Агония Иванова. Будет ли кто меня помнить

Будет ли кто меня помнить

Будет ли кто меня помнить,

я никогда не узнаю,

да и найдется ли кто-то,

кто загрустит, вспоминая.

Хуан Рамон Хименес.

Наш класс всегда считался дружным, и, пожалуй, это можно даже считать правдой.

Еще с самого детского возраста, когда между нами не стояли различия во вкусах и взглядах на жизнь, мы научились быть внимательными друг к другу.

Порой, конечно, внимание было не самым завидным - был в нашем дружном классе мальчик-изгой, над которым посмеивались другие мальчишки, изводя его своими колкими насмешками и обидными словами. Я всегда был несколько в стороне от этой вражды, предпочитая не ввязываться в нее, занимая роль постороннего наблюдателя, достаточно редко разнимая их обострившиеся конфликты.

Но, не смотря на это все, мы были важны друг для друга, и с многочисленных совместных фотографий смотрели улыбающиеся, довольные жизнью лица. За исключением одного.

Порой мне казалось, что она вообще не умеет улыбаться, и вместо лица у нее - резиновая маска, вроде тех, которые еще в начальной школе мы нацепляли на новый год. Но снять эту маску никто не решался, к тому же уже очень давно и навсегда мы уяснили одно серьезное правило - ее трогать нельзя.

Она всегда была немного в стороне от нас. Она боялась нас, а мы немного побаивались ее, впрочем, в отличие от нее, старались не показывать этого.

Молчаливая и болезненная девочка Юля проучилась семь лет в нашем классе, и за все это время никто не разу не побывал у нее дома, а количество сказанных друг другу слов не превышало и два десятка. Говорила она всегда тихо, и ее, не менявшийся с годами, детский голосок сильно дрожал, выдавая страх перед нами. И она тоже не менялась, как этот голос.

Мы росли и становились другими людьми, а она была все тем же хрупким сутулым ребенком в сером школьном костюме, с недлинными блеклыми волосами, которые тоже как будто бы не росли, всегда сохраняя одну и туже длину, я слышал от ребят, что так стригла Юлю ее бабушка, не менее странная, но немного более общительная старая женщина. Маму Юли я никогда не видел, хотя слышал о ней немало от нашей классной руководительницы и своей мамы, пересекавшейся с ней на родительских собраниях.

Для месяца марта на улице было слишком тепло, и непутевые солнечные зайчики бегали по потолку и стенам кабинета математики на третьем этаже. Мне как всегда было далеко не до алгебры, я был увлечен пустыми разговорами со своим лучшим другом и соседом по парте Женькой. Но в какой-то момент за нашей болтовней в гудении класса мне послышались слова, заставившие насторожиться и замолчать. Я тревожно завертел головой, пока не уперся взглядом в главную задиру нашего класса Наташу, которая стояла, упершись руками в парту Юли, и что-то негромко и вкрадчиво говорила.

- ... ты ничего не напутала, а, девочка? - донесся до меня обрывок фразы, - мы обычно здесь сидим... - из-за спины Наташи выглядывала ее постоянная спутница и фрейлина Ольга, покусывая щедро накрашенные губы. Эта парочка мне никогда не нравилась, но я старался не нарываться на конфликты с ними, как и они не особенно трогали меня.

- Наташ, не лезь к ней, - осадил ее кто-то, она гордо вздернула нос, понимая, что Юлю действительно лучше не обижать, так уж повелось, и прошествовала к свободной парте как раз за нами.

- Надоела мне эта убогая, - совсем тихо проворчала она, садясь и поправляя выбившиеся из общей массы прядки светло-каштановых волос, и продолжала, обращаясь к Ольге, конечно же, готовой с ней согласиться, - не знаю, зачем такие живут. Лучше бы вообще не жили...

Юля, до этого сидевшая неподвижно, уставившись в одну какую-то точку в углу класса вдруг поспешно встала, собрала вещи в старомодную сумку и быстро вышла из класса, низко опустив голову, так, что ее лицо полностью было скрыто волосами.

- Что это с ней? - недоуменно вскинула брови Наташа, проследив за ней взглядом, она была уверенна, что сказала это достаточно тихо, но никто даже не обернулся на нее. Она преступила ту черту, которая для нас всех на протяжении этих семи лет была запретной - не трогать Юлю. Юля больной ребенок, мы должны жалеть ее, и не в коем случае не пытаться задеть или посмеяться над ее недостатками.

