Вдруг в голову мне, на ровном, как говорится, месте, что-то как стукнуло: мне уже шестьдесят... Многие уже умерли, позади одни мертвецы, впереди - не лучше и даже намного хуже... От мыслей о возрасте у меня заболело, заныло все, что только возможно, стук сердца зашкалил, ум помрачился от страха, я стал прощаться со всем тем, что называется жизнью, едва подплелся к окну, и, помню, меня еще удивило: насколько серого цвета улица за окном, серые люди, автомобили, вообще все какое-то никчемное серое, словом - все пыль, и это, подумалось мне, наверное, и есть настоящий конец - когда на глазах и в душе все становится пылью... Приехала скорая помощь (03 я успел набрать у окна), сняли кардиограмму, дали таблетку, определили, что это обычная паническая атака, никак не связанная со смертью и даже с состоянием здоровья, и посоветовали одно: как можно меньше в такие минуты дышать, вообще не давать себе кислорода, дышать в пакетик или на крайний случай в платок, и, главное, думать о чем-то хорошем... Атака прошла и больше не повторялась, хотя болеть продолжало все, и особенно меня беспокоило сердце, особенно при мыслях о смерти, которую, как мне искаженно казалось, я пережил. Но, к счастью, нашелся товарищ товарища, опытный кардиолог, и уложил меня к себе в отделение.
...Войдя в небольшую палату небольшого кардиоцентра, в районе улицы Маросейки, я сразу услышал:
- Молодой человек, всегда закрывайте за собой дверь, а то всякие запахи проникают из коридора, - это сказал старик, лежавший на койке слева.
- И тут, молодой человек, у нас железное правило, - добавил старик, лежавший на койке справа, - о болезнях ни слова!
Я сразу оторопел: мне шестьдесят, у меня трое детей и пятеро внуков... Да, но старикам было явно за восемьдесят, и поэтому я внутри уступил: конечно, я еще молод, да и вообще в наше время понятие старости растянулось и как-то сдвинулось... вкось; как, впрочем, и все остальные понятия.
Еще в палате находился человек лет сорока, который со своей койки в углу сначала представился так:
- Я - из Воронежа. - И только потом, после довольно продолжительной паузы, как будто давая мне время вообразить этот город Воронеж, прибавил: - Виктор.
- Можешь называть меня просто: Эрвантыч, просто по отчеству, - разрешил старик с левой кровати и утер пот со лба полотенцем. - Я - армянин, и имя труднопроизносимое...
- А я - Бунин, - сообщил старик с правой кровати и высморкался в платок. - Люблю по фамилии... хотя с писателем в родственной связи не состою.
Несмотря на предупреждение, почти сразу же выяснились болезни: у Эрвантыча падал пульс иногда до 30 ударов в минуту, Бунину постоянно не хватало глотка кислорода, а Виктор попал в эту больницу, как, собственно, и я сам: с тахикардией и перебоями сердечного ритма. Никто, слава Богу, не находится в критическом состоянии, хотя опасность, конечно, существовала - в кардиологию просто так не кладут.
Прошло несколько дней, я освоился.
Любезнейшему, в моем восприятии, Эрвантычу то и дело поднимали пульс уколами и таблетками, а голодающему по кислороду любезнейшему старику Бунину обогащали кровь тоже уколами, но основным средством для него была прозрачная, висевшая на стене, у изголовья кровати кислородная маска, которая облегчала дыхание, делала его ровным. Виктору давали только таблетки, мне же, после обследования, вообще ничего не назначили, поскольку сердцебиение мое и тревожность пообещали вылечить больничным спокойствием и диетой под номером 10.
Старики почти не вставали, двигались мало, если не считать семенящих походов к процедурному кабинету и обратно, в палату, а также утром и вечером к сестринскому посту - мерить давление. Думали они о чем-то лежа в кроватях или не думали - неизвестно, глаза у них были закрыты, но в другой раз открыты. Кровати их были расположены так, что они видели перед собою большое окно, в котором мартовский ветер то и дело раскачивал голые ветки огромного дерева за двойным, непроницаемым для звуков стеклом, и, наблюдая качание веток, старики иногда что-то вроде шептали.
