|
|
||
В кармане завибрировал телефон. «Приходи» — многозначительно гласило единственное уведомление. Видно, визит к родственникам придется отложить до завтра.
Прошагав несколько кварталов, я вышел к Окраинкам.
В нашем и без того тихом городке невозможно было сыскать более тихого и нелюдного района, нежели так называемых «Окраинок». Полиция тут никогда не заявлялась, а все население состояло из одиноких пенсионеров, тихо доживающих последние годы в квартирах двухэтажных домов сороковых годов постройки, многие из которых давно подлежали сносу. Малочахоточная улица, на которой располагалась большая часть домов, обозначала границу города — сразу же за покосившимся деревянным забором с облинявшей краской начиналась стена леса.
Дом Панкратия ничем не отличался от прочих: два этажа, мерзко-желтая штукатурка и частично провалившаяся покатая крыша, из которой росло несколько тонких березок. К входу в подъезд по никогда не пересыхающим лужам вел мостик из подгнивающих поддонов и горбылей.
В доме четыре квартиры. Первый этаж пустовал, а Панкратий занимал две на втором этаже. Я зашел. После затхлого подъездного воздуха в лицо ударил свежий уличный ветер — прямо в гостиной зияла дыра на чердак. Несколько голубей сидело на диване.
Вошел Панкратий. Привычно уставший, сонный и безучастный. Мертвенность серых глаз подчеркивали огромных размеров мешки, сползавшие чуть ли не до скул. На полысевшей голове росло несколько кустиков волос невнятного пыльного цвета. При виде меня, кажется, в его лице мелькнуло что-то живое, но тут же погасло.
— А, это ты, — буркнул Панкратий.
Раздраженным движением он разогнал голубей.
— Разлетались тут, — он смахнул пыль с бежевого грязного дивана, — садись.
Я сел.
— Помнишь мои лекции касательно теории времени и разрешения квантовой неопределенности? Я кое к чему пришел, — Панкратий оглянулся по сторонам, оперся руками о стол и продолжил, — Может быть то, о чем я сейчас буду говорить, ты посчитаешь бредом, но я кое к чему пришел, — он нервно потер руки, на пару секунд задумался и снова оглянулся. — Ну или сделал. Пойдем.
Учитывая то, что мне случилось повидать за два года пребывания Панкратия в нашем городке, я был готов к чему угодно — ибо такое он не говорил даже тогда, когда наглядно демонстрировал мне опровержение стандартной модели. Интереса прибавляло то, что мы не поддерживали связь уже больше двух месяцев, хотя раньше он звал меня послушать о его новых исследованиях почти каждую неделю.
Мы прошли в дальнюю комнату. Панкратий гордо огласил ее «кабинетом» — тут стояло несколько старых пожелтевших компьютеров разной степени разобранности, ряд ЭЛТ мониторов, матрац с горой тряпья, служивший ему постелью, всевозможная грязная посуда и горы электроники. На столе, перед мониторами, были разбросаны исписанные от корки до корки толстые блокноты, листы с рукописными записями и стопка распечаток. На деревянных стенах с частично отслоившимися обоями висело различное оборудование, не разместившееся на столах и полу.
— Я много читал. И писал тоже, — повернувшись ко мне спиной и глядя на свой рабочий стол сказал Панкратий, — затем думал и делал. И кое к чему пришел.
Он нервно зачесался и уселся за стол.
— Понадобится много объяснений. Есть время до вечера? — спросил Панкратий.
— Будет, — я прикинул, что ночевать сегодня придется на Малочахоточной.
— Замечательно.
Панкратий достал из закромов ящиков стола грязноватый электрический чайник, наполнил ржавой водой из крана, торчавшего прямо из стены рядом с рабочим местом и поставил его кипятиться на стол. Приглашающим жестом он указал на импровизированную постель. Я присел.
— Начнем издалека, — сказал он и задумчиво почесал лысину, — к слову, можешь записывать, будет что-то вроде лекции. Если интересно конечно.
Я включил диктофон на телефоне. На нем хранилось уже немало лекционного материала Панкратия — я записывал при первом удобном случае. Каждый мой визит к нему он как-бы нехотя упоминал про фиксацию его устных рассуждений и все время добавлял, что это ему не интересно. Но каждый раз после включения диктофона его голос преображался, он приосанивался, а в потухших глазах разгорался едва заметный огонек жизни.
