Аннотация: воспоминания о тбилисском "Бродвее" времён нашей молодости.
СЛОВО О ПРОСПЕКТЕ РУСТАВЕЛИ.
Я сидел на скамейке напротив Оперного театра со странным чувством, которое никак не мог для себя до конца определить. Всё вокруг было знакомо до боли и легко узнаваемым и ,складывающимся в единую такую знакомую картинку - и квадраты каменных плит тротуаров, и развесистые платаны с ещё не до конца опавшей золотой листвой, и витрина магазина "Сакцигни" за спиной( сколько раз я там толкался!), за которым, чуть ниже , угадывался знаменитый Гастроном "напротив оперы".А дальше магазинчик "Грузинские вина", и рядом с ним с ним виднеются яркие огни вывески прямо-таки культовых в наше время " Вод Лагидзе" с подвальчиком-кафе, где подавались горячие аджарские хачапури со слабоалкогольной "Хванчкарой". Ну, а прямо передо мной высится нарядное здание Оперного театра, или попросту Оперы, построенное ещё в 19-ом веке в этаком ложно-мавританском стиле и очень органически вписывающее в общий архитектурный стиль проспекта Руставели( или Головинского проспекта, как он звался от рождения).
Но при всем при этом чего-то не хватает, и все нарастает какое-то тревожное чувство. Почему-то самопроизвольно начинают лезть в голову дурацкие мысли, что это прощание с Руставели времен моей молодости, что кончается какой-то этап. Конечно, причина этих непонятных настроений кроется в том, уговариваю я себя, что не видно вокруг былой вальяжно-фланирующей толпы. Этот факт я заметил сразу же, как вывалился несколько "поддатый" от Алика и Нелли, моих школьных друзей. Посидели мы, как говорят в России, очень неплохо и душевно под обильную закуску и домашнюю чачу, которая у них всегда водилась . В тот вечер эта самая чача, как говорится, хорошо "пошла" и я на момент выхода был в том состоянии, которое я определил как "голубое" (термин не мой, взят у Ремарка) - на ногах держишься еще нормально, но они несут тебя сами собой легко, как по воздуху на крыльях. При этом голова остается незамутненной и начинает мыслить как-то по-особому чётко и отстраненно. Что позволяет взглянуть на себя и окружающий мир как бы со стороны и совсем под другим углом зрения, при этом все второстепенное уплывает куда-то далеко, и не давит больше на тебя обыденность.
Это состояние достигается далеко не всегда, его приближение надо почувствовать заранее и перестать "добавлять", чтобы не вспугнуть его, что не всегда у меня получалось.
Но в этот вечер было все в порядке, и я, пребывая в отличнейшем расположении духа, спустился с Грибоедовской вниз на Руставели и вдруг решил не поворачивать влево к Земмелю, чтобы идти домой, а прошвырнуться как в былое время до площади Ленина (то-бишь Эриванской). И таким образом окунуться снова в неповторимую атмосферу проспекта Руставели времен моей молодости. А может, удастся встретить и кого-нибудь из старых знакомых, вот будет здорово!
Конечно, последняя мысль могла зародиться только в нетрезвой башке, так как, если людям далеко за пятьдесят, то они вечерами, естественно, не болтаются по улицам, а сидят дома в кругу семьи или, в крайнем случае, в ресторане с друзьями. Забегая вперед, скажу, что Дима, мой брат, после моего возвращения домой ужаснулся: "Ты что, с ума сошел? У нас теперь вечерами на Руставели никто уже не выходит после 9-ти часов!"
И вот я, не совсем твердой походкой, но в чрезвычайно приподнятом настроении, заворачиваю за угол здания издательства "Заря Востока" и иду мимо промтоварного магазина "Люкс" (как его называли по-дореволюционному старые тбилисцы), мимо магазина "Грузплодовощ", мимо "буржуазного" здания Совпрофа Грузии со знакомой Аптекой на первом этаже. Ну а затем, перейдя совершенно пустынную Чавчавадзевскую улицу, которая очень круто поднимается вверх, оказываюсь в самом оживленном некогда месте Руставели - напротив Оперного театра.
И тут начинаю ощущать впервые, что как-то все не так, а главное - полное безлюдье вокруг! Справа и слева от меня пространство совершенно пустынного проспекта, только видны вдалеке спешащие домой одинокие фигурки людей, да проскальзывают иногда с шуршанием совсем уж редкие машины. Черт возьми, совсем непривычно и вообще полнейший диссонанс!
Чтобы разобраться в впечатлениях, присаживаюсь на скамеечку у троллейбусной остановки. Ну тут все знакомо и без изменений! На табло те же номера троллейбусов, что и несколько десятилетий назад- 2,4,5,8. Все они идут, как и всегда, на площадь Ленина (Эриванскую) со всех концов города- от вокзала, из Ваке, из Сабуртало, от Багеби! Ну, просто маячки из прошлого!
(Небольшое отступление- в современном Тбилиси не осталось ни трамваев, ни троллейбусов, все линии сняты и заменены автобусами и маршрутками).
Но все равно тревожное чувство нарастает, особенно если вспомнить, как бывало здесь раньше. Я прикрываю глаза, и из памяти начинают самопроизвольно и явственно выплывать картинки прошлых лет. И постепенно начинает казаться, что все вернулось обратно, и снова широкие тротуары Руставели заполнены как всегда неторопливо прогуливающейся нарядной (по моде 50-60 годов) толпой, которая по южному шумно переговариваясь, течет в обе стороны проспекта. И царит здесь, как обычно общая атмосфера ежедневной праздничности и беспечности. А сколько знакомых лиц мелькает среди этой толпы! Часть из них мною уже позабыта, других я помню отлично, а некоторых уже и нет на этом свете! Здесь многие знают друг друга, поэтому, встретив знакомых, несколько театрально с ними лобызаются и останавливаются с ними поболтать. Но тут проходят мимо знакомые знакомых, и они останавливаются тоже, занимая постепенно полтротуара. Но никто, естественно, не ворчит и не делает замечаний, это никому даже в голову не придет. Просто толпа весело обтекает эти группы людей, иногда даже перебрасываясь короткими приветствиями.
Да, Руставели - это место особое и неповторимое! Тут можно встретить кого угодно из своих знакомых, даже из тех, кого давно не видел, поболтать с приятелями на любые темы, отвлечься от плохого настроения, нерешенных проблем и прочей чепухи. Эх, Руставели, Руставели-Бродвей нашей молодости! Ну как описать твою доброжелательную и легкомысленную ауру, которая обволакивает тебя сразу, как только вступаешь на каменные плиты его тротуаров! Это все так неосязаемо!
Конечно, если рассуждать трезво и с высоты прожитых мною лет, много здесь было лицедейства и показухи (как и в любом восточном тосте), но одновременно больше было и человечности и уважительно-благожелательного отношения к людям, что являлось в годы советской власти большим дефицитом. (На улице Горького в Москве в те же 60-ые годы я такой обстановки, естественно, не наблюдал!)
Сам проспект залит светом от уличных фонарей, но кроны разросшихся платанов не пропускают его на тротуары, и там царит уютный полумрак, в котором чувствуешь себя очень симпатично. И под сводами этих платанов возникает почему-то какое-то особое чувство общности с теми, кто лениво дефилирует навстречу тебе, хотя их ты не знаешь и на самом деле по своей сущности очень далек от большинства из них (почему - это уже отдельная тема)
Для меня это чувство было особенно необычно, так как я всю свою жизнь, начиная с детства, не выносил толпы и всегда тяготился пребыванием в ней. Ну, вызывает у меня тоску и раздражение мелькание вокруг большого количества человеческих лиц! Помню, попал как-то в старших классах на народные гулянья в парке на фуникулере и ничего кроме усталости и паршивого настроения у меня в памяти от этого дня не осталось.
А на Руставели, куда в вечернее время высыпала почти вся молодежная публика из нашего правобережного "убана", всегда чувствовал себя более чем комфортно и раскованно. Повторяю, и это при моей стойкой нелюбви к почти любому людскому сборищу (я даже новогодние елки из-за этого на дух не переносил!)
Ну, чем это объяснить? Может, просто молодостью и безудержным желанием поскорее окунуться в настоящую взрослую жизнь? Или же самой архитектурой Руставели, ансамблями его зданий конца 19-го - начала 20-го века, наконец, его неповторимой, необъяснимой и только ему присущей аурой?
А может просто и тем, что в те послевоенные годы был проспект Руставели единственным местом, где можно было, выражаясь по- современному, потусоваться. Никаких клубов, дискотек, приличных танцплощадок тогда в Тбилиси не существовало. Нормальных кафе тоже было мало, а рестораны для большинства из нас были непозволительной роскошью. Да и сидела там по вечерам специфическая- полуделовая, полукриминальная публика, я уж не говорю о том, что девушкам там, в общем-то, было не очень прилично появляться.
Наверно, сыграли тут свою роль в разной степени все эти три фактора. А впрочем, все это не имеет значения, просто было в тогдашнем Тбилиси такое яркое явление, как проспект Руставели, и это было здорово! У многих из нас, выросших в те годы в этой части Тбилиси, остались самые лучшие и теплые воспоминания о Руставели, ведь все мы в молодости "прошли" через него. И ушли с него во взрослую жизнь, оставив там частицу своего "я".
Нужно сказать, что в Тбилиси тогда было еще одно место, где тоже собиралась и толкалась молодежь с окрестных районов. Это был проспект имени Плеханова, или в просторечии называемый просто Плехановским (бывший Михайловский), который находился в левобережной части города, на месте некогда располагавшейся там немецкой колонии Александердорф.
Но оба эти "Бродвея" между собой враждовали, поэтому мы старались особенно там не мелькать. Конечно, раза два-три прошвырнуться вечерком по Плехановскому можно было, но постоянно ходить там компаниями, да еще с местными девушками не стоило - это уже грозило выяснением отношений с "аборигенами" с соответствующими эксцессами.
Вообще-то лично мне Плехановский не очень импонировал, пусть меня простят его поклонники. Он мне казался немного провинциальным, не столь ярким в архитектурном отношении, как наш Руставели. Хотя свой шарм у Плехановского был. В частности, 3-х и 4-х этажные дома с лепниной постройки начала 20-го века в районе пересечения его с Кирочной (то-бишь Марджанишвили) придавали Плехановскому очень своеобразный колорит. Да и здание русского ТЮЗ-а (бывшая гостиница) тоже выделялось своей неординарностью.
Но все равно Руставели (я буду и в дальнейшем так называть его, без добавления слова "проспект", как это было принято в наше время) был для меня ближе и роднее. Ведь дело было не только в моих вечерних шатаниях по нему, которые начались только в старших классах и затем продолжились в институтские годы. Это была лишь одна из составляющих частей моих воспоминаний о Руставели, наиболее яркая и гламурная ее часть. На самом деле с ним связано столько всего с самого раннего детства, что и не знаешь с чего начать! Он прочно вошел тогда в нашу жизнь и остался навсегда в памяти как неотъемлемый символ того времени, когда "деревья были большими". Руставели всегда находился рядом, в пяти - семи минутах ходьбы от нашего дома, и жизнь нашей семьи (да и вообще всего нашего "убана") так или иначе всегда замыкалась на него: ближайшие магазины, аптеки, почта, кинотеатры, дворец пионеров, библиотеки, все это находилось на Руставели (вот только базара не было, ближайший, а именно Верийский, шумел дальше на улице Ленина, бывшей Ольгинской, против начала Белинской).