Виктор, называвший себя оптимистом и "человеком, у которого все хорошо", еще до моего появления взял привычку ухаживать за Буниным и Эрвантычем, взбадривать их. Он использовал фамильярность, как иронический тон, как некий прием, и подшучивал над стариками, говоря, предположим, что у них "наверняка молодые, здоровые в смысле чувственности сердца", обращался к обоим на "ты" и позволял себе даже такие формы, как "просыпайтесь, ребята, нас ждет обед". Старики приподнимались, кряхтели, садились за откидные столы, брали ложки, ковырялись в тарелках и... ничего не съедали.
- Э-э-э, - говорил Виктор, - так, дети мои, не пойдет! Надо кушать, а то совсем отощаете!
Он подсаживался к Эрвантычу и уговаривал его проглотить несколько ложек супа или второго блюда: "Вот так вот... еще немножко... еще..." Затем проделывал то же самое с Буниным. Заставлял выпить по полстакана отвара шиповника - кислой жидкости бордового цвета. Подправлял и даже взбивал старикам подушки, поднимал сползшие на пол углы одеял и, наконец, объявлял:
- Ну, вот, теперь тихий час!
Старикам, несомненно, нравилось подобное обхождение, и иногда они специально привлекали к себе внимание: "Виктор, подай мне маску, - говорил нарочито слабым, умирающим голосом Бунин, - что-то не могу дотянуться...", а Эрвантыч просил нажать кнопку вызова медсестры, хотя кнопка эта была у него под рукой.
Меня к своим хлопотам Виктор совершенно не подпускал, предупреждая любую попытку услужить чем-то Бунину и Эрвантычу, и даже включил в число своих подопечных: унося в коридор использованную посуду, захватывал и мою, а распределяя к ужину чай в пакетиках, сахар, яблоки и печенье, всегда и мне подавал тарелку с этим набором.
Строго раз в два часа Виктор выпроваживал всех из палаты, открывал окно и проветривал помещение, и поэтому у нас не пахло старостью и лекарствами, если - только под утро, но, пока мы измеряли давление, Виктор распахивал и дверь и окно, и морозный сквозняк быстро выгонял все больничные запахи.
Разговоров мы, пациенты, почти не вели, так, перебрасывались друг с другом какими-то хаотичными мыслями - кому что придет в голову, и чаще всего произнесенная фраза не получала ответа и зависала, как констатация конкретного и реального факта, который не нуждается в обсуждении. Иногда, впрочем, вспыхивал разговор, но тут же и обрывался. В палате, таким образом, царило полное взаимопонимание нескольких поколений, которое можно было бы назвать и взаимной симпатией, основанной, скорее всего, на том, что никто пока что особенно не интересовался друг другом.
По вечерам ко мне, к Бунину и Эрвантычу раз, второй приходили дети, даже и с внуками, но посещения их были каким-то странными, родственники появлялись как призраки из другого мира, печально сидели на стульях возле наших кроватей, печально раскладывали по тумбочкам всякую снедь, держали нас за руки так, как будто мы умираем, и, печально прощаясь, уходили в свой мир. Мы же, все четверо, были настроены крайне оптимистично, и этот опечаленный тон нас всех раздражал, мы буквально облегченно вздыхали, когда посетители покидали палату.
На исходе первой недели, когда сердцебиение мое прошло и оказалось, что ничего серьезного, к счастью, нет, а виноваты во всем нервы нашего времени и поэтому необходимо провести в больнице еще несколько дней просто в режиме покоя и правильного питания, я, перестав думать о смерти, обратил внимание на стеллаж в коридоре, наполовину заполненный книгами. Вытянул наугад две книги, даже не поинтересовавшись названиями, поскольку понятно было, что кроме бессмысленной развлекательности здесь ничего не найдешь, и после ужина улегся в кровать, расположил эти книги слева и справа и решил попеременно читать.
- Что это вы там хотите читать? - неожиданно строго спросил старик Бунин.
Я посмотрел и ответил:
- Сергея Довлатова и Сергея Аксакова. Да я особенно не читатель...
- И как только они попали в эту помойку на стеллаже, как вы их отыскали?
- Взял наобум, даже не посмотрел кого. Случайно.
- Диаметрально противоположные, надо сказать, авторы в русскоязычной литературе.
- А откуда вы знаете?
- Как же, я по профессии - библиотекарь. Работал в библиотеке Академии наук. Аксаков - понятно, школьный, а Довлатова вы читали?