Я не знал почти ничего про его прошлую жизнь — он никогда не заводил об этом разговор, а при попытке перевести на это тему он мастерски увиливал от ответов. Я не знал ни его возраста, ни места прошлого проживания, ни даже полного имени — мне иногда казалось, что это забавное «Панкратий» он выдумал сам либо из соображений анонимности, либо для того, чтобы порвать все связи с прошлым.
Покосившись на телефон, Панкратий продолжил:
— Итак. Время. Я уже рассказывал о своих трудах по теории супердетерминизма, но хотелось бы углубиться именно в представление времени в виде чего-то, с чем можно работать. Хотя, впрочем, для начала начнем с пространства. Мы существуем в трех измерениях и даже можем в них, если можно так выразиться, свободно передвигаться, — он демонстративно сделал махи руками, — время же нами воспринимается как нечто совершенно отличное от пространства и неподвластное нам. Оно пугает, оно всемогуще над абсолютно всем, что мы знаем, наше физическое тело стареет, вещи, сделанные нами, стареют и вся окружающая живая и неживая природа также подвержены процессам старения.
Вскипел чайник. Он налил в приготовленные кружки кипятку, кинул заварочные пакетики и одну протянул мне. Все это время Панкратий не прерывался ни на минуту:
— В то же время другому аспекту нашего бытия, я про сознание, время, хоть и немного, но подвластно. Сознание, или мышление, как угодно, способно возвращать нас во времени назад, воссоздавая минувшие события, во времени вперед, предчувствуя нечто грядущее, и даже куда-то вне, показывая нам сновидения против нашей воли, выдумывая иные миры и реальности. Наверное, тебе будет сложно применить это понятие к времени, но оно имеет измерения — я пока не понял, сколько именно, но как минимум два, — он взял сахарницу и ввалил в кружку невообразимо большое количество сахара, немного отхлебнул. — Представь, положим, одномерное пространство и наблюдателя в нем. Он, как ни странно, будет воспринимать мир нульмерно, то есть в виде точки — по аналогии с тем, как мы воспринимаем трехмерное в двухмерной проекции. Двигаться он, при наличии свободы движения, он может вперед или назад по одной единственной координате x. А теперь отнимем у него свободу движения, заставив его двигаться лишь равномерно прямолинейно — перед его взором будет маячить лишь одна единственная точка, которая будет изменяться неподвластно его воле. Тебе кажется, что этот наблюдатель жалок в своем существе, но на самом деле — это и есть мы. Мы нашим физическим телом движемся равномерно прямолинейно по линии времени и не можем пошевелиться. Тем не менее, человеческой культуре, возможно, с начала времен присущи размышления о путешествии во времени, о подчинении этой всемогущей стихии своим целям, о возможности свободного перемещения и изменения прошлого и будущего, и в этих фантазиях время представляется человеку как просто дополнение к физическому миру, а не как с ним единое. Помнишь, я объяснял тебе принцип неопределенности? — я кивнул. Несколько вечеров я провел, прослушивая результат его трактования принципа Гейзенберга. — Любое событие в прошлом, настоящем и будущем не может быть когда-то, оно существует всегда. Будущее существует точно так же, как существует прошлое и настоящее — а мы лишь беспомощно созерцаем неизбежное. А сейчас — самое главное.
Панкратий встал и прошел к крупному и неказистому вручную сколоченному шкафу, и принялся доставать множество электронных приборов разных размеров, которые были соединены между собой переплетением разноцветных кабелей. Он достал из этой массы небольшую металлическую коробочку, из которой торчало несколько проводов, ведущих к другим приборам и два тонких проводка с липучками на концах. Панкратий поставил ее на стол перед стулом, а один из кабелей подключил к пузатому монитору.
— Никак не могу привыкнуть к жидкокристаллическим, — он протянул мне конец провода, — на, воткни. Да, обычные двести двадцать.
На экран вывелся обычный интерфейс консоли — черное окошко и мигающий белый курсор в левом верхнем углу.
— Прошу любить и жаловать: машина времени! — его губы искривила чуть заметная улыбка, а в глазах засиял огонек гордости за свои труды. Я, наверное, впервые видел его столь оживленным и энергичным, — выглядит не как в фильмах конечно, да. Результат работы всей моей жизни. Магнум опус, если это применимо к изобретениям. В последние четыре недели была проделана большая часть работы, после одного теоретического исследования, и вот она тут, в полной комплектации.
