переглянулись.
   - Это унаг, - еле слышно проговорил Дидрад. - Так только унаг мог...
   Они снова переглянулись.
   - Колигед, - медленно сказал Огийда.
   Каванна со страху стал тихонько подвывать, но пока еще не пытался отойди или тем более бежать.
   - Проклятье, проклятье, - выл он.
   - Замолкни, - прикрикнули на него Дидрад и Огийда.
   - Тинит до сих пор жив, а нам-то что. Не мы его, - попытался вразумить Каванну Дидрад, но слова его были пустым звуком для обезумевшего от ужаса друга.
   Каванна сорвался с места с такой резвостью, словно и не шел до того четыре дня под палящим солнцем по безводным просторам.
  - Пойдем отсюда. Не будем трогать, - сказал Огийда и поспешно отошел.
  Дидрад потрусил за ним.
  - Лишь бы Колигед не узнал, - сказал он, когда вышли на дорогу.
   - Еще две луны и его... не будет. Они постараются, - сказал Огийда, смахивая с древка дротика насекомых, шуршавших уже повсюду в траве, стараясь поспеть к столь редкой для степи трапезе.
   - Зачем он за нами побежал? - спросил скорее себя, чем Огийду Дидрад. - И кричал еще так.
   - Слышал я, что порой они увязаться могут и всю дорогу пророчить смерть. Говорят, пророки они, а по мне, так уж ничего подобного тут нет. Потому только, что они так еду клянчат и деньги. И люди дают им, чтобы отстали. Иные, слышал, с ума сходили от их предсказаний.
   - Ты говоришь без страха, - Дидрад с удивлением посмотрел на своего спутника. Огийда только пожал плечами.
   Впереди, в тридцати шагах от них словно из-под земли поднялся человек. Друзья замедлили шаг.
   - Это я, - узнали они голос Каванны. Нит подождал, пока они дойдут до него и сказал, словно оправдываясь за свое малодушие:
   - Этих двух искать не надо - нашел уже. Туда отволок и положил. Сделал все... чтобы не видно... - Он прочистил горло и робко, будто оправдываясь, посмотрел на друзей.
   Те переглянулись и отвели глаза.
  
  ***
  
   К середине ночи Колигед остановил хоригу, выстроил ее перед собой и произнес речь, основным смыслом которой служила мысль о том, что он забудет то, что произошло, если и они поклянутся ему также забыть происшествие.
   Ниты дружно пообещали не вспоминать о гласе, грозящим смертью. После такой странной клятвы, объединенные общей тайной, они прошли еще немного и сделали привал.
   Дидрад, Огийда, Каванна и Марнеун, который нашелся-таки где-то далеко в степи, сидели подле небольшого костра, поминутно подкладывая в него пучки травы, чтобы хоть как-нибудь продлить жизнь огня на тощих сучьях хвороста, коими каждый из друзей поделился с костром. Они уже закончили скудную трапезу, состоявшую из куска заплесневелого сыра и ломтя высушенного жарой хлеба.
   На всем пространстве, где расположилась на отдых хорига говорили только несколько человек верных традиции болтать во что бы ни стало.
   Дидрад, сидя у своего костра, отчетливо слышал голос Ефа Рыжего, который рассказывал о своей тиринтской жизни. Повествовал он, хотя и немного устало, но живо и много. Иной раз, в его монолог проскальзывали грубые нотки голоса Орпака по прозвищу Шершавый.
   Орпак Шершавый и Еф Рыжий были братьями. Семья их была потомственно военной и потомственно же небогатой, но по внешнему виду братьев можно было судить о том, что всю их недолгую жизнь прилагались неимоверные усилия, чтобы подготовить их к воинской службе.
   Как братья они были совершенно не похожи друг на друга. Над ними даже смеялись, спрашивая, не было ли поблизости от их дома соседа, на которого один из них и походил. И вправду, очень трудно было признать братьями юношей, один из которых был смуглым шатеном, а другой таким рыжим, веснусчатым и белокожим, что с детства подвергался осмеянию.