- Нет, не читал.
- Ну, попробуйте, для сравнения.
Я открыл наугад Довлатова и сразу наткнулся на описание тараканов в Америке... Интересно, подумалось мне, а есть ли у Аксакова про тараканов в России? Как же, должны быть тараканы в патриархальной России... Я развернул "Детские годы Багрова-внука" и стал перелистывать...
Пока я занимался поиском тараканов, у моих соседей состоялся следующий разговор:
- А я уже давно ничего не читал... - признался Эрвантыч. - Сейчас литература, наверное, изменилась? Вы, как библиотечный работник, должны бы быть в курсе... Что сейчас пишут? - обратился он к Бунину. - Скажем, из области медицины... Помню, читал я записки врача Вересаева... Блеск! - заявил Эрвантыч.
- Записки врача уже все написаны, и далеко не одним Вересаевым... В моде, кажется, дневники пациентов, но, подозреваю, шагнуло и дальше: наверняка за перо взялись и фармацевты...
- А что же может написать фармацевт? - удивился Эрвантыч. - Это же сплошная бездушная химия...
- Сейчас проверим, - вмешался Виктор и поднял перед собою андроид. - Вопрос виртуальной подруге: "Привет, Алиса, любовь моя! Найди мне, пожалуйста, "записки фармацевта", если такие есть..." Так, нашла, текст укрупняю, вот цитата: "...к финалу рабочего дня в аптеку зашел дедушка - явно из некогда активных, но волею судьбы ныне высаженных на обочине жизни, и попросил мазь для повышения потенции..." Ха-ха! Это про вас, Эрвантыч, - язвительно, используя свой прием, прокомментировал Виктор, - про Бунина и тебя!
- Вот дурак этот фармацевт, разве так можно! - возмутился Эрвантыч.
- Это женщина пишет... - уточнил Виктор
- Значит, не умная...
- Да, довольно цинично... - определил Бунин. - Таким вот образом и изменилась литература... Так изменилась, что и не знаешь, как, наверное, выразился бы Гоголь, как она изменилась...
- Что это ты все перелистываешь? - обратился ко мне Эрвантыч.
- Тут, - объяснил я, - один современный писатель уехал в Америку и обнаружил, что там полно тараканов, другой, из другого века, никуда не уехал, жил в России, и я вот ищу, есть ли у него что-то про тараканов...
- А зачем же тот, первый, уехал в Америку? - поинтересовался Эрвантыч и неожиданно заявил: - В России столько красивых женщин, а в Таджикистане сколько красивых женщин! Сколько женщин! Зачем уезжать!
- Эрвантыч, при чем тут Таджикистан? - искренне удивился Виктор. - Да и вообще - женщины.
- Как же, я всю жизнь был гинекологом, а в последнее время, уже перед пенсией, главным - в Таджикистане!
- Вот это новость! Это нуждается в осмыслении, причем в глубоком... - иронично ответил Виктор, придерживаясь своей манеры общения со стариками. - Ну, с Эрвантычем мне понятно, а вот вы, Бунин, почему не уехали? Однофамилец ваш, кажется, эмигрировал...
- Виктор, это глупый вопрос - куда бы я поехал от книг? Ну, а потом, уже на пенсии, пока еще книги не обесценились, я продал свою шикарную библиотеку и мы с женой купили дом на Кубани - жена родом с Кубани... Дом весь из дуба, стоит на века. И виноградничек есть, собственное вино осенью делаю... В бочке, тоже дубовой... Вот ты, Виктор, выпьешь бочку вина?
- Я, господин Бунин, хоть и обыкновенный механик, но алкоголиком никогда не был.
- Почему же, - ответил Бунин, - у меня там все эксклюзивное, каждая мелочь... Маленькая, можно сказать, Франция... А книги что - время меняется, есть интернет, как говорят мои внуки и правнуки...
- Да, - продолжил Эрвантыч, - мне уезжать было незачем... Хотя одна из моих дочерей уехала, в Канаде живет... Ну, вы понимаете, армяне по всему миру живут... Интересно, есть ли тараканы в Канаде?
- Это, Эрвантыч, можно выяснить запросто, - заверил я старика. - У меня друг детства, Иосиф, давно уже обосновался в Торонто, могу позвонить и спросить.
Старики обрадовались, как дети новой игре.
