Роман Евгеньевич Афонин

     Час перед рассветом

     

     Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

      Фотограф Роман Евгеньевич Афонин

     No Роман Евгеньевич Афонин, 2017

     No Роман Евгеньевич Афонин, фотографии, 2017

     Однажды мне довелось познакомиться с человеком, поневоле ступившим на путь мага, а спустя некоторое время в моём распоряжении оказались его дневники. Под этой обложкой собраны записи того, для кого нет границы между сном и явью, а полтергейст, выходы из тела и встречи с привидениями — неотъемлемая часть жизни, того, чья судьба неоднократно ломалась, пока он осваивал различные практики, пытаясь найти то, что помогло бы успокоить буйное сознание и обрести, наконец, гармонию с самим собой.

      18+

     ISBN 978-5-4483-4942-3

     Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

     Оглавление

      Час перед рассветом

      Часть первая

      Вместо предисловия

      Тетрадь первая. Полтергейст

      Тетрадь вторая. Осознанные сновидения

      Тетрадь третья. Тянь-Ци

      Тетрадь четвёртая. Инсайт

      Тетрадь пятая. Легенды

      Тетрадь шестая. Встреча

      Часть вторая

      От автора

      Письмо Иллариона

      Випассана

      День 1. Оруэловщина

      День 2. Как во сне

      День 3. Вера

      День 4. День випассаны. Надежда

      День 5. Боль

      День 6. Клизма для ума

      День 7. Арина

      День 8. Во дворце сознания

      День 9. Ищу тебя

      День 10. Mangalam

      Последнее письмо Иллариона

      Вместо эпилога

     Часть первая

     Мы будем скитаться мыслью

     И в конце скитаний придём

     Туда, откуда мы вышли,

     И увидим свой край впервые.

     Т. С. Элиот

     Вместо предисловия

     Знаете, бывают такие моменты, когда кажется, будто всё вокруг — кадры какого-то кино, art-house, будто бы ты герой и зритель одновременно. Вот глухая промозглая серость. Из неё неясно, словно улыбка деревенского забулдыги, проступает грязный асфальт — он весь усеян белыми пломбами жвачек. Слева совершенно пунктирно обозначается карета скорой помощи (уж она-то здесь как нельзя кстати). А справа заунывно поёт жёлтый саксофон с приросшим к нему бывшим интеллигентом. Картинка статична. Но ты делаешь шаг, и это всё обрушивается на тебя диким дождём шума. Теперь не хватает лишь одиноко стоящей девушки с растёкшейся тушью. Или девушки, курящей через мундштук.

     Но вместо этого возник Илларион или, как он предлагал себя называть, Илья. И хотя на лице его не было той самой туши, выглядел он не менее колоритно: из-под поношенного пальто выступал белый воротничок рубашки, над ней чернела трёхдневная щетина, а лицо его, несколько угловатое и худое, как бы заострялось и вытягивалось вперёд, продолжаясь прямым и тоже острым носом, что придавало ему сходство с носом корабля, крейсера. И этот крейсер шёл на меня, взрезая волны луж. Он видел цель — берег, и уже был готов пристать к нему.

     Мне, наверное, сразу стало понятно, что день предстоит незаурядный. Уже самое появление этого человека являло собой яркое пятно на серой картинке будничного быта. И тут я ничего не мог поделать. Была какая-то доля обреченности.

     — Здорово! Удачно мы с тобой тут встретились — у меня как раз к тебе дело на миллион, — без всяческих прелюдий начал он. — У тебя сейчас есть время?

     Время у меня было, и мы заскочили в небольшую кафешку из серии тех забегаловок, где на пластиковых столиках стелют прожжённые скатерти, а еду подают, предварительно разогрев в микроволновке, при этом пиво у них вдвое дороже, чем в ларьке напротив. Мы заказали две шавермы на тарелке и две «Балтики». Когда пена уже осела, а стаканы наполовину опустели, Илья вернулся к делу.

     — Знаешь, — продолжил он, взъерошив рукой копну тёмных волос, — ты мне кажешься толковым парнем. Простым и, главное, честным. Именно такой мне и нужен.

     — Нужен? Для чего? Ты банду собираешь? Что-то вроде «оушеновской дюжины»?

     — Нет, нет, — он засмеялся. — Не всё так пафосно. Помнишь, в прошлый раз, когда ты был у меня в гостях, я рассказывал небылицу про волков? Ну так вот, мне просто интересно было понаблюдать за твоей реакцией. Тогда ты славно держался и повёл себя очень тактично, хотя сразу догадался о выдумке. Это меня как-то расположило к тебе ещё больше. Короче, слушай, дело вот в чём. Я тут подумал… Мне уже в Питере порядком поднадоело, хочется, понимаешь, уехать куда-нибудь подальше, сбежать от этой суеты. Побыть наедине с собой. А квартиру оставлять просто так страшно — мало ли что. Ну, ты сам понимаешь.

     Да, зная его мнительность, я примерно понимал, что он имеет в виду, но тем удивительнее оказалось его «дело на миллион» — Илья предлагал пожить у него, пока сам он будет в разъездах, и последить за квартирой. От меня требовалось поддерживать всё в том виде, как оно есть сейчас, следить, чтоб не было утечки газа или чтоб, не дай бог, не залило соседей. Ну и, конечно же, своевременно оплачивать коммунальные услуги. Учитывая, что я давно уже ютился в небольшой комнатке на отшибе города, это было очень заманчиво — сэкономленные с аренды деньги мне были совершенно не лишние, да и жизнь без соседей, жизнь не в комнатушке, а в целой квартире, очень привлекала.

     Мы договорились встретиться через неделю, когда я, так сказать, с этим пересплю. На самом деле думать тут было нечего — вариант замечательный, вот только смущало, что Илья готов отдать на сохранение свою квартиру едва знакомому человеку, ведь мы виделись-то с ним прежде всего несколько раз. Поэтому последующие дни я потратил, чтобы навести справки о загадочном Илларионе-Илье Меньшикове. Интернет, социальные сети и соседи мало что смогли рассказать о нём. Да можно сказать, и ничего. Словно бы этот человек тщательно стирал свою историю, кропотливо удаляя из жизни всё то или всех тех, кто мог что-нибудь о нём поведать. Ясно было одно: человек этот одиночка, этакий степной волк, каких-либо гостей, даже женщин у него не бывает, поэтому меня соседи разглядывали как местное чудо. Бабушки на скамейках изо дня в день только и обсуждали это. Также я узнал, что есть у него некоторая тяга к восточной философии, и хочет он сейчас уехать позаниматься какими-то практиками. Больше мне ничего не удалось выяснить.

     Что ж, проблемы с деньгами подтолкнули меня принять решение в пользу переезда, и, когда мы встретились ровно через неделю в том же кафе «Мандарин» в то же самое время, я дал утвердительный ответ.

     — Вот и славно. Тогда будь готов переехать полностью послезавтра. У меня уже билет куплен, а тебе нужно ещё показать, как чем пользоваться в квартире.

     Я решил не удивляться этой спешке и, уведомив хозяина комнаты, в которой так долго жил, быстро собрал немногочисленные вещи, заказал «ГАЗель» для перевозки своей библиотеки и весь следующий день уже провёл в хлопотах переезда. Илларион заинтересованно и увлечённо помогал мне на всех этапах. Вещи я разместил в его шкафу, а вот с библиотекой оказалось сложнее. В итоге книги стали многочисленными ровными стопками на полу у стены напротив дивана. Огромная библиотека, всё моё богатство, теперь должно было пылиться на полу. Сердце сжималось от этого. Но тут уж ничего не попишешь, пришлось смириться.

     Вечером, когда суматоха улеглась, мы сидели на тех же местах, что и в первый день нашего знакомства. Всё повторялось с одной лишь разницей в том, что теперь вместо настойки Илларион разливался ароматный чай. Из кухни он выплыл с дощечкой, на которой разместился занятный чайный сервиз.

     — Это настоящая исинская глина, чай стоит пить только из такой. У меня два набора — для зелёных и чёрных чаёв. Этот, где у чайника ручка сбоку, а не сзади, например, только для зелёных, — он достал из бумажного пакета какой-то сушёный продолговатый предмет. — Когуа. Это тегуанинь, только он хранится и ферментируется внутри огурца, от этого вкус получается… хм… копчёным. И эффект меняется. Этот чай расслабляет.

     Он выпотрошил в чайник несколько тугих горошин из сушёного огурца, предварительно отломив крайние корки и убрав их в сторону. Илья плеснул горячей воды, сполоснул чайник изнутри и через несколько мгновений вылил в специально принесённую для этого глубокую чашу. Я молча наблюдал за неведомой церемонией. Он вновь налил воду и отставил завариваться.

     — Первым делом нужно смыть всю пыль и остатки грязи, поэтому я и вылил эту воду. Кстати, никогда не заваривай чай кипятком — ты как минимум испортишь его, а то и вовсе убьёшь. Первую заварку тоже следует сливать, — он взял настоявшийся пару минут чайник и вылил жидкость насыщенного цвета в ту же чашу. — Порой нужно слить и вторую заварку, но не в этом случае.

     Он снова залил чайник горячей водой и, накрыв крышечкой, убрал в сторону. Затем, поставив на стол небольшие, совсем миниатюрные чашечки и что-то вроде уменьшенного кувшинчика для молока из той же самой глины, вновь взялся за чайничек. Теперь заварившийся чай был бережно перелит в кувшинчик.

     — Это называется чахай. Или, если иначе, — «справедливость». Сюда переливают чай, чтобы выровнять вкус и цвет, а также, чтобы он не перезаварился. Не дай бог тебе держать заварку с водой больше десяти минут, а уж тем более, как это принято у нас в стране, целый день, а то и два. Это кощунство!

     Илья разлил ароматный золотистый чай в маленькие чашечки и одну протянул мне медленным и наполненным глубокого уважения движением руки. Он утверждал, что нужно наслаждаться каждым глотком чая, а не пить, как лошадь после забега.

     — Чай, — говорил Илья, — это целая культура. Если ты хочешь познать себя, познай его культуру. В китайском обществе принято выражать почтение старшим, предлагая этот напиток. Пригласить старших родственников в ресторан на чашку чаю и заплатить за них — одно из традиционных китайских времяпрепровождений в выходные дни. А в чаошаньской традиции принято собираться с друзьями и родственниками в чайной комнате на церемонию Гунфу Ча. Во время церемонии старшие участники рассказывают младшим об обычаях, передавая им древнюю традицию.

     Весь вечер мы провели за изысканными ароматными чаями и очень увлекательными рассказами о них. Оказалось, на кухне в этой квартире с три десятка различных сортов, о каждом из которых Илья мне подробно рассказал, а затем объяснил, как их заваривать и для чего какой чай стоит пить.

     Спать мы легли довольно поздно, я даже и не помню, как свалился на тот диван, на котором сидел. Когда я очнулся утром, в квартире никого не было, в прихожей висела только моя куртка. Вообще ничего не выдавало ещё недавнего присутствия здесь кроме меня кого-то ещё. На некоторое время даже показалось, что я схожу с ума, и всё это выдумки больного воображения. Но на кухне была записка размашистым почерком с вензелями:

     «Будь здесь как у себя. Храни этот дом в том виде, в котором он встретил тебя. Люби его, и тогда он ответит тебе добром и принесёт немало славных подарков.

     И. М.»

     Я усмехнулся посланию и ушёл в душ.

     Месяц спустя, работая над очередным рассказом, я зачем-то вдруг потянулся к нижнему ящику стола. Ни разу туда не заглядывал, а теперь вот стало интересно. Ящик оказался заперт на замочек. Это уже интриговало. За месяц я здесь освоился и примерно стал представлять привычки прежнего хозяина, а мои познания в психологии помогли начать выстраивать портрет Иллариона, этого удивительного и загадочного человека. Итак, ключ от ящика я нашёл на маленькой полочке в навесном шкафу на кухне, где стояла чабань, доска с чайным набором. Что-то тайное и близкое сердцу этого человека явно было как минимум на уровне чая, который он так ценил и уважал. Полочка же располагалась четвертью метра выше.

     Ключ с трудом провернулся в замке, и ящик, скрипя полозьями, поддался мне. Он оказался довольно глубок, сантиметров тридцать, и весь занят различными тетрадями, блокнотами и связками бумаги формата А4. Это были дневники и рукописи. Почерк от тетради к тетради менялся, но не кардинально, всё же он оставался узнаваем. Моё сердце заколотилось быстрее и сильнее — это ведь жизнь человека, постаравшегося стереть свою историю. Никто о нём ничего не знает, а мне выпала возможность прочитать всё, так сказать, из первых рук.

     Весь последующий месяц я увлечённо читал эти записи, удивляясь жизни замкнутого в себе нестандартного человека. Ещё примерно неделю пришлось потратить на сортировку всего этого добра в хронологическом порядке. Я словно из мелких стёклышек выкладывал чудесную мозаику жизни совершенно незнакомого никому человека, это превратилось в увлекательную игру, занимавшую всё моё свободное время.

     Ровно через три месяца после моего неожиданного переезда в эту необычную квартиру, ставшую теперь родным домом, где-то в комнате раздалась незнакомая трель, что-то звенело. Я насторожился. Звук шёл из ниши. Именно там, за дверцей, подвешенный к стене, находился старенький домашний телефон бледно-зелёного цвета с полупрозрачным пластиковым диском. Я опешил на мгновение, но через секунду опомнился и снял трубку.

     — Да, слушаю.

     — Привет. Ну что, как ты там, освоился? — сквозь треск в трубке я разобрал знакомый голос Ильи.

     — О, здравствуй… Да, спасибо! Всё очень хорошо, здесь уютно. А ты как? Где ты? Чем занимаешься? Когда ты возвращаешься?

     — Тише, тише, успокойся, парень. Всему своё время. Говоришь, уютно тебе? Это хорошо, значит, дом тебя принял. Скоро он начнёт помогать тебе. Не спрашивай, как. Я и сам не знаю. Просто доверься ему и следи за ним, поддерживай его в порядке, понимаешь?

     — Э… да, конечно… Так когда ты во…

     — Всему своё время. Успокойся. Не торопись. Скажи-ка, ты ведь уже открыл тот ящик?

     — Какой?

     — Не придуривайся, ты же прекрасно всё понимаешь. Открыл, я слышу, как ты дышишь. Ну что ж, наслаждайся, читай. Может, ты и вынесешь из моих бредней какие-то уроки.

     Мы поговорили ещё немного. В основном он спрашивал либо что-то рассказывал серьёзным тоном, а затем вдруг поинтересовался, как у меня дела с моими рассказами. Я ответил, что не очень-то, хотя пишу понемногу, но в ЦСЛК не получил никакой поддержки, печатать там неизвестного автора не хотят, а издаваться самостоятельно — денег нет. Да и кто меня будет читать без рекламы? Десяток друзей да дюжина подписчиков в интернете. Не складывалось как-то.

     — Ладно, не унывай, парень. Хотя… знаешь что? Давай-ка ты подредактируй, приведи в мало-мальски читаемый вид мои дневники и покажи это в своём Центре. Только, ради бога, не вздумай строить эти вычурные предложения с невероятным количеством витиеватых эпитетов! Я уверен, ты сможешь использовать сюжеты из дневников и сделать из этого какие-то рассказы. Кого-то такое и заинтересует.

     Затем он рассказал, какие записи можно использовать, а какие нужно убрать подальше и никому никогда не показывать. Естественным условием было изменить все имена, разве что кроме его. Он напомнил, чтобы я исправно платил за коммунальные услуги и телефон, а затем пожелал мне удачи и просто повесил трубку.

     С тех пор я усердно стал работать над указанными дневниками. Редактировать пришлось немного — я решил оставить как можно больше того языка, которым писал Илларион, ведь в разное время, на разных этапах жизни речь наша меняется, отражая уровень знаний, мировосприятия, отражая наши текущие ценности. Тот язык, которым мы пользуемся, несёт разгадки ко многим тайнам души человеческой, обнажает самую суть, истинную природу человека. Этот язык неповторим и чудесен, как узор папиллярных линий на кончиках пальцев. Язык — это ключ к пониманию человека.

     История, которую я взялся привести здесь, кажется удивительной и фантастичной. Но, думаю, каждый увидит в ней что-то знакомое, какое-то отражение своих проблем или побед, обычную жизнь вперемешку со своеобразными приключениями. Я надеюсь лишь, что пример этого человека, решившего сначала стереть свою историю, а затем вновь её опубликовать, позволит научиться избегать каких-то ошибок в жизни, поможет научиться понимать причины наших горечей и подтолкнёт делать те важные шаги, которые мы так страшимся совершить по тем или иным причинам, каждый раз находя себе оправдания.

     Тетрадь первая. Полтергейст

     17 октября, пятница

     Стол, за которым мы сидели, давно уже опустел, и грязные тарелки, одна за другой, поочерёдно выстроились горой в раковине. Последнюю сизую струйку испустил в пепельнице ёжик из окурков. Короткая стрелка часов приближалась к отметке «9», и гости всё чаще поглядывали то в телефон, то на циферблат на стене. Лёшка подхватил в очередной раз бутылку, поднял её над головой и, прищурившись, посмотрел сквозь муть стекла на яркую лампу под потолком.

     — Ну что, на посошок? — Не дожидаясь ответа, наш разливной на сегодня выплеснул подонки в четыре аккуратные стопки.

     — Да, всё, пора уже! Спасибо, Илюх, хорошо посидели. Надо чаще так собираться. В следующий раз я готовлю. У батька только поспрашиваю интересных рецептов.

     — А что, «Колы» запить уже не осталось?

     — Да закусывай — нормально!

     Мы схватили с разделочной доски оставшиеся три запеченных с помидорами бутерброда, предварительно порвав почти пополам один, и я, стряхнув крошки в раковину, отставил доску к плите. «Nemiroff» на берёзовых бруньках — водка хорошая, но, как и любая другая, после n-ной стопки становится противно-несносной на вкус и мягко-одобряющей по эффекту. Именно поэтому мы так резко потянулись за закуской, а те, у кого оставалось что-то в стаканах, — за «колой» или соком.

     Как и водится, прощались в дверях, обнимаясь и заваливая друг друга комплиментами и добрыми пожеланиями. Жена к этому моменту уже ушла в гостиную и уткнулась в экран, включив какое-то кино. Мы немного потолкались в прихожей, и гости стали выходить на лестничную площадку.

     — Зай, — крикнул я в комнату, — мусор вынесу и вернусь.

     — Ага, — послышалось в ответ. Она была, видимо, погружена в сюжет какой-то комедии, поскольку сразу же после этого громко засмеялась. Я саркастично хмыкнул, взял пакет с мусором и вышел вслед за друзьями.

     На улице мы ещё постояли и покурили, вспоминая всякие весёлые истории из студенчества, раза два-три прощались, похлопывая друг друга по спине, но, вновь вливались в разговор, и так и не расходились. Мы простояли минут пятнадцать, пока я не почувствовал, что надолго выйти в одной футболке в эту октябрьскую сырость было не лучшей идеей. Наконец, я нырнул в затхлый воздух подъезда (парадным это язык не поворачивался назвать), немного поёжился и шагнул в лифт. Перспектива уборки и мытья посуды совершенно не радовала, и потому я уже решил, что оставлю это до завтра, а вечер проведу перед телевизором на мягком диване, прижав к груди свою любимую. Что-то у нас в последнее время не ладится с ней: то в молчанку играем, то разбегаемся по разным углам. Нет, конечно, каждому нужно личное пространство, своё время, но как-то это у нас нехорошо складывается, не по-семейному. А раз так, то надо что-то менять. Что там женщинам надо, внимание? Значит, буду оказывать. Хотя усесться в удобное кресло у окна, включить торшер и погрузиться в сюжет книги было бы здорово. Я провернул ключ в замке, потянул на себя дверь и замер в лёгком ступоре — из прихожей на меня выкатился клуб едкого белого дыма.

     — Чт… что… кх-акх, — закашливаясь от удушающей пелены, закричал я, — что случилось?!

     Дым, найдя новое для себя пространство, пополз по подъезду, рассеиваясь в квартире, и тогда я увидел спокойно сидящую, всё так же уткнувшись в экран, Арину.

     — А что такое? — совершенно спокойным голосом, словно не понимая происходящего, отозвалась она.

     — Что горит, блин?! Ты на плиту чего-то поставила и забыла? — мысль странная, учитывая, что готовил у нас в семье только я, да и сегодня мы наелись до отвала. Одной рукой разгоняя в стороны дым, а плечом второй закрывая себе рот и нос, я продвигался в гостиную.

     — Ничего я не… чего ты опять наезжаешь?! Фу! Что это? — Только сейчас она обратила внимание на расползавшийся по квартире дым. Видимо, сидя вдали от кухни и глубоко погрузившись в происходящее на экране, она постепенно привыкала к нарастающему белому мареву, а потому и не обращала внимания. — А кот? Где кот? Кота возьми!

     — Иди уже! — я нетерпеливо рявкнул в ответ. — Кондратий! Кс-кс-ксс!

     Кота было не слышно.

     — Закрой рот! Не дыши! — Скомандовал я и, схватившись за тонкое запястье, потащил нас обоих через кухню на балкон. Дверь пришлось искать на ощупь, поскольку сама кухня была словно укрыта облаком или, как говорят походники в горах, была в молоке. Мы ввалились в распахнутую спешно дверь и, уперевшись руками в поручни, стали пытаться отдышаться, как после долгого забега. Холодный влажный питерский воздух осеннего вечера казался уже не таким мерзким, как пять минут назад внизу. Мы глотали его жадно и часто и не желали останавливаться.

     — А, вот ты… кх… где! Иди сюда, я тебя вытащу, — она направилась к дальнему концу балкона, куда выходило окно из спальни. В приоткрытую створку просунулись испуганная кошачья морда и передняя правая лапа — видимо, дальше кот пролезть не смог. Ну, хоть так, зато не задохнулся, молодец.

     — Оставайся здесь, — бросил я и шагнул обратно в квартиру. По памяти мне удалось быстро найти пару полотенец, которые сразу же отправились под струю холодной воды в кране. Размахивая одним, как бы разгоняя дым в стороны, второе я потащил на балкон. — Возьми! Дышать будешь через него! — А сам вернулся обратно.

     За пару минут я обежал всю квартиру, распахнув настежь окна и двери, и вернулся на кухню. К тому моменту дым поредел, и стало возможно что-то разглядеть. На шкафу у плиты лежала та самая разделочная доска, которую я небрежно отставил в сторону перед выходом на улицу. Именно от неё и валил во все стороны дым, как от сырой деревяхи, брошенной в самый центр костра. «Твою ж медь! Что за чёрт?», — только и пронеслось в голове. Доска просто лежала на столешнице и сама по себе дымилась! Продолжая размахивать мокрым полотенцем, я схватился за её край и сунул в раковину под струю холодной воды. Раздалось жалобное шипение, и последнее облако белого дыма поднялось вверх и медленно растаяло. Посредине деревяшки чернел обуглившийся круг размером в пару ладоней. Оставив причину мини-пожара остывать под водой, сам я вернулся отдышаться на балкон.

     Через час, когда всё проветрили настолько, что возможно было находиться в комнатах, а основной хлам после посиделки убрали, мы без сил рухнули в постель. Нервы пошаливали, ведь подобная чертовщина происходила в этой квартире уже не в первый раз. Нет, до пожаров, конечно, раньше не доходило, но до мурашек нас пробирало ни раз. К шагам по квартире, скрипу паркета, произвольно открывающимся дверям и ощущению чьего-то присутствия я уже давно привык, это с самого детства было. Не скажу, что это не страшно — когда такое происходит, волосы дыбом встают как в первый раз. Но потом всё равно впечатления угасают, становится именно привычно. Было — и было. Прошло. В конце концов, такие мелочи можно списать на сквозняк, изменения влажности или ещё какой-нибудь обычный физический процесс. Мозг такое устраивает, и тебе уже становится спокойнее. Немного, но всё же. Другие ж про подобное не рассказывают? Нет. А значит, и нет у окружающих таких происшествий. Ну а не может же быть только у меня эта ерунда? Нет, не может. А истории по ТВ и в жёлтой прессе — это выдумки. Вот и всё. И вроде как нервы успокаиваются, и в голове всё мало-мальски укладывается. А потом вдруг — раз! — и всё, пошло заново, с новой силой. И теперь не только открываются дверцы шкафов на кухне, но и гречка с рисом оказываются в противоположном конце кухни, и кот шипит на тёмные углы, и картины со стен падают, разбивая рамы на мелкие части. Я уже подумал, мало ли, может, домовые и впрямь существуют. Порылся в литературе, вспомнил, что слышал из историй, и стал временами, когда дома никого нет, ходить и вежливо общаться с этим домовым — мол, дедушка-соседушка, будь поспокойнее, не шали… чай ему оставлял, табаку насыпал. Вроде, становилось на какое-то время тише, а потом с новой силой всё повторялось. Прямо проклятье какое-то! Ведь с самого детства всякая белиберда происходит. А тут, как в эту квартиру въехали, вообще бесконечная чертовщина началась. Насколько я знаю, до нас здесь трое алкашей жили, буянили много, дрались даже, естественно, вовремя не платили. Потом их выселили, правда, двоих — третьего просто вынесли. Перепил и после очередной пьянки так и не проснулся. Конечно, предыдущие хозяева при продаже квартиры этого не сказали, но соседка как-то проболталась. В общем, много всякого было в этой нехорошей квартире.

     Произошедшее этим вечером отрезвило мгновенно, но сердце молотило от волнения ещё немало. Всё это нас утомило. Уснули мы быстро, почти сразу, как легли, около одиннадцати. Но, к сожалению, спать довелось не очень долго. Я очнулся от щелчка, словно пальцами, где-то в прихожей. Почти мгновенно на меня запрыгнул испуганный кот, шерсть которого встала дыбом, хвост вытянулся вверх дрожащей трубой, а уши прижались назад. Кондратий отскочил ещё в сторону от входа в спальню и, прижавшись к полу, пополз под батарею. Тем временем на кухне раздался рокот гитар, и по квартире прокатилось барабанное соло — каким-то образом включился магнитофон на кухне. Что за чёрт? Я же выдернул шнур из розетки! Жена тоже проснулась и вжалась в изголовье кровати, поджав ноги и натянув одеяло аж до носа. Мы переглянулись, и я осторожно встал. В прихожей в ту же секунду включился свет. У меня вырвалось несколько бессвязных матов, ноги с трудом слушались, но я поднялся и направился через прихожую на кухню. Раздался звон бьющихся осколков — прямо передо мной со стены упала картинка в раме под стеклом. Я включил свет на кухне и как испуганный ребёнок подбежал к магнитофону, чтобы выключить его. Шнур был в розетке. Я выдернул его, открыл крышку и вытащил ещё вращающийся горячий диск. Наступила тишина. Её разбавляло только тяжёлое дыхание. Через несколько мгновений жена вышла из спальни, прикрываясь одеялом, и молча уставилась на меня.

     Я шумно выдохнул. Хотелось смачно выругаться, но слов не было.

     — Пойду перекурю, — сказала она и медленно направилась в гостиную, механически включая по пути везде свет.

     Я огляделся по сторонам. Всё было спокойно. За окном пронеслась машина. Из комнаты донёсся знакомый звук загружающегося Windows. Из спальни мелкими осторожными шажками крался озирающийся по сторонам кот. А я всё так же стоял посреди кухни с диском какой-то death metal группы в одной руке и проводом с оплавленной вилкой — в другой. «Жесть», — проползло одно лишь слово в голове. Словно соглашаясь со мной, трижды пропищала микроволновка: «бип-бип-биип», открылась её дверца, и на меня вылетело облако пара. Я молча покосился на её табло, с которого ритмично мигали цифры «01:03», и поплёлся в гостиную. Теперь я сам дико хотел курить.

     Мы с женой сидели молча друг напротив друга, глядя в пустоту и куря уже по третьей сигарете под весёлые песенки Валентина Стрыкало.

     — По-моему, у меня где-то оставалась святая вода.

     — Ага…

     — Пойду.

     — Давай. А свечек у нас церковных нет?..

     — Не… вроде, не было… Ты куда?

     — Я с тобой. Там в спальне «Новопассит» у меня валялся…

     Таблетки мы выпили оба, запив святой водой. Минут через пять вся квартира была в брызгах: капли стекали по стенам, проступали тёмными пятнами на постели, блестели на полу. Но всё же спать идти мы не решались. Наконец, часа в четыре утра мы свалились на диван и уснули крепким сном.

     18 октября, суббота

     Утром, когда всю квартиру залило солнечным светом (на удивление день оказался ясным), ночные происшествия представлялись не более чем обычным кошмаром, а необходимость идти на работу и вовсе стушевала всё в памяти. На некоторое время. Мы каждый день несёмся куда-то, гонимся непонятно за чем, делаем кучу всего и не замечаем, как это поглощает нас целиком. Стоит нам одеться, обуться, взять ключи и потянуться к дверной ручке, как что-то щёлкает внутри, тумблер переключается, и вместо привычных нас за порог выходит некий робот. Мы ведь даже не помним порой, закрыли ли дверь на замок, не говоря уже о том, как вставляли ключ в замочную скважину. Мы выходим на улицу, протискиваемся в толпе таких же роботов-зомби, как дрессированные стоим у светофоров, механически прыгаем в общественный транспорт или за руль своей машины, одинаково проводим каждый день на работе. Эти искусственные заботы, потребности работы или учёбы, но ни в коем случае не наши, перекрывают собой те редкие желания и мысли, то настоящее, что иногда появляется внутри нас. Жизнь заменяется выживанием, существованием безмозглой рыбки в аквариуме. Нам становится не важно, что было вчера и будет завтра у нас, но мы думаем, как бы вовремя сдать отчёт, дописать программу, как избежать ссоры с начальником или как надоедает этот сумасшедший раздолбай в очках и с постоянным гаджетом в руках. И чем дальше, тем больше мы уходим в это с головой — эдакая негативная спираль, тянущая невесть куда вглубь. Правда, кто-то это использует, чтобы забыться. Хороший предлог! К примеру, бросила тебя жена, а ты можешь вместо того, чтобы напиться, уйти с головой в эту безумную гонку по кругу, забыться надолго — и здоровью вреда меньше, и обществу, вроде как, польза какая-то, ну или дяде/тёте, на кого ты там работаешь. Или произойдёт в жизни абракадабра, а ты и в ус не дуешь — у тебя ж на работе сроки горят, а Пётр Ефимыч лютует. Это же как заклинание от всех бед — «у меня много дел!» или «у меня много работы!», и всё — остальное становится неважным. И вот бегаешь ты так, бегаешь, пока вечером домой не придёшь. Поешь, телевизор посмотришь, послушаешь, как Екатерина Андреева рассказывает, кому на Руси жить хорошо, посмеёшься над пошлыми комиками, сходишь в душ и отключаешься до следующего дня. А что, хорошо, удобно! Если вот только дома тебе дадут уснуть…

     Вечером мы чувствовали какое-то напряжение и не хотели идти спать. Я привычно сидел в кресле у окна и читал о приключениях Челленджера. Вот уже несколько минут мне не удавалось отделаться от ощущения, что слева за моим плечом кто-то стоит. Жена сидела напротив, в дальнем конце комнаты, за компьютером. Я не решался оглянуться и всё так же пялился в раскрытую книгу. Оставалось надеяться, что это либо кот на подоконнике, либо мне кажется. Такая мысль немного успокоила, и я продолжил читать, перелистывая страницы, так и не оглядываясь назад. Уж лучше не знать наверняка. На кухне раздался хруст — кот решил перекусить сухим кормом. «Значит, не кот». Я не выдержал и вскочил с кресла. У окна никого не было, только шторы легонько колыхались. Наверное, это я так резко встал. Мне показалось, что в комнате похолодало, и я пошёл в спальню за кофтой.

     — Что с тобой?

     — Да так, замёрз…

     — Ммм…

     Диалог у нас уже давно не складывался — всё никак не можем найти общий язык. Уже три года почти живём вместе, а тут… кризис какой-то. Как чужие друг другу, ей богу! Просто соседи по квартире, разве что спим в одной постели, да и то не всегда. Не знаю, что ей надо. А тут ещё и эта чертовщина происходит. В общем, холодная война. Хоть разбегайся. Поссориться и выплеснуть пыл советовали, да не получается, не такие мы. Хотя, пожалуй, посуду было б интересно побить. Так, для разнообразия. Я открыл шкаф и нащупал свитер. Эх, а ведь ещё недавно мы грелись совсем иначе. И даже зимой было жарко. Я натянул на себя шерстяную одёжку и тихонько пошёл обратно в гостиную. Она сидела, съёжившись, перед монитором ноутбука и смотрела какие-то ролики на youtube, её нежные плечи обнажила сползшая к локтям свободная майка. Я подошёл, аккуратно поправил её и обнял, прижавшись щекою к щеке. Дальше состоялся невнятный диалог, и я признался, что соскучился, что мне хочется быть с нею вместе как раньше и что-то подобное. В итоге я взял её на руки и отнёс на диван, достал плед, укрыл нас обоих и прижал её к себе.

     — Давай кино посмотрим, — она всё равно как-то отстранялась от меня. Я вздохнул и полез за флешкой, включил телевизор, и на экране замелькали знакомые лица. Минут через десять к нам пришёл кот, улёгся сверху — задними лапами на моё плечо, а передними — на плечо жены. Почти семейная идиллия. Закончилась одна серия, я переключил на следующую, хотя уже чувствовал, что вот-вот усну. Глаза понемногу слипались. Кондратий куда-то делся, но это значения не имело. Я покрепче обнял Арину, думая, что она уже спит, но внезапно она спросила:

     — Ты видишь? Там, под столом…

     — Что? — в груди нервно опять застучало, и я, размыкая глаза, приподнялся на руке. Внутреннее чутьё говорило, что мне не хочется смотреть в ту сторону. Этого было и не нужно — я чувствовал, что там сидит нечто, и это нечто смотрит на нас. Послышалось шипение кота, сменившееся на жалобное «мя», а затем семенящие в нашу сторону шаги, и в следующую секунду Кондратий вжался между нами. Мы молчали. Воспоминания прошлой ночи мгновенно окутали нас жутким холодом. Я всё же бросил взгляд в ту сторону. В комнате было темно, только включенный экран светил на нас пятнами красок, но под письменным столом темнота была гуще. Тень в темноте, объёмная и густая. И она двигалась, словно пульсировала. Мы лежали, как загипнотизированные, как кролики перед удавом. Мурашки волной пробежали по всему телу, я буквально почувствовал, как волосы на голове зашевелились от страха. По сути, ничего не происходило, никого явного в квартире не было. Только тень в углу под столом. Может, это игра воображения? Мы устали, перенапряжены, прошлая ночь ещё жива в памяти. Я, как мог, уверял себя, что это только чудится, но вслух озвучивать ничего не решался. Жена тоже молчала.

     — Может, это… — я не успел закончить мысль, поскольку тень перекатилась и остановилась у противоположного края стола. Мы продолжали ждать, временами косясь в ту сторону. Через пару минут молчание прервалось слабыми попытками диалога — всё же в минуты страха разговор лучше тишины. Мы обсуждали, что делать дальше. Продолжать находиться здесь никакого желания не было, но двигаться навстречу Этому тоже не хотелось. Спать в такой обстановке явно бы не получилось, поэтому совместно было принято решение вместе подняться, быстро одеться и уйти ночевать к друзьям. Оставалось только выбрать время для рывка вперёд. Мы тянули. Наконец, когда тень перекатилась на своё прежнее место, я вскочил с дивана и двумя прыжками добрался до выключателя. Свет залил всю комнату. Ещё не успев ничего сказать, я почувствовал, как жена пробежала мимо меня в спальню, затем и там загорелся свет. Мне хотелось поскорее свалить отсюда. Уже развернувшись, я услышал какое-то потрескивание под потолком, свет замигал, что-то пшикнуло, и в гостиной стало темнее. «Лампочка перегорела», — заключил я и рванул одеваться в спальню. Уже через минуту мы обувались и перепроверяли, всё ли необходимое взяли с собой. Я погасил свет, запер дверь, и мы спешно спустились на улицу.

     Друзьям сказали, что у нас отключили воду и электричество, а хочется сходить в душ, и нас с радостью приняли, напоили чаем, а после долгих разговоров на кухне оставили ночевать, на что, собственно, мы и надеялись.

     19 октября, воскресенье

     Спалось этой ночью просто замечательно. Утром же, наспех позавтракав вчетвером, мы разбежались каждый к себе на работу. Но я, проходя мимо своего дома, вспомнил, что оставил там пропуск, а потому всё же зашёл ненадолго. Да и кота надо было бы покормить.

     В квартире всё казалось спокойно и обычно, если не считать почему-то горевший свет в комнатах. Кондратий привычно тёрся у ног и что-то настойчиво рассказывал на своём кошачьем языке — возможно, ругался, что мы его оставили одного на ночь, а может, поторапливал покормить. Я насыпал в миску корм, почистил его туалет, забрал пропуск на работу, выключил везде свет и, уже закрывая за собою дверь, понял, что тот самый письменный стол сейчас стоял не как обычно в углу, а был на метр выдвинут вглубь комнаты. Думать об этом не хотелось, и я скорее убежал на работу.

     Вечером дома, наконец, мы не наблюдали ничего необычного, и я, мысленно выдохнув и расслабившись, ковырялся в ноутбуке, листая всякие записи в социальных сетях. Меня не покидало тайное желание найти какое-нибудь средство от всей этой чертовщины, и потому время от времени я открывал записи различных форумов и сообществ, посвященных такой теме, но в основном натыкался на безумные глупости и выдумки любителей кино или же вовсе помешанных псевдомагов и колдунов. Конечно, таких людей хватало во все времена, и в каждой деревушке была бабушка-травница, к которой бегали молоденькие девицы за приворотным зельем или лекарством от неизвестной хвори. Но то церковь, то советская власть заставляли держаться их в глубокой тени. А вот сейчас, в эпоху свободы, когда страна, словно пубертатный подросток, выскочила из-под родительского контроля, чтобы попробовать всё, даже то, что ей и не нужно, сейчас, когда наша страна провозгласила своим девизом рекламный лозунг Sprite, дополнив его: «Бери от жизни всё подряд», сейчас колдунов и целителей стало полно, как тараканов в общежитии. Каждый, кому не лень, норовит назвать себя потомственным чёрным или белым магом, знающим кучу заговоров и молитв, и заработать на этом, выкладывая в газеты и на интернет-страницы свои многообещающие объявления. Верить, конечно, им глупо, но, к сожалению или к счастью, я знал, что среди шарлатанов прячутся и самые настоящие ведьмы. Мне самому пришлось в детстве побывать у одной такой бабки.

     Когда я был совсем мальчишкой, то как и многие, боялся темноты, чувствуя, что там кто-то прячется. Но время шло, а страх не проходил. Как-то меня решили отвезти в соседнее село к какой-то бабке, занимавшейся снятием порчи. Тот вечер запомнился надолго. Мы приехали к домику на краю села, фонарей на улице либо не было, либо они принципиально не горели. Где-то вдали у домов лаяли и выли местные собаки, а у того дома по двору никакой живности не бегало. Нам отворила скрипучую дверь сухая старушка. Из-под повязанного на голову белого платка сзади торчали крысиным хвостом смазанные чем-то жирным редкие волосы. Мы вошли в дом и оказались в середине продолговатой комнаты, служившей одновременно и прихожей, и кухней. В левой части располагался небольшой деревянный столик, уставленный всякими мисочками, чашками и свечками, напротив находилась деревянная дощатая дверь, краска на ней уже давно облупилась и шелушилась. Нас проводили как раз в эту часть комнаты. Хозяйка, распахнув дверь, взяла табуретку и поставила её перед открывшимся спуском в подвал. Меня усадили на это место. Мальчишке, до смерти боявшемуся темноты, пришлось сидеть в мрачном домике спиной к тёмному подвалу. Бабка зажгла свечу, взяла миску с водой, всё время что-то бормоча, и подошла ко мне. Она стояла прямо передо мной, какие-то грязные старые тряпки висели на ней в несколько слоёв, а у меня за спиной зияла чёрная пропасть неизвестного подполья, над головой что-то шипело и капало — это старуха жгла свечу и лила воск в миску с водой. Через несколько минут бабка ушла к столу и потушила свечу. Я сразу же вскочил. Хозяйка стала рассказывать что-то про порчу, что на меня страх нагнала какая-то ведьма, что воск показывал какую-то женщину, а я смотрел на воду и видел плавающий по ней восковой портрет своей тётки, жены маминого брата. Уже потом я узнал, что Люба — так звали ту женщину — и впрямь слыла ведьмой, про неё ходило множество слухов. Вот только ненавидела она меня, а за что — никто объяснить не мог. И чем старше я становился, тем больше отвращения и страха испытывал к этой женщине. Но пересекались мы с ней, к счастью, редко.

     Последний раз мы виделись, когда мне было семнадцать. Умерла бабушка. Уснула и не проснулась. Я знал, что к ним с дедом уже как несколько месяцев зачастила Люба и то что-то приносила, то оставляла на время какие-то вещи, то вроде бы что-то случайно забывала. Буквально на глазах бабушка с дедушкой стали чахнуть, затем запили, хозяйство их, некогда большое, почти мгновенно пропало, обильно цветущий садик порос бурьяном и завял. А затем одним февральским утром пришел дед и сказал, что бабушка умерла. Весь день перевернулся с ног на голову. Я впервые столкнулся со смертью близкого человека. Можно много слышать, читать, смотреть по телевизору про смерть, но в реальности это совершенно иное. Ещё вчера мы сидели вместе, общались, я что-то рассказывал, слушал её, мы пили чай, а сегодня она лежит на столе посредине комнаты. Хотя, странное дело, накануне было мерзкое ощущение, словно кругом много паутины и плесени, а липкий затхлый воздух насильно погружал в дремоту. Утром у бабушки, под старость лет страдавшей плохим зрением, на шее мы увидели странную подвеску — на шнурке висело подобие иконки, только лицо святого было искажено жуткой гримасой. На мой вопрос дед ответил, что это Люба принесла, сказала, мол, от болезней поможет. Вот и помогло. Радикальное средство.

     Мы встретились в день похорон. Кругом звучали соболезнования, постоянно кто-то плакал, приглашённая из церкви девочка долго и красиво отпевала у гроба, родственники с восковыми масками вместо лиц пытались что-то делать, все регулярно выходили на улицу, а по дому словно разносился в разных углах жалобный вой — говорят, так домовые оплакивают хозяев. Я стоял один во дворе, когда она подошла и заговорила. Уже не вспомню, с чего начала, но я смотрел на неё, переполняемый ненавистью и жаждой уличить, обвинить, мне хотелось отомстить, я был взведён. Она это видела, но совершенно спокойно вела разговор. Как-то аккуратно, словно перепроверяя заранее известные факты, уточнила про мои головные боли и бессонницу, а затем спросила: «С отцом-то уже общался?». Это ошарашило. Отчим погиб много лет назад, а отец… В семье вообще было не принято о нём говорить, да никто, в общем-то, и не знал, где и что с ним. Но буквально незадолго до этого я увидел странный сон, где познакомился с ним, увидел его лицо, и теперь начал активно искать, но никому об этом даже не говорил. Не дожидаясь ответа, она добавила: «У меня есть его фотографии, так что, если хочешь, приезжай, покажу тебе». Я молчал, стиснув зубы, а она продолжала смотреть на меня с ехидной улыбкой. Рядом с нами до сих пор никого не было.

     — Что голова болит, это понятно, так и должно быть. Ты сделай себе медный обод, сплети его и надевай перед сном. Это пока. Пока не найдёшь тот самый. А вот как разыщешь, так и будет тебе легче — и болеть всё перестанет, и поменяется всё.

     — Чего? Какой ещё… — тогда хотелось послать её подальше, вывалить на неё тонну ругани, но вместо этого я стоял перед ней, как перед уличной гадалкой, заставшей меня врасплох.

     — А, так ты ещё не знаешь, — она засмеялась как-то хитро и очень недобро. — Твой папка-то не из простых… — она опять нехорошо улыбнулась, — было у них в роду так заведено: когда юноши взрослели, им надевали на голову венец во время ритуала, и они приобщались к родовому таинству. А потом и здоровее, и крепче становились. Только дед твой, дурень, решил прекратить то, что проходило из поколения в поколение, и спрятал куда-то свою побрякушку. Закопал где-то. Да ещё, небось, заклинание какое-то наложил. Но вас же всё равно тянет к ней, что-то внутри зовёт найти её. Папка твой, правда, так и не добрался до неё. А тебя, гляжу, аж трясёт.

     Я слушал и не понимал, что за ахинею она несёт. К счастью, нас прервали появившиеся рядом родственники, она ещё раз ухмыльнулась и ушла куда-то в сторону, оставив в моей голове кашу из вопросов, ненависти и недоумения. Понятно было лишь, что об этом разговоре никому рассказывать не нужно.

     После похорон я стал регулярно видеть во сне мёртвую бабушку и делающую что-то странное рядом тётку. Потом узнал, что она действительно какими-то травами занимается, а ещё умеет внушать людям то, что ей захочется, — своего рода гипноз. С помощью таких хитростей она входила в доверие к людям, проводила махинации с их документами на жильё, оформляла на себя, а затем избавлялась от несчастных. Что уж тут скажешь — квартирный вопрос испортил и ведьм двадцать первого века. Видеть же во сне её мне доводилось всё чаще и чаще, постепенно доходило до абсурда — казалось, она следит за мной, куда бы я ни переехал, чем бы ни занимался.

     Так что я не понаслышке знал о существовании настоящих ведьм — не скрюченных старух с бородавками на носу, не тех, что поджидают в лесу бедных путников, а современных, но не менее страшных. В интернете же попадались только распиаренные экстрасенсы. Не знаю, почему, но почти каждый день я уделял немного времени своим нелепым поискам. Однажды даже наткнулся на какую-то радиопередачу и у одного такого экстрасенса спросил что-то в общих чертах, как мне быть с ведьмой. Естественно, ответ был размытый, вычурный и большой. Но именно в этот день, когда мы с женой после своих приключений, наконец, сидели дома спокойно, мне пришло сообщение от незнакомого человека с незапоминающимися именем и фамилией. Вроде бы, Андрей Николаевич. Он написал, что знает о моей проблеме, что готов помочь и предложил встретиться. Естественно, меня насторожило это. Нет, конечно, роясь в сети, что-то подобное я и хотел найти, но вот, найдя, стал сомневаться. После недолгой переписки он ответил, что занимается этим не из-за денег, а потому что должен помогать, причём не людям, а тем, кто остался на границе миров. Он рассказал про свою клиническую смерть, после которой и стал видеть тех, кто не из нашего мира, тех, кто застрял здесь не по своей воле и оттого мучается. Всё это походило на очередные бредни, но я всё же решил с ним встретиться, тем более что место мы выбрали нейтральное — Марсово поле, а чтобы было более комфортно, он предложил мне прийти с женой, пообещав взять с собой свою пару. Договорились на следующий день на пять вечера.

     20 октября, понедельник

     Мы пришли вовремя, и я оглядывался по сторонам. Кругом, как и всегда, было полно народу, люди фотографировались, играли с собаками, толпились у огня, шумно общались — словом, обычная обстановка этого парка. Андрей появился внезапно и словно из ниоткуда, он просто вышел из толпы и уверенным шагом направился ко мне. Ему на вид было лет 35—40, длинные волосы, чуть не до плеч, мятое рыхлое лицо, мутные глаза и узкая полоска поджатых губ, на нём была затёртая куртка пилот, ставшие уже серыми джинсы и видавшие виды берцы. Рядом с ним шла невысокая рыжая девушка. Мы коротко поприветствовали друг друга, даже не знакомясь, и он сразу предложил присесть на скамейку. Никаких отвлечённых разговоров, никакого начала, ничего хотя бы отдалённо похожего на попытку выспросить у меня какие-нибудь детали. Мы просто сели на скамейку: он по левую руку от меня, девушки — рядом с нами. Он повернулся вполоборота и сказал, что сначала нужно посмотреть, кто вообще есть в квартире, а потом уже решать, как с ним быть. Я кивнул, не сводя с него взгляд. Андрей опустил мне руку на плечо, я только набрал воздуха, чтобы что-то сказать в ответ на это беспардонное действие, но он уже заговорил. Его глаза затуманились ещё больше прежнего, он был словно пьян, девушка его сидела отвлечённо и как бы разглядывала не то деревья, не то небо, только придерживала его левую руку. Он описывал нашу квартиру, сначала общую планировку, а затем детально, словно передвигаясь по ней, шаг за шагом, метр за метром, временами вставляя какие-то странные фразы. Внезапно Андрей остановился и попросил нас с женой поменяться местами, сказав что-то про меня как про слабый проводник. Мы молча переглянулись, но пересели. Он удовлетворительно что-то пробормотал и продолжил. Теперь он описывал не только обстановку, но и недавние ситуации — кресло, на котором я сидел, появление кого-то за плечом, шаги… Ещё пару минут мы наблюдали за этим странным процессом, наконец, он поморгал, помотал головой и обратился ко мне.

     — У вас там мужчина умер. Несколько лет назад. Спился. Почки отказали. Но он до сих пор не понимает, что мёртв, и поэтому смотрит на вас как на непрошеных гостей. И постоянно хочет бухать. Его излюбленное место в левом углу кухни, у холодильника, перед балконом. Там он и… У вас дома как с алкоголем, гости часто бывают?

     — Ну… да, бывают. И про запас всегда что-то стоит.

     — Да, он это любит.

     — Я как-то читал про домовых…

     — Нет, это не домовой, — отрезал мой собеседник.

     — Да, я понимаю. Но… я как-то читал и решил, когда поминал покойную бабушку, оставить на холодильнике рюмку с водкой и кусок чёрного хлеба. Через день в хлебе появилась дырка, а водка…

     — А водка, — подхватил он, — за пару дней пропала. Да, он даже сейчас не может угомониться — так пристрастился. Так, а вы не болеете? — вопрос был обращён к нам обоим.

     — Жена в последнее время… Похоже, спину застудила, хотя всегда тепло одевается. Врачи говорят, что почки…

     — О, это он так на вас пытается отыграться. Самому-то паршиво. Ну ладно, его мы проводим.

     Андрей выпрямил спину, опустил руки на колени и запрокинул голову, закрыв глаза. Сидевшая рядом девушка отпустила на время его руку, но внимательно стала следить за его лицом. Мы тоже наблюдали. Ничего необычного не происходило. Минута. Другая. Вдруг его тряхнуло, словно кто-то сильно толкнул его в спину, девушка молча обхватила трясущиеся плечи, сжала их, а затем так же быстро отпустила и снова отвернулась наблюдать за природой. Андрей улыбнулся и сказал, прежнего жильца дома он проводил, теперь в квартире его нет.

     — Больше там никто не живёт. Постоянно. Ну, домовой, конечно, есть. Но он у вас мирный. А вот в гости кто-то заходит. Причём всегда разные товарищи. Нехорошие. Кто-то подсылает к вам их. Кстати, домовой старается гонять таких — он вам, наверное, свет включает временами, да?

     — Включает, — глухо отозвался я.

     — Ну вот. Нет, с ними я помочь не смогу. Это тебе самому придётся разобраться. Они, хоть и не по своей воле, но всё же к тебе ходят, так что тебе и придётся их отвадить.

     — А может такое быть, что их ведьма присылает?

     — Может. А может и… — Андрей запнулся, его глаза снова затуманились, он вновь сидел в позе школьника, его подруга обеспокоенно обернулась и внимательно следила за каждым действием, голос у него изменился и стал каким-то певучим:

     — Дело было давнее, дело было тёмное, но тёмное — не страшное, тёмное — незапамятное. Жила в стране южной, да на земле Казахской ведьма жадная, да на чужое добро охотная. А чтоб честной народ узнать её легко не мог, носила имя она славное, звалась Любовию. Подкрадётся, бывало, к добру молодцу, вскружит ему головушку юную, да отберёт всё, что было, пока тот без памяти. А порой и к старцам, жизнию умудренным, подход найти умела. И так жила она себе поживала, да богатств-домов наживала. Много людей добрых на кривую дороженьку посводила ведьма та черновласая.

     Но вот повстречался ей однажды славный парень, Витей звали юного. Статный молодец был: щёки румяны, волосы — смоль, усы генеральские, глаза огнём живым горят да улыбаются. И семья его справная, на дела дельная — матушка-хозяюшка, да батюшка-золотые руки, мастер, каких свет не видывал. Всё, за что ни возьмутся они, — всё разом получается глазам на загляденье, людям на радость. Не стерпела Любаня, да решила прибрать к себе всё это. Охмурить Олега вздумала, да дождаться, когда семья его побольше добра наживёт, чтоб и это получить.

     Была ещё сестрёнка младшая у Вити того, Викторею звали девицу. Вся пригожая, коса русая, стан осиный, взгляд вишнёвый. Скромная да умная росла, да была у неё черта особая: людей она видела как есть, врёт ли человек, правду ль молвит, что на душе творится у него. И вот, когда пришла с Виктором в дом Любаня-ведьма, долго плакала девица юная, беду почуяв чёрную, душу грешную увидев на пороге дома да с братом любимым под руку. Невзлюбили друг друга они, но слов напрасных не молвили. Поняла всё ведьма, что раскусили её, да припугнула девочку, чтоб отцу да матери слова не сказала. Но этого ей мало показалось, и решила она порчу-сглаз навести:

     — Раз глазастая ты такая, видишь всё далёко, у кого что творится, — говорит она золовке, — так ослепнешь, когда самой для себя разглядеть судьбу время придёт!

     И наколдовала словами этими порчу страшную.

     Скоро слово сказывается, да не скоро дело делается. День за днём катался солнышко-отец по небу синему, месяц месяцем сменялся, снег — дождём, да дождик — засухой. Год за годом пронеслись, Вика выросла. Невеста ладная женихов не искала, но уму-разуму училась, себя к семье готовила. И вот, когда дожди погнали пташек певчих в страны южные, далёкие, повстречалась девица красная с парубком славным, из рода ясов гордых да цыган ретивых. Оборотнем-медведем был по крови парень тот. Да дед его, от проклятья родового чтобы спрятаться, силу звериную свою в диадему серебряную с медью красной, хитро свитою, вложил, да упрятал под камнем старым в горах далёких. А рядом волка серого оставил клад стеречь, не подпускать чужаков к нему. Но, ежель из потомков кто придёт, то волк косматый со шрамом над левым глазом, злой как Цербер греческий, сам диадему в зубах принесёт и отдаст сыну рода ясова.

     Так и жил парень, по духу оборотень, да ни разу зверем не оборачивавшийся, и не говорил секрета своего никому. Кровь его вскипела, забурлила, когда Вику он увидел, и кинулся он к ней да с подарками дорогими, с речами красными, словами лестными. И сбылось проклятье ведьмино, не узрела девица рока своего, и ушла с ним под венец. Но Любане мало было, желчью кипела вся, и решила она ещё жизнь подпортить золовке своей, покуда богатств новых не предвиделось:

     — Как только сын родится, муж уйдёт, и будешь слёзы лить ты да мучиться горькой мукою!

     Так она приговаривала, да дело своё чёрное делала. Но, узнав, что ребёнок по крови оборотнем-колдуном будет и отомстить ей сможет, запугать решила да в детстве извести его, как ведьмы щенков четырёхглазых изводят, чтобы нечисть со двора не гоняли. Наслала ему она страх-порчу, и стал мальчик бояться всего. А как управилась ведьма-Любаня с делами своими мерзкими, так и отдохнуть решила. И десять лет и три года жила она себе припеваючи, богатств наживаючи. И год за годом всё дородней становилась она, а муж её, Виктор, всё чах да чах, пока совсем безвольной куклою не стал, да родителей своих не забыл.

     А Вика сына своего растила, любила, души в нём не чаяла. И бабушка с дедушкой его помогали воспитывать — учила бабушка доброте, а дедушка — мастерству хозяйскому. Славный мальчик рос, только боялся он всего, особенно — ночи тёмной, да снов кошмарных, когда волк за ним серый бегал.

     Прошло ещё три года. Не выдержала ведьма столько терпеть и ждать, и решила она извести родителей мужа своего, чтобы дом их себе забрать. И так она юлила, и сяк крутилась, и в гости приходила, и зелья носила да тайком подсыпала им. Не берёт проклятье такое людей добрых, духом сильных! Тогда достала она ночью подвес-смертовик с личиной бесовской и подарила свекрови своей на погибель скорую. И схоронили вскоре её. А потом свёкра извела она. И остались мама с сыном одни на белом свете.

     И остались Вика с Ильёю одни на белом свете. Погоревали они, да рассказала матушка сыну своему историю эту страшную всю. И решил Илья пойти правду искать. Обнял он мать на прощанье, собрал сумку перекидную и пошёл, куда глаза глядят. Много лет он бродил по степям да лесам, множество деревень и городов обошёл, везде слово доброе, слово умное слушал, да гадость пропускал. И когда исполнилось ему тридцать лет и три года, остановился он в селе Алатырском, где, по преданию, камень бел-горюч лежит и правду стережёт. Встретил он на опушке леса мальчика Иванушку, который лежал в траве и плакал. Отряхнул его, успокоил и в село привёл к дедушке родному. Отблагодарил старец Илью, да сказал, что это от ведьмы внучка он уберёг.

     И внучек дедушкин рассказал, как страшная бабка в лесу его встретила, как поманила сначала, а потом что-то страшное делать стала, колдовать нечистое. Вспомнил Илья, какую обиду ведьма ему причинила, и решил справиться с ней.

     Ночью в одинокой избе собрались трое старцев и Илья с ними. На стол дубовый белу миску с каёмкой золотой поставили, да воду колодезную с молоком налили в неё. Сели все вкруг стола, сговорившись прежде, взялись за руки и затянули песню :

     И вот тогда за дверью крепкою кто-то громко затоптался, войти собираяся, а по столу к миске рука женская потянулась. Схватил тогда Илья топор, словом тайным заговорённый, и рубанул от плеча по ней. Взвыл ветер за окном, задёргалась рука страшная и исчезла, как не было её. Тогда дедушка Иванушки встал из-за стола и повёл Илью в другую комнату, дал ему в руки свечку, из воска сделанную, и приказал обойти вокруг все стены, слова особые приговаривая. Шёл Илюша, а свечка дрожала и коптила. Двери за ним закрывались и хлопали, но он шёл от стены к стене, обходил все комнаты. И когда трижды он обошёл всю избу, свечка весело заиграла большим пламенем, вдруг стало светло и тепло. Поднялись старцы из-за стола и сказали, что всё закончилось, и нет больше ведьмы. Так и стал Илья ходить по деревням-городам, да ведьм гонять отовсюду.

     Андрей очнулся так же внезапно, как и погрузился в своё необычное состояние. Мы с женой смотрели на него ошарашенными глазами и ничего не могли сказать. Он же вдруг вскочил с места и сказал, что сейчас нам нужно прощаться, пожал мне руку, пожелал удачи, его девушка всё так же молча улыбнулась. Я повернулся в сторону Спаса-на-Крови, где, как мне показалось, что-то ярко вспыхнуло, понял, что изрядно стемнело, обернулся назад, но Андрея с его спутницей уже не было — они как сквозь землю провалились.

     Да, странное оно, это Марсово поле. Вообще, о том, что место это гиблое, что водится тут всякая нечисть, люди знали давно. Говорят, суеверная Екатерина I жутко боялась даже находиться в этих окрестностях из-за русалок и прочей пакости. А когда без её ведома здесь построили дворец, она зареклась появляться в нём. Даже после революции люди старались обходить его стороной, особенно ночью. Рассказывали, что здесь пропадали люди — ссылались на тех же русалок, которые зазывали, а потом топили несчастных путников в Неве. А вот история тридцатых годов прошлого века до сих пор вызывает у многих ужас. В психиатрическую клинику доставили одного рабочего по фамилии, кажется, Патрубков. Увезли его прямо с территории Марсова поля в состоянии панического страха. Лечиться ему пришлось недолго — мужчина через несколько дней скончался от заражения крови. Но перед этим он всё же рассказал свою историю. Вечером после работы этот товарищ решил расслабиться и выпить немного, подобрав укромное место в тени деревьев. Но, когда сел и только отхлебнул, увидел возле себя странного мальчишку. Патрубков с ужасом рассказывал про синюшный цвет распухшего лица, тусклые запавшие глаза и жуткую вонь, исходившую от мальца. Когда рабочий попытался оттолкнуть его, тот открыл нереально огромный рот, укусил его за палец и… рассыпался вонючим прахом на землю. Дежурный врач говорил про алкогольный психоз, вот только не мог объяснить след от укуса и отсутствие длительного запоя. Ну, от укуса работяга и скончался.

     А мне же вот такое довелось здесь повидать. И что это было? Действительно искренне желавший помочь экстрасенс? Или, может, доброжелательная нечисть ингерманландских болот? И что это за былинно-сказочное описание моей истории? Откуда он знает имя моей матери и дядьки, откуда знает про ведьму? И ведь какая-то доля пророчества, что ли, была… Как там он сказал, «оборотень-колдун»? «Может отомстить»? Значит, выходит, она меня боится? Пусть не сейчас, пусть меня в дальнейшем, но боится. А раз так, то зачем тогда она рассказывала про отца и про венец? Или же она настолько в себе уверена, что просто потешалась надо мной? Нет уж, как-то это всё глупо и по-детски сказочно. Это только в крутом кино всё так красиво и пафосно. Наверняка должно быть более правдоподобное объяснение. Хотя… о чём это я, когда дома чёрти что творится, рядом появляются те, кого все кругом считают ведьмами, а потом на встречу со мной приходит непонятно кто с мистическими замашками?