   Несмотря на то, что Ефу жилось намного менее комфортно, чем его старшему брату, это каким-то мистическим образом нисколько не сказалось на его характере. Не проходило и минуты, чтобы Еф не хихикнул или не рассмеялся во всю ширь своего большого рта. Смех настолько корежил его физиономию, что она становилась нестерпимо комичной, и смотреть на нее и не хохотать становилось просто невозможно. Говорил он всегда и обо всем. Каждое происшествие, которое замечали его глаза или слышали уши, всякая даже самая мелкая деталь, преобразовывалась им в душещипательный или комичный рассказ, в котором услышанное и увиденное обрастало такими подробностями, что становилось во много крат лучше, чем то, что на самом деле произошло.
   Орпак был более серьезнен и костен на язык. Как старший брат он привык отвечать не только за себя. Постоянное чувство ответственности выработало у него даже зачатки мнительности: ко всем и ко всему он относился с недоверием, не проходило дня, чтобы он высказал Ефу своего недовольства его рассеянностью и легкомыслием. Говорил он отрывисто, постоянно осматриваясь по сторонам. Посторонних настораживала его манера говорить: он долго смотрел на объект к которому собирался обратиться, становился все серьезнее, мрачнел, глаза его стекленели, а потом в короткий срок на собеседника изливался такой поток слов, что только успевай подставлять уши. После этого опять наступало молчаливое накопление.
   Сказать Орпаку всегда было чего потому, что Еф болтал без умолку, всем живо интересовался и мало заботился о том, чтобы соотносить мысли с языком. В короткий срок он прослыл болтуном, но незлобливым и в принципе неопасным. Все в хориге с ним охотно общались, делились сплетнями, которые он, погодя, с невероятной быстротой (что можно почесть за его талант) разносил во все стороны.
   Вот и сейчас Еф рассказывал историю о том, как к ним с небес обратились боги и благословили их на смерть. При этом, рассказывал он все с таким видом, будто не вся хорига участвовала в происшествии, а только он один.
   - Помяните меня добрым словом, барниты, ведь верно я говорю, что это боги обращались к нам. Мы станем известны потому, что нам дадена высокая почесть всем сгинуть в боях с амалами, - сообщал он доверительно и с таким видом, словно пророчил всем награды, а не смерть.
   - Хороша известность, - фыркнули несколько человек.
   - Чем же плоха? - искренне удивился он. - Мой отец всегда говорил, что смерть в бою почетна.
   - И я так думаю, - подхватил его слова другой юноша, сидевший в том же кружке.
   - И я, - присоединился к ним еще один, с одутловатым лицом. Он даже вознес над головой сжатый кулак и погрозил вникуда.
   - Бестолковые вы тупоголовы! - встрял в разговор солдат, сидевший к Дидраду спиной. - Чего ж хорошего, если сдохнуть нам всем. Мне вот подыхать еще вообще нет охоты. Я пожить не против... а кому надо, так пусть и дохнет... у меня даже жены нету, - привел он самый весомый аргумент.
   - Дурья твоя башка, - хохотнул нит с одутловатым лицом, - ежели ж жена есть, то все... и подыхать разрешается что ли?!..
   - Ты, щекастый, мне не груби. Я тебе верно говорю. А жену так взял потому, как вам все не скажешь. Не той мы с тобой близости, чтобы я тебе все выкладывал.
   Вокруг этой беседы на животрепещущую тему стали собираться ниты: подсаживались солдаты от других костров и постепенно разговор получил такой накал, что некоторые из его участников перешли на крик.
   - А ты представь себе, беспалый, - кричал Еф, - что жинка... вот он сейчас про жинку говорил... что жинка твоя узнает, что ее муж ТАК погиб. Не как там обычно гибнут - тонут, в драках пьяных кишки выворачивают... а ТАК. Разве не гордость ей? А?
   - Красная твоя морда, какая ж ей гордость-то, коли я помру? Тут гордись не гордись - все одно, тлен. Она что с костями моими будет спать и детей от них рожать?
   - А что, я бы посмотрел...
   - Иди ты к Маппее!
   За последней фразой последовал взрыв смеха.