- Позвони, позвони в Канаду!.. - оживился Эрвантыч.
- Любопытно, весьма любопытно!.. - заявил Бунин. - Если есть, то какие: рыжие или черные?
Я связался по андроиду с Канадой:
- Привет!.. В больнице лежу... Так, профилактика, серьезного ничего... У вас дома есть тараканы?.. Нету... А как твой отец?.. Начал вставать?.. Иконостас-то ему пришелся?.. Да что мне спасибо, это ему спасибо!.. Как за что? За то, что мы живы... Оставь свой специфический юмор, я говорю серьезно!.. Отцу передай привет!..
- Расшифруй разговор! - потребовал Бунин.
- Ну, у отца Иосифа умерла жена, то есть мать Иосифа, и полгода отец от горя лежал, вот сейчас только начал вставать...
- А к чему тут иконостас - ты что, иконами с Канадой торгуешь?
- Совсем нет, это я образно выразился... Отец Иосифа недавно прислал мне список орденов и медалей, полученных за войну, и попросил найти мастерскую, где все эти планки или колодки расположили бы на одной подложке, обязательно из металла и в соответствующем порядке... Там, в Канаде, этого сделать негде - нет такого сервиса для русских наград... Ну, а здесь я нашел мастерскую, все оформили, как полагается, кстати, Эрвантыч, армяне делали, и я отослал этот иконостас в Канаду... Восьмого мая отец Иосифа выйдет с этим делом на улицу... Надо сказать, просьба была приятной - как-то приятно было оказать внимание далекому человеку... герою... тем более отцу...
- И много у него медалей и орденов? - спросил Бунин.
- Точно не помню, но штук сорок будет... Там за всё, за Москву, за Белоруссию, за Украину, за Польшу и за Берлин, он всю войну и всю Европу прошел... То ли разведчик, то ли артиллерист - я не знаю...
- Сколько же ему лет?
- Девяносто четыре.
- Да, мало таких осталось... Библейская, можно сказать, личность... - сделал вывод Эрвантыч.
- Ну да, а мы родились позже - мы всего лишь дети войны, - как будто бы с сожалением и каким-то оттенком вины за свой возраст сказал Бунин.
Я посмотрел на этих "детей войны" и так и не понял, подходит ли это определение для наших двух стариков, со всеми их внешними признаками неумолимо текущего времени, или же не походит...
- Слава Богу, - вздохнул Эрвантыч, - что отец начал вставать. Здоровья ему! Но только зачем же такой уважаемый человек уехал в Канаду?
- Уехал, Эрвантыч, сначала мой друг, Иосиф, в Вену, а потом перебрался в Канаду. Потом и родители к нему переехали, они постарели, нуждались в поддержке - все просто.
- Ну, а как сам Иосиф устроился? - не унимался Эрвантыч.
- Сначала разносчиком пиццы работал, лет десять, потом постепенно завел свой бизнес - что-то связанное с компьютерами...
- Да-а, - продолжил Эрвантыч, - отец Иосифа живет, наверное, хорошо - с таким-то сыном! - И почему-то добавил: - Я тоже жил хорошо, зажиточно, деньги имел, хватало сполна на жену и детей... Даже белая "Волга" была.
- Стоп, Эрвантыч, - снова язвительно включился в разговор Виктор. - А откуда советский-то гинеколог мог иметь столько денег? Белая "Волга"... Признавайся, как на духу: сколько ты сделал подпольных абортов, скольких женщин ты лишил счастья быть матерью? Так что благосостояние твое построено на чужом несчастье, не так ли?
- Да, - согласился Эрвантыч, - это настоящий сюжет, не то что у этой аптекарши... Но тут сложный вопрос, потому что, с другой стороны, я спас жизнь огромному количеству пациентов. Ты не представляешь, какому количеству женщин, детей... Я отдавал свою кровь... литрами... Однажды, на свои деньги, я вызвал вертолет в горы, к умирающей роженице...
- Ну уж, кровь литрами...
- А ты думаешь, почему у меня пульс такой слабый... вообще не чувствую... Вызови мне скорей медсестру...
После укола Эрвантыч отвернулся к стене, Бунин нацепил свою маску, Виктор ушел прогуляться по коридору, а я отложил Довлатова и Аксакова, так и не найдя у последнего тараканов, и просто уснул.