А для нас, троих братьев, спуск с нашей "горы" вниз на Руставели был в детстве как выход в иной мир - большой, шумный, полный людьми и непрерывно гудящими машинами, привлекающий своей ослепительностью (правда, весьма относительной по сравнению с теперешними временами) и необычностью. Все это создавало фон, очень сильно контрастирующий с патриархальной тишиной нашей Тер-Гукасовской (Гурамишвили, Макашвили) .
Руставели выплывал постепенно по мере того, как мы начинали спускаться вниз к Земмелю по Измайловской (Джавахишвили, Зандукели). И первое, что сразу бросалось в глаза, когда спускаешься вниз в конец Измайловской - это памятник самому Шота Руставели в островерхой шапке, стоящий на высоком красивом постаменте в начале проспекта. Левая рука прижата к сердцу, в правой- зажат свиток, задумчивый взгляд устремлен вдоль проспекта. Для меня это была, и остается до сих пор, знаковая фигура, выплывающая из далеких детских воспоминаний и всегда присутствующая на этом "пограничном" месте между современном миром и миром наших Верхних улиц. В то же время я помню отчетливо (хотя мне было тогда 4 года), как эту фигуру при мне с помощью тросов поднимали на постамент. Но все равно, несмотря на это, кажется мне, что Шотик всегда стоял на это месте с незапамятных времен, доброжелательно посматривая свысока на всех нас, спешащих мимо него по своим делам.
И еще хорошо помню, как из львиных морд, расположенных в основании пьедестала, сделанного из "солнечного" болнисского туфа, впервые потекла вода, наполняя гранитную "колоду". Почему-то этот факт произвел на меня, мальчишку, сильное впечатление и поэтому запомнился на всю жизнь. Интересная все-таки штука человеческая память! Какие третьестепенные мелочи храним мы иногда у себя в голове целыми десятилетиями. А в прочем, может это и неплохо, такие и им подобные, казалось бы, пустяки и расцвечивают прожитые годы и наполняют их теплом и сладкой грустью.
Но вернемся к Шотику. Сама фигура поэта была сначала выполнена из белого пористого камня, отчего она скоро потемнела, впитав в себя всю городскую грязь и выхлопы автомобильных газов. Тогда ее покрыли каким-то составом под медь, отчего бедняга через некоторое время поимел ядовито-зеленый цвет и стал в чем-то похож на Кису Воробьянинова из "12 стульев", когда тот покрасился "патентованным" импортным красителем. Конечно, вид у величайшего поэта древности стал совсем уж неприличным, и поэтому его быстренько перекрасили уже другим составом благородного темного цвета под старину. Таким он и стоит теперь неизменным в течении последних десятилетий.
Но несмотря на все эти метаморфозы Шотик на своем высоком постаменте всегда оставался для меня близким и родным, если так можно сказать про памятник, "своим в доску" Ведь он составлял часть того переплетенного клубка воспоминаний о времени, которое зовется детство и юность!
Кроме того, была эта фигура для меня еще и другим символом- символом "дороги домой". Ведь стоит этот памятник у начала подъема к нам на "гору", как бы открывая путь и приветствуя прижатой к сердцу рукой. Он встречал меня первым (если не считать брата Димку) на своем неизменном месте, когда я прилетал в отпуск в Тбилиси. Выйдя из аэропортовского автобуса у Земмеля, я первым делом искал глазами знакомую фигуру и найдя ее на своем обычном месте, понимал, что далекий путь домой почти закончен. Но вот в последний мой приезд в Тбилиси я на второй день поднялся, как обычно, от памятника Шота наверх, но прошел впервые в жизни мимо двух каменных ступенек у подъезда нашего дома, не заходя в него, так как живут в нашей бывшей квартире уже чужие люди.
Он много всего слышал и видел, этот каменный Шота Руставели. Он наверняка помнит и меня совсем маленьким в коротких штанишках, и лопоухим школьником , и студентом с лохматой шевелюрой. Он помнит и мою маму, идущую с работы, и дедушку с бабушкой, и моих дядей. Он многое знает и помнит, и много интересного мог бы рассказать этот Шотик, если бы захотел заговорить. Но он продолжает задумчиво смотреть поверх потока машин и групп хорошо одетых молодых людей, собирающихся у подножия его постамента.
Наискосок от памятника, на другой стороне проспекта, на самом его углу расположено еще одно памятное и знаменитое место, известное всем в Тбилиси. Это дом "Меликазаряна", построенный известным предпринимателем Мелик-Азарянцом в начале 20-го века. О нем я уже много писал, поэтому останавливаться на нем не буду и расскажу только об одном книжном магазинчике, расположенном на его первом этаже, с котором у меня связаны очень яркие и эмоциональные воспоминания. Еще один маячок из того далекого времени, о котором не могу не сказать!
Расположился он рядом с небольшим ателье "Фото Мнджояна", сразу после стеклянных витрин со снимками пухлых жизнерадостных младенцев и симпатичных школьников всех возрастов. Кстати, это тоже было знаковое место на Руставели, остававшееся неизменным в течение многих десятилетий. И как я прочел недавно на одном из тбилисских сайтов в Интернете, оказывается, этот самый Мнджоян получил право на открытие детского фотоателье в этом месте у самого Мелик-Азарянца где-то еще в 10-ых годах 20-го века. Интересно, сохранилось ли это заведение в наше время?
Но вернемся к книжному магазинчику. Так чем же он так пленил меня? Смешно сказать, но тем, что там к Новому Году торговали елочными игрушками! Это ведь происходило в последние военные и послевоенные годы, когда жизнь была скудной и лишенной многих ярких моментов, и поэтому посещение этих праздничных елочных базаров перед Новым Годом превращалось в завлекающе-необычное и красочное событие. Мне казалось это ожившей сказкой, переходом из серой повседневности в волшебный мир, где могут свершаться чудеса.
По этой причине каждый заход в этот магазинчик в предновогодние дни был для меня настоящим праздником. Конечно, выбор елочных игрушек в этом магазинчике, по сравнению с теперешним, был, скажем прямо, не ахти, но уже одно только лицезрение этих разнообразных блестящих шаров, фигурок зверей из серебристого рельефного картона, муляжей фруктов из ваты, стеклянных снегурочек и дедов морозов с прищепками для прикрепления к веткам приводило меня в восторг, и я, разинув рот, застывал почти что в экстазе, глазея на все это "великолепие". Ну, а когда еще при этом покупалось для нас несколько шаров или стеклянных шишек, обсыпанных "инеем", или картонных зверюшек, то для описания тогдашнего моего состояния у меня уже не хватит слов! Сказать, что я чувствовал себя на седьмом небе от счастья - это значит не сказать ничего! Да, иногда хорошо быть маленьким!
А во-вторых, был в этом магазинчике еще отдел филателии, торговавший почтовыми марками. И когда я, как и все мальчишки в этом возрасте, увлекся их коллекционированием, то стал часто туда наведываться. Конечно, покупать новые марки удавалось редко: дома после смерти дедушки с финансами была "напряженка", и денег на "баловство" нам отпускалось, скажем прямо, негусто, но все равно рассматривать выставленные под стеклянные витрины разноцветные марки было для меня колоссальным удовольствием. Это тоже было окно в другой, большой и разноцветный мир, куда всегда тянет в детстве. Особенно тогда, в те годы, когда телевизоров не было и в помине, радиоприемник у нас дома отсутствовал, в кино мы тоже ходили редко (режим экономии!), вот только книги в библиотеке можно было раскопать среди советской макулатуры достаточно приличные. А так хотелось чего-то нового, интересного и неизведанного! И тут марки подходили в самый раз по всем критериям для удовлетворения этой тяги.
Особенно притягивали тогда нас всех тувинские марки: очень красочные, с изображением зверей и непривычной формы в виде ромбов и треугольников. Дело в том, что Туву присоединили к Советскому Союзу только в 44-ом году, и там остались неиспользованные марки, отпечатанные еще в Европе. Ну их всех и пустили в продажу для коллекционеров.
О, какой дивный и волшебный мир они нам открывали! Я мог бесконечно долго торчать у прилавка, рассматривая различные серии этих необыкновенных марок, разложенных под плоской стеклянной витриной и представлять, что когда-нибудь куплю их все, все, все! Продавщицей там работала соседка моего школьного товарища Юрки Лойко, хорошо меня знавшая, и поэтому меня не отгоняли от прилавка, позволяя глазеть на витрину сколько душе угодно. А иногда удавалось и купить пару-другую заветных маленьких конвертиков с вложенными во внутрь марками.
А еще меня привлекала серия марок, посвященная Всесоюзной Сельскохозяйственной выставке- ВСХВ (затем ВДНХ, сейчас ВВЦ). На каждой марке этой серии изображался павильон одной из 16-ти республик или какой-нибудь другой тематической направленности. Мне эти помпезные павильоны казались тогда сказочными дворцами, поражающими своей красотой воображение. Ну, а сама ВСХВ - что-то вроде Диснейленда, местом необыкновенным и страшно привлекательным. Конечно, когда я впервые попал туда, все оказалось, как это всегда бывает в жизни, более приземленным, не совсем таким, как представлялось тогда. Но, несмотря на это, мне до сих пор нравиться там бывать, есть что-то там свое неповторимое.
А еще здорово поразила меня тогда изображенная на одной из марок этой серии знаменитая скульптура "Рабочий и колхозница", чувствовалась в ней сила и стремительность, и вообще необычность, несмотря на лапидарность самой идеи этой композиции и её явно пропагандистской направленности. Яркий пример того, как талант художника вырывается из жестких рамок идейных ограничений. Ну, это, конечно теперешний мой комментарий!
Тогда же мне просто нравилась эта скульптура без всякого такого анализа, как олицетворение какой-то опять же другой и интересной жизни. И не подозревал я, что более 25-ти лет, то есть четверть века, буду я проходить каждый день и зимой, и летом мимо этой скульптуры на работу в наш институт, на который указывала точно левая грудь колхозницы (шутливый адрес расположения нашей "фирмы", сообщаемый каждый раз по телефону командировочным, впервые посещавшим нас). Так что можно сказать, что я сроднился с этой парочкой! Кстати, в первое же посещение Москвы проездом в Ленинград (ехали туда на практику) я оказался после ритуального посещения Красной площади именно у подножия этих гигантов, аккурат под окнами своей будущей работы! Прямо какая-то неведомая сила влекла меня на это место!
Да, вот такая мистическая ниточка протянулась от этого магазинчика на Руставели через всю мою жизнь!
Возвращаясь в этот магазинчик, скажу, что был там и книжный отдел, но он мне как-то не очень запомнился, наверно, потому что лежали там, в основном, книги на грузинском языке.
В этом отношении нас с Димой, моим младшим братом, больше привлекал книжный магазин Военторга, располагавшийся как раз рядом с "Водами Лагидзе". Довольно скоро его закрыли, оборудовав там кафе, где стали продавать хачапури. Но тогда, в первые послевоенные годы он еще функционировал, и я много раз там толкался, рассматривая и перелистывая книги, выставленные на полках. Притягивал он меня как магнит, и когда я выбирался по тому или другому поводу на Руставели, то никогда не проходил мимо этого магазина без того, чтобы обязательно не заскочить туда. Уютная сумрачность внутри, благоговейная чинная тишина, полки с книгами до потолка, незнакомые названия на корешках или наоборот уже известные мне фамилии авторов, которые вызывали жгучее желание залезть в них по уши, интеллигентная и предупредительная продавщица - все это создавало особую и неповторимую атмосферу в этом книжном "Военторге".