Мне стало как-то не по себе.

- Ты обидела ее, дура, - за меня ответил Женька, презрительно посмотрев на надувшуюся Наташу.

- Сам дурак, - сразу же огрызнулась она и сделала вид, что задета была этими словами до глубины души. Я тем временем быстро пошел к двери, надеясь успеть догнать Юлю. Я обошел всю школу, но только в раздевалке, не найдя на вешалке ее невзрачного пальто убедился, что она уже успела уйти. Я мучительно думал о том, что сейчас чувствует эта тихая и забитая девочка.

Вдруг она решила наложить на себя руки?

Охранник отказался выпускать меня из школы до окончания уроков, и я бросился к нашей классной руководительнице.

- Юля пропала! - выпалил я, влетая в ее класс, чем вызвал явное недовольство с ее стороны. Она посмотрела на меня поверх очков с толстыми стеклами и сердито проговорила:

- Где пожар, Хлебников? Разве не нужно спросить разрешения, прежде чем войти в класс?- заметив, что я взволнован она сжалилась и решила оставить нотации на потом, - Юля почувствовала себя плохо, - объяснила она, - и за ней пришла ее бабушка.

Я вздохнул облегченно, хотя на душе все равно было как-то тяжело. Я еще не знал, что в этот солнечный мартовский день мы все видели Юлю в последний раз.

Классная говорила нам, что Юля болеет, и никто не сомневался в этом - у нее действительно было очень плохое здоровье, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы это понять. В конце-концов даже классная устала от этой постоянной отговорки и Юлю перевели на домашнее обучение, а мы, по-прежнему ничему не удивлялись. Она просто взяла и исчезла из нашей жизни, как того хотела Наташа, если конечно не сказала это сгоряча. Впрочем, Юля никогда не была частью нашей жизни - только сутулой тенью на фоне наших ярких школьных будней. Я с трудом мог вспомнить, когда хоть раз разговаривал с ней, и совершенно не представлял себе что она за человек, кроме, разве что того, что она все время болеет - это знали все.

Я вообще забыл о ее существовании, вспоминал только, взглянув на старые фотографии - где среди наших улыбающихся и живых лиц ярким контрастом выделялось ее узкое и худое, с потухшими глазами и внушительными синяками под ними. Но фотографии лежали в старом альбоме, о котором я вспоминал еще реже, чем об этой девочке, когда-то бывшей моей одноклассницей, как Наташа, Оля или любая другая, которую я видел почти каждый день в школе.

Прошел почти год, когда о существовании Юли мне напомнил друг Женька. Мы шли втроем с ним и нашей общей подругой Леной, по залитой солнцем улице, среди пестрой, еще не выжженной солнцем, зелени. Густо и пьяняще пахла цветущая акация, и Лена сорвала пару желтых цветков, которые оставили пыльцу на ее ладони.

- А помните Юлю? - вдруг неожиданно сказал Женька, смотря себе под ноги, где на асфальте лежали такие же желтоватые цветы, как в руке нашей спутницы. Мне стало как-то холодно при одном только упоминании о ней, но при этом, чертовски интересно.

- Бедная девочка, - вздохнула Лена, стряхивая цветы с ладони, и посмотрела на ясное голубое небо, она выглядела слегка расстроенной. - Как вы думаете, что с ней сейчас? - спросила она после некоторой паузы.

- Болеет, наверное, - Женька попытался пошутить, но вышло как-то неудачно, и некоторое время мы шли молча. Потом он вспомнил еще нашу одноклассницу, уехавшую в другой город, и предложил как-нибудь собрать вместе всех, когда-либо учившихся в нашем классе.

- И Юлю? - осторожно поинтересовался я.

- Конечно, - кивнул Женька.

- Не думаю, что ей будет с нами интересно, - пожала плечами Лена. Мы дошли до ее дома, и теперь стояли во дворе, наслаждаясь теплым весенним воздухом и солнцем, прежде чем забиться в душный полумрак подъезда.

- А может быть она изменилась? - высказал неожиданное предположение Женька, и мы с Леной как по сигналу внимательно посмотрели на него, - ну... стала такой как все, нормальной. Гуляет с друзьями во дворе, слушает музыку... И много разговаривает! - он неловко улыбнулся и первым вошел в подъезд.

- А давайте ей позвоним? - предложила Лена уже у двери своей квартиры, доставая увесистую связку ключей, - у моей мамы где-то должен быть ее номер...

