Рядовой Фёдор Угаров имел репутацию недоделанного: тяжелоатлетического сложения парень был рассеян и задумчив, как романтическая дива. Призванный в армию по принципу "не можешь - научим, не хочешь - заставим", воин томился на службе, как сонная муха на оконном стекле. Всё в нём раздражало командиров: степенная походка, несовместимая с хождением в строю, равнодушие к армейским традициям, непонимание уставов, техническая бездарность. Раздражала командиров даже федькина манера говорить.
Когда в карантине у него украли шапку, на вопрос старшины о головном уборе он спокойно ответствовал:
-Похитили.
Это "похитили" взорвало суровую старшинску душу.
-Похитили!!!.. - вскричал старый воин. - У других вещи пи...т, а у него, видите ли, хитят!.. С казеином шапку напялю на твою тыкву, чтоб больше не пи... не хитили!
В другой раз у него украли ремень. Угаров в строю дотопал до столовой, отобедал, а когда выходил, столкнулся на крыльце с командиром дивизии и командиром полка. Федька посторонился, чтобы пропустить их, но генерал заметил неуставной вид солдата:
-А это что за бардак!? Почему без ремня, рядовой!? Ты воин, или баба базарная!?.. А!?.. Отвечай, когда спрашивают!.. Х... молчишь?.. Язык проглотил!?
- Никак нет, ваше превосходительство, - брякнул воин.
Генерал чуть не упал от такого изыска. А полковник Хижный открыл рот и так застыл, забыв, что хотел сказать.
-Фамилия!? - опомнился генерал.
-Угаров.
-Десять суток ареста!
-Есть.
-Полковник, проследите, чтоб рядовому Угарову служба мёдом не показалась!
-Есть, товарищ генерал!
-Развели бардак, ... вашу мать!
В учебке Фёдора выучили на радиста и перепихнули по назначению - в роту связи. Назначили зачем-то радиомехаником приёмного радиоцентра радиотехнического полка дивизии противовоздушной обороны. Тут не играли в войну, а реально стерегли от супостата родное небо над родной землёй, даже если эти земля и небо слыли казахскими. Именно этот полк проворонил когда-то пролёт здесь американского самолёта-шпиона, пилотируемого плохим парнем Пауэрсом. С тех былинных времён всем новобранцам с гордостью рассказывали про это, и о том, сколько командирских голов и погон слетело...
Когда взводный Кропачев, носящий кличку Укроп, подвёл новоиспечённого кадра к огромному армейскому радиоприёмнику Р-154-2-М и стал знакомить с его внутренним содержанием, воин удивился:
-У-у... сколько там проволоки...
Укроп от такой увертюры сомлел. "Кадры решают всё..." - вспомнился старлею постулат, упоминаемый на политзанятиях едва ли не через фразу. Внутренним чутьём он усёк: такого спеца допускать к технике можно только в наручниках. И перевёл Федьку в радисты чистого толка.
Радист из Фёдора получился ограниченно годный: принимал только радиодонесения, передаваемые со скоростью не выше восьмидесяти знаков в минуту - норматив радиста третьего класса. Если морзянка шла с большей скоростью, Федька её не воспринимал. Когда он пропустил несколько донесений, Укроп перевёл его из слухачей на ключ: у рядового была удивительно чёткая, чистая передача. Но и тут скоро вызрел кризис жанра: дубовая федькина рука "титакала" ключом с одной скоростью во всех случаях, без замедлений и ускорений. И если обстановка требовала ускорения радиопередачи, то радиста Угарова приходилось экстренно заменять другим радистом.
-Не надо штангу таскать! - злился старлей на солдата.- Зачем такие ручищи радисту? Нашёл занятие!
-Не занимаюсь я штангой! - огрызался воин. - Я только разминаюсь ею иногда. Я ж не лошадь, чтоб большие тяжести таскать. Гантели предпочитаю.
-А банки конские от чего!? Я что, не видел, как ты центнер жал по нескольку раз!?
И перевёл его в дикторы: считывать информацию, принимаемую радистами приёмного радиоцентра, на командный пункт полка.
В новой роли рядовой Угаров заблистал, как алмаз, очищенный от грязи: прекрасная дикция при негромком голосе хорошего тембра пленили планшетистов и штурманов наведения - работать с таким диктором было легко и надёжно. Смены три. Или четыре. Потом начались очередные учебно-тренировочные полёты истребителей-перехватчиков и радиодонесения категории " воздух" пошли с такой интенсивностью, что говорить дикторам требовалось со скоростью пулемёта. Чего Угаров делать не умел.