И была еще одна причина, по которой я так любил туда заходить. В этом магазинчике можно было купить книжечки из "Библиотеки приложений к журналу "Красноармеец". Звучит на первый взгляд тускло и серо, да и сами книжечки имели довольно непритязательный вид: совсем небольшой формат, мягкая обложка, бумага не ахти какого качества. Но зато какие авторы! Джек Лондон, Брет-Гарт, Ильф и Петров, Эдгар По, О*Генри и т.д. и т.п. До сих пор для меня остается загадкой, как удалось в те суровые подцензурные годы собрать под эгидой совсем не выдающегося и просто официального журнала такое созвездие литературных жемчужин. И какой смельчак решился на этот героический поступок?
Ведь эти карманные книжечки, выглядевшие совсем несерьезно, привили мне вкус к нормальной литературе, показали, что кроме советской тоскливой макулатуры, заполнившей в те годы все полки книжных магазинов, существует и совсем другая, яркая и захватывающая литература. Конечно, осознание этого факта пришло позднее, ведь был я тогда вполне сознательным пионером, просто тогда на интуитивном уровне почувствовал эту разницу и взахлеб читал эти книжонки, охотясь за каждой из вновь появившихся. Тем более, что стоимость этих книжечек была совсем небольшая, вполне в пределах отпускаемых мне сумм на карманные расходы.
И сколько же таких зацепок из прошлого, связанных с Руставели , подсовывала мне память в тот вечер!
Ну вот, например, на той стороне проспекта, за Оперой, напротив которой я сейчас сидел, жила тетя Лиза, родная тетка отца, у которой мы часто бывали в детстве вместе с мамой. Вообще-то ее дом выходил на Дзнеладзе (по старому - Саперную), но мы всегда шли к ней в гости по левой стороне Руставели, мимо ИМЭЛС (институт Маркса -Энгельса - Ленина - Сталина)! Было такое веселенькое заведение в тогдашнем Тбилиси. Чем там внутри занимались, мне до сих пор представляется загадкой, но его здание, облицованное желтым туфом с огромными колоннами, с гипсовыми барельефами было очень оригинальным и красивым, недаром его проектировал сам академик Щусев.
Затем мы проходили мимо бывшего Кадетского корпуса и уж потом сворачивали вниз к тете Лизе, за Оперу.
Вспоминая Сигнахи и тамошнюю жизнь, я как-то совсем забыл упомянуть тетю Лизу, что с моей стороны было совершенно неправильно и нехорошо - ведь из всех сигнахских родственников по отцовской линии (кроме брата отца, дяди Гриши) мы контактировали с ней чаще и больше других. Именно тетя Лиза была с самого детства для нас олицетворением и носителем сигнахского духа: своей манерой говорить, стилем общения, источником всевозможных сведений о других членах многочисленного тогда еще акоповского клана. Она была как бы мостиком, связующим звеном, между нашим суховато-интеллигентным семейным тбилисским миром и чисто кавказским стилем жизни сигнахского дома. Я уж не говорю о том, что относилась к нам тетя Лиза исключительно доброжелательно и душевно, очень жалея при этом маму. Она, кажется, даже несколько раз всучивала ей деньги, приговаривая при этом небрежно, будто это так и надо: "Ничего, ничего, берите! Ваня вернется, тогда и отдадите!".
Крупная, полная женщина с добрым, живым лицом, тетя Лиза встречала нас всегда с неподдельной радостью и искренним желанием чем-то нас, детей, порадовать. Сейчас же, в соответствии с кавказским этикетом, ставились на стол различные угощенья, иногда совсем простые, но с такой радостью и душевностью, что сразу становилось на душе уютно и тепло. Есть же такие люди, которые просто своим присутствием создают вокруг себя атмосферу доброты и особой сердечности. Как нынче модно говорить, аура у таких людей светлая. Насчет ауры мы тогда, естественно, не задумывались, а просто любили бывать у тети Лизы. С годами, по мере взросления, я стал заходить к ней значительно реже, тем более, что тетя Лиза поздно вышла замуж и переехала жить к мужу на Воронцовскую, куда приходить стало неудобно (по ряду причин, которых сейчас не буду касаться).
В последний раз я видел тетю Лизу в 70-м году, когда привез первый раз в Тбилиси свою трехлетнюю дочку Аню и зашел к ней ее показать. Тетя Лиза очень нам обрадовалась и как всегда изо всех сил старалась "ублажить" ребенка. Сразу пахнуло таким знакомым и родным!
А до своего переезда жила тетя Лиза с семьей племянника, которого воспитала сама с детских лет. Дядя Степа работал тогда в Управлении Закавказской железной дороги в довольно высоком чине, так как ходил в полковничьем кителе и имел служебную машину с личным водителем, что было в те годы редкостью и большой честью. Так вот, этот дядя Степа сделал нам как-то поистине царский подарок: посадил нас всех троих вместе с мамой в свою машину и прокатил по всему Руставели, а потом отвез домой, высадив на виду у всех соседей. Причем это была не какая-нибудь простая "Эмка", а М2 - машина, выпускавшаяся перед войной в небольшом количестве для большого начальства, что еще больше прибавило нам гордости перед соседскими мальчишками.
Да, шикарная была эта поездка в "лимузине" по Руставели, оставившая на всю жизнь у меня незабываемое впечатление! Надо было жить в те скудные времена, чтобы понять, что значило для нас мальчишек, росших без отца, такое путешествие! Восторг был беспредельный, не опишешь простыми словами!
Тут я выше вскользь упомянул знаменитый в наше время Кадетский корпус, который хорошо виден с того места, где я теперь сижу на лавочке против Оперы. А ведь это тоже памятная зацепка из моего тбилисского прошлого!
Сейчас он стоит совсем темным, без всяких признаков жизни. Огромные старинные окна затянуты тяжелыми занавесями, неосвещённый парадный закрыт наглухо . Там сейчас располагается какое-то официальное учреждение- то ли банк, то ли НИИ, поэтому он и имеет такой вид! А в наше время кипела там во всю бурная жизнь, во многом отличная от обычной тбилисской.
Это огромнейшее двухэтажное здание, построенное в виде квадрата ещё до революции, занимает целый квартал между Оперой и ИМЭЛС-ом с одной стороны и Руставели и Дзнеладзе(Саперной) с другой. При "проклятом царизме" там действительно располагалась Кадетское училище, отсюда и его теперешнее название, прочно укоренившееся среди тбилисцев А при советской власти Кадетский корпус принадлежал тыловым службам ЗакВО и туда поселяли семьи военных, приезжавших из России. В общем, это была одна большая( я бы даже сказал грандиозная ) классическая коммуналка с широченным коридором такой протяженности, что по нему можно было кататься на велосипеде. При этом коридор был забит по завязку всяким домашним скарбом и множеством кухонных столов с керосинками. Да, картинка была смачная и незабываемая!
Я ведь неоднократно бывал в этом коридоре, так как в его конце жил со своими родителями в двух комнатах с 6-ти метровыми потолками(!!) Алик Козлов, мой старинный товарищ с институтских времён , с которым у меня сложились теснейшие, почти родственные, отношения, растянувшиеся на всю нашу жизнь. В разные периоды у меня складывались дружеские отношения с различными людьми, но со временем неумолимая житуха раскидывала всех нас в разные стороны, и связи обрывались или же ослабевали, или же в лучшем случае встречи становились совсем редкими. И только наша дружба с Аликом (а также с Колей Усковым) никогда не прерывалась, и всегда мы были вместе и нужны друг другу - и в Туле, и в Москве. Но это уже отдельная история!
Любопытно, что когда мы вышли в первый день на работу в тульское ЦКБ-14, Алик сразу же увидел в комнате, где мы должны были сидеть, знакомое лицо соседа по Кадетскому корпусу, который его тоже сразу узнал! Вот такое, казалось невозможное, совпадение получилось!
А вот еще памятнейшее место на Руставели, которое я уже упомянул и которое тоже было видно с того места, где я сейчас сидел. Это, конечно, "Воды Лагидзе", где продавались прохладительные напитки с хачапури. Не знаю даже как определить это заведение - магазин, кафе, бар, буфет? Всего этого там было понемножку, поэтому буду называть его так, как оно было известно в те годы в Тбилиси - просто "Лагидзе". Это была фамилия двух братьев, выходцев из Западной Грузии, которые еще до революции разработали свою собственную оригинальную технологию изготовления фруктовых соков и наладивших их производство. Ими же был открыт и фирменный магазин на Головинском проспекте, где торговали этими соками.
После установления советской власти в Тбилиси (День Советизации Грузии, как откровенно на официальном уровне назывался этот день 25 февраля!) у братьев, конечно, всё их дело отхапали, но их самих оставили на производстве главными технологами. (Все-таки в Грузии советская власть была помягче, чем в России, если конечно не считать 37-ой год), поэтому много лет эти соки сохраняли свой "дореволюционный" аромат. Продавались они в том же самом фирменном заведении, теперь уже национализированном , и которое все тбилисцы по-прежнему звали просто "Лагидзе": "Пошли в "Лагидзе", "Вчера был в "Лагидзе", "Встретимся у "Лагидзе". Ну, а соки действительно были потрясающими - ароматные, с естественным вкусом! Пожалуй, даже лучше современных, в которых много сахара и чувствуется искусственность букета. А какое было разнообразие этих соков и напитков! До сих пор помню наизусть их названия: "Кахури", "Тархун", "Крем-сода", "Мятный", "Сливовый", "Лимонный", "Шоколадный", "Грушевый" и т.д.
Место это в те годы пользовалось в Тбилиси огромной популярностью, и там всегда с утра до вечера толпился народ. Считалось хорошим тоном среди молодежи, проходя мимо Лагидзе, заскочить туда и выпить стакан сока. При этом, несмотря на обилие публики в основном зале, никто там не толкался и не лез (упаси Боже!) без очереди. Все высказывали предупредительность и благожелательность друг к другу и несколько картинно уступали место у вращающихся стоек.
И надо было видеть, как угощалась соком в Лагидзе какая-нибудь компания из нескольких человек. Конечно, в кассе платил за всех один человек, очень редко двое. И, естественно, никакого дележа расходов на всех - сегодня я угощаю, завтра ты. (Нужно сказать, что и стоила газировка более чем недорого). В очередь становился большей частью тоже только один человек, а вся компания собиралась кружком у стойки, ожидая пока подойдет их очередь. Затем стаканы передавались по кругу, не задерживаясь, пока не достигал последнего. Затем содержимое выпивалось, не торопясь, вперемежку с болтовней на различные темы и хихиканьем девушек. В зале было достаточно шумно, но не чересчур, просто весело и уютно.
А официантки работают, как автоматы, в бешеном темпе - поворот краника с нужным соком одной рукой, другой рукой поворот краника с газировкой, смешение обеих частей, несколько круговых движений ложечкой для лучшего перемешивания - и все, готово, следующий!
Да, приятная атмосфера царила тогда в Лагидзе! И вообще без этого места нельзя было себе и представить Руставели тех времен. Это была его настоящая визитная карточка, квинтэссенция его духа - легкомысленного, беззаботного, всегда праздничного, несколько театрального, с элементами позерства, но очень родного.
Нужно сказать, что через много - много лет, когда я опять очутился на Руставели, но уже в независимой Грузии в 2000-х годах и обнаружил, что почти все знакомые с детства магазины неузнаваемо изменились и сменили вывески, то единственным местом, сохранившим свой старый облик, был "Лагидзе". Те же мраморные прилавки с рядами вращающихся стоек с конусообразными колбами, то же "колхозное" панно во всю стену, и та же касса слева, в углу. Ну как же здорово, что здесь все по-старому! Но когда я зашел во-внутрь, то обнаружил пустой зал и скучающих продавщиц, занятых болтовней между собой.
