В какой-то момент возникает понимание реальности, осознаю кто я и где я. Вспоминаю, что нахожусь в СССР до Второй Мировой Войны, служу в лагере для политзаключённых, находящемся в Карельской республике, мне 28 лет, я среднего роста, на лице с правой стороны на лбу и щеке видимый шрам. Нахожу себя идущим по просёлочной дороге в направлении лагеря, я в военной форме, на поясе кобура с оружием. Впереди, в перспективе, вижу проволочные заграждения, сторожевые вышки, деревянные домики. Время года либо лето, либо начало осени, это видно по яблоням, которые растут с правой стороны дороги, деревья зелёные, вижу висящие на дереве спелые яблоки. Дорога, по которой иду проходит по утрамбованной насыпи, вдоль дороги с обеих сторон видны овраги, заросшие сорняками.
Вдруг, слышу шум движущего автомобиля, поворачиваюсь и вижу в пыли контуры автомобиля-газик, отхожу на край дороги, жду его приближения. Когда машина поравнялась со мной, вижу, что на переднем сидении сидит женщина в военной форме, на её зелёных петлицах различаю два прямоугольника, понимаю, что она в звании майора. На заднем сидении сидят двое мужчин, также в военной форме, у обоих петлицы красные с одним и двумя прямоугольниками соответственно.
Когда машина останавливается, поравнявшись со мной, тот, который сидит сзади, обращается ко мне: "Дмитрий Иванович у нас срочная проверка, приехал проверяющий из дивизии. Заключённые опять жаловались, что их плохо кормят, вы в курсе дела, что происходит в лагере?" "Я ничего не знаю товарищ майор". "Тогда садитесь в машину, разберёмся на месте." Лезу на заднее сидение, там тесновато, но они подвигаются, дают мне место. В это время сидящая на переднем сидении женщина поворачивается назад и говорит: "Товарищ майор, я хочу также проверить лагерный госпиталь и лазареты, мне докладывали, что у вас койко-день самый высокий в округе, я хочу убедится, что это не так".
Лагерь встретил привычным гулом: сирена смены, скрип телеги, грубые выкрики. Заключённые бродили по двору, избегая смотреть в сторону машины. Женщина сразу направилась к госпиталю. Запах в лазарете был привычный: варёная ткань, йод и плесень. Мы прошли вдоль коек. Двое - с пищевым отравлением. Один мёртв - инфаркт. Карточка, журнал, пустые взгляды.
Потом была столовая. Каша, плёнка на супе, жирный пар. Она всё осматривала молча, без отвращения, как будто проверяла механизм. Пальцем провела по грязной кастрюле, вытерла о белую перчатку.
- Где старший по питанию?
- Болеет, - сказал я.
- Кто замещает?
- Климов.
- Позвать.
Где-то гремел котёл. На стене качалась голая лампа. Я чувствовал: эта проверка - не про кашу. Не про койки. Не про дисциплину.
- Дмитрий Иванович, - сказала она вдруг, уже на выходе из столовой. - - Где вы были, Дмитрий Иванович?
Она не повысила голос. Не изменилась в лице. Но в этих восьми словах было что-то большее, чем вопрос - как будто ключ к замку, который я тщательно закрывал годами.
Я не ответил. Не потому что не знал. А потому что знал слишком хорошо.
Эта ночь. Четвёртое число. Темнота сгущалась над лагерем, как кисель. Я тогда дежурил на промзоне. Под карцером - старый погреб, переоборудованный под специзолятор. Туда в тот день привезли человека. Без документов. Без имени. Только из разнарядки - "особо опасный, на контакт не выходит, следовать по приказу No173/б".
Он сидел там сутки. Без еды. Без света. Без звука.
А ночью пришёл человек - в кожанке, с чемоданом и бумагой. Показал только одну строку: "Свидетельствовать нельзя. Вмешательство - запрещено." И мне пришлось... уйти. На полчаса. Этого хватило.
Когда я вернулся - человек в карцере уже не дышал. А человек в кожанке - ушёл. И я запер дверь, ничего не спрашивая. Потом мы с Климовым... оформили как самоубийство. Без следов. Без шума.
Я думал, никто не узнает.
Но она знала.
- Я был в изоляторе, - сказал я наконец. - На дежурстве. Всё в журнале.
- В журнале, - повторила она. - Да. Мы проверили. Там всё есть. Но у нас есть второй экземпляр - из архива управления. И в нём вы записаны... на обыске в бараке No7.
Сердце глухо стукнуло.
- Климов подтвердил, - продолжила она. - И ещё один свидетель. Из заключённых.
Я молчал.
Майор, стоявший за её спиной, сделал шаг вперёд. Я инстинктивно потянулся к поясу, но она кивнула - не надо. Всё было ясно.
- Вы знали, кто он? - тихо спросила она. - Тот, в карцере?
Я не ответил.
- Это был наш связной. Он нёс документы, которые могли... - она прервала себя, - ...которые могли бы спасти десятки. А вы... вышли на улицу покурить. Полчаса.
- Мне приказали, - сказал я. Голос сел.
- А вы выполнили, - сказала она. - Как всегда.
В лагере в это время уже зазвучала сирена. Смена. Но в этом звуке было что-то другое - тревожное, будто уже по мне.
- Мы не будем судить вас, Дмитрий Иванович, - сказала она. - Суд уже состоялся. Вы были частью этого. Лагеря. Машины. Приказов. Но теперь...
Она сделала шаг назад.
- ...теперь всё меняется. У нас новые приказы. И вы в списке.
- В каком списке?
- В том, который будет читать другой человек. Завтра. На пересменке.
Майор достал из внутреннего кармана белый конверт. Протянул мне. Внутри - короткая бумага с номером дела. И словом: "ликвидация".
- У вас есть время до утра, - сказала она. - Воспользуйтесь им как хотите.
Они развернулись и ушли. Просто ушли.
Я остался в пустой столовой, среди запаха гнилого супа и запотевших окон, с белым конвертом в руках и ощущением, будто земля подо мной уже не моя.
В этот момент внезапно просыпаюсь от сильного позыва пойти в туалет. Смотрю на часы, время только четыре часа утра, а мне казалось, что второе сновидение было очень длинным. Быстро воспроизвожу в памяти предыдущее сновидение, отдаю себе отчёт в том, что случилось в последнем. Иду в туалет, возвращаюсь и засыпаю.
Комментарии к сновидению.
Это сновидение оставило у меня странное чувство - как будто я побывал в другой жизни, в другом времени. Всё было слишком реально: запахи, звуки, лица. И даже тревога - будто я что-то должен был сделать, но не успел. Не могу понять до конца, что это значит, но ощущение вины и какой-то незавершённости осталось.