Следующий день прошел тихо, размеренно, согласно больничному распорядку и в полном молчании - все, казалось, о чем-то задумались. Даже Виктор, выполняя взятые на себя обязанности, не взбадривал стариков своими "просыпайтесь, ребята", "так, дети мои, не пойдет" и прочими фамильярностями. Правда, Эрвантыч и Бунин в этот день наблюдали качание веток не со своих спальных мест, а стоя вместе перед окном и поглаживая отросшие за несколько дней свои седые щетины. Тут я впервые подметил, что Бунин, оказывается, на голову выше маленького Эрвантыча.
После ужина Виктор почистил от кожуры несколько яблок, разрезал на дольки и заставил съесть стариков по кусочку.
- Интересно, - сказал Эрвантыч, проглотив, морщась, безвкусное яблоко, - как там отец Иосифа?
- Да, - неожиданно поддержал Бунин, - я тоже о нем почему-то все думаю. Может быть, позвонить? Как он там?
Что же, почему бы и не спросить? Я опять связался с Канадой, выслушал своего друга, и то, что я выслушал, наверняка было сюрпризом для стариков...
- Тут, ребята, - употребил я манеру Виктора, показавшуюся мне в данном случае уместной, - целое дело, даже и не поверите! Это уже после того, как я вчера позвонил...
- Что же произошло?
- Ну, отец сделал два укола в коленки, чтобы нормально ходить, а то коленки болят, плохо сгибаются... После этого вызвал к себе Иосифа - они отдельно живут - и попросил отвезти на машине к одному неизвестному Иосифу дому, в неизвестный далекий район... Иосиф приехал, отец ждет на улице с букетом цветов, в шикарном костюме, в белой рубашке, с галстуком... Иосиф доставил отца к этому дому, помог подняться по лестнице на третий этаж, дверь открылась, Иосиф из любопытства заглянул в эти апартаменты, а там... Что бы вы думали?
- И - что там?
- Действительно, не тяни.
- Там ждала женщина... И стол был накрыт - закуски, бутылки... Отец сказал, что домой, назад, доберется сам, на такси...
- Женщина молодая? - быстро спросил Эрвантыч.
- Иосиф определил, что лет так на десять моложе отца.
- Значит, где-то нашего возраста... - заключил Бунин. - Ну-у, молоде-ец, вот молодец! А ведь... десятый десяток!
- Что будем делать, Эрвантыч? - спросил, усмехаясь, Виктор.
- А ты что предлагаешь?
- Дайте мне маску! - нервно потребовал Бунин.
- Ну вот, - сказал Виктор, подавая Бунину маску, - я же говорил, что у вас сердца еще молодые - главное, нервы беречь...
- Хорошо! - Эрвантыч даже поднялся и присел на кровати. - Как хорошо! Женщина, стол, вино, еще и цветы! - он провел полотенцем по лбу.
- Что ты, Виктор, - посерьезнел Эрвантыч, - разве это возможно было при моей-то работе - обращать на женщин внимание... К тому же жена... Но, признаюсь, - перешел он на шепот, - была у меня одна... гречанка. Чистая, как слеза...
- А кроме гречанки, Эрвантыч?
- История об этом умалчивает. Шурум, как говорится, бурум. Лучше про себя расскажи, юноша. Ты жене изменяешь?
- Эрвантыч, хочешь, честно скажу? - Виктор простодушно приложил руку к сердцу. - Это - совсем не мое. Я не изменяю жене.
- Хочешь, я тебе диагноз поставлю? - предложил Эрвантыч, и при этом взгляд его стал каким-то... профессиональным.
- Ставь.
- Virgo!
- Не знаю, что это такое, но гинекологу верю на слово...
- Ну, а вы, молодой человек, вы?.. - обратился ко мне Эрвантыч.
- У меня, - пришлось мне ответить, - четыре развода...
- Ах, ну, ладно, оставим...
- Виктор, подсоби-ка мне встать, - попросил Бунин, сняв маску, - я по коридору пройдусь.
Виктор помог Бунину встать, тот отряхнул с себя, со своего адидас-костюма, как будто бы пыль, приосанился, взял стоявшую у изголовья кровати резную, солидную палку, которой до сих пор ни разу не пользовался, и ушел в коридор.