     23 октября, четверг

     То ли незнакомец и впрямь оказался тем, за кого себя выдавал, то ли не могло всё так долго продолжаться, но вот уже несколько дней у нас спокойно в квартире, даже шагов и скрипов не слышно по ночам, да и кот не таращится в углы. Разве что с женой никак не ладится — мы с каждым днём меньше общаемся, как-то нервно всё. На удивление, её проблемы с почками закончились. Нет, конечно, не мгновенно, но после той встречи она чувствовала себя всё лучше и лучше, а сейчас и вовсе на здоровье не жалуется. Тем не менее, мы каждый раз находим новый повод для ссоры. Удивительно, как вообще бывает. Вот ведь жили несколько лет вместе, понимали друг друга с полуслова, поддерживали в любых ситуациях, проводили много времени вместе — да что там, нас тянуло со сверхъестественной силой, мы и пары дней не могли провести врознь. И впрямь, влюбились по полной. А потом сказка кончилась. Провели тысячу ночей вместе, а на тысячу первую что-то пошло не так: мы стали видеть друг в друге какие-то недостатки, и их становилось всё больше и больше, общих тем для разговоров же, наоборот, — только меньше. Начали появляться попытки друг друга менять, перестраивать, но сами при этом не поддавались изменениям, и тогда начались вечные упрёки, через какое-то время дополнившиеся скандалами вперемешку с игрой в молчанку. И сами ссоры перешли на другой уровень. Раньше они проходили порой забавно, из серии:

     — Я с тобой не разговариваю. Я обиделась.

     — На что?

     — Не помню!

     А вот теперь у нас порой доходит до оскорблений, взаимных забрасываний друг друга всяким дерьмом, поливаний грязью друзей друг друга прочей гадости. Ситуация накалена настолько, что, кажется, вот-вот между нами что-то взорвётся, разве что посуду не бьём пока.

     Сегодня вот она, к примеру, решила остаться ночевать у мамы. Да, это стереотипно, это даже было бы смешно, если б не было так грустно. В конце концов, может, нам и в самом деле нужно дистанцироваться друг от друга и пожить отдельно? А сейчас она ненавидит меня, старается как-то постоянно уколоть. Чтоб далеко не ходить, сегодняшний пример. Вернулся я с работы, дома никого нет, кроме кота, а в комнате книга, которую читаю в последнее время вечерами, томик Довлатова, валяется посреди комнаты в раскрытом виде и с мятыми страницами. Да, самое нелепое обвинение за последнее время — я стал циничной сволочью из-за чтения Довлатова. Вот теперь, значит, будем книжками разбрасываться. Ну ладно, что ж, может, всё-таки перебесимся. А я, пожалуй, поддержу идею пожить порознь — думаю, перед сном соберу вещи в сумки, если найду, куда переехать на днях, ну или если кто из друзей согласится приютить на продолжительное время.

     31 октября, пятница

     Наверное, рано я порадовался окончанию приключений. Сегодня по возвращении с работы мне какое-то время пришлось провозиться с замком. Такое бывает, если входную дверь закрывать изнутри. Наши замки, такие как «Китеж», имеют особенность неполных оборотов, так что, если, к примеру, не довернуть на нужные десять градусов механизм, закрывая дверь изнутри, снаружи ключ уже не вставить до конца. Не знаю, это руки такие кривые у разработчиков замков или же специально придуманная защита от взломщиков, но проблем в быту это добавляет. За пару лет я приноровился и к такому, правда, времени чуть больше процесс открывания двери занимает, а когда организму хочется попасть в одну из комнат поскорее, наряду с тратой времени появляется и трата нервов.

     Ну раз с дверью замешкался, то дома кто-то есть. Обычно в это время жена ещё на работе, но, мало ли, может раньше уехала и решила поговорить. Надеюсь, она одна, а то тёщи мне не хватало сейчас. Не то что бы мы с ней были в плохих отношениях, нет, она мне почти стала второй мамой, частенько помогает и поддерживает, но её дочь — это её дочь, а родители ведь всегда на стороне своих родных детей, что бы ни случилось. И уж если кто обидит ребёнка, тот мгновенно становится врагом народа номер один. Так что в текущей ситуации этой встречи мне хотелось меньше всего. Я вошёл в прихожую и крикнул: «Привет! Ты уже дома? У нас гости?». В ответ раздалось бряцанье посуды на кухне, но ни слова я не услышал. Что ж, значит, всё ещё не разговариваем.

     Я щёлкнул клавишу выключателя в прихожей и остолбенел. Сказать, что в квартире был погром — ничего не сказать. У входной двери валялись куски корзины, в которой лежали расчёски, заколки и прочая женская приблуда, а само содержимое было раскидано по всей прихожей. Вход в спальню преграждала подушка. Я, не разуваясь, поскольку боялся порезаться осколками стекла на полу, направился туда. Мои сумки, тяжёлые баулы, собранные с вечера, оказались разбросанными по комнате, всё постельное бельё в каком-то безумстве было раскидано по полу, что-то торчало из раскрытых дверей шкафов, что-то свисало с телевизора, но только не находилось на кровати. В щель паркета была воткнута бретта, её эфес ещё покачивался, а тренировочный кинжал всё так же, как и прежде висел на стене. Я снял его, а затем аккуратно открыл ящик комода и достал камеру, чтобы всё это заснять. В голову закралась тайная мысль — а вдруг это сон, правдоподобный, жуткий сон? Если завтра видео у меня не окажется, значит, всё приснилось, а если будет, то… Я достал мобильник и позвонил Лёшке, жившему в соседнем доме, сказав, что мне срочно нужна его помощь. Словно герой дешёвого ужастика, вооружившись камерой и кинжалом, подаренным учителем фехтования, я пошёл осматривать всю квартиру. Ванная и туалет почти не пострадали, на кухонном столе валялась недопитая бутылка «Black Label», несколько стаканов, точнее их осколков, усыпали пол кухни и прихожей. Кот сидел на подоконнике, вжавшись в окно — его миски тоже оказались раскиданы по кухне. Корм же был рассыпан по столешнице у плиты, словно дешёвые сухарики в студенческом общежитии. Холодильник потёк, оставив внушительную лужу на полу, несмотря на закрытые дверцы. Я прошёл в гостиную. Ей досталось меньше, но буянивший здесь проявил творческий подход. При входе оказались домашние тапочки, а рядом с ними — пара подушек, сброшенных с дивана. Перевёрнутый кухонный стул упирался ножками в стену. Пепельница, обычно стоявшая на письменном столе, находилась всё там же, только в опрокинутом виде, а все окурки были внутри. По обоям растекалась «Coca-Cola», оставленная женой несколько дней назад в стакане и уже заплесневевшая. Кстати, плесень зелёным пятном прилипла к обоям. Причудливым узором на ковре разместилась композиция из цветных карандашей, свечек и иконы. На диване, кресле и, конечно же, на полу валялись книги, вынутые с верхних полок. Удивлял больше не сам факт вразнобой вынутых из плотных высоко стоящих рядов книг, а их выбор: «Влюблённый дьявол» Жака Казота, собрание сочинений Гоголя, какой-то ведический травник и в центре всего этого в раскрытом виде был оставлен томик М. А. Булгакова — черновики к роману «Мастер и Маргарита», книжка называлась «Князь Тьмы». Я поднял книгу и расправил загнутую страницу на главе «Седьмое доказательство».

     Было ясно, что в квартире никого больше нет. Лёшка ещё не пришёл, и я решил позвонить жене.

     — Привет. Ты где?

     — На работе, а где мне ещё быть?! — на фоне слышался шелест бумаги и трещание принтеров, — тебе чего надо?

     — Ты дома сегодня была?

     — Я же сказала, что остаюсь у мамы.

     — Понятно. У нас дома погром.

     — Опять? Как кот? Я его приеду заберу!

     — Ну, не опять… такого не было. Ощущение, что кто-то отменно порезвился в квартире. Тут всё перевёрнуто. И, кстати, маму можешь не напрягать — я уже собрал вещи и съезжаю.

     — Ага… Ну молодец, — она саркастично хмыкнула и повесила трубку.

     Оставалась мысль, что это всё же она приезжала в моё отсутствие и дала выход своим эмоциям, хорошенько попсиховала. Но верил я в это с трудом. Правда, мог быть и ещё один вариант. Я быстро проверил все ящики — деньги и ценности оказались на месте, вся бытовая техника тоже. Значит, не взломщик. Эх, жаль, нет скрытой камеры дома… Хотя… ведь в каждом старом доме есть с ещё с совковых времён свои, конечно, не камеры, но крайне чуткие органы слежения — бабушки советской закалки, ВОХРы, те старушки, которые всегда знают, к кому, когда и сколько гостей приходит, ссорится ли молодая пара, знают, когда уезжает и возвращается из командировки муж у соседки сверху, сколько детей у соседа снизу, когда дни рождения у соседей на её этаже, а ещё готовы вспомнить имена, фамилии, отчества и прозвища чуть ли не всех знакомых, правда, могут забыть, куда положили ключи от квартиры или когда поставили чайник. Но зато они прекрасно помнят время начала всех передач по НТВ и сериалов по «второму каналу». Я вышел в подъезд и позвонил в дверь рядом. Из квартиры послышались шоркающие шаги, зазвенели цепочки и защёлки, тишина, сопение, затем дверь медленно приоткрылась.

     — Саа… — соседку Светлану Михайловну мы про себя иначе как Сатанея Михайловна не называли, — Светлана Михайловна, здравствуйте!

     — Здравствуйте, — вежливая пожилая ленинградка быстрыми острыми глазками осматривала подъезд.

     — Мне тут помощь нужна. Кажется, у нас квартиру взломали сегодня. Вы, случайно, ничего не слышали? Может, какие-то странные звуки? Может, приходил кто-то?

     — Как взломали? — она оживилась и немного выдвинулась вперёд, — что украли? Негодяи! Вы милицию вызвали?

     — Ну… мне кажется, что взломали — в замке будто кто-то ковырялся. Но дома, вроде, ничего не забрали. Светлана Михайловна, — я повторил с небольшим нажимом, — скажите, пожалуйста, вы не слышали, никто сегодня не приходил? Может, Арина… она у меня, знаете ли, по растерянности иногда может не тем ключом долго проковыряться.

     — Никого не было! Жена ж у тебя вчера уехала! А вы поссо-о-орились… Жаль, такая пара, такие ребята хорошие. Чего это вдруг-то, а? Ведь жили же душа в душу…

     — Вы ж знаете, милые бранятся — только тешатся. Светлана Михайловна, значит, ничего необычного не слышали? Точно?

     — Да точно! Точно! Что ж я, по-вашему, слежу тут за всеми?! — обиженная старушка ещё раз оглядела подъезд и резко захлопнула передо мной свою дверь.

     Пришлось вернуться домой и начать убирать последствия погрома. Минут через пять пришёл Лёха и, негромко ругнувшись: «Твою ж медь!», взялся за веник и стал мне помогать. Вкратце я ему рассказал, что произошло. Он внимательно выслушал и после продолжительной паузы заключил, что это жена устроила спектакль, мол, пришла домой, увидела мои сумки и психанула. Мне было бы, наверное, легче принять такой вариант. Но не верилось как-то, особенно, после того, что я видел раньше в этой квартире.

     Примерно через час, когда большую часть бардака мне удалось убрать, мусор был сметён со стёклами в мешки, а друг, сославшись на дела, ушёл, в замочной скважине послышался скрежет, и кот побежал встречать любимую хозяйку. Она прошла в спальню, скинула с себя верхнюю одежду, негромко хмыкнула, вероятно, увидев собранные вещи, прошла на кухню, молча достала из верхнего шкафчика стакан, а из сумки бутылочку «Coca-Cola», налила себе, села на стул, отпила и только потом тихо спросила: «Что произошло?». Я ей пересказал всё в красках, временами прерывая уборку, чтобы жестикулировать, а затем достал камеру и показал видео. Она сидела, поглаживая кота, уютно устроившегося у неё на коленях, и раз за разом пересматривала запись, а потом вдруг сказала: «Как же меня всё это достало! Как это бесит!». Затем последовали обвинения, приправленные отборным русским матом, в том, что эта чертовщина происходит из-за меня, что этот хвост тянется постоянно за мной, и, если бы не я, то она жила бы себе спокойно и никакого геморроя бы у неё не было. Она говорила и говорила, повышая тон и временами переходя на слёзные упрёки, её было уже не остановить — плотину прорвало, лавина уже обрушилась, я чувствовал, что девятый вал неминуем и что будет он уже скоро. Она сыпала колкими фразами, а я слушал молча, понимая, что ответить нечего. В заключении, уже чуть ли не рыдая, срываясь в крик, когда-то любимая мной девушка обвинила меня в том, что сейчас я веду себя как тряпка, а не мужчина, что бегу крысой и оставляю её одну среди этого дерьма.

     — Я не хочу тебя больше видеть! Проваливай отсюда! Ненавижу! Не-на-вижуууу! — она уткнулась в ладони, её плечи затряслись, и она зарыдала.

     Несколько минут я стоял и смотрел на этот спектакль, затем постарался как-то успокоить, прекратить женскую истерику, но в ответ лишь услышал новую порцию ругани. Арина поднялась и тяжёлым топающим шагом прошла в спальню, выволокла оттуда одну из моих сумок ко входной двери, повернула замок и, уткнувшись в пол, процедила сквозь зубы: «Вон! Вали! И чтоб тебя больше не было здесь!». Оставлять её в таком состоянии мне не хотелось, но на любые мои попытки, какие-либо действия в её сторону, она начинала отбиваться, дёргаться и реветь ещё сильнее, как обиженный ребёнок. Я надел куртку, обулся, взял сумку и открыл дверь.

     — Завтра днём заеду за остальными вещами. Извини, что…

     — Проваливай, — всхлипывая, повторила она.

     И я вышел. На улице моросил мелкий дождь, ветер привычно качал фонари и провода, по дороге громыхал старый трамвай, несколько человек жались от холода под козырьком автобусной остановки, машины с шумом рассекали глубокие лужи, а я стоял в промокших ботинках и рассеянно смотрел в пустоту. Нужно было куда-то идти, где-то переночевать, отдохнуть, чтобы потом понять, как быть дальше, а лучше бы даже напиться, но не было сил ни на что. Через какое-то время, собравшись с силами, я достал телефон и позвонил в очередной раз за сегодня Лёшке, спросил, можно ли у него переночевать, и, зайдя в соседний ларёк за бутылкой «Белой берёзки», отправился к другу.

     30 ноября, воскресенье

     Почти четыре недели поисков, бесконечные поездки, просмотры и общение с риелторами наконец окончились, позволив мне сменить соседство с верным товарищем на тишину в старенькой однушке на окраине города. Казалось бы, кругом столько людей, ищущих арендаторов, столько ресурсов в интернете, но найти скромную квартирку не так-то легко. Одни агенты норовят накрутить цену, другие — тянут время, чтобы клиент, отчаявшись, согласился бы на более дорогое жильё. А попадаются и агентства-однодневки, берущие небольшую плату до заключения сделки за обещание клиенту встречи с хозяином подходящей квартиры, на деле же оформляя договор услуг информирования, который мало кто читает. В результате на встречу никто не приходит, клиент остаётся без денег, без жилья и с сообщением на телефоне о том, что квартиру уже сдали. Стандартный развод по-питерски. И вот я всё же миновал эти круги ада, переехав в новые стены. Позже, когда скоплю денег для покупки собственной квартиры, мне, несомненно, предстоит вновь столкнуться со всем этим в ещё большем формате, но пока можно отдохнуть.

     Переехал я быстро, осталось только забрать книги и кое-что из крупных вещей, за которыми до сих пор так и не заехал. Через неделю после моего ухода жена позвонила и стальным голосом попросила развода, а ещё через неделю мы подали документы. Так что, дней через десять встретимся с ней в ЗАГСе, а потом, видимо, я и заеду за остатками вещей.

     Зима пришла рано, и противный снег с дождём стал нагнетать тоску ещё больше. С момента переезда я каждый день пью. Возвращаюсь с работы, сажусь в кресло, накрываю очередной газетой из почтового ящика табуретку, достаю привычную бутылку ливизовской и пью, уставившись в кино на экране телевизора или ноутбука. Комната прокурена насквозь, но мне плевать. Ощущение, словно что-то оторвали, отрезали, ампутировали часть тела. Мы жили вместе продолжительное время, а теперь этого нет. И на душе паршиво, мерзко от собственной слабости, а оттого больше хочется пить. Друзья говорят, она сейчас сидит на антидепрессантах и жалуется, будто я захожу временами к ней домой, хотя такое бы мне даже и в голову не пришло, да и ключи от той квартиры я почти сразу передал через Аньку, её подругу. Правда, может, там продолжается всё та же чертовщина. По крайней мере, от меня эта гадость не отстала — даже здесь шаги по комнате и кухне звучат каждую ночь, кран в ванной живёт своей жизнью, устраивая ночные капели, а к произвольно мигающей и гаснущей лампочке на кухне я уже привык, даже начал разговаривать с ней. Возможно, это крыша едет, но мне всё равно. Прежний страх почти пропал. Вообще. Взять хотя бы прошлую пятницу.

     Закончив работу, мы с напарником привычно достали из кабинета Петра Ефимыча припрятанную баклажку. Вообще, каждый месяц к нам на ТЭЦ заезжает автоцистерна с завода «Ливиз», и со всех цехов мужики бегут к ней со своими бутылками и пятилитровыми канистрами. Цена смешная, всего полтинник за литр, это при том, что сейчас установили минималку в семьдесят рублей за пол-литра. Говорят, завод опять пытаются обанкротить, мужикам там давно нормально не платят, постоянно задерживают зарплату, вот они, видимо, и крутятся по-своему. Ну а наши и рады, набирают огромными объёмами — всё равно потом пригодится — выпить ли самим, обменять ли на сырьё или инструменты для левака или же сохранить на грядущий праздник. Вот мы и достали свою заначку. Вовка разлил по пластиковым стаканчикам, и мы разом выпили. Без всяких тостов и лишних слов. День был тяжёлый, рабочая неделя закончилась, вот и сели расслабиться. Из закуски оставались лишь на дне банки несколько солёных огурцов, но нас это не смущало. Разговор менял тему чуть ли не ежеминутно, и где-то через полчаса Вовка вдруг сказал:

     — А, знаешь, я стрелять люблю!

     Я крякнул, опрокинув очередные 50 г.

     — Этой осенью каждые выходные оружие из рук не выпускал. Знаешь, это обалденное чувство, когда держишь в руках ствол, когда выбираешь цель, медленно наводишь… — он пристально посмотрел мне в глаза и добавил, — не, серьёзно! сейчас, погоди.

     Недолго пошарив у себя в сумке, мой напарник, икая, достал револьвер и какую-то зелёную корочку.

     — Во, смотри! — он ткнул мне в нос бумажкой, — охотничий билет. Ви-ик-идишь?

     — Ну и? Не думал, что ты заядлый охотник. Ну а какого лешего ты таскаешь с собой оружие? У тебя разрешение на ношение-то есть?

     — Да ты что, ик! — дурак? Это и есть главное разрешение! С билетом и хранить, и носить можно. И стрелять, конечно. Эх, ты… А теперь гля-и-ди, — Вовка, продолжая икать, вставил в барабан пару патронов, вытянул руку и направил ствол на горевший перед нами фонарь. — Спорим, попаду?

     — Да верю, верю…

     — Э… — покосился он на меня, — не вери-и-ишь ты, брат. А я тебе докажу!

     И он выстрелил. Первая пуля отрекошетила куда-то от щита на стене, а вторая попала в цель, и в цеху стало темнее.

     — На, подержи, — он сунул мне в руки увесистое оружие и гордо добавил, — «Смит и Вессон 500». С таки-и-им и медведь не страшен. Ну что, попробуй! Да не бойся! Что, не хочешь?

     Видно было, что Вовка завёлся — лицо ещё сильнее побагровело и глаза загорелись каким-то дьявольским огнём. Наконец, он перестал икать.

     — Ты мужик? А? Давай проверим!

     Я смотрел на него, не понимая, что взбрело в эту пьяную голову. Вовка достал картонную коробку, открыл её, взял один патрон и покрутил его у меня перед носом — мол, вон, гляди, какой красавец. Затем он вынул барабан из револьвера, аккуратно вставил пулю и, хитро улыбнувшись, быстрым движением руки вернул барабан на место, одновременно заставив его несколько раз прокрутиться, потом взвёл курок и предложил:

     — А давай сыграем в русскую рулетку, а? — Вовка приставил дуло к моему левому виску, прикосновение холодного металла вызвало необычные эмоции, напарник как-то жутко улыбался, — или ты боишься? А… боишься, да… страшно? Что, мужик или нет, а? Ну, давай, давай, чего ты? Ну?!

     Странное ощущение рождалось в груди, сердце заколотилось быстрее, я почувствовал дрожь в руках, на лбу выступил холодный пот, захотелось прекратить эту дурацкую клоунаду, и я подумал, что надо бы потянуться рукой к револьверу и отвести его в сторону, но с другой стороны было как-то всё равно. В голове пронеслось: «Будь как будет. Может, так оно и лучше. Достало уже всё…». В этот момент раздался щелчок — Вовка спустил курок. Ничего не произошло, оружие не выстрелило, но я зажмурил глаза и поморщился. По спине пробежали мурашки. Хотелось громко выругаться, но в горле пересохло.

     Теперь ствол упёрся в правый висок напарника. Он ненадолго взглянул мне в глаза, ухмыльнулся, мол, да, страшно, и вновь нажал на курок. И снова только щелчок. Он молча навёл ствол на очередную лампочку и вновь спустил курок. Раздался оглушительный выстрел. Вовка довольно крякнул, налил водки и протянул мне стакан.

     — Идиот, — единственное, что я смог ему ответить.

     После такого о чертовщине уже как-то и не думается. Да и пёс с ней! Может, получится, наконец, забыться и вообще перестать обращать на всю эту дрянь внимание.

     Тетрадь вторая. Осознанные сновидения

     9 октября, пятница

     Весьма забавно, но почти каждую ночь теперь я стал ощущать во сне присутствие какого-то незримого наблюдателя. Иногда он что-то комментирует, иногда подсказывает, как лучше выполнить задуманное, но в большинстве случаев просто молчит и смотрит, оставаясь где-то в стороне. Это немного раздражает, ведь, если раньше сны были чем-то личным, то теперь я понимаю, что там я не один. Крайне дурацкое ощущение, будто за тобой подглядывают. И от этого хочется всё прекратить. Правда, я чувствую, что никаких неприятностей от него можно не ждать. Более того, он какой-то свой, что ли… родной…

     Началось всё не так давно, месяца полтора назад. Я загорелся желанием освоить осознанные сны. Необычные видения, будто пересекающиеся с другими реальностями, у меня стали накапливаться в большом количестве ещё с детства. Я был уверен, что в этом что-то есть, что подобного рода вещи можно использовать. Попытки «заказывать» себе сон или же вспоминать, что я сплю, оказывались безрезультатными раз за разом, несмотря на то, что кругом множились упоминания о людях, практикующих подобные вещи. Я был уверен, что должно существовать нечто, стимулирующее появление нужных мне состояний. Поиски в интернете привели к статьям о нескольких растениях, так называемых энтеогенах. Их использовали ранее шаманы мексиканских и африканских племён для входа в другую реальность и общения с духами. Насколько я понял, это не наркотик, а потому решил задуматься над поиском двух из них: калея закатечичи и смолёвка капская, она же африканский корень сновидений. Я надеялся, что получится добиться состояния как в самый первый раз. До сих пор отчётливо помню этот случай.

     Мне было лет двенадцать. Тогда по глупости, своей ли, докторов ли, которые лечили меня от ОРЗ, за несколько часов я выпил суточную норму антибиотиков и, естественно, получил еле живую печень и букет проблем с ЖКТ. Мне пришлось изрядно помучиться и пострадать от болей в животе, волнами наступавших с завидным постоянством. В одну из ночей, когда, как впоследствии выяснилось, печень решила отказать, я увидел интересный и необычный сон. Впрочем, сейчас до сих пор не уверен, сон ли был это. Среди ночи я почувствовал резкую, но короткую боль в правом боку чуть ниже рёбер, словно что-то разорвалось, будто лопнули шарик. Я с силой дёрнулся, по привычке согнувшись пополам, приподняв туловище над постелью. Хотелось зажмуриться от боли и обхватить руками колени, но я с удивлением обнаружил, что боль исчезла, а движение не прекратилось: я медленно поднимался, отрывая от кровати плечи, спину, поясницу. Ощущалась непонятная лёгкость, и я без боли и затруднения поднимался и вот уже почти встал вертикально на кровати. Матрас не проминался, и я, удивившись, опустил глаза и увидел, что вовсе не стою на кровати, а нахожусь в воздухе и при этом поднимаюсь всё выше и выше. Но самое странное, моё тело оставалось лежать в постели, словно и не просыпалось. Преодолевая каждый новый метр высоты, я с недоумением глядел на стены комнаты, потолок, ставший полом квартиры сверху, на соседей, мирно спавших, на новую перспективу всего дома, и при этом совершенно равнодушен был к собственному телу, остававшемуся неподвижно лежать на мятой постели. Было стойкое ощущение, что наверх меня тянет что-то вроде лифта, в котором, кстати, есть ещё кто-то. Двое. Я слышал, что они что-то обсуждают и даже спорят, но не вслушивался в слова, а с любопытством смотрел на открывающиеся виды. Город с высоты птичьего полёта произвёл на меня, двенадцатилетнего мальчишку, сильное впечатление. Постепенно крыши домов уменьшились, широкие дороги превратились в тонкую коричнево-серую паутину, поля за городом стали казаться бархатными аккуратно разлинованными квадратами, и я поднял голову. Мы уже больше не поднимались. Вокруг раскинулось бесконечное лазурное поле — невероятно, но небо было полем или лугом! Я почувствовал, что за спиной что-то есть, и развернулся. Теперь справа от меня стояли колоссальных размеров ворота, они были настолько огромны, что я не видел стен, которые должны идти по обе стороны от них. Поистине невероятное сооружение вызывало трепет. Слева же, чуть поодаль, разверзлась бездна, мрачная, и гнетущая. Мрак скорее ощущался, а не был видим глазами. Из этой пропасти доносились одновременно леденящий холод, невероятный жар и смешанный гул. Мне захотелось как можно скорее отвернуться от такого зрелища.

     Было тихо и спокойно, я ощущал какую-то ровность. Только теперь я разглядел двоих спутников, до сих пор продолжавших увлечённо о чём-то спорить. Двое мужчин неопределённого возраста стояли по обе стороны от меня, почти вплотную. На каждом была надета — в голове чётко обозначилось слово — «тога». Один, стоявший ближе к воротам, имел чистую и безукоризненно белую одежду, второй же прикрывался заношенной льняной чуть ли не тряпкой, походившей более на мешковину. Мои спутники стояли спокойно, уверенно и как-то, пожалуй, даже смиренно. И вот теперь я решил вслушаться в их диалог. Вероятно, они это заметили, и одновременно с услышанной фразой «пускай ещё там побудет» я рухнул вниз. Само падение не запомнилось, но вот сразу после него я подпрыгнул на кровати, мгновенно сел, поджав ноги, и стал ощупывать себя, тяжело дыша, словно после долгого забега или внезапного прыжка с высоты.

     И вот, в начале сентября мы на двоих с товарищем, Егором, заказали упаковку калеи или, как он её назвал, чудо-травы. Уже на следующий день курьер привёз запечатанный бумажный пакет, на котором было просто написано «чай». Вечером пришёл товарищ, и мы заварил эти сушёные листья именно как чай, травяной сбор. Пожалуй, ничего более противного и горького по вкусу я в жизни не пробовал. Да и вряд ли найду. Треть чашки этой гадости я выпил через тошноту. Друг же спокойнее к этому отнёсся. Первая мысль была, что такая редкостная горькая дрянь должна как минимум всяких внутренних паразитов вывести, если они там есть, конечно.

     Поначалу результата не было никакого. Я читал, что для хорошего эффекта нужно дождаться, пока вещества этого растения накопятся в организме до определённого уровня, т. е. надо пропить такой чай неделю хотя бы. И мы пили. Постепенно сны стали отличаться от обычных — настолько яркие и гиперреалистичные, что аж дух захватывало.

     А вот недели через полторы начались странные вещи. Было утро, когда мне даже казалось, будто я и не спал вовсе, а всю ночь делал то одно, то другое, бегал по разным бытовым делам, и только понимание того, что дел слишком уж много для одной ночи, заставляло думать о реалистичных снах. И тогда словно стирались границы миров, а это действительно необычно! Егор же говорил, что у него со снами вообще ничего не изменилось. Но засыпать стало проще, из головы вечером уходило много лишнего, а днём — напротив, становилось легче сконцентрироваться и собраться с мыслями.

     Ещё через несколько дней у меня закрутилась дьявольщина какая-то, иначе и не назвать. По ночам появился необоснованный страх, какие-то видения стали преследовать. В комнате темно, на последний этаж мало света попадает с улицы, но среди ночи какие-то пятна полутеней бегали по стенам. Было похоже на отблески от фар автомобилей. Хотя, какие фары на девятом-то этаже?

     А ещё чуть позже мне пришлось натерпеться страху сполна. Под утро я проснулся от странного сквозняка прямо в лицо. Окна и двери ночью у меня закрыты, так что дуть не должно ниоткуда. Поначалу я лишь поморщился и захотел отвернуться, но что-то прерывисто дуло в лицо, воздух прохладный, но спёртый. Я всё же приоткрыл глаза и тут же вытаращился и мгновенно проснулся. Последнюю пелену сонного дурмана сорвало в одну секунду — надо мной буквально в полуметре висела огромная косматая полупрозрачная чья-то голова! И сверху смотрело не лицо, а жуткая рожа, полузвериная морда. Рот из злобной ухмылки временами расплывался в широкую… нет, улыбкой это назвать язык не поворачивается, но это было что-то вроде улыбки. И именно в эти моменты на меня обрушивался новый поток этой холодной спёртости. Хотелось кричать, но смысла в этом не было — никто бы всё равно не пришёл. Мне с трудом удалось собраться с силами и приподняться с постели, тогда я что есть мочи дёрнул рукой с растопыренными пальцами, стараясь отмахнуться от жуткого видения, но морда легко отплыла в сторону и с нового места продолжила таращиться на меня. Руки едва слушались, и прошло долгих мучительных секунд десять, прежде чем я смог повторить попытку. На этот раз призрак отскочил в противоположную часть комнаты и завис в углу под потолком, всё так же таращась на меня. Бурые клоки шерсти скатались и слиплись с грязью, что придавало полупрозрачной голове более мерзкий вид. Её глаза иногда вспыхивали бело-жёлтыми огнями, и тогда по стенам начинали бегать странные тени. Ещё какое-то время видение провисело там, а затем внезапно и резко рвануло в мою сторону. В то же мгновение я отключился. Утром тревожное состояние не покидало меня ни на минуту, и я был счастлив скорее собраться и убежать на работу.

     Мои кошмары продолжались ещё долго. Каждый вечер, стоило лишь прикрыть глаза, начинало казаться, что морда вновь висит надо мной. В другой раз я видел у стены напротив огромную грязную обезьяну, нечто среднее между человеком и гориллой: бурые космы слипшейся шерсти, тяжёлый мутный взгляд исподлобья, а в передних лапах, как в руках, была длинная палка с набалдашником — этакий фантастический стражник. Чудовище смотрело на меня, пока я просыпался, а затем просто растворилось в стене.

     Странно, что у Егора всё было замечательно. На него это растение подействовало успокаивающе, и он, если верить его словам, стал более размеренным и спокойным, и, вместе с тем, собранным. Возможно, это связано с тем, что друг мой вегетарианец, а я ем много мяса и рыбы, хотя в некоторых статьях говорилось о необходимости убрать животный белок из рациона, прежде чем начать употреблять калею.

     Затем была неделя относительного спокойствия. Спать проще не стало, но тревожность постепенно рассеивалась. Ночные шорохи и всполохи света и тени всё так же преследовали меня. Вообще, слишком нервным я стал за то время: на работе срывался на коллег, поссорился с друзьями, всё крайне раздражало, и эти видения ещё… Так что я ограничил себя во всём и просто смотрел кино и валялся на диване в свободное время.

     И вот, примерно через пару недель после того, как калея закончилась, я внезапно оказался в управляемом сновидении. Это было в середине сюжета, когда уже происходило какое-то действие. Я резко остановился и, бросив прежнее занятие, решил оторваться от земли. Казалось, для этого нужно лишь подпрыгнуть, но ничего не вышло. Внезапно где-то рядом раздался голос, тихий, спокойный, сухой и уверенный. Голос объяснял, что нужно очень быстро разбежаться на месте и зачерпывая воздух, пойти по нему, как ящерица василиск по воде. Я проигнорировал. Через несколько минут он настойчиво повторил свои слова. Наконец, мне стало любопытно и захотелось попробовать.

     — Беги. Быстрее! Ноги высоко не отрывай от земли. Перебирай ими быстро и мелко, широко не размахивай, — голос продолжал менторским тоном звучать где-то рядом. — А теперь слегка подпрыгни, продолжая перебирать ногами, и беги вперёд. Беги!

     Я последовал совету и на какое-то время оторвался от земли, начав передвигаться по воздуху, но затем вновь опустился вниз.

     — Повтори снова!

     — Кто это? Кто ты? — любопытство брало верх, и мне хотелось узнать, откуда доносится этот голос и кому он принадлежит.

     — Повторяй снова. Мелко и быстро перебирай, но…

     — Кто ты? Что за ерунда? Зачем эта скрытность?

     Голоса больше не было. Я понимал, что сплю, чувствовал, что могу что-то менять в сновидении, но определить, чей это был голос, не мог. Казалось, он звучал извне и не относился к самому сну.

     Нелепый этот момент захотелось отмести в сторону, и я, как прежде в детских своих снах, разбежался по земле, зажмурив глаза, и стал подпрыгивать. Выглядело это, пожалуй, глупо, но после очередной попытки мне удалось подняться вверх и почувствовать знакомый поток воздуха под животом. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь уже не в прежнем месте, а во дворе, где играл в детстве, у дома своих родителей. Приятное чувство полёта прервалось фразой знакомого голоса: «Это только глупости и сон. Повторяй снова! Учись!».

     После этих слов всё вокруг стало обыкновенным сном, и я в нём растворился и забылся. Яркое впечатление стало постепенно вытеснять прежнюю тревогу, и в течение дня мне уже было проще и легче. Наверное, и в самом деле нужно больше спать и меньше думать, чаще забываться.

     С той ночи и участились сновидения, в которых кто-то регулярно меня чему-то учил. И если физические упражнения во снах могли оказаться подсмотренными где-то краем глаза, либо как-то всплыть из подсознания, выстроиться на основе прочитанной фантастики, то участие в различных ритуалах, обрядах, и даже чтение каких-то древних книг, написанных «чертами и резами», объяснить мне уже сложно.

     14 октября, среда

     Неожиданные выходные, миниатюрный отпуск, позволили мне хорошенько отдохнуть. Вот уже почти неделю я ничем не занимался, забросив тренировки в спортзале, не думая о сновидениях, перестав себе готовить и прервав общение со всеми. Большую часть времени теперь я провожу лёжа на диване и пересматривая старые фильмы. Все сумбурные мысли, рассуждения, вся информация, бесконечно поглощаемая из книг и СМИ, всё это море бессмысленной чепухи, оседающей в голове после клишёных бесед, — всё это настолько засоряет голову, забивает чердак, что и жить-то не хочется. Сейчас, когда мне удалось часть этого мусора выветрить, валяясь тюленем на диване, всё стало как будто проще и легче, спокойнее. Кто-то говорил про важность баланса в жизни. Конечно, именно это и нужно — ни в коем случае нельзя перебарщивать с напряжением и работой над чем бы то ни было. А что касается осознанных сновидений, то здесь, пожалуй, стоит быть осторожнее. Мне уж точно. А не то, гляди, можно и совсем свихнуться. Надеюсь, подобных галлюцинаций больше не приведётся наблюдать.

     Впрочем, с другой стороны, опыт довольно интересный. Раньше я думал, будто призраки и духи — плод работы нашего мозга, направленного на страх. Мы боимся всякого разного, и страх рассеивается. Когда нас пугает что-то конкретное, импульсы, посылаемые нашим мозгом, концентрируются на этом. К примеру, если человек боится огромных собак, то на этих собаках всё и будет собираться, пока человек этот не встретится с огромным и страшным псом. Если же бояться чего-то несуществующего, в отсутствии чего все вокруг абсолютно уверены, то страх в виде волн, посылаемых нашим мозгом, сгруппировывается на некой абстрактной модели, по сути, ни на чём, на пустом месте. И набирается оно так до того момента, пока концентрации и сил этих импульсов не станет достаточно для материализации. Тогда вот наш страх и становится видимым глазу, представ в обличье, наиболее пугающем конкретного человека. Такая идея сформировалась у меня довольно давно, ещё в детстве, когда я боялся темноты, всякой нечисти и иже с ним. Поднимаясь домой по тёмному подъезду, где регулярно местная шпана выкручивала или разбивала лампочки, я буквально съёживался от страха. В такие моменты друзья любили подшучивать надо мной, подливая масла в огонь и рассказывая всякие страшилки. Я же старался избегать подобных разговоров и силился прекращать их фразами вроде «Тише, Миша, тише. Хватит уже». Всё это повторялось регулярно, пока однажды я не очнулся среди ночи от холодной тяжести на правом плече. Ещё не понимая, что происходит, я перевернулся с левого на правый бок, но тут же свалился на пол и сел, упершись спиной в кровать. Передо мной стояло в длинном балахоне полупрозрачное нечто. Его рука медленно двигалась от меня с того момента, как я упал. Призрак висел рядом и смотрел на меня. Я чувствовал это, хоть и лица, и глаз его было не видно под капюшоном. Мне хотелось кричать и звать на помощь родителей, но голос пропал, и я лишь беззвучно открывал рот и глотал воздух, как утопающий воду. Моё страшное видение продолжало висеть на расстоянии вытянутой руки, и в момент очередной моей попытки закричать с его стороны донёсся мой же голос: «Тише, Миша, тише!». После этого я зажмурился и тотчас провалился в пустоту. Некоторое время спустя, открыв глаза и поняв, что видение исчезло, я кое-как забрался в постель и, укрывшись с головой одеялом, уснул глубоким сном.

     С тех пор я был уверен, что все истории о призраках имеют схожую природу. Но теперь, когда мой усталый мозг устроил подобное представление с шумами и видениями совершенно непонятных образов, сомнения стали подтачивать теорию. Как минимум, такие галлюцинации росли совершенно на другой почве. Что ж, нужно будет себя держать в таком состоянии, чтобы не позволить воображению вновь играть со мной этих шуток.

     21 октября, среда

     Интересно как бывает: вот только я решил покончить с неудачным экспериментом, погрузился в тюлений отдых, как вдруг наткнулся на рассказ известного рок-музыканта об осознанных сновидениях. Это была запись одной из его открытых лекций. Там говорилось о различных видах тренировок разума, тела, духа. И если для тела он приводил множество упражнений, таких как йога, то вот для разума единственным известным ему видом называл практику осознанного сновидения. А это, как было справедливо замечено, не совсем честно, ведь, где-то треть жизни мы проводим во сне, и очень часто даже предположить не можем, что там происходит. Можно представить, что выглядит это примерно следующим образом. Живёт себе человек, скажем, Вася, занимается своими делами, строит какие-то цели, планы, сталкивается с разными задачами в течение дня. Вечером он приходит домой и идёт спать. И как только Вася закрывает глаза, где-то совершенно другой человек, например, Коля, просыпается и начинает заниматься своими делами. А затем наоборот. И так раз за разом они сменяют друг друга, возможно, даже не подозревая друг о друге. Они, как соседи на коммунальной кухне, практически не пересекаются друг с другом: первый засыпает — второй начинает действовать, первый просыпается — второй куда-то исчезает. И при этом они как части одного существа, которые нуждаются друг в друге, нуждаются в том, чтобы стать одним. Это своего рода доктор Джекилл и мистер Хайд.

     С одной стороны, мысль не нова, в мифах и сказках так даже оборотней описывали иногда. С другой — какими бы словами мы не назвали этих двоих — сознание и подсознание, ум и разум, и пр., и пр., — это части одного и того же существа, и, конечно, существу этому важно, чтоб его части были в гармонии друг с другом. Единственное, на что в лекции особенно обращалось внимание — осознанное сновидение сейчас является практикой относительно новой и не отработанной, поэтому применять ее надо очень и очень осторожно. Что же касается способов начать её, упоминались техники некоего американского исследователя Майкельсона.

     Такая идея меня заинтересовала, и я решил поискать в интернете всё, что может быть с этим связано. Оказалось, Майкельсон довольно известен, и на его сайте достаточно подробно расписаны различные практики для вхождения в состояние осознанного сновидения. Он считает, что это четвёртое базовое состояние мозга человека. Первые три: бодрствование, фаза быстрого и фаза медленного сна. Поэтому и назвал он это явление третьей фазой. Исследователь придерживается мнения, что данное состояние — естественный продукт эволюции сознания, а с развитием самого человечества мы открываем постепенно для себя новые пространства: сознание, подсознание, теперь вот и третья фаза. Иными словами, нашему сознанию уже не хватает места в бодрствовании, так что оно и дальше завоёвывает наш мозг. Вероятно, в будущем человеку осознанное существование попеременно в бодрствовании и в сновидении станет настолько же привычным, как сейчас только в бодрствовании.

     С другой стороны, существует возможность влияния огромных изменений в современной культуре, связанных с появлением СМИ и вообще перегруженностью информацией в наш век активного научно-технического прогресса. Невероятные потоки информации, в сотни раз превышающие те, что были каких-то пару веков назад, беспрерывно нагружают наше сознание. В большинстве случаев даже система образования не успевает следовать за развитием современных технологий, что уж говорить о нашем сознании, тысячелетиями существовавшем без перегрузок. Очевидно, наших ресурсов стало не хватать, и теперь бедному сознанию некуда деваться, и оно выплёскивается за свои границы, занимая те области, в которых ему не следовало бы быть. И если раньше выход его в области сна происходил редко и в исключительных случаях, то сейчас наблюдается массовость. Как сказал автор идеи, похоже, сейчас мы на переломном этапе новой эры, где идёт закрепление нового состояния сознания и мозга, что стало закономерным последствием эволюции. А это значит, что пройдёт ещё немного времени, и мы начнём существовать одновременно в двух реальностях. И вот тогда упомянутые Вася и Коля будут знать друг о друге и даже помогать друг другу, выполняя какие-то необходимые задачи.

     Правда, существует противоположная мысль, которую разделяют в основном эзотерики. Согласно ей, способность эта ранее была естественной, а сейчас постепенно пропадает, поскольку мозг перегружается другими совершенно ненужными вещами. Как пример можно указать, что детям проще видеть осознанные сны.

     Так или иначе, возможность подобных опытов является фактом, доказанным и исследуемым. Этого мне хватило для нового рывка, и я решил следовать для начала рекомендациям, описанным исследователем, тем более что у него достаточно подробно описан алгоритм. Практика сводится к тому, чтобы в момент пробуждения вспомнить о своём намерении и, оставаясь неподвижным, начать выполнять заранее определённые действия. По сути, их три типа: визуализация некоторого образа, прислушивание к звукам, доносящимся скорее из области сна, ну и фантомные кинестетические ощущения. Если что-то не получается, необходимо переключиться на другой способ, и так по кругу. Итогом должен стать как бы выход из тела. Ну и важно оставаться в состоянии полусна.

     Память о кошмарах всё ещё свежа, но желание экспериментировать гораздо сильнее. Рано или поздно я бы всё равно к этому пришёл, а раз уж знания сами сейчас попали ко мне, то имеет смысл попробовать. Тем более, подобный подход перекликается с учением доктора Коннигвассера из рассказа «Unready to Wear», что мне так понравился ещё в детстве. И ведь ещё тогда мальчишкой я мечтал однажды научиться так же выходить из тела, стать, как там такие люди назывались, амфибией. Ну, вот теперь, кажется, старая фантастика обретает своё воплощение. Интересно, думал ли тогда, в начале пятидесятых, Курт Воннегут, что угадывает реальное будущее?

     24 октября, суббота

     Несколько дней мне ничего не удавалось, и я либо забывал об этом и начинал сразу же двигаться, либо затягивал с повторением практик.

     В очередной раз я проснулся и уже на автомате стал повторять знакомые упражнения. Это было почти рефлекторно. Раскачивание правой руки — не получилось. Затем попытки словно бы сесть — и тоже ничего. Вращения вправо и влево — это мне понравилось, и я стал прикладывать чуть больше сил. Казалось, что тонкая грань вот-вот лопнет, и что-то произойдёт. Я вращался всё быстрее и быстрее, будто кто-то раскатывал меня как тесто. В итоге я понял, что раскачиваюсь уже физически, а не только своим представлением, и, находясь в крайнем положении на левом боку, расстроился и решил плюнуть на это дело. По инерции меня повернуло на правый бок, но, поскольку я решил перестать раскачиваться, из крайней правой точки не вернулся обратно, а перекатился дальше и упал с кровати. Я ругнулся на себя за эту неосторожную глупость и начал аккуратно подниматься с пола, чтобы забраться под одеяло. В комнате было темно, и потому, хоть глаза я и открыл, но ещё не освоился и почти ничего не видел. Упал я лицом вниз, так что подниматься пришлось, уперевшись руками в пол. Ещё не разогнув локти, я заметил некоторую странность: сантиметрах в тридцати от кровати стоял шкаф, и, хоть он и не глубокий, всего полметра, я должен был удариться об него головой, это как минимум. Чтобы упасть и не задеть его, мне пришлось бы либо втиснуться в эту тридцатисантиметровую щель, либо изначально лежать на кровати гораздо ниже, но тогда бы у меня ноги свешивались, а я помню, что лежал на кровати целиком. Дальше бросилось во внимание, что ковёр очень мягкий, и пальцы ощущают каждую ворсинку. Глаза привыкли к темноте, и теперь становилось видно всё вокруг. Комната казалась больше. Я приподнялся ещё немного, чтобы осмотреться и понять, отчего случилась такая странная иллюзия, но в этот момент увидел справа в постели спокойно лежащего на спине себя. Мне стало очень страшно, и я почувствовал, как что-то в области живота, чуть ниже пупка, схватилось и натянулось как струны. В тот же момент я ощутил себя лежащим на спине в своей собственной постели. Сердце бешено колотилось, я пытался отдышаться как после кошмара, при этом непонятный страх не проходил. Прошло минут десять, прежде чем я успокоился и уснул.

     19 июля, понедельник

     И вновь я возвращаюсь к своим записям, к дневнику осознанных сновидений. С последнего сколько-то удачного опыта прошло уже около года. Я после того случая время от времени пытался повторить опыт, но это так и не удавалось. Казалось, виной тому страх. Но однажды, когда память о нём сотрётся, всё же получится выбраться в третью фазу. И я не оставлял попыток, продолжая работать над собой в различных направлениях.

     Наконец прошлой ночью мне удалось всё же преодолеть барьер и намеренно войти в осознанное сновидение или, как говорит Майкельсон, выйти из тела. Я за это время много читал и узнавал о подобных практиках у разных людей. Часто натыкался на предложение смотреть на руки, находить их во сне. Так же кто-то советовал задавать себе регулярно вопрос: «А сейчас я сплю или нет?» Были и другие советы. Но все соглашались в том, что нужно быть одновременно и отрешённым, и сосредоточенным, обладать самоконтролем. Всё, на чём в таком сне долго фокусируется зрение или внимание, начинает меняться. Но при этом, если потерять сосредоточенность, пропадёт управление происходящим, и всё это может превратиться в обычный сон.

     И вот мне удалось собрать воедино всё вместе. Этой ночью я проснулся и как обычно стал повторять практики выхода, через несколько циклов в голове всё смешалось, и я дёрнулся, чтобы встать. Мне снова показалось, что ничего не вышло, и я решил пойти на кухню выпить воды, но, подойдя к двери, всё же взглянул на руки — мало ли, вдруг получилось. Тогда я опустил глаза и развернул ладони к лицу. В ночном сумраке комнаты тяжело было что-то разглядеть, но вдруг форма ладоней приняла ясные очертания, и мне стало видно даже линии на руках. Я вглядывался, и руки становились всё более чёткими, а затем резкость пропала, словно перекрутили объектив проектора. Теперь руки были расплывчатыми. Я резко перевёл взгляд на дверь и начал бегать расфокусированным взглядом по двери, ручке и стенам вокруг. Судя по эффекту, я был в сновидении. Но сомнения не прекращались, а потому мозг яростно требовал ещё доказательств. Мне уже доводилось читать, что такое состояние длится недолго, и в то же время упускать шанс не хотелось. Вспомнился фильм «Матрица», и тогда я сделал шаг к двери и медленно потянулся к ней рукой. Я прижал ладонь к её поверхности и ощутил её прохладу, гладкость краски и неровности рельефа. Закрыв глаза, выдохнул и потянулся рукой вперёд, но пальцы не встретили сопротивления, и, открыв глаза, я увидел, что кисть медленно проходит сквозь дверь. Это однозначно был сон, но сон, в котором я всё осознавал и отдавал себе отчёт в действиях. Я прислушался — соседи за дверью прошли к себе. Волнение начало захлёстывать меня, и, чтобы не терять времени, я пригнулся и шагнул сквозь дверь. Уже в завершении шага, когда голова повернулась в сторону комнаты, взгляд упал на постель, где я увидел спящего себя. Мгновенно что-то рвануло меня обратно, и я почувствовал, что лежу на животе под одеялом, уткнувшись лицом в подушку. На этот раз страха не было, и единственным чувством оказалось разочарование в быстром завершении опыта. Мне хотелось скорейшего продолжения. Понимая, что тело ещё не двигалось, я решил повторить практику выхода в третью фазу. Теперь движения руками мне понравились больше, и я стал ими как бы махать, пока не понял, что в один момент чуть ли не хлопнул в ладоши, это при том-то, что оставался лежать на животе. Однозначно, в привычном мире хлопать в ладоши сквозь матрас и кровать не естественно. А это означало, что я снова нахожусь в сновидении. Осторожно поднявшись, я опять добрался до двери и вышел сквозь неё в прихожую. На стене висело зеркало, и мне стало любопытно, каково это — смотреть в зеркало во сне. Я подошёл к нему. Расстояния и размеры в этот раз тоже несколько отличались от тех, что я наблюдал при бодрствовании. Отражение в зеркале не помещалось целиком, мне это показалось неправильным, и с мыслью «пора раздвигать свои рамки» я просунул руки в края зеркала и растянул их сначала по горизонтали, а затем по вертикали. Такой вид уже меня устраивал. Но в этот момент я приостановился и подумал, что во сне-то можно раздвинуть рамки для своего отражения, а вот в состоянии бодрствования надо бы вспомнить и поработать с таким же подходом над расширением границ своего «Я». Фокусы с дверью и зеркалом понравились, но мне было интересно, что ещё можно сделать. Добравшись до кухни, я огляделся по сторонам и не нашёл ничего интересного или сколько-нибудь отличающегося от привычного по виду. Тогда я подошёл к окну и загорелся желанием выбраться на улицу. Несмотря на ночь, в третьей фазе или состоянии осознанного сновидения зрение позволяло видеть всё как днём. Я взялся повторить трюк с дверью, но уже на окне. Вид на тихую ночную улицу заставил меня замешкаться и отвлечься. В результате я сорвался и полетел на землю. Падение оказалось не жёстким, поскольку очутился я вновь в постели. Первым моим желанием было хорошенько выругаться вслух и хлопнуть рукой себя по ноге. Но и в этот раз я вовремя вспомнил, что до первого движения можно попробовать вернуться обратно. Я лежал и слушал тишину. Постепенно из ватной глухой ночи стали доноситься шуршания веток, затем послышалось трепыхание крыльев пролетавшей мимо птицы, прогудела проезжавшая машина, где-то рядом хрустнула ветка. Я открыл глаза. Это ни с чем несравнимое удовольствие — я стоял на земле, на клумбе под своим окном. Сновидение продолжилось с того места, где и прервалось. Пробравшись через тротуар на дорогу, я огляделся по сторонам и понял, что стою совершенно один. Я чувствовал, что могу делать абсолютно всё, что пожелаю. Законы физики теперь становились гибкими и пластичными, готовыми подстроиться под моё намерение.

     Глядя на пустую ночную дорогу, я задумался о том, что за трюк хотелось бы сейчас более всего. Я выбрался на середину дороги и сконцентрировался на желании оторваться от земли. Это скорее было похоже на то, будто бы прыгаешь с лодки, стоящей в воде, когда ты двигаешься вперёд, а лодку толкает назад — именно таким образом земля стала отдаляться от моих ног. Мне не требовалось ни взмахивать руками, ни совершать какие-либо ещё физические действия, я только поворачивался в более удобные положения, взлетая всё выше. Восторг нахлынул мощной волной, захотелось сделать какую-то глупость. Поскольку засыпал я в просторной льняной футболке, которая чуть ли не мешком висела на мне, я решил снять её. Не прекращая подъёма, привычным движением я взялся за футболку и потянул её, снимая через голову. Но именно в этот момент, когда одежда закрыла мне лицо, на пути оказались ветки растущего у обочины дороги дерева, и я зацепился за них, совершенно запутавшись во всём. Несколько мгновений отсутствия контроля над происходящим выкинули меня обратно к себе под одеяло.

     На этот раз раздражение из-за собственной неряшливости оказалось не столь сильным, а потому мне довольно быстро удалось восстановить самообладание и совершенно спокойно вернуться к практикам. На удивление легко дались прислушивания одновременно с попыткой вспомнить то, что я видел последним перед возвращением в тело. Буквально через несколько мгновений я уже выбирался из сплетения сухих чёрных веток и снова летел над дорогой, наблюдая всё вокруг. Редкие пьяные прохожие или машины со слепящими фарами разбавляли моё ночное одиночество. Теперь я уже полностью был спокоен и расслаблен, и потому начал скучать, высматривая вокруг хоть что-то, за что можно было бы зацепить свой ум и сделать какую-нибудь новую штуку. Я вспомнил, что читал о возможности перемещаться в осознанном сновидении, просто сосредоточившись на том месте, где хочешь оказаться. Впереди маяком возвышалась над чёрной лысиной политехнического парка водонапорная башня. Она была довольно далеко, но я отчётливо видел козырьки её крыши. Яростное желание ощутить, каково это, перемещаться таким способом, подтолкнуло меня к новому эксперименту. Вглядываясь в очертания башни, но при этом стараясь не концентрироваться на отдельных её деталях, чтобы она не расплылась, как руки в первый раз, я думал о том, что за новые ощущения меня ждут. В этот момент в области живота всё знакомым образом стянуло, и что-то дёрнуло меня резко вперёд. Было скорее похоже на то, будто вода под собственным давлением всасывается в маленькое отверстие слива в ванне. Меня тянуло, не прекращая, довольно долгое время, но я так и не добрался до цели, хотя отчётливо ощущал, что становлюсь к ней ближе с каждым мгновением. В итоге мне это стало надоедать, и я, потеряв всякий интерес, а с ним и самоконтроль, вернулся обратно в своё тело в уже привычную позу на животе под одеялом. Удивительно, что до сих пор тело так и не двигалось ни разу. Думать ни о чём не хотелось — слишком большая усталость навалилась на плечи, и я уснул обычным сном.

     Сейчас, записывая всё это, я думаю о необходимости продолжать эти практики. Конечно, нужно найти некий здоровый баланс и научиться стабилизировать своё состояние, чтобы не уставать настолько, а напротив, получать от этого новые ресурсы.

     24 июля, суббота

     Сегодня вдруг проснулся в три часа ночи, полный сил, и решил, что это нужно использовать. Тогда я заварил себе пуэр, выпил пару чашек, пожевал немного орехов и ещё раз посмотрел статьи про третью фазу. Уже окончательно проснувшись к четырём утра, когда вся мутная пелена сонного состояния полностью растворилась, я записал на диктофон короткую фразу «Сейчас мы войдём в третью фазу», поставил её на будильник на шесть и установил зацикливание. Негромкая повторяющаяся фраза должна была по задумке задать просыпающемуся мозгу нужный вектор для входа в желаемое состояние. Сразу после этого я лёг спать.

     Уже только предвкушение повторения опыта оказывало странное влияние на тело, я ощущал себя не так, как обычно. В голове роились мысли о том, что бы такое сделать в новом состоянии, но какой-то окончательной конкретной идеи не было. Мне хотелось снова это попробовать и ощутить. А ещё появилось желание увидеть бывшую жену, встретиться с ней. Мысли стали путаться, и я уснул.

     В тёмной пустоте тишина сгустилась в какие-то комки, а из них что-то стало вытягиваться. Медленно и тихо, словно издалека доносящийся шелест, в голову стал пробираться звук. Я так и не расслышал слов, но запись сделала своё дело, и в моём сонном сознании пробудилось намерение выйти в третью фазу. Снова фантомные движения, неверие в успех, а затем понимание, что я во сне. От внезапного осознания что-то дёрнуло меня, и я обнаружил себя стоящим на полу у двери. Непроизвольно руки развернулись ладонями кверху, и я опустил глаза, но в тот же момент одёрнул себя, вспомнив, что хотел встретиться с Ариной. Я сконцентрировался на желании увидеть её, оказаться рядом. Выдохнув, моё тело само направилось к двери, рука уверенно взялась за ручку, но в голове всё ещё были сомнения. Я распахнул дверь и шагнул в темноту коридора.

     Пустота медленно рассеивалась, как утренний туман над рекой, обнаруживая изменения знакомой квартиры. Теперь вокруг были не стены прихожей, а прилавки магазинов торгового центра. Я стоял в атриуме. Несколько мгновений мои глаза расфокусированно бегали по кругу, пока, наконец, не заметили стоящую на втором этаже знакомую фигуру. Мне захотелось окликнуть её, но вокруг было слишком громко, и мой голос растаял в десятках других, наполнявших всё это пространство. Следующим желанием было подбежать, но уже через несколько шагов я наткнулся на плотно сомкнувшийся ряд спин покупателей, направлявшихся к траволатору. Я огляделся в её направлении, но она уже уходила. Стало понятно, что сейчас мы разминёмся и потеряемся. Пожалуй, в привычной реальности так бы это и произошло. И тогда ко мне вернулось спокойное осознание, что всё это сейчас состояние третьей фазы, т. е. какое-никакое, но сновидение. Я закрыл глаза, вновь сконцентрировался на желании встречи, только в этот раз уже более конкретно сформулировал для себя детали, а затем развернулся на 180 градусов. В школе нам рассказывали, что Лев Толстой в детстве считал, будто, если резко развернуться, то можно увидеть тёмную пустоту, которая находится всегда у нас за спиной, ведь обычно же мы не видим то, что позади нас. Сейчас я рассчитывал на нечто подобное, только вместо пустоты хотел увидеть вполне определённого человека. Медленно повернувшись сначала головой, я сделал шаг назад и влево, открыл глаза и осмотрелся — кругом толпились те же люди, кто-то косился на меня как на психа. Я снова зажмурился и развернулся одним движением, особо не надеясь ни на что. Даже во сне бабушки с тележками могли доставлять неприятные ощущения. Несколько раз я повторял попытки увидеть что-то, развернувшись, но так ничего и не происходило. В один момент, наполненный некоторой степенью ярости, не закрывая глаз, я резко дёрнулся назад, запнулся обо что-то на полу и, чтобы не упасть, несколько раз подпрыгнул на одной ноге, глядя вниз. Когда вернулся в равновесие, я поднял голову и увидел перед собой Арину. Она молча стояла передо мной и снисходительно улыбалась. Мы заговорили легко и непринуждённо, словно и не переставали общаться до этого, будто и не расставались. Я засыпал её вопросами, а она отвечала на каждый из них. Затем она сказала, что договорить мы можем и потом, а вот то, что происходит сейчас, имеет куда более важное значение. Она предложила мне внимательно рассмотреть всё, что было вокруг, каждую деталь и запомнить всё, что делают те, кто рядом с нами. Я не понял, что она хочет этим сказать, но всё же стал оглядываться. Мы стояли на втором этаже торгового центра, рядом был ресторанный дворик, где сидели люди, кто-то, зевая, поднимался по траволатору, кто-то слушал музыку в наушниках — словом, обычная ситуация. Мне захотелось спросить, что она имеет в виду, но, когда повернулся к ней, её уже не было. Через несколько минут это всё уже стало обычным сном, и я ничего не запоминал.

     Утром меня ещё одолевали сомнения, были ли это выходы в осознанное сновидение или мне просто снился такой желаемый сюжет, но сейчас я абсолютно уверен, что это было. До чего же там всё реально! Гиперреалистично! Днём я увидел своё отражение в зеркале — фигура в тонусе, словно после хорошей тренировки. Но как же тонка грань между этой реальностью и третьей фазой! Пока я умывался, так и хотелось провести рукой сквозь раковину. Скорее бы повторить опыт!

     31июля, суббота

     Намерение выйти в другую реальность сыграло этой ночью со мною злую шутку. Мне до сих пор странно и почему-то страшно вспоминать об этом сновидении. Я довольно долго рос без отца, да что там рос — не знал его вовсе. И лишь несколько лет назад мне удалось найти его и пообщаться с ним, но впоследствии я оставил это, поскольку чем-то нехорошим от него веяло. Я видел его только на фотографиях, семью же его знал лишь заочно. Но мы никогда не общались с ним на тему его родителей.