Вызрел очередной кризис жанра.
-Ума не приложу, куда его деть...- затосковал Укроп.- В каптёры, что ли?
-Не нужен мне этот тюфяк! - запротестовал старшина Дэнк. - Ни украсть, ни покараулить!
-Матрас он и есть матрас, как его ни назови, - подтвердил командир роты капитан Ковешников. - С такими воинами ходить мне с одним просветом на погонах до самой лысины.
Личный состав имел более радикальные мнения.
-В пятак мало получал, вот и остался недоделанным этот Недоделанный, - утверждали ротные старики.
Тонкий циник с глазами несостоявшегося гения Лёха Сизиков одиноко возражал:
-Зря вы так, кореша...Чем-то отмечен господом этот малахольный...
-Пыльным мешком он отмечен!- непоколебимо стояли на своих позициях
старики-деды-дембеля. - Пыльным мешком из-за угла по темени! Противоядие одно: в пятак чаще ему двигать!
Но не двигали. В роте помнили, как года полтора назад четверо дембелей пытались отвесить тогда ещё салажонку Угарову "банки" ремёнными бляхами по заднему месту, как и всем новобранцам: так было принято. Вместо традиционных "банок " вышла некрасивая сеча: салага оказал сопротивление и его стали рубить бляхами, как капусту сечкой. Окровавленный Федька, не умеющий даже драться по-человечески, несобранно, по-дилетантски сломал об дембелей табурет. То, что осталось от табурета, воосстановлению не подлежало, а то, что осталось от дембелей, уволокли в санчасть, Федьку водворили на "губу"...
Командование долго заминало инцидент: невозможно было спрятать увечья, причинённые безумным салагой четверым старослужащим, и невозможно было бы спрятать подоплеку события, если бы дело было пущено по обычному руслу "арест-дознание-следствие-трибунал".
С той поры Федька и получил прозвище Недоделанный. И от него отстали. Списали со счетов: недоделанный и есть недоделанный.
Так полтора года и проболтался воин в неопределённой роли, попеременно исполняя функции то радиста, то диктора, то просто не у дел будучи. По армейской табели о рангах сам уже стал стариком, но на нём это никак не отразилось: был не от войска сего, таковым и остался. Похоже, единственное, что его интересовало, были книги: их он словно не читал, а пил запоем. Но и тут его пристрастия были странными: Радищев, Карамзин, Пушкин, ещё какие-то давно жившие страцы с их преданиями старины седой. Из того загробного мира Федька возвращался в реальность не сразу, поэтапно, выдерживая паузы, как водолаз при возвращении из глубин на свет божий.
Федька считал дни до дембеля далёкого и рисовал в своей недоделанной голове картины расставания со службой: вот он получает дембельские ксивы, вот снимает постылые доспехи...
Ротный, так и не дождавшийся при Федьке второго просвета на погонах, тоже считал дни до угаровского дембеля, но картин не рисовал. Будь его воля, он в три минуты дембельнул бы Недоделанного, собственноручно запихал бы его в первый же проходящий поезд и еще б для надёжности гранату вдогонку кинул.
Взводный, напротив, считал, что Федьку надо бы приписать к полку навечно: тогда уж он сумел бы переделать Недоделенного... Старший лейтенант Кропачев-Укроп как личное оскорбление переживал сам факт недрессируемости рядового Угарова и искренне скорбел о том, что скоро выйдет из-под его контроля этот тюфяк в том же виде, в каком прибыл. И, чтоб оставшиеся месяцы службы Федьке действительно мёдом не показались, стал Укроп ежедневно назначать его на боевые дежурства радистом - исключительно в ночные смены и только на самое бойкое направление: вздремнуть за такой "конторой" было невозможно. Укроп знал, что тюфяк Угаров не воспользуется неписанным правом старослужащего усадить на бойкое направление салагу, а самому мирно отдохнуть у "конторы" малоактивной. Никакого стариковского достоинства у Федьки так и не возникло.
Через неделю неусыпных бдений рядовой Угаров стал засыпать на ходу. Ночами он геройствовал у радиоприёмника: принимал донесения и сам считывал их на командный пункт. Днём ночной смене полагался трёхчасовой сон, но это теоретически. Практически из этих трёх часов на отдых не всегда оставался и час.
И Недоделанный возроптал. Он отловил Укропа в ротной канцелярии и хорошим дикторским голосом возвестил:
-В ночные смены ходить больше не могу. Отоспаться надо.