Минут двадцать спустя он вернулся и сразу сообщил:
- Старухи какие-то ходят, еле, по-моему, движутся... Одна, правда, ничего, лет под семьдесят, довольно живая, но резкий запах валокордина... Надо побриться, что ли...
Скоро он снова ушел в коридор, распространяя запах одеколона после бритья, и не появлялся так долго, что мы с Виктором отправились его поискать - мало ли что...
Бунин, как оказалось, спокойно беседовал на диване с пожилой пациенткой, которую по всему ее внешнему облику невозможно было назвать старухой, но исключительно - дамой в возрасте, пожилой дамой...
- Как, дорогой, вам сейчас дышится? - спрашивала низким, грудным голосом дама. - Не пора ли нам маску надеть?
- Я как нырну и под водой три минуты без воздуха могу удержаться! - уверенно отвечал Бунин. - Так что не беспокойтесь...
- Да что вы!..
Сделав вид, что мы просто прогуливаемся, мы прошли до конца коридора, постояли там, что-то вроде бы обсуждая, и вернулись в палату.
Утром Бунин не сделал первое, что делал тотчас же, как только проснется, - не потянулся за своей кислородной маской. Напротив, он бодро вскочил, сходил на утренние уколы, умылся и, стоя перед окном, набрал по телефону жену: "Пожарь-ка мне, дорогая, курицу... нет, лучше мяса... побольше... с гранатовым соусом, ну, как ты умеешь... В больничной еде совсем нет калорий! Да, и привези овощей свежих, зелени, сыра... И колбаски, колбаски, только сырокопченой..." Так и казалось, что он попросит сейчас и вина.... С Эрвантычем же вообще произошла непонятная вещь: всю ночь он ворочался, вставал и ходил по палате, пульс в шесть утра у него был за сто, медсестра накапала ему корвалола. Виктор, не выпуская, держал руку Эрвантыча, контролируя состояние. Я вытирал полотенцем Эрвантычу его коричневый лоб. Корвалол почти не подействовал - пульс держался у ста. В полдевятого появилась лечащий врач, перемерила дважды давление, тут же сняли кардиограмму мобильным прибором, - оказалось все более или менее в порядке, но сердце продолжало ненормально стучать. Эрвантыч потребовал сделать ему уколы в коленки, мотивируя это тем, что ему необходимо больше ходить, и тогда сердцебиение пройдет.
- Больной, - сказала врач-ординатор, - с вашей тахикардией надо лежать и лежать...
После завтрака Эрвантыч переоделся: спортивный костюм поменял на обычные рубашку и брюки, взял палку, тоже стоявшую у него в изголовье, но, правда, совершенно невзрачную, какую-то тонкую, серую, не то что у Бунина, и, шлепая тапочками и постукивая этой палкой, отправился, как он сам заявил, на прогулку. Бунин вышел за ним.
Вплоть до обеда старики не появлялись в палате, причем к самому обеду нам пришлось разыскивать их. Эрвантыча мы обнаружили на втором этаже (наш был четвертый), совсем в другом - в неврологическом отделении, возле сестринского поста, где он, собрав вокруг себя сразу трех медсестер, рассказывал анекдоты "армянского радио", которые уже давно никто не рассказывает. Сестры смеялись, врачи, проходившие мимо, несмотря на крайнюю, серьезную занятость, судя по сосредоточенным выражениям лиц, приостанавливались и тоже смеялись. Бунин нашелся сам: неожиданно появился из комнаты санитарок, где, как он объяснил, участвовал в чаепитии. После обеда, правда, старики улеглись и попробовали читать, позаимствовав у меня книги: Бунин выбрал Аксакова, Эрвантыч - Довлатова. Но, не осилив, кажется, и страницы, оба вскоре уснули.
Под вечер к старикам впервые приехали жены, благообразные, в возрасте, дамы, одетые в черное и темно-коричневое, украшенные бусами, брошками, браслетами и перстнями из разных камней, оправленных в темное серебро, и обе - со скорбными выражениями лиц. Стало понятно, почему их не было раньше: все движения их были замедленны и, чувствовалось, давались с трудом - им попросту было тяжело добраться в больницу.
Мы с Виктором тактично ушли из палаты, но, прежде этого, разговор между мужьями и женами уже начался, и краем, как говорится, уха я уловил:
- Тахикардия взялась неизвестно откуда... - шептал Эрвантыч. - Но одна медсестра, в другом, неврологическом отделении научила меня не дышать десять секунд, и после этого сердце бьется спокойно...