— А ты ее тестировал? — впервые за долгое время я открыл рот. Панкратий немного опешил от неожиданности. Казалось, он и забыл о возможности обратной связи.
— А, ну да. Двух мышей отправлял на пару минут назад, — он усердно пытался распутать проводки, — но ты погоди, она работает не так, как ты ожидаешь. Как я уже упоминал, наше мышление обладает очень слабой возможностью путешествия в пределах времени, возможно, даже по двум координатам — вспомни любой свой сон. Потому я изначально разрабатывал машину только лишь для того, чтобы иметь возможность манипулировать положением сознания, но не физического тела. Воспринимай ее как некий ракетоноситель, который может запульнуть твой разум на требуемое расстояние, но не в метрах, а в секундах. К слову, работать она может как в режиме секунд, так и в режиме панкратиев, — тут он поднял глаза на недоуменного меня и просиял еще больше, — мера времени, равная примерно двум миллиардам пятьсот девятнадцати миллионам двадцати трем тысячам пятьсот десяти земным годам. Я вычислял ее исходя из времени процессов космических, а не человеческих. Для сравнения: возраст вселенной равен приблизительно пяти целым четырем десятым панкратия. А, ну да, мыши.
Панкратий передвинул стул к другому монитору и включил запись. Камера стояла над тесной клеткой, внутри находилась зажатая в тиски мышь. Закадровый голос произнес: «Эксперимент номер пятьсот три группы А. Перенос сознания мыши на шестьдесят секунд». После этого рука помещает в камеру кусочек сыра. Мышь заметно дергается, пищит и пытается съесть приманку, но тиски крепко фиксируют ее на месте.
— За что ее так? — спросил я.
— Смотри.
В кадре появляется секундомер, отсчитывающий время с момента появления в клетке приманки. Рука убирает сыр, а затем фиксирует пару липучек на ее голове. Камера переносится к монитору. В консоль вводится команда: travel -60 0. В это время секундомер показывает 45 секунд. В кадре опять появляется камера с измученной мышью. Она обреченно молчит, горюя по утраченному сыру. «Начать перемещение» — произносит голос Панкратия за кадром. Раздается негромкий щелчок, и мышь вновь начинает активно пищать, но в кадре приманки нет. Через какое-то время мышь успокаивается.
— Понял? — спросил Панкратий, — машина переносит сознание на указанное расстояние по оси x, но оболочкой все еще является физический мозг, существующий в настоящий момент. Прибор учитывает вращение Земли вокруг оси, вокруг Солнца, Солнца вокруг центра галактики и движение самой галактики, и таким образом переносит сознание примерно в ту же физическую координату. Я рассказывал тебе о своих исследованиях в области квантовой природы сознание — перенос состояния каждого нейрона необязателен, задействуются лишь определенная область, отвечающая за душу. Да, у мышей она есть, как оказалось.
— А что со второй?
— Она умерла, — он ответил абсолютно рядовым тоном, — я нашел ошибку, теперь все нормально. Слишком большая пространственная рассинхронизация. Есть некий предел погрешности, как оказалось — сознание будто ищет ближайшую оболочку для вселения. Нужны дальнейшие исследования. В любом случае, мне такое не грозит. Я отправляюсь туда, где пространства, как мы знаем, нет, — в уже оживленном лице Панкратия выступали нотки безумия, — около тысячи панкратиев назад. Для надежности. Да, текущая наука не предполагает существования пространства и времени в моменты до большого взрыва, но, по моим расчетам, время все же было, просто непривычное нам. Придется сдвинуться по оси y на пару панкратиев. Пять целых триста тридцать две тысячных вверх.
Мое сознание отказывалось принимать это. Да, я многое видел в этом доме — от молекулярного моделирования функционирующей модели мозга, обладающей сознанием до полной и подтвержденной модели темной материи — но нечто, выходящее за рамки понятия физического мира не было никогда. Панкратия всегда интересовала идея времени, человеческой свободы воли и наличия сознания у других живых существ, но о разработке машины времени речи не заходило никогда. Выходит, все это время он держал разработку в секрете будто бы от собственного неверия в реализацию.
