Аккалагара : другие произведения.

Говорят, жертвы ширишихаров не помнят своей смерти. Они могут вернуться к тому, что было до, для них есть какое-то после - всё менее и менее отчётливое до момента окончательного исчезновения. В этом есть своего рода милосердие - как понимают его ширишихары. Впрочем, мой рассказ не о них. Об океане - мысах, бухтах, пляжах и отмелях, и тех, кто там обитает.

Детьми родители вывозили нас с сестрой на побережье. Самолётом добирались до Мирадоли, поездом вдоль берега на север - мимо городков, реже, меньше. Солнце клонилось к закату, и в надвигающихся сумерках далёкие огни казались единственным источником тепла и света в фиолетовой дымке. Лампочку можно было зажечь и над столиком нашего купе - круглый фонарик, вроде тех, что чудовища на морском дне вешают перед зубастым ртом. Слушая в полудрёме стук колёс приятно было воображать себя таким страшилищем: раздвижная дверь - пасть, коврик в коридоре - складчатый язык, а сам я - коварный подводный разум. Хищное холодное сознание зажигало и гасило оранжевый шарик в потолке, подманивая наивного проводника, пока отец не приоткрывал недовольно глаза:

- Хватит баловаться с лампочкой!

В ночи мы высаживались на перрон. Поезд, тяжело вздохнув, отправлялся дальше - пасть, язык, фонарик-приманка уплывали вдаль, а голодный разум остался во мраке, ожидая нового пристанища.

Чернота южных ночей гуще тьмы севера. Будто сквозь облако чернил мы с чемоданами проплывали к остановке такси. Ещё одно чудище - жёлтые глаза окон, зелёный огонёк над лобовым стеклом - поглощало наше семейство, и становилось мной. Ну или я становился им, вселяясь в катящий по извилистой дороге автомобиль.

Отец вёл неспешные разговоры с водителем. Он был родом из этих мест и владел шипящим наречием юга - хитрым харкающим языком, овладеть которым в полной мере не удалось ни мне, ни матери с сестрой. Под шелест и шёпот, в которых лишь изредка угадывались знакомые имена, фантазия набирала обороты: не автомобиль, а я летел, разгоняя упругую тьму светом фар, навстречу далёкому свету в надежде, что в этот-то раз ему не удастся ускользнуть.

Родители не могли позволить себе отель из тех, чьё призывное сияние оставалось позади: я мчал дальше - песок из-под колёс, блики лунного света на плавных линиях тела. Безлюдные улицы уводили из города навстречу холмам, пригоркам, петлистой ленте шоссе и океану, близость которого становилась всё явственней.

К мерному рокоту мотора примешались ритмичные удары: то был прибой. Первыми, сами того не замечая, реагировали водитель с отцом, речь которых приноравливалась к негромкому гулу: замирала, когда незримые волны обрушивались на скалы, и продолжалась с их отступлением. Сестра, прикорнувшая рядом, всхрапывала в такт раскатистым перекатам. Мать указывала взглядом в окно: те же блики, что скользили по эмали автомобиля, играли редкой рябью на тёмной равнине за обрывом. Всякий раз я пропускал момент появления за окном океана, заметив его появления лишь когда мы проезжали по берегу уже несколько минут.

Жилище, которое отец снимал у старого приятеля, располагалось в местечке Аш-Ахрил на склоне пологого взгорья с таким же неблагозвучным именем - будто говорящий не определился с тем, высморкаться ему или откашляться. Мелко трясясь на брусчатке, такси замирало перед одноэтажным домом - открытая веранда, окна во всю стену, плоская крыша. Родители с ноткой небрежения называли его "бунгало", но, сказать по правде, коттедж этот был устроен куда богаче нашей квартиры в большой Гаме.

Предназначенная для пришлых чужаков, кухня гостеприимно помигивала светодиодами приборов.

- Не нажимать! - предупреждал отец строго.

На столе покоилась полная фруктов чаша. Жалюзи на окнах поднимались и спускались нажатием кнопки. Уютные подушки в обилии разбросаны были по диванам, но главное - в каждой комнате имелся свой телевизор! В тот год из-за позднего приезда отец забыл выставить родительский контроль в детской, а мы с сестрой, конечно, не стали обращать его внимание на эту оплошность. Краткая, но яростная борьба за пульт завершилась полной победой сестры - три года разницы дали о себе знать. Вместо приключений боевого рободроида я по уши оказался погружён в полнометражный мультфильм о девочке, перекидывавшейся ночам в тюленя, чтобы найти дух покойной матери и сказать ей последнее "прощай". На редкость печальная история: сестра рыдала, я рыдал, рыдал даже отец, пришедший разогнать нас из-за экрана по кроватям. Ночной дождь усыпил нас с сестрой своим перестуком, но увиденная накануне сказка запала мне в душу. Должно быть, именно из-за неё, увидев впервые Нию, я сразу узнал в ней создание моря.