   - Он у нее уже побывал, ты посмотри на рожу его, - сказал кто-то, намекая на веснушки на лице Ефа и на то, что Маппея был злым духом, напускавшем на мужчину сыпь, если он возлег с чужой женой или провинился другим образом.
   - Заткнулись и спать, - вмешался в разговор тинит Колигед. За спорами никто из них не заметил, как он возник из полутьмы и некоторое время стоял рядом с ними, вслушиваясь в беседу.
   Услышав его, юноши исчезли так, словно их сдуло порывом ветра и в лагере установилась гробовая тишина, нарушаемая только лишь перетрескиванием костров. И Дидраду, глаза которого от треволнений и пути, слипались, казалось, что теперь уже языки пламени, наслушавшись солдатских россказней, перешушукиваются промеж собой и сплетничают.
   Сон оказался не долгим. Он и так не был большой продолжительности, а тут и вовсе прервался преждевременно.
   Лежа на тюке с едой, Дидрад слышал далекий стук, который сливался в нем с биением сердца. Именно поэтому, он не придал ему особого значения. Но когда стук этот перешел в отчетливо слышимый топот, юноша уже не мог не вслушиваться.
   Сон и пробуждение, - все краткий миг, не способствовали приливу сил в руках и ногах, поэтому Дидрад лежал в той позе, в какой его застало пробуждение и ленился не то, что пошевелиться, но даже открыть глаза.
   Теперь он отчетливо слышал топот лошадиных копыт.
   Прошло совсем немного времени прежде, чем кони с седоками на спинах врезались в стоянку хориги и едва не затоптали некоторых солдат.
   - Хигигор вас всех позовет... уж скоро! - сыпали проклятьями разбуженные ниты.
   - Чтобы Нец вывел ваших жен из домов! Маппея на ваши тела! - хрипели отовсюду.
   Еще много проклятий посылалось на всадников, но те не обращая на них внимания, пробирались сквозь хоригу, крича:
   - Поберегись! Прочь, прочь!
   Они прошли в полусотне локтей от Дидрада и остановились только тогда, когда перед мордами коней возник Колигед.
   - Кто вы и откуда? - спросил он.
   - А ты кто? - загрохотал густым басом один из седоков.
   Тинит представился. Всадники вмиг умерили пыл и даже сползли со спин коней.
   - Ты нам и нужен, тинит, - расслышал Дидрад басовитый голос главного из них.
   Больше он ничего не слышал, потому что они заговорили тихо, и еще потому, что слушать ему вовсе не хотелось, и он вновь провалился в сон.
   Наутро вся хорига гудела. Солдаты ходили частью встревоженные, частью недовольные.
   Рыжий Еф и Орпак были в числе недовольных.
   - Приветствуй Тирота, - сказал Еф, подходя к Дидраду с расстроенным видом. Он поднял голову вверх и посмотрел на небосклон, который только-только начал светлеть на востоке. Когда он опустил голову вниз, выражение его лица было торжественно-важным и тайным одновременно. Еф оценивающе посмотрел на Дидрада, потом критически задрал вверх левую бровь и прошептал:
   - Пойдем.
   Юноша не стал задавать много вопросов.
   Отойдя на сотню шагов от стоянки хориги, они выбрали себе места и засели недалеко друг от друга.
   - Чего скажу, - проговорил многообещающе Еф и замолк, тужась.
   Дидрад не проявил интереса, чем и заставил второго 'сидельца' быстрее перейти к делу.
   - Слышал этой луной конные были?
   - Ну.
   - Вестовые. Знаешь, чего прискакивали?
   - Ну.
   - Война, говорят, - и Еф торжественно посмотрел на своего друга.
   - Какая война?
   - Какая-какая, обычная. Че не знаешь, что ли? Война - она... война...
   - Где, спрашиваю, война?
   - Ты, где, не спрашивал, ты спросил, какая? Чего ты...
   - Где... теперь вот спрашиваю, где?
   - Где-то.
   - У нас? Там, куда мы идем?
   Еф задумался. Он с таким серьезным и даже изучающим видом смотрел на травинки у себе перед носом, что походил в тот момент на умалишенного.
   - Ну? - поторопил его Дидрад.
   - Да...
   - Где?