Укроп плотоядно посмотрел на солдата, доверительно попенял:
-Пойдёшь, голубь сизокрылый. Сегодня. И завтра. И послезавтра. До посинения родине служить будешь по ночам. Форштейн?
-Усну за приёмником, донесение пропущу.
-Не пропустишь! - голос командира металлизировался. - А пропустишь - на этот раз я тебе дисбат гарантирую!
-Усну, - заверил воин. - Лучше не идти на смену.
-Пойдёшь! Даже побежишь! Скачками! А я ночью приду и проверю, как ты службу несёшь! Увижу спящим - пристрелю!
При слове "пристрелю" Угаров вздрогнул. Он странно посмотрел на командира долгим тяжёлым взглядом с сумашедшинкой, потом повернулся и молча вышел. Дотопал до спортплощадки, сел на гимнастического коня и оцепенел.
Несколько молодых солдатиков нескладно выгибались на спортснарядах под взбадривающие матерки сержанта. Июньское солнце нещадно пекло их стриженые головы, казармы военного городка, ангары авиаполка поодаль, серебристые "миги" и "сухари" у взлётно-посадочной полосы и саму полосу, степь, строения зенитчиков у горизонта и сам горизонт...
Подошёл Ванька Аминяков, в местных войсках известный под именем Купа Купыч Гениальный за свою схожесть с одноимённым персонажем кинофильма "Республика ШКИД". Сел рядом с Федькой, проокал:
-Слыхал, как ты с Укропом щас говорил.
Фёдор молчал. Гениальный поёрзал на спортснаряде, продожил зуд:
-А ведь кокнет. Ударит моча в голову товарищу страшному лейтенанту, схватится за шпалер...
Купа сунул руку в расстёгнутый ворот своей грязной гимнастёрки, почесал осалившуюся грудь.
-Кстати, о птичках... - задумчиво произнёс он, глядя на ретивого сержанта при новобранцах, - и почему так всегда бывает - чем меньше знаки на погонах, тем больше вони?
Из здания штаба вышел командир полка полковник Хижный, он же Папа, закурил.
При виде Папы сержант утроил рвение и страшно закричал на неловкого салажонка:
-Делай! Я сказал: делай! Болтаешься, как куль с дерьмом!
Салага тщетно пытался осуществить на турнике "выход силой", с него струился пот с такой интенсивностью, что штаны в поясе были мокрыми.
-Силой!.. Силой!.. - ярился сержант. - Ну!.. - он подпрыгнул и пнул неумельца в зад. Воин упал.
-Встать! - взревел сержант. - К снаряду!
Папа-Хижный докурил папиросу и зычно крикнул:
-Сержант!
Сержант обернулся.
-Трое суток гауптвахты! - без комментариев бросил ему полковник.
-Есть!
- Веди своё войско в казарму!
-Есть!
Вселенную вспорол рёв истребителя, серебристой стрелой скользнувшего со взлётно-посадочной полосы в бесцветное семипалатинское небо. За ним - другой. Следом третий. И ещё. И ещё...
Через малое время у горизонта громыхнуло: перехватчики ушли за звуковой барьер.
-Укроп канает, - сказал Купа.
Командир радиовзвода "страшный лейтенант" Кропачев, он же Укроп, прямой и несгибаемый, как калёный лом, шагал от казармы к штабу. Пока он обменивался приветствиями с Папой, Купа Гениальный спрыгнул с лошади и сымитировал шествие командира: прошёлся туда-сюда перед Федькой не сгибая колен и поднимая руки-ноги синхронно, по системе "левая нога - левая рука, правая нога - правая рука"...
Сценка получилась такая шкодная, что угрюмый Федька улыбнулся. Гениальный остановился перед ним и укроповским голосом провозгласил:
-Последним смеётся тот, кто стреляет первым! Ясно, герр зольдат?
Улыбка сошла с рязанского лица Фёдора.
-Скоро ужин, пора животы массировать, - перешёл на человечий тон Гениальный. - Поканали в казарму.
Посреди казармы между двумя рядами двухъярусных коек стоял на табуретке Лёха Сизиков в окружении зевак. Стоял истуканом, вперив стеклянный взор в громадный портрет Ленина на стене. Толпа выжидательно внимала. Лёха вдруг резко бросил свою левую ладонь себе на темя так, что пальцы свесились на правый глаз, как чёлка, а два пальца правой руки вертикально приложил к верхней губе - получились как бы усики...