Утро выдалось солнечным. Под деловитый говор телевизора мы поглощали испечённые матерью вафли. Переключая каналы, отец нашёл новости для туристов, и шипение с кашлем сменилось родным языком. Тогда я впервые услышал о пропавших. Каждый сезон на золотых пляжах Аш-Ахрила пропадало с дюжину туристов. Обычно дети, реже подростки. Немного для мест, которые посещают десятки, если не сотни тысяч приезжих. Большинство тонули прямо на пляжах, в двух шагах от родителей, отвлекшихся буквально на минуту, среди множества ничего не подозревающих людей. Реже пропадали без вести, должно быть, унесённые океаном. "Море берёт без возврата" - вспомнила миловидная дикторша местную пословицу. Мать велела отцу быть осторожней.

Завершив трапезу, мы отправились к океану. Мать, не выспавшись, решила остаться дома и поручила нас с сестрой отцу. Тот знал тропу к Енотовой бухте - укрытому скалами пляжу в отдалении от исхоженных туристами троп. Утопая кроссовками в песке, спустились к берегу. Средь белых дюн поднимались редкие валуны, такие же виднелись в воде поодаль. Ещё дальше вздымались заострённые скалы, похожие на оскаленные зубы.

Прибой в тот день выдался сильнее обычного. Тяжёлые волны подбирались неспешно к торчащим из воды каменным клыкам и били в них что есть мочи, рассыпаясь облаками мельчайших брызг. Утерев с лица водную пыль, отец сообщил, что купание сегодня отменяется.

- Если только ноги намочить, - сказал он, озирая полосу прибоя.

Спутанные клубки водорослей, слизистые холмики медуз, лишённые обитателей половинки ракушек - взрослые привыкли считать эти предметы сором, в то время как они заслуживают самого тщательного изучения. Оставив кроссовки с носками попечительству отца и задрав штанины до колен, мы с сестрой разошлись вдоль берега.

Погода ли была тому виной, утренний ли час, но пляж оставался безлюден - мы втроём оказались единственными его гостями. Взгляды, которые отец бросал на нас, исполняя данное матери обещание, делались реже: смартфон оттягивал его внимание на себя.

Мы с сестрой перекрикивались, меряясь числом найденных медуз и лелея надежду обнаружить в песке что-нибудь неимоверно ценное. Прозрачная вода захлёстывала ноги, толкала мягко в одну сторону, тянула настойчиво в другую. Время от времени накатывала волна сильней и выше предыдущих, от которой приходилось спасаться бегством вглубь пляжа, чтобы не оказаться мокрым по пояс. Играя с набегающими волнами, я отдалился от отца, скрывшись от него за высокой глыбой.

Там-то меня и накрыло: стена воды ударила в грудь, сбив с ног. Проволокла несколько шагов по песку и бросила о жёсткий песок, окружив кипящим бурлением. Едва я поднялся на ноги, вал с тихим шорохом двинулся назад, потащив за собой. Глыба, у которой я был застигнут врасплох, оказалась в десятке шагов, а вода влекла дальше и дальше, пока не приложила со всего маху о каменную стену.

Шипя от боли и злости на собственную беспечность, я припал к валуну, остановившему мой бесславный путь в пучину, и принялся озираться в попытках понять, насколько далеко оказался от берега. По соседству в колышущейся пене темнела ещё одна подводная глыба, а на ней, поднимаясь из воды, сидела маленькая девочка.

Мысль о том, что её тоже могло утащить с пляжа током воды, не пришла мне в голову. Брызги, пена и буруны выглядели вокруг неё так естественно, что сразу сделалось ясно: её место именно здесь. Она встретилась со мной взглядом. Глаза стального отлива вспыхнули любопытством. Тонкие черты лица вид ей придавали беззащитный. Лоскуты платья, липшего к худому телу, колыхались под водой длинными лохмами. Кожа играла на свету жемчужными переливами. Волосы тёмного серебра отброшены назад. Я улыбнулся - нервная гримаса, наследие далёких предков. Она улыбнулась в ответ, показав тонкие иглы зубов. "Нелегко есть сырую рыбу" - мелькнула мысль. Протянул к ней руку - осторожно, как к дикому зверьку. Она вытянула свою - тонкие пальцы, длинные, как у модниц, ногти, заострённые на конце.