   - Спрашивал же уже! - вспылил неожиданно Еф. Он вскочил на ноги и лупя носками траву, пошел по направлению к стоянке.
   'Услышал про войну, а где не знает, но уже поди растрепал всем', - раздраженно подумал Дидрад.
   В душе его снова всплыло беспокойство, которое долгих четыре дня было подавлено трудностями перехода. Он уже успел отвыкнуть от этого гнетущего чувства.
   Дидрад поднялся и пошел. Он смотрел себе под ноги, на приминаемые ступнями стебли и думал:
   'Если вестовые не проездом, а именно до нас приезжали, то, стало быть... стало быть... у нас она, война! Чего им до нас скакать, если не так. А с другой стороны взглянуть, так чего им до нас скакать ради этого. Мы - ниты. Толку от нас. Еще луна не взошла, как нас всех один бешеный старик разогнал (он усмехнулся). Нет, что-то тут Рыжий недопонял, где-то недослышал или перегнул'.
   Дидрад остановился не пройдя и половину пути. Внизу живота потянуло. Он снова присел.
   Откуда-то изнутри накатила волна страха. А что, если Еф все правильно понял, что если действительно война. О, тогда, каким же злым роком будет скаредность Дырганза. Как это будет смешно и до страшного нелепо, что он отправил его в ниты - самую невоюющую часть хориги, которая волею богов движется сейчас в самое жерло войны, где 'невоюющих' не бывает. И как это глупо (Дидрад горестно усмехнулся), как глупо, что он без особого усердия учился военному делу, пусть даже такому, как махание неэром.
   'Это-то и будет тем роковым недосмотром, из-за которого я погибну!' - Мысль, пришедшая последней, была 'не его', он не хотел ее подумать, хотя и представлял, о чем она. За долю секунды до ее произнесения он всеми силами пытался запретить себе думать ее, но она, словно назло, вырвалась, промелькнула в голове, пронеслась молнией и оставила после себя ужас, который стал волнами расходиться по телу.
   Дико болел живот и противная слизь выступила во рту. Дидрад понимал теперь причины всего этого, поэтому поднялся на ноги и превозмогая дискомфорт воротился к кострищу.
   - Слышал, война, - сказал ему Огийда. Юноша кивнул. Больше они не обмолвились ни словом.
   На рассвете, хорига стала подходить к примечательным по своей живописности местам. Примечательность пейзажа заключалась, главным образом, в том, что он возник вдруг и сразу, словно мираж. Некоторые из солдат, которые за почти пять дней похода успели свыкнуться с однообразием степи, были поражены, когда вдали сначала зачернели, а потом и выступили из земли ровными рядами виноградники. Были они небольшими по высоте, всего около полутора метров, но даже такая зелень была в радость глазам, уставшим от мертвенно-бледного рельефа степи.
   Некоторые из нитов, особо расторопные, успели скрыться в винограднике и вернуться оттуда с тюками, набитыми гроздьями. Они нисколько не сожалели о нарушении дисциплины и даже, когда тинит и имниты били их прутами, с лиц солдат не сходило блаженное выражение удовольствия от вкушения сочных ягод.
   Сперва, Колигед свел хоригу с дороги и повел ее левее от виноградников, встав с помощниками так, чтобы быть между солдатами и виноградом, но вскоре, виноградные плантации, придвинувшись с двух сторон, вынудили хоригу вернуться на дорогу.
   Тогда тинит направил в ближайшую деревню Иика, который вернулся оттуда в сопровождении дюжины крестьян, которые обступили хоригу во всех сторон и бдительно следили за тем, чтобы ни один нит не покинул ее.
   Какое же невыносимое страдание наблюдал на лицах своих сослуживцев Дидрад, когда они проходили недалеко от манящих своей запретностью гроздьев и не могли сорвать их.
   Наблюдение за этими страстями (иной раз какой-нибудь слабовольный солдат все же делал вылазку, за что расплачивался потом своей спиной) отвлекли юношу от тяжелых дум.