Она оставила нас одних на тесной кухне с видом из окна на раскидистую ветлу и соседний дом, а сама исчезла в лабиринтах своей квартиры. Женька выпил воды из-под крана, а я открыл раму в окне, чтобы слегка проверить душное помещение, было очень жарко.

- Может быть, она тоже куда-нибудь уехала? - он вытер мокрое лицо рукавом ветровки и уселся во главе стола, - на юг, допустим... раньше туда отправляли людей, восстанавливать здоровье.

- Может быть, - апатично согласился я.

Я вспомнил тот неловкий эпизод в кабинете математики, и мне стало грустно. Жалость, обожгла непривычной горечью, и я стал думать о вещах, которым раньше не придавал никакого значения.

Как жила эта девочка? У нас у всех были свои интересы, увлечения, друзья на улице и в школе, с которыми нам хотелось увидеться, к которым мы спешили, звонили, звали гулять. А она сидела в своем углу, сиротливо сложив руки и смотря на них, чтобы только спрятать взгляд от нас. А она ходила по стеночке, чтобы случайно не задеть кого-то, или чтобы кто-то сам ее не задел. В столовой, где мы закупались конфетами и сладостями, спуская на них выпрошенные у родителей карманные деньги, она ела так, словно боялась, что еду у нее отнимут. Когда мы смеялись и громко разговаривали, она всегда молчала. Молчала целых семь лет. За эти семь лет мы так и не узнали о ней ничего, и только сейчас, спустя столько времени мы вдруг соизволили заинтересоваться ее существованием.

Я почувствовал, что, кажется, потерял что-то важное.

Вернулась Лена - она выглядела довольной и в одной руке несла толстую записную книжку своей мамы, во второй беспроводной телефон. Она уселась на третий свободный стул за длинным обеденным столом, занимавшим почти все место на кухне, и принялась листать принесенный блокнот.

- Моя мама как-то раз даже была у них в гостях, - сказала она, внимательно щурясь, чтобы не пропустить то, что искала.

- И как там? - заинтересовался Женька.

- Мама говорила красиво. Цветы всюду, - Лена перестала листать пожелтевшие от времени страницы, исписанные аккуратным почерком и ткнула пальцем в какую-то строчку, - вот оно, - она взяла телефон и принялась аккуратно и внимательно набирать цифры.

Мы напряженно ждали и слушали длинные гудки в трубке, громкость у телефона была достаточная, чтобы мы могли все разобрать.

- Здравствуйте, - мне стало даже страшно, когда кто-то на том конце провода вдруг ответил, а Лена не растерялась, - а можно Юлю?

Повисла пауза и я, было, подумал, что мы ошиблись номером или они сменили адрес. Но спустя несколько минут женщина, которая возможно была мамой или той самой бабушкой Юли наконец-то ответила:

- Ее нет.

Теперь была наша очередь молчать, потому что не Лена, не мы с Женькой не знали, что говорить или делать, только растерянно смотрели друг на друга. Слишком странно и холодно были сказаны эти слова, но уточнять где она, наверное, было бы не вежливо.

- А когда ей можно будет позвонить? - нашлась Лена, и снова повисла пауза. Долгое молчание нашей собеседницы начинало действовать на нервы.

- Никогда, - вдруг сказала она, - она умерла.

И повесила трубку.

Мне показалось, что на меня вылили ведро ледяной воды, и сейчас на улице не двадцать градусов тепла, а минус сорок, и сейчас я просто покроюсь льдом от этого неприятного морозца, пробежавшего по всему телу.

Я попытался это осмыслить, но только почувствовал себя шестилетним ребенком, впервые услышавшим слово "смерть", и не знающим до конца, что оно означает.

Перед глазами пронеслось худенькое болезненное лицо Юли, ее темные глаза, смотрящие в пол из-под густой ровной челки, все связанное с ней за эти долгие годы, и мне вдруг стало как-то обидно и одновременно совестно. Этот маленький одинокий человек был совершенно никому не нужен, все обходили его стороной и плевать хотели на его жизнь. Как теперь - на смерть.

Был человек - нет человека.

Какая, собственно, разница?

- Бедная девочка, - повторила Лена и бросила телефон на стол, словно он был в чем-то виноват.

