Аннотация: Поучаствовала в новогоднем марафоне от группы Пиши за гроши.
День первый
Крестик или полумесяц на шее, звезда Давида, инь и ян, акулий клык, знак бесконечности, обручальные кольца, сердце, знаки стихий и химических элементов, руны, аббревиатуры, замки и ключи. От сглаза, в знак верности и любви, жизненные девизы и политические взгляды, религиозные убеждения и просто так.
За всю жизнь ничего не повесила себе на шею, осталась без внешних признаков принадлежности чему-то или кому-то, без порезов на запястьях, без морщин на лице, без татуировок. Все чувства звучат внутри, каждое на свой лад, всё прожитое стоит перед глазами и не нуждается в символичном напоминании. "Вечная песня", проклятье фотографической памяти.
А если останется символ обо мне, то пусть это будет дерево, живое дерево, посаженное на моей могиле. Сосна. А когда её время придёт, пусть срубят, снимут кору, измельчат в муку, изготовят бумагу и напечатают книгу. С пустыми страницами. Молчание было бы лучшим, что я умела, пройди я по миру незаметно, как тихий ветер через сухой лес. Если бы моя любовь не принесла никому несчастья, моя боль не расплескалась бы на других. И раз нечего добавить, нечего написать в книгу и исправить прошлое вычурными высказываниями и смелой фантазией самообмана, то я прожила жизнь правильно.
День второй
Пропала девочка, смуглая и худенькая, с тёмными косичками. Она любила слушать волны и пускать блинчики по воде, загорать на солнце, но ни на одном берегу её не нашли. Девочка плела браслеты из бисера, которые никто больше не носит, удила карасей черному коту, которого не опознали среди тысяч похожих котов. Боялась клещей, но рядом всегда были мальчишки, умевшие безболезненно вытащить кровососов. Остались только клещи, мальчишки тоже пропали. Девочка понарошку готовила тортики из сырой земли, украшала одуванчиками и угощала других, с озорной рожицей поджидая, как они отреагируют на начинку из дождевых червей. Забавная была девочка, но взрослые предупреждали, что она слишком много думает. Ее могли звать Леной, Светиком или Дишей... Она пропала давно, с тех пор годы сменились с десяток раз. И если нет ощущения, что ты преодолела с десяток рубежей и чего-то достигла, то девочку, возможно, зовут твоим именем. С растущим чувством потери ты превратилась в молодую женщину в траурном черном платье в пол, в косухе, с тяжёлым джембе где-то поблизости - он умеет грустить вместе с тобой. Под чертой, где нормальные люди подводят итоги, приходится придумывать причины для... всего.
День третий
Адда находилась где-то в безвременье, на границе дня и ночи, именно так значилось в приглашении. Местность представляла собой сад среди пустыни. Линию горизонта загромождали грязно-бежевые дюны, испещренные симметричными полосами от педантичного дыхания ветра. Эти узоры вводили в оторопь и влекли. Ей захотелось последовать к ближайшей текучей пирамиде и лечь в пески, чтобы ветер похоронил ее с заунывными гимнами. С трудом оторвавшись от гипнотизирующего зрелища, она рассмотрела ближние пейзажи. Под босыми ногами расстилался чуть влажный газон, отдельные участки шелковыми заплатами покрывали скопления черных или белых калл. Над монструозными кактусами и фруктовыми пальмами возвышался белоснежный дом с ребристыми колоннами, открытой террасой и парапетом. Под ним отражал глициниевое небо двухуровневый бассейн. Гости в черных и белых одеждах развлекались и не обращали на появившуюся девушку внимания.
На площадке недалеко от мраморной лестницы устроился пианист в смокинге. Худые руки с длинными пальцами в серебряных перстнях трепетно извлекали "Двенадцатую комнату". Адда поправила маленькое чёрное платье и направилась на звуки, нервные, как последние удары сердца и честные признания, то решительные, то мягкие, как строки Писания.
Она прислонилась к прохладной стене, наблюдая за пианистом, его бледное лицо сияло, острый подбородок то и дело кивал в такт, и пальцы упрямо твердили свое. Он был таким же, как при жизни, и Адда не посмела прервать музыкальный монолог ради бесперспективного желания познакомиться. Увидеть - все, о чем она только мечтала.
Однако мимо постоянно проходили гости, она невольно слышала обрывки разговоров. Две фигуры остановились перед ней и стали тихо пререкаться.