Конечно, все течет и изменяется, но несмотря на понимание этой банальной истины, стало грустно на душе! Всегда жалко, когда уходит в никуда яркое и неординарное явление!
А Руставели тянется все дальше и дальше от Лагидзе, мимо кинотеатров "Спартак" и "Тбилиси", Александровского сада на той стороне (новое название - "Сад коммунаров" так и не привилось у коренных тбилисцев за многие десятилетия советской власти), мимо белого Дома связи и расположенной рядом знаменитой 1-ой средней школы с памятником классикам грузинской литературы Илье Чавчавадзе и Акакию Церетели (стоят, обнявшись, на одном постаменте). Напротив - очень оригинальное одноэтажное здание картинной галереи, сделанной в этаком римском стиле. А с этой стороны, немного в глубине, высится, застилая Мтацминду, громада помпезного, облицованного "солнечным" болнисским туфом, Дома Правительства (сейчас там располагается парламент Грузии).
Дальше же стоит уже более двух веков очень примечательное здание, с которого и начиналась история Головинского проспекта - бывший Дворец наместника, в котором квартировали все царские генерал-губернаторы. Первый его вариант появился сразу же после присоединения Грузии к России, где-то после 1801 года, почти, что в пустом поле, за крепостной стеной старого азиатского Тифлиса. Очень красивое и оригинальное здание, сохранившее, несмотря на все пролетевшие бурные годы, свой державный облик и свой дворцовый дух! Я ведь часто бывал там внутри, так как располагался в этом здании при советской власти республиканский Дворец пионеров с множеством различных кружков и отличной библиотекой.
А за Дворцом начинается последний, завершающий участок проспекта - короткая и широкая бывшая Дворцовая улица, через которую Руставели, начавшись от Земмеля, вливается в Эриванскую площадь (бывшую имени Ленина, а теперь площадь Свободы). Очень симпатичным местом была Дворцовая в мое время!
Прелесть ей придавали стоящие справа после высокой ажурной ограды дворцового сада двух-трех этажные дома старинной постройки (конца 19-го - начала 20-го веков). Немного провинциально, но в то же время что-то от старой Европы, и в общем как-то очень мило и респектабельно. Особый, скромный шарм этому месту придавали магазинчики, расположенные на первых этажах этих домов, которые сохраняли местами еще остатки старого дореволюционного лоска. Ведь эта улица была в старом Тифлисе оживленным и людным торговым местом. Так и представляю себе неторопливо прогуливающихся здесь дам в длинных платьях и шляпах с широкими полями в сопровождении усатых респектабельных мужчин в сюртуках и модных пальто. Мелькают подтянутые фигуры офицеров в форме царской армии и с бородками а-ля Николай 2, иногда попадаются и молодцеватые мужчины в национальной грузинской одежде: в чохе или в черкеске, в мягких обтягивающих ногу сапогах, шествующие гордо и с чувством собственного достоинства. Торопливо пробегают и гимназисты - старшеклассники в форменных фуражках, а вот девушек почти не видно - не полагается девушке из приличной семьи гулять по Дворцовой одной. Кого здесь точно не встретишь, так это "кинто" или "мушу", или крестьянина из деревни, они являются неотъемлемой принадлежностью красочных восточных базаров и тифлисских окраин (кинто -это колоритнейший тип уличного торговца, а муша - носильщик тяжестей)
А по мостовой цокают копыта лошадей, запряженных в нарядные черные фаэтоны, и визжит на повороте к Эриванской площади вагон конки (а может уже и трамвай!)
А чего стоят вывески на магазинах, такие сочные и броские, но в то же время и солидные, подтверждающие респектабельность их хозяев. Куда до них тоскливым и безликим "Продуктам", "Промтоварам", "Гастрономам" времен советской власти!
Почему-то очень хочется пройтись по Дворцовой начала 20-го века, вдохнуть атмосферу тех времен, поглазеть на тогдашнюю публику, а может даже и встретить молоденькую Эмилию Михель, свою будущую бабушку. Она ведь жила поблизости от Дворцовой на Пушкинской улице. Конечно, может оказаться, как это часто и бывает в жизни, что все окажется не таким, как представляю, но все равно тянет меня в это время. Все-таки жалко, что машина времени неосуществима! Конечно, наличие такой штуки, влияющей через прошлое на настоящее, ни к чему, вызовет только хаос. А вот чтобы можно было бы просто наблюдать прошлую жизнь, как бы через стекло медленно идущего поезда без всякого вмешательства в нее, это было бы здорово! Может, когда-нибудь и придумают что-нибудь в таком роде?
Ну, ладно, оставим фантазии и вернемся к этим колоритным магазинам, расположенным в конце Головинского проспекта и на Эриванской площади (после штаба ЗакВО). Нужно сказать, что, несмотря на смену вывесок и хозяев, они еще достаточно долго определяли облик этой части Руставели, сохраняя в значительной мере особый аромат ушедшей эпохи. И витрины стали победнее, и товары уже не те, но все равно чувствовалось в этих магазинах какая-то породистость, если можно так выразиться, не выветрившийся дух давно прошедших лет! Мне же особенно запомнилась полукруглая витрина небольшого "Гастронома", в которой стоял на задних ножках забавный поросенок, держа передними блюдо с сосисками и прочими копченостями, (которых в те годы, конечно, в магазинах не было и в помине). Веяло от этой фигурки какой-то неординарностью и симпатичным озорством!
И еще запомнился полутемный магазинчик, где торговали сорочками. Туда я часто заглядывал в более старшем возрасте, чтобы подолгу рассматривать продававшиеся там рубашки, предвкушая, которую из них я бы купил, если у меня появились бы деньги. Ведь ходили тогда мы в старых вещах, перешитых из отцовских, а так хотелось в 14-15 лет одеть что-то новое и красивое! Эх, наша послевоенная бедность! Потом у меня в жизни было много разных неплохих вещей, но те, некупленные, сорочки в магазинчике на Дворцовой были, конечно, лучше всех!
Но неумолимое время не остановить, вымывает оно из нашей жизни почти все, в том числе и этот уголок на Руставели. Сначала где-то в 60-х годах снесли всю правую часть Дворцовой от Дворца (вместе с поросенком!) и построили там огромный многоэтажный универмаг, достаточно безликий. А потом уже в 91-ом году во время известных событий артиллерия раздолбала все дома на Эриванской от штаба ЗакВО до банка, и их пришлось снести. Теперь на этом месте красуется коробка современного офисного здания, ничего общего не имеющая со старой тифлисской архитектурой. Прогресс и глобализация однако, но отчего-то щемит на сердце при виде того, как уходят целые пласты тбилисской истории, пронизанные насквозь духом тысяч людей, живших на этих местах!
Да, много разных зданий - и по архитектурному стилю, и по времени постройки, и по этажности, и по функциональному назначению - образуют общий рисунок Руставели, но удивительным образом не противоречат они друг другу, сливаясь в единый ансамбль и формируя совершенно неповторимый и присущий только этому проспекту облик. При этом длина Руставели всего-то ничего, каких-нибудь два километра, не более! А какая при этом архитектурная насыщенность!
И много еще есть интересных мест, кроме тех, которые я мельком затронул во время мысленной пробежки по Руставели. Очень хочется подробно описать каждое из них, попытаться передать их своеобразие и неповторимость. Но делать этого я не буду по следующей причине. Все это описано очень качественно во многих публикациях, посвященных Тбилиси, например, в прекрасно иллюстрированной статье А. Эбаноидзе в журнале "Вокруг света", Љ1 за 2006 год или в книжке "Головинский проспект" В.Головина, 2009г. Поэтому получится у меня сухой неинтересный повтор, который будет скучно читать. А мне очень не хочется, чтобы такое целостное, многогранное и яркое явление, как проспект Руставели, рассыпалось для читателя на мелкие, серые осколки!
Поэтому попробую в дальнейшем сосредоточиться, если так можно выразиться, на событийных воспоминаниях о Руставели и попытаюсь как-нибудь передать ту эмоциональную окраску и разноцветную палитру настроений, которые они оставили у меня в памяти, создав на всю жизнь яркий образ этой части Тбилиси.
Ну, вот например, встает явственно перед глазами раннее летнее утро на Руставели. Время - около шести часов или даже раньше. Нас с братом Димой бабушка послала в молочный магазин, расположенный рядом с Домом связи, как раз напротив Барятинской (Джорджиашвили, сейчас Чантурия). Идем так рано потому, что молоко расхватывают сразу же после утреннего привоза. И больше в течение дня его уже не привезут. А во всех других магазинах, расположенных в нашем округе, молока просто не бывает. Конечно, молоко можно купить и на базаре, но оно дороже магазинного в несколько раз, там мы покупаем только овощи и фрукты.
В эти утренние часы Руставели почти пуст, людей очень мало, только отдельные прохожие видны впереди. Да и одиночные машины проскакивают достаточно редко. Так непривычно видеть пустынную проезжую часть, обильно политую только что проехавшей поливальной машиной. Поэтому в эти ранние часы Руставели воспринимается совершенно по-особому, и кажется, что проступает совершенно другая сущность этого места, скрытая в другое время спешащей толпой и потоками машин.
Утреннее солнце совсем нежаркое, и его лучи сквозь листву знаменитых руставелевских платанов почти не проникают. Тени лежат на тротуарах широкими мазками, только кое-где видны пятна все-таки пробившихся сквозь зелень части солнечных лучей. Отсюда еще не ушла ночная прохлада, к тому же добавляется свежесть от только что политых газонов и проезжей части проспекта. Нет дневной давящей жары, поэтому возникает очень обостренное чувство восприятия окружающей действительности, чувство легкости и тихой праздничности
Троллейбусы еще не ходят, поэтому мы с Димой, оживленно болтая между собой, идем пешком до самого магазина под неумолкаемое и победно-радостное чириканье многочисленных воробьев, облепивших все деревья на Руставели (днем их не слышно, видимо, из-за шума автомобилей). Идем, погружаясь постепенно в эту прозрачную, полную бодрости и света утреннюю атмосферу, царящую в этот ранний час на Руставели. Настроение отличное, все здорово, впереди нас ждет уж совершенно точно что-то очень хорошее и необъяснимо волнующее!
Ну, а около молочной уже толпится народ, поэтому мы торопимся поскорее занять очередь, а то молоко может и не достаться. Сама молочная - это тоже привет из дореволюционного прошлого: стены отделаны белым кафелем, пол из цветных плиток, прилавки тоже солидные. В общем все не так, как в теперешних тбилисских магазинах, явно был у нее когда-то свой заботливый хозяин! Но прилавки сейчас почти пустые, это ведь конец сороковых годов! А все равно запах в этой молочной сохранился бесподобный - какой-то сборный от всех мыслимых молочных продуктов, даже описать его не могу, да и объяснить, откуда он взялся, тоже. Хотя до сих пор помню этот вкусный и неповторимый аромат нормальной человеческой жизни!
Ждать нам с Димой приходится большей частью недолго, скоро без опозданий появляется грузовичок, с которого быстренько сгружают большие алюминиевые фляги с молоком и сметаной. Очередь проходит быстро - или ты "отоварился", или остался с носом, если пришел поздно, да и дают только два литра молока в одни руки, поэтому мы и ходим сюда вдвоем.