А Бунин рассказывал:
- Одна санитарка, студентка четвертого курса мединститута, дала мне специального чая, на травах, и после него я задышал полной грудью...
Так что обе жены, спустя где-то час, покидали палату теперь уже с исключительно скорбными выражениями лиц... Не знаю, было ли это связано с санитарками и медсестрами, но женщины взялись под руку и, немного покачиваясь, степенно удалились по коридору, не обращая, кажется, никакого внимания на суетившихся вокруг них Бунина и Эрвантыча, взявшихся проводить своих жен до лифта.
Как только мы остались одни, Бунин живо спросил:
- Как там отец Иосифа? Нельзя ли узнать?
Что делать, я выдумал, что звоню беспричинно, от больничного безделья и скуки, и в разговоре лишь вскользь упомянул про отца. Иосиф хихикнул:
- Все повторилось, но в этот раз он попросил забрать его утром... Такая история...
Это я и сообщил старикам.
- Оригинально, - сказал Эрвантыч, поднялся, прошелся туда-сюда по палате и, подхватив свою палку, вдруг как-то боком быстро выскользнул в дверь.
Час спустя я увидел Эрвантыча играющим в шахматы: на диване, за углом коридора в холле, где были расположены лифты и по вечерам было полутемно... Партнером Эрвантыча оказалась женщина-пациентка, одетая в халат восточной раскраски и с восточного типа лицом, по которому возраст определить было довольно проблематично. Похожа она была, пожалуй, на знаменитую Джуну... Между ними стояла шахматная доска и... коробка шоколадных конфет. Я увидел, как Эрвантыч заносит руку, чтобы сделать шахматный ход, но рука его вместо фигуры опустилась в коробку, достала конфету и аккуратно поднесла эту конфету к красносветящимся в полутьме губам пациентки.
Бунин проводил время с вчерашней дамой, и, проходя мимо, я услыхал:
- Да я кабана бил в упор!..
- Да что вы! - отвечала своим грудным голосом дама. - Вы - настоящий герой!
И снова, теперь уже весь следующий день, старики то появлялись в палате, то исчезали. Питались они теперь беспорядочно, как вздумается, жареным мясом, овощами и сыром, Эрвантыч особенно налегал на сырокопченую колбасу, которая, как он признался, напоминает ему бастурму и которую Бунин отдал ему в полное его распоряжение. Несколько раз стариков искали медсестры - делать разные процедуры, искали врачи, но найти не могли. Виктор только покачивал головой, когда вместо овощного рагу Бунин уплетал мясо и сыр, а Эрвантыч все резал и резал и отправлял себе в рот тонкие ломтики исключительно жирной свиной колбасы.
- Все у вас, дети мои, как-то не так, - выговаривал Виктор. - Вот, например, взять хотя бы того же отца Иосифа. Он выдержал траур, а потом уже позволил себе свидание... А вы... Нет, дети мои, так не пойдет, при живых-то супругах заводить отношения с посторонними женщинами... А как же диета? Вы себя убиваете колбасой!..
После ужина был, разумеется, задан вопрос: "Как там отец Иосифа?"
Не помню уже, что я придумал, какую причину звонка, но ничего интересного про отца в этот раз я не услышал. Иосиф забрал его утром, доставил домой, отец переоделся и, не позавтракав, отправился сдавать кровь на анализ.
- Ну, надо же, - почему-то удивился Эрвантыч, - сам пошел...
- Ну, да, Иосиф сказал, что взял свою палку, то есть трость, и самостоятельно пошел сдавать кровь. Иосифа отпустил.
- К женщине, значит, он ездил без трости, - сделал вывод Эрвантыч.
- Ну, значит, без трости.
- Трость у него, наверно, хорошая, думаю, из канадского клена.... - предположил Бунин.
- А может, из дуба?
- Из дуба тяжелая будет - моя вот из дуба тяжеловата...
- То есть женщине он хотел показать, что держится сам, без палки...
- Тут как сказать: ведь палка прибавляет солидности...
- Возможно, он выглядит так, что не нуждается ни в каком прибавлении...