- Чья же это дьявольская задумка? - недовольно спросил мужчина в белом смокинге.
- Дьяволы не причастны! - горячо ответил второй, в черном смокинге. - Тратить единственный выходной на неподходящую компанию... - он смерил собеседника презрительным взглядом, глаза полыхнули красным.
- Неужели ты думаешь, что это пришло бы в голову нашим?.. - с неким религиозным страхом воскликнул другой и его передернуло.
- Ты думаешь не о главном! Лучше скажи, почему... САМ до сих пор не остановил этот беспредел?
Они оглянулись на дом, и только сейчас Адда поняла, что туда никто не входит, все держались вблизи, но не пересекали условную черту, где начинался мозаичный пол под шахматную доску, который в свою очередь вел к ступеням.
Мужчина в черном прикрыл рот ладонью и сказал:
- Признаться, рад встрече... Мы неплохо развлекались во времена стажировки, признай, приятель.
- "Мы""?! Ты до сих пор перекладываешь на меня свои грязные делишки? Это не я пробрался в архив и приписал Папам Римским прелюбодеяния и мужеложство!..
У Адды закружилась голова, она присела за столик с белой скатертью, машинально схватила меню, чтобы взмахнуть им вместо веера и спастись от духоты. Рядом возник официант.
- Ваш заказ?..
Она подавилась глотком воздуха и попросила устриц в сливочном соусе. Их принесли незамедлительно. Аккуратно съев одного моллюска и выпив сок, она убедилась, что еда настоящая, следовательно, и все происходящее тоже. Теплое ощущение сытости добавило уверенности. Адда обнаружила, что пианиста заменил другой исполнитель. Прикрыв глаза, он пел о череде ночей, в которых он ищет солнце, хотя понимает, что света больше не будет. В конце припева он поднял веки, и она вспомнила, какой непроглядно грустный у него взгляд. Как у человека, который не доживет до рассвета.
Неподалеку набирала силу потасовка.
- Господа, вы прекрасно знаете, что из любого правила есть исключение! - настоятельно твердил мужчина в бежевом костюме.
- Исключения должно прописывать под правилом, а в приглашении их нет! Сказано - дресс-код, черные или белые одеяния соответственно духовной принадлежности! - мужчина деловито сдунул несуществующую пылинку с собственного плеча.
- Какой расизм... - оскорбленно бросил тот.
- Нахватался у людей! - парировал кто-то из толпы. - Это черно-белый Голливуд, сказано же...
- Господа, я потерял свою карточку, пролетая над каким-то городом...
Адда знала! Звук сильных крыльев, прорезающих воздух, холодный ветер в лицо, а потом ей под ноги упала карточка, которая в назначенное время перенесла сюда.
Но гостю не дали договорить. Худощавый мужчина в черном вышел вперед и протянул белоснежную одежду, которую Адда приняла было за балахон. Провинившийся развернул предложенное одеяние перед собой, не позволяя девушке увидеть, что оно представляло.
- Вы серьезно? - простонал он и начал оглядываться по сторонам в поиске ответа.
- Или дресс-код, или вон с вечеринки, - ответили ему.
Адда увидела в его руках элегантное свадебное платье Грэйс Келли. Не дожидаясь, пока он решится на какое-либо действие, его стали раздевать, чтобы нарядить в невесту. Девушка смущенно отвернулась и впервые заметила другую особу женского пола. Белокурые волосы были собраны в тонкие косы на затылке, а распущенные пряди под ними падали на пол. Теплые карие глаза, круглое лицо и крупный рот с пухлой верхней губой миловидно сочетались. Но почему-то Адда никак не могла запомнить этот образ. Стоило всего лишь моргнуть, черты женщины забывались, а когда она снова на нее глядела, то одновременно узнавала в ней сотни знакомых.
- Вы меня видите! - воскликнула Адда.
Женщина с улыбкой подошла и взяла ее за руки.
- Потому что я тоже человек.
- Значит, и он меня видит? - она указала на певца.
- Конечно, он здесь в первую очередь для тебя, как и я. Меня зовут Ева.
Так вот какой она была.
- Я думала, что попала сюда случайно.
- Ни в коем случае, случайности - это мелочи, учтенные предопределением. А сейчас я уйду, девочка моя.
И, предвосхитив вопрос, она посмотрела на дом хитрым взглядом настоящей женщины.