Так что, очень скоро мы с полными бидонами и очень довольные, что молока нам хватило, отправляемся домой. Прошло около часа, а обстановка разительно переменилась, и Руставели принял опять свой обычный вид. Но всё равно это приподнятое настроение, возникшее у нас от этой утреннеё пробежки , долго ещё не исчезает и вообще остаётся на весь день.
Вот так и бывает часто в нашей жизни( мы тогда об этом ещё не догадывались по причине малолетства) - светлые и счастливые моменты очень коротки и быстро заканчиваются, а затем идут будни и всякие жизненные сложности. Поэтому надо смотреть в оба, чтоб не пропустить эти внезапно мелькнувшие мгновения, наполненные то ли необъяснимым предчувствием счастья, то ли мимолетно приоткрывшейся красотой окружающего мира, то ли неизвестно откуда взявшегося чувства необычного покоя.
Такие вот симпатичные впечатления остались у меня от этих походов за молоком по необычному утреннему Руставели!
А вот воспоминания от другой беготни по руставелевским продуктовым магазинам и стояния там в многочисленных очередях отнюдь не столь мажорны и попросту тоскливы.
Происходило это в конце сороковых - начале пятидесятых годов, продовольственные карточки уже отмены, но многих продуктов в магазинах практически нет . А если что и появляется (сливочное масло, сахар, макароны, крупы), то надо ловить момент, когда их "выкидывают", и потом отстаивать за ними длиннющие очереди.
Тут надо сказать, что тогда в Тбилиси очереди в магазинах были раздельные - отдельно мужская, отдельно женская. Всё-таки это был Восток: как можно допустить, чтоб женщина оказалась, хоть и случайно, прижатой к незнакомому мужчине. Да и мужчины попадались тогда разные, всяких "хурушьянов"( тбилисское презрительное жаргонное словечко, обозначавшее сексуально - озабоченных товарищей) тоже хватало.
Так вот, днём мужские очереди всегда бывали поменьше - мужчины на работе, да к тому же не всякий кавказский молодец пойдет стоять в очереди. Поэтому наша практичная бабушка отряжала нас с Димой после школы пробежаться по руставелевским магазинам с целью перехватить какой-нибудь продукт.
Сначала нам с Димкой по молодости лет это занятие даже нравилось, появлялся ведь охотничий азарт: надо было успеть заметить первоначально небольшое скопление людей и быстренько занять очередь, пока не набежала толпа. А потом с добычей торжественно вернуться домой , получив похвалу от бабушки. Ну, в общем, получалось что-то вроде охоты или собирания грибов!
Но очень скоро длительное и нудное стояние по дворам ( ведь "давали" всегда с черного входа, выходившего обычно в обшарпанный и запущенный двор) среди прущей без очереди , ругающейся и орущей публики самого разного пошиба, стало нам надоедать и вызывать приступы тоски. Стало казаться, что пока торчишь в этих очередях, настоящая жизнь проходит где-то мимо. С другой стороны, куда денешься - ведь действительно некому было, кроме нас, заниматься этой "охотой"! (Мама после смерти дедушки пошла работать).
Особенно неприятные воспоминания остались у меня от стояний в очередях за сахаром в летнее время. Почему-то перебои с сахаром оставались в Тбилиси до 51-52 годов, когда уже наладилось снабжение другими продуктами.
И вот, бывало, проносится по нашей улице слух: "Завтра в в Меликазаряне будут давать сахар!". Откуда местной общественности удавалось об этом узнать - неизвестно, но все соседи сообщали друг другу об этом. И вот с утра нас с Димой отправляли занимать очередь. Народу собралось уже тьма, в первых рядах прочно закрепились галдящие курдианки в разноцветных платьях, они потом ходят по домам, предлагая этот сахар чуть ли не по двойной цене.
В общем, приходилось нам в ожидании подвоза, а затем и своей очереди торчать в ободранной подворотне, и на солнцепеке чуть ли не весь день. А ведь лето, все знакомые ребята заняты всякими интересными делами - кто уехал на море, кто болтается на Лисьем озере или Черепашьем , а кто просто бьет баклуши, а ты тут торчи целый день на ногах среди крикливой и взвинченной толпы. Постепенно начинает накатывать жуткая тоска, и возникает прочное ощущение, что жизнь твоя точно уже не удалась, и все интересное в ней прошло мимо тебя, и это уже не наверстаешь. (Конечно, это все оказалось абсолютно не так, интересного в моей дальнейшей жизни оказалось более чем достаточно, но ведь в 14-15 лет воспринимаешь окружающий мир так обостренно!) и даже полученные наконец 2 кг сахара (больше в одни руки не давали!) уже не радуют никоим образом.
Короче говоря, от этих бесконечных стояний осталась у меня на всю жизнь стойкая нутряная ненависть к очередям, которую ничем не перебьешь и которую мои близкие до сих пор не могут понять! Да и просто шатание по магазинам (по нынешнему - шопинг) по той же причине приводит меня в тихую ярость, так как оживают непроизвольно те старые мальчишеские переживания и обиды, засевшие во мне очень глубоко, и ничего с этим не сделаешь!
Впрочем, это был, пожалуй, единственный в моей памяти не очень приятный момент, связанный с Руставели, который воспринимался без особого удовольствия, но который имел место быть, поэтому не сказать о нем нельзя. Эти воспоминания были исключением, поэтому закончу с ними и перейду к более приятным и интересным, которые выплескивает моя память, когда начинаю ворошить свое "Руставелевское" прошлое.
Можно вспомнить много разных историй, романтических и не очень, смешных и по-взрослому серьезных, комичных и грустноватых, которые происходили со мной или моими сверстниками под кронами руставелевских платанов на его каменных тротуарах. Их было очень много и всех их не опишешь, да и теперешнему читателю, наверно, будет скучновато читать - ведь они привязаны к нашему ,времени, столь отличному от сегодняшнего, и лично ко всем нам, жившим в те годы в Тбилиси. Они для нас - блестки из прошлого, своего рода якоря, цепляющиеся за нашу молодость.
Но несколько таких характерных "стори", касающихся лично меня, я все-таки приведу.
Ну, вот одна из них.
Стройная рыжая девочка идет по тенистой правой стороне Руставели. Середина тбилисского лета, поэтому жарко, но после прохлады библиотечного зала Дворца пионеров, откуда идет эта девушка, давящее действие летнего зноя не очень ощущается. Девушка неуловимым поворотом головы иногда бросает взгляд назад, так как давно заметила, что на довольно большом расстоянии за ней идет, как приклеенный, не отставая, но и не догоняя, черноволосый и худой паренек. Чего он хочет? Если познакомиться, то почему не подходит? Очень интересно! Причем это происходит уже не в первый раз!
Руставели почти пустой, народа в это время очень мало (время отпусков и летних каникул!), и соответственно проспект просматривается далеко вперед - от Дома связи до Оперы, а оттуда до самого поворота к Земмелю. Поэтому мне эта рыженькая хорошо видна и держать нужную дистанцию нетрудно.
Я ее заприметил сразу, когда пришел в первый раз в читальный зал Дворца пионеров. Туда я смывался из дома, чтобы ускользнуть от ежовых рукавиц немецкого воспитания, проводимого нашей бабушкой (видя, например, что мы с Димкой ничем не заняты, она сейчас же нам поручала что-нибудь по хозяйству). Кроме того, на лето мы никуда не уезжали и сидели дома, да еще под контролем, что мне порядком надоедало.
А во Дворце пионеров царила особая обстановка, ведь, как я уже писал, в нем располагалась раньше резиденция царского наместника на Кавказе, причем общую атмосферу торжественной парадности и неординарности каким-то образом удалось сохранить и после революции до наших дней. Чувствовалось, черт побери, что действительно находишься в настоящем Дворце.
Ну, а сам читальный зал выходил огромными окнами во внутренний дворик Дворца, зеленый и аккуратно подстриженный, в центре которого прямо под окнами читального зала тихо журчал и что-то нашептывал небольшой фонтан с бассейном.
В самом же читальном зале, немного темноватом, царила прохлада и стояла благостная тишина, несмотря на ворчанье и возмущенье дряхлой старушки - библиотекарши, вечно недовольной читателями, которых и было всего-то, раз-два и обчелся.
Натертый паркетный пол, старинные книжные шкафы со стеклянными дверцами, витая деревянная лестница на антресоль и неповторимый, всегда волнующий меня запах книг (он есть во всех библиотеках!) - все это вкупе с умиротворяющим видом на садик за окном, создавало свою неповторимую атмосферу и приобщало к какой-то другой жизни, столь отличной от окружающей ,и обрывки которой зацепились за это место.
Я уж не говорю об обилии самых разных книг, среди которых я всегда любил копаться и которые я стал глотать подряд без разбору, как голодный. А тут еще в гулкой тишине читального зала стала появляться эта рыженькая, весьма миловидная девушка, этакая таинственная незнакомка, неизвестно откуда взявшаяся.
А мне около пятнадцати лет, девочки уже начинают привлекать мое внимание, но как общаться с этими непонятными созданиями? Мы же в те годы учились раздельно - были отдельно мужские школы, и отдельно женские. И практически никаких контактов между нами в школьные годы не возникало, только в старших классах начинали иногда встречаться на совместных вечерах.
Но к этому моменту я этот этап еще не прошел и был в страшной нерешительности, не зная как завязать знакомство с этой понравившейся мне девушкой. Ну, подойду я к ней и что ей тогда сказать? А если она ничего не ответит на мои заикания, то в каком же униженном положении я тогда окажусь! И в то же время совсем уж отступать не хотелось. Поэтому и выбрал я эту детскую "гонку с преследованием". Сейчас уже не помню, какими именно мотивами я руководствовался, используя такой метод "ухаживания"! Кажется, надеялся, что в самом процессе найдутся какие-то поводы или же она обратит на меня внимание и сделает какие-нибудь шаги навстречу. Но главное, оставалась какая-то волнующая неопределенность, когда ситуация могла повернуться и так, и этак, в общем, имелся зазор для всяких романтических предположений.
Но, так или иначе, такое дурацкое молчаливое эскортирование мной этой рыженькой девушки продолжалось почти все лето. Я ее "доводил" до Земмеля, а потом поворачивал наверх по Измайловской к нам на гору. Она же уходила дальше по Ленина к Верийскому базару. Конечно, можно было мне идти и дальше за ней и выяснить, наконец, где она живет. Но на это моей "разнузданной смелости" уже не хватало.
А потом эта рыженькая пропала так же неожиданно, как и появилась, оставив о себе у меня весьма романтические воспоминания, которыми оказалось окрашено это жаркое тбилисское лето. Хотя по большому счету, все это было детским садом, но в таких благоглупостях и заключается одна из прелестей молодости!
Самое интересное, что этот эпизод имел свое продолжение, но, как это бывает большей частью в жизни, совсем иное, уже приземленное и без всякой романтики. После окончания школы я поступил на энергетический факультет Тбилисского Политеха. На первую в своей жизни институтскую лекцию я ухитрился опоздать и заскочил в аудиторию, когда весь первый курс нашего факультета уже сидел там, приготовившись записывать лекцию. Усевшись на свободное место где-то позади всех, я стал разглядывать с любопытством тех, с кем мне придется провести пять совместных лет учебы, и особенно женскую часть. Сразу бросилась в глаза очень яркая и интересная брюнетка, возле которой уже примостилось несколько ребят. Отвлекаясь немного от темы, скажу, что с этой Ниной Аваловой мы потом случайно встретились лет через 20 после окончания института у общих знакомых в один из моих приездов в Тбилиси. Взаимно обрадовались, очень тепло поболтали, хотя в институте у нас было только шапочное знакомство (она училась в другой группе), и с тех пор поддерживаем дружеские отношения, хотя и живет сейчас Нина в Ереване.