     Этой ночью будильник фразой «сейчас мы войдём в третью фазу» отправил меня прямиком в неизвестный домик. Людей вокруг было немного, и среди них я встретил отца. Неожиданная встреча, казалось, воспринималась им как нечто само собой разумеющееся. Мы спокойно общались на отвлечённые темы, переходили из комнаты в комнату, иногда он оставлял меня одного, пока вдруг я не встретился с пожилым мужчиной. Он меня поприветствовал и объяснил, что это его дом. Разговор он вёл более оживлённо, чем отец, водил меня по всем комнатам, показывая разные вещи и объясняя, что и откуда здесь. Когда же мы вышли в гостиную, где находились все, я вдруг понял, что его никто не замечает. Мне захотелось привлечь внимание отца к интересному старику, но он его в упор не видел! Я бегал из угла в угол, поочерёдно поворачивая каждого из присутствующих в сторону моего собеседника, но никто совершенно не хотел его замечать! Он же, в свою очередь, только опускал глаза и грустно улыбался. На этой беготне я и проснулся. Естественным желанием днём было связаться с отцом и рассказать ему эту историю. Воспоминание было ещё настолько свежим, что я в деталях описал все комнаты, их расположение относительно друг друга и всё то, что в них находилось. Отец спокойно ответил, что это дом, в котором он сейчас живёт. Стариком же оказался Игорь Асов, мой дед, прежний хозяин, которого уже несколько лет нет в живых. Т. е. таким образом я познакомился через сновидение со своим покойным дедушкой и его домом.

     Подобные вещи слишком тяжело даются, это болезненно. Пусть даже я и никогда не видел его, осознание, что человек мёртв, не может оставить равнодушным. Но то, что всё это произошло через сновидение, нанесло тяжёлый удар по моему сознанию. Весь день мне с трудом удаётся удерживать себя в более или менее нормальном состоянии. Мне вновь вспомнилась история с необычным экстрасенсом на Марсововом поле, его полупророчество, рассказанное чуть ли не в бреду. Теперь тело моё словно в постоянном напряжении, сам же я довольно нервничаю. Наверное, стоит пропить успокоительные сборы.

     8 августа, воскресенье

     Навалившиеся в последнее время усталость, видения, а в особенности, знакомство с дедом, подтолкнули меня к неожиданному решению: в отпуск я отправился в небольшой городок под названием Волжский, чтобы, наконец, встретиться и лично познакомиться с отцом. Мне кажется, что он сможет объяснить и рассказать что-то важное. Но к поездке пришлось изрядно подготовиться, ведь об этом я с ним не разговаривал, рассчитывая на эффект неожиданности. Мало ли, вдруг он решит избежать встречи.

     Замечательное изобретение — интернет! Здесь можно найти действительно всё, что нужно. Буквально за несколько часов я узнал, где работает отец (это оказался фитнес-клуб под забавным названием «Апельсин»), нашёл график его занятий, а также подробно изучил город, по крайней мере, ближайшие микрорайоны, гостиницы с их ценами, маршруты местных автобусов и трамваев, ну и, конечно же, кафе и прочие места, где можно достойно поесть. Несомненно, Google сейчас творит чудеса, а потому является, как это модно называть, first choice для рядового пользователя, но мне всё же ближе старый добрый Yandex — то ли привычка, то ли настолько засела в голове реклама: «Яндекс. Найдётся всё». Единственной сложностью, которую не смогли быстро разрешить ни Google, ни Yandex, оказалась сама дорога. Нет, поезда, конечно, есть, и они довольно комфортные, но идут только до Волгограда, а дальше нужно пересаживаться на автобус, маршрутку или такси и ехать на другой берег широкой и могучей Волги. Вот только один нюанс: поезд приезжает в 5 утра, а транспорт начинает ходить, как в любом уважающем себя провинциальном городке, часов с 7, так что выбор резко ограничивается. Пожалуй, это компенсируется важным плюсом — в это время уставшие с дороги пассажиры, навьюченные огромными сумками, уставшие от духоты и густых запахов яиц, жареных кур и неизменного «Доширака», вымотанные криками или плачем детей в середине вагона, не совсем протрезвевшие от втридорого купленных десятков литров пива, — эти бедные люди освобождены от необходимости сразу же окунаться в суровое августовское степное пекло, но могут ещё немного отдышаться. Это как пять минут сна для просыпающегося рано утром работяги.

     На вокзале было тихо. Редкие встречающие либо спали стоя, либо боялись разбудить соседей. Вдали лениво прошелся зевающий полицейский, сверкая лощёным пузом из-под туго натянутой рубашки, по асфальту прогремела сумка на колёсиках, и снова воцарилась тишина. Я вышел на Привокзальную площадь. Здесь уже было чуть больше людей, проявлялась какая-то активность. Слева, за фонтаном толпились местные таксисты. Закинув сумку на плечо, я отправился осматривать ближайшие улицы в надежде найти работающий банкомат, но уже через сотню метров меня атаковал бодрый извозчик:

     — Волжский! Волжский! Командир, в Волжский надо?

     Моей короткой остановки ему было достаточно, он понял, что нашёл цель, и теперь вопрос был только в цене.

     — Поехали! Сейчас поедем! Давай-давай, пошли, командир!

     — Почём? — я не торопился.

     — Ой, да недорого! Вон машина, садись, садись!

     — Сколько? — повторил я с нажимом.

     — Быстро довезу! Пятихатка. Садись, командир! Давай сумку, — он уже открывал багажник своего «Логана».

     — Не-не-не… за пятьсот не поеду. Спасибо, — я улыбнулся и уже сделал два шага в сторону, но он тут же меня остановил, совершенно не смутившись.

     — Триста пятьдесят! Нормально?

     Вот тут опешил я от такого разбега цен.

     — Вадо! Вадо, вот, здесь, — он кричал и махал руками седому кавказцу метрах в двадцати от нас. — Пойдём, командир! Втроём поедете! Сразу, никого ждать не надо. Вадо, вот, молодой человек с тобой до Волжского!

     Уже через минуту моя сумка была в багажнике, а сам я сидел на переднем сиденье и посматривал в зеркало заднего вида на весело щебечущих симпатичных девчонок. Хорошая компания, однако! Водитель постарался завести разговор, попеременно расспрашивая обо всём подряд и предлагая варианты маршрута, но я довольно быстро погрузился в свои мысли и уже не слышал ни его, ни девушек. Мы тряслись на разбитых дорогах, то проскакивая частые ямы, то гремя по брусчаткоподобному асфальту. Волгоград я не знал, даже не представлял, по каким улицам и в какую сторону нужно ехать. Куда ведёт эта дорога? Зачем я вообще здесь? Что за больная фантазия пришла мне в голову? Ну ведь жил без отца, спокойно жил, долго… К чему эта встреча? Ну, хорошо, приеду я, найду этот клуб, а если его там не будет? Или откажется общаться? У нас с ним совершенно разные жизни, между нами пропасть, океан.

     Машина уже мчалась по относительно ровной дороге, домов вокруг не было, но везде тянулись линии электропередач, справа колыхались ветви тополей, а за ними синела Волга, слева же виднелось лишь здание, напоминающее завод. И тут я понял, что «завод» — это ГЭС, и мы едем уже не вдоль реки, а пересекаем её поперёк. Огромнейшее монументальное сооружение, несущее на себе автомобильную и железную дороги со светофорами и постом ДПС на высоте в полсотни метров над водой на расстояние почти в два километра, колоссальная система шлюзов, плотин, стальных ограждений, усеянная опорами линий электропередач и фонарными столбами, опутанная паутиной проводов, громада суши, объединившая два берега одной из крупнейших рек на Земле — всё это разворачивалось передо мною, словно иллюстрации к знакомому со школы названию — Волжская ГЭС. Но потрясала не только сама станция, но и осознание её истории: как и другие величайшие сооружения мира, в своём основании она имела множество смертей. Конечно, это не Великая Китайская стена, но сталинградскую ГЭС проектировали одиннадцать НИИ, а при строительстве здесь полегли тысячи рабочих, почти два десятка тысяч заключённых Ахтублага, а сколько людей сюда приезжало просто принимать участие в строительстве! И ведь им всем необходимо было где-то жить. Так, по сути, и появился этот городок, в который мы сейчас въезжали. Мысли у меня уже пустились по волнам фантазий, и я представил, что, возможно, как и в Воронеж, сюда отправляли в компанию к заключённым девушек красивых, любвеобильных, но с не очень тяжёлым характером и манерами. Наверное, в том и кроется секрет красоты породы многих волгоградских девчонок.

     Мы проехали памятники советской архитектуры, ныне облезшие, а некогда блиставшие своей современностью; улицы и проспекты здесь были широки, просторны, отражая влияние степных просторов на характер местных строителей. Мои попутчицы вышли ещё в центре, а мы продолжали ехать дальше: одиннадцатый, двенадцатый, шестнадцатый микрорайоны… Пожалуй, фантазия у людей здесь была немногим богаче, чем у петербуржских градостроителей с их первой, второй, третьей Советскими улицами, седьмой, двенадцатой, тринадцатой линиями. Наконец, мы добрались до большого современного торгово-развлекательного центра, яркого пятна среди обветшалых полувековых строений, и свернули налево. Буквально через несколько минут мы уже были в настоящей промзоне, заводы здесь громоздились один за другим, за железобетонными скелетами приходящих в упадок одних красовались цветастые рекламные щиты других, таксист что-то рассказывал про трубный завод и расспрашивал про мою гостиницу, где она находится, какие цены, пытался блеснуть проницательностью, предположив, что я еду в командировку, но, услышав в ответ, что я отправился в гости, изменился в лице и чуть ли не обиженным голосом аккуратно спросил:

     — Друг, что ли, сидит у тебя?

     — Что? Почему?

     — Так там же зона…

     — Да? Хм… не, не знал, — а затем, после паузы добавил, — я выбирал самое оптимальное по соотношению цена-качество. Номера приличные, а цены…

     — Ну, обычно у нас останавливаются в «Ахтубе» или вот в центре ещё есть…

     — Мне центр не нужен, — я перебил и тут же одёрнул водителя, увидев знакомую вывеску, — всё, приехали! Здесь.

     Гостиничный комплекс «Арт-Волжский», тускло сверкающий ночными огнями в лучах утреннего солнца, выглядел как на фотографиях, если не считать окружающей обстановки: ветхая остановочка, множество заводов, ржавые и гнилые мусорные баки, потрескавшийся и без того редкий асфальт, дороги, поросшие высоким бурьяном. Я выбрался из машины и подошёл к багажнику. В этот момент рядом неожиданно громко каркнула недовольная ворона и тут же взлетела на сухую ветку отжившей свой век акации. Какая-то гнетущая тоска накатила на меня, как только таксист захлопнул багажник и спешно уехал отсюда.

     За стойкой администрации сидела сонная девушка и грузный охранник в новомодной форме, с рацией в нагрудном кармане и лицом сторожа. Мы перебросились банальным «доброе утро», девушка взглянула на паспорт, что-то вбила в свой компьютер, дежурно спросила, буду ли я брать здесь завтраки, и, не дождавшись ответа, широко зевая, протянула мне ключ от номера. Я поблагодарил и отправился на поиски лестницы.

     — Напра-а-а-а-аааво, — всё так же зевая, протянула девушка. — И лифт не рабо-о-о-ооотает.

     Конечно, неработающий лифт — не самая радостная новость, но в четырёхэтажном здании на отшибе полумёртвого городка само наличие этого лифта если не удивляет, то, как минимум, вызывает улыбку. Ещё одно чудо эпохи перемен — ключ от номера. Обычный шведский ключик с электронной картой вместо брелока. Дверь открыть можно именно ключом, а вот свет загорится в комнате лишь после того, как в номере ты вставишь карточку. Ну, не сразу, может, придётся несколько раз ещё подёргать её, но всё же. А в остальном гостиница оказалась весьма и весьма приличной. Именно гостиница, не отель и не гостиничный комплекс, а миниатюрная гостиница, аккуратно украшенная картинами современных художников и сдающая свои номера в аренду под съёмки рекламных эротических фотосессий (чуть позже я наткнулся на фотографию полуобнажённой красавицы, лежащей на полу и закинувшей ножки на кровать).

     Я бросил сумку в шкаф и отправился в душ смыть с себя налипшие грязь и запахи, которыми так обильно одаривают нас любимые РЖД. Позже, заварив привезённого с собой чаю, я включил висевший на стене огромный телевизор, несколько раз переключил каналы и уснул, так и не притронувшись к стоявшей рядом чашке зелёного чая.

     Проснулся уже к обеду. Конечно, что ни говори, но просторная кровать, прохладная постель под кондиционером и комфортный матрас самым благоприятным образом сказываются на самочувствии человека, особенно, спавшего до этого в душном вагоне на короткой и жёсткой полке. У магазина ИКЕА тут как раз акция проходила с забавным лозунгом «Учитесь спать с нами», кстати, фраза эта, напечатанная на футболках сотрудниц, рождала множество улыбок у покупателей и, думается, столько же колкостей в сторону бедных девушек. Так вот, увидев на одеяле бирочку ИКЕА, я понял, что эти ребята действительно знают толк в комфортном сне.

     Собрался я довольно быстро, наспех перекусил оставшейся с дороги курицей с лавашами, чтобы к половине первого уже быть на остановке в ожидании маршрутки. Несмотря на удалённость и заброшенность места, транспорта здесь было много: несколько трамваев, убитый заводской автобус «тридцатка» и пара маршруток. Вот только расписание их было подстроено под рабочие графики сотрудников заводов, так что основной их поток был утром и вечером с перерывами днём, а на выходных перерыв и вовсе растягивался с восьми утра до четырёх дня. Разве что шальные маршрутчики ездили здесь постоянно. Да, жёлтенькая трясущаяся ржавая «газель», популярная ранее, но уже сменившаяся в больших городах современными иномарками, резко затормозила возле меня буквально через десять минут. Я дёрнул дверь, но она не поддалась. Другой, третий… удивлённо посмотрел на водителя, а тот махнул мне рукой, показывая на переднее сиденье, и крикнул, чтобы я садился вперёд. Попытку пристегнуться он сразу же пресёк резким жестом правой руки.

     Говорят, что водители очень любят болтать и что-то постоянно рассказывают. Также я слышал, что речь их крайне богата крепким русским матом. Если вы хотите в этом убедиться, достаньте рацию и переключитесь на пятнадцатый канал, послушайте дальнобойщиков — такого разнообразия вычурных выражений, поверьте, мало где можно услышать. А уж если где-то поблизости ремонтные работы и пробка, то вы сразу же узнаете, где начинается и где кончается пробка, что водители думают о ней, а ещё — какая она во всех отношениях и кто же эти рабочие, что с ними нужно сделать и куда их деть, так что можно смело доставать блокнот и ручку, чтобы записать десяток-другой выразительных эпитетов. Говорят ещё, что водители любят путешественников за интересные истории о приключениях, а потому многие с удовольствием подбирают автостопщиков. Но мне попался удивительный экземпляр — Серёга болтал без умолку, иногда разбавляя мат привычными мне словами, но, как только в салоне появились другие пассажиры, речь его внезапно стала простой, безматерной, а голос — тише. За двадцать минут дороги я узнал, что местные ГАИшники останавливали его раньше каждую неделю, регулярно штрафовали, прикопались даже к тому, что он выпил накануне, но потом бравый Серёга остановился как-то вечером сам у них и потащил после работы уставших сотрудников правопорядка на шашлык, проставился им и скорешился; в итоге теперь ни на одном посту его не останавливают, все принимают за своего. Нет, естественно, потом он ещё несколько раз таскал этих ребят в сауну к знакомым шлюхам, чтобы закрепить мнение о себе. По дороге гиперактивный маршрутчик остановился, чтобы сбегать за водой и мороженым, предложил мне угоститься, а затем, указав на огромную яму на обочине, продолжил свой рассказ историей одного из тех ГАИшников.

     Владик, работавший в инспекции не так давно, зимой прошлого года стал свидетелем ДТП в этом месте — водитель не справился с управлением, и машину буквально вышвырнуло с дороги. Сам водитель и трое пассажиров на заднем сиденье так и остались там со сломанными шеями, а вот одну женщину, сидевшую спереди и не пристегнувшуюся по местным обычаям, выкинуло через лобовое стекло. Её-то Влад и нашёл в окровавленном сугробе по торчащей вверх вывернутой руке. У пострадавшей ещё и половина лица в результате аварии превратилась в жуткую рваную маску. Дальше была первая помощь, скорая, реанимация. Выяснилось, в машине все были пьяные в дрова, включая водителя, за что те и поплатились. А к чудом выжившей женщине Влад стал приходить регулярно, то один, а то с женой и дочкой. Когда женщина очнулась — её звали Соня — в больницу приехал её муж. Он увидел обезображенное лицо, наговорил невесть что, но среди прочего сказал, что Соня теперь так и останется страшилой на всю жизнь, а ему этого не надо, потому потребовал ещё и развода. Слышавший случайно всё это Влад вывел незадачливого мужа на улицу, объяснил, насколько тот был не прав и запретил появляться возле жены, оставив тому на память солидный фингал. Соня же в итоге выздоровела, с операцией на лице Влад ей помог (на мой вопрос о том, откуда у провинциального ГАИшника такие деньги Серёга только рассмеялся). Дружат они до сих пор. Вот только недавно Сонечка огорошила Влада новостью — оказывается, после внезапной смерти матери она запила, потеряла работу, а потом занялась проституцией. А вот в эту аварию она попала на следующий день после того, как разбилась её дочь. Как сказал Серёга, Влад после такого откровения сигареты четыре молча выкурил, что-то невнятное пробормотал и ушёл к себе. Вот ведь как бывает, менты борются с проституцией, облавы устраивают, а тут вот он, такой хороший и честный, спас одну и сдружился с ней. Да ещё и вся семья её знает.

     Вроде бы обычная история, но мне она запомнилась — что-то здесь было показательное. И люди, и выбор их. Зачем этот Влад помогал неизвестной женщине? Понятно, что муж свалил, но почему он не ушёл от неё раньше, знал ведь наверняка, чем она занималась? Ну а почему она сама сделала такой выбор? Вообще странно. Какая-то нелепица, бредовая ситуация. Но, может, в жизни оно так и происходит, оставляя логичные истории только для кино?

     Мы притормозили перед перекрёстком у небольшого торгового центра, плотно увешанного всяческими вывесками с названиями, среди прочих красовалось местное непонятное «Радеж». Перед выходом я спросил, что оно означает, на что Серёга только развёл руками и состроил гримасу, мол, пёс его знает — видимо, вслух при пассажирах своё мнение он говорить постеснялся. Дверь хлопнула, и громыхающая маршрутка рванула с места. Я стоял перед зданием и чего-то боялся. Это похоже на шаг вниз при прыжке с верёвкой, когда ты понимаешь, что ничего опасного не произойдёт, но пропасть под ногами пугает, заставляя отступить назад. Одно дело собраться и поехать в другой город, долго к чему-то готовиться, но совершенно другое — сделать тот главный единственный шаг. Постоянно хочется найти какую-то причину не совершать это сейчас, больше готовиться, подбирать более удобное время, делать что угодно, но только не переступать заветную черту. В голове зазвучал голос Андрея Макаревича, певшего о том, что ему осталось сделать первый шаг. Да, точно, нет смысла тянуть прощанья и считать до ста, пора уже на встречу к заждавшимся новым местам.

     Наконец, я собрался с духом, закинул сумку с формой на плечо и направился в сторону спортзала. На рецепции меня встретила улыбчивая девушка, на бейджике было крупно написано «Женя».

     — Добрый день. Я бы хотел узнать, возможны ли у вас разовые занятия? Дело в том, что в этом городе я проездом ненадолго, но мне не хочется нарушать график тренировок.

     — Да, конечно! Когда решите, приходите. Договорчик мы с вами быстро заполним, и вы сможете пройти позаниматься.

     — Замечательно! А сейчас можно? Я уже как раз с формой.

     — Можно и сейчас, — девушка улыбнулась, достала несколько бланков и протянула мне, отметив, где подписать. — Вам мед. осмотр будет нужен? Может, занятие с тренером?

     — Спасибо, нет, — подписывая документы, ответил я. — Хотя… а в зале кто-то из тренеров есть, если вдруг возникнет вопрос, что-то уточнить или попросить подстраховать? — я заглянул в зал, где, несмотря на воскресенье, было довольно пусто.

     — Конечно, в зале всегда есть дежурный инструктор. Вы можете обращаться. Раздевалка здесь, — Женя указала на приоткрытую дверь, и я пошёл готовиться к необычной тренировке.

     Среди всех упражнений, что я выполняю на тренировках, только жим штанги лёжа может потребовать страхующего человека. Так что в этот день мне было нужно проработать грудные мышцы. Разминку я провёл довольно основательно, полноценно разогрелся, сделал несколько коротких подходов отжиманий на брусьях, чтобы не забить трицепс, и занял скамью для жима. Людей действительно было мало, да и тех, кто занимался, я бы не рискнул просить подстраховать даже при жиме сотки, не говоря уж про большие веса. Добавляя с каждым подходом блинов на гриф, я оглядывался по сторонам, стараясь увидеть тренера, но он пока не появлялся. Я сделал разминочные подходы, выжал сотню, добавил ещё. Сделал подход, вновь сменил блины. Так, ну если сто тридцать прдавит, мало не покажется. Но никого из тренеров я так и не видел до сих пор. Идти к девушке-администратору не хотелось, так что я прохаживался по залу, размахивая руками и собираясь с силами. Среди посетителей была пара худых школьников, седой дедушка и несколько фигуристых девчонок. Их уж точно просить не стоило. Минут через пять я всё же решился и лёг на скамью. Снять штангу оказалось легко. Зафиксировал, опустил на грудь, упёрся ногами в пол, включил в работу все мышцы и на выдохе выжал. Вес давался, и это радовало. Сделал ещё раз. Оставалось одно повторение, третье. Я закрыл глаза, собрался с силами, проверил лопатки, локти, опустил, оторвал от груди сантиметров на пять и понял, что дошёл до мёртвой точки. Попытка выжать ещё не удалась. Тело оставалось в напряжении, ладони уже вспотели, и мне становилось всё тяжелее удерживать штангу. Я издал придавленный звук. Что происходило вокруг, мне было не видно, но раздались какие-то быстрые шлёпающие шаги, видимо, кто-то выбежал из зала, а затем, когда я уже опустил штангу на грудь, шаги послышались сзади, у меня перед лицом опустились чьи-то пальцы на гриф, и с неожиданной помощью я освободился от придавившего меня веса. Перед глазами летали серебристые мушки, всё тело разом ослабло, я сел на скамью, потёр виски и лоб, глубоко вдохнул и сказал: «Спасибо…», но только теперь поднял глаза и увидел, что передо мной стоял отец. Не менее ошарашенный, чем я, а может, даже и больше, он долго пристально смотрел на меня и затем выдавил из себя:

     — Ты что делаешь?.. тут… — потом, оглядевшись и, видимо, что-то сообразив, добавил, — так, пойдём со мной! — но через несколько шагов остановился и развернулся, — только блины с грифа снимем.

     Через двадцать минут, когда я переоделся, а отец объяснил Жене, что ему срочно нужно на час на обед, мы сидели в соседнем небольшом уютном ресторанчике итальянской кухни под звучным названием «Napoli» напротив того самого торгового комплекса, что с таксистом я проезжал сегодня ранним утром. Между тополей в лучах палящего солнца виднелась заурядная надпись «Волгамол». В зале же было уютно и прохладно. Накрахмаленные скатерти, витиеватые узоры из сложенных и так же накрахмаленных салфеток, мягкие кремовые и бежевые оттенки штор и стен, потрескивающий огонь в дровяной печи, из которой временами доставали пиццу, фоном звучащий голос Адриано Челентано — всё это придавало заведению романтичность, здесь скорее уместно было бы провести первое свидание с какой-нибудь стройной жгучей брюнеткой, то и дело стреляющей глазками и мило улыбающейся в ответ на рассказываемые забавные истории, красавицей, аккуратными движениями промакивающей страстные губы белой салфеткой или постукивающей тонкими пальчиками с французским маникюром по столу в ожидании от тебя чего-то, чего она и сама не понимает, но вот первая встреча с отцом с трудом вписывалась в эту обстановку. Мы молча пролистали меню, определяясь с заказом. Я был голоден и поэтому глаза разбегались при виде аппетитных названий, но в итоге решился. Отец тоже что-то коротко сказал официанту, прежде чем тот удалился. Неловкое молчание тянулось уже неприлично долго. Наконец, я заговорил.

     — Ну что, батя, привет. Нелепо это всё как-то, да? Давай не будем играть в молчанку. Мда, иначе я себе представлял эту встречу. Столько раз думал об этом, но видел её совсем по-другому.

     — Давно ты здесь?

     — Ну… — я взглянул на часы, — в Волжском уже девятый час как.

     — Ты же в зале не случайно оказался, я правильно понимаю?

     — Правильно, — я кивнул.

     — А про зал в интернете наковырял…

     — Да. Сейчас же всё это открытая информация. Да и ты ж ни от кого не прячешься, напротив — даже стараешься быть на виду, клиентов тоже надо как-то привлекать. Понимаю.

     — Чёрт возьми, я догадывался, что рано или поздно что-то подобное произойдёт. И зачем ты приехал? Чего ты хочешь, чего ждёшь от встречи?

     — Мне надо поговорить с тобой, хочу прояснить кое-какие моменты.

     — Поговорить… поговорить и по телефону можно.

     — Можно. Но не обо всём. Да и места здесь, мне кажется, очень интересные. Что-то в них есть. Говорят же, родные стены лечат, родные стены помогают — может, и мне эти места помогут. Я хочу больше узнать о тебе и о дедушке. А ещё надеюсь, что ты ответишь на некоторые вопросы. Ну а я тебе кое-что интересное расскажу из своей жизни. И потом я уеду. И да, не бойся, в твою новую жизнь я лезть не буду и с семьёй новой тоже общаться не собираюсь. Пускай брат, — я осёкся, — твой второй сын ничего не знает. Захочешь потом — сам расскажешь ему.

     — Хорошо. С чего ты хочешь начать?

     Я предложил для начала всё-таки поесть, ведь нормально покушать мне не доводилось уже несколько дней, а к столу официант уже принёс огромное блюдо под металлической круглой крышкой, выставил передо мной, открыл, и вверх поднялось ароматное тёплое облако пара. Перед нами уже лежали наборы из вилок и ножей, заставившие меня понервничать, вспоминая, какая из трёх вилок для чего должна использоваться. В глубокой тарелке с широчайшей каёмкой меня ждала паста пенне с белыми грибами, кусочками курицы в сливках, с сыром пармезан, зеленью и, как гласило меню, заправленная белым вином. Отдельно стояла тальятта де вителло — нежная говяжья вырезка с кровью, украшенная рукколой и помидорками черри, она медленно остывала рядом с ароматнейшей чесночно-розмариновой заправкой. Я понял, какой именно нож сумеет разрезать этот кусочек мяса, и сориентировался уже с вилкой. Дальше было проще. Отцу же принесли стейк из свинины с белыми грибами в сливках и запечёный картофель. Не знаю, насколько это итальянская кухня, но повар в данном заведении явно готовил с душой. Возможно, в тот момент во мне проснулся сноб, пусть, но я с огромнейшим удовольствием наслаждался каждым кусочком блюда в удивительной атмосфере, пока из колонок доносился голос Челентано.

     Наконец нам принесли чай, лишнюю посуду убрали, и я заговорил.

     — Помнишь, примерно неделю назад я тебе рассказывал про сон, в котором мы ходили по, как оказалось, твоему дому с дедушкой?

     — Так, понятно. Значит, родные стены, говоришь, да? То есть ты хочешь, чтобы я тебя отвёл туда?

     — Было бы неплохо, — улыбнулся я, — но нет, я же обещал не лезть. Нет, я хочу узнать о дедушке побольше: кто он, чем жил, чем занимался. И то же самое о тебе.

     — Обо мне ты и так знаешь, я же рассказывал, да ты и сам в интернете много чего, как я вижу, уже нашёл. Работаю тренером, раньше был в ЧОПе, до этого тоже всяким подобным занимался то там, то сям. Мне сейчас семья важнее, вот никуда ни в какие дебри и не суюсь. А папа… — он сделал паузу, словно подбирая слова, — он егерем был, то лесным хозяйством занимался, потом, как сюда переехал, ушёл работать на завод, так там даже после ухода на пенсию и работал, халтурил, когда звали. Говорю ж, это можно было и по телефону обсудить.

     — А давно он умер?

     — Шесть лет назад.

     — Ого… странно, что он вдруг приснился. Что у него, с сердцем что-то?

     — Да нет, наоборот — сердце у него как у быка было, только позавидовать можно. Но… уснул и не проснулся. Так бывает у стариков.

     — Скорее не у стариков, а у людей от двадцати до пятидесяти лет.

     — Хорошо, пусть так. Это не столь важно. Такое бывает.

     Я не знал, как лучше дальше вести разговор, мысли скакали в разные стороны, хотелось многое узнать, но я даже не представлял, что именно спросить. Очень странное ощущение набитой всякой всячиной головы и при этом одновременно какой-то пустоты внутри. В итоге мне не пришло на ум ничего лучше, чем пересказать историю на Марсовом поле, добавив заодно свои волчьи кошмары. Отец слушал внимательно, временами отпивая горячий чай, но при этом не спуская с меня глаз.

     — Знаешь, — начал он, — все любят сказки. И многие хотят верить в них. Но чаще всего они остаются именно сказками, придуманными историями, чтобы развлекать или пугать маленьких детей. Вот и ты повёлся на эту белиберду.

     — Погоди, а откуда тогда, по-твоему, он узнал про нашу квартиру и то, как там расположены комнаты, и что там…

     — Жена твоя ему всё рассказала, — отец не дал закончить вопрос, — сама нашла его, рассказала ему, предложила написать тебе. Это они тебя вокруг пальца обвели, а ты поверил. Наивный ты всё-таки!

     — Но откуда она…

     — Оставь ты эти глупости, бред всё это. Нечего зря голову себе ерундой забивать.

     Меня словно холодной водой окатили, было как-то паршиво, обидно и несколько тоскливо. Получается, что вся эта затея оказалась бесполезной, продолжать разговор здесь было бессмысленно. Но пауза надолго и не затянулась — батя вскоре собрался и, рассчитавшись с официантом, напомнил, что уходил он всего на час, так что уже пора на работу. На прощание он похлопал меня по плечу и добавил: «Относись к жизни проще, не надо ничего придумывать и усложнять». Я допил чай и через некоторое время тоже вышел из ресторана.

     Буквально напротив располагалась трамвайная остановка, а из таблички с расписанием трамвая №7, следующего прямо до моей гостиницы, следовало, что ждать мне ещё аж двадцать минут. Нестерпимая жара не дала посидеть на скамейке, и я перешёл дорогу и добрался до ближайшей бочки с козырьком и надписью: «Квас. Лимонад». Квас показался разбавленным водой чуть ли не пополам, но я взял ещё один стакан и медленно поплёлся обратно. Я предчувствовал, что разговор может не состояться, что отец откажется отвечать на вопросы, я ожидал чего угодно, но мне даже в голову не приходило, что всё случится так глупо. Меня разыграли. Нет, если трезво посмотреть на ту ситуацию, то это весьма логичный вывод. И никаких экстрасенсов не бывает, и нет никаких предсказаний, а я лишь просто поверил в то, во что захотел поверить. И всего. Действительно, можно было позвонить по телефону, поговорить, батя бы сказал то же самое, что и сейчас, и мне бы не пришлось тратить столько денег на эту поездку, мучиться в жаре, отбиваться от туч мошкары на улице, трястись в этом ржавом трамвае.

     В вагончике кроме меня ехала ещё компания из трёх женщин, девушки и ребёнка лет десяти. Они шумно шутили, смеялись низкими сиплыми голосами, а ребёнок их всех поочерёдно называл разными американскими супергероями — от человека-паука до бэтмена. Несомненно, эти девчата испытали в достатке веселящее действо пивка. А уж пивных в этом городке было много, они теснились на каждой улочке, в каждом квартале была своя и даже не одна. Видимо, люди здесь старались забыться, заглушить свой разум, утопить какие-то мысли или воспоминания в хмельном стакане, а кто-то, возможно, прятался от своего прошлого. Частенько призраки ушедших дней всплывают перед нами в виде жутких кошмаров, заставляя стыдиться каких-то поступков, бояться грядущего наказания за свершённое или же бичевать себя, исполняя одновременно роли виновного, судьи и палача. Может быть, здесь, в этом провинциальном городке, человеческая совесть ещё настолько сильна, что её голос стараются всячески заглушить алкоголем? Или я вновь придумываю то, чего нет в действительности?

     К пяти часам вечера я добрался до номера в гостинице и взялся за записи. Как говорится, утро вечера мудренее, но к вечеру стоит подвести итоги дня, чтоб ничего не забыть к этому самому утру.

     9 августа, понедельник

     Мы сидели у памятника В.С.Высоцкому, и я рассказывал, как на первых курсах института играл в рок-группе, сочиняя песни на социальную тематику, как мы весело проводили ночные репетиции на точках на территории «Красного треугольника», а потом, уставшие и сонные, ехали на пары, чтобы по дороге расклеить объявления о предстоящем фестивале, рассказывал о наших выступлениях, о нашем небольшом, но активном фан-клубе. А батя, в свою очередь, вспоминал, как они с друзьями в молодости играли в ансамбле, как он долго осваивал бас-гитару, а потом завидовал ритм-гитаристу, вокруг которого всегда было много красивых, хоть и распутных девчонок. После этой фразы я решил, наконец, перевести тему в своё направление.

     — Ну, это ж выбор, — начал я со стандартного шаблона, — каждый выбирает своё. Он выбрал гитару, а ты — бас. Вот вам и результат.

     — Да, да, да, опять эти шутки про басистов. Как там, это только в мультике басист уводит красивую девушку, а барабанщик — петух, — вероятно, батя решил блеснуть знанием интернет-шуток, — а в жизни басистам не везёт.

     — Ну да, можно и так. Но ты-то не рассказывай мне, что на тебя девушки внимания не обращали, я ж сам на басу играл, — мы рассмеялись.

     — Кстати, к теме выбора историю вспомнил. Был у нас в группе вокалист, Димка. Тот ещё жиголо. Сам он из Питера, весь такой пафосный, всегда стильно одет, деньги водились у него, хоть он и не работал. Обычно он крутился с девушками, да что там — с дамами постарше, есть среди них такие, которые любят, как они сами говорят, молоденьких мальчиков. Не знаю уж, как, но он ещё умудрялся со своих подруг денег иметь. И вот после одного из наших выступлений сидели мы в баре. А надо сказать, что рок-клуб «Орландина» находится в солидном районе Питера, на Петроградке, и бывают там среди панкующей молодёжи, готов и прочих неформалов и девочки из богатеньких семей, которые решили попробовать чего-то интересного. И вот с такой вот девчонкой Дима наш и познакомился там. Маша её звали. Красивая, стройная, весёлая. Крутился он вокруг неё, охмурял да охмурял, а потом они вдруг взяли и уехали вдвоём в Крым. После возвращения Маша стала у нас частенько на репетициях появляться, смотрела на Димку влюблёнными глазами. Про неё рассказывали, что живёт она одна, отец где-то отдельно, хоть и общается с ней, а мать недавно умерла. Ну и после этого девочка решила пуститься во все тяжкие — загуляла, зачастила в ночные клубы, меняла ухажёров как перчатки. А тут вдруг оказалась у нас в рок-клубе и сама попалась. Короче говоря, Димка через некоторое время наплёл ей, что есть вариант записать и выпустить альбом с крутым продюсером, и тогда мы станем вообще крутыми рок-звёздами, но для этого надо сначала денег этому продюсеру заплатить. Историю эту он ей подавал время от времени под разными соусами, наконец, она попросила у отца нужную сумму и, вся такая счастливая, принесла деньги Димке. Он, конечно, отблагодарил её, наобещал счастливой жизни в известности и… пропал. Совсем. То есть на репетициях он не появлялся, на телефон не отвечал, а про всю историю мы узнали, когда Машенька с круглым животиком и в слезах пришла к нам на точку и всё рассказала. Хуже всего, что отец её, когда услышал об этом, наорал на неё, назвал дурой и вообще отказался впредь с ней общаться. Мы, конечно, по возможности поддерживали её, а сами обалдели с Димкиной выходки. Так случилось, что родила она в день смерти мамы, а потому и назвала дочку в её честь Наташей. И вот тогда в голове у Маши что-то щёлкнуло, и она вдруг полностью поменяла свой образ жизни. Теперь всё у неё ради дочки. И, надо сказать, за эти семь лет многое изменилось — у неё теперь успешная работа, достойная зарплата, квартира с хорошим ремонтом, парень появился, который души в ней не чает, как и в дочке. А Наташа, кстати, гимнастикой занимается в школе олимпийского резерва, на соревнованиях побеждает. Да, и Димка так и пропал. Недавно я слышал, его за распространение наркоты закрыли. Вот так бывает.

     — Интересная история. Но ты сказал, что она на тему выбора.

     — Да, именно. Только, чтобы её оценить в полной мере, нужно знать ещё одну. Мне её буквально вчера водитель маршрутки рассказал, — и я описал приключения местной проститутки Сони.

     — Видишь ли, обе девки жили примерно одинаково, только одна после потрясения в жизни решила что-то поменять и поднялась наверх, а другая, опустив руки, пошла ещё глубже на дно. Они сделали свой выбор: принять всё то, что обрушилось сверху, найти цель и, построив из обломков сначала костыли, а затем — колёса, двигаться к этой цели, или же, испугавшись ада на земле, сдаться и окончательно загубить свою жизнь.

     — Что ж, каждый волен выбирать то, что считает нужным, а вот насколько оно ему в самом деле надо — покажет время.

     — Ты так считаешь?

     — А тебя это разве удивляет?

     — Да нет… только, знаешь, в этих историях же есть ещё одна деталь, в которой не меньше смысла.

     — Какая?

     — Дочки. Дети, которые вынуждены были принять последствия родительского выбора. И если одна получила роль победителя с интересными перспективами вплоть до олимпийских игр, то вторая потеряла жизнь.

     — Что, ты хочешь сказать, что дети всегда платят за грехи отцов?

     — Это как частный случай. А вообще дети получают только то, что им оставляют родители. Это касается всех нас. Наверняка же и тебе досталось или, может, не досталось что-то от твоих родителей.

     — Вот только не надо сейчас начинать тему жизни без отца, когда ты видишь, как у других детей есть и мамы, и папы. Я уже говорил тебе, что сожалею, что так получилось, я попросил прощения и у твоей мамы, и у тебя. Поверь, мне в жизни за этот поступок уже пришлось расплатиться. Так что… — он резко помрачнел, — не надо этого.

     — Не, я совсем не об этом. Может, лет в пятнадцать я так и думал, но это прошло, и сейчас мы говорим о других вещах. Твой отец тебе оставил дом, в котором ты сейчас и живёшь…

     — Так, ну начинается! Этот дом, сам же понимаешь, я не могу делить между вами. А денег у меня, чтобы тебя поддержать, нет. Хотел бы, да нечего мне тебе дать, пойми ты!

     — Пф… не нужно мне ничего от тебя, успокойся. Я про деда. Не бывает так, что при абсолютно здоровом сердце старик уснул и не проснулся. Ты ведь в спорт ушёл после его смерти, верно? И не пьёшь совсем. Это на тебя так повлияло. Мне кажется, ты видел, как этот здоровый человек спился, и его здоровье резко подкосилось, вот и сделал свой выбор, решив уберечь себя от такой участи.

     — Возможно, — он смотрел на меня теперь как-то недоверчиво.

     — А ведь не мог он просто так ни с того ни с сего резко начать пить. Значит, что-то случилось. И знаешь, я думаю, ему не давало покоя нечто из прошлого, оно тяготило или, может, даже пугало его. А вот Люба — помнишь её? — как-то при встрече мне много чего рассказала. Мало того, что у неё откуда-то были твои фотографии, она ещё дала мне пару советов, как избавиться от регулярных кошмаров и головной боли. Например, предложила сделать какой-то медный обод и надевать его на голову, пока не найду…

     — Так, брось это! Вот только не вздумай слушать её, понял меня? — он закричал, перебивая меня. — Ни в коем случае, вот вообще!

     — Пока не найду, — спокойно продолжил я, — тот самый, который дед спрятал где-то в особом месте. Вот я и думаю, может, в доме там есть чего?

     — Успокойся ты, нет там ничего! Я-то сколько лет там живу.

     — А ещё она рассказывала про ритуал для юношей у нас в роду, после которого они…

     — Повторяю — не слушай её, не твори ерунды! Ничего хорошего из этого не выйдет.

     — Да чего ты так взвился?

     — Да потому что ты не понимаешь, куда лезешь. Ты мне только что рассказывал про последствия поступков, так вот, здесь они куда хуже, чем ты можешь себе представить. Знаешь, с такими людьми вообще лучше не связываться — потом дерьма не оберёшься.

     — Ага, значит, что-то есть, да? И вчерашние слова о том, что жена мне там всё подстроила, — это мелкая попытка одёрнуть меня?

     — Так, стоп! Я этого не говорил.

     — Как-то уж быстро ты меняешь свою линию поведения. Хоть бы подольше поспорил, поотговаривал бы меня, что ли.

     — Блин, ничего я не меняю, что за бред ты несёшь? Да и не знал же я вчера, что эта… Люба тебе уже что-то наплела.

     — А это многое меняет?

     — Да, меняет! — Он вздохнул и уже спокойнее продолжил, — когда я ушёл от вас и переехал, эта ведьма…

     — Ого, даже ведьма!

     — Да называй её как хочешь, — он махнул рукой, — ведьма, стерва, сука… так вот, она регулярно появлялась где-то рядом. Мы даже общались несколько раз. И она тоже говорила про какую-то семейную ценность, реликвию… не знаю! В общем, подстрекала меня сначала переубедить отца, подбить его откопать эту ерунду, а потом уже — и найти самому.

     — Ха! А она говорила мне, что ты не добрался до этой вещицы.

     — А я и не собирался.

     — Почему?

     — Да по кочану!

     — Всё, всё… А ты хоть что-то об этом вообще ещё слышал?

     — Вот ты прикопался! Ты не задолбаешь — так запаришь! И в кого ты такой… Ладно, слушай. В детстве мне дед повторял, что в роду нашем так много военных потому, что в крови у нас это умение воевать, мол, не боимся ничего. А ещё, когда я совсем мелким был, рассказывал часто сказки про племя невров, говорил, что это наши предки. Так вот, когда юноши взрослели, они проходили некий обряд: собирались на отроге горы и на закате после удачной охоты перекидывались, в смысле, кувыркались через острый камень, торчащий из скалы, потом надевали на голову красный обод, который в лучах заходящего солнца (дед ещё на этих словах делал паузу) вспыхивал огнём, оборачивались в звериные шкуры и превращались на время в этих зверей. Ну и после этого они становились сильными, выносливыми, ловкими и, главное, бесстрашными. А, да, и потом раз в год эти уже мужчины могли на несколько дней так же, но уже по своей воле, становиться снова зверями. В основном, конечно, волков выбирали — стаи серых так-то любой испугается. Но были и медведи.

     — О, так это известная штука! Я у Карамзина о них читал. Только там про сам обряд не было ничего.

     — Ну, это ж сказки, что дед рассказывал. Других, правда, он мало знал, зато на эту тему любил затянуть истории. Он повторял: «Запомни, когда ты возьмёшь это, твоя жизнь разделится на две — до и после». Мол, обряд — это не только превращение из мальчика в сильного мужчину, но и вроде как окончательная установка мировосприятия, что ли, мгновенная постановка главной цели в жизни. Да и зависит это от того, в каком состоянии духа, в каком настрое ты приходишь к ритуалу. Именно поэтому вокруг всегда должны были находиться опытные старики, а мальчишек вообще заранее готовили. Да и то в большинстве случаев они становились воинами, солдатами, вечно жаждущими сражений. Старики же, находившиеся в это время рядом, обретали в глазах посвящённых огромнейший авторитет и получали над ними большую власть. Когда же после второй мировой опытных стариков почти не осталось, он решил, что будет очень опасно передавать кому-то в роду эту силу, не имея возможности обучать и воспитывать молодых невров, тогда и попросил моего отца спрятать этот обод. Ну а батя об этом вообще никогда ничего не упоминал даже.

     — Хм, занятно. Прямо семейная легенда. Так а чего ж ты так на Любаню-то взъелся?

     — Да потому! Чёрт её знает, что у неё на уме. Но явно уж ничего хорошего.

     Мы ещё некоторое время поговорили, сменив тему, но мысли у меня уже бежали где-то впереди, перемешивались между собой, не давая сконцентрироваться. Примерно через полчаса мы попрощались, и я отправился обратно в гостиницу. Теперь можно было ехать в Питер. Конечно, оставался соблазн побывать в дедовом доме, но на это рассчитывать не приходилось. Я и так достаточно узнал. Во-первых, легендарные невры, по словам Карамзина или Геродота, на которого тот ссылался, превращавшиеся на несколько дней в году в волков, оказались моими предками. Во-вторых, обод, похоже, существует и раньше даже использовался у нас в роду. В-третьих, что-то мне подсказывало, что наблюдатель из моих осознанных сновидений, тщетно пытающийся чему-то научить меня, это мой покойный дед или прадед.

     В гостинице я забронировал билет на поезд, который отправлялся в час ночи из Волгограда, собрал вещи и рассчитался за проживание. До поезда оставалось почти шесть часов, и я решил провести их в самом Волгограде. В конце концов, побывать в этом городе и не посетить Мамаев курган, не прогуляться по набережной Волги было бы обидно. Ну и нужно было поесть перед дорогой, что я и сделал, остановив свой выбор на заведении с забавной вывеской — с таблички на прохожих смотрела серая морда бульдога в тюбетейке. «Узбек Коля» порадовал отличной индейкой и хачапури по-аджарски, так что в поезд я сел сытым и довольным.

     14 августа, суббота

     Вернувшись домой, я продолжил практиковать осознанные сновидения, теперь стараясь уделять больше внимания советам наблюдавшего за мной, как я решил, деда. На ежедневные успехи рассчитывать не приходилось, но работать в этом направлении явно нужно. И вот, в очередной раз, заметив его, я спросил про обод и про Любу. На удивление, он не промолчал, а ответил.

     — Если ты с её помощью найдёшь очелье и, не дай бог, заберёшь себе, да ещё и ведьма в это время окажется рядом, то ничего хорошего не жди! Самое меньшее, ты станешь её послушной собачкой. Правда, если находку заберёт она, будет ещё хуже. У нас никогда не ладили с ведьмами и колдунам.

     — Так, постой! — Я решил воспользоваться случаем и побольше расспросить его, — во-первых, тот мой знакомый с Марсова поля говорил, что сын может стать колдуном-оборотнем и отомстить ведьме, а не превратиться в её раба. А во-вторых, отец сказал невры, а тот знакомый почему-то назвал род ясов.

     — Так-то, если бы тебе удалось найти очелье самому и поучиться у кого-то из старейшин рода или совершить нечто такое, что заставило бы тебя ещё до находки решить для себя, где чёрное, а где белое, тогда да, ты бы смог и потягаться с ней. Но стариков-то у нас не осталось.

     — А ты?

     Он не ответил.

     — Ладно, — согласился пока я, — а что с ясами и неврами? У них же ничего общего и не было! Или?..

     — Почём мне знать? Может, конечно, в древности кто-то из осетин к нам случайно и попал. Хотя, в последние века все народы перемешались, так что у любого в роду можно найти кого угодно, хоть Чингисхана.

     — Ты говоришь, что не ладили с ведьмами и колдунами, а всё тот же знакомый сказал «стать колдуном-оборотнем». Как это понимать?

     Но ответа не последовало, и вместо этого я проснулся. Что ж, выходит, с Любой и её нечистью можно побороться. Надо бы теперь понять, как определить для себя чёрное и белое, или, как говорилось в детском стишке, узнать, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Вот всю жизнь мне твердили про отсутствие чёткой границы между ними, убеждали, что не бывает абсолютного добра и абсолютного зла, и я стал принимать всё, научился прощать, сделался терпимым или, как это сейчас называется, толерантным. Нет, есть, конечно, ещё какие-то ценности, привитые с детства, и мне, например, чуждо воровство или убийство. Но разделить мир на две части, чтобы выбрать одну из них, — это уж слишком.

     Ладно, теперь ничего не остаётся, как практиковать эти осознанные сновидения и тренироваться, делать, что советует дедушка. Возможно, однажды и получится найти способ отделить для себя чёрное от белого. Но пока лишь удаётся летать, ходить сквозь стены и перемещаться в разные точки города с помощью открывания двери. Вот только ощущение чьего-то присутствия, кроме деда, остаётся порой даже после пробуждения. А я надеялся, что кошмары прекратились, когда я перестал пить калею. Ну, может, нужно знать меру и не перегружать мозг, он ведь и так в последнее время слишком много потрясений получает.

     20 августа, пятница

     Записывать схожие или повторяющиеся результаты практики мне кажется скучным и неинтересным, а вот сегодняшний опыт, думаю, имеет смысл описать, тем более, он напомнил случай из детства.

     Итак, работу со сновидениями я для себя разделил на несколько блоков. Первый и, пожалуй, наиболее научный — описание и анализ образов и сюжетов, то, чему посвящены многочисленные труды К. Г. Юнга. Символы и архетипы, пробивающиеся через все слои нашего подсознания, дают ключ к пониманию происходящего в жизни сновидца. Второй, шаманистический, — непосредственная практика осознания себя во сне и работа с той реальностью по своей воле. Об этом писал Кастанеда как об одном из этапов становления мага. Третий же — совмещённый. Во время сновидения удаётся осознать себя спящим, но не перестраивать реальность, а сразу же, в самом процессе анализировать образы и сюжетную линию, а при необходимости запоминать какие-то важные мелкие детали. Я считаю, что имеет смысл работать поочерёдно со всеми блоками. И вот прошедшей ночью мне удалось попробовать третий.

     Я обнаружил себя стоящим на склоне небольшой горы. Кругом были леса, но с той стороны, где я стоял, высились стены древнего храма. Несмотря на огромный возраст и отсутствие рядом людей, заботящихся о его сохранности, храм выглядел прочным и готовым простоять ещё много веков. Обходя и осматривая это чудо с южной стороны, я прищурился от яркого солнца, внезапно ослепившего меня, и резко повернулся к зданию, чтобы проморгаться. В этот самый момент я и увидел, что стены его сплошь покрыты высеченными угловатыми рунами, а оглянувшись, понял — весь храм был словно громадная книга. Вероятно, какое-то резкое движение или, может, сильное удивление подсказало мне, что я сплю, и теперь мне удалось осознаться. Тренироваться в обычном виде в такой ситуации не хотелось, а потому мне не оставалось ничего иного, как наблюдать и запоминать. Оказалось, что стены отделаны небольшими каменными плитками размером с две ладони, на каждой из которых свои надписи, так что ни одна не повторялась. Желание прочесть написанное росло с каждым шагом, но никакой подсказки рядом не было. Я подошёл к ступеням у входа в храм и обнаружил подобие книги в привычном мне виде — несколько сложенных вместе дощечек. Вот теперь желание не вмешиваться в происходящее пропало, и я решил сотворить переводчик, рядом появилась дощечка, исписанная текстом соответствующего размера, только уже на современном русском языке. Но прочитать мне не удалось — как только я стал вглядываться в каждую отдельную руну, всё вокруг расплывалось, как папиллярные линии на руках во время осознания себя во сне. Понимая, что скоро проснусь, я бросил взгляд на перевод, но успел разглядеть лишь фразу «в храме солнца силой неба…».

     Что-то подобное было и в детстве. Лет в шестнадцать мне приснилось, что я вышел из своей комнаты и встал в гостиной перед мамой, лежавшей на диване и смотревшей телевизор. Я начал что-то ей рассказывать, пытаясь объяснить вдруг ставшую мне понятной вещь, но она, хоть и внимательно слушала, но никак не могла понять. Тогда я повернулся и сел в кресло отдохнуть. Через какое-то время за окном стемнело, и я ушёл к себе в комнату спать. Наутро мама подошла и, смеясь, сказала мне какую-то непонятную фразу: «Ну что, туреале махеале?». Я ничего не понял и смутился. Выяснилось, что ночью она смотрела телевизор, а я пришёл и начал нести нкакую-то околесицу с умным видом. Среди прочего повторялись и эти слова или что-то похожее. Мама попыталась прервать меня, но ничего не получилось. Тогда она понял, что я сплю, но разбудить меня не удалось. Через какое-то время, высказав всё на непонятном языке, я сел отдохнуть в кресло, а потом ушёл к себе в комнату спать. Казалось бы, ночная абракадабра не имела смысла, и над ней стоило бы просто посмеяться. Но я решил поискать, что бы это могло значить, и в скором времени узнал, что той ночью я цитировал «плач по городам» на шумерском языке, где действительно частенько повторялась фраза «ture ale mahe ale».

     Поэтому я решил, что какой-то смысл во всём этом есть, и первым же делом утром постарался найти в интернете, что это за храм солнца. Но выяснилось, что мест с таким названием как минимум четыре: в Конараке в Индии, неподалёку от Бенгальского залива, на горе Тузлук в Приэльбрусье (по легендам, находится как раз на пути к Ирию, славянскому раю), на горе Бештау на КавМинВодах (но считается, что строение скифское) и в Крыму на горе Ильяс-Кая. И все они являются местами силы. Если допустить, что сновидение связано с предками, то Индию можно опустить. А вот дальше уже не так просто. Невры жили западнее, тут уж скорее нужно было бы искать в каких-нибудь Карпатах что-то, но о них вообще ни слова. Ясы же, если их понимать как предков осетин, могли оставить память о себе в любом из этих трёх мест. Но с другой стороны, часть из них потеснили в XIII веке аж до Венгрии, а это опять наводит на мысль о Карпатах. Да что они мне так привязались? Наверное, просто тянет к овеянной мифами Трансильвании. Но в конце концов всё равно возможности посетить эти места у меня нет. А может, это и не нужно.

     Тетрадь третья. Тянь-Ци

     16 ноября, вторник

     Что в жизни ограничивает нас? Что накладывает рамки? Почему одни люди готовы в любой момент сорваться с насиженных мест и уехать в путешествие автостопом через половину Азии, посетить сотни городов, окунуться в мир безграничных возможностей, а другие отказываются съездить в Финляндию, потому что не знают языка, или же боятся сменить надоевшую работу? Почему кто-то лепит свою жизнь как из пластилина, придавая ей любую форму, в то время как другие уверены в ограничениях, наложенных на них? В конце концов, почему одни придумывают множество занятий, историй, могут сочинять десятки сказок, а другие не могут и двух слов связать, чтобы рассказать о прошедшем отпуске? Быть может, дело в фантазии? Или же в вере? Может, человек изначально уже волшебник, вот только не верит в себя? В одной старой книжке говорилось, что каждый является в душе магом, только становится им окончательно, когда начинает больше думать не о себе, а о других, и работать ему интереснее, чем развлекаться в привычном нам смысле слова. Если так, то мне не сдвинуться с мёртвой точки.

     Я столкнулся с тем, что, чем больше практикую осознанные сновидения, чем больше привыкаю к ним, тем более схожими они становятся с обычной жизнью на яву. Даже то, что я с лёгкостью делал во время своих первых опытов, теперь получается всё реже и реже, словно, удостоверившись в реальности того мира, я стал переносить в него и все законы физики, все ограничения этого. Мой ум, видимо, не желает принимать такой объём возможностей и стремится сужать их круг, словно отказываясь от дорогого подарка. Возможно, я слишком привык добиваться всего упорным трудом, платить сполна. И если автобус привёз меня в страну чудес, я не готов выйти на остановке, не заплатив. А как и чем платить за проезд я понятия не имею. И даже если оплата не требуется, что-то внутри сдерживает, не даёт воспользоваться возможностями, словно пословица про бесплатный сыр в мышеловке крепко засела в голове. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что жду от кого-то разрешения на эти чудеса.

     Наверное, именно это состояние и привело меня сейчас в новую компанию. Валера, новый знакомый, разделяющий множество моих увлечений, во время очередной беседы спросил, не практикую ли я тянь-ци. Вопрос показался несколько странным, особенно, в свете того, что это слово раньше я даже не слышал. Но Валера был уверен, что мне это близко и предложил организовать встречу с мастером, заодно и посмотреть, как оно работает.

     Если в двух словах, то эта практика, основанная учителем из небольшой китайской деревушки в начале двадцатого века, является видом взаимодействия человека с изначальной жизненной энергией. Отсюда и название: тян — небесный, божественный, а ци — это энергия. Вообще, насколько я понял, изначально это вид целительства, где посвящённый человек способен помогать перенаправлением некой вселенской энергии. Но кроме такого применения существуют ещё и разные виды взаимодействия с людьми и животными. Скорее всего, легендарный учитель тянь-ци, ушедший в горы медитировать тридцать дней, чтобы достичь просветления, до этого, как водится, занимался какими-то единоборствами.

     И всё же практика эта преподносится больше как целительская. Но самое интересное, считается, что применять её в негативном направлении невозможно — не будет работать, да и сам посвящённый оказывается под защитой этой небесной энергии или, как говорят в христианстве, под покровительством небесных сил, а значит, становится недоступным для всякой нечисти, тёмной дряни. По традиции в этом учении существуют три ступени. На первой целитель работает руками, прикасаясь к телу пациента в определённых позициях. Вторая ступень даёт возможность лечить посредством некоторых символов на расстоянии, а также направлять энергию в прошлое, чтобы исцелять причины заболеваний — видимо, речь идёт о психосоматике. При определённом опыте, как считается, на этой ступени практикующие способны перераспределять негативную энергию или же концентрировать в заданном месте позитивную. Кто-то рассказывал, что с помощью тянь-ци умудрялся отвязываться от меркантильных гаишников. Третья же ступень — это мастер, который знает в совершенстве технику, давно практикует и способен инициировать и обучать новых учеников.

     Посомневавшись, я всё же решил опробовать и освоить это загадочное искусство. После определённого обряда мне было необходимо три недели соблюдать пост, отказавшись от животной пищи, а также медитировать и ежедневно практиковать. Стоит отметить, что, как восточное учение, тянь-ци имеет свои правила и придерживается принципа «не навреди», побуждая соблюдать душевное равновесие, спокойствие, воздерживаясь от воровства, честно зарабатывать на жизнь, требует почитать старших и учителей в частности, а также ценить всё живое на планете. И эти принципы мне понравилось. Почти сразу по прошествии трёх недель я решился и на вторую ступень, где получил три тайных символа, изучил их каллиграфию и методы использования. С их помощью стало возможным заряжать воду или, как ещё говорят, освящать её, работать с энергиями в пространстве и во времени. Также мастер рассказал, что все символы проявлялись практикующим во время медитаций, и со временем многим открываются их собственные, личные символы.

     Итак, я заплатил временем, соблюдением постов, регулярными практиками и медитациями и, конечно же, деньгами за получение разрешения стать в некотором роде магом. Практикуя днём, я постепенно перенёс тянь-ци и в сновидения, где уже проще раздвигать рамки всё шире и шире. Но самое интересное, несмотря на весь этот сектантский вид практики и посвящения в неё, жизнь моя теперь меняется коренным образом. После двух месяцев поста организм совершенно отказался от табака, я стал более равнодушен к алкоголю. Денег начало появляться больше, а теперь ещё и удачно квартира подвернулась, так что мне уже не приходится снимать жильё. Но, как водится, без необычных соседей не обошлось. К этому, думаю, мне пора уже привыкнуть. Естественно, я воспользовался учением и почистил комнаты. На удивление в квартире стало тише и спокойнее.

     21 ноября, воскресенье

     Этот выходной по традиции я планировал посвятить тренировкам выхода из тела. Предварительно выспавшись, на эту ночь я, как обычно, поставил несколько тихих будильников и выбрал целью изучить дом и район, в котором поселился.

     Буквально со второй попытки мне удалось встать из тела. Первые мгновения глаза привыкают к освещению, а мозг старается решить для себя, спит он или нет. Я поднялся с дивана и посмотрел на своё распластанное тело — лежит на животе, рот приоткрыт, одна рука под подушкой, вторая как-то завёрнута за спину, даже неудивительно, что утром руки затекают. Сколько раз уже видел себя со стороны, но всё никак не могу привыкнуть к этим несуразностям.

     По комнате я шёл медленно, рассматривая стены, рисунок обоев, мебель. В этой реальности окружающая обстановка почти не отличается от привычного нам мира, разве что восприятие и чувства обостряются. Но иногда можно заметить некоторые детали, выделяющие одну из этих реальностей. Например, отклеившиеся днём обои в третьей фазе могут быть абсолютно нормальными и целыми, или же во время практики я вижу на столе книгу, даже листаю её, а проснувшись, замечаю, что она пылится в шкафу. В целом же, большая часть остаётся неизменной.

     Я вышел в прихожую по привычке сквозь дверь, а затем постарался быстро проскочить мимо зеркала — от него можно ожидать чего угодно. На кухне всё выглядело так же, как и днём. На столе одиноко лежал банан. Если не считать звонко упавшую из крана каплю воды, в доме висела полная тишина. Я удивлённо взглянул на часы на стене, но стрелки двигались всё так же спокойно, хоть и абсолютно бесшумно. Вроде бы это было и привычно и не должно удивлять, только что-то заставило меня насторожиться. Через несколько мгновений вспомнился символ тянь-ци для защиты от негатива, и я уже намеревался начертить его в воздухе, но вдруг услышал странные скребущиеся звуки у стены в туалете. Осторожно подошёл туда, никого рядом не оказалось. Я вышел снова на кухню и тут неожиданно проснулся, словно после увиденного кошмара.