-Унзере зольдатен!!! - взвизгнул Лёха. - Их бин унзере фюрер!!!
Солдаты хохотнули.
Лёха пошевелил длинным носом, окинул аудиторию безумным взглядом, и завизжал так страшно, словно его кастрировали без наркоза:
-Хватит трепаться! И вообще, сколько времени? - он глянул на часы и возвестил в никуда, - старшина! Строй роту на ужин!
-Есть! - вякнул невидимый за койками старшина, не вставший, однако, с постели, на которой лежал в сапогах.
Воинство загалдело и неорганизованно потянулось к выходу. Дембеля остались лежать одетыми на заправленных постелях: ходить в столовую им было западло, в обязаннось салаг входила и доставка дембельских порций к их постелям.
В столовой Фёдор и Купа сидели рядом. Длинные столы на десять "рыл" и пятиместные скамьи вдоль них плотно заполняли огромный зал. Старослужащие воины привычно разделили почти всю еду между собой и дембелями, оставив салагам символические ошмётки варева на дне алюминиевых лоханей. Фёдор был старослужащим, но так и не привыкнув к армейским порядкам, в делёжку не вступал. Взял у хлебореза кирпич хлеба - этот продукт тут был в изобилии - сел за стол с края и стал жевать хлеб, запивая кипятком. Салаги последовали его примеру.
Гениальный урвал черпак каши и кайфовал. Доел, облизал ложку и привычно попенял Фёдору:
- Чужого нам не надо, но своего не отдадим. Дурак ты, Федька, отощаешь с гордыни.
После ужина Укроп выстроил радиовзвод перед казармой и стал зачитывать список смены, заступающей на ночное дежурство:
-Дежурный по связи - старшина Гусар. Старший смены - сержант Олейник ... Электромеханик - Аминяков. Радисты - Сизиков, Потеряев, Угаров...
Дальше Федька не слушал.
-...на охрану и оборону воздушных границ союза советских социалистических республик приказываю заступить! - закончил Укроп.
Два десятка радиотехнических душ стадом побрели через степь к радиоцентру, сиро торчащему неподалеку от здания гражданского аэровокзала.
На полпути поперек тропы валялась ржавая труба с навеки прикипевшим к ней унитазным бачком. Лёха Сизиков патетически возвестил:
-Это всё, что осталось от американского бомбардировщика Б-52, вторгшегося в воздушные просторы нашей гороячо любимой родины! Наши доблестные лётчики остановили агрессора на дальних подступах к сердцу родины! А зенитчики добили гада!
-Ура, товарищи! - хрюкнул Купа. - Только это был не Б-52, а Б-58! Ибо на Б-52 многоочковый сортир! А тут - обычная персоналка!
-Я - свинья?! - Возмутился Купа и кинулся на оскорбителя, заломил ему руку за спину.
- Отпусти, козёл!.. - взвыл Лёха.
-Так от какого боинга деталь?- домогался Купа.
-От бэ полста восьмого! Я обознался!.. А-а-а!..
Купа принял раскаянье и отпустил фальсификатора истории.
Низкий длинный барак приёмного радиоцентра торчал среди антенного поля, как паук в тенётах. На крыльце стоял дежурный по связи дневной смены старшина Паталах и сосредоточенно мочился, норовя не промахнуться струёй мимо горлышка зиждящейся на земле бутылки.
-Привет стрелку-радисту! - издалека крикнул ему старшина Гусар. - Ты смену сдавать мне должен или мочу!?
-Ползёте, как мандовошки! - лениво парировал Паталах. - Теперь из-за вас на рубон нас столовские прокинут!
-Ты жрать сюда за тыщи вёрст приехал?
Пока командиры перекидывались ритуальными остротами, смены поменялись местами.
-Угаров! - крикнул старшина Гусар. - Сегодня твоя очередь караулить! Бери ствол и - кыш отселева!
Фёдор взял из оружейной пирамиды свой карабин, получил у старшины Гусара четыре обоймы с патронами, одну загнал в магазин карабина, три сунул в подсумок.
-Пошёл, - доложил старшине.
-Вали, - напутствовал тот, - только не в штаны.
Фёдор вышел из здания, повесил оружие на тополиный сук и лёг на скамью под ним. По-южному быстро смеркалось. В городе зажигались фонари, в степи накапливался мрак. Томная благость летней ночи снизошла на окружающую среду, укрыв унылые пейзажи и кучи бытовой дряни между аэровокзалом и железнодорожным вокзалом Жана-Семей.