Близился выпускной вечер, и перед ним мы с одноклассниками решили зайти к учительнице, бывшей нашей классной руководительницей в начальной школе и попросить у нее наши старые фотографии и газеты. Среди этих газет и была наша гордость, который мы когда-то сверкнули перед другими классами, переходившими из четвертого в пятый - этот рубеж в нашей школе было принято отмечать как окончание начальной школы. На этой газете были представлены все ученики нашего класса в образе их будущих профессий - тогда я сказал, что хочу стать писателем. И редколлегия изобразила меня, сидящим за старинным столом при свечах над кипой бумаг. За прошедшее время многое изменилось, но этот образ прочно сидел у меня в памяти, как еще некоторые другие, допустим Женькин, или Ленин, она тогда мечтала стать ветеринаром.

Мы остались вчетвером в кабинете - поисками поручили заняться мне, Женьке и Наташе с Олей, так получилось, что помимо острого языка и самовлюбленности Наташа отличалась поразительным талантом к рисованию, и всегда возглавляла все дела, связанные с газетами. Сейчас она не торопилась проявлять свой нрав и терпеливо и аккуратно вместе с нами перекладывала громоздкие ватманские листы, разглядывая нарисованное на них. Свою цель мы обнаружили в самом дальнем шкафу, и чуть не порвали - так нам натерпелось скорее посмотреть на нее. Развернув ее на двух сдвинутых партах мы жадно вглядывались в поблекшие от времени рисунки. Многих из тех, кто был изображен здесь уже давно не было в нашем классе, в этом городе, и... в жизни вообще.

Мой взгляд остановился на вырезанном с фотографии бледном лице Юли.

Здесь она была изображена художницей.

- А она, правда, хорошо рисовала, - совсем тихо пробормотал Женька, стоявший рядом со мной и мне стало как-то не по себе. Мы с моим другом сейчас, похоже, думали об одном и том же.

- Да ну, - по своей обычной насмешливой манере бросила Наташка, сворачивая газету обратно, и уперла руки в изящные благодаря новомодным диетам бока, - бездарная мазня, видела я ее рисунки.

- Эй! - возмутился я, и мне захотелось наплевать на то, что она девочка, и крепко врезать ей в ее прекрасное лицо, - не говори о ней плохо!

- О мертвых нельзя плохо говорить, - поддакнул Женька и опустил голову.

Повисла тишина, и я слышал, как тикают часы, висящие над входом в класс. Оглушающе громко капала вода из неплотно прикрытого крана в маленькой раковине в углу кабинета, где мы в детстве мыли руки, кисточки и клеенки на уроках труда. Мне почему-то захотелось подойти и плотно завернуть этот кран, чтобы не мешал думать.

- О мертвых? - переспросила Наташа, дрожащими губами, и вся ее самоуверенность, как и язвительность куда-то исчезла. Она сама сейчас напоминала оживший труп - также сильно побледнела от услышанного.

- Да, - первым опомнился Женька и ответил за меня, - она умерла. А ты, конечно же, не знала?

- Нет, не знала, - надулась Наташа, но, кажется, она сейчас тоже вспомнила, как тогда обидела эту слабую болезненную девочку. Я никогда не видел ее такой растерянной и смущенной, и мне вдруг очень захотелось сломать нашу королевну до конца, чтобы у нее раз и навсегда пропало желание лезть к тем, кто не может ей ответить.

- Она покончила с собой, - заявил я, стараясь не выдать себя голосом, - из-за тебя, между прочим! Это ты подала ей такую идею, сказав, что лучше бы, такие, как она вовсе не жили, - я даже не знал, что на меня нашло, но говорил так уверенно, словно это было правдой. Впрочем, кто знает, может быть, такой вариант вполне возможен?

Женщина, с которой мы говорили, не соизволила уточнить, как именно умерла Юля, кто знает, может быть добровольно.

- Это правда? - испуганный взгляд Жени немного отрезвил меня, но я слишком был уверен в своей правоте, чтобы остановиться вовремя.

- А как ты думаешь? - ответил я вопросом на вопрос, - тебе бы тоже, наверное, захотелось умереть после таких слов?

Мне показалось, что Наташа потеряла равновесие и уперлась руками в парту, чтобы не упасть. А может быть, это ей не помогло, и она сползла на пол, кусая губы и заламывая руки. Этого я знать не мог, потому что, произнеся последние слова, торопливо вышел из класса и спустился на первый этаж.

Некоторое время я задумчиво стоял перед вешалкой в раздевалке, но быстро победил секундный порыв вернуться назад и, извинившись, рассказать правду. Чтобы я, извинялся перед Наташей? Да никогда в жизни! Я быстро схватил свою куртку, набросил ее не застегивая, и вышел в густые теплые сумерки майского вечера.