     Какой-то необъяснимый страх заставил вскочить с постели и включить светильник. В квартире было тихо, только в ушах стучала кровь, сердце бешено колотилось. Мне пришлось пройтись несколько минут по комнате и отдышаться, прежде чем страх растворился в усталости, и я снова лёг спать. Как ни странно, но я оказался вновь в том же месте, где и был до пробуждения, хотя и не было ни единой попытки выйти в осознанное сновидение. Снова ватная тишина на кухне, беззвучное движение стрелок по циферблату, как в дежавю упала капля в раковину, а затем по полу пробежал лёгкий ветерок, словно сквозняк от окна. Я взглянул в ту сторону, но занавеси не двигались. И вновь послышались скребущиеся звуки у стены, настойчивые и продолжительные. Но как только я сделал пару шагов в их сторону, панический страх обрушился на меня, и я снова увидел, что лежу поверх одеяла.

     Приглушённый свет лампы помог быстрее успокоиться. Я отпил воды из чашки, стоявшей рядом, и провалился обратно в сон. История повторилась ещё. И ещё… После очередного раза я поднялся, заварил чай, съел оставленный последний банан, немного походил по квартире, умыл лицо холодной водой и сел в туалете, вооружившись сборником сканвордов и анекдотов. В очередной раз подумал, что надо бы сделать ремонт. Ну, хотя бы на стены нужно что-то поклеить, а то вообще жуткое зрелище — щели, какие-то слои облезшей краски, сколы на кафеле на полу, даже плинтусов нет. Разве что в угловой щели между стеной и полом удобно держать журнал и ручку. Пытаясь нашарить последнюю, я вдруг заметил там же старую грязную иглу от шприца. Странно, ведь перед переездом вроде бы всё осматривал, и было чисто, да и предыдущий хозяин порядок наводил. Я аккуратно взял сложенной в несколько слоёв туалетной бумагой находку и выкинул её в мусорку. Минут через пятнадцать, выпив чаю, я всё же уснул, но выспаться так и не удалось из-за каких-то смутных кошмаров. А наутро на полу в туалете мне на глаза попалась игла от шприца, на пыльном синем конусе у её основания темнело въевшееся пятно. Я чертыхнулся, но, взяв бумагу, снова выбросил в урну. Странные всё же были прежние хозяева. Да и как я не замечал столько времени этой дряни?

     22 ноября, понедельник

     Ко вчерашнему вечеру я уже и подзабыл про необычную находку, вот только ночью, когда выходил на кухню попить воды, вновь услышал скрежет у стены и явно ощутил пробежавший по полу холодный ветерок. Мой взгляд непроизвольно упал на руки, я вгляделся в линии на ладонях и отметил для себя, что это не сновидение и не третья фаза. В груди что-то сжалось. Я стоял посреди кухни и прислушивался. Всё было совершенно обычно: секундная стрелка тихо отщёлкивала свой ход на настенных часах, за окном проехала машина, рассекая лужи, соседка этажом выше громко закашлялась, где-то в трубах гудела вода. Неспешно, стараясь себя успокоить, я вернулся в комнату, по пути заметив валяющийся на полу синий конус. При этом меня не покидало странное ощущение, что рядом ещё кто-то есть. Лишь спустя несколько минут мне пришло в голову воспользоваться символом тянь-ци: я потянулся правой рукой, почувствовал тепло в ладони, пальцы сложились в заученной фигуре и начали рисовать тройную спираль дракона. Это придало мне уверенности и стало возвращать спокойствие. Страх постепенно отступил, и я смог нормально уснуть.

     27 ноября, суббота

     Всю неделю по ночам меня преследовали кошмары, снились какие-то окровавленные люди, снилось, что в квартире полно народу, и все мне чужие, незнакомые, а когда я пытался их прогнать, они падали замертво. Сны наполнились вообще всякой сверхъестественной мутью вплоть до призраков и демонов, которых я старался прогнать, крестя воздух перед ними и вспоминая молитвы, но всё это было безуспешно, и то руки не слушались, то нечисть смеялась мне в лицо. Наутро я удивлялся, почему во сне выбирал именно христианские методы защиты, днём вспоминал про силу тянь-ци, но по ночам история повторялась. В такой ситуации выходить из тела вообще не хотелось — да что там, сил не оставалось, да и было банально страшно. Но перед выходными я решил, наконец, прекратить эти кошмары я всё же прошёл по квартире, впечатывая в стены через каждые два метра защитный символ «пасть чивэня» и на всякий случай окропил их заряженной символами водой, чтобы ночью, всё-таки выйдя из тела, разобраться со всей этой чертовщиной.

     Мне пришлось изрядно постараться, чтобы побороть страх и выкатиться из себя. Привычно наблюдающего за мной деда не было уже больше недели, поэтому советов и помощи ждать не приходилось, и я, осторожно оглядываясь, в течение ночи многократно обходил всю квартиру, пытаясь придумать, как быть. Время от времени меня возвращало в тело, но я упорно выбирался и продолжал свой вынужденный патруль.

     Около двух часов послышался знакомый скрежет у стены. Я остановился и начал молча наблюдать, стараясь не шевелиться и не выдавать своего присутствия. За дверью что-то шоркнуло, упало и покатилось, по полу вновь пробежал холодок. Пальцы у меня уже сложились в фигуру и были готовы рисовать символы, но я пока ждал, лишь вжавшись в стену и затаив дыхание. Внезапно по квартире пронёсся тихий, но отчётливо слышный не то стон, не то мучительный вздох. На кухне стало ещё холоднее, и тут я заметил, что уже не слышу ни стрелок часов, ни шума на улице — да вообще ничего. Повисла мёртвая тишина. Мне показалось даже, что стало несколько темнее.

     Внутри меня боролись страх, любопытство и дикое желание прекратить кошмары. Я ждал. Из приоткрытой двери ванной медленно выкатилась густая объёмная тень, проскользнула по прихожей и остановилась. Я отчётливо поймал на себе пристальный взгляд, от чего дёрнулся и чуть не вскрикнул, но в следующее мгновение уже обнаружил себя проснувшимся в постели. По лбу катились холодные капли.

     Я шумно выдохнул и, поворачиваясь на бок, протёр лицо ладонью, после чего открыл глаза и остолбенел: в дверном проёме стояла тень, постепенно обретающая женский силуэт. Фигура невысокой девушки с поникшей головой неподвижно застыла перед входом в комнату и пристально смотрела на меня. Желание нарисовать перед ней тройную спираль дракона так и осталось желанием — тело меня не слушалось, словно парализованное. Девушка сделала два шага вперёд, и в груди у меня жалобно заныло, я тщетно пытался поднять руку или хотя бы пошевелиться. Тень всё так же приближалась и уже потянулась ко мне худощавой рукой. Странно, но, несмотря на то, что это была тень, я отчётливо увидел синяки и множество мелких тёмных точек на предплечье. Её пальцы тряслись. Из-под паклей свисавших волос проглядывались провалившиеся глаза и впалые щёки. В голове только щёлкнуло — наркоманка. Тело всё так же не слушалось, но нараставший страх буквально вытолкнул меня из него, и одним рывком я оказался у двери, где ещё недавно стояла тень. Почему-то захотелось окрикнуть её, но это не понадобилось — она уже развернулась и вновь смотрела на меня, печально вздыхая. Она сделала шаг, и я в то же мгновение начертил в воздухе первую спираль, шепча имя небесного дракона, занёс руку на второй виток, но девушка обмякла и упала на пол. Обхватив колени, она беззвучно зарыдала и вдруг растворилась. Я был готов увидеть её где угодно и потому стал оглядываться по сторонам, но тень пропала. На кухне затикали часы, по стене проскользил свет фар проехавшей по дороге машины, где-то за окном гаркнула ворона, и я понял, что на сегодня всё закончилась. Стерев рукой повисший в воздухе символ, я закрыл глаза и постарался забыться. До утра мне не приснилось ни единого сна.

     Днём же все мысли крутились вокруг этого странного образа. Непонятно откуда в голове утвердилась идея, что это призрак жившей раньше здесь девушки-наркоманки, преставившейся раньше времени. Ну, вроде того алкоголика, которого у нас экстрасенс выгонял. Появилось, конечно, желание поспрашивать у соседей о том, кто здесь жил раньше, но пока не решился. Зато к вечеру захотелось помедитировать в потоке тянь-ци, сосредоточившись на этой девушке. Наверное, это можно расценивать как аналог христианской молитве за чью-то душу. Что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

     28 ноября, воскресенье

     Просидев вчера вечером около часа в попытках медитации, я успокоился и расслабился, так что быстро добрался до постели и, даже не раздевшись, уснул совершенно без снов. Очнулся только ближе к утру, когда стал замерзать.

     Я поднялся, чтобы включить обогреватель и заварить чаю, но так этого и не сделал: на стуле за письменным столом сидела знакомая тень, опустив голову на грудь и заломив руки. Мне захотелось, чтобы это оказалось просто видением, но, сколько я ни моргал и ни тёр глаза, девушка не пропадала. Холод, словно туман, обволакивал всю комнату. В воздухе почувствовался знакомый тягучий плесневело-спёртый привкус, и вновь повисла тишина. Чтобы разрешить возникшие сомнения, на яву ли это, я осторожно поднял руки, попытавшись вглядеться в них, но в этот момент тень покачнулась и в следующее мгновение у меня перед глазами возникла её худощавая ладонь с тонкими скрюченными пальцами. Наверное, от сковавшего меня страха показалось, что время застыло, поскольку я, так и не шевелясь, долго наблюдал, как рука уплотнялась, становясь… нет, живой её было не назвать, но она становилась настоящей, из плоти: под синюшной кожей вздувались ломаные ветки вен, пальцы оканчивались обкусанными ногтями и дрожали. Я сглотнул. Во рту стало кисло. Появилось желание выругаться. В голове пронеслось: «Отче наш, иже еси на небеси…», затем: «Нет, не то! Не помню, да и не верю». Мысли судорожно скакали, мозг безуспешно пытался выловить что-то из памяти, хотелось кричать или бежать, а лучше — и то, и другое. А я стоял и безвольно наблюдал за этой кошмарной сценой.

     Вдруг за окном промелькнуло что-то яркое, и в этом свете рука словно рассеялась и в следующее мгновение возникла снова, но при этом с меня спало оцепенение. Машинально отмахнувшись от мерзкого образа, я отпрыгнул назад и только теперь вспомнил про символы тянь-ци, тут же принявшись их выводить жестами. Тройная спираль дракона фактически вырисовывалась в воздухе вслед за каждым движением моих пальцев и оставалась висеть между мной и призраком.

     Одно дело слышать разные истории про магию и силу веры, и совершенно другое — видеть вживую, как она происходит, буквально творится твоими руками! Наверное, если бы мне довелось наблюдать нечто подобное в иных, более спокойных условиях, я бы, мягко говоря, обалдел и стал бы разглядывать эти самые руки, словно увидев их в первый раз, при этом бесконечно задавая вопрос о том, как такое возможно. Вероятно, начал бы выкрикивать невесть что — да пёс его знает, что бы ещё могло случиться тогда. Но здесь же было не до удивлений и восклицаний — более того, если бы этой магии не произошло, не представляю, как бы мне пришлось выкручиваться из всего этого.

     И всё-таки тройная спираль дракона действительно повисла там, где я её нарисовал, словно голограмма. Полугнилая ладонь с шипением ударилась о вспыхнувший иероглиф и тут же втянулась обратно в тень, словно ошпаренная. Меня это немного приободрило. Сидевшая девушка поднялась и теперь подалась вперёд, но вскоре остановилась. Сердце моё бешено колотилось, я не знал, что делать дальше, призрак смотрел на меня в упор и, казалось, чего-то ждал. Через несколько секунд, когда символ потускнел, девушка вновь шагнула вперёд, продираясь рукой через его плоскость. Острые пальцы словно обгорали в затухающих линиях, и ко мне тянулись уже частично без кожи, со вздувшимися волдырями ожогов, а местами даже прожженные спиралью до кости. Я зажмурился от противного зрелища и обеими ладонями нарисовал два символа, а затем, стараясь отгораживаться ими, как щитами, сделал несколько шагов вперёд. Не знаю, зачем — наверное, хотел вытолкнуть её куда-то за окно. Но глаза закрыл я, как оказалось, зря — видимо, оставил всё же какой-то открытый участок, и призрак дотянулся до моего левого плеча рукой. Это было похоже на удар острым куском льда. «Твою ж медь!» — я вскрикнул и по-прежнему не открывая глаз, отмахнулся, пытаясь со всей мочи швырнуть символом в мерзкую дрянь. Раздалось шипение как от сала на сковородке. И больше уже ничего не помню.

     Я проснулся от яркого солнца ближе к полудню. Первое, о чём подумалось, — ну и кошмар же приснился. Называется, хотел покончить с этой жутью. Ну-ну. Теперь и спать здесь не хочется, в этой квартирке. Но, когда под душем первые горячие струи ударили по телу, меня аж передёрнуло от боли в левом плече. Вниз потекли розовые ручейки. Вот, блин, и кошмарик. Я выматерился вслух — такого ещё не было.

     Вплоть до сих пор, а сейчас уже почти семь вечера, я брызгал святой водой по всей квартире, жёг церковные свечи и рисовал руками защитные символы тянь-ци, один даже вывел краской на бумаге и прикрепил на дверь. Я совершенно не представляю, за что браться, и хватаюсь за всё. Нашёл тут какой-то славянский оберег у себя — «цветок папоротника», вроде называется — и повесил на шею. Так жутко мне давно не было. Не знаю, получится ли вообще уснуть.

     29 ноября, понедельник

     Удивительно, но вчера уснул ещё до девяти и спокойно проспал до самого утра. Пёс его знает, может, и в самом деле это всё подействовало. Но на работе устал дико — видимо, эмоциональное напряжение сказывается. Надеюсь, сегодня тоже смогу поспать. Правда, на всякий случай, водой я снова окропил стены. И свечу зажёг. Хоть на час перед сном, пока пишу и ужинаю.

     1 декабря, среда

     Вчерашний день буквально выпал из жизни, пришлось даже позвонить начальству и сказать, что заболел. Поверили. Но не удивительно — голос у меня и впрямь был больной и измученный. Весь день приходил в себя и не вставал с постели. Как и сегодня. Наверное, придётся ещё и завтра брать отгул, если до вечера не наберусь сил. Но обо всё по порядку. Такое точно нужно кому-то рассказать, хотя бы дневнику.

     В понедельник, лишь только опустив голову на подушку, я мгновенно провалился в сон. Мысли бурлили мутной кашей, на поверхность временами всплывали вопросы о том, что делать, при этом я видел, как вокруг проносятся странные образы, камни, деревья, горы, вспышки света — выходит, я продолжал думать, уже уснув. Какое-то время этот огромный водоворот картинок затягивал всё глубже и глубже, а затем внезапно я оказался в том самом доме, где умерла бабушка. Вокруг не было ни одного знакомого человека, но в комнатах кто-то всё-таки находился — я слышал шаги, приглушённые голоса, шуршание одежды. А ещё здесь была она, та самая ведьма. Она безостановочно ходила, рылась в каких-то вещах, что-то бормотала и толкалась среди присутствующих. Я осторожно прошёлся по квартире в попытках осмотреться и понять, кто вообще здесь, и что они делают, но меня прервал знакомый голос.

     — Погоди, всему своё время. Не надо спешить, — рядом оказался давно уже не появлявшийся в сновидениях дед. Он был спокоен и, как мне показалось, даже печален. — Тебе следует научиться прогонять непрошеных гостей. Пойдём.

     Мы подошли к двери в спальню. В квартире было довольно тихо, сумерки ползли по комнатам, но в приоткрытую дверь спальни я видел только темноту — похоже, ставни там уже закрыли. Сзади смолкли голоса и послышались мягкие шаги, а затем скрипнула дверь. Теперь нас осталось двое. Дед протянул мне зажженную свечу, толстую, прилично оплавленную, но горящую весьма ярко.

     — Сейчас пройдёшь по всем комнатам вдоль стен слева направо, свечой двигай так, чтобы осветить и верхний угол под потолком, и нижний, у самого пола. Иди медленно и ничего не бойся, только смотри, чтобы свеча не погасла. И слова повторяй:

     Тот, кого нет, дорогу забудь!

     Тот, кого нет, со страхом растай!

     Пламя разгонит грязную муть.

     Мара, синец и виритник, прощай!

     Сказав это, дед опустил руку мне на плечо, дружелюбно хлопнул по нему и удалился. Я остался один. Почти. Ведьма всё-таки давала знать о себе разными звуками то там, то сям. Мне стало совсем нехорошо, даже страшно, но делать было нечего, и я переступил порог спальни. Стоило сделать пару шагов, как дверь за мной с шумом захлопнулась, пламя свечи задрожало, пол зашатался, под ногами прошмыгнуло что-то мелкое и холодное. Я споткнулся и почти упал, но вовремя упёрся рукой в пол. Свеча вылетела из рук, покатилась и погасла.

     Вокруг сделалось темно. Стараясь подняться со всё ещё покачивающегося пола, я шарил рукой повсюду в поисках свечи, но неожиданно обнаружил, что дощатые половицы превратились в мягкий ковролин, чёрная темнота сменилась полумраком, и я понял, что нахожусь у себя дома. Всё было совершенно привычно, на кровати валялось скомканное одеяло. Глаза привыкли понемногу к ночной серости, и уже можно было разглядеть ладони, линии на руках. Они не расплывались, значит, я не спал. Видимо, во сне начал лунатить и упал на пол. Во рту пересохло, хотелось пить. Я поднялся и щёлкнул клавишей выключателя, комнату сразу залил тёплый жёлтый свет, отбросив тень от чашки с недопитым чаем. Ноутбук на столе так и остался включённым, часы показывали 1:39. Я вышел на кухню набрать воды в чайник, открыл кран и уставился тупым взглядом в тоненькую струйку. Из комнаты послышалось лёгкое потрескивание.

     Вернувшись, я увидел мигающую с треском лампочку, готовую вот-вот перегореть. Свет погас и уже не включался ни в комнате, ни прихожей — вообще нигде. Я отставил чайник и постарался быстрее найти свечи и спички, предчувствуя, что сейчас снова начнётся кошмар. По полу потянуло холодом, а из-за стены донёсся приглушённый стон. «Ну, здравствуй, девочка», — пронеслось у меня в голове. Не раздумывая и не дожидаясь её шагов, я быстро вывел руками в воздухе защитные символы справа и слева от себя, повернулся и нарисовал ещё, тем самым очертив вокруг квадратную границу, гранями которой служили повисшие над полом иероглифы. В это время на пороге комнаты уже появилась знакомая угрюмая тень.

     «Только бы сработало…» — я достал свечку и со второй попытки зажёг её, на стене тотчас задрожало яркое пятно. Держа левой рукой этот маленький источник света, я сделал шаг вперёд, вспоминая только что рассказанные дедом слова. «Тот, кого нет, дорогу забудь…» — позади раздалось шипение, оглядываться не хотелось, ведь и без того было ясно, что призрак потянулся за мной. «Тот, кого нет…» — шипение приглушилось стоном, и я, вздрогнув, всё же обернулся. Жуткая тень, вспениваясь быстро лопающимися волдырями, раздирала покрытыми язвами и ожогами пальцами второй символ. Моя правая рука непроизвольно вывела позади ещё одну тройную спираль дракона, я сделал ещё один шаг, продолжая заговор. Огонёк дрожал, временами чуть ли не ложась горизонтально, к потолку взвивались чёрные ленты копоти, призрак с неясными звуками неотступно следовал за мной, а я всё так же медленно двигался вперёд, освещая стены свечой в левой руке, в то время как правой рисовал позади себя один за другим символы тянь-ци. Наконец, вся комната была пройдена, невыносимо воняло гарью и подгоревшим мясом.

     Я вышел в прихожую, огонёк сильнее затрепыхался, а дверь резко захлопнулась, но призрак мгновенно возник рядом. Сумасшедшее шествие продолжалось. Казалось, что прошло больше часа, когда я первый раз обошёл всю квартиру. На втором круге всё вновь повторилось, но двигался я уже быстрее, правда, и призрак не отступал, а двери каждый раз захлопывались с жуткой силой. Затем третий, четвёртый…

     В седьмой раз переступив порог своей комнаты, я не выдержал и, резко обернувшись, припечатал символом тянь-ци измотанный призрак к стене и поднёс к обезображенному лицу свечку. Я с остервенением повторил уже надоевший заговор, и с каждой строчкой провалившиеся глаза трупа наливались злобой, вспыхивая жёлтым светом. На последнем слове она расхохоталась, но затем мерзкая рожа скривилась маской панического страха, я крикнул: «Сгинь! Прочь!», но она уже осыпалась пеплом, словно сгоревшая бумага.

     Мне захотелось выдохнуть с облегчением, но в этот момент по спине пробежали мурашки, словно от чьего-то пристального взгляда. Обернувшись, я увидел Любу. Рванув в комнату, повторяя заученные слова, вспоминая деда, желая всё это прекратить, я споткнулся об оставленный на полу чайник, упал и перевернулся на спину. Свеча потухла. Круглое и довольное лицо располневшей женщины повисло надо мной. Бесконечный кошмар, преследовавший меня столько лет, смотрел мне в глаза и смеялся. Чтобы хоть что-нибудь сделать, я швырнул в неё огарком свечи и выкрикнул осипшим голосом все четыре строчки:

     Тот, кого нет, дорогу забудь!

     Тот, кого нет, со страхом растай!

     Пламя разгонит грязную муть.

     Мара, синец и виритник, прощай!

     Ведьму отбросило почти на метр назад, но она тут же поспешила вернуться. Нащупав ногой дверь, я толкнул её, стараясь захлопнуть перед носом повисшей в воздухе колдуньи, но тут случилось неожиданное. Это была психоделическая картина, одновременно ужасная и смешная в своей мультяшной нелепости: моя мучительница наполовину влетела в комнату и осталась висеть, когда дверь прижала её к раме. Ещё лёжа, придерживая ногой дверь, я направил вперёд тот единственный символ тянь-ци, которым пользовался всё это время, надеясь вытолкнуть раздувшуюся пузырём ведьму, но она лишь рассмеялась мне в лицо. Дверь с силой распахнулась и отшвырнула меня назад, заставив удариться головой об угол кровати. Настала темнота.

     Я очнулся засветло на том же самом месте на полу. Голова болела, в раскрытую дверь было видно валявшуюся в прихожей свечку. Я поднялся на кровать, вспомнил про работу и позвонил начальнику, а затем сразу же уснул и проспал вплоть до сегодняшнего утра. До сих пор нет ни сил, ни аппетита, ни какого-либо желания хоть что-нибудь делать.

     10 декабря, пятница

     Прошло больше недели с той ужасной ночи. К счастью, всё это время в квартире не происходило ничего необычного, но я с трудом выдавливаю из себя эти строки — кажется, из меня выжали все соки. За прошедшие ночи не то, что осознанных снов — обычных даже не видел. Вечерами стараюсь продолжать медитировать и практиковать тянь-ци.

     Мне не даёт покоя история с ободом и храмом солнца, а после тех ночных приключений желание во всём разобраться стало только расти. Изначально я был уверен, что храм солнца является как раз именно тем местом, где проводили обряд, сейчас же появились сомнения. А вдруг, это так называемое место силы, где человек может получить понимание, что есть чёрное, а что — белое? Тогда найти его нужно как можно скорее. С другой стороны, если это так, то кто даст такие знания, ведь все три храма, на которых я остановился, являются просто набором каменных глыб на открытых солнцу пространствах, и это никакие не храмы в привычном смысле слова. Выходит, находясь там, человек либо должен увидеть что-то происходящее вокруг, необычное или впечатляющее, чтобы осознать разницу между добром и злом, либо увидеть это в себе, погрузившись в медитацию. В последнем случае само место уже не столь важно. Как-то это всё непонятно.

     Я очень надеюсь получить ответ у деда, но, как писал выше, осознанных сновидений уже больше недели нет. Поиски в интернете тоже ни к чему не привели. Правда, может, мне нужно действительно хорошенько отдохнуть от всего, что навалилось за последнее время. Поездка в Волжский летом помогла встряхнуться, дала какой-то заряд даже, так что не зря говорят о пользе смены обстановки. В солнечном феврале предстоит отпуск, а значит, пора бы уже задуматься над тем, как его провести. Однозначно нужно куда-то ехать. Новые знакомые, посвящённые в тянь-ци, постоянно рассказывают о путешествиях по Азии, обо всяких турах в Индию, Таиланд, где можно пройти обучение у разных мастеров духовных практик. Значит, буду понемногу просматривать разные сайты на эту тему, прицениваться к билетам. Есть парочка интересных вариантов, но все они не подходят по датам. Так что продолжу медитировать по вечерам, искать идеи для отпуска и пытаться снова выйти в осознанный сон.

     Тетрадь четвёртая. Инсайт

     24 февраля, четверг

     Давненько не брался я за свой дневник. Получается, что делаю записи, лишь только когда происходит что-то необычное, подталкивающее рассказать, поделиться, а потом, как только волна проходит, пишу меньше, реже, реже, а затем и вовсе бросаю. Сейчас же мне есть, что рассказать, я полон позитивных впечатлений и весь буквально заряжен.

     Итак, я загорелся желанием отправиться в Азию и, наконец, нашёл дешёвые билеты в Непал. В качестве самого отдыха выбрал несложный поход по Гималаям на границе с Тибетом, а билеты взял таким образом, чтобы до и после провести несколько дней по своему усмотрению, надеясь найти какой-нибудь храм и, естественно, учителя. Но всё произошло несколько иначе, и я ни капли не жалею.

     Добираться пришлось с двумя пересадками — в Москве и в Арабских Эмиратах, дальше меня ждал крайне маленький по площади, но загруженный не меньше, чем Домодедово, аэропорт в Катманду. Перед посадкой наш самолёт ещё долго крутился над ним из-за погодных осложнений, но в итоге мы нормально сели и шумной толпой влились в маленький зал, битком набитый интернациональной туристской братией. И тут я осознал — мы в Непале. Заполнение непонятных анкет, получение багажа, огромная очередь в пункт обмена валют, ещё большая — за визой, а потом европеизированный аэропорт Трибхуван буквально выплюнул нас на улицы Катманду. Сотни разбитых стареньких громыхающих машин и бесконечное множество таксистов. Находясь в очереди за визой, я познакомился с несколькими туристами из России, и мы договорились на четверых взять одно такси. Остановиться решили в райончике Тамель. А по дороге в открытые окна дребезжащей и чуть не разваливающейся машины мы наблюдали невероятную жизнь: толпы людей, шамкающий тараторящий акцент местных, много мусора и, конечно же, дороги: бешеные, плотные, разношерстные с безумным числом мотоциклов и мотороллеров. Но самое главное — шум. Здесь каждый считает своим долгом посигналить, если перестраивается, пропускает, обгоняет, если видит красивую девушку или новую иномарку. Пожалуй, ещё стоит отметить рекламные вывески. Но это надо видеть: пёстрые, яркие, теснящиеся друг на друге. Сам Катманду — город, где правят торговцы или, как называют эту касту, вайшьи, это город поддельных мудрецов, это город нищих. Сумасшедшая толчея всевозможных народов старается перекричать друг друга и продать вновь прибывшему гостю что угодно, лишь бы побольше. Тамель — район массового производства и продажи поддельной одежды и инвентаря, здесь прямо на улицах шьют «The north face» и «Adidas», «Mammut» и «Columbia». Здесь миллиарды богов и их статуэток (надеюсь, Ганеши простит меня за бесцеремонные фото, которых я наделал в великом множестве). Здесь всё настолько пёстро и разнообразно, что заблудиться в безымянных кривых тесных улочках легче, чем перейти дорогу.

     Я остановился в Holy lodge guest house. Стоит отметить, это отличное место. Не самый дешевый вариант для Катманду, целых 30$ за прекрасный двухместный номер с кондиционером, душем и работающим wi-fi, а если поторговаться, можно снять и за 20$. Хотя есть и базовые номера всего за каких-то 12$. В этом месте мне удалось выспаться и приятно позавтракать. Добродушие и улыбчивость непальцев просто зашкаливают! Особенно, если ты турист. Особенно, если с деньгами. Кстати, цены в Катманду схожи с нашими, только в рупиях, а 1 руб — это около 2 руп. Но если вырваться и найти удачное кафе, где-нибудь во дворике или на крыше среди благоухающих ярких цветов, то за 500 рупий можно отведать божественный стейк с картофелем и макаронами со специями.

     Первые два дня я потратил на сон, отдых с дороги, еду и, конечно же, прогулки с фотоаппаратом. Впечатлений было предостаточно. Это действительно другой и совершенно необычный мир. Чего стоит хотя бы Сваямбунатх, храм обезьян. Невероятных размеров строение на горе, сплошь оккупированное макаками, которых тут больше, чем людей. А среди последних представители, наверное, всех народов и религий. Но буддисты бросаются в глаза сильнее прочих. В общей толчее бегали и бездомные поджарые собаки. Казалось, даже они улыбались.

     Вот на территории этого храма жизнь и решила внести коррективы в мои планы. Разглядывая узор, называемый «глаза Будды», на самой высокой ступе, я внезапно услышал истошные крики макак, а затем обеспокоенные голоса туристов, кто-то растерянно стал звать: «Help! Help!». Я оглянулся по сторонам и увидел уплотняющееся кольцо зевак вокруг упавшего на землю человека. В следующую минуту я уже стоял, опустившись на одно колено перед потерявшим сознание пожилым мужчиной. В памяти судорожно всплывали уроки первой помощи, какие-то лекции, я чертыхнулся, что оставил в номере аптечку, не взяв с собой абсолютно ничего. Пострадавший турист из Европы не подавал никаких признаков жизни: пульс на шейной артерии не прощупывался, зрачки его не реагировали на свет, я опустил ухо к его носу — дыхания тоже не было. Вот тебе и сет на тузах: асистолия, кома и апноэ. Вокруг уже столпились испуганные и взволнованные люди, кто-то выкрикивал слово «доктор», кто-то по-русски звал на помощь, а я сидел на коленях, и до меня медленно доходила простая истина — это клиническая смерть. Нужно было срочно проводить курс СЛР. В голове сбивчиво крутилось: «Так, ну что там… пятнадцать и… нет, тридцать на два, тридцать раз качнуть, дважды вдохнуть, как же там руки ставить-то? Ага, да, вспомнил! Ах, чёрт, да, внизу ж надо, чтоб ничего не мешало… Руки… А, блин, куда я — надо же полость рта осмотреть, не дай бог, что-то мешается». Я запрокинул его голову — нет, нормально. Начал качать. Тридцать компрессий, два вдоха. «Хорошо, воздух, вроде, в желудок не попал, грудь поднимается…» — а вслух прокричал: «Call the doctor! Now! Urgently!». Я повторил цикл. Он всё ещё не дышал. Ещё раз, и ещё. И ещё… Время шло, уже минут пятнадцать я качал без остановки, а врача всё не было. Да и откуда бы ему так быстро там появиться? Черты лица у лежащего заострились, кожа давно побелела, а у меня устали руки, от нервного напряжения сил не осталось вовсе. Вспомнился прекардиальный удар, но это надо было делать раньше, в самом начале. Хотя, был случай, когда после долгого безуспешного курса СЛР психанувший врач по дороге в скорой всё-таки запустил остановившееся сердце резким ударом с криком: «Живи, скотина!», но это было… Мои мысли перебил склонившийся рядом какой-то местный. Он обратился ко мне на ломаном английском:

     — Почему вы не помогаете этому человеку?

     — Я стараюсь, видите? Но у меня ничего не получается…

     — Но вы же не помогаете! Вы только бьёте и дуете в него.

     — Это сердечно-лёгочная реанимация, — продолжая качать, нервно ответил я.

     — Вы ничего не делаете. Вы же можете помочь. Почему вы этого не делаете?

     — Но что? Что я должен сделать?!

     — Помогите, вылечите его.

     — Да как?! — я наклонился, чтобы сделать очередную вентиляцию лёгких, но непрошеный собеседник остановил меня, с силой взяв за запястья и опустив мои ладони на грудь и живот бездыханному телу.

     — Помоги его духу, — он сказал это медленно и отчётливо, глядя мне прямо в глаза.

     И тут я понял, что он имел в виду. Я глубоко вдохнул, выдохнул, успокаиваясь, снова вдохнул, а на очередном выдохе левой рукой стал чертить символы тянь-ци, передвигая правую по точкам, как учил мастер. Глаза у меня были закрыты, но через пару минут я почувствовал, как кто-то сел рядом. Чьё-то ровное дыхание слышалось справа и прямо передо мной. Мысли успокоились, и теперь я думал только о том, как хорошо будет, когда этот мужчина поднимется и сможет пойти к себе домой, к своим родным. Я вёл рукой в очередной раз уже сверху вниз, от его макушки по направлению к груди, но тут ощутил тёплый поток воздуха под ладонью и сразу же открыл глаза. Мужчина задышал, его испуганные и удивлённые глаза оглядывали толпу, меня и… теперь удивился я — двух азиатов, которые сидели рядом и тоже проводили вместе со мной сеанс тянь-ци. Они увидели мой недоуменный взгляд и мягко улыбнулись. Недавний собеседник тоже был тут и молча наблюдал, удовлетворённо кивая головой. Сидевший напротив целитель помог подняться пришедшему в себя мужчине, а тот, с кем я ещё недавно пререкался, подтолкнул меня в плечо и жестом направил в сторону. Мы спустились по крутым ступеням, не проронив ни слова. Я оставался поражённым произошедшим. Мой спутник повернулся и сказал лишь одно: «Durbar square. Morning», а затем развернулся и скрылся в опустившимся на город сумраке.

     Вообще, темнеет в Непале очень быстро, а света фонарей совершенно не хватает. Возле меня остановилась машина, и водитель быстро залопотал на англоподобном языке, предлагая подвезти. Цену он заломил космическую, вероятно, надеясь солидно заработать на глупом туристе. Что ж, бедолага не знал, как любят и умеют торговаться в России, особенно на юге, особенно с кавказцами. Сбив цену впятеро, я сел к поникшему шофёру в старенький «Toyot» и спокойно доехал до своего гест-хауса. Горячей воды не было, но меня это не особо расстроило, и я без сил рухнул на мягкую кровать.

     Наутро же проснулся неожиданно рано и без будильника, умылся, ополоснулся в душе и спустился позавтракать. Хлеб с маслом, омлет и жареные момо меня вполне устроили. Расплатившись с администратором, я уточнил, как проще будет пройти к площади Дурбар, но через несколько слов понял, что это объяснение, даже если и разберу, всё равно не запомню, а потому улыбнулся, поблагодарил и, взяв небольшой рюкзак, отправился на поиски площади. Как оказалось, Durbar square — популярное место, и людей там не меньше, чем в Тамеле. Но это ещё ничего. Главное, что площадь — это не привычная мне открытая площадка, а местный дворцово-храмовый комплекс, территория со множеством строений, десятками различных религиозных храмов и монументов, ограждений и, что удивительно, с платным входом. Я обошёл с разных сторон, нырнул в узкий коридор между домов и выбрался через небольшую лазейку, незамеченный постовыми. Но уже минут через пять ко мне подошли стражи порядка и вежливо попросили выйти и оплатить вход. Пришлось вернуться.

     Ещё немного побродив, я нашёл удобное место, откуда можно было насладиться впечатляющей красотой деревянной резьбы, статуями львов, собак и драконов. Удивительно, но изображения драконов встречаются в Непале так же часто, как и других зверей, словно это совершенно обычное животное, как кошка, собака, или голубь. Кстати, голубей на площади больше, чем обезьян на территории Сваямбунатх, тысячи этих птиц усиливают средневековый колорит.

     — Созерцание — это прекрасный способ учиться. Очень важно уметь наблюдать и видеть, — тихим ровным голосом проговорил непонятно откуда взявшийся мой вчерашний собеседник.

     — Доброе утро.

     — Намасте, — незнакомец вежливо склонил голову в приветствии, сложи ладони перед грудью. Добродушные глаза ярко выделялись на фоне смуглого лица и короткого чёрного ёжика волос.

     — Зачем вы меня позвали?

     — Но это вы пришли сюда.

     — Вы что-то хотели мне рассказать? Это связано со вчерашним случаем?

     — И снова это вы что-то искали и хотели услышать.

     — Да, я искал, но…

     — Но не знали, что. Как можно найти в бескрайней мутной реке то, что вы даже не представляете, как выглядит?

     Я промолчал.

     — Вы решили учиться, но не применяете полученных знаний. В этом нет смысла. Знания без практики, слова ради слов бесполезны. Став на этот путь однажды, человек должен неукоснительно следовать ему, иначе боги покарают его, как отступника.

     — Но я делал то, чему меня учили. В моей стране всё же больше полагаются на медицину, а не на целительство.

     — Хорошо. Но когда ваши таблетки не помогают, вы начинаете молиться, вспоминая своего бога, своих святых. У вас вера идёт вторым номером после науки, и в этом ваша беда. Верить нужно в то, что делаешь, целиком. Вера должна быть не до, не после, а вместе со знанием и делом.

     — Да, наверное, вы правы. Я размышлял над этим. Но нам, западным людям, необходимо доказательство, подтверждение для веры. Иначе же мы просто соглашаемся с тем, что говорят, но всё-таки не верим в полном смысле слова.

     — Это ложь. То, о чём вы говорите, не вера, а всё то же знание. Западные люди на самом деле гораздо легче и глубже могут верить, чем вы считаете. Вспомните историю христианства. Его адепты верили настолько, что забывали про здравый смысл, про разум. Так тоже нельзя — между разумом, мышлением и верой должна быть гармония.

     — Но как её найти?

     — А вот это правильный вопрос.

     — Вы — учитель?

     — Каждый из нас это учитель. Всё зависит от того, готов ли ученик к тому уроку, что ему собираются преподать.

     — У меня много вопросов, но сюда я приехал, чтобы отдохнуть и успокоиться, успокоить свой ум. Наверное, мне нужно найти гармонию, о которой вы говорите. Вы сможете меня научить?

     — Вы научите себя сами. Но я помогу вам и направлю в нужную сторону. Всё остальное вы сделаете сами, если не будете пренебрегать получаемыми знаниями.

     Мы шли по кривым улочкам, усеянным всевозможными торговыми лавками и магазинчиками сувениров, тибетских поющих чаш, статуэток, масок, футболок и кофт, спортивных товаров, иногда по пути встречались банкоматы и пункты обмена валют, и везде продавалась и рекламировалась Coca-Cola. Идти пришлось довольно долго. Наконец, мы вошли в небольшую лавку, уставленную множеством поющих чаш, увешанную колокольчиками и разными звенящими трубочками, прошли вглубь, поприветствовали сидящего в дальнем углу за столиком мальчишку-продавца, а затем, одёрнув шторку за его спиной, мой спутник пригласил меня пройти внутрь. Обычно в таких местах располагаются подсобки или склады для товаров. Так здесь и было. Но мы прошли дальше, и за очередной занавесью нас ждала дверь. Стук, несколько непонятных фраз на местном наречии, и дверь отворилась. Жестом предложив мне сесть на пол, незнакомец удалился, оставив меня в одиночестве.

     Полагая, что это ненадолго, я начал ждать, поглядывая на дверь. Прошло минут пять, но никто не выходил. Через десять я уже поднялся и начал расхаживать по комнате, с интересом рассматривая пирамиды сувениров и непонятных железяк. Среди прочего здесь были свёрнутые трубочкой картины, деревянные и металлические подвесы, амулеты, на многих вещах изображался странный символ, похожий на число 30, только с какой-то галочкой сверху, если не ошибаюсь, это «Ом», символ священного изначального звука. Я сделал несколько кругов по тесной комнатушке и снова сел на пол, ожидание затягивалось, к тому же было любопытно, куда и зачем меня привели, и что это вообще за человек, даже имени которого я до сих пор не узнал. Хотя… мне, в общем-то, и в голову не пришло ни разу спросить у него.

     Наконец, дверь бесшумно открылась, и меня снова одним лишь жестом пригласили войти. Это был просторный зал, наверное, в полсотни квадратных метров, начисто лишённый какой бы то ни было мебели, а глухие стены без окон придавали ощущение тюремной комнаты. Но, как ни странно, здесь оказалось довольно светло — множество свечей наполняли всё пространство живым тёплым светом. В центре зала сидели двое мужчин в коричневых просторных рубахах со свободными рукавами, погруженные в медитацию. Но как только дверь за моей спиной закрылась, они, дружелюбно улыбнувшись, поднялись со своих мест и, сложив ладони перед грудью, поприветствовали меня привычным здесь словом «намасте». Я ответил тем же. Почти сразу же появился ещё один человек в таком же костюме, только серого цвета. Он вынес деревянную решётчатую подставку с небольшими глиняными чашечками, чайником и чем-то вроде молочника. Поклонившись, он поставил принесённую утварь на пол между разложенных подушечек. Всё это время стоявший у двери мой незнакомый знакомец теперь подошёл к нам и заговорил.

     — Моё имя Цэрин. Это, — он указал на очень похожих лысых мужчин в коричневом, им всем было на вид не больше тридцати пяти — Галсан и Ешэ, с ними ты уже встречался, — только теперь я узнал в них тех, кто вчера со мной проводил сеанс тянь-ци. Они поклонились. — Мы из Тибета. А это наш непальский друг Бесну, — на этих словах он вновь поклонился, широко улыбаясь.

     — Меня зовут Илья, и я из России, — как-то растерявшись, ответил я.

     Все сели, и Бесну завозился с чаем: он то обливал посуду горячей водой, то переворачивал её, то наливал воду в чайничек, заваривая сушёные листья, то сливал её прямо на подставку. Всё это он повторял несколько раз, пока мы сидели, затем наполнил то, что, как мне казалось, было похоже на молочник, ароматным чаем и только потом, уже из него, разлил на пять чашек и подал каждому из нас. Горячий, но не обжигающий напиток дымился извилистыми лентами пара, наполняя воздух необычным успокаивающим запахом. Глиняная чашечка приятным теплом согревала ладони.

     — Чтобы найти гармонию, нужно уметь наблюдать, спокойно и отрешённо, но при этом быть внимательным — наблюдать природу, происходящее вокруг, наблюдать себя.

     Я слушал, кротко глядя на Цэрина.

     — Существует семь кругов внимания. Я думаю, ты их знаешь, хоть и не осознаёшь. Первый, внутренний, самый маленький — это всё то, что находится в тебе, все твои переживания, внутренние ощущения. Сейчас у тебя этот круг составляют любопытство, волнение и ожидание. Второй круг немного больше, в него входят телесные ощущения и мысли, а так же всё, что может на них повлиять, находясь непосредственно рядом с тобой. В настоящий момент твой малый круг включает чашку, сам чай, пол, на котором ты сидишь, твою одежду, меня, поскольку, сейчас ты сконцентрирован на моих словах, а ещё, двигаясь, ты касаешься коленом моей ноги, — он усмехнулся, а я поджал ноги и сконфузился, — а всё вместе это наполняет спектр всех твоих ощущений. Третий же, средний, ещё больше. В данном случае это наш чайный круг: чабань, — он указал на подставку с чайным набором, — и мы впятером. Здесь более широкий простор для действий, но для того, чтобы удержать внимание в нём, требуется больше усилий. Иногда этот круг разрастается, например, до размеров всей комнаты, — он обвёл рукой вокруг себя. — Есть четвёртый, большой круг, дальний. Его ограничивает лишь твой горизонт восприятия. Если ты слышишь, как сейчас в лавку зашёл покупатель и начал торговаться, то эта торговая лавка входит в твой дальний круг. Если же до тебя донёсся гул мотора проехавшего по улице мотоцикла, то твой круг ограничивается улицей. А находясь в поле, ты расширяешь его ещё больше, до линии горизонта.

     Бесну долил ещё чаю, я жестом поблагодарил его, а сам продолжил внимательно слушать Цэрина, ещё не понимая, к чему он это всё ведёт.

     — Но существуют ещё два — внешний и невидимый круг. Во внешнем находится всё то, что не входит в твою зону восприятия, например, шторм в океане, рождение ребёнка в твоём родном городе или выступление оперного певца на сцене. А невидимый — это то, что пронизывает все пространство — воображение и мысли, всеобщие идеи, которые постоянно и оживляют весь видимый мир.

     — Но вы же сказали, что существует семь кругов, а перечислили только шесть.

     — Верно. Но, что бы я ни сказал сейчас о седьмом круге, всё было бы ложью и лишь грубым приближением. В своё время ты поймёшь, из чего он состоит. Рано или поздно. А пока же всё, что нужно о нём знать, это то, что он существует, и в нём находится тянь-ци.

     — Правильно ли я понял, что, чем шире круг, тем больше усилий нужно приложить для удержания внимания в нём?

     — И да, и нет. На любом из кругов может потребоваться как много, так и мало усилий. Всё зависит не от ширины, а от его глубины. На втором круге можно чувствовать прикосновения других людей или одежды, а можно ощущать пульсацию крови или падение волоса на кожу.

     — Хорошо, это интересно и, я думаю, может оказаться полезным в жизни. Но как это всё связано с внутренней гармонией?

     Мои собеседники засмеялись, и тогда ответил Ешэ, отставив свою чашечку в сторону, при этом перевернув её.

     — Очень важно уметь спокойно и отрешённо наблюдать в каждом из кругов, при этом иметь возможность плавно, но в любой момент переводить внимание из одного в другой. Когда все они глубоки, когда все они доступны, когда границы между ними легко поддаются преодолению, тогда человек делает шаг к состоянию гармонии.

     — Все глубоки? Но как? Как такое возможно?

     — А как спортсмен получает большую физическую силу, или учёный-физик — острый и внимательный ум?

     — Долгими и упорными тренировками.

     — Точно так же и здесь. Всё развивается. Важны лишь намерение и воля.

     — Я всё равно не понимаю, как можно научиться слышать мотоцикл на улице, когда мы тут все отгорожены несколькими стенами. А уж про падающий волос даже представить страшно — даже если бы это стало возможно, я бы с ума сошёл!

     — Существуют различные практики, позволяющие развивать себя. Каждая из них как тренировка — что-то для ног, что-то для рук, что-то для живота. Нужно понимать, что и для чего делается, и отдавать себя целиком занятию. Йога, цигун, тянь-ци, випассана, чтение, беседы, наполненные смыслом, — всё это инструменты для развития глубины восприятия каждого из кругов. И таких огромное множество.

     Весь этот разговор мне казался каким-то странным: мы начали с одного, перешли на совершенно иную тему, ничего существенного здесь толком и не происходило, никакой тайной мудрости мне не открывали, а только говорили скорее о другом взгляде на мир, так что я абсолютно не понимал, с какой стати вообще тут нахожусь и зачем согласился сюда прийти. Но всё же сидеть рядом с этими размеренными улыбчивыми людьми, добродушно рассказывающими что-то, пить вкусный чай в уютной, хоть и необычной обстановке, было настолько приятно, настолько казалось это правильным, что я ни разу не попытался оборвать беседу и уйти.

     Мы говорили ещё долго и о тянь-ци, и о силе и важности веры, и о религиях с их последователями, я услышал много нового про буддизм и про идеи индуизма, но всё, так или иначе, вело к теме духовного, личностного роста и обретению гармонии с миром. Не стану дальше пересказывать, поскольку это займёт ещё десятки страниц, но вот задуматься теперь явно стало над чем. Время от времени Бесну уходил и возвращался с новым чаем, а мы всё продолжали. Когда же я взглянул на часы, голова резко закружилась — то ли от понимания, что беседа продлилась почти шесть часов, то ли от осознания, что я до сих пор ещё ничего не ел с самого завтрака. А моих новых знакомых это, казалось, вовсе не волновало. Но через какое-то время Цэрин неожиданно поднялся и сказал, что время разговоров закончилось, а назавтра он будет ждать меня там же на площади, для того чтобы начать практиковать. На вопросы о том, что и где практиковать, он не ответил, но добавил только, что мне понадобится собрать все свои вещи и выселиться из номера, потому что мы отправимся в дорогу.

     На этом мы попрощались, и я вышел через лавку вновь в город, наполненный безумным океаном всевозможных громких звуков, терпких запахов, ярких красок, в город, окутываемый густыми сумерками. Я петлял по бесконечным лабиринтам тесных улочек, уворачиваясь от отчаянных мотоциклистов, протискивался между толпами обнимающихся азиатов, отмахивался от настойчивых продавцов, мимо чьих лавок приходилось проходить в опасной близости, я шёл, пытаясь вспомнить дорогу в свой район, растерянно глядя по сторонам, а из разных углов ко мне попеременно подходили уверенного вида мужчины в поношенных кожаных куртках, предлагая какой-то наркоты, я искал глазами знакомую вывеску «Holy Lodge», а в голове бегали мысли о словах Цэрина. Нет, конечно, я сюда и ехал ради чего-то подобного, ради поиска какого-то учения, но не может же быть всё так просто, наверняка же где-то должен быть подвох.

     Наутро мы встретились все вместе, впятером, загрузились в раскрашенный яркими цветами джип и затряслись по пыльным битым дорогам. Колорит и краски Катманду постепенно сменялись потрясающими горными пейзажами в густой серой дымке. Всюду вдоль дорог мы видели отдыхающих или попросту ленящихся непальцев, заискивающе улыбающихся. Единственные же, кто каждый раз смотрел на нас презрительно, это обезьяны, макаки-резусы. Среди бесконечных серпантинов мы увидели лишь одну аварию. Надо сказать, что здесь нет светофоров, дорожных знаков и, следовательно, ограничений скорости. Всё решается просто сигналами. Хотя, нет, знаки я всё же встретил в горах, их всего четыре: поворот, серпантин, развилка и угроза камнепада. А сами дороги в горах, через речки и на краю отвесных обрывов — это поистине нечто. И еще множество блокпостов, check points. К восьми вечера мы прибыли на место. Небольшой посёлок Сябрубеси на территории национального парка на берегу горной речки состоял из нескольких десятков плотно составленных домов, зато украшенных потрясающими изображениями драконов и религиозных символов. Несмотря на скромные размеры его, жизнь здесь кипела: компании уже возвращающихся с гор туристов, уставших, спокойных, загоревших, и группы полных сил людей, отправляющихся в поход, ещё ожидающих что-то новое, неизведанное, встречи с чем-то завораживающим. Я не отличался от последних — на следующий день мы должны были отправиться в горы, так что я уже был в предвкушении видов фантастических пейзажей и встреч с дикими животными, рисунки которых неоднократно видел на различных картах на блок-постах. Кстати, на одном из них прочитал любопытную вещь: оказывается, закон Непала официально запрещает убивать йети. Считается, что они регулярно спускаются со снежных вершин в долину Лангтанг. По сути, Сябрубеси был последним пунктом, приближенным к цивилизации, оснащённым интернетом и имеющим достаточное разнообразие в меню с ценами, лишь немногим отличающимися от цен в Катманду.

     А дальше мы отправились в путь. Галсан и Бесну шли позади, изредка перебрасываясь скудными фразами, предпочитая больше молчать. Ешэ иногда останавливался, чтобы уточнить, всё ли у меня в порядке. Но это скорее было данью вежливости, потому как почти сразу после моего ответа он разворачивался и вновь отрывался вперёд, ведя группу за собой. Я пытался завести какой-то диалог с более разговорчивым Цэрином, но и он здесь стал совсем немногословен, предпочитая отвечать вовсе одной лишь улыбкой либо односложно, причём в большинстве случаев совершенно невпопад, из серии «смотри вокруг», «наблюдай».

     И я смотрел. Змеящиеся тропинки среди буйной зелени то спокойно стелились вдоль рек, то взлетали по каменным ступеням почти вертикально вверх, обнажая временами кривые узлы корней, то разворачивались широкой лентой в лиственном лесу, то сужались до узкой полоски вдоль отвесных скал, а временами прерывались у шумных брызжущих ледяными искрами бурных горных рек, и тогда мы осторожно шли по раскачивающемуся подвесному мостику, стараясь не провалиться ногой между редких дощечек, либо искали крупные камни, по которым можно перебраться на другой берег. Мы останавливались довольно редко, лишь когда доходили до какого-нибудь домика, где гостеприимные хозяева продавали нам чай и пиццу или момо. С каждым километром пути людей вокруг становилось всё меньше и меньше, установленные местами таблички с указанием высот маркером фиксировали каждую сотню метров, на которую мы поднимались, леса постепенно редели, отдавая нас во власть палящего солнца. Временами то там, то там на крутых тёмных скалах разворачивались настоящие цирковые представления — горные козлы показывали истинные чудеса эквилибристики. Сочная зелень и высокие канделябры кактусов понемногу уступали место соснам, кедрам, невысоким деревцам, а те, в свою очередь, — рододендронам и каким-то шипастым кустарникам. Местами встречались и деревья с ягодами или небольшими плодами, но их обычно оккупировали семьи лангуров, чьи угрюмые чёрные морды были обрамлены белоснежными бакенбардами. Эти обезьяны пристально следили за каждым нашим шагом, не переставая срывать и жевать красные лакомства.

     Мы остановились перед самым закатом в небольшом домике, сложенном из серых камней разной величины прямо под нависшей над землёю скалой, можно сказать, одну из стен заменяла каменная глыба. Правды ради, хочется отметить, что местные жители — не самые лучшие строители, и в домах их весьма холодно, а ночью у кровати ещё и ледышки могут образоваться. Но зато эти люди очень радушные хозяева. А ещё есть в них что-то детское, какая-то непринуждённость, стремление получить похвалу.

     Дома, как я уже сказал, здесь довольно холодные, поэтому изнутри их обогревают печью, стоящей посреди просторной комнаты. Сама же комната представляет собой и гостиную, и прихожую, и кухню, так что в печи этой ещё и готовят. Ещё в доме есть несколько спален и умывальник с душем, но горячая вода, как выяснилось, бывает далеко не всегда. Мы оставили вещи в выделенных нам спальнях и сели вокруг стола в общей комнате. Здесь остановились ещё две группы туристов: из Турции и Великобритании. Все сидели за одним столом, но говорили очень тихо, чтобы не мешать никому. Тибетцы же хранили своё молчание.

     Хозяин принёс потрёпанные листы с меню и журнал, куда следовало записать свой выбор. Мне кажется, это очень правильный способ для тех, кто не особо хорошо знает язык, а уж тем более сталкивается ежедневно с сотнями акцентов, порой катастрофически искажающих даже самые простые слова. Большого разнообразия в выборе еды ждать не приходилось, поэтому я заказал момо с мясом яка, а мои новые знакомые — необычное, но простое блюдо дал бхат. Это смесь риса с чечевицей и овощами и чесноком. Но что меня удивило, так это добавляемая всюду морковь, которой было здесь действительно много: нарезанную соломкой, её принесли нам ещё в процессе приготовления ужина, через некоторое время хозяин вынес крупные, сантиметров пять в диаметре, кружочки этой моркови, а потом, вместе с заказанными блюдами мы получили ещё — у меня она была добавлена в начинку, а в тарелках моих тибетских товарищей красовалась отварная нарезка этого любимого тут корнеплода. Уже потом мне пояснили, что здесь выращивают очень большую, просто исполинскую морковь, которой хозяева крайне гордятся, а потому стараются перед каждым гостем похвастаться. После ужина был горячий пряный чай и… Видимо, усталость и набор высоты сказались, поэтому я почти сразу же побрёл в спальню и, потеплее одевшись, укутался на кровати в спальном мешке.

     Бесну разбудил меня, лишь только первые лучи солнца скользнули между горных вершин. Плотный завтрак из риса и яиц, обжигающий травяной чай, короткие сборы, и вот мы опять оказались в дороге. В этот день всё чаще попадались на пути яки, меланхолично жующие скудную растительность, зелени становилось меньше и меньше, её сменяли чёрные, бурые и красные кусты, жёлтые травы и лишайники. Облака густыми клубящимися рваными кусками переползали через горные хребты, спускались в ущелья к серебряным змеям рек, застилали нам дорогу непроглядным туманом, но затем, внезапно рассеиваясь, обнажали снежные вершины, с каждым часом казавшиеся ближе, манящие и вызывающие трепет. Время от времени мы натыкались на необычные сооружения, напоминающие не то стены, не то детские домики. Состояли они из разного размера камней, каждый из которых был исписан иероглифами. Ешэ пояснил, что эти камни монахи переносили сюда через перевалы из Тибета, иероглифы на них — это молитвы, а сами сооружения — святыни, и обходить их нужно, только оставляя по правую руку от себя. Кстати говоря, левая рука в Непале и вовсе не в почёте — передавать что-то левой рукой категорически воспрещается, поскольку это может оскорбить человека. Удивительно, но к вечеру Ешэ разговорился и начал понемногу просвещать меня, рассказывая об обычаях, об истории Тибета и Непала, немного затрагивая философские темы. Но слушать мне становилось уже сложнее, я скорее больше старался сохранять волю и не расклеиваться, что на высоте более трёх тысяч метров над уровнем моря давалось с трудом — видимо, перепады температур, местная еда и набор высоты дали о себе знать горной болезнью. Цэрин всё это время поглядывал на меня с нескрываемой ухмылкой. Ночевать мы остановились в деревне Лангтанг на отметке почти в три с половиной тысячи метров. Горняжка отбила аппетит, поэтому я лишь купил бутылочку холодной и сладкой coca-cola и почти мгновенно уснул, отказавшись от ужина.

     Утреннее пробуждение в пробирающем насквозь, даже через одежду и спальник, ледяном тумане, заползающем через все щели внутрь комнат в предрассветный час, не предоставило никакого удовольствия. Я чертыхнулся и, хватаясь то за больную голову, то за взбесившейся живот, поплёлся умываться, а потом — греться в общей комнате. Тибетские товарищи были уже здесь, но Бесну среди них не оказалось. Мне захотелось о чём-нибудь поговорить, расспросить о цели и конечной точке нашего путешествия, но отвечать они либо не хотели, либо дали себе обет ничего не говорить об этом. Единственное, что мне удалось из них выудить, это только то, что дорога сегодня будет больше и сложнее. Поэтому Ешэ посоветовал не тратить сил на болтовню, а вместо этого до завтрака вернуться к себе в комнату и помедитировать хотя бы полчаса. Делать всё равно было нечего, я уже немного отогрелся, потому решил попробовать прислушаться к совету. Но, лишь глаза мои закрылись на глубоком выдохе, откуда-то из глубины наползла усталость и сморила меня снова в сон. Я не помню снов, казалось, прошла пара минут, но, когда в дверь постучали, и на пороге появилась невысокая фигура Бесну в вязаной полосатой шапочке с ушами, комнату уже заливал яркий солнечный свет.

     За завтраком собрались все путешественники, в том числе и прибывшие уже ночью, после нас, и от этого в комнате стоял тихий низкий гул. Мы съели по тарелке риса с хлебными лепёшками, по традиции выпили травяной чай и, как и прежде, после коротких сборов выбрались на дорогу. Ноги гудели, лямки рюкзака натёрли плечи, оставив режущие вмятины на коже, руки пекло от загара, мозоли на стопах болезненно давали о себе знать, а я шёл по плотно утоптанной тропе, сонно спотыкаясь о торчащие валуны и щурясь от бьющего в глаза восходящего солнца. Небо, скинув с себя последние лоскуты тумана и облаков, словно одеяло укрывавшего ночью его, впечатляло глубиной ультрамарина, а прозрачный хрустальный воздух усиливал весь эффект. Странно было замечать, что на протяжении всего дня над головой не пролетело ни одной птицы, их словно не было вовсе среди этих склонов в серо-ржавых тонах с пятнами белого под ослепительным синим куполом. Иногда казалось, жизни здесь нет места, но через какое-то время на глаза попадался мохнатый як, непрерывно жующий свою жвачку, или какой-то паучок, спешащий спрятаться от тяжёлых шагов навьюченных походной ношей туристов. Но при этом нельзя сказать, что вокруг царило безмолвие — напротив, абсолютно везде слышно было густой гул рек, спешно несущих свои воды куда-то вниз, рокот водопадов с отвесных бурых скал и завывание ветра, всюду следующего за любым путником. Меня наполняли двоякие чувства. С одной стороны, окружающие величественные вершины старейших гор на планете завораживали и вдохновляли, но с другой — мне хотелось свалиться и ничего не делать, сдаться, прервать путь, хотя бы на время. Но Цэрин непрерывно двигался вперёд и не дожидался отстающих. Правда, отставал я единственный, а Бесну терпеливо шёл рядом, следя, чтобы я не падал, оступаясь, и слишком долго не отдыхал на остановках. Идти было тяжелее, мы преодолели уже отметку в четыре тысячи, и горная болезнь вытягивала из меня силы с каждым метром.

     После полудня, перекусив в очередном гостевом доме, Цэрин взглянул на солнце, осмотрелся вокруг и, бросив короткую фразу: «Если так продолжим, можем не успеть», внезапно сошёл с тропы и повернул налево, начав подъём по крутому склону. Теперь я умирал, останавливался чаще и чаще, дышал с трудом, спотыкался раз за разом, а через пару часов, когда между мной и, казалось, ни капли не уставшими тибетцами, расстояние стало пугающе большим, мои ноги вдруг потеряли устойчивость, и я уже падал каждые десять шагов, в голове что-то лопалось, носом шла кровь, во рту появился солоноватый привкус, и только надёжная рука Бесну, своевременно появлявшаяся там, куда моё разбитое тело намеревалось скатиться, помогала хоть как-то держаться. Пытка подъёмом продолжалась несколько часов. За это время под ногами у меня побывали и серые валуны, и мелкие белёсые камни, и жёлтая пожухлая трава, а по пути мы наткнулись на несколько одиноко стоящих ступ, увешанных разноцветными флажками с мантрами. Как мне пояснили, считается, что когда ветер колышет их, мантры как бы читаются, и это хорошо для мира. С таким же умыслом недалеко от посёлка на бойком ручейке была поставлена деревянная конструкция — бегущая вода вращает барабан с вырезанным на нём текстом. Наконец, поднявшись на очередной взлёт, от которого все пути были только вниз — либо обратно, либо к небольшой балке, от которой начинался ледник и очередной подъём, — я увидел, что вся наша группа сидит на камнях лицом к солнцу.