Наши ладони встретились. Кисть пронзил удар, как от разряда тока. "Привет, - хотел я сказать. - Кто ты?". Новая волна накрыла меня с головой, понесла прочь - легко, как пушинку. "Ния, - пропел голос в моей голове. - Мы встретимся в конце". Вода швырнула меня на песок, и, подняв голову, я увидел спешащего к берегу с недовольной миной отца. Став на ноги, я обернулся к океану, пытаясь обнаружить те камни, у которых произошла наша встреча, но, куда ни падал взгляд, видны были только буруны, без устали катившие к берегу. От морской девочки не осталось и следа. "Ния" - повторил я имя, разглядывая коснувшуюся её ладонь. Лёгкое онемение, расходившееся щекоткой по руке, - вот и всё, что осталось на память.

Отец, не успев приблизиться, накричал на меня, раздосадованный больше тем, что происшествие не удастся скрыть от матери: одёжка промокла насквозь и вся была в песке. Подоспевшая сестра предложила высушить её, разложив на камнях, а потом вытрясти. Остаток утра я провёл, бегая вокруг отца, чтобы согреться: океанский бриз был холоден, а отец не дозволял теперь отойти дальше, чем на десяток шагов.

Морская девочка не покидала моих мыслей: взгляд цвета пасмурного неба, резные линии лица - печальная, одинокая красота. "Мы встретимся" - её слова согревали под порывами ветра. Но что имела она в виду под концом?

Пляж неторопливо заполнялся людьми: раскладывали полотенца, подставляли солнцу бока, приближались с опаской к океану. Близилось обеденное время. Одежда осталась волглой на сгибах. Оставшийся на ней песок, щекотал кожу, вызывая в памяти касание Нии. Несколько ссадин, подаренных океаном, ныли, натёртые просоленной тканью.

В попытке заручиться нашим с сестрой молчанием отец взял нам по бургеру в "Хватай и беги". Уминая тёплую котлетную плоть, сдобренную остротой кетчупа, я разглядывал отделанные изразцами стены забегаловки: рыбки, ракушки, русалки... Принадлежала ли Ния морскому народу? Была ли странной девочкой, заплывшей слишком далеко? Но откуда голос в голове? К концу трапезы во мне созрела уверенность - встреча была не случайной.

Возвращение в Енотову бухту заняло, однако, куда больше времени, чем можно было предположить. Мать, присоединившаяся к нам в едальне, догадалась о происшедшем, по одной ей ведомым признакам определив, что отец пытается замолчать какое-то происшествие. Состоялся тягостный разговор, следствием которого стал полный запрет на дикие пляжи. Остаток дня мы провели под стенами городского форта: по соседству с вышкой спасателей, среди сотен одинаково разоблачённых незнакомцев. Море - синее и спокойное - казалось ручным и беззубым в сравнении со свирепыми барашками упрятанной среди скал бухты.

Так же прошёл второй день. И третий. Родительский отпуск таял день за днём, не за горами был уже день отлёта, но мать с отцом оставались непреклонны. В попытках убедить их я испробовал все аргументы, кроме правды, слишком невероятной, чтобы дать ей прозвучать вслух. В последний перед возвращением день, за завтраком, мне показалось, я почти убедил мать, когда телевизор сообщил о новом исчезновении.

То был мальчик. Одних со мной лет, приехал в Аш-Ахрил с семьёй из Криккеи. Родители "буквально на секундочку" потеряли его из виду в Енотовой бухте - и больше не видели никогда. Серьёзного вида комментаторы рассуждали об обратных течениях, температурных аномалиях и ядовитых медузах, мигрировавших из тропиков. Вспомнив приятное чувство бесчувствия, пробежавшее под кожей, когда мои пальцы дотронулись пальцев Нии, я подумал, что знаю причину исчезновения. В бухту мы, конечно, так и не возвратились: мать пришла в необычайное волнение. Обнимая нас с сестрой, она вознесла горячую благодарственную молитву - первый раз на моей памяти.

Дорога домой была наполнена размышлениями. Тот, пропавший, встретил ли он Нию? Коснулась ли она его, как коснулась меня? Что случилось потом? То страшась уготованной ему судьбы, то завидуя ей, я безучастно смотрел в окно, прощаясь с полюбившимися пейзажами. Такси, поезд, суета аэропорта пролетели кратким сном. Лишь в самолёте, отвоевав у сестры место рядом с овальным оконцем, я пришёл в себя. Провожая взглядом тающие внизу заливы с лагунами, я обещал себе возвратиться к месту нашей встречи.