Фёдор поднялся, включил фонарь над входом в здание. Прошёлся вдоль тополей. Спать хотелось - "как из ружья". Он начал соображать, сколько времени ему надо для приличия пофланировать тут, а затем угнездиться на незаслуженный отдых в торчащей неподалеку будке электромеханика. К охране своего объекта и самих себя воины относились философски: кому мы на ... нужны? До заварухи в Чехославакии радиоцентр вообще никакой охраны не имел, зайти сюда могли все, кому не лень. А после заварухи радистам приказали охранять себя самим в порядке " живой очереди". Так и охраняли. Атмосфера проходного двора на радиоцентре сохранилась незыблемо.
Фёдор снова сел на скамью и с неудовлетворением ощутил, как сонная истома влечёт его вниз... вниз... вниз...
Встрепенулся и заставил себя встать. Подошёл к турнику, подтянулся два раза на правой руке, раз - на левой. Взялся за перекладину обеими руками, качнулся и с ходу крутанул "солнце". Спрыгнул. Сонливость отступила.
Из дизельной выполз Купа, удивлённо сказал:
-Я тебе раскладушку приготовил, а ты чешешься! Мир хижинам, война дворцам! Кончай геройствовать, айда вздремнём...
-Побдю еще маленько.
-Родина тебя не забудет, - предрёк Ванька. И ушёл дрыхнуть: его дизеля предназначались для автономного питания радиоцентра в случае атомной войны, в которую никто не верил.
Фёдор поупражнялся еще и с самодельной штангой, подышал по-конски. Снял с тополя карабин, сел на скамью и скоро опять ощутил тяжкий навал сонливости. Со стороны аэровокзала доносился голос авиадиспетчера из радиоботала, что-то сообщавшего пассажирам, доносились невнятные голоса самих пассажиров, слонявшихся в ночи.
Фёдор засыпал. Он периодически распахивал очи, когда на взлётно-посадочной полосе взрёвывала самолётная турбина - в авиаполку начались ночные полёты - бессмысленным взором провожал уходящий в небо огненный клинышек сзади невидимого в ночи истребителя, снова ронял голову на грудь. И снова
наваливалась смертельная сонливость, мир вокруг стал расплываться и терять очертания, в голове возник тяжёлый вакуум, затем исчезло вообще всё...
Укроп появился из тьмы, как тень забытого предка. Его силуэт в свете фонаря становился всё чётче, чётче. В ватной голове Фёдора из мочалки извилин вылезло смутное воспоминание о том, что командир обещал пристрелить его нынешней ночью, потом это воспоминанье заслонилось вдруг всплывшими картинами детства, завертевшимися перед внутренним взором: маленький Федька нёсся по огромному лугу... потом вдруг оказался перед первой своей школой... а вот дед Яков протягивает ему свистульку... И вдруг!!! Что!?.. Что это!?.. Укроп!?.. Вынимает пистолет!?.. Но ведь это же!.. Хочет проделать отверстие в нём, Фёдоре!.. Зачем!?.. Не надо!.. Не надо!..
Как в замедленном кино Фёдор взял карабин, передёрнул затвор, и, держа оружие одной рукой, поднял ствол на уровень командирской груди.
-Стой! - крикнул он. - Стрелять буду!
Взводный продолжал шагать ему навстречу и тоже передёрнул затвор своего пистолета, держа его дулом вверх.
-Стреляю! - крикнул Фёдор.
Он видел, как ушла в сторону левая рука Укропа, а правая с пистолетом пошла на снижение в сторону Фёдора...
Фёдор нажал на спусковой крючок первым. Непостижимым образом он физически ощутил, как обмеднённая пуля калибра 7,62 под диким давлением пороховых газов крутанулась в нарезках ствола и пошла от дульного среза со скоростью семьсот метров в секунду к командирской груди, вошла в неё, высверлив аккуратное отверстие на входе, и, разрывая в сумашедшей прецессии живые ткани, ушла в никуда, оставив на выходе огромную дыру в том, что называлось ещё старшим лейтенантом Кропачевым, но фактически было уже ничем.
Фёдор уронил карабин.
И проснулся.
Со стороны окраинных пятиэтажек к приёмному радиоцентру шёл Укроп. Свет фонаря доставал его на излёте, но Фёдор узнал командира. Узнал, несмотря на то, что вместо форменной одежды на том были сейчас белая распашонка, джинсы и шлёпанцы. С каждым шагом силуэт старлея становился всё чётче, чётче...