     Дожидаться предложения сесть не я не стал — и ноги сами обмякли. С облегчением избавившись от рюкзака, я растирал плечи и старался хоть немного отдышаться. Никаких домиков впереди не было видно, а это означало, что идти ещё придётся крайне долго. Внутри внезапно что-то заныло. Я постарался расслабиться, откинувшись на каменную глыбу, не обращая внимания на то, что она была жутко холодной, а одежда на спине совершенно вымокла. Но тут Цэрин ошарашил меня.

     — Мы пришли сюда для медитации. А поспать ты можешь и в городе, — он говорил, а сам смотрел на горы впереди каким-то рассеянным взглядом. — Соберись и начинай наблюдать.

     — Серьёзно? Мы поднимались сюда ради медитации? — я ничего не понимал.

     — Сосредоточь своё внимание на четвёртом круге, вслушайся в мир вокруг тебя, найди как можно больше разных деталей и наблюдай за этим. Затем перенеси внимание на третий круг. Углубляй его, старайся быть как можно более внимательным. А потом переходи во второй и проделай в нём то же самое. Тебе необходимо сделать эти три круга как можно глубже. Отдай всё своё внимание каждому из них. И двигайся от четвёртого ко второму, от второго к четвёртому. И повторяй это снова.

     — Цэрин, — взмолился я, — какое внимание?! Я устал, мне нужно немного отдохнуть, а нам ещё долго идти. Кстати, где мы будем ночевать? Здесь нет ни одного дома.

     — Медитируй. Мы никуда не пойдём, пока ты этого не сделаешь, — больше он не проронил ни слова, и, несколько покрутившись на камнях, я всё же последовал его наставлению.

     Стоит отметить, что давалось это с огромным трудом. Мысли крутились вокруг усталости и боли, разрывающаяся голова требовала отдыха и спуска с высоты, и в свете этого у меня мало что получалось. Наверное, через четверть часа Цэрин спросил, что я слышу, какие звуки. Мне удалось насчитать около семи: шум реки, завывание ветра, хлопанье развевающихся флажков с мантрами, дыхание моё и сидевшего рядом Бесну, стук моего сердца, шуршание одежды на ветру. Тогда тибетец потребовал сосредоточиться на третьем круге внимания и ни на что не отвлекаться. И я вновь закрыл глаза и начал вслушиваться, пытаясь найти что-то новое среди привычного шума. Ещё через какое-то время Цэрин повторил свой вопрос. Мне удалось добавить к прежнему списку скрежет подгоняемых ветром мелких камушков и донёсшийся откуда-то снизу сиплый крик яка. Но этот ответ его не устроил, он говорил, что я недостаточно внимателен, что нужно быть более усердным, тем более, голос яка не относится к третьему кругу. Я попытался было возразить, объяснить, что устал и прикладываю последние остатки сил, хотел напомнить ему его же собственные слова о расслаблении, но он в очередной раз жестом оборвал меня и сам погрузился в медитацию. Бесну сидел рядом и добродушно улыбался, ломая в руках какую-то сухую веточку. Ешэ и Галсан вообще не подавали никаких признаков жизни. Я мысленно послал всё к чёрту и бездумно уставился на сверкающие снежной белизной острые вершины.

     Когда тибетец одёрнул меня за плечо, выяснилось, что прошёл уже почти час. Но теперь Цэрин сказал, что это был хороший опыт, и мы можем идти к ночлегу, а затем, после паузы, добавил, чтобы я молчал и продолжал наблюдать. И тут неожиданно мы пошли обратно вниз. К наступлению темноты нам едва удалось успеть добраться до одинокого домика, спрятанного среди утёсов. Это оказался не гест-хаус, а именно дом живущего вдали от остальных пожилого мужчины. Тем не менее, он нас приютил и накормил дол бхатом, правда, накрыв на стол, сам отдалился в угол и начал медитировать. Мне показалось, что он этим занимается круглые сутки, потому что наутро я застал его за тем же занятием в том же месте.

     На рассвете мы вдвоём с Цэрином направились ко вчерашнему месту медитации. Задача оставалась прежней.

     — Мы остаёмся здесь? — смущённо спросил я.

     — Да. Ты продолжить практиковать на этом месте.

     — Но… разве мы не должны были подниматься куда-то выше? Я думал…

     — Ты думал, — громко рассмеялся Цэрин, щуря глаза, — мы идём в какой-то тайный храм, где тебя станут учить седые мудрецы? — он хлопнул себя по бёдрам.

     — Нет… конечно, не так, — я сконфузился, потому что надеялся именно на что-то подобное, — но, мне казалось, нам нужно будет ещё куда-то взбираться. Разве это — всё?

     — Друг мой, похоже, ты пересмотрел западных фильмов. По-моему, тебе достаточно и этой высоты. А восхождения на снежные вершины и борьбу с непогодой оставь альпинистам — их и так много гибнет и в Нанга-Парбат, а на Джомолунгме. Однажды ты там побываешь, но сейчас твоя же задача в том, чтобы научиться наблюдать, начать видеть и слышать окружающий мир, научиться замечать каждую изменяющуюся деталь.

     — Тогда зачем вообще нужно было сюда идти? Ведь можно было бы и в Катманду проделать то же самое, ну или рядом с Сябрубеси.

     — Чтобы знание впиталось в человека, он должен приползти к нему на коленях, отдавая почти все свои силы. Иначе это будет восприниматься как игра или нечто неважное, и тогда урок пройдёт впустую. Но для каждого человека существует своя грань. Ты в самом начале пути и уже ослаб, поэтому я не считаю нужным заставлять тебя изнемогать ещё больше. Я привёл тебя туда, куда ты мог прийти сейчас. А теперь прекрати болтать и начни свою практику, — он, улыбаясь одними глазами, хлопнул ладонью меня по плечу и сразу же замолчал, повернувшись лицом солнцу.

     Мы прервались всего один раз, чтобы перекусить припасёнными тибетцем хлебными лепёшками и сыром из ячьего молока. Обед продлился совсем недолго, и я вновь сосредоточился на окружающих звуках. За этот день моя копилка пополнилась глухим шаркающим звуком падающих камней (видимо, всё же кто-то ходил в этих окрестностях), всплесками воды в реке (оказывается, она шумит не равномерно), а потом ещё и странным одиноким криком птицы, очевидно, случайно залетевшей сюда. Шум ветра же оказался тоже разнообразным, и я как бы разбил его для себя на несколько составляющих. Моего учителя это удовлетворило.

     — Хорошо. В течение этого вечера и весь завтрашний день ты будешь наблюдать глазами, тебе нужно научиться не только слышать, но и видеть, что происходит вокруг тебя в этом огромном мире.

     — Но чтобы увидеть, что происходит вокруг, не нужно столько времени. Я думаю, я могу и за полчаса всё рассмотреть. Зачем целый день?

     — Полчаса тебе будет достаточно, — мягко произнёс Цэрин, — когда ты чему-то научишься, но не сейчас. А пока ты видишь лишь несколько отдельных деталей и смутную общую картинку, тебе нужен ни один день.

     Остаток этого дня я рассматривал кривые зубья горных хребтов, пупырчатую шапку леса далеко внизу, ослепительные снежные вершины, серо-синие пологие ледники, лысые тёмные колючие кусты и камни всевозможных оттенков серого и коричневого, я вглядывался в небо, которое то затягивалось паутиной тонких облаков, то ослепляло своей сверхъестественной синевой, я наблюдал за расползающимися тенями по склонам гор, за тем, как играют солнечные лучи на пятнах снега. Это было явно интереснее, чем просто прислушиваться. Спускаясь к дому, я всё же заговорил.

     — Когда мы только вышли из Сябрубеси и переправились через первый мост, я для себя отметил, что здесь, в этих горах, царит потрясающая тишина, и только люди её нарушают. Эта тишина показалась вдохновляющей. Но теперь я слышу огромное множество звуков. Даже когда я просто смотрел вокруг, постоянно что-то слышал.

     — Да, это правильно. Ты начал наблюдать, поэтому и удивляешься. Ты сейчас впервые знакомишься с миром, и тебе многое предстоит услышать, увидеть, почувствовать. Но и это только начало. Главный прогресс начнётся, когда ты заметишь, что мир дышит.

     — Как это, дышит? Услышу его дыхание? — недоверчиво усмехнулся я.

     — Почти. Раньше ты не замечал ничего, сейчас ты начал слышать выдохи, но их много, и для тебя это сплошной шум. Однажды ты заметишь тишину между ними — это и есть вдохи. Миром правит гармония, и у него есть и вдохи, и выдохи, и звуки, и тишина, и свет, и тьма. И они постоянно двигаются, меняются. Жизнь — это процесс. Поэтому завтра ты будешь учиться видеть изменения в мире.

     — Хм, гармония! В Катманду вы говорили про гармонию и расслабление, но сейчас мне приходится только напрягаться, сосредоточиваться.

     — Верно. И здесь то же самое, что и с дыханием мира. Сначала ты учишься напрягаться, а затем познаешь и расслабление. Всему своё время. Будь внимателен.

     Мы спустились незадолго до сумерек. Галсан и Ешэ помогали в доме по хозяйству, Бесну что-то приготовил, и к нашему возвращению ужин был на столе. Хозяин всё так же сидел в углу и медитировал. Очередной совместный молчаливый вечер я прервал, уйдя спать пораньше. В животе не прекращало крутить, а вдобавок меня начало и тошнить. Голова же, казалось, вот-вот разорвётся на части. И как только люди поднимаются на восьмитысячники? Откуда они берут силы, как их организмы выдерживают это? Или, может, просто я такой слабак? Не знаю. Но хочется верить в их силу, а не в мою слабость.

     На следующее утро поход повторился, и, если до полудня мне удавалось развлекать себя какими-то необычными находками, то после обеда силы и внимание полностью рассеялись, оставив меня наедине со скачущими, как обезьяны по веткам, мыслями о том, как паршиво приходится организму. Цэрин ни о чём не спрашивал и мгновенно пресекал все мои попытки заговорить. Из-за мучительного однообразия вторая половина дня тянулась бесконечно долго, поэтому я был безумно рад, когда мой наставник поднялся и махнул рукой в сторону спуска. Что за паузы и вдохи мира, я никак не мог понять, а за весь день, как показалось, ничего особо примечательного и не случилось, я ничего нового не заметил, ничему не научился, и поэтому чувствовал себя отвратительно, словно школьник, вернувшийся домой с двойкой в дневнике. В доме всё было в точности, как вчера, и мне даже в голову взбрела мысль про дежавю.

     Но, как только мы с Цэрином сели за стол, что-то начало меняться. Во-первых, хозяин присоединился к нам и стал с любопытством разглядывать меня, а потом и всех нас, особенно Галсана. Во-вторых, собственно, Галсан разрушил сложившееся о нём представление, как о замкнутом молчуне, — он начал рассказывать множество интересных и добрых притч, историй из жизни, а может, и просто выдуманных, но поучительных, а иногда и немного смешных. Ешэ временами его прерывал и пояснял значения неизвестных мне ранее слов. Я услышал про варны, про учения Будды, про некий путь просветления, вечное колесо перерождений и так далее.

     — Сегодня очень хороший вечер, и мне радостно слушать всё, что вы рассказываете, — начал я, когда образовалась небольшая пауза, — спасибо вам за это. Но почему в предыдущие вечера мы не сидели точно так же?

     — Вспомни, что я тебе говорил про знания, — ответил Цэрин. — Тебе нужно было начать жаждать их.

     — Но ведь мы могли бы просто общаться в такой же обстановке и…

     — Но какой в этом смысл? Если из беседы никто из нас не узнает ничего нового, то зачем впустую сотрясать воздух? Это время можно провести более продуктивно.

     — А почему вы так уверены, что я бы ничего нового не узнал?

     Хозяин дома радостно рассмеялся, словно ребёнок, заглядывая мне в глаза и хлопая себя по коленям. Немного успокоившись, он подвинул ко мне стоявшую возле него полную пышущего паром чая чашку, взял затёртый и обляпанный металлический чайник и стал лить воду в чашку. С неё, естественно, всё переливалось через край, по столу побежали горячие ручейки, а один из них добрался до моей ладони и обжёг её. Я одёрнул руку. Это ещё сильнее рассмешило хозяина, да и мои тибетские спутники теперь улыбались, глядя на эту картину, но я так ничего и не понимал. Наконец, Ешэ, подавив смех, заговорил.

     — Кхумджунг, — я впервые услышал имя этого старца, — таким образом рассказал тебе притчу о мудреце и пришедшем к нему учёном. Там говорилось о мудрости, которая не сможет наполнить чашу учёного, потому что она и так уже полна разными знаниями и мнениями, и мудрец предложил прийти гостю, когда тот уже опустошит свою чашу. Вот только наш хозяин, — тут он вновь усмехнулся, — показал, как мы сами могли бы обжечься, попытавшись наполнить нашей мудростью тебя.

     Меня смутила такая метафора, и, видимо, на лице это сразу отразилось, потому что Ешэ сразу же продолжил.

     — Есть ещё одна похожая притча. Однажды к мудрецу пришёл очень умный и начитанный человек. И он спросил у мудреца о том, что долго его волновало. Мудрец же сказал, что сможет ему ответить, но не сейчас, а позже. Тогда гость удивился и воскликнул: «Но почему? Разве вы сейчас очень заняты? Или, может, вы просто не знаете ответ?». Это был известный и очень важный в своём городе человек, поэтому его обидело такое отношение. Но мудрец ответил, что дело не в этом — у него достаточно времени, но прямо сейчас гость будет не в состоянии воспринять ответ. Человек переспросил: «Что вы имеете в виду?», и мудрец объяснил: «Есть три типа слушателей. Первый тип, как горшок, повёрнутый вверх дном. Можно отвечать, но ничего не войдёт в него. Он недоступен. Второй тип слушателя подобен горшку с дыркой в дне. Он не повёрнут вверх дном, он находится в правильном положении; всё, как должно быть, но в его дне — дырка, поэтому кажется, что он наполняется, но это лишь на мгновение. Рано или поздно вода вытечет, и он снова станет пустым. Лишь на поверхности кажется, что что-то входит, на самом деле ничего не входит, поскольку ничего не может удержаться. И, наконец, есть третий тип слушателя, у которого нет дырки и который не стоит вверх дном, но который полон отбросов. Вода может входить в него, но как только она входит, она тут же загнивает. И вы принадлежите к третьему типу. Поэтому мне и трудно ответить прямо сейчас. Вы полны отбросов, поскольку вы такой знающий. То, что не осознано вами, не познано — это отбросы».

     — Верно, — подхватил Цэрин, — но теперь, поднявшись сюда, силы стали покидать тебя, и, чтобы облегчить ношу, ты выбросил часть своего мусора.

     — И поэтому вы только здесь начали меня учить?

     — Нет. Я уже говорил, что не стану ничему учить. Но я показал, как именно ты сможешь учиться, когда выбросишь весь свой мусор. Я обещал показать направление и сделал это. Но учиться тебе нужно самому.

     — А что, если у меня никогда так и не получится избавиться от этого мусора?

     — Однажды ты сделаешь это, — мягко ответил Галсан, — но всему своё время. Лучшее неизбежно. И раз уж у нас сегодня вечер притч, я расскажу ещё одну. В городе Лумбини, где родился Будда, жила одна женщина. Так случилось, что она родилась в то же время, что и Будда, и жила всё время рядом с ним. Но она никогда не искала встречи с Буддой и даже не хотела увидеть его. Когда он оказывался рядом с ней, она всячески старалась спрятаться. Но в один прекрасный день случилось так, что ей некуда было укрыться. Тогда она закрыла лицо руками, но Будда появился между всеми её пальцами.

     — Это хорошая притча, — подтвердил Цэрин, — но уже вечер, а завтра предстоит большой день. Поэтому всем нужно хорошо отдохнуть и выспаться.

     — Да, но позвольте перед этим мне рассказать одну небольшую историю, из-за которой я и приехал в Непал.

     Расценив молчаливый кивок как разрешение, я вкратце описал события, связанные с ведьмой и со сновидениями, а потом пересказал легенду о ритуале невров с ободом, закончил же не оставлявшей меня в покое загадкой про храм солнца и силу неба. Тибетцы слушали внимательно, изредка переглядываясь и улыбаясь чему-то. После завершения моего монолога Ешэ высказался: «Не ищи рукотворных храмов — в них больше лжи, чем пользы; не ищи людей, зовущих себя просветлёнными, — они темнеют в своём заблуждении; не верь себе, когда начнёшь думать, что ты видел просветлённых, — это будет ошибка, но когда ты увидишь свет истинного солнца, ты сам станешь светлее. И если ты стал на путь просветления, то обязательно дойдёшь, само небо тебе поможет, но сердце твоё укрепится, и ты не будешь знать ни страха, ни счастья, ты растеряешь друзей и обретёшь учеников».

     Все замолчали. В груди у меня сначала что-то сжалось, но потом быстро отпустило, и я ушёл к себе в комнату, отчасти вдохновлённый позитивным вечером и последним замечанием Цэрина, отчасти смущённый словами Ешэ. И почти сразу же провалился в сон.

     Пробуждение на рассвете уже стало входить в привычку, и организм, несмотря на достававшуюся ему нагрузку, принимал новые правила игры. Но на этот раз мы поднялись ещё до восхода солнца и ушли медитировать все вместе, что называется, натощак, хотя у меня в животе урчало и жутко сводило.

     — На что сегодня обращать внимание? — спросил я Цэрина уже почти у нашего места.

     — Сегодня мы уйдём отсюда, нам предстоит долгий день, поэтому сосредоточь внимание на втором круге и собери свои силы для предстоящей дороги.

     — Мы всё же продолжим набирать высоту?

     — Нет, мы отправимся обратно, но пойдём другой дорогой. Сегодня мы спустимся туда, где растут деревья, — это означало, что перепад высот будет больше километра.

     Медитация продлилась около часа, я честно старался собрать внимание и поместить его во второй круг, но удавалось это, откровенно говоря, весьма слабо. И всё же просидел здесь не зря — внутри появилось какое-то ровное состояние спокойствия, проблемы со здоровьем отошли на дальний план. В домик мы вернулись молча, все погружённые в себя, позавтракали приготовленным Бесну рисом и варёными яйцами, быстро собрали вещи и, поблагодарив Кхумджунга за приют, отправились еле заметной тропой в направлении к Сябрубеси.

     Дорога действительно оказалась длинной. Почти всё время узкая, едва ли в полметра, тропа извивалась и прыгала то вверх, то вниз. Через несколько часов она стала более заметной, а затем и вовсе превратилась в импровизированную мостовую — в самом деле, её выложили из камней прямо на горном склоне! Оказывается, местные жители таскают камни и обустраивают таким образом используемые регулярно тропы.

     Примерно на высоте трёх тысяч метров мне стало гораздо легче, горная болезнь отступила, и ноги понесли с удвоенной силой вперёд вдоль крутых склонов. Постепенно мы погружались в мир, где правят не камни, а растения, которых с каждым пройденным километром становилось всё больше и больше. Это было похоже на возвращение из царства Аида в мир живых. Я не заметил, как вокруг нас внезапно появились заросли рододендрона и бамбука, и обрадовался как ребёнок, увидев осторожно наблюдающую за нами из-за узловатых корней деревьев ящерицу. Дорога всё извивалась, складывалась гармошкой, проваливалась резкими спусками и вновь взмывала вверх, словно аттракцион «американские горки», где-то приходилось цепляться за стебли или корни растений, чтобы не сорваться в пропасть на добрые полкилометра с отвесного склона, в иных местах же удавалось присесть, вытянув вперёд ноги, чтобы немного отдохнуть, отдышаться и заодно полюбоваться природой. А она здесь, стоит отметить, впечатляла своей красотой. Вокруг нас постоянно переливались красками живописные пейзажи, тысячи оттенков зеленого, белого и бесконечный спектр… нет, синим это не назвать — просто небесного. И вот на этом пути я и встретил самые восхитительные мгновения своей жизни. Преодолев длинный, чуть ли не в сотню метров очередной подвесной мост над пропастью в тумане, где я даже, в общем-то, вполне ожидал увидеть вылетающего дракона или птерозавра, пройдя умопомрачительным серпантином по краю отвесной скалы, цепляясь за торчащие корни всевозможных растений, мы добрались к закату до крохотной, около пяти домов, деревушки Шерпагон. На пологих склонах здесь местные жители устроили небольшие поля или огороды, оградили их каменными стенами и теперь собирают с них урожай каких-то колосков, из перемолотых семян которых выпекают в своих печах безумно вкусные хлебные лепёшки. Мы поселились в продолговатом двухэтажном домике с яркой сине-зелёной деревянной террасой-балконом. Я сбросил рюкзак, повесил сушиться пропитанные потом вещи на перила и вышел полюбоваться закатом. Вид открывался восхитительный! И мне крайне радостно, что у меня не было фотоаппарата, ведь иначе я бы беспрерывно снимал. Но ведь можно же и не щелкать! Закаты в Гималаях — это нечто непередаваемое… горы, небо, облака, леса, поля — всё взрывалось, полыхало и сияло миллиардами цветов, о которых многие художники и не подозревают. Белёсая дымка спустилась вниз к реке, тяжёлые свинцовые тучи, перебравшись через горный хребет, вдруг проредились и посветлели, приобретя неожиданно жёлто-розовые оттенки. Солнце медленно катилось всё ниже и ниже, выбрасывая вперёд между зубьями горной гряды разноцветные лучи, титанические тени прыгали по противоположному склону, снежные шапки попеременно окроплялись то пятнами нежно-розового, то пурпурного, то лабрадорового, то лазурного… А я? А я сидел и плакал от счастья. В этот момент хотелось одного — стать гармоничной частью этого действа. И я растворился в медитации. Казалось, вся природа окрасилась теплым лиловым, крапива под руками перестала жечь, шипы кустов больше не кололи. Муравьи, которых я по неосторожности потревожил, оставили меня в покое. Я сидел и дышал в такт ветру, а местные жители добродушно улыбались, глядя на меня. И вот тогда, в этот прекрасный момент мне вдруг стало очевидно и понятно, почему Сиддхартха Будда родился в Непале, что нашел Рерих в Гималаях, зачем Усуи ушел в горы на 21 день, что искал учитель тянь-ци в горах. Казалось, они все были в этот момент здесь, со мной. И это была Гармония. По телу прокатывался просто колоссальный заряд энергии. Шерпагон для меня теперь стал маяком гармонии. Весь проделанный путь до мёртво-холодных вершин и обратно к тёплому и живому только усилил эффект от открывшегося в тот момент мне мира.

     Вечером нас вкусно накормили, и я, приняв, наконец, душ, легко и спокойно уснул. А дальше было возвращение в Сябрубеси через сказочные деревушки, напоминающие Шир хоббитов, миниатюрные речушки, кедровые леса, по пути нам всё чаще встречались группы туристов всех национальностей, навьюченных рюкзаками и увешанных фотоаппаратами. Цэрин с довольной улыбкой посматривал на меня, временами стараясь заглянуть в глаза, а когда мы поселились в гест-хаусе в Сябрубеси, сказал просто и очень понятно: «Ты усвоил этот урок. Теперь, когда твоё тело и твой ум узнали на опыте, что такое напряжение и спокойствие, когда ты хотя бы ненадолго ощутил гармонию, ты сделал большой шаг на своём пути. Ты будешь учиться, у тебя на пути будут ямы неудач и разочарований, иногда тебе будет казаться, что ты стоишь на одном месте, на плато тупости, но вспоминай о пройденном пути, вспоминай, что ты можешь достичь гармонии. И обязательно регулярно применяй полученные на пути к свету знания».

     Весь следующий день прошёл в дороге в цветастом автобусе, битком набитом разномастной публикой. Я ехал и размышлял о произошедшем. Многое во мне перевернулось, запустился какой-то новый процесс, появились новые мысли, новое восприятие мира. Странно было понимать, что эти, совершенно незнакомые люди, отправились в долгое путешествие только ради того, чтобы показать мне, какому-то странному русскому, что человек всё-таки может сам найти свою гармонию, не говоря уже о материальной стороне вопроса — в конце концов, это же целый поход! Вообще, храм Сваямбунатх и его владельцы-обезьяны, события, произошедшие там, безумные торговцы Катманду, молящиеся вечерами женщины-труженицы Шерпагона, радушные хозяева лоджии в Тсамки, впаривающие всюду свою исполинскую морковь и ячий йогурт, невероятное состояние в Кьянджи Гумпа и долине Лангтанг — все эти виды, всё это вместе разом изменило меня. А ещё я думал о рассказанных Галсаном историях, пытался как-то переварить и вплести в своё миропонимание все эти варны и пути к просветлению. Постепенно всё это стало структурироваться, собираться в какую-то одну общую идею, и я решил, что по приезде в Катманду, отоспавшись, обязательно запишу всё это.

     Именно так я и поступил. Естественно, первым желанием было поделиться этим с моими новыми знакомыми, но, добравшись со своими записками до необычной лавки, где за шторой скрывалась дверь, я не нашёл никого из них, даже мальчишки-продавца. Нет, лавка не была пуста, но их там не было. Я прождал весь день, затем приходил ещё, но необычных тибетцев больше не видел. На мои вопросы продавцы соседних лавок либо говорили, что не понимают меня, либо переводили разговор на тему покупок. В конце концов, мне пришлось уехать, так и не встретив их больше. Но я безмерно благодарен этим людям за то, что они показали и к чему направили. Настаёт новый день, и я говорю миру: «Намасте!».

     Записки Иллариона, сделанные в Катманду

     Кажется, что за последние дни мне удалось вдруг поймать озарение — это была яркая вспышка в голове, после которой всё, что я читал или слышал ранее, внезапно сложилось воедино. Абсолютно всё теперь видится мне логичным и понятным, а многому находятся подтвержденя и в различной литературе, что мне доводилось читать ранее.

     Итак, всё начинается с вопросов. Мы рождаемся и движемся в беспрерывном потоке дней, сталкиваясь с массой людей, предметов, событий. Ещё не умея говорить, ребёнок смотрит на мир удивлёнными глазами, и во взгляде его читаются вопросы. Да, конечно, там есть ещё и восхищение, и удивление, и страх, и множество иных эмоций. И всё же вопросы есть всегда.

     А затем настырные взрослые учат недавно пришедшего в этот мир ребёнка речи, родному им языку. Они навязывают форму мысли, передавая свой алфавит, свой словарь новому человеку. И он уже начинает облекать пока ещё свои вопросы в чуждую словесную оболочку. Шаг за шагом усваивает молодой член общества принятую модель суждения в этом его обществе. Впитывая из окружающего мира всё новые и новые слова, порой догадываясь об их историческом происхождении, ребёнок развивается, но вместе с тем и регрессирует. Яркий пример влияния языка и конкретных его слов описал Д. Оруэл в «1984». Созданный им и описанный в книге «новояз» в Океании градировано, но тем не менее верно даёт понять меру влияния языка на его носителя. В приложении к роману о новоязе говорится, что он был призван не расширить, а напротив — сузить горизонты мысли, а для этого выбор слов сводили к минимуму, либо урезали их значения. Например, слово «свободный» стали использовать только в таких выражениях, как «туалет свободен», но фраза свободы воли, политической свободы или свободы мысли в этом обществе уже не существовало даже в форме понятия. Целью такой работы с языком было сделать так, чтобы любая чуждая ангсоцу мысль стала бы буквально немыслима.

     Принимая во внимание такое значение усваиваемого лексикона, можно заключить, что личностное развитие будет повсеместно ограничиваться именно рамками формы изучаемого языка. Иными словами, окружающие люди, СМИ, а в первую очередь — родители подталкивают нового человека к росту, одновременно сковывая и обрубая на корню его потенциал.

     Сводя бесконечный спектр чувств и эмоций к некоторому числу общих понятий, ребёнок уже в первые годы жизни лишает себя свободы саморазвития. Однако природу довольно сложно остановить, и поэтому на взрослых льются мириады вопросов, оформленных в привычную им форму. Часть этих вопросов остаётся без внимания, часть получает формальный ответ, часть — общие слова, порой не имеющие ничего общего с действительностью, ведь взрослые члены общества тоже выросли в этих рамках и зачастую перестают к определенному возрасту мыслить и задаваться вопросами в принципе. Ну и остаётся малая толика вопросов, которые получают удовлетворительный ответ. Такое отношение к конкретному развитию ребёнка заставляют бунтовать его «Я», этот человек не остановится, пока не получит удовлетворительный ответ.

     Но годы идут, счастливая пора детства сменяется острым периодом становления личности, начала осознания своей самости, и период взросления знаменует рождение в голове новых, более сложных и более важных в этот момент вопросов. Внутренний диалог сводится к размышлению о смысле жизни, о пути человека. Появляется на задворках разума ощущение единственности и неповторимости своего «Я», человек начинает думать, что у него есть своя, самая важная роль в этом мире. И в этот момент рождается дикое чувство одиночества, отделенности от мира, ведь никто вокруг не понимает его мыслей, не понимает важности его «Я». Многое нарастает на человеке — учёба, дела, работа, общие развлечения. Всё это наполняет заботами, отвлекает от вопросов и, в конечном счёте, отбрасывает их на дальний план. И вот уже перед нами нормальный, здравомыслящий человек, которому всё ясно и всё по плечу, с которым все рады завести знакомство.

     Однако же рано или поздно настаёт очередной переломный момент, новый виток жизни заставляет приостановиться в гонке по кругу. Словно заноза в мозгу сидит мысль и с каждым днем всё острее напоминает о себе, мысль, что всё вокруг как-то неправильно, что движение идет по неверному пути, а то, и того хуже — это лишь топтание на месте. Игра, в которую вовлечены абсолютно все вокруг, просто не имеет смысла — нелепые декорации на пустой сцене, шапито для никого. Подобная мысль зреет и жалит, она не даёт покоя. Но вот разрешить её не выходит — нет слов, чтобы описать её, нет слов и чтобы спросить о ней, нет размышлений. Конечно, встречаются и те, кто всё же работает над собой и понемногу приближается к удовлетворяющим его ответам. Каждый в конечном счёте находит что-то для себя, что-то, что может стушевать и вновь отодвинуть назад важность этой мысли, необходимость задавать вопрос.

     В детстве я старался докопаться до некоторой истины, до той правды, которая бы дала покой и удовлетворение. И, не дожидаясь ответа со стороны, сам себе объяснял:

     Я прав… и я не прав-

     Всегда такое было, будет:

     Любое в мире доказать, узнав,

     И опровергнуть могут люди.

     Есть смысл всюду —

     Найти его легко.

     Но человеку легче верить в чудо,

     А не искать его.

     Он будет думать иль считать,

     Что в жизни смысла не найти,

     Хотя другим легко его познать —

     Да вот, к примеру, и в любви!

     И думать он не будет,

     Что есть он здесь лишь для того,

     Дарить чтоб счастье людям,

     А не искать добро!

     Подобные мысли приносят покой, но лишь на время. Проходят дни, недели, года, и заноза в мозгу вновь начинает напоминать о себе. Как может обходиться наш мир лишь этим? Формальность ответа, ограниченность языком не успокаивают метущееся «Я». Но, в самом деле, что же является самым важным? Есть ли некая формула счастья? Или каждому своё? А если так, то как знать, что это именно то, что нужно, что в конце не придется раскаяться в выборе? По-настоящему сложные вопросы, если задуматься.

     Попытки примерить на себя шкуру чужого счастья, подогнать её под себя, зачастую остаются безуспешными. Раз за разом, попытка за попыткой всё это повторяется. Можно пытаться найти иные пути, но в итоге вновь всё сводится к началу. В один из таких моментов мне запомнились слова одного поэта. Он говорил об очевидном, о том, о чём мне приходилось думать и ранее, но только в этот раз слова были иные, в этот раз были новые детали. Так я вернулся к идее смысла в любви, но получил уже некий наглядный пример.

     Чтобы было проще понять, лучше отрешиться от привычных нам знаний и образов и воспользоваться фантазией. Итак, возьмем кусок ткани, материи, и представим, что это всё, что только существует или может существовать — пространство, время, материя, процессы и т. д. Называть это всеобъемлющее нечто можно по-разному: Жизнь, Бог, Природа, Любовь — каждый называет по-своему. Мне ближе имя Любовь. Итак, есть нечто, включающее в себя основы всего. А теперь представим, что определенные комбинации точек этого куска материи образуют самостоятельные сущности: ёжик, чайка, камни, вода, Маша, Петя и прочее в этом роде. Они появляются и исчезают, из них вновь происходит нечто, и так далее, словно мимоиды на поверхности Соляриса. И вот, все эти сущности беспрерывно всплывают и растворяются, но в периоды своего существования они взаимодействуют друг с другом. Здесь и кроется смысл. Идея в том, что различные виды взаимодействия нацелены на процесс любви, ведь каждый с рождения хочет, чтобы к нему по-доброму относились, чтобы его любили, чтобы ему доставались блага, и каждый стремится любить, так или иначе. Отсюда выходит, что все эти игры нашего куска материи-Любви с появлением, исчезанием и взаимодействием разных сущностей ведутся только для того, чтобы постоянно шёл процесс любви. Очевидно, что все мы разные, все по-разному переживают даже схожие процессы, а значит, существует бесконечное множество вариантов этих взаимодействий, бесконечное множество проявлений любви. А если так, то можно заключить, что Жизнь, как таковая, в целом не имеет конца, а смысл её — в постижении и переживании процессов любви.

     Такой подход к пониманию мира не отвергает идею единства всего во вселенной. Всё вокруг словно клетки одного организма, а потому каждый может сказать: «В некотором роде ты — это я, а я — это ты» или «Бог — это я, а я — часть Бога». Г. Гессе писал об этом же в романе «Сиддхартха», где главный герой рассуждает на тему камня, являющегося одновременно и животным, и богом, и Буддой.

     Подобная мысль весьма интересна и помогает разрешить немало всяческих вопросов и построить довольно успешно свои взаимоотношения с окружающими. Однако же может возникнуть недопонимание, и оно возникает. Ведь все люди разные: один ищет счастье в отношениях с людьми, другой — в преданности делу, один влюблен в девушку, а другой — в работу. Действительно, разница есть, и о ней говорит ведическая культура. В санскрите есть такое понятие — варна. Этот термин используется для обозначения четырёх основных сословий древнеиндийского общества. В «Пуруша-Сукта», одном из гимнов «Ригведы» говорится, что, когда Пурушу расчленили, его рот сделался брахманом, руки — кшатриями, бёдра — вайшьями, а из ног появились шудры.

     Рассмотрим вкратце все четыре варны. Возможно, где-то пояснения будут отличаться от общепринятых понятий, но это то понимание, которое привело меня в итоге к основной идее.

     Шудры. Сословие наёмных рабочих, мастеров. Это основа, ноги, на которых стоит наше общество. Если шудра на своём месте, в его руках всё спорится. Это наши Кулибины и Левши.

     Вайшьи. Люди этой варны — купцы, снабженцы, двигающие общество. Это бёдра, позволяющие ходить. У вайшьи всегда много ресурсов, он умеет их добывать и грамотно распоряжаться ими.

     Кшатрии. Это воины, а впоследствии — правители. Кшатрии руководят, ведут народ за собой, их называют харизматичными личностями. Примеров их также немало.

     Брахманы. Это слово порой используется в качестве синонима слову жрецы. Вообще же брахман — лекарь тела, разума или души, т.е. это врач, священник, учёный, творческий человек. Или учитель — также для тела, разума, души.

     Считается, что, вращаясь в колесе сансары или перерождений, душа стремится к мокше, освобождению, перерождается, переходит из одной варны в другую, согласно карме. Также и внутри каждой варны есть некоторые этапы, которые душа преодолевает в своём развитии. Рассмотрим их.

     Шудра-шудра. Это простой рабочий, который трудится под чьим-либо руководством, порой даже не получая никаких вознаграждений за свой труд.

     Шудра-вайшья. Это наемный рабочий, который знает цену своему труду и ищет достойное место для его оплаты.

     Шудра-кшатрий. Это бригадир, старший среди своих рабочих, прораб, заставляющий, зачастую своим примером, делать так, как правильно. Его лозунг: «Быстрее, выше, сильнее!» или «Пятилетку в три года!»

     Шудра-брахман. Это пик развития шудры. Мастер-«золотые руки», Левша, Кулибин. Это учитель ремёсел. Дойдя до этой ступени, шудра сознаёт, что своим умением он может расширять свои ресурсы. И здесь он может стать вайшьей.

     Вайшья-шудра. Это купец или торговец, который работает не на себя, но знает, как и где приложить свои руки, чтобы больше заработать.

     Вайшья-вайшья. Это представитель малого бизнеса, сам себе хозяин, который неплохо разбирается в получении барышей.

     Вайшья-кшатрий. Это руководитель, начальник, акула бизнеса. Для него дело — победить, разгромить конкурентов.

     Вайшья-брахман. Это гуру в торговле, в бизнесе. Он получает деньги не для чего-то, а потому, что это его стезя. Он спокоен и готов делиться своими секретами с окружающими. Это бизнес тренер.

     Кшатрий-шудра. Это солдат, боевая единица, выполняющая приказы.

     Кшатрий-вайшья. Это наемник. Он рискует собой, но получает за это прибыль, как, например, солдат-контрактник, телохранитель, пожарный и проч.

     Кшатрий-кшатрий. Это командный состав — офицер, маршал. Это воин, который умеет руководить и делает это превосходно.

     Кшатрий-брахман. Это мастер-руководитель. Гуру и учитель боевых искусств (Ип Ман), воин, которому открыто искусство ведения войны (Сунь Цзы). Также это правитель государства.

     Брахман-шудра. Это простой учитель, лекарь, священник. Он делает своё дело, потому что это нужно.

     Брахман-вайшья. Для него знания — это ресурс. А потому, как любой вайшья, он умело распоряжается этим ресурсом, наращивает и распространяет полученные знания.

     Брахман-кшатрий. Это подвижник, основатель нового — новые религии, новые направления в искусстве.

     Брахман-брахман. Учитель учителей, пробужденный, он ближе всего к гармонии, будда.

     Люди всех этих варн живут бок о бок, постоянно взаимодействуют, каждый из них занимается своим делом и общество процветает. Но это в идеальной модели. На практике же всё это смешивается, многим сложно понять, кем они являются по призванию, а от того и возникает чувство неправильности происходящего, зреет неудовлетворение от жизни. В самом деле, если посадить воина плести корзины, он почувствует себя оскорбленным, а если отправить купца лечить людей или преподавать музыку, мало останется здоровых людей или замечательных музыкантов, хотя денег у купца прибавится. Иными словами, природа берёт своё, и человек будет искать пути заниматься своим делом, даже не на своём месте, но удовлетворения от таких перестановок нет ни у самого человека, ни у общества. Напротив, когда представители каждой варны находятся на своих местах, они довольны, они растут над собой, развиваются и развивают общество. При этом довольно интересны взаимоотношения между ними. Вот несколько примеров.

     Итак, начнём с шудры. Он не любит вайшья, но видит его превосходство и подчиняется ему, ведь вайшья, как владелец и распределитель ресурсов, и платит шудре зарплату, и даёт пример более богатой жизни (слесарь дядя Коля терпеть не может «проклятых капиталистов», но понимает, что Кирилл Борисович Голдфингер, только что вернувшийся из отпуска на Канарах на своём бентли, будет получше его).

     Кшатрия шудра уважает как признанного управителя и опасается как представителя силы (дядя Коля понимает, что Семён Семёнович, отслуживший 10 лет на благо родины, является отличным директором их завода, да и дисциплина здесь на высоте, ведь Семён Семёнович держит всех в ежовых рукавицах).

     А вот брахманов шудра не понимает, он их видит какими-то странными и далёкими от жизни мечтателями. Но к ним иногда можно подойти за советом (дядя Коля вообще не понимает, чем живёт Игорёк, юродивый при соседней церкви, — мужик, вроде, неглупый и подсказать может дельные вещи, но чего-то он не пользуется своей головой).

     Вайшья же видит шудр отсталым классом, он не понимает, как можно жить только за еду и работать за такую зарплату, чтобы только сводить концы с концами. Но он это принимает и пользуется этим (Кирилл Борисович, желая разгромить своих конкурентов, собирает всю информацию о них, а дядя Коля за хорошим ужином в ресторане может многое рассказать о том, что видел или слышал — почему бы не воспользоваться этим?).

     Вайшья видит силу кшатриев и уважает их (бывший одноклассник Семён Семёнович, засидевшийся уже в кресле директора, собирается занять пост мэра и не боится нападок со стороны местных бандюганов — это-то и удивляет Кирилла Борисовича).

     Ну а брахманов вайшья уважает, правда, не понимая. Он не понимает мастерства, которым они обладают и которое может приносить им массу полезного (Кирилл Борисович уважает Серёгу из дома напротив, ведь тот за день-другой может намазюкать на холсте красками, да так, что и за душу берёт, и, что немаловажно, это ведь можно потом продать. И Кирилл Борисович сам покупает у него картины, а вечерком готов пропустить стаканчик виски, слушая, как этот же Серёга играет на гитаре).

     Кшатрии работают с шудрами, управляют ими, покровительствуют им. Для кшатриев это рабочие (боевые) единицы, которыми нужно умело руководить (Семён Семёнович организовал у себя на заводе чёткий порядок, жестко следит за дисциплиной и наказывает провинившихся, но и поощряет усердных. Он перечитывает «Искусство войны» Сунь Цзы и применяет знания оттуда в своей работе).

     А вот вайшьи кшатриям противны, не любят кшатрии помешанных торгашей, хотя и понимают, что услуги этих людей им необходимы (Семён Семёнович, следуя всё тому же Сунь Цзы, скрепя сердце, приглашает к себе на деловые встречи Кирилла Борисовича).

     Брахманов же кшатрии ценят, для них это носители новых важных знаний и умений. А отношение брахманов к опасности вообще повергает кшатрия в восторг (Семён Семёнович в часы упадка сил вспоминает, как он, летая по делам в Индию, познакомился там с одним необычным человеком, выходцем из России. Тот продал свою немаленькую авиакомпанию и отправился искать какую-то мудрость на восток. Сейчас он тихонько лепит себе горшочки из глины, продаёт их, а про авиакомпанию и думать забыл, при этом мужик-то и в самом деле умный и толковый).

     Брахманы в силу своей природы учителя стараются донести какое-то своё видение, понимание окружающего мира остальным варнам. Ну или причинно-следственных связей. Одни брахманы пытаются донести то, к чему они пришли, на своём языке, другие пробуют говорить с представителями каждой варны на их языках (странный Игорёк проповедует: «Будете воровать — вас зажарят на адском костре». И этого многим шудрам достаточно. Ну а когда к нему приходит дядя Коля, он перестраивается, с радостью выслушивает вопросы и даёт ему ответы, правда, не всегда понятные дяде Коле).

     Брахманы ценят вайшья за их практичность и, наставляя вайшья, объясняют им расклады с помощью кармы. А уж что касается выгодных обменов, вайшьи тут мастера. (Серёга в своих песнях постоянно возвращается к теме любви и взаимоотношений, а в тех песнях, что поёт при Кирилле Борисовиче, аллегорически говорит, что если творить добро, то боги это зачтут тебе).

     Брахманы уважают и кшатриев, опять же, по-своему. Они учат и наставляют, к чему, к какой цели нужно вести народ, а уж кшатрии знают, как это делать.

     Если попытаться оценить нашу текущую ситуацию в мире, выходит, что сейчас он переполнен вайшьями, а их ценности выдаются за общечеловеческие, отсюда и кризис современного общества. И если для шудр это ещё не так страшно, ведь ценности вайшья для них — высшее, кшатрии и брахманы от этого страдают. Кроме того, в нашей стране в последнее время появляется острый дефицит шудр. Все местные шудры уже перешли в вайшья. И вот как результат — трудовые миграции. Вспомните, кто сейчас делает ремонты или строит дома.

     Но наш мир невыразимо богат и зиждется на непоколебимом равновесии всего сущего. Всем известны из физики законы сохранения — это часть проявлений мирового баланса. Мы привыкли считать, что у всего в нашей вселенной есть начало и конец, всё проходит некоторые этапы развития, достигает апогея, а затем угасает. Так устроена жизнь отдельных существ и их клеток, так устроена природа звёзд, подобную картину можно наблюдать и в истории с развитием государств. Отсюда логично предположить, что существует аналогичная тенденция и в отношении иных формаций общества, например, варн. Но я уже говорил о бесконечности жизни как таковой. Выходит, что за угасанием следует очередная волна развития, то есть у нас нет абсолютного минимума, схлопывания всей системы Жизни.

     Но что же происходит с тем, кто достигает максимум в развитии, или с тем, кто проходит ступень брахман-брахман? В санскрите есть такое понятие — атман, «самость, дух», высшее «Я». Это абсолют, осознающий своё собственное существование. Данное понятие используют для описания высшего «Я» человека и всех живых существ. После Пробуждения человек знает себя как «Атма» — я не это, я ТО, «я есть абсолют, и я это знаю» — абсолют (человек) осознаёт своё существование.

     В древнеиндийских трактатах Упанишады говорится, что тот, кто полностью осознаёт атман внутри себя и его единство с абсолютом, достигает освобождения из круговорота сансары, достигает мокши. В буддизме говорится, что человек достигает просветления. Просветление — состояние полной осознанности (выход за пределы дуального ума), при котором происходит растворение эго и исчезает ощущение себя исполнителем, то есть исчезает иллюзия волеизъявления. Это приводит к состоянию единения со всем окружающим. Просветление достигается за счет понимания ошибочности, так называемого, «волеизъявления», благодаря чему возникает спонтанность умственной деятельности (точнее, она теперь принимается), в результате этого происходит разотождествление сознания со своим телом и умом. Таким образом сознание освобождается от иллюзий и отождествлений и становится чистым свидетельствованием.

     Просветление, согласно учению Будды, означает знание Единственного Пути, ведущего к освобождению от страдания, к нирване. Вообще конечная цель духовной практики обозначается различными терминами и понимается по-разному: осознание своего единства с богом, осознание своих вечных взаимоотношений с богом и возвращение в его обитель, достижение чистой любви к богу, осознание единства всего бытия, осознание истинного «Я», достижение умиротворения, свобода от материальных желаний. В дзэн есть схожее понятие сатори.

     Итак, можно, конечно, принять освобождение и вновь слиться с абсолютом, вернуться в обитель бога (рай у христиан). Но вспомним, что предназначение брахмана-брахмана — быть учителем учителей. Его знания гораздо выше, нежели у представителей иных варн. А также и ощущение ответственности. А если так, то логичным будет предположить ещё один этап развития брахмана после достижения просветления: понимая значимость приобретённых знаний, брахман решается донести их до остальных. Подобную сцену описывал Ницше:

     Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне. Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные — богатству своему. Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило! Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.

     («Так говорил Заратустра», Ф. Ницше)

     Однако же, достигнув просветления, коснувшись абсолюта, брахман осознаёт единство всего бытия и его единовременность, а потому может и проявиться далее в том месте и в том облике, в котором пожелает. То есть ему не обязательно спускаться вниз в обратном порядке или, вспоминая принцип неопределённости Гейзенберга, можно сказать, что при осознании всех внутренних свойств брахмана, нельзя точно определить вектор его дальнейшего перемещения. Но мы сможем наблюдать его вновь после очередного перерождения, если он решится учить и направлять людей иных варн.

     Пожалуй, во всех религиях и верованиях существует множество историй, упоминаний о том, как бог (или его сын) нисходит на Землю в человеческом облике, чтобы привести общество в порядок, восстановить равновесие, направить на путь спасения или, как говорится в индуизме, восстановить дхамму, совокупность установленных норм и правил, соблюдение которых необходимо для поддержания космического порядка, и направить человечество к мокше. В индуизме и для этого слова есть термин — аватара, «нисхождение».

     Наиболее яркий и известный пример даёт нам Новый Завет Библии. Моё отношение к данной книге весьма неоднозначное. Несмотря на многие положительные аспекты писаний, я весьма критично отношусь к Библии. Древнейшие рукописи датируются 150—250 годами нашей эры, а это означает, что вероятность искажения описываемых событий крайне велика. Более того, христианство видится не только религией, но и своего рода второй, если не первой, властью. Принципы, проповедуемые здесь, превосходно подходят для управления народом. Но это отдельная тема.

     Итак, всем известный сюжет рождения и жизни Иисуса. В писании говорится о непорочном зачатии девы Марии в семье ремесленника. Когда же Иосиф подумывает о том, чтобы оставить Марию, к нему является ангел со словами:

     Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго.

     (Евангелие от Матфея, гл. 1, ст. 20)

     Иначе говоря, шудра понимает, что в его семье родится ребёнок другой варны, чуждой ему. Далее описывается рождение и становление Иисуса, а также его учение. Главы 5—7 Евангелия от Матфея дают представление об этом учении и о языке, которым оно преподносится. Очевидно, что эти проповеди есть донесение брахманом высших знаний до шудр:

     Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное

     (Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 3)

     Следующие два отрывка дают понять, что данное учение именно для шудр, а не для вайшь или кшатриев:

     Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут

     (Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 19)

     Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы

     (Евангелие от Матфея, гл.6, ст. 34)

     Выходит, что Иисус есть очередное перерождение брахмана-брахмана, который решил не сливаться с абсолютом, но вместо этого вернулся в мир нести своё знание людям. В конкретной ситуации он выбрал своей целью направлять к развитию и спасению шудр. Но, осознавая, что шудры не понимают брахманов, он решил доносить учение своё изнутри их варны, а для этого ему нужно было родиться в семье шудры. И это был успешный выбор — всколыхнулись массы, реакция народа не заставила себя ждать. Шудры увидели своего пророка и последовали за ним.

     Что касается других варн, то их представители не поняли, да и не могли понять того, что предназначалось шудрам. И Иуда был не случайно выбран, ведь только так можно было показать, что наставления шудрам чуждо вайшьям. То же касается и кшатриев. И в этом ключе известная фраза: «отдавайте кесарево Кесарю» (гл. 22, ст. 21) принимает иное значение. Говоря «кшатриево кшатриям», брахман как бы даёт понять, что для каждой варны должно быть своё — учение, язык, время. С точки зрения абсолюта, необходимый учитель для каждой варны появляется именно тогда, когда он более всего необходим, и разница во времени между такими проявлениями по вселенским масштабам несущественна. Однако же в масштабах человеческой жизни или хотя бы этапа развития государства это довольно долгий период.

     Как известно, в народе было великое недовольство Иисусом, и это логично. Данную ситуацию можно проиллюстрировать иначе. Представим, что у холодильника, в котором лежит мороженое, стоят дети, четверо братьев. Мама угощает своих детей мороженым. С точки зрения мамы, она сразу даёт мороженое всем, но вот дети воспринимают это по-другому. Если разбирать этот процесс пошагово, то мы видим, что мама открывает холодильник, достаёт первое мороженое, отдаёт его одному сыну. Все остальные вроде и понимают, что им тоже достанется, но в данное мгновение они ревнуют, завидуют счастливчику, злятся на него. Далее мама достаёт второе мороженое и подносит его второму сыну. Он радуется, успокаивается и более не думает о первом брате. Но вот недовольство третьего и четвёртого сыновей растёт. Здесь мама достаёт третье мороженое. И в этот раз третий брат получается заветный подарок, а зависть четвёртого сына вырастает ещё больше. Но, наконец, и ему достаётся мороженое. В результате все получили то, что хотели: дети — мороженое, мама — радость от того, что поделилась. Но переживания детей в течение самого процесса были, и от них никуда не деться.

     Тетрадь пятая. Легенды

     (Июль, 2011 г.)

     После путешествия к Гималаям жизнь моя в очередной раз изменилась: к тренировкам по выходу из тела добавились ежедневные практики тянь-ци и регулярные медитации, но, конечно, больше всего поменялся подход ко всему этому, личное отношение. Напоследок Цэрин сказал, что не место даёт силу или мудрость человеку, а путь, пройденный и пережитый, и совсем необязательно лететь через полмира, чтобы чему-то научиться — важны лишь намерение и вера. Так сложилось, что большинство людей считают Китай, Тибет, Индию, Непал источниками мудрости, потому и стремятся туда, искренне веря в возможность обрести там сатори. На деле же можно обойтись и поездкой в соседний лес, это лишь вопрос отношения. И всё же я не жалел о своём путешествии. Кстати, в качестве сувениров я приобрёл в той самой лавке тибетскую поющую чашу, чайный набор и кое-что из оберегов. Думаю, это тоже сыграло свою роль в закреплении спокойного состояния моего дома. По крайней мере, о призраках и полтергейстах я начал забывать. Осознанные сновидения стали частью повседневной, а точнее, повсеночной жизни. Разве что наблюдающего за этими моими практиками деда видел я довольно редко. Но и это не мешало работать над собой.

     Кажется, раньше я уже отмечал, что берусь за дневник лишь в периоды чего-то необычного, забывая или же ленясь описывать будничную жизнь, по сути, это уже давно перестало походить на дневник — так, заметки. Ну а сейчас как раз есть, о чём рассказать.

     Сновидения я для себя разделил на три основных типа. Во-первых, обычные сны, образы и сюжеты которых строит подсознательное, стараясь что-то передать, объяснить сознанию. Зачастую для расшифровки требуется изрядная подготовка и знания как минимум юнговской аналитической психологии. Во-вторых, есть осознанные сновидения, сюжетом которых человек может управлять, а также способен выстраивать в них свою собственную реальность, выполняя магическую роль. Ну и, наконец, третий, совмещённый, тип. Мне кажется, он наиболее удобный и полезный, особенно, для практикующих безмолвное наблюдение. Здесь сновидец осознаёт себя спящим, понимает, где и в каком состоянии он находится, но практикует неделание, внимательно следя за происходящим, одновременно анализируя и разгадывая предлагаемые подсознательным ребусы. Ну и, конечно же, есть частные случаи. Например, вещий сон для первого типа — это буквальная передача информации, не требующая сложных анализов. Ну а выходы из тела или, как их ещё называют некоторые, астральные путешествия, представляются одним из вариантов осознанных сновидений. Но вот пересечение частных случаев мне пока не встречалось. До той недели.

     Тогда, выполнив ставшую привычной процедуру выхода из тела, я воспользовался приёмом открывания двери в любую точку планеты и появился в своём родном городке у родительского дома. Мне тогда хотелось разрешить небольшую загадку из детства и понять, почему там, в детстве, я поступил определённым образом. Но, как такое и бывает во время блужданий вне тела, ослабив внимание и предавшись воспоминаниям, я понял, что погружаюсь в обычный сон. После этого должно было последовать либо пробуждение на короткое время, либо смена сюжета. Вот только на этот раз произошло иначе, и я просто остался в том же месте. Вероятно, благодаря внезапному пониманию того, что прогулка вне тела превращается в сон, я вдруг оказался в обычном осознанном сновидении, продолжая оставаться всё там же. Это показалось интересным, и я решил воспользоваться случаем, чтобы попрактиковать третий тип.

     Первое время ничего особенного не происходило, и я гулял по местам своего детства, встречаясь взглядами с удивлёнными прохожими и прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Но уже вскоре, когда передо мной оказалось здание нашего городского музея, весьма ветхое и давно оставленное городскими службами, рядом послышались тоненькие голоса. Мне навстречу шли две девочки, обсуждая как раз этот дом.

     — Красивые фасады! А какая тут лепнина…

     — …была. Жаль, разваливается всё. Никому это не надо.

     — Эх, да… Был раньше роскошный дом, в котором ведь жили интересные богатые люди. Стал потом музеем, куда ходят поглазеть. А теперь вот — заброшенная рухлядь.

     — Вот именно. Навести б там порядок, отремонтировать бы всё — цены б не было ему.

     — Да кто ж это сделает? Там же ведьмы давно уже обосновались.

     Меня поразило больше не то, как говорили девочки, а сам факт появления здесь ведьм. Это подействовало как красная тряпка на быка, словно сильнейший катализатор. Через несколько минут я уже был у крыльца и поднимался по невысокой лестнице к главному входу. На двери почему-то висели таблички «закрыто» и «время работы: 10:00 — 18:00», я потянул за ручку и рассохшаяся деревянная дверь со скрипом отворилась. Внутри было мрачно, кругом с потолка свисали какие-то шторы и полиэтиленовые плёнки. Где-то рядом раздавались быстрые шаги, я повернулся направо и увидел выход в коридор к освещённой лестнице, по которой суетливо бегали какие-то люди. Продолжая понимать, что это сон, и здесь может быть что угодно, я поддался желанию подняться наверх. На втором этаже лестница выходила на длинный узкий коридор, по сторонам которого было множество закрытых дверей, и только одна, слева, где-то в середине, оказалась приоткрытой. На ней пылилась покосившаяся дощечка с выцветшей надписью: «часы приёма…». По всему дому мне на глаза попадались разные коробки, тряпки, комья пыли и прочие атрибуты сумбурного переезда. Это очень смущало.

     Наконец, я скромно постучал в дверь, которая от лёгких толчков медленно открылась, обнаружив среди нагромождений бумаг, каких-то архивов, коробок, тряпок и пёс знает чего ещё двух женщин неопределённого возраста, что-то суетливо перебиравших. «Нет, нет, нет! Никого не впускаем. Я же говорила — закрыто. Всё!» — коротко стриженая брюнетка быстро протараторила, даже не обернувшись в мою сторону. « Эй, вы вообще кто такие?» — мне почему-то стало очевидным, что я должен их выдворить отсюда, во что бы то ни стало. В ответ раздалась какая-то ругань, и прямо перед моим носом дверь сама собой захлопнулась. Стараясь не препятствовать развитию сюжета, я параллельно пытался осмыслить происходящее. Итак, дом, старый, заброшенный, покрытый пылью и сетью паутин… что-то из детства… внутри дома какая-то нечисть. Пока ничего было не понятно. Одновременно и участвовать в действе, и наблюдать за ним, оказалось не совсем просто, и я, вернув внимание внутрь, обнаружил, что уже бьюсь с разъярёнными ведьмами, швыряющимися в меня то огненными, то ледяными шарами. Мне же приходилось уворачиваться и скрываться за дверью, вспоминая при этом символы тянь-ци. И, как бы ни было печально, но ни один из них не давал должного эффекта — я не мог ни защититься, ни хоть что-то сделать ошалевшим колдуньям. И вот тут стало происходить то, о чём я мечтал, начав практиковать тянь-ци — мои руки вычерчивали в воздухе какой-то новый иероглиф, напоминающий букву Z, пересечённую трижды повторяющимся знаком бесконечности, а в голове повторялось одно слово. Новый символ работал, и работал эффективно! Ведьмы отпрянули назад и прижались к стене, пытаясь что-то сделать, но больше не в силах достать меня хотя бы маленьким фаерболом. Мой новый символ висел в воздухе голубоватой плоскостью, дрожа и гудя, словно от огромного напряжения. Всё, что в него попадало со стороны старух, отскакивало обратно как теннисный мячик. Буквально через несколько минут колдунья, пытавшаяся отбиться от меня, подожгла отлетевшим от иероглифа фаерболом висевшую у окна тяжёлую портьеру, и в доме начался пожар. Огонь пожирал все тряпки, горы пыли, бумаги, мусор, самих ведьм, но стен дома при этом так и не коснулся.

     И вот тут разгадка стала очевидной. Дом — это я, моё Я, старое, заброшенное, никому ненужное. Но сейчас мне удалось найти в себе силы и дать первый бой свои внутренним демонам, сжигая всё старое и бесполезное, очищая себя от лишнего хлама. А помогает в этом мне восточная практика, которая при достаточной вере в себя даёт новые возможности.

     По идее, сон должен был на этом кончиться, но ничего не исчезло, картинка не сменилась, как это обычно бывает. Я, несколько смутившись, спустился, подошёл к выходу, распахнул дверь, шагнул и так и остался стоять на крыльце. Напротив сидела, подперев голову рукой, она. Увидеть Любу, ту самую ведьму, с которой связано столько моих злоключений, вот так вот просто, в осознанном сне, сидящую и наблюдающую за мной, было странно и неожиданно. Меня часто не покидало ощущение, что она где-то рядом, но столкнуться вот так, лицом к лицу…

     — Ну что, порезвился?

     Я молчал, глядя на неё и не сходя с места. Пальцы медленно задвигались, ощупывая воздух и готовясь сложиться в нужную фигуру для символа тянь-ци.

     — Долго стоять собрался? — она закатила тёмные глаза и скривила рот, словно от усталости, — да кончился уже тот твой сон, — затем скосилась на мою правую руку и добавила, — у-у-у… решил показать силушку богатырскую? Только какой же из тебя богатырь? Так, юнец зелёный!

     — Т-т-ты, — начал было я, процедив сквозь зубы, но так и ничего не сказал.

     — Ну, я это, я. И что?

     — Какого чёрта? Чего тебе надо?

     — Ой-ой-ой, какой сердитый мальчик. Ух! — она громко расхохоталась, и её круглое полное лицо быстро зарделось, отчего несмеющиеся тёмные глаза приобрели ещё более пугающий вид. — Ну, что, смотрю, ты к папке-то сбегал, побалакал с ним. Ты ведь сам всё понимаешь, так чего спрашиваешь?

     — Что ты от меня-то хочешь? Ты же знаешь, где мой батя, а уж ему-то побольше моего известно.

     — Не-а. Так было бы проще, но, видишь ли, дедуля твой скопытился, а никому так ничего и не сказал. Зато к тебе вот захаживать повадился. Теперь. А я думаю, авось, чего и расскажет или, может, даже и покажет тебе, а? А ты мне гостинчик принесёшь. Небольшой такой. Мне украшения, знаешь, как нравятся? Ух, страсть! Эх, жалко, правда, ты себя испортил всеми этими восточными приблудами, как их там, тань-дзянь-дзинь… а ведь мог бы и… ну да ладно, леший с тобой.