   Вскоре они достигли небольшой деревеньки состоявшей из десятка глиняных домов под соломенной крышей. Стены их были грязно-желтого цвета, покатые, отчего дома казались пузатыми и неказистыми. Во дворах, огороженных от остального мира жердями из виноградных лоз лежала в организованном беспорядке различного рода домашняя утварь - корзины, корыта. По навозу, который покрывал частично дворы, частично крыши домов, Дидрад сделал вывод, что у местных жителей на столах не только плоды плантаций.
   'Спрятали все. Словно враги мы', - подумал юноша и ему стало не по себе.
   Деревня словно вымерла, и если бы Дидрад раз не увидел в двери одного из домов испуганное женское лицо, он подумал бы, что те десять с лишним мужчин, которые следовали с ними, и есть все население этого местечка.
   Миновав деревню, они обогнули небольшое озерцо и вскоре достигли вестового дома: массивного глиняного сооружения в виде квадратной башенки с пристройками с трех сторон. Из одной из пристроек слышалось ржание коней. В двух других кудахтали куры, крякали утки и кричал невидимый Дидраду скот.
   Из вестового дома вышел старик, по виду старый солдат в сопровождении старухи, на лице которой еще остались следы прежней красоты, и молодой девушки, появление которой наделало в рядах нитов не меньше шума, чем слухи о войне. Солдаты тянули шеи и всматривались в ее формы, цокая языками и жадно причмокивая губами.
   Девушка невозмутимо оглядела их и покачивая бедрами скрылась в одной из пристроек.
   - Как меня тянет туда, - проговорил сладко Стробигаш, который со вчерашнего дня старался держаться ближе к Дидраду и Огийде. Он кивнул головой в сторону, куда скрылась девушка и осклабился, протянув мечтательное 'ы'.
   - И я бы тож пошел, - неожиданно вставил Каванна и сверкнул глазами. - Только за тобой. А как увидел бы, че ты с ней хочешь делать, то навалял бы... чёбы больше не хотелось...
   Раздались смешки.
   У вестового дома хорига задержалась ненадолго.
   Колигед, как поговаривали, выспрашивал какой-то маршрут (оказалось, что они теперь пойдут вовсе не в Латидинт, что принесло много расстройства в ряды нитов), а также испросил разрешения пополнить запасы воды из колодца.
   - Грю тебе, на войну гонют, - прошептали недалеко от Дидрада. - Какой нам Латидинт теперьше.
   - Слышал, что сейчас там сказали? - шепнул ему Огийда.
   Юноша кивнул.
   - Что думаешь?
   - Уж и не знаю, - пожал плечами Дидрад.
   - И я не знаю, - вздохнул Огийда.
   Они шагали в этот момент по дороге, которая значительно расширилась и была втиснута в поля, начавшие уже буреть от жары. Всюду колосилась пшеница, радовала еще насыщенным зеленым цветом неизвестная никому культура, росшая небольшими круглыми кустами, буйствовала осока, в изобилии произраставшая по берегами каналов, которые тянулись откуда-то из-за горизонта и расползались во все стороны.
   Когда солнце встало в зените, Колигед приказал трубить привал, но запретил солдатам сходить с дороги. Тинит ехал теперь на гнедом коне, шерсть на жирных боках которого лоснились то ли от пота, то ли от здоровья животного.
   Пить было разрешено теперь сколько влезет, но как ни странно, люди пили как и в прежние четыре дня, дозировано и невольно себя ограничивая.
   Лишь к середине ночи, в начале шестого дня пути, хорига достигла невысоких холмов, и спустившись с одного из них, уперлась в широкую, в шесть сотен шагов реку.
   У реки, выбрав пологий берег с молом, Колигед отослал в ближайший город вестового, разрешил остановиться и даже снизошел до того, что позволил своим солдатам искупаться.
   После давнего происшествия с Оанрадом, Дидрад не очень любил купаться, точнее сказать, он не любил плавать в открытой воде, где была возможность не почувствовать ногами дна. А в этой реке, он был уверен, дна не было уже в двадцати шагах от берега.
   Именно по этой причине, юноша забрался в воду по пояс и несколько раз присев, выбрался обратно на берег. Там он застал Огийду, который сидел на земле, согнув ноги в коленях и положив на них руки. Капли воды струями стекали в его волос и тела. Он с улыбкой смотрел на купающихся.