Уютно горели фонари и окна домов, пахло зеленью и поздней весной, и гулять сейчас было самое удовольствие, когда уже схлынула дневная жара, но еще не пришел ночной холод, заставляющий по утрам траву быть мокрой от инея.

Мне совсем не хотелось идти домой, и я позволил ногам самим нести меня какими-то знакомыми с детства маршрутами - мимо школы по аллее, потом по опустевшему парку, обратно узкими дворами, заставленными автомобилями, до супермаркета, куда раньше мы так любили бегать после уроков, или когда прогуливали физкультуру.

Чья-то неясная тень, выплывшая из темноты вдруг заставила меня остановиться и попятиться к газетному ларьку. Я испугался, но мой страх развеял свет фонаря, упавший на лицо этого человека - им оказалась безобидная старушка, до ужаса знакомая.

- Здравствуй, - сказала она мне, и грустно улыбнулась, скрывшись в дверях супермаркета. Еще некоторое время я пытался вспомнить, откуда я ее знаю, пока меня не осенила еще более шокирующая догадка. Эта старая женщина была той самой бабушкой Юли, так часто встречавшей девочку после уроков. Она сильно постарела с тех пор, поэтому таких больших трудов мне стоило узнать ее.

Я хотел, было броситься за ней следом, но она уже вернулась, держа в морщинистой руке пакет, производивший впечатление очень тяжелого.

- Вам помочь? - нашелся я, с готовностью схватив у нее пакет, она только промолчала, ничего не сказав. Скорее всего, она даже не помнит, как меня зовут, только то, что я когда-то учился с ее внучкой в одном классе.

Я плелся за ней следом, и думал, что пакет вовсе не такой тяжелый, как могло показаться на первый взгляд, и мне бы стоило пойти домой, но при этом мне ужасно хотелось побывать там, где, как говорила мама Лены, очень красиво и много цветов.

Молчать было невыносимо, а говорить не о чем, и поэтому так всю дорогу я и не нашелся, что сказать. Только в просторной светлой прихожей с большим зеркалом бабушка Юли вдруг предложила, обернувшись ко мне:

- Хочешь выпить чаю? У нас конфеты вкусные... - мне стало как-то грустно, я посмотрел на свое отражение в зеркале, чтобы не смотреть на нее, так жалко она выглядела. Сгорбленная, маленькая, иссохшаяся и совсем седая, как ожившая мумия.

- Я... не знаю... - промямлил я.

- Ну не отказывайся... - взмолилась старушка, и мне так мучительно стало ее жаль, что я чуть было, не согласился.

- Мама, с кем ты разговариваешь? - вдруг послышался из глубины квартиры резковатый женский голос, следом за ним шаги, и очень скоро в прихожей появилась маленькая худощавая женщина с аккуратной короткой стрижкой и большими грустными глазами. Они были такими же темными, как глаза ее покойной дочери, и, пожалуй, очень красивыми, только у Юли этого оценить было нельзя - она все время прятала взгляд.

- А, - понимающе потянула женщина, - здравствуй, - выглядела она не очень дружелюбной, но только на первый взгляд, - Леша, если я не ошибаюсь? - я заторможено кивнул, - спасибо тебе, - она выдавила из себя улыбку и забрала у меня пакет, - вечно она наберет столько, сколько донести не может...

Старушка виновато улыбнулась и развела руками, хотя в ее глазах читалась немая просьба - она очень хотела, чтобы я остался. Но она понимала, что я все равно откажусь, поэтому быстро сняла обувь и легкое пальто, и скрылась в комнате, оставив дверь приоткрытой.

Здесь действительно было очень красиво - белые обои создавали впечатление чистоты и света, не навеивая никаких мыслей о больнице, как это бывало обычно, всюду стояли цветы и висели картины в резных деревянных рамах. Лампа под потолком, освещавшая прихожую и коридор была сделана из разноцветного стекла и отбрасывала пестрые яркие блики. Пока я разглядывал интерьер, бабушка Юли успела вернуться, неся что-то в руках.

- Лешенька, спасибо тебе, - проговорила она, протягивая мне стянутый резинками сверток,- вот, возьми...

- Это... - растерялся я, хотел, было отказаться, но она была настроена очень решительно.

- Возьми, это Юлино, - она тяжело вздохнула и отвернулась, я понял по ее дрожащему голосу, что ей очень хочется сейчас заплакать.