     Меня колотило изнутри, казалось, весь город слышит, как скрипят мои зубы. Я понимал, что если начну говорить, то голос будет предательски дрожать. И поэтому продолжал молчать. Глупо это было, по-идиотски. Но я не знал, что делать. От растерянности даже на тройную спираль дракона рассчитывать не приходилось, не говоря уж о новом символе.

     — Так, дружочек, хватит в молчанку играть. Ты же понимаешь, что рано или поздно ободок этот найдётся, хочешь не хочешь, попадёт он к тебе в руки. От судьбы не уйдёшь.

     — Он мне не нужен. Я не собираюсь ничего искать.

     — И правильно! Пра-виль-но — не нужен. Что тебе с ним делать? А найдётся он — мне отдашь, и все будут довольны.

     — Да не собираюсь я тебе ничего отдавать. Достала ты! Отвяжись уже от меня и…

     — Ох, как не хорошо! Родную тётку такими словами обижаешь. А ведь был послушный мальчик.

     Меня аж свело, так захотелось ей залепить затрещину, чтоб заткнулась. И в этот момент я почувствовал, как к рукам подкатило, ощутился прилив сил, пальцы сами собой сплелись в нужную фигуру, в голове среди прочего вспыхнуло непонятное слово «падмапани», перед глазами проплыл образ змея, обвившегося вокруг лотоса, и я, непонятно, на что рассчитывая, выкинул в её сторону открывшийся мне недавно символ. Но вращающийся голубоватый иероглиф, пролетев пару метров, просто растаял в воздухе.

     — Ну что ты такой упрямый. Тупой и упрямый. Как осёл, — ведьма вздохнула, поднявшись со своего места. Она была крупная, почти без талии, с узкими плечами, — ладно, до встречи, — сказала и исчезла.

     — Твою ж… что это было, блин? И куда она теперь делась? — я спросил, скорее, сам у себя, но тут же рядом послышался старческий голос.

     — Да к Тихвину поехала. Любят они там бывать. А потом девки в монастыре плачутся. Ишь, творят, что хотят!

     Я повернулся и увидел справа от себя удаляющегося, прихрамывая, седого старичка. Он шёл, опираясь на тросточку, и что-то продолжал бубнить себе под нос.

     — Постойте, куда вы? Кто… — но сон оборвался, и я уже очнулся у себя в комнате.

     Почему-то теперь меня не покидала уверенность, что мне придётся побывать где-то там, под Тихвином. Ну и, конечно же, долго ждать не пришлось.

     В начале июля, собравшись с университетскими друзьями съездить отдохнуть на природу и порыбачить (я не любитель рыбалки, но за компанию посидеть в лодочке посреди озера — это с удовольствием), мы стали выбирать место, да такое, чтоб подальше. Ну и что-то новое — под Приозерском, на Суходольском, в Орехово уже поднадоело им. Мы долго рассматривали карту, и я вдруг ткнул пальцем в юго-восточном направлении: «Старая Ладога, Волхов, а дальше, вон, куча всяких озёр. Часа за два-два с половиной доедем», а сам посматривал на точку чуть правее. Никто из нас там не бывал, но Егор вдруг вспомнил, что кто-то из друзей его отца катался в том направлении регулярно и на охоту, и на рыбалку — мол, места дикие, но, если знать, куда ехать, то домой вернёшься точно не с пустыми руками. Лёшка сразу же стал поддакивать, чего-то припоминать, где-то что-то читал, слышал — в общем, согласился.

     Выезжать собрались в пятницу пораньше вчетвером, но, как водится, в последний момент Димка отказался, и в машину сели уже втроём. Хотя, тоже неплохо — и места больше, и сумки на заднее сиденье кинуть можно, а то лодка с рюкзаками и так большую часть багажника съела. Ехали дольше, чем планировали, но на смену хорошей дороге, когда сидеть уже надоело, пришли забавные названия поселений, и мы стали развлекать себя весёлыми табличками. И если Хамонтово напоминало о братьях Стругацких, то указатели таких деревенек, как Льзи, Теребуня и Дудачкино, вызывали бурную реакцию. Постепенно само понятие дороги стало неприменимо к тому, где мы ехали, зато природа нас окружала роскошная — настоящий дикий лес вдали от цивилизации. Мы решили не искать запримеченное на карте озеро, а остановиться там, где банально понравится. Наверное, минут через сорок импровизированных ралли, окончательно забрызгав старенькую Kia рыжей грязью по самую крышу, мы увидели, что призрачно просвечивающиеся сквозь млечную пелену тумана деревья стали редеть. Постепенно мы выбрались на открытое место. Тёмная гладь широкого озера, укутанная, словно рваной простынёй, бледной дымкой, с одной стороны, как раз напротив, была огорожена ровной стеной густого леса, а кругом — камыши, реденькие деревца, какие-то кустики, запутавшиеся всё в том же тумане, — словом, болота. Мы, конечно, видели на карте, что здесь много их, но Соколиный и Бельский Мох, Имоловское и, пёс его знает, какие-то ещё болота должны были быть дальше. Что ж, видимо, места здесь такие все, одни топи. Где-то вдали глазастый Егорка разглядел чернеющуюся точку — наверное, домик чей-то. Значит, живут здесь люди. Ну, или бывают. А вокруг царила тишина.

     Доехали мы до обеда, так что природа только просыпалась, солнце ещё не совсем прогрело застывший воздух, какие-то пташки начинали заводить свою весёлую трель. С поиском подходящего для лагеря места, конечно, пришлось немного повозиться — всё же не на болоте ж ночевать — но к полудню палатки уже стояли. Лёшка во всю пыхтел, накачивая лодку, а Егор, как обычно, взял на себя роль повара, и над костром из котелка уже поднимался ароматный парок. Что ни говори, а приготовить в лесу, да так быстро достойный плов, жирный, с кусочками баранины (вот, на что он, оказывается, потратил ещё тысячу в «Ашане»), с лучком, морковочкой, зирой и барбарисом и, конечно же, буквально расплавившимися зубчиками чеснока — это настоящее искусство. Правда, искусство, требующее определённых жертв. А на алтарь Егорка беззаветно приносил себя, точнее, свою печень. Ещё с универа он следовал совету Макаревича и в строго определённые моменты своего гастрономического творчества опрокидывал 20 г. Был, правда, как-то опыт готовки и в совершенно трезвом виде, но этот случай кулинарного фиаско мы все усердно стараемся забыть. Я же в это время разгребал вещи у палаток и неспешно натягивал тент, временами прерываясь, чтобы в очередной раз совместно с Лёхой разделить участь жертвующего своей печенью повара.

     Насытив желудки волшебным даром азиатской кухни и окончательно отдохнув, мои друзья решили не терять времени и отплыть, чтобы разведать, как они сказали, обстановку. Ну и, может, поймать уже чего-нибудь. А я надумал вздремнуть и улёгся на расстеленный туристский коврик. И почему его так старательно называют «пенкой»? Нет, ну, ладно бы «каремат», была ведь фирма «Karrimor». По-моему, даже в советское время эти коврики так и называли. Любят у нас эпонимы — всё-таки название основного производителя часто перекочёвывает на сам товар, как это было, например, с «Xerox», «Pampers» или тем же «Porolon». Хотя, «Thermos» сейчас уже сложно иначе назвать. Но «пенка»? Звали бы уж тогда «ижиками» или «ижпенами», на ижевском же заводе самые популярные сейчас производят. А то — «пенка». А уж как звучит «надувная пенка»! Или, вон, «пенка из фольги». Я задумался над подобными абсурдными названиями, поморщился и закрыл глаза.

     Солнце уже стояло высоко, воздух прогрелся, отдалённый птичий гомон наполнял его, временами надо мной проплывало небольшое облако, отбрасывая размытую тень, либо пролетала с недовольным криком встревоженная утка. И тут над озером разнеслось: «Твою ж медь! Ты видел? Что это было?». Через несколько минут где-то рядом пролетела какая-то тень. Вроде бы и птица, только звук с её стороны странный был, как будто клеёнчатый воздушный змей на ветру трепыхается с таким характерным потрескиванием. Ну, пролетела и скрылась. И опять стало тихо, хорошо. Я задремал.

     — Хватит валяться, — весело прокричал Егор под скрежет вытаскиваемой на берег лодки, — купаться пойдёшь?

     — Ага-а, — зевнул я в ответ, — чуть позже. Поймали чего?

     — Да так, мелочёвка всякая. Купаться он пойдёт, ну да, конечно!

     — Ага, мелочёвка, — передразнил его Лёшка, ещё крутившийся у воды, — ты видел её хребтину? Такую поймать — дня на два хватит обожраться.

     — Блин, Лёха, ну что ты… опять слышишь только одно слово и лезешь не в тему. Я ж говорю, что поймали только мелочёвку. А водится тут, конечно, много всякого. А щучка, так-то, да, большая была.

     — Так, Илюха, давай вставай, харэ уже дрыхнуть!

     — Встаю, встаю, — рот до сих пор разрывала зевота, — Парни, а что вы там кричали с воды, как будто динозавра увидели? — Я сел на сырое бревно у давно погасшего костра и начал, ломая сушняк, подкладывать мелкие веточки к едва тёплым уголькам.

     — Динозавра и видели.

     — Чего? — шутка показалась глупой.

     — Да, дрянь какая-то пролетела… птица не птица, змея не змея — чёрт её разберёт. Видел по телеку ящериц с перепонками вдоль рёбер? Летучие драконы, вроде, называются. Только они мелкие, а это…

     — Не, — перебил его Лёшка, — больше на кобру было похоже, с таким же капюшоном. И тоже большая хрень. И на башке типа гребешка, как у петухов.

     — Ну да, сверху у неё что-то было. Но на кобру не похоже, не гони. Да, длинная, но выросты по бокам были и большие. И, вроде, мелкие лапы, как у птиц. Короче, мутант какой-то. Тут никаких зон нет? А то Хамонтово рядом… Может, сталкеры Стругацких где-то здесь бегали?

     — Бухать меньше надо! А то сейчас летучие драконы-петухи, ночью Горыныча увидите, а потом ещё Лёха в озеро за русалками полезет. А мне тут одному скучать?

     Мы посмеялись и оставили эту тему, принявшись разводить костёр, чтобы разогреть остатки плова. Рыбу решили отложить на вечер. То ли друзья над фразой моей задумались, то ли ещё что, но припасённый алкоголь на этот раз даже не тронули. Я окончательно проснулся, сил было хоть отбавляй, ноги сами уже нарезали круги вокруг лагеря. Глядя на это, Егор, заядлый походник-охотник-рыболов, знающий, пожалуй, все тонкости отдыха на природе, предложил прогуляться за ягодами. Лёха остался сторожить лагерь. Людей вокруг слышно не было, поэтому я принёс ему полутораметровую палку с узловатым наростом и вручил со словами: «Ни одного дракона в мою палатку не впускать!», и мы ушли.

     Ягоды, хоть и встречались на пути, но было их немного, так что мы шли неспешно вперёд, регулярно заглядывая в небольшие заросли. Мне уже пришлось пожалеть, что не воспользовался советом Егора и не купил резиновые сапоги — даже берцы здесь стали пропускать воду. Временами между кочек стремительно проскальзывала серая лента с чёрным зигзагом на спине и скрывалась в очередных зарослях, и мы обходили это место.

     — А гадюк здесь много, — заметил я.

     — Ну да. Пару раз ещё веретеницу видел. Ну а что, им тут раздолье. — И после небольшой паузы Егор внезапно спросил, — а ты со своей-то бывшей как, общаешься? Давно виделись?

     — Да брось ты. Мы ж рассорились вхлам, она меня и на пушечный выстрел не подпустит. Да и мне не о чем с ней разговаривать.

     — Жаль. Красивая девка была. И подходили вы друг другу — тараканы одинаковые у вас, — он усмехнулся.

     — Была. Именно что была. Слышал, у неё на нервной почве вообще переклинило. На таблетках сидит постоянно. Ничего хорошего из этого не выйдет. А, блин, сука! — я отшвырнул палкой попавшуюся под ноги дохлую змеюку.

     — Как ты её любишь! Наверняка она тебя так же называет.

     — Да… блин, я про змею.

     — А, ну-ну.

     — Слушай, Егорыч, а у тебя-то как, вы там мелких не планируете?

     — Дык ты чего, не знаешь, что ли? Вообще-то Анька уже третий месяц как…

     — Э, когда это вы успели? Не, ты мне не говорил.

     — Да как так-то? Все знают, только ты не в курсе. Да говорил я тебе, ты опять всё забыл, пустая башка!

     — Угу, когда? Мы с тобой не виделись, пёс его знает, сколько. Ладно, ну что, поздравляю! Здорово!

     — Спасибо. Слушай, да я ж всем на девятое мая рассказывал, мы сидели тогда у…

     Но он не успел закончить фразу — метрах в десяти от нас лежал на животе полуголый мужчина, нервно дёргая рукой, словно отмахиваясь от чего-то невидимого, и, прижимаясь лицом к болотной жиже, судорожно всасывал её. Он прерывался лишь на какую-то секунду, чтобы простонать нечто бессвязное, и вновь падал измазанным грязью лицом в тёмное месиво.

     — Мужик, ты чего? Он что, бухой, что ли? — мы кинулись поднимать его.

     — Похоже. Хотя… — Егор принюхался, — нет, вроде, нет запаха. Мужи-и-ик! Ты живой? Эй, дядя! — Он стал бить ладонью по выпачканному грязью лицу. Помоги мне!

     Мы подхватили дёргающееся и стонущее тело и потянули его в сторону, пытаясь найти хоть какое-то ровное место. Дядьке было лет сорок. Крепкий, здоровый на вид мужик, оставшиеся на нём брюки и майка явно были куплены не в деревне, на руке позвякивал серебристый браслет часов.

     — Пи-и-и-и-ить! — он взвыл как разъярённый медведь, и белки его глаз, контрастно выделяющиеся на фоне чёрно-коричневого в разводах лица с прилипшей травой, стали вращаться во все стороны. Он не понимал, что происходит, и продолжал орать. — Пить! Не! Нет, нет, нет! Не-е-е! Нет!

     — Твою медь, что с ним?

     — Похоже, траванулся, наркотой или ещё чем. Ух, ёлки — перехватившись поудобнее, я заметил, что он холодный, как пёс знает что. — Его надо согреть. Срочно!

     — Там впереди должен быть домик, который из лагеря видели. Потащили его туда!

     — Где, где дом-то? Ты что, помнишь, что ли?

     — Мля, да конечно! Мы как раз в его сторону и двигались всё время.

     Сложно сказать, как долго мы тащили туда это бьющееся в припадках тело, пять, десять минут или больше, но, казалось, прошла целая вечность. Наконец, впереди из зарослей кустов и мелких деревьев выступил бревенчатый домишко, тёмный, словно никто им давно не занимался.

     — Эй, есть кто дома? — Егор заголосил, тарабаня ногой в дверь, — хозяева, открывайте!

     Но в ответ не последовало ничего. Мы распахнули дверь и ввалились внутрь. Это оказалась обычная изба с небольшой печкой посредине, по типу тех, что я видел в Непале. Рядом был стол на перекрещенных ножках, скамья и две койки, даже с матрасами, но без белья. Очевидно, домом пользуются крайне редко, либо ну очень давно здесь никто не бывал. Мы затащили мужика на матрас и накинули на него сверху свои кофты.

     — Надо бы света, огня и воды — я начал обшаривать все углы в поисках какой-нибудь лампы. Пара кружек, алюминиевые миски и ложки, несколько сухих полугнилых деревяшек в углу под столом, под потолком висели вязанки сушёных трав, но светильника пока не видел.

     — Вода рядом, дом же почти на берегу озера. Я дров наберу.

     — Егорыч, давай я сам. А ты сбегай в лагерь за аптечкой и… его, наверное, вообще придётся в деревню везти. Машину надо!

     — Ты точно тут сам справишься?

     — Беги давай! Я, блин, как знал, что надо в дорогу с собой взять всю аптечку.

     — Хорошо. Скоро вернусь!

     Через пару минут я нашёл керосиновую лампу, нашарил в кармане зажигалку, и после недолгих моих мучений в комнате появился приятный жёлтый свет. Тело на кровати продолжало стонать и требовать воды, но уже не дёргалось. Я взял обе кружки и выскочил на улицу к озеру. Оно действительно оказалось рядом, метрах в пятидесяти. Солнце уже катилось к горизонту, и над землёй поползли сумерки. Зачерпнув воды, я почти бегом вернулся в дом. Мужик выпил залпом содержимое одной кружки, второй же я умыл его лицо. Непонимающий взгляд вперился в меня, ноздри широко раздувались, губы только бессмысленно шлёпали — что происходило в голове у этого человека мне даже страшно было представить. Я постарался его успокоить какими-то нелепыми словами, а сам трясущимися руками принялся разжигать дрова в печке. Как только огонь вцепился в них своей жаркой хваткой, я снова взял кружки и побежал за водой.

     Нужно было что-то делать, через какое-то время Егор принесёт аптечку, надо будет… А что надо будет? Что мне с ним делать? Я даже не представляю, что случилось, от чего лечить-то? Так, ладно, осмотр. Сейчас нужно осмотреть и попытаться опросить его. Может, сам объяснит, что произошло. Когда я вернулся, мужик сидел на кровати и смотрел на огонёк, осторожно лизавший чёрные дровишки.

     — Вот, воды ещё принёс. Хотите?

     — Да, — он ответил как-то очень слабо и тихо, едва слышно. Очень это отличалось от того звериного рыка, что ещё недавно требовал пить.

     — Меня зовут Илья. Мы с другом нашли вас на болоте и кое-как затащили сюда. Он сейчас отправился за аптечкой и уже вот-вот должен вернуться. Что с вами произошло? Я бы помог вам, но мне нужно знать, что случилось.

     — Это змей. Змей, да, змей, змей! — он выпил первую кружку и вцепился во вторую. — Он, да, он, точно. Мне говорили, а я махнул рукой. А зря, зря… Надо было…

     — Змей, вас змея укусила? Да, гадюка? — противоядие от укусов этих пресмыкающихся должно быть чуть ли не в каждом мед. пункте рядом с местами их обитания. Но такого эффекта яд не должен давать. Разве что ещё и наркотик какой-то был.

     — Нет, не гадюка. Что ж я, не знаю гадюк? Не, это был змей. Точно. Говорю я тебе — змей! Он, он, зараза, — незнакомец выпил и вторую кружку. — Бежать надо, бежать, пока он летит за тобой, — тут сбрендевший мужик с ужасом покосился в окно, где пролетела птица, и продолжил, — говорили, надо бежать, только не прямо, и я бежал. Но пить, пить хочется, очень хочется пить.

     — Так вас укусила змея?

     — Нет уж, не укусил он меня, не дался я ему. Шиш ему с маслом, а не цапнуть меня! Но, зараза, плюнул. Потянулся я к ветке, чтоб сорвать с неё спелую… а там, гляжу, сидит на бревне рядом, на меня вылупился и смотрит, такой холодный, немигающий. А потом гребешок на нём задрожал, он пасть свою разинул, зашипел и мне в лицо, скотина, как харкнул чем-то. Я-то утёрся, но понял, что это он самый — змей. И бежать от него. А он прыгнул — и за мной. Еле удрал от этой твари.

     «Так, плюющиеся змеи. Это что-то новенькое в нашей полосе. То про летающую кобру говорили, теперь вот… хотя, может, это и есть плюющаяся кобра? Только что она тут забыла, в наших холодах? Да и та ослепляет жертв, а не с ума сводит», — мысли у меня сбивались, и ничего толкового придумать пока мне не удавалось.

     — Так, а разделись-то вы зачем?

     — Да жарко стало, пока бежал! Вспотел я, как собака! Говорю ж тебе, пить хотелось, аж мочи не было. Налей ещё, а?

     Я и понятия не имел, что с ним делать. Какой-то странный яд. Тут нужен хороший врач, специалист. А я максимум могу успокоительное ему дать, а пока — вообще только греть и отпаивать водой. Но странно это всё. Неужели и впрямь парням не привиделась необычная зверюга над озером? Тогда им очень повезло, что она их не тронула. Но летающая змея? Ладно бы планирующая, согласен, бывают такие, хоть и в тропиках, а не у нас, но летать над озером? Нет, это невозможно. Я набрал воды и уже повернулся к дому, как услышал истошный вопль ужаса, а вслед за ним, как мне показалось, от окна что-то покатилось, словно автомобильная шина. Крик оборвался. Ноги меня в мгновение домчали до двери. Вода теперь могла понадобиться разве что только мне самому. Я тихонько выругался, выпив одну кружку, а вторую вылив себе на голову, сел на землю и, прислонившись к бревенчатой стене, стал ждать Егора.

     Звук мотора послышался минут через десять, и вскоре машина припарковалась напротив меня. Егор выскочил с рыжим пластиковым чемоданчиком, но тут же остановился, глядя мне в глаза.

     — Что случилось?

     Я, вздохнув, махнул рукой и медленно поднялся, не отрывая спину от стены. Мы вошли в дом.

     — Ух, ё… итить-колотить. Что произошло-то?

     И я вкратце рассказал и про змея, и про воду, и про крик, и про странную тень-колесо. Егор слушал молча, не сводя взгляда с перекошенного ужасом бледного лица ещё недавно бывшего живым мужчины.

     — Не успел…

     — Да бесполезно. Даже, если бы ты приехал раньше, я всё равно не знал, что делать. У меня на такой случай нет лекарств.

     — Ну да. Что, в деревню его повезём? Тут оставлять как-то нехорошо. Блин, ещё с ментами разбираться… не было печали.

     — А где Лёха? — я внезапно опомнился. — Ты его в лагере оставил?

     — Угу. Не думал же я, что так будет.

     — Валить отсюда надо. И поскорее. Собирать вещи и уезжать. Если тут такая дрянь водится, то лучше не рисковать. К чёрту такой отдых.

     — Согласен. Вот только труп вести ещё… — он достал мобильник, набрал номер и приложил к уху, — Лёшка, давай собирай монатки, уезжаем отсюда. Костёр только поярче пока разожги. Я Илюху с этим… телом до деревни подброшу и за тобой вернусь, а ты лагерь собирай. Да не трынди ты! Мы вчетвером с трупаком не поместимся. Да вот так! Мёртв! Всё, короче, собирайся, потом расскажу.

     — Ну что, потащили?

     — Сейчас, только перекурю.

     — Угу. И мне дай.

     Он молча протянул мне синюю пачку «Русского стиля», прикурил, и мы, выйдя за порог, выкурили по две сигареты, не проронив ни слова. Потом также, не сговариваясь, вошли внутрь, сняли с мужика свои кофты — воздух был уже холодный — и потащили его в машину.

     Ехать по укрывающимся сумерками болотам с мертвецом на заднем сиденье оказалось куда неприятнее, чем можно предположить. Пожалуй, это была самая паршивая поездка на природу в моей жизни. Так, ладно, вот приедем мы в деревню, если повезёт, до темноты, привезём им этот подарок. И что скажем? «Здравствуйте, мы тут гуляли по лесу и увидели мужика, нырявшего мордой в грязь. А потом он у нас умер, рассказав про плюющуюся летающую змею», так, что ли? Бред это какой-то. И в самом деле, ещё с ментами разбираться. А ночевать где? Но лишь бы только не там, а то, не дай бог, кого ещё из нас эта дрянь цапнет.

     Деревушка оказалась совсем небольшая. В домах горел свет, и слышались голоса. И это радовало. Мы подъехали к ближайшему дому, я вышел и начал стучать в окно. За забором визгливым лаем залилась собачонка. Вскоре во двор вышел лысый дедушка с окладистой седой бородой в накинутой поверх рубахи лёгкой куртке.

     — Хто там? Чего надо?

     — Откройте, пожалуйста, нам помощь нужна! Мы тут… человека нашли в лесу.

     — Какого человека? Чего, спрашиваю, надо? — но он всё же отворил калитку во двор и вышел к нам. — Чего случилось?

     — Мы здесь с друзьями неподалёку рыбачили, потом, вот, с другом, — я указал на выходящего с водительского места Егора, — пошли за ягодами и наткнулись в лесу на… — я открыл заднюю дверь, показав, таким образом, мёртвого незнакомца.

     — Едрени фени! — дед перекрестился сухими пальцами и притопнул ногой, обутой в заляпанную калошу. — Опять летучий змей безобразничает! Третий раз уж за этот год… Что ж енто творится-то…

     — Вы знаете про это?

     — А хто ж не знает? Каждый год енто уж, как пить дать, одного-двух находят. А пропадает сколько… Вы вносите его, в сенях уложим. Да тише ты, Стёпка! Марш в конуру! — старик притопнул в сторону неунимавшейся собаки. Мы послушно внесли и положили мёртвого на скамью. Старик зашёл в дом и вернулся с рваным покрывалом и закрыл ему лицо. — Вы… вы в дом-то проходите! Чай, замёрзли, испужались. Я вам сейчас налью, отогрею вас. Заходите, заходите!

     — Спасибо, дедушка. Но у нас там ещё один друг у озера остался, за ним вернуться надо, он вещи собирает.

     — У озера, говоришь, — хозяин с подозрением оглядел нас, — хде енто, у озера?

     — Да палатки мы ставили, вот, прямо, если здесь ехать, потом направо, через березняк, а там налево и напрямик до озера.

     — Ах, там… ну понятно, понятно… Только что ж вы его одного там бросили-то, а? Не по-товарищески как-то.

     — Мы бы все не поместились в машину с… этим…

     — Ну да, ну да… Ну, езжай за ним, езжай!

     — Дедушка, а где нам здесь в деревне можно будет переночевать всем?

     — Так-с, ну одного, положим, я у себя могу оставить. Хто с мертвяком спать в одном доме не побоится, — старик усмехнулся, — а ещё двоих… Ща, погодь!

     Он вышел за двор и постучался в окно соседнего дома, загорланив: «Адамовна! Эй, что оглохла совсем? Адамовна! Отворяй!». Послышался скрип двери и какой-то тихий сиплый голос. Старики негромко заговорили. Затем дверь хлопнула, и дед вернулся обратно.

     — Ну что, — говорит, — двоих у Адамовны положим спать, ежели на лавках спать не заерепенитесь, а то знаем мы вас, городских!

     — Спасибо большое, дедушка! А меня Илья зовут. Вообще-то, Илларион, но проще — Илья. Давайте я здесь останусь, с ним, — и бросил взгляд на неподвижное тело.

     — Илларион… о, как! Ну, чего, оставайся. В дом пошли. Неча мёрзнуть тут. А меня Савелий Кузьмич звать.

     Мы вошли в дом, хозяин усадил меня за стол и напоил горячим крепким чаем. Ну а я постарался выспросить у него, что это за змеи такие здесь водятся, и, самое главное, как он догадался, что это именно летучий гад напал на мужика. Выяснилось, что в деревне все знают об этой напасти, раньше даже частенько видели на болотах их, а теперь уже реже. Он рассказал, что этот зверь похож внешне на тетерева, с такой же шеей и головой, только без клюва, а с пастью, как у змеи, и с петушиным гребнем на макушке, ну и крыльев у него нет, и тело продолжается почти полуметровым змеиным хвостом. Для местных этот змей такое же обычное животное, как тот же тетерев или медведь. Только опасный. Но спастись от него можно, если сразу же и быстро начать бежать, только не прямо, а зигзагами, и при этом скидывать с себя одежду.

     — А это ещё зачем?

     — Ну, как зачем? Нежто не видел, как ящерицы хвост отбрасывают? Так и тут ему надо швырять одёжку, чтобы, пока он с ней разбирался, ты убёг.

     — Ммм… — протянул я и вспомнил рассказ сегодняшней жертвы, — понятно. Так а как вы, всё-таки, догадались, что это именно змей напал?

     — Дак, а все, на кого он кинется, начинают раздеваться, землю жуют и умирают так. А у вашего покойничка на лице грязи много — видать накушался её. Только вы, гляжу, умыть его пытались, не сразу повезли.

     — Не сразу, — и я рассказал ему про нашу прогулку, про то, как нашли мужика, как его в дом волокли, как я пытался его в чувства привести. Дед слушал и понемногу бледнел, особенно, когда я вспомнил, как мне померещилось катившееся колесо.

     — Ух, чёрт бы вас побрал! И чего я впустил тебя на ночь? Ух, леший… Вы зачем к ведьме в дом сунулись, а? На кой ляд вы туда змеем выбранного потащили?

     — К какой ещё ведьме? Там же в доме никого не было, говорю же, пусто там, видно, что давно никто не появлялся, — меня аж пот прошиб, и я вспомнил про недавний сон.

     — Видно ему, как же! — старик явно негодовал. — Хто ж в чёрный дом осередь леса лезет? Вестимо, ведьма там живёт. Сам же говоришь, травки всякие висят сверху. Да ты и сам её видал.

     — Как это, видал? Никого там не было.

     — А колесом, по-твоему, хто катился от окна? Енто её ваш покойничек увидал и помер со страху, значит, — вон его как, бедного, перекосило! Она ж теперь от вас не отстанет. А теперь и от моего дома. Ух, что ж мне с вами, окаянными, делать?

     — Вот как… — я постарался сменить тему, — Савелий Кузьмич, а милиция или участковый где у вас тут, куда нам завтра идти-то?

     — А зачем вам милиция?

     — Ну, как же… надо же заявить…

     — Ничего не надо, — встрепенулся старик, — ежели бы каждого укушенного змеями мы бы таскали туда, наш бы участковый сам бы повесился давно уже. Вы, молодые, завтра могилку, значит, выроете на кладбище — покажу вам, где, а я уж крестик как-нибудь прилажу. Тем более, в доме ведьмы он умер.

     В это время за окном послышался звук подъезжающей машины, и мы вышли на улицу. Савелий Кузьмич стал возиться с дверью, запирать её, крестить, нашёптывая что-то, а я воспользовался моментом и подошёл к Егору, чтобы рассказать о реакции старика и его нежелании обращаться в милицию и предложил им с Лёхой попытаться утром вызнать, где находится отделение, и самим туда отправиться. Наконец, дед закончил свои дела и, подойдя к нам, объявил Егору с Лёхой, что они будут ночевать в доме у соседки, что там их накормят, спать уложат, а потом, понизив голос, добавил, чтоб они ни слова не говорили про дом у озера. Затем старик постучал в окно Адамовне, мы вошли все вместе, познакомились, объяснили, что завтра утром уже уедем, хозяйка что-то попричитала и потащила к столу. Но, на моё удивление, Савелий Кузьмич отказался, сказав, что меня он сам накормит, а пока ему нужна моя помощь по дому, и я, попрощавшись с гостеприимной старушкой и своими друзьями, вышел вслед за странным дедом.

     — Ну что, Илларион, принёс в дом беду, так будешь помогать справиться с ней.

     — Хорошо. Я не спорю. Что делать-то надо?

     — А что скажу — то и делай!

     Мы подошли к воротам, но тут же остановились. Старик наклонился к дороге, присмотрелся к чему-то, потом взял кусок ссохшейся земли и швырнул в калитку так, что он разлетелся в пыль, оставив пятно на тёмной древесине. При этом дед что-то нашёптывал. Затем мы вошли во двор, и он, оставив меня у двери, направился в сторону небольшой пристройки, а вернулся обратно с листком газеты, молотком и тремя большими гвоздями.

     — Возьми, — прошептал он, — и выйди за двор. Смети, значит, всю пыль и сухую землю, рассыпанную у ворот, в одну кучку, только газетой — руками, смотри, не тронь — и вбей в неё хотя бы один гвоздь. Вот. Но лучше — все три. А я пока, — говорит, — пойду в доме приготовлю всё к приходу ночных гостей.

     Я послушно вышел снова, смёл, как и сказал старик, всё в кучку, затем приставил гвоздь и ударил молотком. Один, другой, третий раз — всё без толку, гвоздь как в асфальт упёрся. Тогда я попробовал аккуратно разворошить кучку, чтобы гвоздь в ней хоть немного держался, а затем, взмахнув молотком, со всей силы треснул по нему. Хорошо, что успел увернуться — согнутая буквой S железяка со звоном отскочила в сторону и упала слева от меня. Я повторил попытку. Второй гвоздь ожидала та же участь. А вот третий немного всё же вошёл в землю. Мне не хотелось испытывать судьбу, поэтому дальше даже не пытался его вбить и вернулся с молотком в дом, заперев за собой калитку.

     Внутри зрелище тоже было необычное: хозяин жёг свечи, обходил все углы дома, что-то нашёптывая и подкладывая туда монетки, а потом наклонялся к каждой щели в полу или у окна, у печи и читал какую-то молитву, оканчивая её тройным «аминь». По полу были рассыпаны какие-то семена, больше всего их было у дверей — входной и между основной комнатой и сенями. Я наклонился, чтобы рассмотреть, но старик меня окликнул.

     — Эт лён. Возьми ещё в мешочке на столе и сыпани накрест перед воротами во дворе, а потом, значит, как вернёшься, ещё у входной двери. Ты гвозди вбил?

     — Два согнулись, а третий немного вошёл.

     — Плохо. Ох, плохо…

     — Я молоток принёс.

     — Держи его при себе. Ещё пригодится — он заговорённый. Так, погодь! За домом, во дворе, как налево поворотишь, значит, осинка у меня растёт молодая. Вырви её, значит, это, с корнем и ею калитку изнутри подопри, да покрепче!

     Все эти приготовления, по меньшей мере, мне казались странными, но я выполнял их беспрекословно, глядя на ужас на лице старика и то, с какой уверенностью он сам всё это делает. Когда я вернулся, хозяин кропил водой покойника, читая молитву. У мёртвого в зубах уже оказалась вставлена какая-то деревяшка, а на груди лежал крестик. Савелий Кузьмич закончил и снова закрыл испачканное бледное осунувшееся лицо старым покрывалом. В изголовье он поставил зажженную церковную свечу.

     — Пойдём в комнату. Нам надо немного отдохнуть перед ночью. — Мы вошли внутрь, и он запер дверь, присыпав щель у порога широкой полоской соли. — Вот теперь можно и поесть. Пить сегодня, значит, будем только освящённую воду. А завтра уж, ежели всё обойдётся, я тебе и беленькой налью. А пока — ни-ни!

     — Ведьму это Маренкой звать. Сколько себя помню, все старики про неё рассказывают. Бабкой её ещё до войны помнят. Жила она, значит, в доме где-то у болота рядом с озером. До революции-то к ней девки бегали, ну, как у них там, погадать, приворожить парня любого или ещё чего. Правда, не все возвращались. А те, что приходили, говаривали, мол, видели недобриков рядом с домом — вроде, и как парни молодые, да только из лесу идут, и глаза, значит, это, у них светятся, как у кошек. Насилу убегали, девки-то. Говорят ещё, у неё книжка была какая-то, старинная, колдовская, значит. С помощью неё Маренка-то мёртвых могла поднимать с того света. А потом, война когда была, дом-то обстреляли, и, говорят, бабку ту осколком снаряда задело, и она в болоте и утонула. Вот. А ведь им, ведьмам, как? Им же надо, значит, силу свою нечистую передать кому-то перед смертью, а она не передала, вот, так и утонула. И теперь, что, болото её, значит, не выпускает, так она у дома того и осталась, значит. Вот, только по ночам может выбираться, ежели заприметит кого, или обидят её. Был тут ещё лет пять тому назад инженер один у нас в лесах, охотился, значит. Да вот заплутал, бедный, и вышел на домик-то у болота. Он, как и ты, подумал, что заброшенная хата там. Вот и остался ночевать. А середь ночи услышал, значит, шаги, половицы, говорит, услыхал, как скрипят. Зажигалкой чиркнул — а перед ним старуха, мёртвая, кожа свисает кусками. Он швырнул в неё зажигалкой своей, а сам со всех ног давай бежать! Бог его, видать, уберёг да мимо топей провёл напрямик к деревне. Но мужик туда даже днём за вещами так и не сунулся. Вот, значит, как оно было.

     Я слушал и чувствовал, как по спине бегут мурашки. В тёмном доме на краю леса это звучало ещё более пугающе. Мне не хотелось даже думать о том, к чему готовится этот старик грядущей ночью, но всё же я спросил.

     — Савелий Кузьмич, вы сказали, что гости ночью будут. А кто они?

     — Хто, хто?! Покойничек твой сперва подняться попытается — это, значит, Маренка его звать будет к себе, а потом и сама она придёт, раз ты забрал его из дома-то её. Так, ладно, полялякали мы с тобой, а времени уж много натикало. Два часа до полуночи осталось. Надо вздремнуть хоть немного. Ложись на скамью, а я там лягу, вот. Я разбужу тебя когда, вставай тихо и делай, что буду говорить. Всё, спи, — и старик ушёл. Заскрипела кровать, дед немного покашлял, поворочался и захрапел. На удивление, и меня сморило.

     Хозяин разбудил меня минут за пятнадцать до полуночи и, прислонив морщинистый палец к своим губам, приказал молчать. Я зачем-то нашарил рукой оставленный рядом молоток и проследовал вслед за стариком к столу. Здесь уже всё было убрано, а посредине стояла глубокая миска с молоком. Старик протянул мне железный нож, а сам, ругнувшись еле слышно, вынул из-за печи топор и вышел в сени. Я увидел через приоткрытую дверь, как он обошёл покойника и воткнул топор в порог входной двери, а затем, перекрестившись, вынул из кармана церковную свечку и сменили догоравшую у изголовья, в очередной раз перекрестился и вернулся в комнату, закрыв за собою дверь. Я спохватился и тут же начал искать соль и семена льна, но Савелий Кузьмич уже достал их из кармана и вновь высыпал у двери. «Ну всё, ждём», — он указал на скамью у стола, и мы сели друг напротив друга.

     Я вспоминал символы тянь-ци и то, что мне рассказывал Цэрин со своими друзьями, всплывали в голове и те вещи, которым учил меня в осознанных сновидениях мой дед. Мне уже доводилось сталкиваться со всякой чертовщиной, но в этот раз почему-то страх переполнял меня, и я действительно сомневался, переживу ли эту ночь. Отчего-то словам старика верилось от и до. Масла в огонь подливало и воспоминание о последней встрече в осознанном сне с моей ведьмой и то чувство бессилия, что я тогда испытал, стараясь прогнать её.

     Мои мысли прервал грохот в сенях. Старик сидел, не отрывая взгляда от двери и держа в руках железную кочергу. Шум повторился. Это было похоже на то, будто кто-то, запертый в деревянном ящике, бьётся изо всех сил, стараясь выбраться наружу. Послышался звон бьющейся посуды, потом упало что-то тяжёлое. На несколько секунд всё стихло. Мой слух был настолько напряжён, что я отчётливо слышал, как секундная стрелка наручных часов Савелия Кузьмича отмеряет каждый свой шаг. В сенях вновь загромыхало, теперь уже с удвоенной силой. Послышался стон. Я узнал этот голос, ещё днём требовавший пить. Старик перекрестился и, читая молитву, начал брызгать на дверь святой водой. В сенях творилось что-то невообразимое, какая-то адская какофония доносилась оттуда: дребезжание, звон, грохот, низкий гул, стоны, какие-то завывания, затем к ним добавился скрежет. Дверь и стены дрожали. И снова тишина. Пауза продлилась чуть дольше первой, чтобы дьявольский оркестр в сенях взорвал ночь с новой силой. На улице заголосили собаки, сначала где-то в стороне, потом ближе и затем уже по всей деревне слышался низкий грудной рык вперемешку с заливистым лаем и пронзительным взвизгиванием.

     — Идёт, — сказал старик и осыпал солью широкую линию вокруг стола и скамеек.

     Понемногу агрессивный лай сменился жалобным поскуливанием, а через минуту на улице повисла мёртвая тишина. В окно заколотили. В темноте было не видно лица, но голос я узнал — кричал Егор и требовал открыть дверь. Я подскочил с места, но старик поймал меня за руку железной хваткой и, замотав головой, усадил обратно. Егор кричал, то жалобно прося, то настойчиво требуя впустить его, иногда он угрожал набить мне утром морду. Мы продолжали сидеть за столом. В сенях всё затихло, прекратился и стук в окно. Теперь вообще везде повисла гробовая тишина, из которой вырывались только три мерных звука: часы и готовые вырваться из груди, судорожно колотящиеся сердца. Мы, кажется, даже не дышали. Секунды шли медленно и громко, словно брахиозавр по доисторической земле. Хозяин вновь перекрестился и зашептал молитву. Но тут в сенях что-то заскреблось, раздался хлопок, а за ним — звук бьющегося и сыплющегося стекла, треск, будто по нему идут.

     — Какой же я дурак, — схватился за голову побледневший старик, — зеркало, зеркало оставил в сенях! — он плеснул святой водой на дверь, и та зашипела, как раскалённая в бане. — Держи нож наготове! Появится рука — пригвозди её к столу! А пока повторяй за мной, — и тут он затянул песенку с заунывным мотивом.

     Выходил Иванушка, выплутал из леса,

     Брел тропинкой торною, дорожкой неизвестною.

     А на встречу бабушка, бабушка-старушка

     И тут началось. Теперь что-то стало колотить с огромной силой в дверь из сеней. Знакомый голос оглушительно заорал: «Впусти-и-и-и!». Дед сглотнул, зажмурил слезящиеся глаза и дрожащим голосом пел нелепые слова.

     На возочке ехала, говорит Ванюшке:

     «Ты зачем же, миленький, здесь один плутаешь?

     Ты себе, мой маленький, все ножки заломаешь!

     Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился мертвец. Он ворочал головой, словно стараясь найти что-то или кого-то. И, похоже, искал он нас. В сенях раздался хохот. А верзила уже крушил всё вокруг, истошно ревя. Он подобрался к старику, и тот, недолго думая, ткнул в него кочергой. Разъярённый кадавр взвыл, выхватил кочергу, но, почему-то ошпарившись, мгновенно отшвырнул её в сторону. Из-за двери вновь донёсся женский смех. Савелий Кузьмич продолжил напевать свою странную песенку.

     Ты садись в возок ко мне — я тебя де вывезу

     На полянку светлую, на лужайку из лесу!»

     А я, метнув молоток в голову монстра, выскочил из-за скамьи за валявшейся кочергой, нож так и оставил на столе. Мертвец теперь увидел меня и ринулся напролом. В комнате гремело, в сенях временами раздавался смех, на улице жалобно скулил Стёпка, очевидно, желающий вступиться за хозяина, но боящийся вылезти из конуры, а за столом дед неуверенно продолжил свою песню.

     Залезал Иванушка в тот возок к старушке,

     Добро слово молвил ей, ехал до опушки…

     Недолго думая, я начертил в воздухе сначала тройную спираль дракона и направил её на безумного кадавра. На какое-то время это подействовало, и я успел схватить кочергу и кинуть её на стол. Там что-то звякнуло. Но наш гость уже вновь направлялся ко мне. Я зажмурил глаза и начал выводить свой символ, увиденный в том недавнем сне.

     А старушка ехала, ехала — молчала,

     Красной нитки узелок всё она вязала…

     Раздался грохот и отчаянный жалобный вой. Я открыл глаза. Передо мной корчился пронзённый длинной железякой мертвец и дымился. Было очень странно наблюдать второй раз за сутки, как умирает один и тот же человек. Старик уже повернулся к столу и продолжил петь, глядя на миску.

     Выходил Ванюшка на лужайку светлую,

     А старушка что-то бормотала вслед ему.

     Теперь передо мною стояла старуха. Затхлый гнилостный запах наполнял всю комнату. Отсыревшее тряпьё, покрытое тиной и кусками грязи, едва прикрывало её сухие руки и обвисшую плоскую грудь. С того, что когда-то было лицом, свисали гнилые куски кожи и мяса. Из крючковатого носа торчали длинные седые волосы. А глаза её сверкали жёлто-зелёными огоньками. Она медленно потянулась к моей груди крючьями когтистых пальцев. Я, уже ни на что не рассчитывая, нарисовал в воздухе свой символ тянь-ци, установив его между нами и направил всю свою волю, все намерения в одну эту плоскость. Савелий Кузьмич в это время пропел.

     Задрожал Ванюшка, бросился домою,

     Закричал от страха, побежал рысцою!

     Он закончил нелепую песню, и я увидел, как ведьма повернулась к нему, а по столу к миске поползла объёмная тень руки. Старик схватил оставленный мною нож и прибил им тень к столешнице. А затем дед вдруг начал знакомые мне строки, я его подхватил, и мы, не сговариваясь, прокричали, глядя в упор на ведьму:

     Тот, кого нет, дорогу забудь!

     Тот, кого нет, со страхом растай!

     Пламя разгонит грязную муть.

     Мара, синец и виритник, прощай!

     И в этот момент колдунья взвыла, скорчилась, схватившись за дымящуюся руку, и осела на пол. Ужасающее и отвратительное это было зрелище. Между визгами и стонами вырывались неразборчивые проклятья. Гнилая куча тряпок, костей и кожи свернулась дугой и вдруг превратилась в чёрное колесо, покатившееся в сторону двери. На остатках соли и семян льна оно с визгом подскочило, задымилось, но продолжило двигаться через сени. Пока я смотрел, как это невозможное нечто бьётся о торчащий топор, Савелий Кузьмич направился к нему. Я не понял, что он хочет сделать, но на всякий случай по очереди впечатал в ведьму все известные мне символы тянь-ци, заставив её откатиться на время в сторону с истошными криками. Старик вырвал топор и, размахнувшись, разрубил колесо надвое. Распавшиеся половинки змеями выползли за порог, но там же с шипением и истлели. Мы переглянулись с хозяином дома, а затем, вспомнив про кадавра, стали его искать. Но в доме никого не было. Покрытая слоем копоти кочерга торчала, воткнутая в щель между половицами. Нож всё так же остался вонзённым в стол. А вокруг валялись осколки битой посуды, зеркала, перевёрнутые скамьи, всюду была соль, семена и мусор. В сенях дымила потухшая свеча. Где-то в соседнем дворе проорал петух, заприметив первый луч восходящего солнца. «Вот и всё, — сказал старик, — живые. Можно и поспать». И мы уснули как младенцы: мгновенно, без снов и без сил.

     Проснулись, наверное, только к обеду и сразу же принялись убирать следы погрома. Тела мертвеца так и не нашли — ни в доме, ни во дворе, ни за ним. Уже приведя дом в порядок, мы сели за стол, и старик налил в две кружки припрятанной «Столичной».

     — Откуда ты знаешь эти стихи от нечистых, — закурив папироску на крыльце, он обратился ко мне, — которые прочёл вместе со мной в конце?

     — Мне их мой дед рассказал. Во сне.

     — Покойник?

     — Угу.

     — Вот те и раз… научил покойник живого покойников гонять. Хороший, видать, дед был у тебя.

     — Наверное. Не знал я его. Но ведьм он терпеть ненавидел.

     — Эт правильно. Не жди от них добра.

     — Да… точно…

     — Ты как, отошёл?

     — А можно закурить?

     Мы уехали часа в три дня, поев и отблагодарив хозяев обоих домов. Друзьям сказал, что закопали покойника ещё рано утром, а потом помянули его. И до самого дома я ехал молча, думая, что я вообще могу сделать против Любы, если мне даже встреча с этой ведьмой далась так тяжело. А, может, ну их, все эти практики и гори они синим пламенем? Лишь бы не трогало ни меня, ни моих родных.

     Тетрадь шестая. Встреча

     15 февраля, пятница

     Поезд отправлялся вечером. Впереди были долгие пятьдесят часов тряски, бессмысленных остановок и унылых видов из окна. И всё же это мало волновало меня. За последние полгода я довёл себя до такого состояния усталости, что все мысли мои сводились лишь к неутолимой жажде сна. И сейчас поезд виделся лишь новой кроватью. Сон вообще в эти месяцы мне редко удавался, а уж тем более полноценный. Здесь же ситуация складывалась как нельзя лучше для отдыха.

     Долгожданный, хотя и короткий отпуск всего в десять дней, пять из которых займет дорога, я устроил себе по традиции в феврале. Желание бросить всё, оставив работу, какие бы то ни было дела, тренировки и уехать подальше, пусть даже и в глухую провинцию, нарастало и крепло давно. И вот сейчас я на вокзале с сумкой в руке, томиком Ф. Ницше в кармане пальто вглядывался в табло над выходом.

     Я никогда не любил опаздывать, а потому приходил всегда заранее, порой даже слишком. Вот и в этот раз приехал на вокзал за час до отправления поезда, и стоял в напряженном ожидании. От безделья достав телефон и покрутив в руке, я взглянул на время, хотя и на запястье висели наручные часы, и табло на вокзале светилось цифрами «16:00». Я кинул трубку в карман брюк, вновь достал её, снова покрутил в руке и щелкнул на кнопку вызова «мама». Общались мы недолго — скорее, чтобы занять время. Через пару дней всё равно встретимся, и тогда можно будет наговориться вдоволь. В этот момент на табло обновилась надпись с номером нужного поезда и платформы, и я неспешным шагом направился к выходу.

     В полупустом вагоне я занял нижнее место рядом с купе проводника. От поезда «Санкт-Петербург — Махачкала» ожидать многого не приходилось, лишь бы спокойно доехать. Потёртые полки да засаленный столик у окна без шторок — вот он, стандарт наших поездов. Но в конце концов не жить ведь здесь. Достав книжку, в очередной раз я погрузился в раздумья. Да, Ницше прав, сильный дух всегда стремится к самому тяжёлому и трудному. Вот только зачем?

     Спустя полчаса вагон наполнился шумом и суетой, кругом раздавалось пыхтение, слышались ёрзания сумок, просьбы пропустить, извинения и прочая дорожная ерунда. Пришлось прикрыть книгу и отложить её в сторону, поближе к окну, за которым, как на экране телевизора, происходили какие-то бессмысленные движения: кто-то кого-то провожал, кто-то стоял, тупо уставившись в пустоту, толстый нескладный мужик возился с неудобной сумкой — и всё это в мутной сигаретной дымке. Скука и усталость овладевали мной, и я задремал. Но долго спать не пришлось. После просьбы «провожающих покинуть вагон» хлопнула дверь, и коренастый проводник южной внешности отправился под мерный рокот и перестук колес проверять билеты. По привычке помяв лицо левой рукой, я зевнул и потянулся за паспортом. Попутчики уже заняли свои места, но пока лишь просто молча сидели. Соседом на верхней полке оказался мужчина лет пятидесяти, сутулый, сухой, с жёлтыми глазами, которые, казалось, не двигались. Я протянул проводнику билет, а сам вновь уставился в окно. Желание читать постепенно вытеснялось усталостью, бороться со сном сил не осталось. Да и желания тоже.

     — Вы не хотите поменяться местами? — бросил я своему попутчику, на шапке которого красовалась надпись «SULIK».

     — Что?

     — Поменяться местами не хотите? Я бы сверху ехал, а вы можете всю дорогу быть на нижней полке.

     — Да не вопрос. Не вопрос… — попутчик был дагестанцем, и фраза эта прозвучала с забавным акцентом.

     Поблагодарив его, я закинул сумку наверх, сам запрыгнул на полку, лёг и теперь уже заснул. Через несколько часов, когда поезд остановился на какой-то станции, глаза всё же пришлось открыть — хотелось пить. Сделав пару глотков молока, я заметил, что проводник принес белье. Пришлось подняться, чтобы расстелить матрас и заправить постель. Но сразу же после этого вновь накатился сон, теперь надолго.

     Проснулся же часов через двадцать, опять же, чтобы попить. Вагон к тому времени ожил, и теперь кругом слышались разговоры, музыка из сипящих динамиков телефонов, шуршания пакетов, чавканья — словом, то, что свойственно вагонам поездов дальнего следования. На фоне всего этого появилось легкое чувство голода. Рядом на полке лежали купленные в дорогу орехи, которые оказались сейчас как раз кстати.

     — А кто тебя назвал Шекспиром? — в женском голосе звучал неподдельный интерес.

     — Да не знаю, не мама точно. Вроде, бабушка хотела…

     Как оказалось, Шекспиром звали проводника. Он был из тех, про кого говорят «славный малый». Лет тридцати, невысокий, широкий в плечах и с легкой улыбкой на лице этот дагестанец притягивал внимание женщин. Особенно одиноких. Особенно тех, кому за тридцать.

     Отлично, значит, проводник у нас Шекспир. Может быть, даже Артурович. Пожалуй, уже это могло бы насторожить, особенно, если учесть мою тягу обращать внимание на подобные интересные штуки и придавать им большое значение. Я всегда считал, что в этом есть какой-то смысл. Вселенная всегда подает нам знаки, нужно научиться их читать — вокруг полно подсказок, а мы ими не пользуемся. Но в этот момент данный факт только позабавил. «Хм, Шекспир…» — и сон снова затуманил мысли.

     17 февраля, воскресенье

     В очередной раз проснулся лишь под вечер, за несколько часов до выхода. Благо, сумок было не много — точнее, всего одна, да и то, не особо тяжелая. Большую ее часть занимали картины, взятые с собою в качестве подарков родственникам. Я вытянул из сумки сорочку и ухмыльнулся — все четыре рамки со стеклом целые. Дарить планировал лишь три своих работы, но зачем взял с собой четыре, до сих пор сам не понимал, хотя и задавался вопросом. Ответ же крутился какой-то нелепый — вдруг кому-то что-то не понравится, или, может, попробовать дать выбрать. Однако же сам я давно решил, кому и что подарю. Но бессвязные мысли пришлось придержать — деревья за окном стали двигаться медленнее, замелькали знакомые обветшалые домишки, вагон тряхнуло, и поезд остановился.

     Мы прибыли без задержек. Небольшой вокзал даже без вывески с названием станции как обычно был почти пуст — городок маленький, а люди здесь не склонные к путешествиям. «Город ZERO» — в очередной раз пронеслось в голове, когда я спрыгнул со ступенек на перрон. Погода стояла солнечная, снег, редкий для этих мест, слепил глаза. После долгого сна в полутемном вагоне нужно было еще привыкнуть к такому свету. Вокруг царила тишина, насколько это возможно вблизи железнодорожных путей. Я направился вперед, вглядываясь в редкие лица вокруг. Впереди встречали мама и дедушка Юра. Бывать приходилось здесь редко — раз в году, потому каждый приезд расценивался как праздник. Радостные объятия, семейное застолье, множество угощений — всё это было в обязательной программе. Но усталость и апатия, привезенные из Петербурга, еще не рассеялись, и встреча прошла спокойно, словно я приехал не через год из другого города, а просто вернулся вечером с работы и увидел на пороге соскучившихся родственников.

     — Ну как ты доехал? Нормально всё? Кто соседи были? — мама не сводила с меня глаз. Ей хотелось рассмотреть получше, разглядеть что-то новое, найти что-то, что не изменилось, хотелось просто смотреть. Её добрые влажные глаза блестели на морозе. На вид ей едва ли можно было дать больше тридцати пяти — живое лицо, стройная фигура, по-домашнему подобранные волосы. Добродушная мать крепко обняла меня.

     — Да нормально. Спал всё время.

     — А чего не застёгиваешься? Жарко, что ли? — в шутку спросил дед, и мы пожали друг другу руки. Застегнись — у нас тут не май месяц.

     — Да ну… не холодно здесь. Это прямо весна! — и мы втроем, смеясь, отправились к автобусной остановке. Вопросы так и сыпались с двух сторон, а мне приходилось то отшучиваться, то вдаваться в бессмысленные подробности. Сейчас мне было хорошо — никаких мыслей, никаких забот, а впереди еще четверо суток беззаботности, точно как в детстве, когда все вопросы решала мама. Или дед.

     Когда отец бросил нас, маме пришлось тяжело, и роль мужчины в семье взял на себя дедушка, большую часть недели проводивший со мной. Потом мама в очередной раз вышла замуж, но тоже не совсем удачно — отчим много пил, а после рождения Маринки, моей сестры, стал ещё и редко бывать дома, в основном только чтобы поспать. Правда, иногда он что-то выполнял из домашних дел, где-то шабашил и приносил какую-то копейку в дом. Но очередная беда прекратила и это — шестнадцать лет назад его насмерть сбила машина. Я вновь лишился отца. Тогда уже роль мужчины в семье досталась мне, и я после маминой фразы «Теперь ты в доме старший мужчина», толком не понимая, что и как делать, стал пытаться помогать воспитывать сестру. Правда, ничего путного из этого не выходило, и мы постоянно сталкивались с ней лбами — не зря, видимо, ей досталась фамилия Быкова.

     Да, тяжело всё же пришлось маме. Я потянулся рукой к ней и ещё раз обнял, просто и без слов. Теперь голова вдруг заполнилась обрывками приятных воспоминаний школьных лет, перед глазами стали возникать сюжеты семейных обедов, совместных прогулок… Вдруг вспомнилось, как она учила меня рисовать, и как проверяла домашние задания, особенно внимательно оценивая «русский язык». Вереницы картинок, так внезапно вынутых из далеких уголков памяти, одна за другой пробегали перед глазами, то замедляясь на каких-то важных деталях, то проносясь ветром, оставляя лишь неясное смутное чувство. Какой-то неведомый оператор разворошил свои пыльные завалы и, достав потёртые плёнки, включил немое кино. Всё это было. Даже возможно, если постараться, вспомнить, когда, но при этом витало странное чувство, что было это не со мной. Тот маленький Илюша, запускавший летними каникулами самодельные планеры в небо, и усердно учившийся каждую школьную четверть начальных и средних классов, был другим человеком. И всё это происходило именно с ним, а не со мной, только сошедшим с поезда. Да, определённо, это были совершенно разные люди, но с одними воспоминаниями и с одним именем на двоих.

     — А вот и наш подъехал, восьмёрка! — дедушкин голос прервал мысли, — ну всё, поехали. Давай дальше проходи, вон, места ещё есть.

     — Садись, садись, — посмеялась мама. — Ну что там в Питере, как погода?

     — А у нас, представляешь, — перебил дед, не дав мне ответить, — мороз стоял — караул! Снега навалило… да ты что, мы тут все поперемёрзли! Представляешь, Илюх, да у нас минус 15 было!

     За окнами быстро пробегали снежные шапки на деревьях, на вывесках, рекламных щитах. Вокруг всё сверкало белизной, даже там, где по воспоминаниям должны были быть серые пейзажи. Зима здесь действительно выдалась на редкость снежная, обычно к Новому Году надеялись лишь на то, чтобы асфальт немного припорошило. Морозы же вовсе были исключением. Потому зима и воспринималась скорее как поздняя осень, когда грязь может иногда подмёрзнуть.

     — Мда, непривычно, конечно, видеть здесь столько снега. А у нас тоже холодно в этом году. У меня недавно ночью ещё и электричество с отоплением отключали, так я под утро думал, что вообще околею. Вечером еще сомневался, возвращаться с работы домой, в этот холод, или нет. Но ничего, потом всё включили. А так как обычно — ветер, влажность, то дождь, то снег. И грязи много.

     Ехать с вокзала было не долго, так что мы успели лишь ещё немного обсудить погоду. Мы вышли из полупустого автобуса, дед же поехал к себе, пообещав прийти назавтра вечером на ужин. Добравшись до дома, я планировал быстро покончить с багажной суматохой, но это не удалось — младшая сестра, с которой у нас были вечные споры в детстве, встречала сейчас с распростёртыми объятьями. А тем для разговоров накопилось не мало. Поэтому разбор вещей постоянно прерывался на внезапные «а посмотри» или «а видал, чё у меня». Да, что ни говори, но время меняет людей. Точнее, не самих людей, а то, как они себя подают, манеру их общения, корректирует увлечения и, соответственно, наносит свои отпечатки на внешность человека. С сестрой произошли подобные метаморфозы, и теперь вместо маленькой костлявой девчонки передо мной стояла симпатичная девушка. Но что-то остаётся в человеке неизменным, что-то, что сидит в его характере. Так сказать, меняются привычки, но почва, на которой они появляются и исчезают, вечна и непоколебима. Вот и у сестры ветреность и постоянное стремление куда-то бежать остались прежними. Буквально через четверть часа она, надушившись каким-то парфюмом, выскочила за дверь.

     Я сел в комнате, уперевшись спиною в стену. В голове роились со зловещим пчелиным жужжанием настырные мысли.

     — Илюш, борщик будешь? — раздалось из кухни.

     — Да, мам, чуть позже, я пока… — фраза глухо утопала в воздухе, словно в ингерманландских болотах. На меня накатилась волна ностальгии — из-за приоткрытой дверцы старенького секретера показались мои старые тетрадки, какие-то бумажки с рисунками, черновики со стихами и прочий хлам из детства. Руки сами потянулись к стопкам выцветшей бумаги, и я уже больше ничего не слышал и не видел, меня не существовало для этого мира. Я перечитывал строки и не узнавал — ни того, что было там, ни того, кто их писал. Нет, почерк, конечно, был мой, да и в голове всплыли воспоминания о том, как лет в четырнадцать, сидя при жёлтом свете настольной лампы мальчик Илья строчил казавшиеся ему новые и правильные мысли. Но при этом записки казались чужими.

     Краткое Евангелие от Искателя

     Глава 1

     1. Рождение мира было Истиной. И было в Истине и Время, и Пространство, и Добро, и Зло.

     2. Из рождения мира следовала Вера, ибо из Веры следовало рождение мира.

     3. И являла Вера собою сущность всего, а потому была Абсолютною Истиной.

     4. Но Абсолютность эта породила Сомнение (Скепсис).

     5. И рождено было Знание. И были Вера и Знание близки, и были оба они Светом.

     6. Но Знание обособилось и нарекло себя Необходимостью, а Веру — Достаточностью.