— Я полагаю, что все человечество всю свою историю отдаленно пыталось постигнуть тот абсолют, который невозможно достичь, будучи ограниченным возможностями физического тела, поэтому люди искали ответ в загробной жизни — того, что происходит после гибели оболочки сознания. Одни воображали себе царство божие с антропоморфным Спасителем, другие — безбожную пустотную блаженную нирвану, третьи — непостижимое первоначало. В то же время в картине мира некоторых нечто непостижимое являлось в двух вариантах — абсолютном добре и абсолютном зле, и последнее являло собой полный хаос, полностью противный человеческому существу. Возможно, там, куда я отправляюсь, существует все и сразу, и истина всех вселенных, и ответы на все вопросы, и смысл бытия, и абсолютный хаос, и абсолютный порядок. В любом случае, странно рассуждать о подобном с помощью нашего языка, ограниченного нашим жалким бытием — поэтому я хочу прочувствовать все сам.
Я окончательно перестал верить в происходящее. Так далеко Панкратий не заходил никогда — даже в самых дерзких экспериментах, выходящих за рамки современной науки, он не задействовал себя — он лишь созерцал окружающий мир через доступные органы чувств. Сейчас же пришло время эксперимента с самим собой.
— Я отключу синхронизацию, ибо думаю, сознание само найдет оболочку, или мне она вовсе не понадобится.
Он ввел две команды: synch off, mode p.
— Переходим в режим панкратиев, — пояснил он. — А ты камеру достань, может я выживу и смогу что-то рассказать, хотя вряд-ли.
— Но ведь это самоубийство! — в панике воскликнул я.
— Да, — коротко ответил Панкратий, — но зато какое! Буквальное слияние с бесконечно вечным, просветление, прямой вход в паранирвану!
Он был безумен. Я понимал, что его намерения серьезны, и переубедить его бесполезно. Оставалось лишь наблюдать.
Он написал в окне консоли travel 1000 5.332, закрепил две липучки у себя на голове.
— По команде нажми enter, — сказал он, — и камеру достань, что встал как вкопанный.
Панкратия трясло, глаза были безумны, как в момент разгара самых амбициозных экспериментов. Я трясущимися руками кое-как включил камеру на телефоне и начал снимать.
— Эксперимент номер... — он замялся, — номер один группы Б. Перенос человеческого сознания на тысячу панкратиев! — его голос почти переходил на крик. — Жми!
Я подошел к клавиатуре, продолжая держать Панкратия в кадре. Нажал enter. Один из приборов негромко щелкнул. До щелчка Панкратий успел прокричать:
— Всего хорошего и спасибо за рыбу!
Это были его последние предсмертные слова. Следующие за этим события проплывали перед моим взором как в тумане, а мои действия происходили бессознательно.
После щелчка лицо Панкратия исказилось до неузнаваемости — волосы невнятного цвета в момент стали ослепительно белыми, глаза распахнулись до нечеловеческого предела, зрачки округлились так, что привычную серо-голубую радужку перестало быть видно. Мышцы лица сводило в ужасной судороге, рот открылся до вывиха челюсти. Все конечности беспорядочно сокращались, а затем из легких стал вырываться воздух с животным криком отчаяния. Язык трепыхался во рту, он пытался что-то сказать, глаза вертелись в глазницах из стороны в сторону. Тело повалилось на пол.
Я с силой отлепил липучки от висков, выткнул прибор из розетки и скинул металлическую коробочку со стола, но это было бесполезно — путешествие осуществляется мгновенно.
Панкратий продолжал корчиться на полу, издавая нечеловеческие крики отчаяния. Я нашел глазами тяжелый гвоздодер, опиравшийся на стену рядом с разбросанной электроникой. Пробираясь через груды приборов и клубы проводов, я схватил его и начал возвращаться назад, но все было закончено без меня — крик резко прервался, тело несколько раз содрогнулось и обмякло, но лицо его все еще сохраняло гримасу ужаса.
Я набрал скорую, машинально сказал:
— Малочахоточная девятнадцать дробь три, мужчина, имя неизвестно, около пятидесяти лет. Сердечный приступ.
Затем я взял неиспользованный гвоздодер с намерением уничтожить все наследие гениального ученого, философа и изобретателя без имени. Сперва наносил беспорядочные удары по всей электронике, что попадалась под руку, затем принялся методично извлекать жесткие диски из компьютеров и крошить их. Весь хлам спихнул в шкафы, закидал тряпьем. Прошелся по всем комнатам обеих квартир, доломал все, что могло представлять любую научную ценность. Затем достал свой телефон, измельчил его. Дневниковые записи, одна страница которых могла несколько раз перевернуть представления человечества об окружающем мире, сложил в мусорный пакет и сжег в бачке за домом. Ушел, не дожидаясь приезда скорой.
|