До начала учёбы оставалось несколько дней, и все их я потратил в изучении статей о пропавших детях. Енотова бухта не была единственным диким пляжем, где исчезали приезжие. Таких было несколько: укромные местечки, в стороне от нахоженных троп, но не затерянные в глуши. Тела обыкновенно удавалось найти, но иногда - и такие случаи я помечал на карте в своём телефоне - они исчезали без следа.

Порой я приподнимал руку и смотрел на пальцы, которых коснулась Ния. Они ничем не отличались от соседних. Ни шрама, ни таинственного пятна, проступающего под кожей. Но если зажмуриться, вслушавшись в биение тишины внутри, где-то под кожей можно было различить щекочущее онемение - у самых кончиков пальцев.

Затем началась школа: проверочные, контрольные, домашние задания захлестнули меня с головой. За разговорами с одноклассниками время летело незаметно. Дни осенней листвы сменились празднеством долгой ночи, за моим днём рождения последовал день рождения сестры и рутина набегающих, словно волны, дней поглотила меня окончательно.

По рассказам, пророщенные Алой Розой вместе со свободой лишаются страха и боли. Даже сгорая в живом пламени - едва ли не единственном, что способно пронять этих тварей - они чувствуют лишь бесконечное счастье. В этом тоже есть милосердие - как понимают его цветочники. Эта история, однако, не о них. О глубинах - впадинах, расселинах, пропастях, и тех, кто поднимается на поверхность.

Памятный визит в Енотову бухту оказался последним. Следующим летом мы отправились в тур по фьордам Криккеи, через год - в предгорья Фихты, затем - на побережье Аррики. Хоть отец с матерью и не поминали о происшествии в Аш-Ахриле, память о нём мрачной тенью легла на беспечные до того летние дни. Из виду ни меня, ни сестру более не выпускали - даже на самое краткое время. Обоим в подарок достались умные браслеты: часы, шагомер, пульсометр и функция удалённого слежения.

Воспоминания о встрече с Нией выцветали и меркли, с каждым годом становясь призрачней и туманней. К выпускному я и сам начал сомневаться - видел ли морскую девочку или придумал её, заместив утраченные от нервного возбуждения воспоминания. Единственным доказательством её существования оставалось покалывание в ладони коснувшейся Нии руки. Лёжа перед сном в кровати, я смыкал веки, представляя, как покачиваюсь во тьме морских глубин. Нежные уколы, от которых немела кисть, поднимались от пальцев к запястью, даря уверенность в реальности случившегося. Погрузившись в сон, я начинал подъём, плывя в тугой мгле навстречу далёким огням. Полное предвкушений путешествие длилось, не надоедая и не приедаясь, но за миг до того, как ловкое и сильное тело выныривало из мрака, его настигало пробуждение, снова возвращая в мир школы, зубрёжки и подготовки к экзаменам.

Склонившись над учебниками, я мечтал о карьере детектива или морского зоолога. Представлял триумфальное открытие потаённых морских городов. Раскрывал тайну пропавших детей - десятками разных способов. В реальности дела, увы, шли куда как медленнее, чем в воображении: единственным доступным источником сведений была газета "Новостей Аш-Ахрила", на сетевом портале которой раз в неделю выкладывали оцифрованный выпуск. Известия о пропавших располагались обыкновенно на первой же странице. Быстро пробежав её глазами, я наносил на карту новую точку или закрывал газету до следующей недели - дети пропадали не так часто, как того хотелось бы. Это не было расследованием в той мере, как их принято изображать в детективах: жизнь летела беспечна и беззаботна, насколько это возможно в старших классах, и только воскресный ритуал с газетой прочно обосновался в моей жизни.

Неделя сменяла неделю, каштаны за окном расцветали белыми свечками, набухали округлыми плодами. Они набирали вес, обрастали шипами и опадали, показывая гладкие блестящие ядра сквозь трещины оболочек - почти как моллюски, прикрывшие нежное нутро защитным покровом. Ток времени менял и меня, превратив неуклюжего головастика-школьника в студента-лягушонка. Лекции, семинары, сессии и попойки вытеснили Нию ещё дальше - на самую границу между реальностью и фантазией. Мысль о том, что случилось бы, не отбрось тогда волна меня на берег, приходила в голову всё реже.