     7. И являлась Истина лишь при объединении Знания и Веры (Необходимости и Достаточности). И рождал их союз Зерно Познания.

     8. Но стала часть Веры Сомнением. И была Сомнением Возможность Абсолютности Истины. И породило Сомнение Ложь.

     9. Породила Истина из Веры Человека, своего сына, и наградила его Совестью.

     10. И рожден был Человек как символ и доказательство силы Веры. И представлялся Человек мужчиной и женщиной. И давали они род людям.

     11. И рожден был Несущий Свет (Несущий Знание).

     12. И принес Несущий Свет в дар Человеку Зерно Познания, ибо были они братьями.

     13. Но не должен был принимать Человек Зерно Познания по замыслу своего рождения, ибо рожден он был как символ и доказательство силы Веры.

     14. Но принял Человек Зерно Познания, и перестал он являть собою символ и доказательство силы Веры, ибо познал Человек Сомнение.

     15. И познал Человек, что есть и Время, и Пространство, и Добро, и Зло. Но не познал он их, ибо были они Истиной, а Истину являл союз Веры и Знания.

     16. И возложена была на него миссия объединить вновь Веру и Знание (Достаточность и Необходимость), ибо союз их являл Истину.

     17. И стал Человек предметом раздора Веры и Знания.

     Глава 2

     1. И было рождено множество человеческое.

     2. И были люди, верные Вере. И создали они религии, дабы объяснить сущность мира и дать имя всему в соответствии с канонами Достаточности, и приманить к себе множество человеческое. И было их орудием Чувство.

     3. И были люди, верные Знанию. И создали они науки, дабы объяснить сущность мира и дать имя всему в соответствии с законами Необходимости, и приманить к себе множество человеческое. И было их орудием Осознание.

     4. И были Абсолютные Добро и Зло в Истине, и были Частные Добро и Зло и в религиях, и в науках. И объяснялись они в соответствии с канонами религии и законами наук.

     5. И были люди, чувствовавшие и осознававшие наличие Истины и Абсолютных Добра и Зла (люди Истины).

     6. И были обыватели, и было их большинство. Отличали их жадность и жестокость. И боролись за них люди религии (верующие) и люди науки (ученые).

     7. Люди религии проповедовали свое Частное Добро и несли свою правду обывателям.

     8. Люди науки же оставили Частные Добро и Зло, но искали они свою правду и проповедовали ее обывателям.

     9. И отрицали верующие и ученые правду своих оппонентов, но превозносили свою правду превыше всего.

     Глава 3

     1. Первой была эпоха религий, ибо проще людям было верить. И было множество верующих.

     2. Но жесток Человек, и потому вел всегда он войны. И самыми страшными войнами были религиозные, ибо не признавал человек религии никакую Достаточность, кроме своей.

     3. И давала Вера в подтверждение своей правды сынов: Частные Добра и Зла — ангелов и демонов, святых и проклятых, и потомство их и людей.

     4. И предлагали религии свои истории бытия, и были они все схожи, ибо шли от Веры.

     5. Среди прочих религий христианству суждено было стать основной.

     6. И нарекло христианство пребывание Человека до принятия Зерна Познания жизнью в раю. И были даны Человеку заповеди для жизни его в соответствии с Совестью и грехи, коих должен был он избегать.

     7. Но жаждали обыватели власти, и появились потому цари и священники. И были они, как и все, жадными до богатства.

     8. И писали цари законы, а священники заповеди.

     9. Но придумали священники Ад и поселили в нем демонов, страх и боль, ибо труслив обыватель. И стали они пугать обывателей Адом.

     10. Сказано было священниками, что согрешившие попадают в Ад. И пугались люди, и старались жить по заповедям. Но так же сказано было, что священники могут отпустить грехи. И приходили люди к священникам, и отдавали им богатства за отпущение грехов. И сочиняли священники новые грехи.

     11. Священники нарекли Несущего Свет (Люцифера) правителем тьмы и Ада. И объявили священники, что ученые — посланники Люцифера, и что несут они Частное Зло. И стали бороться с ними.

     12. Порою объявлялись люди Истины. И проповедовали они жизнь по Совести и Любовь. Но судьбы их были предрешены священниками и царями, ибо каждый мог пошатнуть власть последних.

     13. Но было и то, что не могли разрешить религии, и потому эпоха их окончилась.

     Глава 4

     1. Второй была эпоха наук, ибо не все могли объяснить религии. И было множество ученых.

     2. И ополчились ученые на религии, и осмеивали Веру, ибо долго находилась наука в тени религии, и присуще людям чувство мести.

     3. Благодарны были люди науке, ибо дала она им медицину, чтобы лечить болезни, технику, чтоб облегчить жизнь и развиваться дальше.

     4. Но отказались люди от заповедей, и стала Земля страдать от катастроф, ибо были даны Человеку заповеди для жизни его в соответствии с Совестью.

     5. И настала мрачная эпоха для Человечества. И стало больше людей Истины, которые говорили о необходимости примирения Знания и Веры.

     6. И окончилась эпоха наук.

     Когда-то давно подобные идеи стали закрадываться в голову впечатлительного подростка, который, как и положено пытливым мальчишкам, однажды начал задаваться вопросом «а зачем?», и именно с этих мыслей мне пришлось расстаться с покоем в голове. Теперь я постоянно думал о том, какова цель жизни, зачем что-то происходит, куда идёт, нет, куда катится этот мир, и, самое главное, что с этим всем делать. Тяга к любомудрствованию проявилась ещё в последних классах школы, но вот силы ума для философских факультетов я в себе не видел. Потому и находился постоянно в неопределённом подвешенном состоянии с массой неоформленных идей и огромным запасом неразрешённых вопросов. И в этот раз старые мятые бумажки разбередили усталую голову, и делать уже ничего не хотелось. Ужинать я так и не пошёл. Сон сморил меня незаметно, пробравшись в безудержном рое мыслей. Спустя несколько часов я всё же нашёл в себе силы подняться и застелить постель, после чего снова уснул, крепко и без снов.

     18 февраля, понедельник

     Утро на удивление выдалось мягким и тихим. Подниматься с кровати, если можно было так назвать раздвижное кресло, желания особого не было, но продолжать валяться там дальше хотелось меньше всего. Торопиться было некуда, поэтому я двигался по квартире размеренно, словно в воде или во сне. И всё же через полчаса я уже тупо таращился в окно, умывшийся, гладко выбритый, сытый и почти отдышавшийся после ускоренной зарядки.

     — Мда… везде успевает тот, кто никуда не спешит.

     Эту фразу я особенно любил. Во-первых, за её правоту, а во-вторых, за то, что сам её придумал. Почти. А потом прочитал её в романе М. А. Булгакова, любимого писателя. Я ещё раз усмехнулся, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать сон или дурные мысли, и потянулся к шкафу за рубашкой.

     Быстрая прогулка через весь город являлась чем-то вроде обязательного обряда во время каждого приезда. Городок был действительно мал, и, чтобы пройти от центра до окраины, хватало часа. Поэтому уже через несколько минут дверь подъезда распахнулась, и в лицо брызнуло ярким солнечным светом и морозной свежестью. Снег весело поскрипывал под ногами, а солнечные лучи то выхватывали пушистые шапки на заборах и карнизах, то пропадали в темном месиве под ногами. Машин на дорогах было не много, встречных прохожих — и того меньше, но улицы всё равно наполнялись мерным гулом.

     По привычке своей, то напевая, то ударяясь во всяческие размышления, я прошел пару кварталов, свернул на улицу Калинина, главную улицу города, и направился по обычному маршруту. Улыбка не сходила у меня с лица, и я с любопытством заезжего туриста оглядывал выраставшие, словно грибы, новые здания и непривычные для этого городка блестящие витрины магазинов. Огромное новое строение торгового центра выросло по соседству с домом Сашки, лучшего друга детства. Да, много светлых воспоминаний связано с этим местом. «Интересно, дядя Вася так и работает здесь?» — пронеслось в голове. Я оглянулся было на этот дом, но на перекрёстке нервно заверещал светофор, уставившись на дорогу зелёным глазом, и мне пришлось поспешить по переходу и дальше ускорить шаг.

     В такие моменты хотелось запечатлевать всё вокруг — бьющийся, пульсирующий ритм города вызывал фаустовское желание остановить и продлить мгновение. И фотографии здесь не помогут. Хорошо бы уметь описывать это живым и красочным литературным языком, как Михаил Афанасьевич Булгаков или гений русского слова Николай Васильевич Гоголь. Вдруг вспомнилось, какие впечатления оставили черновики гоголевского «Рима», как родилось желание подхватить этот слог, и в памяти вдруг возникли мои старые зарисовки о северной столице:

     «Описание Петербурга человеку, не бывавшему в этом городе, — затея по большей части бессмысленная и бесполезная, поскольку город этот не статичная картинка, но беспрерывная смена действий, декораций, актеров и даже зрителей. Если вы жаждете узнать его хоть немного, вам стоит влиться, начать дышать этим городом, двигаться с ним — лишь тогда вам удастся хоть отчасти прочувствовать Петербург.»

     Я на ходу прикрыл глаза и уже представил, как пишу книгу, как эти строки разворачиваются подобно весеннему цветку в увлекательный рассказ, еще неизвестно о чём, но однозначно интересный и достойный публикации.

     «Все гости этого грандиозного творения Петра непременно спешат на Невский проспект. И неудивительно. К широкому живому проспекту стекаются и деловитые горожане, и возвышенная интеллигенция, и буйная молодежь. Все они разбавляются туристами, восхищенно тыкающими пальцами на каждый уголок…»

     Однако буквально еще через три квартала моё внимание привлекла вывеска:

     Кинотеатр «Берёзка»

     Это был центр встречи всей неформальной молодёжи города. Года три назад летом здесь катались скейтеры, бренчали на гитарах панки, попивая пивко со скинхедами, а на соседней лавочке сидели брутальные металлисты и прислушивались к спорам эмо и готов о стиле одежды. Весьма комичная картина. Но в маленьком городке представителей подобных субкультур естественно мало, и потому они выбираются на тусовки вместе, чтобы не попасться под горячую руку местных гопников. Тем более, что буквально в трехстах метрах виднелось то самое городское общежитие, правда, не пролетариата, а учащихся местного техникума, но это мало что меняло.

     Сейчас же, в солнечном феврале, место выглядело безлюдным. Даже многочисленные афиши премьер не могли заманить сюда ни праздную молодёжь, ни случайных прохожих. И вот эта тихая пустота привлекала. Я заглянул в кинотеатр — ближайший сеанс нового фильма через час, а по местным меркам это довольно прилично. Можно было вернуться домой, развернуться и снова добраться сюда. Тогда был выбран компромисс — повернуть обратно, но до дома не доходить, а потоптаться кругами. Шаг я замедлил и стал внимательнее вглядываться в улицы города. И было всё равно даже, что каждый кирпич каждого дома знаком, что с рекламных щитов смотрели знакомые потёртые портреты, да и редкие прохожие были почти до единого если не знакомы, то уж по крайней мере не казались чужими. На каждом перекрёстке проплывали чьи-то лица, в голове привычной чередой прыгали мысли: о работе, о тренировках, планы на будущее, фантазии на тему разных встреч, воспоминания со школы…

     Светофор весело запиликал и, заморгав желтым глазом, остановил несущиеся машины. Я сделал было несколько шагов по переходу, но застыл как вкопанный на дороге: навстречу шла пара, женщина лет сорока пяти и девушка лет двадцати пяти. Лицо девушки было до боли знакомо. Продолжая стоять, я всматривался в её глаза, и, когда пара поравнялась со мной, тихо спросил: «Ксюша?». Две женских фигуры просто прошли мимо.

     — Показалось, — проплыло в голове. Но тут девушка обернулась. Это была и вправду Ксюша — красивая стройная девушка, чуть ниже меня ростом и с вечно горящими улыбающимися глазами.

     — Илюха?! — глаза её округлились, и она одним прыжком оказалась рядом. Густые смоляные волосы рассыпались по плечам её красной куртки, а губы расплылись в удивлённой улыбке. Внезапная встреча поразила обоих. Мы стояли посреди дороги и обнимались, светофор уже зарделся красным, и водители судорожно сигналили со всех сторон. Через минуту мы всё же расцепились, огляделись по сторонам и решили перейти к тротуару.

     — Как ты здесь? Откуда? Давно приехала?

     — Да нет, вчера вот только прилетела, недавно вещи разобрала. А ты?

     Я усмехнулся:

     — И я вчера с поезда! Так что, какими судьбами? Рассказывай!

     — Да что, дали, наконец-то, отпуск, и решила к родителям приехать. Очень соскучилась. Я же за три года так и не была в России. Колледж в этом году закончила, теперь новая жизнь. Ну, ничего себе, какая встреча!

     — А мы вот только сегодня тебя вспоминали, — с улыбкой добавила мама.

     — Да! Представляешь, вот только-только говорили про школу, о том, кто куда уехал…

     — Эт да, разнесло нас всех хорошенько. Женька ж с Сашкой и Владом тоже в Питере были, они там даже рядом со мной жили. А сейчас Влад вообще на Дальнем Востоке…

     — А, да, я знаю, мне ж Вика рассказывала.

     — А ты, кстати, никого не видела здесь из наших?

     — Нет, ты первый, представляешь! А, мне вот вчера Димка писал, зовёт встретиться. Обязательно! Помнишь Васильева?

     — Конечно! А он разве тут остался?

     Вопросы сыпались с обеих сторон градом, а улыбки не только не сползали с наших лиц, но с еще большею силою лучились с каждой минутой. В этот момент мы не обращали внимание ни на что вокруг, и мама наблюдала за встретившимися бывшими однокашниками, радуясь вместе с нами так же по-детски и беззаботно.

     — Ой, а вы ж куда-то шли, я вас отвлёк? Вы спешите куда-то?

     — Да не, мы в кино собрались, а до сеанса еще есть время.

     — Как? Тоже? Неужели на «Вия»? в 13:40?

     — Ага. А что, и ты?

     — Ну да, но я решил ещё прогуляться, время ещё, — я тряхнул левой рукой, стараясь освободить её от рукава пальто, и взглянул на часы, — время ещё… у нас целых полчаса!

     — Давайте тогда пойдем пока потихоньку, а там, если что, посидим, — предложила мама.

     И мы направились к кинотеатру, попутно заваливая друг друга вопросами и взахлёб рассказывая о новостях за последний год. Два года. Три. Мы не виделись больше трёх лет и даже вовсе потеряли связь друг с другом. Хотя раньше много общались. Мы были знакомы со школы, учились в параллельных классах. Ксюша была отличницей, шла на золотую медаль. Да и я тоже учился хорошо, когда учился, то есть, когда появлялся в школе. В основное же время находил всяческие причины и поводы для прогулов — от выступлений за школу на городских спортивных соревнованиях и предметных олимпиадах до пропаданий «по болезни». Последние классы школы гимном нашей компании была песня Трофима «Ветер в голове».

     Вообще в 15—17 лет не хочется учиться, в эти годы вдруг открываются новые горизонты, душа начинает петь, сердце судорожно гонит горячую кровь, а мозг готов на любые фантазии, он сочиняет и творит в стократном размере. В эти годы гитара была неразлучным другом, и я, как в песне, «только этим жил, ходил и даже спал с гитарой». А Ксюша писала, она сочиняла замечательные поэтические произведения. В общем-то, мы и познакомились благодаря этим увлечениям — школе на очередное мероприятие, День борьбы с наркотиками, нужно было привлечь творческих учеников. Вот Ксюша и читала свою поэму «Леди в чёрном», а мне довелось играть песню «Агаты Кристи». Задело тогда, что девушка пишет потрясающие стихи, стихи, с которыми мои собственные даже в сравнение не идут. Но всё же в школе мы немного общались, зато, начиная с выпускного, дружба начала крепнуть. Правда, вскоре я уехал в Петербург, Ксюша осталась здесь, мы переписывались, но в каждый мой приезд домой мы случайно встречались, хотя в маленьком провинциальном городке это неудивительно. У Ксюши был здесь молодой человек, и мы всей компанией с удовольствием проводили время в прогулках. Как-то летом и я приехал со своей девушкой, и ребята организовали нам экскурсию по ближайшим городам-курортам. В общем и целом, были отличные дружеские отношения бывших однокашников. Правда, я ловил себя неоднократно на мысли, что питаю к этой девушке не только дружеские чувства, и даже после одной из встреч написал небольшой лирический рассказ-рассуждение на эту тему, а чуть позже — романс.

     Однако три с половиною года назад Ксюша решила уехать в Канаду и там продолжить учёбу. В первое время переписка с ней еще была, но потом страничка в соц. сети оказалась заблокирована, телефон неизвестен, и ни бывший её молодой человек, ни я не смогли наладить с ней связь. И вот, спустя столько времени, мы встретились. Совершенно просто и красиво, переходя дорогу на оживленном перекрёстке и собираясь на один сеанс кино. И сейчас мы шли, не умолкая ни на минуту, то и дело поглядывая друг на друга и улыбаясь.

     Фильм оказался неинтересной и глупой пародией на книгу, но нас это не сильно удручало. После окончания сеанса мы принялись с удвоенной силой расспрашивать друг друга о жизни и делиться своими успехами, показывать какие-то фотографии, что были загружены в телефон. И, когда я в очередной раз перелистывал снимки в поисках нужного, Ксюша остановила меня.

     — О, а это что? — она показала на фото одной из картин, той самой четвёртой работы, которую я, сам не зная для чего, взял в дорогу.

     — А, это… да мне в прошлом году подруга подарила масляные краски и кисти, и я решил попробовать научиться писать маслом. Это, так сказать, проба пера.

     — Здорово! Правда, красиво, — она взяла телефон в руки и показала фотографию маме.

     Я только ухмыльнулся и через мгновение продолжил дальше листать и показывать запечатленные кадры питерской жизни. Но вскоре мы, попрятав гаджеты по карманам, вышли из кинотеатра и направились домой. Пожалуй, вряд ли что могло нас заставить молчать, да и не нужно это было, а потому диалог разливался бурной рекой, регулярно меняя направление — от учёбы к увлечениям, а дальше, через воспоминания о школьных друзьях, — к личной жизни и планам на будущее.

     Есть такая тенденция — чем крупнее город, чем больше его население, тем больше человек тратит свои годы на себя и тем позже решает остепениться и начать семейную жизнь. В провинциальных же городах, в частности тех, где население не дотягивает и до ста тысяч человек, придерживаются старых устоев и к двадцати — двадцати двум годам обзаводятся детьми. Конечно, не все поголовно, но подобная закономерность есть. И большая часть одноклассников, о которых сейчас вспоминали мы, бывшие провинциалы, уже нянчилась со своими детьми. Правда, как выяснилось, регулярно оставляя их новоиспеченным бабушкам и дедушкам, они уходили, что называется, в отрыв, на вечеринки и молодежные тусовки. А вот тем, кто оказался после школьной парты в городах-миллионниках, подобная мысль даже в голову не приходила. Единственной целью было мало-мальски встать на ноги, заручиться стабильной зарплатой и купить жильё. К сожалению, даже если первые пункты кому-то с трудом, но удавались, последнего можно было добиваться годами, а то и десятилетиями. Потому вопрос семьи откладывался в долгий ящик. А если учесть, что мы принадлежали поколению конца восьмидесятых, воспитанных, в свою очередь, привыкшим рассчитывать только на себя железным поколением шестидесятников, становится очевидной расстановка наших жизненных приоритетов. Ксюшина мама верно резюмировала тогда наш разговор:

     — Да, это здесь делать нечего, потому и женятся уже да детей рожают. А вам лет в тридцать будет в самый раз.

     Мы, конечно, посмеялись, но задумались. Всё это верно, так и есть в этой жизни, вот только ж всё равно хочется, чтобы рядом был свой, родной человек. Некоторое время мы так и шли, молча, размышляя каждый о своём. Когда же пауза затянулась, готовясь стать напряженной, Ксюшина мама подкинула новую тему, и разговор вновь развязался легко и непринужденно. Так мы и добрались до перекрёстка, где еще несколько часов назад настолько неожиданно повстречались.

     Прощаться не хотелось, но у всех еще были дела, планы, а потому решили обменяться номерами телефонов и условились назавтра снова увидеться. В конце концов, делать в этом городке днём всё равно нечего, а подобные встречи — огромная редкость. Домой я возвращался с улыбкой на лице и весь переполняемый эмоциями. Было понятно, что планы о скучном и сонном отпуске летели в тартарары, о чём жалеть ни капли не приходилось.

     Дома уже полным ходом шла суетливая подготовка к ужину. Из кухни раздавались постукивания, шипение и бряцанье, в прихожую выползали густые клубы пара, а запах стоял настолько густой, что казалось, будто это он уплотнился до видимого пара. Из-под стола туда и обратно бегала кошка, щуря глаза и напоминая растамана, поймавшего свою волну. В гостиной же, как всегда, что-то бубнил телевизор. Мама на мгновение выглянула из кухни и тут же вновь скрылась.

     — О, Илюша, пришёл? Где был? Гулял?

     — Да, так, прогулялся немного.

     — Ты ж помнишь, что сегодня бабушка с дедушками придут?

     — Да, конечно. — Первых бабушку и деда я хоть и не помнил, зато вторые в нас с сестрой души не чаяли, особенно после смерти Маринкиного отца. — Тебе помочь чем-нибудь?

     — Не, не надо.

     — А я тут, знаешь, кого встретил? Ксюшку помнишь, что с параллельного класса?

     — Ну! Да ты что? — в голосе послышалась радостная улыбка, мама снова выглянула из-за двери. — Она тоже приехала в отпуск?

     — Ага. Прикинь, впервые за три года выбралась!

     В этот момент распахнулась входная дверь, и вошла Маринка. Как оказалось, мама просила её по дороге купить хлеб, о чём та благополучно и забыла. Но идти специально сейчас в магазин она, естественно, отказывалась. Намечалась привычная перебранка. Сестра, что называется, заводилась с пол-оборота, повышала голос и по любому поводу начинала истерить.

     — Да, — она цокнула и, топнув ногой, повернулась в сторону кухни, — ну мам, не пойду я никуда! Всё равно никто хлеб не будет есть!

     — Ну, здрасьте, — донеслось из кухни.

     — Не, ну правда! — даже какая-то нотка обиды послышалась в голосе. — Вам надо, вы и ходите!

     Выслушивать всю эту бесполезную ерунду не хотелось — чего настроение зря портить? Поэтому я просто переспросил, что ещё кроме хлеба взять, и потянулся к только что повешенному пальто.

     — Во, пускай Илюха и сходит! — крикнула Маринка и нарочито подло прогигикала.

     Мама всё же вышла из кухни, достала сумку и начала искать кошелёк. Я обиженно покосился на неё.

     — Ты чего выдумываешь? У меня что, денег, что ли, нет, чтоб в магазин сходить? Или ты всё не привыкнешь, что я не в школе?

     Мама попыталась что-то ответить, но я просто и мягко рассмеялся.

     — Сейчас приду, — и снова вышел на улицу.

     Через час с небольшим будет застолье, множество расспросов и каких-то воспоминаний. Продлится это, конечно, недолго, да и нового ничего не будет — всё как всегда. А в детстве было иначе. В голове пронеслись старенькие фотографии, на которых запечатлена вся семья. Тогда на праздники собиралось множество гостей — бабушки и дедушки, их кумовья, дяди и тёти, какие-то двоюродные и троюродные браться и сёстры, крёстные и, пёс его помнит, кто еще. Разговоры разливались бурной рекой, привольно и широко, в комнатах звенел смех, дети играли в своей комнате и хвастались друг перед другом — кто своими родителями, кто игрушками, а кто-то бравировал новыми победами во дворе. Потом за столом какой-нибудь дядя Коля запевал, тогда приглушали звук телевизора, и половина гостей подхватывала эту песню. А помнится, тот же дядя Коля ещё и с баяном приходил — то-то было радости для всех!

     Понемногу задорные напевы сменялись спокойными, растяжными, веселье стихало. Позже, к вечеру, гости всё чаще бегали покурить, дети начинали больше ссориться, все уставали, и тогда мама, вечная непоседа, быстро и незаметно освобождала стол. И вскоре на чистой скатерти появлялись чашки, блюдца с ложечками, подносы с тортами и всяческой домашней выпечкой. Все вновь усаживались за стол и будто бы успокаивались, нахваливая чай и хозяйку. Но, не допив ещё первую чашку, кто-то как бы неожиданно открывал для себя, что час уже поздний, а домой добираться долго, и, продолжая нахваливать хозяйку, суетливо выползал из-за стола, тепло прощался в прихожей и сменялся кем-то другим из гостей.

     В конце уже, когда за столом оставалось несколько самых стойких и близких, слышались непонятные детям разговоры и обсуждения. Затем беседа плавно перетекала в прихожую и сменялась привычными обменами любезностями на пороге. Все прощались, не зная, что сказать, немного мялись, но тут мама спохватывалась, упаковывала что-то на кухне и протягивала пакет с угощением «к чаю» или «завтра покушать» гостям. В ответ, конечно, слышалось: «Ну что ты выдумываешь?», но пакет всё же с благодарностью принимался, и последние гости покидали радушных хозяев.

     Через несколько минут отдыха вся семья вновь принималась суетиться, убирать и мыть посуду, раскладывать остатки ужина, убирать стол и прочее. Так было раньше. И в этом виделась какая-то своя прелесть, необычная праздничная атмосфера. Подобных встреч хотелось и сейчас, вот только не удавались они больше ни у меня в Петербурге, ни у родственников здесь. И сегодня будет всего лишь обрывок того, что так запоминалось в детстве. Нет, конечно, увидеть тех, кто придёт, будет приятно, конечно, мама постарается и накроет вкусный стол, но это уже не то. Как же быстро всё меняется в этой жизни! И то, что недавно радовало нас, превращается лишь в туманные воспоминания. И всё, что остаётся, — это пытаться наполнить подобными настроениями то, что есть. Именно так я и решил сделать, возвращаясь из магазина.

     Но мысли о недавней встрече не давали покоя, и, когда вечерняя суматоха улеглась, я за чашкой чая вновь стал прокручивать в голове детали минувшего дня. Чашка вскоре опустела, но я продолжал вертеть её в руках, то рассеянно глядя на неё, то куда-то в пустоту, время от времени сам себе ухмыляясь, мотая головой и произнося что-то невнятное.

     — Нет, ну разве может быть такое? — фраза не относилась ни к кому, я просто думал вслух. Это же… не, ну… хм…

     — Чего такое? — ласково переспросила мама. Мамы всегда ведь чувствуют, если с их чадом что-то происходит. Ну а тут и вовсе всё было на лице написано.

     — Да это ж, в самом деле… как вот так совпало? Три, три года!.. и вот впервые здесь, и мы встретились в первый же день!

     — Ну, значит, так надо. Господь ведь всегда делает так, как лучше.

     Опять эти религиозные темы. И я, чтобы не вступать в прения, медленно пошел в свою комнату, всё так же бормоча что-то несвязное себе под нос.

     Интересно всё же получается. Цифра три беспрерывно вертелась в голове. А почему, собственно, это необычно? Ведь, если подумать, так было всегда: пока она была в России, мы регулярно встречались. Да, как бы случайно. Но случайности ведь не случаются! Вспомнилось вдруг, как праздновал двадцатилетие, когда весёлой дружной школьной компанией выбрались в ближайший лес на шашлык. И тогда тоже она была. И раньше… Да ладно, чего уж скрывать, тем более, от самого себя — еще со школьных лет как-то тянуло к ней. Когда впервые услышал, как она читает свои стихи, что-то кольнуло в груди. Там была и зависть таланту, но и что-то еще. Этот голос навсегда остался в голове. Запомнилось всё: и интонации, и как дрожал голос, как от волнения на сцене перехватывало дух, как жесты дополняли картину, как на её лице играли эмоции… а глаза! Вишнёвый этот взгляд долго потом всплывал в памяти. В ней было что-то одновременно и отталкивающее, и притягивающее к себе. Но в пятнадцать лет всё выглядит иначе и рисуется в воображении романтичных подростков в ярких и светлых тонах. С того дня она заняла особое место в юношеской голове. И в сердце. Каждый раз при новых мимолетных встречах внутри всё как бы умолкало на мгновение. Наверное, это и была первая влюблённость. Наивно это и смешно. А как заколотило в груди, когда на выпускном вечере в порыве радости она зачем-то предложила поцеловать себя в щечку, в качестве поздравления! О, это были смутные волнения влюбленного мальчишки. Но тот мальчишка был робок и искал оправдания, чтобы не действовать. Рядом с красивой девушкой всегда был её парень, соперничать было как-то странно, не было к тому ни привычки, ни желания. Ну, пусть так, пусть оно так и остаётся.

     А дальше, когда уже оказались живущими по разным городам, юношеский пыл поутих — на расстоянии подобные вещи быстро тают. Конечно, мы переписывались. Через пару-тройку месяцев после того, как полсотни школьников, привыкших видеть друг друга ежедневно, вдруг оторвались от этой единой классной жизни, всем захотелось общения. Повод каждый находил для себя свой — от «о, случайно увидел твою страничку в интернете» до банального хвастовства «а я вот уже…». Схожие увлечения тоже были поводом для послешкольного общения. А потому у нас с Ксюшей и завязывались регулярные обсуждения новых стихов, в которых, кстати, прослеживались и личные переживания, и новые интересы, и жизненные победы либо неудачи. Когда же летом после учёбы приезжали к родителям в родной городишко, желание встретиться появлялось само собой. И каждый раз, когда мне доводилось увидеть эту девушку, в груди вновь начинало что-то просыпаться и клокотать. Но она всегда была не одна. Во внутреннем диалоге, конечно, всплывали другие причины, самому себе ведь сложно признаться в чём-либо. Чаще всего себя удавалось успокоить мыслями о том, что смысла во всём этом нет, ведь жить в разных городах предстоит еще долго, да и потом неизвестно что будет. Так снова и снова прятались на дно необычные юношеские переживания.

     Но во время очередной встречи что-то вдруг слишком резко зашевелилось внутри, я тогда беспрерывно Ксюше о чём-то вдохновенно рассказывал, стараясь скрыть волнение, но проклятая дрожь не проходила, а голос, предательский голос, насилу удавалось держать более или менее ровным. В тот день, плавно перетёкший в тёплый уютный вечер, мы были вдвоём, и, казалось, непонятная стена прорвётся. Но неуверенность в необходимости этого, хотя, какая к чертям собачьим неуверенность? — я уже признался себе в том, что это самая настоящая трусость — прочно держала границы. Именно в тот вечер я, обуреваемый шквалом противоречивых чувств, взялся за карандаш и ночью за какой-то час написал тот самый рассказ о встрече девушки Насти и её школьного друга Сашки, рассказ, которым впоследствии гордился. Но и этого не хватало. Бессонная ночь не отпускала из-за стола, и к утру были еще и новые стихи. Всё это на следующий день я отправил Ксюше, но, побоявшись того, что она поймет, о ком всё это, приплёл какие-то нелепые комментарии. Так всё и осталось. Через какое-то время я стал ловить себя на мысли, что, если бы вдруг Ксюша рассталась со своим парнем, осталась бы одна, я бы ей открылся и постарался бы завоевать ей сердце. Такие романтические идеи появлялись и исчезали, но появлялись всё же регулярно. И вот, когда уже мысли эти прочно засели в голове, внезапно выяснилось, что Ксюша решила уехать в Канаду. Я с этим смирился, даже порадовался, что не успел ничего ей сказать, и сам как-то успокоился. Надо, мол, искать себе подругу рядом, чтоб разделяла мои патриотические интересы, а не стремилась куда-то на запад…

     В этот момент мои размышления прервались, и я достал ноутбук и, поковырявшись немного в интернете, включил песню. Игоря Талькова не слушал уже давно, но сейчас настроение просило именно этого. Из сиплых динамиков заскрежетал простенький ритм, а за ним пошли и слова:

     Она уедет в США, он уедет в Бонн,

     Я попрощаюсь с ними молча навсегда.

     Все бегут на Запад — выездной сезон,

     И даже солнце каждый день спешит туда.

     Солнце уходит на Запад,

     И убегают за ним

     Те, кто не знают,

     Что все в этой жизни

     Имеет исток.

     До чего ж эта песня точно передавала настроение тогда, несколько лет назад! Мне никогда не хотелось оказаться где-то за границей своей страны, жить там, где нет русского склада мыслей и, что самое главное, нет русской речи.

     Она сломалась в США, из Бонна он исчез…

     Я это знал, прощаясь с ними навсегда.

     («Солнце уходит на запад», И. Тальков)

     Нет, она не сломалась. Напротив, она двигалась, добивалась успеха, и это радовало. Да, я искренне радовался за подругу. А еще чувствовал, что не могу больше обманывать самого себя, что пора признаться, хотя бы себе, что безнадёжно влюблён. Безнадёжно и просто. Как мальчишка.

     19 февраля, вторник

     Утро бесцеремонно ворвалось в окно ярким солнечным светом, сон как рукой сняло. Начало нового дня сулило много хорошего. Все тяжелые мысли прошлого вечера переродились за ночь в нечто приятное, и бодрость от этого разливалась по всему телу. Хотелось петь, танцевать — да вообще делать что угодно, лишь бы делать. Утренняя гимнастика под ритмы AC/DC только усилила этот настрой. Тянуло сорваться и куда-то бежать. Хотя не куда-то, а вполне известно, куда. А точнее — к кому. Но стрелки часов говорили лишь о том, что ещё слишком рано.

     К девяти утра, когда вся квартира была несколько раз уже измерена шагами, маленькое воспоминание родило забавную идею. Оставшаяся картина, та самая, что оказалась упакованной в багаже и неизвестно для кого предназначенная, обратила на себя Ксюшино внимание. Что ж, если так, пусть это будет подарком. Времени было предостаточно, поэтому памятная надпись с пожеланиями была выведена тщательно и с вычурными вензелями. Дальше — дата, подпись. Выводя эти строчки, я рисовал в голове один за другим сюжеты того, как преподнесу подарок. Я представлял себе, как она ответит, как улыбнётся, что именно скажет. Потом всё стиралось, и рождался новый сюжет, а потом ещё, и ещё… Наконец я одёрнул себя:

     — Э, нет, брат, что это тебя так разнесло-то? Это ж как у Филатова прям:

     И мечтательность такая

     Что, того гляди, помру!

     А намедни был грешок —

     Чуть не выдумал стишок.

     Доктора перепужались,

     Говорят — любовный шок!..

     («Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца», Л. Филатов)

     Усмехнувшись про себя, я решил, что эмоции стоит приглушить, а лучше всего для этого подходит чтение. Тогда я улёгся на диван, закинув ноги на спинку, под голову подложил подушку пожёстче и продолжил читать заброшенный с поезда томик Ницше.

     «Что чувствует чувство и что познат ум — никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они».

     Эти строки были весьма кстати, они зацепились за торчащую ниточку из клубка мыслей где-то в глубине, и я уже не следил за темой философа, всё дальше уходил в свои размышления, то погружаясь на неопределенную глубину, то возвращаясь в действительность, к чтению книги.

     Через час я всё же поднялся, не в силах больше терпеть — сама только мысль о новой столь ожидаемой встрече совершенно не давала покоя. Время, столь неумолимое в минуты счастья, тянулось сладостно-мучительно долго. И вот теперь, когда оставалось только добраться до места встречи, я себя не узнавал — настолько бодрым давно уже не доводилось бывать. Умывшись, чтобы освежиться, я перенёс картину в прихожую и остановился перед зеркалом. Сегодня хотелось выглядеть идеально, просто безукоризненно. Я оделся и всмотрелся в отражение, но мятый рукав заставил вернуться в комнату, чтобы заново погладить рубашку. Второй раз, уже проходя боком мимо зеркала, я обратил внимание, что со спины рубашка пузырится. Пришлось выбирать — выглядеть аккуратно, скрыв «пузыри» жилеткой, или позволить рубашке подчеркнуть подтянутую фигуру. Но, чёрт возьми, я понял, что меня впервые заботит, как я буду выглядеть! Ухмыльнувшись, всё же надел жилетку, пальто, начистил ботинки до блеска, взял картину и вышел навстречу свежему дню.

     Уже через полчаса я нарезал круги по дороге у её дома. За это время позитивное спокойствие сменилось напористой уверенностью, шутливым настроением и желанием повернуть обратно раза четыре. Я ждал, когда она выйдет, хотел звонить, а потом даже подумал уйти за угол, чтобы там её как бы случайно встретить. В голове творилась невообразимая кутерьма. В груди так колотилось, что было не понятно, дрожат ли руки от холода или всё же от волнения. Время, как назло, тянулось, растягивалось резиновым жгутом, а секундная стрелка на часах и вовсе словно увязла в густом сиропе. Мысли мои путались, и всё, что хотелось сказать, всё, что обдумывал ещё недавно дома, напрочь вылетело из головы, и, когда Ксюша, наконец, вышла из дома, я решительно не знал, с чего начать.

     — О, привет!

     — Здравствуй! Давно ждёшь? Извини, там застряла, долго ковырялась…

     — Да нет, всё нормально, я недавно подошёл… а… отлично выглядишь!

     — Спасибо, — Ксюша скромно улыбнулась и потупилась вниз.

     — А это тебе. Так, на память о встрече.

     — Спасибо, а что это… Ох, ничего себе! Вот это да! Спаси-и-ибо! Классно!

     Нелепый диалог прервался на время, пока, Ксюша относила подарок домой, а я проклинал себя за бессмысленную трусость и глупость. Хуже всего было то, что я совершенно не знал, о чём сейчас говорить, и темы наотрез отказывались появляться у меня в голове. В эти минуты я ощущал себя беспомощным школьником перед первым в жизни свиданием. Наверное, оно так и бывает, когда мы не имитируем эмоции, а переживаем их полноценно, от начала и до конца. Долгий старт был поистине долгим — несколько лет, а сейчас готовилось нечто грандиозное. Или же тихий «пшик», как у отсыревшей петарды. И оба варианта меня пугали, и обоих я ждал. А ещё ждала Ксюша, но только не вариантов, а моего ответа.

     — Ну?

     — А? — мне только сейчас стало понятно, что мы уже прошли пару кварталов вместе и, что самое удивительное, о чём-то успели поговорить, а теперь был какой-то вопрос.

     — Так куда мы идём?

     Вот только я представления не имел, куда сейчас в этом, когда-то родном мне, городке можно сходить, чтобы культурно посидеть, а уж тем более, с девушкой. Единственное место, оставшееся в памяти с детских времён, — это «Лакомка», кондитерская в центре, где готовят самые вкусные в мире заварные пирожные и слоёные трубочки с белковым кремом. Именно там мы и решили провести время.

     Волна неловкости схлынула, и мы уже непринуждённо общались на всевозможные темы, делились короткими забавными историями и вспоминали случаи из школьной жизни — иными словами, продолжили вчерашнюю беседу. Мы так часто возвращались к школьной теме, что где-то в глубине заиграли нотки ностальгии, появилось желание встретиться с однокашниками, увидеть их всех. Пока мы заказывали чай и выбирали пирожные, я вспомнил, что ещё один наш друг, Сашка, обещал постараться приехать тоже сюда в отпуск, узнав о моей поездке. Я набрал его номер, и услышал на другом конце провода радостный голос готового уже вскоре к нам присоединиться друга. Ксюша новости безмерно обрадовалась, а вот у меня вдруг появилось странное ощущение внутри, желание отгородить весь мир от нас и побыть с ней наедине, отчего только что сделанный звонок другу стал внезапно неприятным. Теперь мне хотелось как можно больше времени быть с ней tet-a-tet, ревностно охраняя каждое мгновение нашего общения. Нам подали блюдца с пирожными и чаем, я взял их не торопясь и, когда уже надо было повернуться и сделать шаг в сторону столиков, задержался на мгновение, чтобы как бы случайно встать на пути у Ксюши и немного коснуться её. Через минуту мы уже сидели за круглым столиком друг напротив друга, мешая ложечками чай без сахара и обмениваясь взглядами.

     — Ну как там вообще, на этом Западе? Обжилась уже?

     — Да знаешь, на самом деле, мне нравится. Правда, там здорово. И люди вообще другие. Воспитанные, что ли? Иначе там.

     Я ухмыльнулся, вспомнив группу «ДДТ».

     — Иначе, говоришь? Кстати, у «ДДТ» недавно альбом вышел, называется «Иначе», так там песня есть «Где мы летим». Клип ещё классный сняли в чёрно-белом цвете.

     — Где девушка по городу идёт ночью, а все вокруг остановились, застыли? По-моему, Чулпан Хаматова?

     — Ага…

     Ночь сверкала в ваших чёрных глазах,

     Ночь сжигала пальцы крашеных губ,

     Ваши милые тайны рассыпались в прах…

     («Где мы летим», Ю. Шевчук, гр. «ДДТ»)

     — Да, хорошая песня. И мне иногда кажется, что я похожа на неё, героиню клипа, — такая же одинокая… — она замялась и тут же оправилась, — но это только иногда. А вообще в Канаде хорошо. Вот, знаешь, там есть вежливость, люди друг к другу хорошо относятся. Нет, иногда, конечно, кажется, что всем вокруг всё равно, кто, что и как делает, но там, даже если ты кого-то заденешь по дороге случайно, человек сам извинится: «Oh, sorry, sorry!»

     — Хах, ну да, не как тут у нас… Идёт такой, «широкий», вперевалку ещё и сам старается кого-нибудь зацепить. Хотя, знаешь, когда в прошлый раз приехал сюда, иду по Калинина, навстречу мне такой «широкий» мЭстный, в лакированных туфлях и олимпийке «abibas». Смотрю на него и морально готовлюсь, что сейчас начнётся. Решил идти дальше так же прямо — всё равно, если захочет, зацепит. И тут он просто взял прижался к краю тротуара и молча прошёл мимо! Такого финала я прямо не ожидал. А вообще, да, есть у наших любовь к этому… хамству, что ли…

     — Вот да, и я об этом говорю. А там мне нравится, что люди спокойно друг к другу относятся, считается нормальным, что незнакомые парни или девушки придерживают двери в метро или в торговых центрах, когда кто-то за ними идёт в эти двери. Люди воспитаны иначе, они культурные. Ой, я сейчас, погоди минутку, — она поднялась в сторону дверцы с надписью «WC», но тут же наткнулась на местную уборщицу. Эдакая тётя Зина, словно призрак советской эпохи, встретила Ксюшу необъятным задом и задранным некогда белым фартуком.

     — Извинити, можно пройти? — вежливо обратилась моя подруга.

     — Поздно, сразу надо было идти, а не садиться за стол с грязными руками. Я уже там хлорку насыпала! Ждите!

     Ксюша так и села обратно на стул.

     — Мда, культурные… Надеюсь, и сюда однажды культура и вежливость доберутся. Ну хотя бы в обозримом будущем.

     — Да, понимаешь, там люди культурные! — она разбила это слово по слогам. — Они не мусорят на улицах, они даже сортируют мусор у себя! У меня вот, например, у самой стоят отдельно дома контейнеры под бумагу, пластик и пищевые отходы. И это считается нормальным. А здесь, когда идёшь по улице, сколько вокруг всего валяется! Кругом бутылки, бумажки, окурки… кстати, у нас ещё запрещено курить в общественных местах, даже в многоквартирных домах.

     — Ну, у нас это тоже вводят. Не знаю, правда, что из этого выйдет, но власти пытаются. Стоп! Погоди, в домах? Т.е. даже у себя в квартире?

     — Да, даже у себя.

     — Обалдеть! Очень странно. Интересно, как это контролируется? Не, у нас, конечно, такое точно не получится. Хотя было бы здорово.

     — А ещё там и в машине нельзя курить, если рядом в салоне сидит ребёнок.

     — Вот это да! Интересно.

     — Ага. Кстати, тут случай был, когда оштрафовали водителя грузовика на 305$ за то, что он курил в кабине этого грузовика. Даже статья была в «Daily news» на эту тему.

     — В смысле? Как? Почему?

     — Ну, это же вроде как его рабочее место, workplace, а у нас с 2006 года закон вышел, что на рабочих и в общественных местах запрещается курить…

     — А вы что, оба курить начали? — знакомый голос раздался откуда-то из-за плеча. Сашка выплыл словно из ниоткуда, и мы прервались на радостные приветствия и дружеские объятия. Встреча с давним другом всегда радостна и тепла, как бы долго вы ни виделись. Всегда есть, что расспросить и что рассказать, всегда хочется вспомнить былое, поностальгировать и подколоть какой-нибудь только вам известной шуткой. Наверное, у каждого из нас есть такой друг детства, с которым хотелось быть вместе всегда до самой старости, дружить семьями, работать вместе и жить по соседству. И мы погрузились в давние воспоминания, рассказывая множество историй, делясь проблемами и хвастаясь чем-то новым.

     20 февраля, среда

     Чёрт меня подери, что ж это за трусость-то такая? Почему я всё никак не могу собраться и нормально поговорить с ней?! Каждый раз нахожу какие-то отговорки. Вот и вечером мы уже стояли у её дома, глядя друг другу в глаза, чувствовал же, что есть какая-то недосказанность, был тот самый момент. Эх, трусость моя, трусость! Это она всему виной. Мне нужно уметь объясниться, уметь воспользоваться моментом, но нет — нет, меня хватило лишь на то, чтобы приобнять её и пожелать доброй ночи. Веду себя как мальчишка, глупый юнец! Ну да ладно, день был непростой, ещё и не одни мы были. Всё, однозначно, именно сегодня нужно взять и всё сказать, расставить точки над i.

     Хрустевший под ногами снег как бы отпечатывал каждую мысль, а красное солнце в морозной дымке раззадоривало всё сильнее и сильнее. Редкие прохожие попадались нам на встречу, и мы спокойно могли общаться на любые темы, так что мысли мои крутились как бы параллельно беседе и ни к чему конкретному не приводили. Мы выходили пустынной аллеей к парку, укрытому тёплой и глухой белой шапкой. Вязкие лоскуты тумана паутиной облепляли жёлтые глаза фонарей, цеплялись за скрюченные от внезапного мороза пальцы веток аккуратно остриженных кустов и плыли вокруг нас странной декорацией. Несмотря на ранний вечер, людей и в парке было не очень много: редкие пары прогуливались под ручку, вечные старички сидели на излюбленных скамейках, приставив рядом свои трости, где-то рядом от мамы бегал краснощёкий малец в вязаной шапочке и со свисающими из рукавов варежками на резинке.

     — Вот ведь как интересно, — продолжал я, — есть вещи, которые не меняются со временем. Помнишь, и мы тоже носили такие же варежки и тоже на резинку их нам мамы пришивали?

     — Ага, а ещё по три-четыре пары носков вместе с шерстяными натягивали, чтобы не так ноги мёрзли! — мы рассмеялись. — Да, наверное, так у всех было.

     — Да, и ещё шубы. У всех были эти маленькие чёрно-бурые шубы, тёплые и мохнатые, в которых мы легко падали в снег и не думали ни о чём.

     — Только потом дома веником приходилось это всё отряхивать! Весь снег веником! Даже больно немного было… — Ксюша улыбалась, вспоминая.

     — Как, и тебя тоже? А я думал, это только у моих родителей такая придумка была. О, а здесь, — мы подходили к новенькой, огороженной свежевыкрашенной оградой, площадке с аттракционами, — здесь раньше были деревянные карусели. Помню, мы с дедушкой сюда ходили. Правда, тогда они уже были тут все полуразваленные, но на некоторых из них ещё можно было кататься.

     — Помню-помню! А ещё мы с друзьями любили лазить по во-о-он тем фигурам, — она показала на бетонные скульптуры морских жителей, — и там играли в пятнашки.

     Она рассказывала о своих детских развлечениях, и редкие искрящиеся в свете фонарей снежинки плавно опускались ей на ресницы, срывались и затем таяли в клубящихся облачках пара, отлетавших от её губ. Я слушал и любовался. Это был замечательный романтичный момент. Мне хотелось вечно наслаждаться этим. Миниатюрная и стройная фигура, угадывающаяся в объёмной болоньевой куртке, привлекала, хотелось её обнять. Я решил — сейчас!

     — Ксю…

     — Илюш… — внезапно она прервала рассказ и обратилась тоже ко мне, мы заговорили одновременно, — а, чего? Говори…

     — Не, ну ты уж первая начала, не буду перебивать, говори, — элемент глупой романтики, сопли с сахаром, и я это понимал, но всё равно, мне было всё равно. Пусть это идёт так, как идёт, прямо как в кино! — Ну, что ты хотела сказать?

     — Илюша, мне не даёт покоя вчерашняя история. Что это было? Что там произошло?

     — Э… — я смутился, — ты о чём? Когда?

     — Ну, когда мы возвращались втроём из кафе. То, что с Сашкой произошло. И кто была эта женщина в шляпе? Очень нелепый наряд у неё, конечно, — стало понятно, романтикой здесь больше и не пахло.

     Она имела в виду странную и неприятную встречу. Вчера, когда мы выбрались из кафе и шли вечером по тротуару, в один момент всё стало вдруг слишком тихо — на дороге не было машин, прохожих рядом тоже не стало, — будто бы всё движение на улице, где мы находились, поставили на паузу. Стало даже тихо, как под колпаком. Это уже потом, вспоминая впоследствии, я обратил внимание на детали, а тогда мы шли и продолжали общаться как обычно, пока из-за угла навстречу не повернула высокая женщина в светло-коричневом длинном пальто и широкой шляпе, в её виде проскальзывало что-то средневековое, хотя одежда была современная. Она шла прямо, лишь немного повернув голову в нашу сторону и глядя на меня. Я её сразу узнал. Мы встречались с ней подобным образом несколько раз, но никто кроме меня её не видел. И каждый раз происходило одно и то же. Вот и сейчас она пристально смотрела на меня, её лицо, как и прежде медленно вытягивалось вперёд, рот расплывался в улыбке и превращался в птичий клюв. Большой клюв как у попугая. Я подумал, что это очередное видение, галлюцинация, а потому решил проверить, видят ли её мои друзья, повернувшись к ним. Но в то же мгновение я забыл о женщине и отскочил назад, стараясь поймать падающего на спину Сашку. Я успел подставить только левую руку ему под лопатку и посильнее упереться ногами в землю. Ксюша, которая немного отстала от нас, отвлекшись на что-то в стороне, тоже среагировала и схватила его за рукав на плече. Когда мы поймали и удержали падающего друга, то увидели, что глаза у него как у пьяного, расфокусированы, а зрачки лениво двигаются из стороны в сторону. На вопрос, что случилось, он ответил, что внезапно почувствовал, будто впереди возникла стена в коричневых тонах, ударился о неё и чуть не потерял сознание. Я понял, что стена связана с появлением женщины, тут же обернулся в ту сторону, но её уже не было. Ещё мгновение висела тишина, а затем мимо прошёл пьяный небритый мужик, по дороге проехала первая машина, улица наполнилась привычным шумом, и всё стало как всегда. Мы не стали обсуждать случившееся и вернулись к предыдущей теме, но всё же несколько напряжённые.

     — Так ты тоже видела её? — не сдержал своё удивление я.

     — В смысле, тоже? Нам навстречу шла женщина — конечно, я её видела. А что тебя удивляет? Так кто это? Мне показалось, что ты её узнал и странно так ещё косился на неё.

     — Ну… а ты ничего необычного не заметила? Видела её лицо?

     — Нет, не видела — она ж наклонилась и повернулась в твою сторону так, что поля шляпы закрыли её лицо. Вообще странная дама. В таком прикиде, в шляпе, в этом городке, да ещё и зимой… Ну так кто это?

     — Я её не знаю.

     — В смысле, не знаешь?! Я же видела, как ты на неё смотрел! И почему ты так странно реагируешь?

     — Серьёзно, не знаю, кто это. — Мне очень не хотелось поднимать эту тему, тем более представляя реацию людей на подобные вещи. И почему это всегда случается со мной в самый неподходящий момент? — Да, я встречал её несколько раз. Впервые, наверное, лет в пять. Мы шли с дедушкой в детский сад, — что за чёрт меня дёрнул за язык, но я уже начал, — в двух кварталах от того места, где и вчера, она появилась так же неожиданно и была в таком же костюме. Я попытался окликнуть деда, чтобы показать ему на неё, но в этот момент… Нет, ты точно не видела её лица?

     — Боже, да что ты заладил? Нет, не видела, я же сказала уже!

     — Короче, у неё лицо вытянулось в клюв.

     — В клюв? Как птиц, что ли? — она засмеялась. — Утиный?

     — Да, в клюв, — мне не хотелось об этом говорить, ведь ничем хорошим такие темы не заканчиваются. — Вообще-то, скорее как у попугая. Ну да это не важно. Я тогда подумал, что это привиделось.

     — Конечно, привиделось!

     — Ну да. Но затем я её ещё несколько раз встречал, и каждый раз как в первый — она оказывалась с клювом. Я её уже про себя окрестил клювоносой женщиной. И, что интересно, обычно её никто кроме меня не видел, да и вокруг все как будто пропадали на время. Правда, в последние несколько лет она не появлялась, и я уже стал забывать про неё. А вот вчера, когда увидел этот костюм со шляпой, и… ты обратила внимание, как вокруг вдруг стало тихо — ни машин, ни людей? Так вот, когда я посмотрел на неё, и она снова показала свой клюв, я повернулся к вам, чтобы спросить, видите ли вы то же самое, что и я, или нет, а вместо этого пришлось ловить Саню.

     — И что ты думаешь, кто это?

     — Не знаю, но явно не все готовы с ней встретиться. Я реально считал, что мне раньше это только казалось, мерещилось.

     — Мистика… странно это. Хотя, знаешь, и у меня тогда голова немного заболела. А ещё мне показалось, что кто-то звал меня по имени, поэтому я и обернулась назад. А ты вообще веришь в мистику? В чертовщину всякую?

     — Не, ну в детстве мне хотелось верить, что это из прошлого открывается портал и оттуда случайно выходит кто-нибудь. Но это, конечно же, бред…

     — И что, может думаешь, старая байка про купеческий дом — не такая уж и байка? — Ксюша посмотрела на меня заговорщическим взглядом, — а? что скажешь?

     — Какая байка?

     — Ты что, разве не слышал? У нас её все в детстве знали, — она взяла меня под руку, и мы направились из парка к старой аллее на улице Лермонтова. — Старый купеческий дом, тот, двухэтажный, что долго был городским музеем, считается странным местом. Говорят, там даже духи обитают, привидения. Есть легенда, будто был сын у того купца, парень сильный и добрейшей души. Девушки все на него заглядывались — он и красивый, и знатный жених был. И вот он однажды влюбился в девушку-горничную и попросил у отца благословения на свадьбу. А тот ему отказал, мол, этой простушке, как и всем, только деньги нужны, а потом добавил ко всему прочему, что она, ведьма такая, охмурила его, и потому только в могилу сведёт. А парень так влюбился, что жить без этой девушки не мог. Долго он маялся, пытаясь что-то сделать, но в итоге не выдержал ответа отца и жизни такой и застрелился. Прямо на балконе. Ну а девушку ту сразу же выгнали из того дома. Вот такая штука. Говорят, там до сих пор появляется грустный покойник. Уууу… Может, и девушка где-то бродит, а?

     — Ох ты ж! Опять эти ведьмы. Не люблю их, — я рассмеялся. — А историю — нет, не слышал раньше. Занятная. Надо будет запомнить. Я вообще люблю всякие такие легенды и байки.

     — Так ты не ответил. Значит, веришь во всё это?

     — У меня своеобразное отношение к таким вещам. Не то чтобы верю. Я просто знаю, что это есть. Мир вокруг нас куда больше и удивительнее, чем кажется. Жизнь показывает всякие штуки, после которых привычное восприятие окружающего меняется.

     — Не расстраивай меня. Ты же уже взрослый парень, неужели всё ещё веришь в такую чепуху?

     — Ну, есть вещи, которые просто так не вписываются в нашу модель мира.

     — Это всё либо выдумки, либо ты выдаёшь желаемое за действительное. Ты же не глупый и понимаешь, что всему можно найти логичное объяснение. Всему.

     — Да? А когда у тебя дома сама по себе загорается разделочная доска, лежащая просто на столе? Или ты знакомишься через сновидения с родными, которых никогда не доводилось видеть?

     — С родными?

     — Ну да. Я со своим отцом именно так и познакомился. Сначала узнал про него, стал искать, а потом встретился во сне. И так же с дедом Игорем.

     — Это всё просто. Родственники же похожи, какие-то вещи об отце ты знал, какие-то моменты наверняка слышал от матери, скорее всего, где-нибудь всё-таки видел фотографию. А остальное уже дорисовало воображение, ведь наш мозг же обладает огромными способностями, о которых мы мало чего знаем. Этот компьютер обрабатывает такие килотонны информации, что, наверняка, может сопоставить все детали и выдать тебе образ родственника. Да и что-то есть в генетической памяти. Я уверена, что с точки зрения психологии это можно объяснить.

     — Да ведь я ж ничего о нём не знал и не видел!

     — Ой, ну хватит! Точно что-нибудь да видел, но забыл. А сейчас тебе хочется верить во всякую мистику, вот ты и представляешь себе всё в таком свете.

     — Но у меня же полно странных вещей происходит! А что скажешь про полтергейст, когда в квартире, в которой никого не было, случился погром? И как потом мой кот шипел на все тёмные углы?

     — Какой ещё полтергейст?

     — Мы когда с бывшей девушкой расставались, отношения совсем накалились, стали мало дома находиться вместе. Я как-то вернулся с работы, она ночевала у мамы. Захожу в квартиру, а кругом жуткий погром, как после сражения хищника и чужого! В прихожей валяется перевёрнутая корзина с расчёсками, подушка из спальни. Я обалдел и решил даже заснять это на видео, подумав, что вдруг это сон. А так, если видео сохранится, то будет понятно, что это реально было. В спальне всё было вверх дном перевёрнуто. А в гостиной — битая посуда, покрывала и подушки с дивана разбросаны и валяются книги. Даже с верхней полки, где всё очень плотно стояло. Больше всего я ошалел, когда увидел, что на полу лежит раскрытый и перевёрнутый роман Булгакова «Мастер и Маргарита» с черновиками, книжка называлась «Князь тьмы», а страничка одна аккуратно загнута на главе «Седьмое доказательство».

     — Полтергейст, говоришь? Когда ты со своей подругой рассорился? Да это она сама пришла домой, всё раскидала, распсиховалась — ты же знаешь, какие бабы бывают неадекватные, особенно, когда их обидят! А тебе потом сказала, что дома она не появлялась, чтобы ты не думал, будто бы ей всё ещё хочется продолжать отношения. Это всё бред! Всё, хватит, не хочу ничего подобного слышать!

     — Но…

     — Я же сказала уже: «Не хочу!»

     Домой я её провожал молча, мы лишь изредка перебрасывались какими-то фразами. Более мерзкое развитие событий даже и представить сложно. Вообще непонятно, зачем только я начал этот разговор? Можно же было ту историю с женщиной просто замять, сказать какую-нибудь ерунду, выкрутиться. Нет же, начал хвастаться своей необычностью, историями из жизни! Мне было тошно, и я пытался подбирать какие-то мало-мальски общие, отвлечённые темы, но ничего из этого не выходило, и разговор вообще не клеился. Прощаясь, я промямлил какие-то глупые извинения на тему того, что так вышло, нёс какую-то чепуху — словом, сделал всё только хуже. Мы попрощались очень холодно, и я поплёлся к себе домой. На улице потеплело, стало явно выше нуля, и погода сделалась совершенно омерзительной. Снег превратился в мокрую грязную кашу на тротуарах, с крыш и веток начало всюду капать, проезжавшие мимо машины окатывали по пояс брызгами жуткого месива. А затем ещё и дождь пошёл, окончательно смешав настроение с дерьмом. Ботинки промокли, по лицу стекали холодные капли, и на волосах скопилась снежная каша. И всю дорогу в голове мысли были только об этом разговоре.

     Нет, ну как же так? Что я не так сказал? Она меня не понимает, она ведь даже не представляет, что происходит у меня в жизни, что мне приходится регулярно видеть! Конечно, звучит это несколько странно, но ведь это правда! А мои осознанные сновидения? А клиническая смерть? Да сколько раз меня пытались убить, сколько раз я был на волоске! И каждый раз случалось что-то необычное. Ну не зря же всё так происходит у меня в жизни! Да, когда ты этого регулярно не видишь, перестаёшь в это верить, начинаешь сомневаться в том, было ли это на самом деле. Можно, конечно, постараться от всего этого абстрагироваться, внушить себе, что это плод буйного воображения. Да я ведь так и делал, я же пытался! А потом что-нибудь эдакое — бац! — и происходило, заставляя вновь окунуться в прежний кошмар. Привидения, полтергейсты, общение с мёртвыми, путешествия в сновидениях, пусть и редкие, — всё это же реальная часть жизни, но, чёрт возьми, почему никто не верит. Все называют подобные вещи выдумкой, сказками. Ну да, точно, сказки. Наверняка же и с другими людьми и раньше это было. Может, сказки и появились из их историй, из их жизней?

     Я уже сидел дома с полчаса, и мне захотелось взять и написать что-то, описать свою жизнь в манере сказки. Само собой, если это кто-нибудь прочитает, то ни во что не поверит, а примет лишь как очередную сказку, побасёнку, может, даже забавную. Ну хоть так что-то о себе оставить можно, хоть на что-то моя дрянная жизнь может сгодиться.

     Паршивое настроение с приступом равнодушного отношения к себе своеобразно повлияли на способность сочинять. Уже через десять минут с экрана ноутбука на меня глазели сотни червей строчек на белом полотне MS word. Пока пальцы набирали текст, мне мало приходилось задумываться над следующей фразой, в голове звучал голос того Андрея с Марсова поля, теперь же, перечитывая, нахожу это забавно и даже интересным. В голове родилось странное глупое желание написать Ксюше сообщение: «А хочешь, я тебе свою сказку расскажу?». Но, набрав текст, в последний момент я передумал и стёр его. Я чувствовал себя последним идиотом.