В таком духе разговор продолжался еще какое-то время, а потом старики вышли из палаты без палок: Бунин слегка и как будто бы с одолжением согнувшись, а Эрвантыч наоборот - распрямившись и даже выпятив грудь, отчего руки его оттянулись назад, как у спортсмена, приготовившегося к заплыву.
Партия в шахматы в полутьме пустынного холла продолжалась, но только теперь Эрвантыч одною рукой передвигал на доске фигуры, другой же, закинутой на спинку дивана, соединялся с рукой партнерши, тоже закинутой на эту саму спинку, причем пальцы двух игроков сплелись в единое целое; мало того, Эрвантыч напевал что-то, кажется, на армянском...
Бунин между тем в коридоре рассказывал:
- ...и вот выбегает лев! А вокруг ни души... Африка!
- Да что вы! - испуганно восклицала дама.
Днем старики подозрительно много говорили по своим телефонам, причем выходя для этого из палаты и выбирая места, где поблизости не было никого, и к тому же еще и прикрывая ладонями трубки.
А еще через день Эрвантыч и Бунин собрались домой. За ними приехали жены и помогли им ничего не забыть в палате из личных вещей. Старики оделись в невероятно добротные, когда-то наверняка дорогие, по виду почти не ношенные костюмы прошлого века, возможно, даже семидесятых годов... На лацканах пиджаков у них были прикреплены по несколько выпуклых знаков или значков, обозначавших что-то серьезное. Два из них мне удалось разглядеть: "народный врач" и "заслуженный работник культуры".
Бунин торжественно пригласил нас всех на Кубань, в свой дом - выпить бочку вина, Эрвантыч, довольно скромно, позвал в гости в Канаду: "Я позвоню дочке, Рузанне, она все устроит..."
Друг с другом они прощались так:
- Ну, Аристакес Эрвантович, будем придерживаться оптимизма отца Иосифа.
- Да, Николай Алексеевич, несомненно, отличный для нас пример.
- А кто это: отец Иосиф? - спросила жена Эрвантыча.
- Это... это из Библии, - нашелся ответить муж.
Мы все обменялись телефонными номерами, и старики попросили обязательно им сообщить: как там отец Иосифа?
Жены, очень довольные, что получили назад своих стариков, но, как было заметно, слегка озадаченные их довольно задорным видом, взяли мужей под руки и повели из палаты вон. Эрвантыч и Бунин как-то раздраженно-уверенно застучали своими палками по полу, но, не дойдя до конца коридора, отдали палки женам, и это было последнее, что я увидел из жизни двух любезнейших стариков.
Я покинул больницу часом позже, Виктору же пришлось задержаться еще на несколько дней, у него нашли в сердце источник тахикардии, и предстояла инвазивная операция, чтобы убрать этот источник.
Иосифу я позвонил спустя месяц, уже в апреле, когда вовсю целыми днями чирикали воробьи.
- Они на Канарские острова улетели, к морю... с огромными чемоданами... сказали, надолго... Еще и ручками помахали!
- А ты что?
- А я - что, отец, что ли, им?..
Я набрал, как и обещал, номер Эрвантыча. Женский голос ответил: "Он в Канаде у дочери, вернется через три месяца..." У Бунина мне сообщили: "Они с женой на Кубань укатили, будут к зиме..." У Виктора хриплый, простуженный, то ли мужской, то ли женский голос сказал: "Вин на Кубани, у Франции, у якогось одного..."
"?.." - именно так я и подумал.
По дороге из магазина домой я зашел выпить кофе в пиццерию "Додо".
- Молодой человек, располагайтесь, кофе вам принесут, - любезно сказала барменша среднего возраста.
- Отец, - обратился ко мне посетитель, похожий на Виктора, - у тебя место свободное, я присяду, не против?
Чашку кофе принесла официантка-киргизка, совсем молоденькая, очень красивая, миниатюрная, просто куколка.
- Сахар, дедушка, - сказала она, - бесплатно, вот сахарница, берите сколько хотите. Приятного аппетита!
Услышав последнее, я сунул руку в карман, где у меня был приготовлен на всякий случай маленький зеленый аптечный пакетик, и стал думать, как посоветовала скорая помощь, о самом-самом хорошем... но, впрочем, это уже неважно, ведь рассказать я хотел вовсе не про себя.
Действительно: как там отец Иосифа? С палкой он входит в море или без палки?