Глубокое южное небо было усыпано звездами. Они светились холодом, как фосфорные, а воздух был разгоряченным, тяжелым и сухим. Казармы спали, и часовые на некоторых постах дремали, и пахло бензином, потом и степью.
На бетонных ступеньках, перед входом на кухню солдатской столовой расселись два повара. Оба были румяные, оба опустили ноги в корыто с теплой водой; плотными лицами, короткой стрижкой и уверенными движениями оба были похожи на боксеров-тяжеловесов. Мотыльки танцевали вокруг лампочки, висевшей над крыльцом, обжигали крылья и падали поварам за шиворот. Тонкие и прямые струйки сигаретного дыма поднимались далеко вверх и закручивались в мутные спиральки.
- Хорошо, что консервы нам достались, - сказал повар-ефрейтор.
- Самая хорошая смена, когда рыбные консервы и каша, - сказал рядовой повар. - Не то что свежая рыба.
- Да, со свежей на всю ночь работа, и руки поколешь... Хорошо, что консервы, - повторил ефрейтор. - Вскрыть за час успеем. И подогреть минут десять. А каша сама сварится. Часов пять поспим, - сказал ефрейтор.
- Что на гражданке будешь делать? - спросил рядовой повар.
- Я тебе сто раз говорил. Поболтать хочешь?
- Помечтать, а не поболтать.
- Женюсь, - сказал ефрейтор.
Рядовой повар сплюнул через дырку в передних зубах, стряхнул пепел и затянулся всей грудью.
- Дурак, не женись, - сказал рядовой повар. - Погуляй сначала.
- Не, меня ждут, - сказал ефрейтор.
- Ждут! Так она тебя и ждет. Ждет в чужой постели.
- Сам ты дурак. Она в школе учится. Я ее на три года старше. Какая постель? Школьница, - сказал ефрейтор.
- А-а-а, ну тогда другое дело.
- Ты как будто не знаешь, что она школьница. Я же тебе письма показывал.
- Показывал, помню.
Рядовой повар снял ремень и чистил потускневшую пряжку зеленой пастой. Ремень был новенький, из настоящей кожи, и выпуклая звезда сразу заиграла золотом.
- Плохо нам в сапогах работать, - сказал ефрейтор. - Заболеют ноги. Как пить дать заболеют.
- Все равно приятно их в чистой воде подержать.
- Ну да, они от жары устают, - сказал ефрейтор.
- Слышишь, - сказал рядовой повар. - Мусорка едет.
- Это хлебовозка.
- Я говорю тебе, мусорка. Я ее по мотору узнаю.
Машина съехала на мягкую придорожную пыль и подкатила к высоким ржавым бакам с отходами, приткнувшимися к забору метеостанции напротив столовой.
- Эй! Иван, иди покури! - закричал ефрейтор.
Длинный краснолицый шофер спрыгнул в пыль и неторопливо зашагал к поварам. Он вынул из-за уха сигарету со скрученными концами и на ходу закурил. Его хромовые сапоги скрипели, и когда он сел, повара оживились.
Открылась правая дверца, и маленький солдатик перебрался из кабины в кузов, не ступая на землю.
- Как служба, Иван? - сказал ефрейтор.
- Идет служба, - сказал Иван. - Только вот этот мне надоел. Медленно все делает. Едва к утру поспеваем.
- И где его откопали, - сказал толстый ефрейтор.
- В Москве. Москвич он, - сказал Иван.
- Ну и коротышка. Его в цирк нужно отдать, - сказал рядовой повар.
- Какой там цирк. Не нужен он в цирке, - сказал ефрейтор.
- На зека похож, - сказал Иван. - Я его боюсь.
Коротышка столкнул ногами пустые бочки и лопату, и все это загрохотало, и сверчок под забором перестал свистеть, а повара и Иван заматерились.
- Не греми, - крикнул Иван. - Всю часть разбудишь.
- Углекоп-каторжник, - сказал ефрейтор.
- Не-е, на углекопа ему не потянуть, - сказал рядовой повар. - Я рядом с шахтой живу. Видел я углекопов. Куда ему до них. Ростом не вышел. Уголь задушит его в одну смену.
Солдатик спрыгнул на землю и ойкнул. Время от времени он отворачивался, дышал чистым воздухом и смотрел в небо, запрокинув голову.
- И как ему не надоело мусор выгребать? Год уже служит, и все мусорщик, - сказал рядовой повар.