Но самое главное - через несколько столов от меня я увидел... ту самую повзрослевшую рыженькую девушку! А потом выяснилось, что мы с ней будем учиться вообще в одной группе "ЭСэСовцев": "Электростанции, Сети, Системы" - так называлась наша специальность, сокращенно "ЭСС". Я к ней потом, конечно, подошел, она меня тоже узнала сразу, посмеялись вместе над моими тогдашними "ухаживаниями". Оказалось, что ее зовут Вика, и что она живет совсем недалеко от меня, на Белинской. Но дальше никакого романтического продолжения, как можно было ожидать в таком случае, не произошло, хотя была Вика девушкой достаточно интересной и компанейской. Ну, были обычные отношения однокурсников! Что-то не сохранился у меня к этому времени тот старый "запал". Впрочем, все это вполне объяснимо - просто прошло детство, в жизни это часто случается!
А через полтора года я перешел во вновь организованную группу "Автоматика и телемеханика" и почти перестал встречать Вику. И как сложилась ее жизнь после института (в отличие от многих бывших однокурсников) я не знаю.
А вот еще одна история из той же "оперы", тоже имеющая Руставелевские корни. Где-то в конце класса девятого или десятого мой лучший приятель школьных лет Гия , с которым мы сидели за одной партой и трепались все уроки напролет, полностью игнорируя учебный процесс, таинственно- конфиденциальным тоном сообщил, что мной очень интересуется одна девочка из 9-ой женской школы. Я деланно - равнодушно пожал плечами и сделал вид, что мне все это как-то "до лампочки". На самом деле меня это сообщение весьма приятно задело, и я внутренне возгордился - надо же, оказывается, я могу нравиться этим непонятным, но привлекательным созданиям. И очень интересно знать, какая она из себя? А самое главное, что делать дальше с этой информацией. Но тут инициативу взял в свои руки Гия и заявил, что ее надо "зачангалить" вечером на Руставели и что он мне в этом деле, конечно, поможет (тбилисское жаргонное словечко, производное от слова "чангал", то есть вилка, в какой-то степени синоним слова "подцепить").
И вот звонит Гия мне как-то домой и сообщает, что по его агентурным данным, интересующая нас девушка сегодня вечером будет в компании подруг гулять на Руставели, и нам надо срочно выходить на "операцию". Встретившись, как всегда , на углу Белинской и Ленина мы с Гийкой проутюжили Руставели два раза от начала до конца, но интересующих лиц не встретили И только уже на обратном пути домой , где-то около Оперы, Гия, толкнув меня локтем, радостно завопил: "Вот они!". И мы сейчас же пристроились к ним в "кильватор".
Тут нужно сказать, что по тогдашнему тбилисскому этикету приличной девушке не полагалось знакомиться на улице с лицами мужского пола. Конечно, можно было прогуливаясь по Руставели, бросит вслед понравившейся незнакомке несколько громких замечаний, но не переходя при этом определенных границ и без грубых приставаний (правда, все это относилось к тбилисским девушкам, относительно русских туристок у некоторой части тогдашней местной молодёжи действовали совсем другие нормы поведения, но это уже другая тема).
Ну, а появиться на Руставели хоть раз один на один с девушкой значило очень многое. "Общественности" это становилось сразу известно (ведь в Тбилиси все друг друга знали) и уже народная молва передавала из уст в уста: "А знаешь новость - Гаррик ходит с Мери!". Поэтому нам с Гией по части знакомства ничего не светило, особенно если учесть, что опыт общения с девочками у нас был минимальнейший.
Но все равно мой приятель самоотверженно ринулся в бой. Он время от времени во весь голос, как будто говоря со мной, отпускал замечания в их адрес и даже пытался иногда обращаться напрямик к ним. Я же, важный и гордый, шел молча рядом с Гией, считая, что пока могу ничего не предпринимать. Ведь согласно сообщенной мне версии, именно я являюсь объектом внимания одной из них!
Девчонки тем временем, а их было трое, демонстративно хихикали, но при этом делали вид, что они нас не замечают (классическая схема!). Ну, а "моя" девочка, на которую мне было громко указано Гией, мне понравилась - такая высокая, стройная блондинка с золотистыми волосами, с очень живым смеющимся лицом, бросавшая иногда в нашу сторону насмешливо - любопытные взгляды. Все это продолжалось до Верийского базара, где все разошлись в разные стороны .
Вот при таких обстоятельствах я впервые увидел Нину Буравлеву, можно сказать, что свел нас все тот же неповторимый и доброжелательный Руставели!
А в последний раз я увидел ее в 96 году, когда неожиданно, без всяких предупреждений зашел к ней на квартиру в Старом городе. Встретили меня отменно, с искренней радостью, как близкого человека со словами: "Витя, ты откуда взялся, где пропадал? Прямо из небытия возник! Вах, как я рада тебя видеть! Совсем мало изменился!" Она тоже выглядела очень даже ничего, только малость пополнела. Обнялись, расцеловались и затем пошли знакомиться с ее пятилетним внуком. Затем потрепались от души часа два, и, уходя, я получил приглашение обязательно прийти на другой день к обеду, к которому Нина обещала сделать свои знаменитые пирожки (они у нее всегда классно получались!).
Чтобы было все понятно, вернемся на много лет назад, к нашим с Гией "бурным ухаживаниям" на Руставели.
Вся эта история тем вечером не закончилась, а имела свое неожиданное продолжение и как всегда в нашей жизни, совсем не то, которое ожидаешь. Во-первых, через несколько дней Гия сознался, что он сам проявил интерес к Нине, где-то увидев ее, а насчет меня все выдумал, чтобы был повод взять меня с собой для поддержки! Во-вторых, еще через некоторое время случайно выяснилось, что Нина является... его дальней родственницей!! Это в Тбилиси часто случается - встретишь незнакомого человека, а он, оказывается, хорошо знал в молодости твою бабушку, или твою троюродную тетушку, или учился с женой твоего дяди или вообще просто является твоим родственником по какой-нибудь боковой линии. В этом и состояла прелесть тифлисской жизни - все друг друга знают, и поэтому нет чужих людей. Человеческие судьбы переплетены в такие причудливые узоры, что и создает неповторимую атмосферу среды обитания, что только диву даешься! В-третьих, и это самое главное, оказалась потом Нина со мной в нашей школьной компании, которая сложилась после десятого класса из девочек 9-ой женской школы и ребят 9-ой мужской.
Инициаторами и идейными вдохновителями этой компании были с нашей стороны Юра Лойко, а со стороны "женской" Нана Курдиани, которые жили рядом на Белинской и знали друг друга давно. А выкристаллизовываться компания начала летом 54 года на дачах в Манглиси, где меня уже и познакомили с Ниной Буравлевой и Галей Симонян. В последнюю я сразу же "втюрился" по классической схеме, характерной для данного возраста и много раз описанной в литературе, поэтому останавливаться на этой сугубо личной теме не буду.
Совершенно незабываемые впечатления от того лета - вечера на веранде у Наны, где мы собирались, чтобы под "старинный" патефон довольно неумело потанцевать танго (другое мы в то время не знали). До сих пор помню, как волнующе звучала музыка некоторых тех пластинок - "Рио-рита", "Брызги шампанского", "Под крышами Парижа", песни Утесова и т.д. А когда сейчас, очень редко, в какой-нибудь ретро передаче, услышишь эти бесхитростные мелодии, прямо все переворачивается внутри, и такое наплывает!
Впрочем, не буду описывать процесс становления нашей компании, хотя столько с ней связано яркого и такого, что и словами не выразить, это все отдельная тема, уже не связанная с Руставели.
Скажу только, что пройдя через ряд юношеских влюбленностей, порой смешных и неуклюжих, у нас установились совершенно особые, дружеские отношения, когда все друг другу нужны и чувствуют себя при встречах непринужденно, весело и просто хорошо. А у двоих из наших эти отношения переросли даже в семейные, это те Алик и Нелли, у которых я только что хорошо "клюкнул" чачи. Написал выше о нашей компании и понял, что получилось как-то плоско и не совсем убедительно. Впрочем, эти нюансы человеческих отношений на бумаге плохо передаются, для этого надо быть Чеховым или Толстым.
И ещё надо сказать, что, будучи уже взрослыми и семейными людьми, мы всегда при первой же возможности с неизменной радостью собирались за общим столом, иногда и не в полном составе, чтобы почувствовать себя снова молодыми и окунуться в былую атмосферу раскованного и веселого трепа. И каждый раз после таких встреч становилось на сердце до боли легко и тепло!
Хотя жизнь у каждого из нас складывалась по-разному - в соответствии с характером, темпераментом, взглядами, жизненными установками (да и обстоятельствами тоже). Мы кончали институты, женились, разводились, кто-то рос по службе, а кто-то не очень, уезжали из Тбилиси, а кто-то и возвращался обратно, рождались и вырастали дети, но это никак не влияло на наши отношения. А костяком компании все эти годы оставались три наши девушки - Нина, Галя и Нелли, дружившие между собой всю жизнь.
С Ниной же в те годы у меня сложились совсем уж отличные отношения. Девушкой она была открытой, веселой, с легким характером, несколько даже легкомысленным, и я с ней, несмотря на свою не очень высокую коммуникабельность, чувствовал себя очень просто по-свойски и даже по-домашнему. Может еще и потому у нас с ней поддерживались такого рода отношения, что мы оба как-то не делали попыток перейти на более близкие. Хотя Нина, как я уже писал, была девушкой видной и интересной, и кокетства, и женского обаяния было у нее предостаточно. Ну и поклонников, соответственно, тоже. Вот последнее меня как-то интуитивно удерживало от перехода к "нежным чувствам", так как понимал, несмотря на тогдашнюю мою лопоухость, что буду одним из многих даже при самых лучших отношениях, а этого мне, естественно, уж точно не хотелось.
Короче говоря, все институтские годы я очень часто захаживал к Нине просто поболтать или отвести душу, если накатывало плохое настроение. Помню даже, помогал ей по какому-то предмету при ее поступлении в "Иняз". Встречала меня Нина каждый раз в высшей степени доброжелательно с веселой оживленной болтовней о всяких пустяках и расспросами о моих делах. Да и тетя Валя, ее мать, тоже очень хорошо ко мне относилась. Заходили мы к ней с ребятами вдвоем, втроем и всей компанией иногда у нее собирались. В общем, хорошая была у нее дома атмосфера!
После моего отъезда из Тбилиси наши встречи, естественно, стали редкими, но все равно по приезде домой, я обязательно по старой памяти в первую очередь заходил к Нине и Гале, и каждый раз возникало великолепное ощущение, что ничего не изменилось!
В тот последний приезд я сделал своей "мыльницей" несколько ее фотографий с внуком. Потом в Москве их отпечатал со всеми другими тбилисскими снимками, но забыл вложить Нинины снимки в общий конверт, отправляемый брату, и таким образом карточки остались у меня. Затем связь с Тбилиси прервалась надолго, так как брат с семьей оттуда уехал и ездить стало к некому, да и финансово такая поездка стала для меня сложноватой. И как это уже бывало у меня не раз, прежняя тбилисская жизнь подернулась дымкой и отошла на некоторое время на второй план.