- Значит, там ожидает Адам?
- Адам? - засмеялась она. - Его никогда не существовало.
Она медленно поднялась по лестнице, не глядя водя кончиками пальцев по мраморным узорам, как тот, кто давно знает их замысловатый рисунок. Ева исчезла, Адда расслабилась, а вечеринка только начиналась.
День четвертый
Дэн целуется с открытыми глазами как и тридцать четыре процента людей. Целых пять лет у них с Эммой не возникало проблем, а потом она заметила и стала подозревать, что он ее не любит или изменяет. Дэн признался, как ему приятно за ней наблюдать, и вот уже двенадцать гребаных месяцев Эмма не подпускает его. Стадия, которая, кажется, неизбежно последовала бы за выключенным во время секса светом, но Эмма винит во всем его манеру целоваться.
Дэн знает о законе ускорения времени. Акрит Джасвал провел свою первую операцию в семь лет, Уильям Джеймс Сидис написал четыре книги до восьми лет, люди рыдали над стихами четырехлетней Ники Турбиной. Дэну тридцать пять, и все, на что его хватает - это твиты о футболе, а забег на длинную дистанцию в виде романа заканчивается на первом же препятствии. Эмма уверена, он никогда не допишет. Начато несколько глав и готов эпилог, но нет основной части. Давно нет. Эмма смеется: "Ты пишешь о себе любимом. Помнишь, как начал жизнь, знаешь, как подохнешь, но ничего примечательного между пунктом А и Б не случилось". Она так часто это твердит, что ему действительно известно, как он умрет.
Они выбрали друг друга быстрее, чем иные потребители выбирают пару сраной обуви или йогурт в Пятерочке. У них на лбу не был написан состав, хотя некачественным производителем попахивало. Она - сирота, которую удочерили и снова сделали сиротой, послав подальше после шестнадцати. Он - младший из семерых детей, тот самый любимчик, чье имя затраханная мать постоянно забывала. Но обиды на бедную нет.
Дэн до сих пор видит в Эмме студентку, которая носила романтичный берет и длинный шарф крупной вязки, он помнит, как тепло было обнимать ее под елью на городской площади. Они написали желание на клочке салфетки и привязали к ветке. Потом возвратились в общагу, каждый в свою комнату по восемь койко-мест. И несли внутри счастье, похожее на свечу, которая почему-то горит в нагрудном кармане.
Теперь Эмма преподает танец живота всем желающим, но в основном пенсионеркам. Они платят поурочно десятирублевыми монетами. Кажется, пенсии никогда не выдают и даже не обналичивают купюрами. Эмма раньше танцевала для него, нищета терялась в полумраке, лифчик и шаровары из полиэстера отблескивали китайским шелком, бижутерная бутафория сияла османским золотом.
А теперь Эмма клянется, что у нее появился богатый любовник, уговаривает путешествовать по миру и жить в лучших отелях, как эскортницы из Инстасрама. У нее горят глаза. Каждая женщина готова спать на экране и получать за это как Анджелина Джоли. В каждой из них живет Мария-Антуанетта, желающая пирожных во время голода. Или святая шлюха с надеждой на спасение красотой.
Очередной Новый год давно не праздник. Поздней ночью Дэн идет на площадь, из кармана затасканного пуховика торчит старый шарф. Падают крупные хлопья снега. Дэн вешается на ели, успев произнести их общее желание. Теперь оно сбудется для Эммы.
День пятый
Не сложно узнать заветное желание человека. Оно на виду - в глазах, стоит только посмотреть внимательно. Никому не нужны чужие секреты, никто не хочет всматриваться, напрягаться, делить ношу. А если лезут в душу, то не за тем, что вы подумали. Не вынести оттуда, а оставить там свое дерьмо, как в сортире.
С горы Корковаду открываются хорошие виды, аж жить хочется. Неподалеку озеро Лагоа, где стоит ель, похожая на многоглазое существо, в каждом вытаращенном зрачке застыло изображение. Напоминает о выборе, а это - дело поганое. У одного сбудется, у другого убудет.
Люди думают, то ли все их желания исполнились, то ли они разучились желать. Люди лечатся от депрессии. Кто-то с претензией на ум скажет: они устали молиться, а не мечтать. Я отвечаю, что молитв всех людей до него оказалось недостаточно. Люди давно потеряли общий язык с богом или никогда не находили.