- Извините, я не могу это принять, - сказал я, наконец-то найдя в себе силы на это, попятился к двери.

- Нет, я настаиваю, - дрогнувшим голосом взмолилась старушка и буквально всучила мне сверток и открыла дверь, выпуская в подъезд, - приходи еще, Лешенька, - я не знал, что ответить на это, мне вдруг стало так страшно в этой красивой квартире с белыми обоями и цветами, что захотелось бежать сломя голову подальше отсюда.

- До свидания, - пробормотал я, не оборачиваясь, и быстро пошел вниз по лестнице. Только на первом этаже я позволил себе развернуть сверток и посмотреть что это. Внутри, обернутый старыми газетами, лежал красивый горный пейзаж, выполненный так профессионально, что я никогда бы не поверил, если бы не подпись в углу листа, что его нарисовала моя бывшая одноклассница.

Теперь исчезла Наташа, она где-то неделю не появлялась в школе, и мне в душу закралось подозрение, что с ней что-то случилось именно после моей глупой попытки ее проучить.

Оля ничего не знала о том, что произошло с ее подругой и мало интересовалась этим - сейчас она сидела с другой девочкой - Олесей, которая была запасным в их "команде" всегда, когда Наташа или ее фрейлина отсутствовали одна из них вспоминала о существовании Олеси, чему та особенно радовалась. Никто из них обеих не смог рассказать мне ничего об Наташе, кроме того, что в тот злосчастный день она была очень расстроена и даже не отвечала на телефонные звонки.

Женька дулся на меня и не хотел со мной разговаривать, считая мой поступок глупым и жестоким, и когда я попытался объяснить ему, что всего лишь хотел поставить ее на место, он только отмахнулся от меня.

- Может быть, тогда она и поступила плохо, - осудил меня он, - но ты поступил еще хуже.

Конечно же, рассчитывать на то, что Женька пойдет со мной к Наташе, было глупо, и больших трудов и усилий над собой мне стоило заставить себя пойти к ней одному. Я представил себе, какой потрясающий повод для насмешек появиться у нее теперь, но совесть не позволила мне передумать. Я узнал у Оли, где она живет, и отправился туда сразу после школы.

Дверь мне открыла сама Наташа, и вид у нее был не важный - растрепанные давно нечесаные волосы, которые раньше всегда светились здоровьем и красотой, размазанная из-за слез по лицу косметика, как будто она попала под дождь. На ней были старые стертые джинсы и майка в потеках краски, в которой раньше, похоже, кто-то занимался ремонтом. Я почувствовал острый укол совести и нахлынувшую волну сильной жалости к тому, во что превратилась еще вчерашняя королева красоты нашего класса.

- А, это ты... - равнодушно протянула она, пропуская меня в квартиру, - проходи, - я проследовал за ней до пустынной грязной кухни, где на столе, кроме пепельницы и пачки дешевых сигарет ничего не было. Наташа жила с мамой, которая с утра до вечера была на работе и не любила тратить время на домашний быт, а дочери как-то тоже не было до этого дела.

Наташа устало опустилась на стул, пустым взглядом уставившись куда-то мимо меня, и потянулась к пачке за сигаретой. О том, что она курит, знали, наверное, даже ученики начальной школы, когда-то это считалось смелым и крутым, но со временем все кроме нее успели разочароваться в этой привычке и устать давиться горьким дымом только ради выпендрежи.

- Зачем ты пришел? - спросила она без особого интереса и резким движением головы откинула волосы с лица, - рассказать мне о ней?

- Я ничего о ней не знаю! - заявил я, чувствуя, как краснею, - и... я соврал тебе... она не покончила с собой.

Это словно совсем не удивило Наташу, она пожала острыми плечами и затянулась сигаретой. Наверное, сейчас она казалась себе похожей на драматическую актрису, а меня вот воротило от запаха сигарет, но я промолчал.

- А откуда ты знаешь? - хрипло поинтересовалась она, внимательно глядя мне в глаза, - если ты ничего о ней не...

- Но это я знаю! - возразил я, но тут же отвернулся, осознав что, снова начинаю ей лгать. Я бы мог, конечно, спросить у бабушки Юли, что случилось с ее внучкой, но ей и так слишком много пришлось пережить и без чьих-то глупых и бестактных вопросов.

- Ты это знаешь? - уличила меня Наташа, и это заставило меня посмотреть на нее совсем по-другому, - да ну.