Тонкие иголочки, пробегавшие порой под кожей от кончиков пальцев к локтю, сделались привычны и не будили уже того смятения, которым сопровождались поначалу. Ни врачи, ни обследования не нашли ничего подозрительного в моей руке.

За приливами новых дней и отливами дней ушедших, я не заметил, как повзрослел. Сделался финансистом, по примеру отца. Серьёзная взрослая работа - так казалось мне в детстве. Что ж, я вырос в серьёзного взрослого, отбросив детские мечты. Чем занимался, так просто не объяснить: сложные денежные дела, "удел успешных мужчин", как говаривал отец. Сам он всегда напоминал мне скрючившегося в батискафе человечка: сидел по восемь часов перед монитором - волшебным окном из людского мира в мир финансов. Рассказывал другим об увиденном, получал приличные деньги. Я плавал свободно. Вымахал в акулу бизнеса - из тех, что носят дорогие костюмы и широкие улыбки. Если показывают зубы, видно их уже изнутри, когда ничего не изменить.

Объездил мир. Женился - под прозрачной вуалью невеста тонкой статью походила на Нию. Прыгнул с парашютом. Оставил потомство - нет ничего важней, чем разбросать по миру собственные подобия. Развёлся, нашёл другую - вторая жена напоминала Нию серым взглядом. Собрал самую большую в мире модель разумного астероида Глурбадук из десяти тысяч деталей. Снискал похвалу отца - после десятого заработанного миллиона тот уже не мог игнорировать мои достижения. Перепробовал все сорта мороженого в "Карамели и коровках". Развёлся повторно. Альт третьей жены напоминал голос Нии. Купил самую дорогую модель телефона. Щекотка добралась до плеча. Съездил на сафари и чуть не застрелил льва - пожалел хищника в последний момент.

Я добился всего, о чём мечтал. Точки на карте остались единственным незавершённым делом. После третьего развода я понял - настало время вернуться в Аш-Ахрил. Сняв лучший во всём городе люкс, я разглядывал карту побережья на огромном - во всю стену - экране. На компьютере открыты были "Новости Аш-Ахрила". Места исчезновений покрыли затейливой вязью лиманы и гавани. Перелистывая цифровые страницы, год за годом я погружался всё дальше в прошлое: иные тучные, богатые на урожай, другие - скудные и бедные.

Школьники, приезжие, тело не найдено, свидетелей происшествия нет. Полиция закрывала такие дела без особых расследований - утонул и утонул. "Море берёт без возврата". Местных жителей череда исчезновений обходила стороной - этим, вероятно, и объяснялась небрежность проводимых расследованиях. Смысл вкладываться в дело о пропавшем туристе? Всё одно приедут новые. Девайся собственные их дети невесть куда, этого никто бы просто так не оставил. Старшему из пропавших было восемнадцать, так что я мог считать себя в безопасности. Нию или её сородичей взрослые не интересовали.

Но как понять, где явится Ния в следующий раз? Несколько нажатий клавиш - карта очистилась. Точки стали появляться заново - в порядке появления - оставляя длинный, как мурена, вьющийся след. Ещё пара кликов - осталась лишь одна точка, исчезая и появляясь всё в новых местах.

Она перемещалась по заливам и бухтам. Осторожная по весне, смелела к лету и возвращалась на зиму обратно в глубины. Шла от северной оконечности полуострова к южной - извилины пути заворачивали то в одну гавань, то в другую. Случалось, навещала одни и те же края, но не сразу - через пять, шесть, а то и больше лет. "Изменилась ли она?" - подумал я, пытаясь снова ощутить щекочущее онемение, так волновавшее в детстве. "Узнает ли?" Покалывание разлилось в груди, наполнив радостью - узнает.

Точка на карте завершила свой путь, достигнув места последней пропажи. По счастливому совпадению, располагалось оно неподалёку. Глядя на карту, я понял, что знаю, где искать Нию.

Посетив магазин подводной охоты, выбрал самое мощное из ружей, снаряженное внушительного вида гарпуном: зазубренное копьё, раскрывающееся после попадания ажурной металлической розой.

- Безотказный механизм, - заверил продавец.

Едва ли я сомкнул глаза той ночью. Сверялся с расчётами. Глядел из окна. Прислушивался к пустоте внутри. Пустота колола иголкой - пальцы, плечо, сердце и шея.