   - Ты искупался уже? - спросил он.
   - Ага.
   Огийда усмехнулся.
   - Ты отвечал, как истинный оммайди, - сказал он.
   - Почему? И кто это такой? - весело сказал Дидрад и разнежено потянулся.
   - Я из племени оммайди, - пояснил Огийда. - 'Ага' у нас значит правда.
   - Шутишь?! - искренне удивился юноша и рассмеялся. После купания ему стало необычайно хорошо и легко.
   - Нисколько. Но посмотри на них, - сказал Огийда. Он пребывал в таком же прекрасном настроении, как и Дидрад.
   Юноша оглянулся и посмотрел на купающихся солдат: они кричали, смеялись, фыркали, пытались друг друга топить, обливались и брызгались, - и все были радостны, а иные безмерно счастливы. И там, в воде, смешались все чины и положения, и простой нит без стеснения обливал имнита. Что говорить, даже Колигед, сидя на лошади по грудь вошедшей в реку, потерял над собой самообладание и поливал всех из ладоней, дико хохоча.
   - Вот кто мы еще все, - проговорил Огийда и стал задумчив. - Я смотрел на вас... в походе и видел, как складки ложатся у вас на лбах и переносицах. Мне было грустно видеть, как оледны убивали в вас радость к жизни, коробили вас. Я так рад, что ошибся!
  - Радость всегда дремлет в нас, Огийда.
  Дидрад в который раз пристально посмотрел на своего друга, который не отрывал взгляда от речной глади, которую как могли разрушали ниты его хориги.
   Юноша поднялся и сел рядом с Огийдой. Он не знал, отчего это, но слова, двусмысленные и не совсем еще понятные ему слова Огийды, затронули нечто внутри него самого. Нечто, над чем он сам невольно задумывался, но как-то безотчетно и неосновательно.
   Так прошел остаток дня.
   - Вы ВСЁ сделали, как я приказал? - тинит вывел коня из воды и подъехал прямо к ним.
   - Все, как ты и приказывал, тинит, - кивнул Огийда, поднимаясь на ноги.
   Колигед улыбнулся и показал ему рукой, сиди, не вставай. Не вымолвив больше ни слова, он отъехал от них.
   - Вон плывут горхеты, - сказал Еф восторженно. Он указал рукой влево. - Иика быстр на ноги, уже донес о нас.
   Там в свете взошедшей луны, сделавшей ночь очень светлой, речную гладь рассекали два толстопузых корабля. Два ряда весел на них вздымали по бокам пену.
   Сердце Дидрада неожиданно сжалось так, что в груди заболело. Внезапно, он с полной ясностью осознал смысл слов Огийды, его умиления и детской радости при виде купающихся, которые еще недавно, еще на закате были детьми.
   Ему вдруг захотелось заплакать. Но он сдержался и с ненавистью глядя на подходившие корабли, вглядывался в даль горизонта, туда, куда корабли их скоро увезут. Юноша опустил голову и тихо всхлипнул так, чтобы друзья не расслышали его. Потом он снова вскинул голову и с тоской обернулся и посмотрел назад, на холмы, с которых они спустились.
   За этими холмами, за их посеребренными луной склонами ему привиделось неожиданно что-то хорошее, милое, доброе.
   Дидрад снова посмотрел на реку, на корабли, на немногих нитов, которые еще имели силы плескаться и играть в воде.
   Он не знал, понял ли Огийда эти его движения, скорее всего, понял потому, что посмотрел на него, кивнул, грустно улыбнулся и похлопал его по спине.
   - Стройся! - разнеслось по берегу. И этот приказ подхватило несколько глоток имнитов.
   Солдаты со смехом заходили по берегу, подбирали свою поклажу, шутили друг над другом и занимали свои места в колоне.
   Корабли подошли к берегу почти вплотную и выбросили трапы, а Дидрад не мог остановиться: он то и дело оборачивался на холмы, печальным взглядом провожая свое непростое, но все же детство, которое угасло там, за холмами, вместе с давно окончившимся закатом.
   Началась погрузка.
  
   Конец первой части.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"