Фёдор передёрнул затвор карабина, и, держа оружие в одной руке, поднял ствол на уровень командирской груди.
-Назад. Повернулся и пошёл назад. - Приказал Фёдор.
-Ну, ты меня достал!.. Сейчас я тебе покажу... - начал и не закончил фразу Укроп: обмеднённая пуля калибра 7,62 под диким давлением пороховых газов крутанулась в нарезках ствола фёдорова карабина и ушла в сторону старлея, так взыкнув у его правого уха, что голова дёрнулась.
- Назад. Бегом. Марш. - Негромко приказал Фёдор.
Укроп ошарашенно смотрел на него и не шевелился. Фёдор вновь открыл огонь. Вторая пуля взыкнула у левого уха старлея. Третья - над теменем. Четвёртая - левее...
Фёдор стоял, держа карабин в одной руке, и стрелял, пока не выпустил всю обойму, продырявив в ночи над головой Укропа венчик из десяти прострелов. Отдача в руку была, как от удара кувалдой в рельс.
И только когда всё стихло, Укроп побежал. Иссяк в ночи.
На крыльце образовался старшина Гусар, поинтересовался:
-Ты что ль палил?
-Я.
-В кого?
-В Укропа.
-Убил?
-Нет.
-Дурак. Теперь начнётся...
Через час рядовой Угаров был взят под стражу и водворён в одиночную камеру полковой "губы". Он немедленно уснул, вытянувшись на полу по диагонали: одиночка имела размеры, приближающиеся к шифоньерным.
Среди ночи его растормошил ротный. Фёдор с мукой растворил очи, увидел в дверном проёме капитана и стал соображать ватными мозгами - где он?
-Встать! Выходи! - Приказал Ковешников.
Он завёл солдата в камору начальника гауптвахты, сел за стол и стал сверлить суровым взглядом Недоделанного, стоящего у двери растрёпанной бабой: измызганная гимнастёрка без ремня лопнула на тугих плечах, полы её сарафанились в стороны, на дурно стриженной голове топорщились всколоченные волосёнки...
Сбоку от ротного на скамье истуканами сидели старшина Дэнк, замполит Гуршпон и взводный Укроп. По их неестественно протокольным ликам и позам, а также по доносившимся с их стороны ароматам Фёдор понял, что командиры "принямши".
-Ну что, военный? - начал ротный. - Значит, начал в командиров постреливать? Та-а-ак...
Троица на скамье напряглась. Старшина Дэнк снял часы с браслетом и спрятал их в карман. Ротный встал.
-Та-а-ак...- вновь протянул он. - Значит, надоели тебе командиры...
Фёдор понял, что сейчас его будут бить. Сердце нехорошо заныло, смятение наполнило руки-ноги тяжестью.
-А случись война, ты нам в спины стрелять будешь!? - накалялся капитан. - А, военный?
Истуканы на скамье дружно кивнули головами, три чёрных околыша на фуражках траурно мотнулись вверх-вниз, придавая происходящему в караулке особую значимость.
И вдруг, в диссонанс этой торжественности, ненормальное федькино воображение, словно перевёрнутый бинокль, выдало иные масштабы и суть происходящего; Фёдор увидел в своих командирах не суровых воинов, а просто пьяных мужиков, собравшихся по случаю отдубасить вахлака, испортившего им застолье. Впечатление было столь неожиданным, что Фёдор хмыкнул.
-Чо? - не понял ротный.
-Восемь. - Ответил Фёдор.
-Что - восемь? - еще более непонимающе спросил Ковешников.
-А что - "что?" - вопросом на вопрос ответил Фёдор.
Ротный настороженно посмотрел на него, покачал головой:
-Крыша поехала...Точно недоделанный...
А Фёдора охватило восхитительное чувство свободы. Лёгкость и одновременно упругое ощущение силы пришли на смену короткому смятению. Эти пыжащиеся пьяные мужики в армейских спецурах стали вдруг не только не страшны, но даже забавны: неужели они не соображают, что не они его, а он их сейчас начнёт размазывать об стены каморки, из которой им не вырваться?
Фёдор шагнул к скамье. Зависла зловещая пауза, в течение которой капитан дозрел до понимания, что в случае возникновения драки получить от командиров фингалы этому недоделанному - будет вроде знаков боевого отличия, а командирам фингалы от солдата - вроде язв прокажённого...