И вдруг, как это бывало у меня тоже не раз, она вновь напомнила о себе. Ехал я как-то на дачу в переполненном автобусе среди толстых кубообразных теток и потасканных мужичков с испитыми физиономиями, яростно переругивающихся между собой. И вот в этой мало симпатичной толпе я недалеко от себя в проходе увидел... Нину Буравлеву! Я даже привстал от неожиданности, чтобы ее получше разглядеть! Поразительно до невероятности - женщина лет тридцати с небольшим, походила как две капли воды, на мою старую тбилисскую приятельницу!
А дальше больше - через неделю я опять ее вижу в том же переполненном автобусе. Ну, а когда я ее заметил в третий раз, то решил, что это неспроста и, как говорится, знак свыше (хотя, честно говоря, в такие вещи я не очень верю). Поэтому разыскал эти старые карточки и накатал Нине письмо на нескольких листах. И не знаю, как это объяснить, но после того я эту женщину больше не видел! А после отправки письма, я вдруг сообразил, что в адресе, во-первых, указал не тот номер дома, и, во-вторых, указал старое, а не теперешнее название улицы. Конечно, расстроился, но более писать не стал, решив, что будь что будет!
Но вот когда я, попав в 2004 году в Тбилиси, встретился с Нининой дочкой (ее самой к тому времени, увы, уже не было в живых), она первым делом сообщила: "Дядя Витя, а ведь ваше письмо с фотографиями тогда до нас дошло!" Ну, чудеса просто! Значит, на почте подошли неформально, и это значит, что жив еще дух старого Тифлиса, где все друг друга знают и стараются, если могут, помочь, и вообще относятся к людям благожелательно и по- человечески!
А у меня перед глазами до сих пор стоит в памяти этот майский вечер на Руставели, пятнистая тень от крон платанов на тротуарах, запах распустившейся нежно-зеленой листвы, и идущая впереди смеющаяся Нина с золотистой копной волос, и мы с Гийкой, два великовозрастных обалдуя, ужасно гордых (каждый по своему!) тем, что "зачангалили" девушку, да еще какую! Мол, вот оно, начинается настоящая жизнь!
Да, все-таки хорошо быть молодым и наивно думать, что впереди только праздники, не зная о том, что отпущено нам судьбой на самом деле и какие жизненные ухабы нас ожидают!
А о Гие Ткемаладзе( Ткемал, как называли его в классе) скажу все-таки особо, так как очень многое связано у меня с ним на период, приходящийся на старшие классы школьной жизни и институтские годы. Появился он у нас в седьмом классе, перейдя из параллельного "Б". Посадили его на парту за мной, и мы с ним сразу разговорились, проникшись взаимной симпатией. А так как сидеть вполоборота целые уроки было очень неудобно (это постоянно вызывало раздраженные замечания со стороны учителей, что нам совсем не нравилось, так как отвлекало от обсуждения множества интересных тем), то я пересел к Гие на заднюю парту. И все оставшиеся годы до окончания школы я так и просидел с ним на "камчатке".
Господи, о чем только мы не трепались с Гией! Конечно, конкретного содержания всех этих разговоров я уже не помню, но остался в памяти общий их фон - обо всем на свете и полное взаимопонимание при этом! Ну и постоянная потребность друг в друге! Были у него в это время свои сложности в жизни, я же тогда рвался из болота моей дурацкой застенчивости и некоммуникабельности, обусловленных во многом нашим домашним воспитанием в немецком духе, и была мне нужна для этого точка опоры. Гия же был парень контактный, со своеобразным юморком, несколько холерического характера и главное, проявивший сразу интерес к моей персоне. Да и просто с ним было интересно, так как многим он в школьные годы увлекался и любил об этом поговорить. Конечно, немало в этом отношении значила для меня и дружба с Юркой Лойко, но в какой-то момент Гия оказался мне ближе. У Юры мы как-то все время оказывались в сфере внимания тети Наты, его очень властной матери (хотя ко мне она тогда относилась более чем отлично).
А с Гией мы были один на один, предоставлены сами себе и поэтому чувствовали себя самостоятельными людьми. Впрочем, Гия одно время много пропадал и у тети Наты, обсуждая там с ней свои самые различные проблемы.
Вот Гия и вытащил меня в первый раз прошвырнуться по Руставели, а потом это стало уже правилом. Болтались мы с ним в самом разном составе - и с Юрой, и с Аликом и еще со многими из наших одноклассников или однокурсников. Иногда мы начинали "пробежку" вдвоем, а потом встречали где-нибудь в середине знакомых и уже с ними "утюжили" Руставели дальше.
А очень часто так вдвоем, увлеченно болтая , и доходили до конца "маршрута" - питьевой колонки с фонтанчиком (тбилисская достопримечательность!) на углу Сололакской и Эриванской площади, где и поворачивали обратно. И бывало, что таких маршрутов за вечер мы проделывали не один! Аж ноги гудели потом от усталости. За это время успевали мы с Гией обсудить кучу всяких животрепещущих проблем, в том числе и политические, ведь это были первые после-сталинские годы, когда в печати впервые заговорили о таких вещах, о которых нам, выросшим под жестким идеологическим прессингом, и думать нельзя было, не то чтобы вслух упоминать. Много всего интересного и неожиданного тогда случалось!
Ну, а в институтские годы немалое место в наших разговорах стала занимать и "женская" тема. Гия ведь был товарищ влюбчивый, но методы ухаживания за девушками у него оставались долгое время весьма своеобразными (смотри выше!). Поэтому возникали у него с ними иногда некоторые сложности, которые мы с ним увлеченно анализировали (тоже нашел специалиста по женской части - меня!).
Ну и я иногда тоже с ним консультировался на эту тему - ведь бывалый, однако, парень, сразу видно! Потом, правда, уже на старших курсах разговоры на эту тему стали приобретать более, так сказать, приземленный "мужской" характер, особенно после летних каникул, когда некоторые знакомые возвращались с моря с рассказами о своих многочисленных "победах" над русскими девушками.
Да, многое что можно вспомнить о нашей с Гией вечерней руставелевской жизни! И вообще о наших отношениях, оставивших глубокий след! После моего отъезда в Тулу наши встречи с ним стали, естественно, эпизодическими. Первые два года мы с ним даже переписывались, до сих пор у меня хранятся письма, написанные его характерным, с наклоном влево, почерком. А потом, по не совсем понятным причинам, наши пути стали расходиться. Конечно, встречались, но очень редко, в основном, по всяким печальным поводам. Может, и моя вина здесь есть, что-то не так сказал или сделал несоответствующее тбилисскому этикету. Впрочем, Гия отошел и от остальной всей нашей школьной братии, ни разу не придя на юбилейные встречи нашего класса. Что ж, бывает в жизни разное! Но это, конечно, никоим образом не зачеркивает все то неповторимое и искреннее, что было в наших с ним отношениях в те далекие пятидесятые годы!
Последнюю весточку о Гие я получил от племянницы в конце 90-х годов, когда ей пришлось во время учебы на механическом факультете Политеха слушать его лекции. Он ее сразу "вычислил" и потом долго распространялся в аудитории на тему о том, какой у него был в молодости отличный "дзмакац" (друг) Витя Акопов! Значит, не забыл Гия меня!
А когда через пару лет я сказал по телефону нашей общей знакомой, что хочу восстановить с ним отношения и написать ему письмо, она мне ответила: "Ты, что не знаешь, он более года назад неожиданно скончался от инфаркта?"
Ладно, чтобы отвлечься от печального и снизить пафос от выше написанного, расскажу один трагикомичный эпизод из Руставелевского "эпоса". Как-то, то ли поздней зимой, то ли ранней весной, на первом или втором курсе вышли вчетвером - я, Гия, Алик и Юра- прошвырнуться по Руставели. Погода была на редкость противной, холодной и промозглой. Через некоторое время мы порядком замерзли, и тут одному из нас пришла в голову мысль предаться настоящему разврату - купить бутылку водки и распить ее у Гии дома. Тут надо еще раз отметить, что употребляли мы тогда только вино и не в таких уж больших количествах, и вообще, в тогдашнем Тбилиси пить "водяру" в нашем кругу считалось не очень "комильфо" и даже просто неприлично (потом этот взгляд претерпел значительные изменения в сторону послабления). Поэтому идея коллективно потерять "невинность" нам всем очень понравилась, ведь до этого никто из нас не пробовал этого ужасного зелья, а запретный плод всегда сладок! И вообще, черт побери, мы же мужчины, в конце концов! Решив это, мы, долго не раздумывая, взяли в Гастрономе у Верийского базара поллитровку с зеленой наклейкой, и передали ее на хранение Алику, а сами пошли покупать закуску. В тот вечер Алик был в новом пальто, как он хвастался - американском, действительно присланном ему каким-то родственником из США. Конечно, пальто было не новое, и бутылочка, плавно скользнув в его объемистый внутренний карман, так же плавно выскользнула через широкую дыру в нем и грохнулась о каменный пол, разбившись вдребезги. Немая сцена, которую адекватно описать невозможно!! От шока мы даже не отругали Алика и расстроенные просто разошлись по домам, так как денег на новую бутылку у нас, кажется, уже не было!
Так что не удалось нам тогда приобщиться к "зеленому змию" Впрочем, в дальнейшем жизнь внесла свои жесткие коррективы, и каждый из нас, кто меньше, кто больше, но свою долю этой "огненной воды" на своем веку испробовал. Но тогда уж очень вожделенной она была, и до сих пор жалею, что не удалось нам тогда "посидеть" в теплой мужской компании!
Да ,многое всплыло у меня в памяти и представилось так реально тем темным осенним вечером на Руставели. Прошла тогда передо мной призрачным парадом наша общая тбилисская молодость, время, когда все хорошо на этом свете, нет еще никаких разочарований, неудач, измен; впереди видятся только одни радости и так здорово прошвырнуться вечерком под сенью руставелевских платанов в компании хорошо знакомых тебе ребят, окунувшись в вечно праздничную атмосферу проспекта, как бы подтверждающую фактом своего существования твои самые радужные ожидания от будущего.
Но все имеет конец в нашей жизни, и начинает постепенно редеть знакомая толпа, и последние фигуры из нашей молодости растворяются неслышно где-то вдали, в полусумраке. Куда они уходят? И невозможно их остановить!
И снова перед моими глазами непривычно пустынный Руставели, и снова какие-то неясные предчувствия наплывают на меня. Идти дальше до Эриванской, как когда-то проделывали мы с Гией, мне уже расхотелось. Может еще и потому, что за время сидения на лавочке, хмель у меня в голове малость выветрился, и я поворачиваю назад к Земмелю, домой.
А через несколько дней я улетаю из залитого солнцем и обсыпанного золотистой листвой Тбилиси, с Дезертиркой, заваленной хурмой и мандаринами в сумрачную и темную Москву, замершую в ожидании либерализации цен (продуктов в магазинах почти нет, везде очереди).
А через две - три недели от этого памятного вечера, на Руставели начинают греметь автоматные очереди и (страшно себе представить!) бухают артиллерийские залпы - это оппозиция, или как там еще ее называть, пошла скидывать первого президента Грузии (кстати, та еще была фигура!), засевшего в Доме Правительства.
Так, что все мои тогдашние неясные предчувствия, к сожалению, оправдались, хотя такого я и представить не мог! И ведь действительно этот ноябрь 91 года был последним сравнительно спокойным месяцем в тбилисской жизни и той чертой, которая разделила прошлую советскую жизнь и жизнь уже независимой Грузии (хотя формально провозглашение последней произошло раньше).