Сейчас она вовсе не казалась той красивой пустой куклой, которой была все то время, которое я ее знал. Еще с начальной школы она заслуженно считалась самой красивой девочкой класса, и, конечно же, самой популярной - все мальчики были влюблены в нее, а все девчонки мечтали попасть в ее свиту и занять самое ближнее место рядом с ней, это было неизменно.

В учебе Наташа никогда не была сильна, за исключением одного единственного предмета - рисования, в чем ей можно было отдать должное. Она потрясающе владела карандашом и кистью, поэтому всегда, в отличие от нас, питала неприязнь к Юле, в которой видела достойную соперницу в этой области. Но Наташа никогда не увлекалась рисованием - ее куда больше интересовала ее популярность, и она была озабоченна тем, как бы не лишиться ее. Сейчас по ней легко можно было понять, что она плевать хотела на это, и это было удивительно.

- Я ее убила, - заключила Наташа, и скомкала сигарету в пальцах, словно она была в чем-то виновата, - и вот она правда!

- Ты не знаешь этого, - попытался возразить я, но она отчаянно покачала головой.

- Даже если она не покончила с собой, она услышала мои слова и решила последовать совету и сдохнуть, - закричала девушка и спрятала лицо в ладонях. Я не знал, как ее утешить, но чувствовал себя ужасно виноватым, заварив эту кашу.

- А мне тоже лучше сдохнуть! - вдруг заявила Наташа, убирая руки, мешавшие ей говорить, - лучше, чем жить так... с этим бесконечным чувством вины, ощущая, какой я урод...

- Успокойся, - взмолился я, но совершенно не представлял себе что сказать, чтобы ей действительно стало легче. Наверное, уже ничего. Вот мне и не оставалось ничего, кроме как встать и уйти. Она заставила меня остановиться у выхода с кухни, тихо спросив:

- Она, правда, очень хорошо рисовала, да?

Я без труда догадался, о ком она говорит.

- Да, - совсем тихо подтвердил я, и добавил про себя, зная, что этими словами сделал бы ей только хуже - "Из нее бы получился отличный художник".

Где-то через неделю Наташа снова появилась в школе, а я уже было начал волноваться, что ее состояние стало совсем плохим, впрочем, я и не догадывался, что радоваться ее возвращению было преждевременно.

Она выглядела так, словно ничего не случилось, - обтягивающие джинсы с ярким ремнем, цветастая футболка, подчеркивавшая красоту ее юного тела, аккуратно уложенные лоснящиеся волосы, толстый слой тонального крема, скрывающий синяки под глазами, в которых что-то стало другим. Только я заметил произошедшую в ней перемену, так хорошо спрятанную подо всем этим внешним спокойствием, может быть, потому что знал ее причину.

Если раньше Наташа производила впечатление человека самоуверенного, то теперь - уставшего от жизни.

Первые несколько уроков она сидела с Олей, помалкивала и даже не позволяла себе отпускать обычные колкости. На третьем, в том самом кабинете математики, где, казалось бы, уже вечность назад мы в последний раз видели Юлю живой, она вдруг встала со своего места и неожиданно вышла на середину класса.

- Послушайте! - громко сказала она, и класс повиновался - на нее уставились двадцать пар внимательных и удивленных глаз, и только кажется, мы с Женькой догадывались о том, что она собирается сказать.

- А вы помните Юлю? - оправдывая наши ожидания, спросила она. По классу прошлась волна ропота, наши одноклассники перешептывались и поглядывали уже с явным страхом. К чему поднимать этот разговор, тем более... Наташе. Которую интересует только то, как лежит лак на ее аккуратных ногтях, и что думают о ней парни из параллельного класса.

- Не помните? Конечно... Она же такая незаметная, - не дав никому сказать и слова продолжала Наташа, - есть Юля, нет Юли. Ну, так вот ее нет. Она умерла.

- Я ее убила, - закончила она, запрокинула голову и нервно рассмеялась. Прежде чем кто-то успел что-то ответить или спросить она выбежала из класса, и мне вдруг стало мучительно страшно за нее. Потому что когда так в прошлый раз выбежала Юля, это был последний раз, когда мы видели ее... живой.

- Ты видишь, что ты наделал?! - Женька схватил меня за плечо и тряхнул с силой, - она же спятила!

Я не нашелся что ответить, потому что действительно чувствовал себя виноватым. Я скинул его руку и бросился следом, стараясь больше не терять ни минуты.