-Ты чо? Очумел? - забубнил ротный. - А ну, остынь! Остынь, говорю! Всё, кончен базар! Шагай в камеру!.. Эй, караульный! Караульный, мать твою!.. Уведи этого долбо...
Фёдор вновь уснул на цементном полу камеры-одиночки. Ему ничего не снилось. Казахский аллах вызвездил небо над "губой". Спал пыльный Семипалатинск, раскинувшийся по обе стороны Иртыша среди бескрайней степи. В караульном помещении гауптвахты семнадцатого радиотехнического полка ПВО командир роты связи капитан Ковешников хватил стакан водки местного разлива, занюхал рукавом и пропитым басом высказал своим соратникам:
-Это чепе нам уже не замять. Но стрелки перевести на правильный путь ещё можно. Значит так: мы все давно замечали, что у рядового Угарова кукушка клинит.
-Фактически, - кивнул старшина Дэнк.
-Недоделанный он и есть недоделанный, - подтвердил Укроп.
Замполит Гуршпон, ещё не пришедший в себя от только-что заглоченной лошадиной дозы водки, покивал кепкой в знак солидарности.
-Я иду к Папе, - подбил итоги ротный. - Гуршпон, буди начмеда, рисуй ему обстановку. Кропачев и Дэнк - технические детали. Всё. Приступили.
Утром Федьку разбудил знакомый голос:
-Кончай ночевать!
В дверях камеры стоял Генка Шестопалов с "калашом" на плече.
-Сколько времени? - зевнул Федька.
-Солнце вышло из-за ели, время ..., а мы не ели. Девять уже! Давай, в сортир и назад.
Вышли на обнесённую колючкой площадку перед "губой".
Здесь был весь штатный соцкультбыт: сортир у забора, умывальник, сделанный из подвесного топливного бака истребителя СУ-7-Б, помост с ржавой штангой, турник и грубо намалёванные плакаты с изображениями советских воинов: яркая, без морщин, форма, румяные перекормленный лица с бессмысленными глазами, и литые сапожищи на суперногах...
Растрёпанный Федька, которого перед водворением на губу переодели в рваную подменку, выглядел на фоне рисованных молодцев бичом магаданским.
Он окропил угол сортира, поплескался под жидкими струями из умывальника, обернулся к Генке:
-Пошевелюсь с железякой?
-Валяй.
Арестант нацепил на гриф все наличные стальные блины, напыжился, страшно хрюкнул и рывком поднял снаряд на грудь. Стоял, сосредоточивался для поднятия веса на вытянутые руки. Напрягся, и...
-Смотри, не обмарайся, - сварливо проворчал Генка.
Федька выронил снаряд. Грохот железа и помоста разнёсся на всю округу, с помойки за столовой к облакам взвились тучи ворон.
-Спугнул, гад... - подосадовал Федька, - а я хотел установить рекорд мира и окрестностей.
-Назло буржуазной Европе?
С внешней стороны к колючке подкатил "уазик" с красными крестами на фюзеляже, из него шариком выкатился начальник медслужбы майор Полухин.
-Военный! - крикнул майор непонятно кому, но Генка понял, поднялся с чурки и подошёл к ограждению.
-Зови начальника караула! - потребовал майор. - Забираю у вас вон того стрелка-радиста! - кивнул он в сторону Федьки.
Через несколько минут Федька трясся в "уазе" к казарме роты связи.
-Сменишь свою рвань на нормальную форму! -инструктировал майор Полухин. - Две минуты на сборы! И едем дальше!
-Куда?
-Тащить кобылу из пруда. Выполняй.
Пока Федька переодевался в каптёрке из ремков в новое хебе, пожертвованное старшиной Дэнком "на общее благо", набежали приятели, заквохтали:
-Упекут тебя эти козлы, Федька!.. Не ссы, больше дисбата не дадут!...Надо было завалить Укропа, не зря страдал бы!..
Майор не сообщил, куда едут. Уаз проскочил шалманы левобережья, перепрыгнул колдобины моста через Иртыш, понёсся дальше...
Остановились у психиатрической больницы. Полухин оставил Федьку в коридоре, сам шмыгнул в какую-то дверь и надолго затаился за ней. Когда вышел, кивнул солдату:
-Заходи.
Хозяин кабинета, главный врач психбольницы, был краток и неувёртлив:
-Рассказали мне про ваши похождения. Теперь хочу послушать вас. Рассказывайте, что случилось.
Фёдор рассказал. Психиатр усмехнулся и долго молчал, разглядывая посетителя.