И начался период, когда основной массе жителей Тбилиси стало не до вечерних беспечных прогулок по Руставели - не было хлеба, тепла, электричество часто отключали, работы тоже практически не стало, так как начались массовые увольнения. В общем, жизнь в городе постепенно превратилась в борьбу за существование.
Помню мой приезд в Тбилиси осенью 96 года. Как всегда, по традиции, первым делом вышел на родной и такой знакомый Руставели и не узнал его. Во-первых, сразу бросились в глаза следы боевых действий: развалины на месте гостиницы "Интурист", выщербленные от пуль стены и разбитые стекла гостиницы "Тбилиси", сгоревшие и разрушенные здания на Эриванской площади за штабом ЗакВО.
Во-вторых, и это самое главное, общий облик Руставели как-то потух и посерел, как будто выпустили воздух из надувного шарика. Нет былой нарядности и праздничности, пропала та неповторимая атмосфера, которая была так ему присуща в наше время. Что-то неуловимое ушло с каменных тротуаров Руставели! А в подземных переходах просят милостыню нищие, что вообще даже мысленно нельзя представить себе в прошлой жизни города! А еще говорили мне, что года за два до этого посредине проспекта средь бела дня мог тебя остановить какой-нибудь сопляк с автоматом за плечом и отобрать все ценное.
О тех военных действиях декабря 91 года лучше всего, по-моему, говорят фотоснимки, увиденные мною в одной из центральных московских газет (не помню точно ее название). На одном из них изображено артиллерийское орудие, стоящее напротив редакции "Зари Востока" среди груды какого-то хлама, отдаленно напоминающей баррикаду. Около него суетятся двое мужиков с решительными лицами и видно, что пушка сейчас пульнет вдоль Руставели. Причем я понимаю, что Дом правительства, где засел президент, находится далеко от этого места и за поворотом, поэтому выпущенный снаряд явно разнесет совсем другое здание! Зачем же тогда стрелять? Просто так, для развлечения? Полная бессмыслица и вандализм в действии, характерные для любой войны!
А другой снимок еще пронзительнее, хотя внешние признаки военных действий отсутствуют. Сделан этот снимок, видимо, у "Меликазаряна" и виден на нем абсолютно безлюдный перекресток Земмеля. Привычного потока машин не видно совсем, а также обычной людской толчеи на тротуарах тоже. Только небольшая группка людей прячется под козырьком станции метро "Проспект Руставели". Видимо, откуда-то идет обстрел, и на открытое пространство выходить опасно.
И вот на фоне этой тревожно - напряженной пустоты, на самой середине перекрестка, видна одинокая женская фигура с сумками в обеих руках, спешащая от "Меликазаряна" к метро. А навстречу ей от метро бежит молодой парень. Вид этих двух одиноких фигурок, стремящихся навстречу друг другу под пулями, поражает своей незащищенностью и вызывает щемящее ощущение чудовищности происходящего. Ведь это происходит у памятника Руставели, в самом начале проспекта, места, где всегда кипела праздничная толпа и где царил дух беспечности и сибаритства! Не говоря уж о том, что это место неразрывно и прочно связано с детством и со многими близкими людьми! По-моему, эта единственная фотография наиболее полно иллюстрирует тбилисскую жизнь в первой половине 90-х годов!
Хотя надо сказать, что и раньше на Руставели разыгрывались драматические события подобного типа. Например, я хорошо помню март 56 года, когда на Руставели тоже стреляли и тоже были человеческие жертвы. Случилось это тогда, когда просталински настроенная толпа университетской молодёжи, разгоряченная двухнедельным круглосуточным митингом у памятника Сталина на набережной, пошла вечером 9-го марта 56г. брать радиостудию в Доме связи, чтоб объявить на весь мир о несогласии с решениями 20-го съезда и своей решимости защитить "доброе" имя вождя(!!?). И хорошо помню вид почти пустынного Руставели, когда спустился утром к Земмелю чтоб ехать на занятия в институт, с солдатскими патрулями в полной боевой выкладке - в касках и с автоматами, и медленно ползущие бронетранспортёры. И разносящийся из репродукторов по всему непривычно пустынному проспекту бесстрастный металлический голос, непрерывно сообщающийся, что с нуля часов для пресечения действия хулиганствующих элементов в городе Тбилиси вводится воинское патрулирование
Картина эта тоже была достаточно зловещей и совершенно ирреальной, но тогда всё очень быстро, буквально за неделю вернулось на круги свои.
А я из этих событий вынес твердое убеждение, подтвержденное потом уже опытом 90-х годов, что всякие революции и перевороты свершаются только тогда, когда существующая власть слаба и нерешительна. Если она свирепая и жестокая (какой была родная советская), то никакие народные массы ни хрена не решают и сделать ничего уже не смогут.
Вот только для меня до сих пор остаётся загадкой, почему тогда местные власти так долго не реагировали на этот митинг, как-то не в "духе времени" получилось. Растерялись от неожиданности, ведь это впервые за много лет люди в таком количестве вышли на улицу? Или же втайне сочувствовали митингующим, пока не последовал жесткий окрик из Москвы?
Были ещё на Руставели и тяжёлые события 9-го апреля 89-го года, когда во время разгона митинга напротив Дома правительства тоже погибли люди и тоже был введён в городе ненадолго комендантский час. И снова затопали по Руставели военные патрули и поползли бронетранспортёры с солдатами.
Но всё-таки по накалу, и самое главное, по последствиям, события декабря 91-го года были, по-моему, наиболее трагическими, от которых вся Грузия ( в том числе и проспект Руставели) нескоро оправилась. Разбирать, почему это так произошло, в чем конкретно выражалось, какие причины и какие предпосылки для этого существовали, я сейчас не буду, так как это большущая и неоднозначная тема, тянущая на отдельное историческое исследование. Может, когда-нибудь и изложу подробно свои мысли по этому поводу, но пока ограничусь только констатацией этого вывода.
Хочется ещё добавить, что подобные картины со стрельбой, с танками на площадях, с разрушением целых кварталов можно было наблюдать 20-ом веке на улицах ох скольких европейских столиц! Характерные, к сожалению, сюжеты для этого времени! Тбилиси в этой ситуации отделался ещё сравнительно легко!
А вообще-то старый Тифлис в своей азиатской части на протяжении всей своей истории много раз подвергался разрушению до основания( от монголов, арабов, турок, персов и тому подобной публики), но каждый раз снова и снова на этом месте вырастали новые дома, восстанавливались церкви, начинали опять шуметь на все голоса красочные восточные базары, и снова на узеньких улочках начинал толкаться местный народец.
В какой- то степени подобные мысли на эту тему пришло мне в голову, когда я после долгого перерыва снова оказался на знакомых тротуарах проспекта Руставели во время последнего моего приезда в Тбилиси осенью 2004 года.
Поругавшись с вконец оборзевшим таксистом, заломившим с меня тройную цену, я сначала на аэропортовском автобусе, а затем на метро доехал (благо вещей было немного, всего одна сумка) до родной станции "Проспект Руставели", так как должен был переночевать на квартире на Грибоедовской.
Первое впечатление от города во время этой поездки было ужасающим - всё в запустении, метро обшарпано и плохо освещено, люди одеты бедно, в переходах полно нищих и торговцев всякой чепухой. В общем, нет и в помине былого тбилисского блеска и вальяжности.
Но вот выхожу из метро - и почти всё вокруг оказывается на старом месте! Неизменившийся Шота всё так же задумчиво смотрит вдаль, прижав левую руку к сердцу, а у подножия памятника всё также кучкуются группами молодые люди, правда, уже не столь модно одетые. Знакомый с детства "Меликазарян" ничуть не изменился, и бывший Дом угля, облицованный желтым (болнисским) туфом тоже стоит на своем месте как ни в чём не бывало ( хорошо помню как долго его строили в первые послевоенные годы на месте снесенных старых домов!).
А вдали, на заднем плане за этим бывшим Домом угля ( сейчас он, кажется ,называется Домом кино) на склоне Мтацминды виднеется знакомая до мельчайших деталей белая громада "нашей церкви на Горке", то-есть Церкви св. Михаила Тверского, около стен которой прошло всё наше детство!
Вот только нет уже больше у начала Измайловской (Джавахишвили, Зандукели) здания агентства Аэрофлота, на его месте красуется теперь в духе времени ярко освещённый "Макдоналдс". Да и не видно медленно ползущих на "фуникулер" вагончиков канатной дороги, нижняя станция которой прячется за гранитными колонами Дома угля. Видимо, её так и не восстановили после аварии, происшедшей в 90г.
А вдали сверкают многочисленные огни Руставели, уходящего как всегда к Эриванской площади, (теперь Тависуплебис ќ Моедани - Площадь Свободы). Так что, оказывается "жив курилка", мой старый добрый приятель проспект Руставели!
Ноги уже несут меня привычно вправо, мимо памятника, откуда с изгибами круто вверх начинается Измайловская, моя "дорога домой"! Но как это ни грустно, туда, впервые за многие десятилетия, я не пойду, так как живут уже несколько лет в нашей бывшей квартире совсем чужие люди.
И я направляюсь по Руставели на Грибоедовскую, где меня ждет Нелли, приехавшая в Тбилиси несколькими днями раньше. Это первое мое впечатление о воспрянувшем Руставели только усилилось, когда закинув вещи, я отправился побродить по вечернему проспекту. Фасады домов начала 20-го века выглядят вполне прилично, знакомые платаны не изменились, да и тротуарные плиты те же. Проспект залит светом, вывески над магазинами сияют неоновыми огнями, бежит разноцветная реклама, много новых кафе, за стеклянными витрины которых, сидят оживленно беседующие люди. И опять много народу на Руставели, почти так же, как и во времена моей молодости. И опять появился налет респектабельности у гуляющей публики (правда, хочу сказать, что все вышесказанное относилось к самому проспекту, а на окрестных улицах, расположенных в стороне от него, я увидел совсем другую, весьма удручающую картину.)
Но постепенно, после первой эйфории, стало нарастать ощущение, что теперешний Руставели уже не совсем тот, что во многом он уже не соответствует тому образу, который сохранился у меня в памяти - совсем не слышна русская речь, все вывески только на грузинском и английском(!) языках. А большинство знакомых с детства магазинов изменили свое содержание и свой привычный облик, не существует больше популярных в наше время кинотеатров "Спартак" и "Тбилиси", да и Дома офицеров тоже больше нет. При этом попадаются, время от времени, сидящие на тротуарах нищие - чудовищный нонсенс даже для послевоенного Руставели.
А самое главное, почему-то не почувствовал я в этом новом Руставели духа того самого неповторимого "Бродвея нашей молодости", который я каким-то непостижимым образом в последний паз ощутил тогда на пустынном, полутемном Руставели в ноябре 91 года. Ведь действительно получилось у меня тогда окончательно прощание с проспектом, а вернее сказать, с давно прошедшей молодостью.
Конечно, все это грустно, но с другой стороны, закономерно - жизнь движется вперед, все изменяется, и это надо принимать как данность. Если подумать, то Руставели времен нашей юности тоже отличался разительно от дореволюционного Головинского проспекта, и наверняка кто-то, как и я сейчас, вздыхал по ушедшему облику этой части старого Тифлиса и поругивал власти за то, что не сохранили они дух и колорит прошедшей эпохи.
Но главное все-таки в том, что хоть и изменившийся, проспект Руставели продолжает оставаться самим собой и в общем сохраняет свой неповторимый облик. И мне кажется, что многие из тех, кто в тот вечер встретились мне под руставелевскими платанами, будут потом вспоминать о нем, как и я сейчас, с той же щемящей теплотой и легкой грустью.