На улице шел настоящий ливень. Природа и люди, измученные долгой жарой, жадно вдыхали долгожданную свежесть. Свежестью пахло и в школе - на всех лестницах и в коридорах, этот запах просачивался в открытое окно на третьем этаже.

Легкий ветерок развивал тюлевые занавески и наполнял пропахшее пылью помещение ароматом мокрой травы и цветущей сирени.

Я остановился у окна, но у меня не было сил глянуть вниз, на лежащее, на асфальте тело.

Я откуда-то знал, что Наташа тоже предпочла своей бессмысленной жизни - такую бессмысленную смерть.

Еще я откуда-то знал, что она жива, и возможно на этом все для нее еще не закончится. Сейчас я не думал об этом, просто стоял, опираясь на подоконник, и смотрел в свинцовое небо, не в силах опустить взгляд туда, где уже собирались люди.

Я не думал о лежащей там Наташе, я думал о Юле, ее дистрофичных тонких запястьях, темных, всегда опущенных в пол глазах. Я думал о том, как она тихо и мало разговаривала и как при этом дрожал ее голос, я думал о ее сером невзрачном костюме и старомодной сумке, о том, какой у нее был странный кривоватый почерк, к которому всегда придирались учителя. О том, как однажды в нее попали мечом на физкультуре, и она заплакала. Я думал о том, как она сидела на краю лавочки, сложив руки, словно не зная, куда их деть, о том, как вдохновлено и страстно она рисовала... На уроках рисования она словно становилась другим человеком. Только мы не потрудились узнать этого другого человека, как не потрудились узнать того человека, который был с нами семь лет.

Незаметно, как тень, как мебель, которой никто не предавал значения. Нам говорили - не обижайте ее, у нее слабое здоровье, но вместо того, чтобы помогать ей, поддерживать и провожать до дома, чтобы не дать ей почувствовать себя одинокой и отличающейся от нас, мы побаивались ее, обходили стороной, и делали вид, что ее не существует.

А она существует, точнее существовала.

Май сменился июнем и всю первую неделю лета шел дождь - вдоволь утоляя жажду изнуренной природы. Впереди были выпускные экзамены, а у меня не было не малейшего желания выходить из дома и думать о своем, даже таком недалеком будущем.

Только лежать на кровати и смотреть на противоположную стену, на которой раньше не висело ничего, а теперь картина, которую нарисовала моя одноклассница Юля. Возможно, она могла стать потрясающим художником, у нее были все задатки для этого. Как, впрочем, и у Наташи.

Что-то все-таки заставило меня вставать, собраться и выйти под этот дождь. У подъезда, держа в одной руке ручку зонта, а в другой букет нарванной где-то по дороге сирени, меня дожидался Женя. С ним Лена, Оля и еще некоторые наши одноклассники.

У нас же дружный класс, и мы собираемся навестить Наташу в больнице.

- Как ты? - тихо спросил меня Женя, он уже почти не винил меня в случившемся, ведь это не я вытолкнул Наташу из окна, как впрочем, и не я сказал Юле, что таким, как она лучше не жить на свете.

- Неплохо, - я выдавил из себя улыбку, и сейчас у меня хорошо получилось казаться бодрым и веселым, - а ты, смотрю, помог управе района обрезать кусты сирени, чтобы росли лучше?

- Конечно, - Женя улыбнулся, хотя тоже как-то вымученно, а потом, когда мы оказались чуть поодаль ото всех, чтобы никто не слышал, пояснил, - меня Наташа в прошлый раз попросила... она еще просила ей краски принести... она сказала, что хочет рисовать сирень.

Какое-то время мы с другом шли молча, и я украдкой вслушивался в то, о чем болтают остальные наши одноклассники - в основном их волновали предстоящие выпускные экзамены, выпускной и еще какая-то незначительная ерунда. А что я хотел услышать? - одернул я сам себя.

- А еще она сказала, - совсем тихо продолжал мой лучший друг, - что хочет рисовать также хорошо, как это делала Юля...

Оставить комментарий © Copyright Агония Иванова (lady-cornix@yandex.ru) Размещен: 05/03/2010, изменен: 14/04/2012. 35k. Статистика. Статья: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Есть такие люди, которых мы стараемся не замечать. Они живут рядом с нами, но мы делаем вид, что их не существует. Разве это справедливо? Ведь каждый человек - это целый мир. Почему нам порой не хватает смелости заглянуть в него?

Агония Иванова : другие произведения.

Будет ли кто меня помнить