-История...- вздохнул он. - Можно, конечно, написать диагноз, по которому вас освободят от всего. Но это скажется на вашей дальнейшей жизни, ведь вам ещё учиться, работать...
Снова умолк.
-Идите пока, - нарушил паузу врач. - И пусть снова зайдет майор.
О чём толковали два врача, Фёдор так и не узнал никогда. Полухин вышел с непроницаемым лицом, приказавл следовать за ним и привёз Угарова... в свою санчасть, расположенную на полпути между казармами и приёмным радиоцентром.
К удивлению Фёдора, его переодели и уложили на белые простыни. И он мгновенно уснул, компенсируя недосыпы проклятого прошлого. Сосед по палате, авиамеханик Вовка Рязанов, еле разбудил его к ужину:
-Ну, ты дрыхнуть! Днём к обеду всей палатой тормошили тебя: ни гу-гу.
Сейчас тоже кагалом тормошили: только мычал! Все ушли. Шевелись, пока не прокинули на пайку!
Полуочумелый Фёдор поплёлся вслед за Вовкой в столовую. Там за длиннейшим столом уже собралось всё немногочисленное население санчасти: двадцать одна душа из разных полков одной дивизии.
Верховодил тощий дембель из авиаполка. Фёдор знал его: у этого парня был фантастически прекрасный голос и на гарнизонных концертах его сольные номера до нервных мурашек пробирали задубелые шкуры советских воинов. Не верилось, что в зачуханной казарме могут проявляться такие таланты.
Теперь этот гений вокала по-дембельски лихо делил масло, лежащее перед ним на блюде бесформенным комом. По норме, больным полагалась удвоенная пайка масла - сорок граммов "на рыло". Дембель-вокалист оковырял ножом двадцать маслянных заусенцев не более одного грамма каждый и расположил их по окружности блюда - это были недембельские пайки. Оставшийся после такой делёжки огромный кус масла дембель переложил на свою тарелку. А блюдо с заусенцами выдвинул на середину стола и весело распорядился:
-Налетай!
Едоки разобрали крохи. Всё было по законам советского воинства: никто не мог сказать, что ему не дали масла - это было бы ложью.
Фёдор поднялся, обошёл стол, вилкой снял с блюда полагающийся ему заусенец и соскобил его на тарелку дембеля. Затем насадил на ту же вилку дембельскую глыбу масла и вернулся с трофеем на свое место.
Воинство перестало жевать. Фёдор под ошеломлёнными взглядами порезал масло ножом на двадцать примерно равных доз, взял одну и стал размазывать её по куску хлеба.
-Берите, что смотрите, - кивнул он застолью.
Дембель пришёл в себя и встал.
-Ты, коз-зёл! - тихо начал он. - Салабон!.. На дембеля!?.. - его дивный голос взвивался всё выше и выше, пока не перешёл на визг, - Пидор!.. Да я!.. Тебя!.. Да ты живым отсюда не выползешь!.. Да тебя, всем хором!.. сегодня же!..
Воинство безмолствовало. Только двое авиастариков покивали в знак согласия с почётным соратником. Солист проорался и твёрдо пообещал устроить расправу над вольнодумцем не позднее сегодняшнего вечера.
Ужин продолжился. Отнятый Фёдором у дембеля кус масла размазали по краюхам хлеба. Вовка Рязанов громко сказал:
-Если такой кус одному разом схавать, жопа слипнется!
Дембель насторожился.
-Точно, - согласился Витёк Катомочкин. - Слипнется так, что хором раздирать придётся...
Он повернулся к дембелю и сострадательно попенял:
-Ты б поберёг себя, корешок. Излишество вредит. Не приведи господь!.. У нас в деревне, когда корова клевером обожрётся, её кольями гоняют, пока не пронесёт. Иначе - гибель. Жаль, конечно, скотину. Но приходится воспитывать и дубьём, коль человеческого языка не понимает.
Дембель побледнел. Его соратники тоже.
-Ну, что, военные, поможем ближнему?
-Какой базар! - воодушевились едоки, - сразу после ужина и начнём!..
Разборка не вышла: после ужина вокалист исчез, его соратники примолкли.
Вечер не принёс свежести. Жара поутихла, но кирпичное здание санчасти, раскалённое за день неутомимым казахским солнцем, продолжало источать тепло, как перегретая русская печь. Больные расселись перед входом на брошенных тут строителями бетонных блоках, покуривали. Витька Катомочкин размотал бинт на ноге, пошевелил коричневой от йода ступнёй.