- Кто-то должен это делать, - сказал ефрейтор. - Что он еще сможет, коротышка? Да и мусор выгребать, кроме него, никто не согласится.
- Сегодня плохо ели. Как и вчера, - сказал рядовой повар. - Надоела всем капуста. Вон, баки доверху.
Коротышка выгребал утрамбованный слой на дне бака. Лопата тут не годилась, и он черпал руками и плевался после каждого захода. Он опускал голову в бак и старался не дышать. Рукава его гимнастерки покрылись оранжевым соусом, а серая голова вспотела.
- Я поваром работаю и то боюсь: приедешь домой и засмеют. Они там не понимают, что служба - одна. Особенно бабы.
- Танкист или повар - им без разницы. А коротышка? Коротышка скажет: я был мусорщиком! Ему и руки не подадут, - сказал ефрейтор.
- Я сам его не люблю, каторжника, - сказал Иван. - Медленно все делает. Вишь? Отдыхает, время тянет. У нас еще офицерская столовая. Потом еще на скотный двор надо. Свиньи заждались. К свиньям десять километров ехать.
- Слышь, Иван, а чего бы вам не поднимать баки и не вываливать их в бочки?
- Разве поднимешь такой бак? Ты поднимешь? А как ты вывалишь, если бочка уже раза в два? Сменить нужно эти бочки, - сказал Иван.
- Никто их не будет менять. Кто тебе их поменяет? - сказал ефрейтор. - Новые дорого стоят. Дешевле грузить лопатой. Все равно коротышке не найти лучшей работы.
- Он уволится через год. Работа хорошая: день спишь, ночь катаешься.
Коротышка потер пылью жирные руки и подошел к поварам. Он улыбался и сверкал зубом.
- Ты что, специально свой зуб показываешь? - сказал рядовой повар.
- Коротышка, а кто тебе золотой зуб вставил? - сказал ефрейтор.
- У него родители сапожники, - сказал Иван.
- У меня дядька - директор магазина, - сообщил коротышка.
- У меня дядька - директор шахты, и то денег не хватает, - сказал рядовой повар.
- Я буду грузить мусор, а твой дядька пусть остается директором шахты, - сказал коротышка, - когда я дембельнусь, мой дядька вставит мне еще три золотых зуба.
- Вот черт, - сказал Иван.
Повара вытащили ноги из корыта и сушили их на теплых ступеньках.
- Не нужна вода? - спросил коротышка.
- А чего тебе?
- Да я хочу руки помыть. На кухне-то вы не дадите помыть.
- Еще чего. На кухне нельзя мыть. Кухня должна быть стерильной, - сказал рядовой повар.
- Я вот и спрашиваю: можно в корыте?
Повара намотали портянки и засунули отдохнувшие ноги в сапоги.
- Мойся быстрее, - сказал Иван.
- Давай, ребята, закурим еще, и спать пора, - сказал ефрейтор басом.
Коротышка кое-как отскоблил песком руки, помочил рукава гимнастерки и пошел к машине.
Повара накурились, похлопали по спине Ивана и скрылись за кухонной дверью. Свет над крыльцом потух, и мотыльки разлетелись.
- Чего орешь, я и так сижу, тебя дожидаюсь. Ослеп, что ли?
- Фу ты, черт. Я и не заметил. Притаился, как хорек, да еще темно. И кто на тебе женится?
- Не женится, а замуж выйдет, - поправил коротышка.
- Бочки, бочки не погрузили! Чего сам не напомнишь? Так и уехали бы без бочек. Память у тебя отшибло!
Коротышка быстренько выскочил из машины, подбежал к бочкам.
Иван подобрал обрывок газеты, обмотал им руку, и его большое тело напряглось под тяжестью отходов. Но все же он одной рукой поднял свою половину на уровень кузова и поставил на самый край. Глаза коротышки заблестели в темноте, и он едва-едва, вцепившись скользкими маленькими пальцами в ручку, поставил свою часть. Иван двинул бочку дальше, и они погрузили еще две. Иван закрывал борт и разглядывал сморщенные и грязные ладони коротышки.
- Я поеду в кузове, - сказал солдатик. - Проветрюсь.
- Ну и давай! Без тебя попросторней!
Грузовик рванулся вперед, и не было во всей части машины дряхлее этой. Солдатик в кузове, стоя лицом к ветру и держась за крышу кабины, пел:
- Очи че-ерные!.. Очи я-ясные!.. Очи жгу-учие и прекра-асные!..