Серым утром отправился к берегу. Зелёные волны лениво лизали гальку. Вдалеке бились о скалы буруны. Ветер иногда доносил оттуда остатки водяной пыли. Безотказный механизм оттягивал руку. Бухта была пуста. Я один шёл по прибойной полосе. Под ногами валялись выбеленные водой и солнцем деревяшки и сплетения водорослей. Ноздри будоражил запах йода. С каждым шагом я возвращался в детство.

Обшаривая нетерпеливым взглядом торчащие из воды камни, я едва не пропустил её. Серебристая фигурка, еле заметная на фоне плещущей пены. Оставив ботинки на высоком валуне, я закатал штанины и зашагал по мелководью. Вода накатывала и отступала, поднимаясь выше с каждым щагом. К цели я добрался мокрым до нитки.

Ния приветственно блеснула глазами - она следила за моим приближением. Не изменилась ни на каплю, выглядит точно, как в воспоминаниях. Остриё гарпуна нацелилось на дрогнувшие в улыбке губы. В пасмурном её взоре отразился серый день - камни берега, зеленоватые волны и две крохотных тёмных фигурки, поднявшие одинаковые подводные ружья. Чувство уже пережитого настигло меня. Глядя на эти фигурки, я вспомнил, что не выстрелил. Опустил ствол.

- Ты похищала детей, - произнёс утвердительно.

Ния кивнула, довольная догадкой.

- Зачем?

Она вытянула руку в том же жесте, что в первую нашу встречу много лет назад. Едва не выронив, я перехватил ружьё левой рукой и, сделав шаг к Ние, протянул навстречу правую. Наши пальцы встретились. Знакомая щекотка пронзила тело, отозвавшись внутри каскадами трепета.

"Я дарю жизнь".

Тоска и одиночество наполнили меня до краёв. Гложущее, невыносимое чувство. Заглушить можно, лишь выбравшись из холода глубин навстречу теплу и свету. Замешкавшись, я замер, захваченный потоком переживаний, и лишь несколько тягучих мгновений спустя понял, что ощутил мир, как испытывает его Ния. Мы будто бы поменялись местами, и не она, а я сомкнула тонкие бледные фаланги на горячей розовой руке. Когда жаркие пухлые пальцы согнулись в ответ, потянула. Неуклюжая фигурка утратила равновесие, шагнув из надводного мира в морской. Прозрачная мозаика волн, дробя отражения, плеснула сверху.

Вода залила нос, соль обожгла глаза. Задержав дыхание, я увидел Нию - волосы раскрылись нежным цветком, обрамив узкое лицо. Поймав мой взгляд, она ободряюще улыбнулась. Мысль о том, что я исчезну, как дети до меня, рыбкой забилась на периферии сознания. Приподняв тяжёлое ружьё, я направил зазубренное острие навстречу щемяще-беззащитной улыбке.

И, как со львом на сафари, - снова отвёл. Печаль Нии достигла меня, пропитав насквозь. Согреть хоть на миг, вырвать из мрака и холода, утолить... Я выпустил ружьё из пальцев. Оно кануло в мутной морской пелене. На исходе томящегося в груди вдоха нашарил взглядом наши с ней переплетённые пальцы, вспомнив первую встречу.

Собственная рука показалась маленькой, почти детской, такой же хрупкой, как рука Нии, и я понял. Коснувшись впервые моих пальцев, Ния не отпускала их ни на миг. Не было ни подводного ружья, ни расследования, ни волны, унёсшей меня от неё. Первая встреча никогда не заканчивалась. Юность, зрелость, вся прошедшая жизнь были прекрасным сном, первым и последним даром Нии. Несколько кратких мгновений, растянутых на десятки лет. В её сияющих глазах отразилось моё детское лицо, пуча из последних сил губы, и я снова увидел себя её глазами - глазами заботливой матери, нашедшей долгожданному ребёнку и стол, и дом.

Мы неспешно спускались навстречу уютной фиолетовой тьме, в которой мне только предстоит появиться на свет. С мякотью юного тела, погружающегося следом, впитается его память. Краткие дни подлинной жизни, долгие годы придуманной. Не тронуто ещё ни разложением, ни моими зубами, тело восхищало своей нелепостью. Волосы распушились светлыми нитями. В меркнущих глаза таяло ожидание чуда. Цепочка ртутных пузырьков протянулась из смешного носа к зеркалу поверхности, играющему сверху бликами.

В своём воображении он прожил долгую и счастливую жизнь, добился успеха во всём, разрешил тайну пропавших детей. Сразился с чудовищем, победил и пожертвовал собой ради него. Это и есть милосердие. Как понимаем его мы, виримиры.