     Минут через пятнадцать она написала: «Давай оставим это. Мы встретились, пообщались, приятно провели время. Ну и славно. Сейчас всё равно разъедемся по своим городам, к своим близким. И на будущее: ты только своей девушке подобных вещей не рассказывай».

     Мне стало ещё паршивей, и я сел, уставившись в одну точку. В квартире было прохладно, но внутреннее ледяное состояние подавляло куда больше. Время ползло, перебирая еле слышно секундной стрелкой в соседней комнате. Озноб не проходил, а я сидел в зимнем вязаном свитере с воротом, подпирая спиною стену и уткнувшись пышащим жаром лбом в затихшую гитару. «While my guitar gently weeps» — пожалуй, эта песня, хотя нет, — мелодия этой песни — лучше всего передавала эмоции сейчас. Да и не эмоции — их даже не было — настроение, банальное настроение лучше всего могла бы передать эта музыка Джорджа Харрисона. Но я сидел на полу и пытался выжать из уже опустошенного себя какую-то свою собственную, особенную мелодию, а пальцы не слушались и безвольно ползали по тёмному грифу. Чёрная пустота, беспробудная тоска заставляли тело колотиться в диком ознобе. Я снова выдохнул, гитара в очередной раз легонько всплакнула под сухими пальцами, и комната опять погрузилась в тишину. Казалось, даже машины за окном перестали ездить. Тишина. Пустота. Вакуум.

     «Де жа вю,» — проползло в голове. Это уже было. Это было так же. Это было здесь, сейчас, вчера, полгода назад на другом конце страны, пять лет назад в цветущей аллее, десять лет назад под стук осенних ливней… Я понял, что это будет и завтра, и через месяц, и через двадцать лет. И не важно, когда и где, но это всегда одинаково, одинаково паршиво и до тошноты очевидно. Да тут к гадалке не ходи — ясно, что так бы и развернулось всё. Да что там, к гадалке, — сам себе предсказывал подобное те самые десять лет назад.

     — Ну что ж, опять это «глупое, несмешное кино» вертится в голове… Подбирать песни на все случаи жизни мне всегда удавалось легко и быстро. Вот и сейчас незатейливые слова Ильи Калинникова мятыми обрывками всплывали в памяти: «И что бы она ни сказала, и что бы я ни ответил ей…»

     Большой, нет, невероятно огромный черный червь сосал в груди, и кругом росла пустота. Ни страха, ни обиды, ни другой подобной чуши не было и в помине. Только пустота. Вакуум. Как всегда.

     — Нет, ну нахрена, какого чёрта ты всё это затеял? Ведь с самого начала было понятно, что это бессмысленно! А теперь вот устроил тут себе «Страдания юного Вертера», идиота кусок. Тот хоть мальчишкой, юнцом глупым был, а ты? Ты-то чего строишь из себя? Сам же тогда и декламировал, весьма оживленно, кстати, как на сцене: «Мне не к лицу, и не по летам — пора, пора мне быть умней!», а теперь сопли бахромой развесил и жалеешь себя. Нет, ну в самом деле, зачем, зачем было это делать?

     Мысли о дежавю, о повторяемости ситуации раз за разом, виток за витком возвращались. Это было, эта трусость уже гноилась и нарывала из груди. Страх безысходности слишком уж знакомо подползал и обвивал меня, подобно голодному удаву. Это было то мерзкое чувство, когда осознаешь, что нужно решиться и сделать шаг, но при этом безумно боишься. А еще боишься, что потом будешь жалеть о несовершённом. И тут вспомнилось: да, это было на самом деле, и ситуация не просто похожая — это уже было связано с Ксюшей. Как же я мог забыть?! Ведь, в самом деле, переживалось всё не просто, я даже написал об этом, запечатлел всё на бумаге. Ощутилась острая необходимость найти и перечитать этот рассказ, написанный несколько лет назад. Благо, многие свои работы я выкладывал в интернете, и задача сводилась лишь к тому, чтобы вспомнить название сайта. Несколько попыток не увенчались успехом, и я решил ввести в поисковой строке вспомнившийся отрывок. Через пару минут на экране дешёвенького смартфона зарябили строчки:

     «Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.»

     Да, верно, верно! Именно так ведь и хочется! Именно этого желание и клокотало сейчас — получить чудо, не рискуя и не напрягаясь. Я продолжил читать:

     «Мало кто в этой жизни идет твердым шагом к своей цели. Особенно, если цель не совсем ясна. Нет, она есть, но где-то там, за горизонтом, она интуитивно ощущается, но не видна глазу. И каждый день — движение к этой цели. Настя именно так и шла.»

     — Хм, — подумалось вдруг, — а ведь и тогда боялся. Описывал реальную ситуацию, немного приукрашенно, правда, но имя поменял. Конечно, можно было бы сказать, что это литературный образ, но… себя-то зачем обманываешь? — я перечитал еще раз.

     «…Настя именно так и шла. Уверенно, смело, по-женски элегантно и просто красиво. Она шла так и всегда по жизни, и сейчас по улице. Ее длинные русые волосы, слегка волнистые, струились по плечам, по белой блузке, привлекая взгляды большей части мужского народонаселения маленького городка. Настя же не обращала на них ни малейшего внимания. Она шла к цели. Сейчас ее цель — институт. Она села в маршрутку, открыла свои записи и погрузилась в них целиком.

     Вокруг привычно все суетились. Пассажиры увлеченно разговаривали между собой. Пенсионерки осыпали едкими словечками современную молодежь, какой-то мужик спал, нежно обняв недопитую двушку пива, школьники перекрикивали друг друга, а водитель, как и положено, под задорный мотивчик по радио «Шансон» яростно старался обогнать остальные маршрутки своего же автопарка. А у Насти была цель, так что ее все это ни капли не волновало. Еще 20 минут дороги — и она закроет свой конспект, закинет в сумочку, поправит юбку, волосы, протянет с легкой улыбкой водителю мелочь и выскочит из авто, чтобы уверенной походкой направиться дальше.

     После учебы Настя немного прогуляется со своим парнем, получит новую порцию радости, простится с ним и поедет домой с мыслью о завтрашней встрече. Олег у нее хороший — добрый, заботливый и немного ревнивый. Прошлый друг тоже был хороший. И до этого… Но что-то случалось, что-то менялось, что-то, за что Настя не могла быть в ответе. Но сейчас она думала, что это навсегда. Надеялась. Ведь все так хорошо, так красиво. Как в сказке. Ну или почти. В такой сказке и проходит время. День за днем. Настя приедет домой, отдохнет от тяжких мыслей, поговорив по телефону с Олегом, и снова сядет за книжки. Она еще пишет стихи, но все реже и реже. У нее есть цель. А на остальное времени маловато. Да вот еще и старые друзья вытягивают погулять, развеяться. Конечно, это можно ненадолго. Но все равно — дальше нужно учиться. Поговорить с Олегом и учиться.

     Телефон нервно заверещал. На дисплее высветился незнакомый номер.

     — А-алё? — улыбающимся голосом ответила Настя.

     — Привет! Это Сашка. Ну, со школы.

     — О, привет!..

     — Слушай, мы тут сегодня собираемся нашей компашкой. Посидим, поболтаем, песенки попоем. Ты как? Подойдешь?

     — Ну, если ненадолго, а то у меня еще французский… А где?

     — Да в парке, может, посидим. Посмотрим. Давай, выходи — мы тебя встретим.

     — Ага, хорошо. Давай.

     Сашку она знала со школы, но как-то не особо с ним общалась. Как и с остальными. Недружный был класс. А Сашка вот после выпускного пытался регулярно собирать всех, но это редко получалось. Вот и сегодня людей оказалось немного. «Ну, хоть так посидим,» — стандартная фраза звучала все же немного оптимистично.

     Сашка вообще был оптимистом. Всегда веселый, с широкой улыбкой на светлом лице, с теплыми, но по-собачьи грустными глазами, он был в любой компании своим. Девушки его любили. Может, за доброту в общении, а, может, за прическу «под битлов», модную лет 30 назад. Любили его, но как друга, к которому можно обратиться за помощью, с которым можно хорошо провести время в веселой компании. Сам он уже понял — или ты любишь, или тебя. Потому он просто привязывался к девушке, которая более всех проявляла к нему свое отношение. Привязывался и шел вперед к цели. А целей было много. И он крутился, искал что-то новое, уходил с головой в работу, пытаясь там спрятаться от неудач. И ему удавалось. Почти. Лишь глаза выдавали…

     И вот опять неудача — посиделка не удалась. Все как-то быстро поразбежались. У каждого теперь своя жизнь, свои заботы. Новая жизнь, новые заботы.

     Насте далековато до дома добираться, да и одну девушку вечером отпускать Сашке не хотелось. Они шли неторопясь, но уверенно. Каждый к своей цели, но по одной дорожке. Весенняя зелень под вечерним ветерком легонько шуршала в такт их шагам. В прохладном воздухе уходящего дня голоса тоже шелестели. Девушка и парень, такие разные, шли вдвоем. Они говорили. Просто говорили, банально о всякой всячине. И каждый думал о своем. Или им так казалось. Беседа затянулась. Они почувствовали вдруг какое-то доверие друг другу. Темы разговоров перетекали в русло личных. И было как-то просто, легко. Вечер, казалось, подбирал самые подходящие декорации. Они украдкой заглядывали друг другу в глаза, прятали взгляды и продолжали общаться. Всего лишь общаться.

     Но ночь все же приостановила их тихий диалог. Они разошлись по домам. Каждый направился к себе. Но как-то неуверенно. Мысли сбивали шаг.

     А что за цель? Чего я жду? быть может, именно этого? Возможно, именно этого человека мне не достает в жизни? Или… Они разошлись уверенней. У каждого своя цель, у каждого своя жизнь. И не стоит ломать то, что есть, ради того, что возможно. В ночном небе зажглась новая звездочка и разом погасла. Вспыхнула на миг, и сразу потухла.

     Этой ночью ни он, ни она не спали. Они думали. Каждый уже о своем. И о друг друге.

     Наутро Сашка отправил ей стихи, а сам исчез. Он пошел дальше по своей дороге к своей цели.

     Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.»

     21 февраля, четверг

     Весь следующий день я провёл в молчаливом одиночестве. Мир мой рушился, рассыпался карточный домик выстроенных иллюзий на тему каких бы то ни было отношений. Плевать, плевать было на предстоящее расстояние, — какое значение имеют противоположные части земного шарика, если мы совершенно чужды даже здесь, если она, она, прекрасная моя муза, меня абсолютно не понимает и принимает чуть ли не за душевно больного? Я сидел жалел себя, проводил аналогии с героем чеховской «Чайки», ведь, как и ему, мне довелось разочароваться в той, на кого так скоропостижно понадеялся. Слова Треплева, казалось, были моими словами: «Она меня не любит, я уже не могу писать… Пропали мои надежды». Чёрт возьми, да ведь и в самом деле, жизнь моя как у Константина Гавриловича! Нет, конечно, я не писатель и не претендую на новое слово в искусстве, не ищу этого нового, но меня не понимают. В который раз уже убеждаюсь, что люди не верят ни в меня, ни в то, чем я живу, что является частью моей жизни.

     Что ж, пускай так и будет, пусть меня считают декадентом, пусть принимают за умалишённого, если суждено тому быть, то я готов! Если в моей жизни должно быть место для сверхъестественного, если мне не жить без дьяволиады, если мне не дано быть с кем бы то ни было сейчас, значит, так тому и быть. Пусть, пусть окружающие будут видеть лишь эти «по-собачьи грустные глаза», но это только часть, фасад, а остального, видимо, и не надо знать никому. Значит, отныне отказываюсь я от своей истории, от прошлой личной жизни, и, если суждено мне повторять судьбу Треплева, то уж стреляться так я точно не буду. Нет, я не Вертер. Уж если жить как Треплев, то кончить как Бездомный! Наверняка, с такой жизнью я окажусь в психушке, но это лучше, чем стреляться из-за несчастной любви.

     Ехал я в отпуск, ни на что не надеясь, желая лишь только выспаться, так чего же стал мечтать, лишь только что-то замаячило на горизонте? Всё, к чертям эти сопли, это нытьё! В конце концов, остаётся ещё пара дней, и их нужно провести с какой-то пользой.

     С того момента я старался отвлечься от личных переживаний и просто побыть с родными, отдохнуть. В итоге я прогулялся ещё по городу, съездил на кладбище к могилкам родственников, посидел в гостях у деда и выслушал в очередной раз невероятные истории из его жизни и то, как ему сейчас одному тяжело, постарался подбодрить и помог по хозяйству немного. Вновь ухмыльнулся, когда он по ошибке назвал меня Витей, именем своего сына, моего дядьки, давно уже у нас не появлявшегося. Да, не хватает старику внимания детей, а годы бегут, уносятся в неизвестную даль, забирая с собой теплоту и мягкость юных лет, твёрдую уверенность зрелости, оставляя лишь сухую чёрствость, приправленную горькой озлобленностью и страхом. Дед, бывший моряк, и сам был похож на огромный крейсер. И если раньше он шёл вперёд, не смотря ни на что, рассекая любые волны преград, то сейчас походил скорее на ветхий фрегат, побитый когда-то громкими сражениями, вызывающий скорее жалость и сочувствие, чем гордость. Не щадят годы никого, ни к кому не остаются они благосклонны вечно. Всё имеет свой исход. И теперь дом его засыпал, укутывался постепенно одеялом пыли и паутины, убаюкивая бычье сердце сибирского богатыря. Наверное, потому молодым и тяжко долго находиться в домах своих стариков, что место их обитания обволакивает всех гостей и жителей своих пеленой горечного покоя. Вот и я не мог долго там оставаться, борясь с желанием уйти, лишь ступив на порог когда-то любимого и наполненного уютной теплотой дома бабушки и дедушки. Лишь несколько часов я там пробыл и вышел вон, чтобы скорее вдохнуть свежий зимний воздух. Вечером же мы сидели с мамой и сестрой перед телевизором, общаясь на какие-то отвлечённые поверхностные темы. Наверное, для кого-то это и есть домашний уют, правильное семейное время. Это было похоже на детские воспоминания. Разве что дом оброс всяческой техникой и новой мебелью, холодильник и столы — да, теперь был не только обеденный стол на кухне, а ещё и кофейный столик в гостиной — наполнились едой и десертами, о которых мы так мечтали пятнадцать-двадцать лет назад. И вроде бы всё стало внешне лучше, но это было уже не то. Будто бы что-то важное, нечто самое главное мы упустили, потеряли, оставили там, за чертой, в том времени, когда деревья были больше, а стены крепче.

     22 февраля, пятница

     Окончился отпуск. Я уезжал. Мы прощались как обычно, я слышал много добрых напутственных слов, много хорошего и тёплого. Это было не в первый раз, и все знали, что всё просто повторяется. Сумки уже стояли в поезде — конечно, куда ж без гостинцев от мам? Пожалуй, что бы ни случилось, они всегда будут набирать полные сумки всяких консервов, свежего маслица, яиц и мяса «от знакомых» и прочего добра. И всегда будут давать и желать втрое больше, чем мы даём и желаем им. Они верят в нас, своих детей, ведь мы для них всегда самые лучшие, самые главные в этом мире. «Ну, ты у нас умненький, сам всё знаешь. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше», — пожалуй, эта фраза прекрасно характеризует отношение родителей к детям. И даже если внешне они ругают, критикуют нас, в сотый раз поучают жизни на свой лад, всё равно в душе они любят и гордятся.

     За окном уже мелькали столбы, оставив далеко позади и небольшой вокзал, и толпу провожающих, и влажные глаза родных. Стук колёс стал метрономом моих мыслей, и я уже не обращал внимания ни на шорохи газет на столиках в вагоне, ни на хлопанье дверей в туалет, ни на детские визги через перегородку.

     Странно. Странно и как-то непонятно происходит порой. Казалось бы, вот только недавно даже ночью было светло, а сейчас смотришь вечером через стекло — и, вроде, тоже светло, но свет уже электрический, искусственный. Но это еще не бросается в глаза, это скорее лишь как присказка, которая есть, но суть которой мало кого волнует.

     А бывает, слышишь за окном шум дождя, раскаты грома, всплески воды на дорогах — словом, голос бури. И нужно в этот самый момент куда-то выйти, чего, конечно не хочется, ведь уже ожидаешь, что замёрзнешь, промокнешь, и вообще всё это неприятно обычно. Но вот ты обречённо открываешь дверь, ступаешь на сырой асфальт, поднимаешь голову вверх, а там… А там — ничего. Ну просто ничего. Темнота. Где-то нагота этой чёрной пустоты прикрыта рваными кусками белого белья облаков, которые, надо отметить, пошло смотрятся в такой ситуации. Но это лишь местами. А в основном вокруг пустота. Даже звёзд нет. Да впрочем, какие, к чёртям собачьим, звёзды? Ты ведь помнишь, что буквально только что здесь шумела буря! И ты смотришь на это дело, и накатывает немое удивление, обескураженность.

     Вот что-то подобное и в жизни, в отношениях между людьми. Водовороты и бури пугают своей жестокостью, и когда ты слышишь их голос, либо начинаешь прятаться, либо морально готовишься к очередной борьбе. Но не всегда этой борьбе есть место — иногда вдруг ничего не происходит, и ты наблюдаешь в себе банальную глухо-немую опустошенность. Осколок крушащихся замков, гранитная глыба эмоций, неизбежно несущаяся на тебя со склона после землетрясения, подпрыгивающая с грохотом на каждом уступе, за мгновение до того, как расплющить тебя, рассыпается песком, растворяясь в тумане, и ты понимаешь, что замки были из песка. Более того, ты понимаешь, что строились они вслепую и наугад, ведь тебе тогда лишь казалось, что ты знаешь, что строишь, тебе казалось, что ты — инженер-строитель. А на самом деле всё проще. Вышло так, что ты — ребёнок в очках с искажающими линзами и играешься в сухой песочнице со своим ведёрком и лопаткой. Конечно, детская фантазия превращает песчаную горку во внушительные крепостные стены и вскармливает твоё чувство собственной важности. Но фантазия — это лишь фантазия. И даже то, что тебе третий десяток лет, не мешает тебе играться в этой песочнице и оставаться плаксивым ребёнком-фантазёром.

     Для друзей-ровесников ты всегда остаёшься ровесником, для родителей — вечным ребёнком, а все новые знакомые, проходящие мимо люди, либо присоединяются к тебе, либо крутят пальцем у виска. Последние — уж точно злые дяди и тёти, и они порой пытаются снять с тебя твои нелепые очки, и некоторым это даже удаётся. И тут ты видишь пустую тёмную ночь, и перед тобой выбор — натянуть снова на себя сорванные очки или присмотреться к темноте и начать что-то менять. Главное — делая выбор, помнить, что самый тёмный час всегда перед рассветом.

     Часть вторая

     От автора

     История о встрече с Ксюшей была последней в дневниках Ильи. Хотелось бы верить, чтобы это не оказалось простой случайностью, и что однажды он как-то сможет разобраться со всем этим и наладить свою жизнь. Однако больше ни одной строчки об этой девушке я не нашёл и, как ни силился, всё же не смог вспомнить ни малейшего упоминания о ней при наших с ним беседах. Но кто знает, как может в дальнейшем сложиться жизнь, особенно у такого человека, как Илья.

     Перечитывая и корректируя дневники, я осознал, что проникся к своему необычному знакомому. Его истории не оставили меня равнодушным. Что же касается описанных им практик, то я был не в силах удержаться, чтобы не испробовать их на себе. Правда, исходя из некоторых соображений, в данной публикации я опустил их подробные описания, но тем не менее оставил для себя в качестве своеобразного мануала. Отмечу лишь, что, работая с осознанными сновидениями и практикуя медитации с различными кругами внимания, я наконец поборол мигрень и начал забывать о депрессиях, которые раньше были моими неизменными спутниками. Конечно, хотелось бы иметь рядом наставника, учителя, под присмотром которого всё это было бы проще, а ещё лучше — работать непосредственно с Ильёй. Но у меня оказались под рукой лишь эти дневники. Есть, конечно, бескрайний океан информации в интернете, но там уже сложно отфильтровать что-то полезное из огромного количества мусора, так что его не беру в счёт.

     Какова же была моя радость, когда в конце минувшей весны, почти через два года после переезда в эту квартиру, в почтовом ящике я вдруг обнаружил письмо от Ильи. На самом деле это была целая посылка — толстая тетрадь и непосредственно само письмо, написанное аккуратным знакомым почерком на отдельном листе. Там Илья объяснил, куда и почему он так внезапно уехал, и, что важнее всего, рассказал об очередном шаге на пути саморазвития. Череда мистических событий привела его в один момент к энергетическим практикам, подтолкнув к духовному росту. С тех пор этому он уделял всё больше внимания и времени. И вот теперь он окунулся в совершенно новую для себя практику випассаны. Очевидно она оказала на него настолько огромное влияние, настолько кардинально перевернуло в нём всё, что устроила перезагрузку целого его мировоззрения. Наверное именно поэтому он так подробно и тщательно описал свой опыт. Здесь много самоанализа и самокопаний вообще. Пожалуй, какие-то идеи подтолкнули и меня к некоторым размышлениям. Хотя, быть может, я ещё не всё разглядел между строк, и меня ждут новые открытия. Так или иначе, эти записки заслуживают отдельного внимания.

     Письмо Иллариона

     Дорогой друг!

     Полтора года назад мне посчастливилось пройти десятидневный курс медитативной практики, называемой випассана. Эта необычная и действенная штука, благотворно сказавшаяся на моём здоровье, привнесла в жизнь и много позитивных изменений. На курс я попал в октябре и, вернувшись, провёл всё это время в Петербурге, упорно работая над собой. Мне нужно было обдумать много вещей, оставаясь наедине с собой. Именно поэтому я ни разу не звонил тебе. Надеюсь, ты не в обиде на меня. За прошедшие месяцы я ни раз возвращался к воспоминаниям о медитации и постарался подробно всё записать для тебя, ты ведь любишь всяческие истории. Хочется думать, что ты найдёшь в них не только идеи для литературных своих работ, но и практическое применение для жизни и развития себя. Итак, в увесистом конверте в твоих руках — заметки обо всём этом. Полагаю, ты уже перечитал все мои записки, так что тебе будет понятно, о каком инсайте идёт речь, и кто такая Ксюша. Так что не буду объяснять. Скажу лишь, что именно ради того, чтобы быть с ней, я и делаю то, что делаю. Вскоре меня ждёт долгое и далёкое путешествие в совершенно другую жизнь.

     Сейчас же, в начале мая, у нас не больно-то и тепло, а вот на Кавказе уже припекает солнце. Мои практики в течение года указали на то, что нужно вновь устроить «благородную тишину», взяв обет молчания. Для этого завтра я уезжаю на Западный Кавказ. Среди залитых солнцем склонов и полянок там можно найти множество чудесных горных речушек с такой чистой и прозрачной водой, что в ней водится форель. Одна из этих рек очень мне полюбилась с детства, и сейчас я хочу провести стодневную медитацию на её берегу. Людей там немного — усталые туристы с рюкзаками лишь мимо проходят, погода замечательная вплоть до сентября, а воздух такой чистый и свежий, что уже только он лечит и наполняет богатырскими силами любого.

     Наверное, стоит сказать, что, когда я был там в детстве, то видел необычного мужчину, жившего одиноко в своей палатке прямо на берегу. Он занимался какими-то странными упражнениями, много сидел, глядя на воду либо на огонь, и всё время сохранял спокойную улыбку на лице. Тогда, глядя на меня, он как-то странно усмехнулся, и что-то сверкнуло в его глазах. Сейчас, зная о пересечении миров и нелинейности времени, я возвращаюсь к мысли, что это был я сам, уже повзрослевший. Что ж, мысль шальная, но, практикуя медитации, заодно и проверю.

     Желаю тебе крепчайшего здоровья и огромного вдохновения на творческом пути. Писатели и поэты — лекари души, а потому я рад дружбе с тобой и верю в твой успех. И помни, пока есть хоть один читатель у тебя, пока хоть одна душа понимает, о чём ты рассказываешь, ты должен продолжать творить и усердно работать.

     15 мая/ Верный друг, И.М.

     Випассана

     В очередной раз я пересмотрел ту самую запись лекции, что подтолкнула меня несколько лет назад сделать первые шаги в познании себя, начать хоть как-то работать над саморазвитием и пониманием окружающего мира. Каждый раз в лекции внимание падало на что-то новое, более актуальное в текущий момент. И, если в самый первый раз я слышал только рассуждения о добре и зле, как проявлениях любви и её отсутствии, потом — об осознанных сновидениях, то теперь главной темой для меня стала часть про работу с собственным умом.

     В этой записи поэт говорил, что наш ум — это скользкая рыба, и её очень трудно поймать. Ум вечно путает нас, создавая иллюзию своего всемогущества, и заставляет думать, что он тут все решает. А ведь он всего лишь слуга, одна из частей нашего существа. Ум — это просто рефлекторный орган, который реагирует на раздражители. И, по словам этого человека, есть инструмент, который позволяет нам почувствовать связь между частями своего существа — йога.

     При правильном взаимодействии человек — это колесница, где кони — чувства, вожжи — ум, возница — разум, а пассажир — душа. Ну и, конечно же, тело — тележка с колесиками. Я был согласен, хорошая идея, но вот только как её применять на практике? Все ведь замечали, что Ум присваивает себе больше, чем ему полагается по званию, так что ловля этой скользкой изворотливой рыбы на обмане — задача не из самых простых.

     По словам поэта, обуздать свой ум помогают различные мантровые техники и медитация. Мантры — это любые молитвы любых религий, они же — заклинания, которыми древние люди творили магию, выстраивали определенным образом пространство вокруг себя, или, в современном преломлении — стихи. Мне очень понравилось, что он сравнивал поэтов с волшебниками, магами, поскольку я сам всё же причислял себя к ним. В итоге все эти мантры при многократном повторении и полной концентрации на звуке, форме, произношении способны остановить работу ума. Конечно, если брать в качестве мантры стихотворение о В. И. Ленине, может не сработать, а потому лучше обратиться к более древним и проверенным словесным формам, но сама техника работы с мантрой/молитвой вполне доступна сегодня каждому желающему.

     Также в этой лекции говорилось, что субстанцию ума можно ощутить почти физически. В этом может помочь медитация. Упоминалось о медитации Випассана, которая получила распространение у нас в стране в последнее время. Суть ее в том, что человек приезжает в определенное место и в течение десяти дней всё свободное ото сна и еды время сидит, сложив свои ноги, и концентрирует свое внимание на дыхании.

     К этой лекции я возвращался время от времени, она давала мотивацию, помогала находить решения в определённых ситуациях. Сейчас же был жуткий кризис, ужасная апатия сменялась приступами отчаяния, на работе об эффективности не было и речи, поскольку внимания и концентрации — ноль, апогеем же был нервный срыв. Я понимал, что необходимо как-то решать это, хотелось куда-то уехать, скрыться. Уже планировал съездить на выходные в Карелию, отключив связь, и пожить в палатке, но и это не получилось. В итоге я оказался с пачками ноотропов и антидепрессантов в карманах в кресле у психолога. Но и это не давало пока никаких результатов. После очередного возвращения в памяти к этой лекции я решил зайти на сайт випассаны. Мне уже давно хотелось попасть на подобный ретрит, но всё никак не получалось — то отпуск не подгадать, то мест уже нет. И в этот раз ближайшие курсы оказались уже набраны, но была возможность записаться в резерв — если кто-то откажется ехать, то на его место можно попасть. И я оставил заявку, особо не веря, но мечтая получить эту чудодейственную «таблетку». Через несколько дней друзья предложили поехать грядущей зимой в Таиланд и там пройти схожий ретрит, на него-то я и надеялся и уже присматривал билеты. Но так сложилось, что прямо в мой день рождения, буквально за неделю до начала курса, пришло письмо на почту, что место освободилось, и от меня ждут подтверждение приезда.

     Итак, випассана. Об этом уже много слышал, много читал. Я уже знал, что это медитация, наблюдение, что это большой сложный курс, который серьёзно влияет на жизнь и восприятия мира человеком.

     Теперь нужно было решить вопрос с отпуском и придумать, как добраться. Говорить начальству о том, что мне через несколько дней нужен срочный отпуск для медитаций и непонятного восточного учения, было бы, мягко говоря, странно. Но и врать не хотелось, поэтому я сказал, что резко освободилось место в оздоровительном центре, и мне катастрофически необходимо пройти лечение там. Благо, многие знали о проблемах с мигренью и давлением, так что согласие я получил быстро. В конце концов, в стране кризис, нужно экономить рабочие часы, а отпуск за свой счёт будет компании на руку. Параллельно я отписался одному из водителей с просьбой взять меня в попутчики. И здесь везение: он перезвонил на следующий день, мы обо всём договорились, и теперь можно было не волноваться ни о дороге туда, ни о возвращении.

     Водитель оказался довольно общительным, и в начале дороги мы разговорились с ним. Выяснилось, что он тоже получил посвящение в тянь-ци и что он знаком с моим мастером — до чего ж тесен мир! Мы поговорили про поиски себя, про различные практики и снова вернулись к медитациям. Он уже трижды проходил ретрит, но только сатипаттану, некоторую разновидность випассаны, и не здесь, а в Таиланде. Судя по всему, это то, что мне предложили на зиму. Вот ведь как бывает! Человек трижды летал в другую страну, тратил массу времени и денег на дорогу, сталкивался со множеством трудностей, чтобы освоить то, что, как оказалось, есть в трёх часах езды от его дома. Что ж, чужая трава зеленее. К тому моменту мы подобрали ещё троих попутчиков, я пересел на заднее кресло и с удовольствием задремал, а потому дорога пронеслась довольно быстро.

     Место называлось «Карельская берёзка», это детский оздоровительный центр, состоящий из нескольких двухэтажных корпусов, столовой и двух корпусов с большими залами. Мы вышли из машины, закинули свои рюкзаки за плечи и отправились на встречу с чем-то неизвестным и манящим. Сейчас, оглядываясь назад, мне забавно вспоминать, насколько другим человеком, беззаботным по отношению к практике, я туда шёл. Мне хотелось попробовать что-то, от чего одни получают неземное удовольствие, другие — адские муки, а третьи — просветление, но понимания, что это и как, естественно, не было. Витали только некоторые опасения о поводу того, что это секта или что-то подобное, очень смущал запрет пользоваться техникой — телефоны вообще нужно было сдавать до окончания курса. Пугали мысли и о промывке мозгов, после которой люди сами несут все свои деньги якобы бесплатному учителю. Сомнения роились в голове, но желание рискнуть пересиливало. В конце-то концов, приезжают же сюда люди из года в год, и всё с ними нормально, с чего бы это со мной должно что-то нехорошее произойти?

     При регистрации нас попросили ещё раз заполнить анкеты и подтвердить своё согласие находиться все десять дней здесь, никуда не уезжая. Вспомнились истории про людей, которые сбегали оттуда, не выдерживая режима, обычно на второй или шестой день, считающиеся самыми сложными. В Самуи был случай, когда на ретрит приехал довольно крепкий спортивный молодой человек, настоящий мачо. Поначалу он легко ко всему относился, но в процессе медитаций по десять-двенадцать часов в день происходит колоссальная работа над собой, и его нервы стали сдавать. На четвёртый день он проводил перерывы на улице, разрубая мачете стволы пальм на мелкие кусочки, а на шестой — поговорив с учителем, собрался и уехал. Как сказал наш водитель, в это время из людей всё говно выходит. Я же был уверен, что подобного уж точно не будет, а потому с лёгкостью поставил галочку в нужном поле в анкете. После регистрации нас, как и предполагалось, попросили запечатать и сдать телефоны и все ценные вещи в обмен на маленький квиточек, в котором помимо номера ценности были указаны номера комнаты и места в спальном корпусе. Всё это заняло несколько минут, и, поскольку до общего собрания оставалось около пяти часов, мы решили разобрать вещи и отдохнуть. Рабочая усталость взяла своё — уснул я мгновенно.

     Меня разбудили незадолго до собрания, предложив пообедать. От еды я отказался, но вставать было нужно всё равно. За окном с шумом и смехом выбирались из автобуса новые студенты — именно так называются все участники курса. Пожалуй, решение приехать и зарегистрироваться заранее было верным — не пришлось толпиться. Люди приходили оформляться даже в течение собрания, казалось, что им нет конца и края. Сама встреча, всего на один час, имела цель лишь коротко осветить основные вопросы и озвучить организационные моменты. Буквально с её окончанием, т.е. с 20:00, началась Благородная тишина. По сути, тишиной это сложно назвать — топот, скрежет, сопения, кашель, чихания и прочий шум сопровождал студентов в течение всего ретрита, но, тем не менее, смысл в том, что абсолютно все должны соблюдать полное молчание. Студентам запрещается общаться вербально и невербально — даже жестами и мимикой. По началу, я это воспринял как помощь, чтобы не отвлекаться от медитаций, но уже в первую же практику понял, что не всё так просто. Расскажу поподробнее.

     Как только мы приняли обет молчания, необходимо было пройти в некий зал, где каждому назвали строго закреплённое за ним место и отправили его туда. Надо заметить, что всё это время действует довольно жесткая сегрегация: мужчины и женщины живут в разных корпусах, ходят по разные стороны дороги (между ними натянута оградительная лента), кушают в разных частях столовой, разделённых белой тканью, в зале для медитаций, дхамма-холле, так же мужчины и женщины сидят по разные стороны. Когда все расселись, кто на подушку, кто на скамейку для медитации (кстати, очень толковая вещь), помощник учителя поприветствовал нас и представился. В этот вечер мы узнали, что випассана означает «видеть вещи такими, какие они есть на самом деле», что это одна из древнейших техник медитации, зародившихся в Индии. Она была заново открыта Сиддхартхой Гаутамой Буддой более 2500 лет назад и преподавалась им как универсальное средство от всех несчастий, как искусство жить. Эта несектантская техника имеет целью полное искоренение загрязнений ума и, как результат, высшее счастье — полное освобождение. О том, что это не секта, повторялось так много, что я даже засомневался на некоторое время. Этот путь (Dhamma — Дхамма) — универсальное лекарство от всех проблем, он не имеет ничего общего ни с какой религией или сектой. Поэтому его могут свободно практиковать все, в любое время и в любом месте, не вступая в конфликт с расовыми, кастовыми или религиозным мировоззрениями, этот метод окажется одинаково благотворным для всех и каждого. Эта техника действительно работающая, это способ трансформации личности через самонаблюдение. Она фокусируется на глубокой взаимосвязи ума и тела, переживаемой на личном опыте путем сосредоточения внимания на физических ощущениях, из которых состоит жизнь тела, постоянно взаимодействующих с умом и обуславливающих его состояние. Именно это основанное на наблюдении самоисследование, путешествие к общим истокам ума и тела, устраняет ментальные загрязнения. Результат — уравновешенный ум, полный любви и сострадания.

     Человеку становятся понятными научные законы, управляющие его мыслями, чувствами, суждениями и ощущениями. Благодаря непосредственному опыту приходит понимание природы развития и деградации человека, механизмов умножения страданий и освобождения от них. Человек становится более осознанным, избавляется от заблуждений, обретает покой и умение владеть собой.

     Далее выяснилось, что Благородная тишина — это запрет на общение друг с другом, при этом мы можем задавать вопросы учителю, а также обращаться с организационными моментами к менеджеру курса. Также нам необходимо было несколько раз за курс произносить определённые слова. Формальность требовала попросить учителя научить нас технике медитации, при этом сначала нам давалась анапана — «памятование о дыхании» или «осознанность к дыханию», это практика осознанного созерцания процесса дыхания, её смысл не просто в анализе дыхательного процесса, а в достижении сочетания опыта тела и ума, при котором дыхание становится посредником между ними. Кроме этого учитель озвучил определённые предписания, которые мы были обязаны неукоснительно соблюдать. Их же в печатном виде развесили в спальных корпусах и при входе в дхамма-холл:

     воздерживаться от убийства живых существ;

     воздерживаться от воровства;

     воздерживаться от всех видов сексуальной активности (в т.ч. самоудовлетворение);

     воздерживаться ото лжи;

     воздерживаться от принятия любых опьяняющих веществ.

     Первое предписание подразумевает и отказ от поддержания тех, кто убивает животных, иными словами студенты на это время становятся вегетарианцами. Соблюдению второго предписания способствовала сдача ценных вещей при регистрации. Четвёртое предписание довольно сложное для осуществления, особенно в наше время и с нашими привычками, и именно поэтому мы дали обет молчания. С пятым, думаю, и так всё понятно. Для старых студентов (то есть, тех, кто прошел курс с С. Н. Гоенкой или одним из его помощников) существует три дополнительных предписания на время курса:

     воздерживаться от приема пищи после полудня;

     воздерживаться от чувственных развлечений, не использовать украшений;

     не спать на высоких, слишком мягких кроватях.

     Соблюдая шестое предписание, старые студенты принимают только травяной чай или лимонную воду, т.е. горячую воду с дольками лимона, во время перерыва в 17:00 часов, в то время как новые студенты могут пить чай и есть фрукты. Преподаватель может освободить старого студента от соблюдения данного предписания по состоянию здоровья. Седьмое и восьмое предписание соблюдаются всеми.

     После соблюдения всех формальностей было дано указание сидеть и наблюдать своё дыхание. Нужно сконцентрировать внимание на кончике носа и просто наблюдать за процессом дыхания. И вот тут я столкнулся с первыми трудностями: мысли в голове несутся безостановочно, их бесконечный хоровод увлекает внимание ежеминутно. Но это было начало, и я решил, что после всё изменится чудесным образом. А пока раз за разом возвращался к дыханию. «Просто наблюдайте. Ничего не делайте, только наблюдайте. Если воздух входит через правую ноздрю — значит, он входит через правую ноздрю. Если воздух входит через левую ноздрю — значит, наблюдайте, как он входит через левую ноздрю». В первый вечер это длилось недолго, и в 21:00 мы разошлись по своим комнатам. Люди шли с улыбками на лицах, это воспринималось как забавная игра с необычными правилами. В комнате мы решили разобрать кровати и бросить матрасы просто на пол, поскольку сетчатое дно старых коек прогибалось чуть ли не до пола. Уснули все довольно быстро — по режиму подъём в 4:00.

     День 1. Оруэловщина

     Ровно в четыре утра мы услышали у двери характерный звон. Нам говорили, что будильником и сигналами к медитациям будет служить некий гонг, и у меня сложилось представление какого-то большого где-то далеко стоящего гонга-диска, в который будут бить палкой. На деле оказалось, что проходит менеджер курса и, останавливаясь у каждой двери, бьёт в поющую чашу — звук не самый громкий, но для пробуждения достаточно. Нам отводилось полчаса на сборы, чтобы в 4:30 каждый был уже на своём месте в дхамма-холле. «Что ж, приключения начинаются», — подумал я. Спать, конечно же, хотелось, но идти надо. Со стороны это выглядело, пожалуй, несколько странно: полсотни мужчин в абсолютном молчании стоят в очереди к умывальникам, так же молча перемещаются между комнатами, переобуваются и чуть ли не строем идут по улице. Чтобы попасть в зал медитаций, необходимо было выйти из корпуса, пройти через совершенно небольшую площадку метров в десять-пятнадцать, обойти по узкому деревянному помосту корпус со спортзалом и подняться на второй этаж следующего здания. Вся дорога занимала пару минут.

     Я в полутьме нашёл на полу приклеенную бумажку с номером 45 и уселся на своё место. Для удобства у меня с собой были подушка и плед, а потому я решил поступить так же, как и на ом-хилинге — сесть на подушку, сложив ноги по-турецки на пледе. Вдох, выдох. «Наверное, пора начинать». Взглянул на часы — 4:35. Кто-то ещё топтался, кто-то крутился, а знака для начала медитации нам не давали. Я закрыл глаза и решил приступить.

     Мысли лошадиными табунами неслись в голове, ум, подобно ярому ковбою, прыгал с одной на другую: «о, медитация! Это круто! Я теперь буду просветлённый», «да кто там так топает? Что, ходить спокойно не умеешь?», «кушать хочется… интересно, а что на завтрак? Ох, ещё два часа до завтрака сидеть…», «а сидеть не так уж и сложно» и т. д. Насильно я вернулся к наблюдению дыхания. Выдох, вдох, выдох… «Эх, нос не дышит, надо бы прочистить», — я шмыгнул носом. Через минуту треть зала стала шмыгать и фыркать носом. Снова вернулся к наблюдению дыхания, вспомнив наставление просто наблюдать его, как оно есть — будь то через правую ноздрю, через левую или через обе одновременно. Выдох, вдох. Нога затекла, я уже немного устал. Казалось, ещё немного, и пора будет идти на завтрак. Я посмотрел на часы: 4:50. «Что? Да не может быть! Ещё больше полутора часов так сидеть?! Ладно, дышать». Через несколько минут я поймал себя на том, что задремал и стал видеть сны. Пришлось встряхнуть головой, похлопать себя по щекам и немного покрутиться на месте. «Жаль, что чая нет. Сейчас бы пуэр или габа меня взбодрили б немного, а так спать хочется… спать», — дремоту получилось прервать через минуту. Ещё четверть часа я усиленно боролся со сном и, наконец, мне стало легче.

     Вдох, выдох, вдох… Внезапно я почувствовал, как начала болеть левая нога. Стопа уже затекла, но теперь ещё и колено заныло, так что пришлось менять позу. В зале кругом тоже зашевелились. Что ж, не мне одному неудобно. Я вернулся к дыханию. «Это же легко! Наблюдать дыхание и концентрироваться на нём. Это как книжку читать. Жаль, конечно, что книги нельзя с собой брать, а так бы почитал сегодня, как раз Кастанеду забросил, а можно было бы ведь осилить здесь всё. Кстати, я тут прямо как на учении у дона Хуана. Да, точно, вскоре я стану великим магом. Прямо как Антон Городецкий. Не, ну а что? Мы тут сидим, наблюдаем и входим в сумрак. Я ж потом всему научусь и буду очень крутым!.. Так, стоп! Какие маги? Ты о чём? За дыханием наблюдай давай. Так, выдох, вдох. Вот, нормально. А то развёл тут демагогию. Маги, блин. Чтобы стать крутым, надо работать. Интересно, кстати, а что там сейчас на работе. И до чего ж здорово, что мне удалось уехать…» Казалось, внутренний диалог поглощает меня целиком, а медитация летит в тартарары. Сотни раз я заставлял себя перестать думать и просто наблюдать дыхание, десятки раз менял позу и разминал суставы, десятки раз поднимал руку и смотрел на часы.

     Время ползло. В 6:00 из колонок зазвучал скрипучий противный голос Гоенки, не умеющего петь, но напевающего слова благословения на языке пали. Я открыл глаза и увидел сидящего в противоположном конце зала помощника учителя, он, как и вчера, был в белом. Глаза опущены, он медитирует. Я огляделся — кругом тоже все медитируют. Что ж, пришлось закрыть глаза и продолжить. Ещё полчаса я крутился от неудобства, пытался прерывать мысли, отвлекался на неприятную запись голоса и пытался наблюдать дыхание. Долгих полчаса.

     Наконец, в 6:30 напев в записи сменился, а потом несколько студентов промычали трижды «сааааду-у». Это было странно. Помощник учителя произнёс фразу, ставшую бальзамом на все десять дней пребывания там: «Take a rest». Вся сотня студентов медленно, кряхтя и тяжело дыша поднялась с мест: кто-то растирал ноги, кто-то хрустел суставами, я разминал шею. Мы неспешно обулись и недружным строем направились в столовую. Мрачные тени плавно ползли в предрассветной тишине среди обмороженных кустов по грязным дорожкам. Съёжившиеся, понурившие головы, укутанные в пледы или в шали, с натянутыми на лоб капюшонами, в стоптанных незашнурованных ботинках, поочередно покашливающие и фыркающие, но при этом молчащие — именно такими мы были каждое утро на протяжении десяти дней.

     В столовой тянулась вереница очередей по две стороны стола с огромными кастрюлями еды. От холода приходилось топтаться и приплясывать на месте. В лицах читалась отрешенность, а мне хотелось возмущаться: «почему так долго? Ну чего там ты всё копаешься?» В животе урчало от голода. Я подошёл к столу. И тут у меня всё упало: в кастрюле пшёнка, в мисках тёртая свёкла — всё то, что я не ем. «О, боги, здесь же вегетарианская кухня! Эти фанатики же едят всякую невозможную дрянь!» Я был зол и расстроен. На дальнем конце стола стояли хлеб и масло, так что мой завтрак сводился к бутербродам с маслом. Я взял стакан и плеснул себе чай, на чайнике красовалась бумажка с надписью «Иван Самадхи Чай». Мда, точно фанатики. На соседнем чайнике надпись заставила улыбнуться: «Прана жидкая (кипяток)». Рядом лежали упаковки с седативными чаями и со слабительным. Я повернулся и направился к столам, за которыми тут и там молча сидели и жевали, глядя себе в тарелку, мужчины 20—50 лет. У окна был свободный столик. Когда был съеден первый бутерброд, рядом со мной уже сидели двое. На автомате я открыл рот, чтобы пожелать приятного аппетита, но вовремя опомнился — благородная тишина.

     На часах на стене 6:50, под часами очередь к тазику для споласкивания посуды, на выходе сквозняк из приоткрытой двери с надписью «закрой меня, если сможешь», на улице первые краски рассвета и всё те же унылые тени, медленно плывущие по две стороны оградительной ленты — мужчины и женщины, кругом лес, а внизу, под ногами, грязь — доброе начало первого дня. Я добрался до корпуса, плотнее закрыл дверь и в предбаннике переобулся в тапочки. На стене ещё раз прочитал пять предписаний и распорядок дня — сейчас до 8:00 перерыв — вышел в коридор, закрывая дверь, прочитал: «не хлопайте мною! Ваша дверь». Пять шагов, справа дверь в комнату с номером 2. В комнате холодно — нужно закрыть форточку. Всё, теперь хочется только одного — лечь поспать. Я переоделся и забрался под одеяло.

     Вскоре раздался характерный звон, «гонг». На часах было 7:55. Я проспал целый час и даже не заметил. Соседи потянулись и начали быстро одеваться, пришлось последовать их примеру, а через несколько минут я уже расправлял складки пледа на полу дхамма-холла рядом с наклейкой «45». На этот раз суета кругом была поактивнее и пошумнее, люди крутились, усаживались на места, потягивались, разминали суставы, а помощник учителя уже сидел, сложа ноги, на своём месте. В 8:05 из колонок сзади зазвучал скрипучий голос, вновь напевавший что-то на непонятном языке. Ещё несколько минут, и этот же голос начал уже по-английски, но с каким-то странным итальянским акцентом и тоже тягуче нараспев: «Start again, start with a calm and quiet mind…» За ним следовал нежный и сладкий женский голос: «Начните вновь, начните со спокойным и тихим умом…» Мы прослушали вновь все наставления, и теперь до 9:00 снова практика, снова дыхание, мысли и диалог с собой, снова неудобства, боль. Попытки найти удобное положение не прекращались ни у кого вокруг, сам же я крутился ужом на сковородке. И вновь поглядывания на часы, вновь ожидание конца. В 8:55 противный голос затянул свои песнопения, и я мысленно закатил глаза — ну сколько ж можно?.. Под конец нестройный хор из зала опять вторил колонкам: «Саааду-у, саааду-у, саааду-у». И вот уже со стороны учителя доносится: «Take a rest for five minutes», а за ним следует спешный женский голос переводчицы: «А… отдохните пять минут». И снова скрип суставов, тяжёлые вздохи, ухмылки, постанывания, топот. Вся толпа мужчин выползает на улицу и нестройной вереницей, зевая, движется к площадке у мужского корпуса. Несколько человек хлопают дверью, заползая в тепло, остальные же наворачивают круги по площадке и устраивают утреннюю гимнастику в лучах взошедшего солнца. Я решил вспомнить разминку с танцев, похрустел всеми суставами, помахал руками и ногами, сделал вращения корпусом, зевая, начал тянуть ноги в фехтовальном выпаде, когда услышал звон «гонга». Пришлось идти в зал. Топот по деревянному помосту, затылки расправивших плечи студентов, лестница на второй этаж, груда ботинок, скрип полов, сквозняк и снова место №45. Говорят, что перед смертью не надышишься. Так вот, здесь хотелось перефразировать: «Перед медитацией не настоишься». Эти сладкие несколько минут, пока все усаживаются и расправляют свои пледы, подушки и двигают скамейки для медитаций, ни с чем не сравнятся. Но и они заканчиваются. И вот мы в очередной раз слышим скрипучий тягучий голос, дающий нам наставление, и вновь я вслушиваюсь в нежные интонации переводчицы. «Но почему столько раз это повторяют? Зачем по сто раз одно и то же? В самом деле, как для дебилов… Ну да ладно, дышим. Какое грубое это слово, „ноздри“. Неужели нельзя было как-то иначе сказать? Ох, ну как колено болит… Так, а кто-то ведь принёс спальник в мешке и сидит на нём верхом. Интересно. Вот, а этот парень справа здорово придумал — усесться на рюкзак как на табуретку. Надо будет попробовать. Так, вдох, выдох, вдох… Правая ноздря не дышит, эх, ринит мой, ринит. Ладно, наблюдаю дыхание через левую ноздрю. Эй! А чего это под левой лопаткой заболело? Господи, да что ж с поясницей делать… Не, ну я, наверное, себе тут всё отсижу…» Переводчица продолжала. На этот раз в наставлении было что-то новенькое: теперь уточнялось, что необходимо усердно работать, хотя и понятно, что это очень тяжело. Работать надо всё же упорно. И, если очень уж сложно, то можно менять часто позы, у себя в комнате разрешается даже прилечь на несколько минут, не более, чем на пять, а потом продолжить. Главное — работать. Работать усердно. И нас ждёт успех. Несомненно. Настала тишина.

     Минут через десять я сидел, обхватив руками голени и положив голову на колени, а ещё через десять — поймал себя на анализе только что закончившегося сновидения. Встряхнув головой и опять сменив позу, я тяжело выдохнул и активно засопел. Внезапно помощник учителя нарушил тишину, а переводчица сказала, что мы можем продолжить здесь либо в своих комнатах до 11:00. Естественно, треть студентов с шумом подскочила и направилась в свои комнаты. И снова топот по деревянному помосту, сопения и растягивания мышц на площадке у входа в корпус, смена обуви, дверь, пять шагов, ещё четыре шага до спального места с номером 2. Усевшись на матрас, я выпрямился, расслабил руки, опёрся спиной о стену, глубоко вдохнул, проследил, как прошёл выдох, снова вдох… и уснул.

     «Гонг» прозвенел еле слышно и словно вдали. Среди суетливого шума на втором этаже не разобрать ничего, в голове гул, в животе урчание, а в теле слабость. Желание нормально поесть толкало скорее подняться и, проскочив переобувающуюся толпу, скорее добраться до столовой.

     И снова очередь. «Эй, ну дайте взглянуть хоть, что там? Что на обед?» Потоптавшись несколько минут в хвосте этой вереницы, я, наконец, увидел у кого-то в тарелке что-то красное и жидкое, похожее на борщ. Внутреннее ликование сменилось сомнением, не фасолевый ли это суп. Теперь больше прежнего хотелось заглянуть через головы впереди стоящих. Но все, как назло, были высокие и медленные. Ещё двое впереди. На краю стола несколько стопок белых глубоких тарелок, два стакана с ложками и бумажка: «используйте одну тарелку и одну ложку», за ними целая канистра борща. Это был борщ, без всякого сомнения. И без всякого мяса. Я наскоро плеснул пару черпаков и двинулся дальше. Глаза жадно бегали по столу, хотелось быстрее всё изучить, понять, запомнить, но вместо этого я почувствовал на себе подгоняющие взгляды и, решив, что рис с овощами будет на второе, зачерпнул остатки сметаны из баночки и отделился от очереди. В столовой все молча жевали с безразличными лицами, ложка за ложкой, временами откусывая хлеб. «Точно, хлеба ж надо было взять», — я, повернувшись, на мгновение втиснулся в облепившую стол с обедами массу людей и тут же вынырнул с хлебом в руке.

     «Куда бы сесть? Всё кругом занято. Каждый столик. Разве что подсесть к кому-то. Забавно — подсесть к незнакомому человеку, сесть напротив него, очень близко и не разговаривать. Прямо как у Оруэла.» Именно так и было сделано. А вот мысль о схожести с сюжетом «1984» засела глубоко. В самом деле, мы все здесь как герои антиутопии: закрытое от внешнего мира общество, соблюдающее жёсткую дисциплину и один распорядок дня, общество, лишённое простого общения, общество, несколько раз в день слушающее записи наставлений и учений никогда не виденного им человека, которому все чуть ли не поклоняются и вторят странное «саааду-у». А ещё сюда следует добавить неустанно следящих за нами полицейских-менеджеров курса, требование всегда держать дверь свою комнату открытой, за исключением строго определённого времени отдыха (это уже Замятина напомнило), ограниченное пространство, жёсткую сегрегацию (мужчинам нельзя даже появляться в зоне видимости из окон женского корпуса), почти строевой ход по улице и отрешённые лица. В сумме — сцена романа-антиутопии. Оруэловщиная какая-то прямо. Я дожевал, поднялся, подошёл к большому столу за рисом, бросил черпак разваренных крупинок в тарелку, взял ещё хлеба. Доедал я, глядя на часы на стене. 11:20. Пора двигаться к тазику для споласкивания посуды, что под часами, а затем — на выход к сквозняку из приоткрытой двери с надписью «закрой меня, если сможешь», и на улицу, где по две стороны оградительной ленты одиноко проходят мужчины и женщины, не обращая внимания ни на лес, ни на грязь под ногами. Пора добраться до своего корпуса, плотнее закрыть дверь, переобуться в тапочки и, ещё раз прочитав распорядок дня, отсчитать свои пять шагов, свернуть направо, к двери в комнату с номером 2, закрыть форточку и лечь поспать. Просто отоспаться и набраться сил. Потом будет легче.

     12:55. И снова здравствуй, «гонг». Нас ждёт медитация. Что ни говори, а возможность вздремнуть днём волшебным образом воздействует на тело и придаёт заряд бодрости, позитива и готовности продолжать активную жизнь. Буквально в несколько мгновений я поднялся и заправил постель, чтобы бежать и всецело отдавать себя новой медитации, ради которой я, собственно, и приехал сюда. Тёплые лучи полуденного осеннего солнца, пробиваясь сквозь коротенькие и лёгкие шторки деревянного окна, подгоняли скорее выскочить на улицу, и я, не читая никаких бумажек на стенах, на ходу впрыгнул в ботинки, заправил шнурки и, ловя улыбкой ласковые тёплые солнечные лучи, слегка пританцовывая, отправился в дхамма-холл. Отличное настроение играло где-то в груди невыразимые мелодии, желание напевать приходилось сдерживать. И вот я расправил свой плед и очень удобно уселся на закреплённом за мной месте. Люди шли и рассаживались, каждый по-своему: кто-то — громко топая и отбивая ритм тяжёлыми шагами, а кто-то — беззвучно проплывая, словно по воздуху. Мне не терпелось начать. И снова, как и утром, не было никаких даже намёков на начало, а потому, в очередной раз взглянув на часы и увидев, что большая стрелка уже приближалась к цифре 2, я глубоко вдохнул, расправил плечи и мысленно дал себе команду начинать.

     Наблюдать было легко, поскольку и дыхание само словно лилось. От удовольствия время от времени я делал более глубокие вдохи, чем обычно, и снова возвращался к нормальному дыханию, при этом чувствовал, как улыбка растекается по лицу. Мысли, само собой, никуда не девались, но я старался не обращать на них внимание, просто не думать их, как советовал ранее, ещё по дороге в машине, мой новый знакомый. Они просто были. И всё. Я вспомнил, как медитировал дома, как не мог поначалу и пяти минут просидеть, и как пару недель назад добился сорокапятиминутного сидения на месте. Примерно к этому моменту ноги стали неметь и ныть больше и больше, давая понять, что пора уже заканчивать. Учитывая недавние практики, я сделал вывод, что половина полуторачасовой медитации уже подошла к концу, а значит, можно позволить себе потянуть немного мышцы, конечно же, не раскрывая глаз, чтобы с новыми силами продолжить. Именно так я и поступил. Рядом послышались скрипы и шуршания меняющих позы соседей — это заставило меня улыбнуться, глубоко вдохнув, отчего я непроизвольно зевнул. Теперь ко всем мыслям добавился ещё десяток на тему сна. Я посидел ещё немного и, чтобы отогнать новую сонную волну, повращал головой, потянул шею и плечи, согнул и выгнул спину, но снова зевнул и, не справившись с соблазном, тряхнул левой кистью, открыл глаза и взглянул на часы. На несколько мгновений мысли в голове остановились совсем — я тупо смотрел на циферблат, затем взгляд направился в левый верхний угол, а ум начал судорожно перебирать недавние действия и соотносить их со временем. Ничего не получалось. Я ещё раз посмотрел на часы. Этого не могло быть! Но, тем не менее, стрелки показывали двадцать пять минут второго. Иными словами, я просидел лишь четверть часа, не больше. Настроение резко упало, сменив позитивный настрой на полнейшее разочарование, и теперь я только и мог думать о тянущемся времени да нарастающей боли в ногах. Словно почувствовав моё состояние, несколько человек в соседних рядах, тяжело вздохнули, кто-то стал активнее ворочаться, видимо, в поисках более удобного положения. Я осмотрелся кругом: в самом деле, только единицы возились на своих местах, остальные же сидели неподвижно, напоминая статуи будд.

     Теперь о концентрации на дыхании не могло идти и речи. Весь последующий час я менял позы, чесал нос, спину, руки, хрустел суставами, тянул мышцы, тяжело дышал — в общем, делал всё что угодно, лишь бы отвлечься от нудного сидения на месте. Хотя, стоит отметить, что время от времени ум вспоминал про цель моего нахождения здесь, и на несколько минут я концентрировал внимание на дыхании.

     Спустя час, прозвучал долгожданный звон, и вся армия приехавших медитировать студентов выкатилась на улицу. Казалось, это полуторачасовое сидение вымотало всех. На площадке мы словно с цепи сорвались — каждый начал делать какие-то свои упражнения, от подтягиваний до приседаний. Но внимание привлёк осанистый мужчина, выполнявший странные пассы руками. Так и хотелось сказать: «Мой цигун круче твоего». Для себя я отметил, что нужно будет потом как-нибудь подробнее узнать о его практиках.

     Но вот опять прозвенел «гонг», и мы, как зэки после прогулки, понурив головы, направились обратно в дхамма-холл. Снова топот по деревянному помосту, снова скрип обуви по металлической лестнице на второй этаж, снова толпа при входе и отрешённые лица в самом зале. Помощник учителя уже сидел на своём месте, шёпотом переговариваясь с менеджерами курса.

     Мы сели. Всё повторилось точь в точь, как и в восемь утра. Всё тот же скрипучий голос на записи протянул: «Start again, start with a calm and quiet mind…», а за ним — нежный и сладкий женский голос: «Начните вновь, начните со спокойным и тихим умом…» И вновь наставления, и снова дыхание, мысли и диалог с собой, снова неудобства, боль, попытки найти удобное положение, опять поглядывания на часы, вновь ожидание конца, а под конец — нестройный хор из зала вторит колонкам: «Саааду-у, саааду-у, саааду-у». И снова перерыв, и снова напутствие, медитация, и снова нас отпустили продолжать в комнаты, где точно так же после безуспешного начала я погрузился в сон. И опять меня разбудил «гонг». Вот только на этот раз состояние голода пришлось заглушать, поскольку помнилось, что еды не будет как таковой. И, как и утром, унылой тенью я направился к столовой. Очередь была поменьше, но и на столе были лишь кастрюля с водой и плавающими в ней дольками лимона, тарелка с яблоками и чайники. У яблок лежала записка: «фрукты для новых студентов». Я взял яблоко и сел за крайний столик, съёжившись от холода. Голод же не позволил оставить от яблока и огрызка — только семечки. Стряхнув их в мусорное ведро, я чуть ли не бегом отправился спать под тёплое одеяло в свою комнату. Уснул мгновенно. Но спать пришлось недолго — без пяти минут шесть голова заболела от удара «гонга». И снова мы с соседями оделись, проскрипели по деревянному настилу и металлической лестнице, опять я расправил складки пледа на полу дхамма-холла рядом с наклейкой «45». В очередной раз из колонок сзади зазвучало скрипучее «Start again, start with a calm and quiet mind…» и сладкое «Начните вновь, начните со спокойным и тихим умом…», за которыми продолжились бесконечные попытки найти удобное положение и поглядывания на часы в ожидании конца. А в 18:55 противный голос затянул свои песнопения, окончившиеся сектантским «Саааду-у, саааду-у, саааду-у» из зала. Помощник учителя отпустил нас на перерыв со словами: «Take a rest for five minutes», и мы выползли на улицу. Через десять минут «гонг» согнал нас в очередной раз в дхамма-холле.

     Помощник учителя включил запись, на которой зазвучал только сладкий голос переводчицы, всё было на русском языке. Это показалось непривычным. Некоторое время спустя я понял, что весь указанный час нам предстоит просто слушать, а потому можно сидеть так, как захочется. Я уселся, подтянув колени к груди, и постарался расслабиться. Женский голос из колонок подводил итоги первого дня, понимающе говорил о том, что в первый день мы испытали множество трудностей и неудобств, отчасти потому что нам непривычно весь день сидеть и пытаться медитировать, но главным образом это связано с той медитацией, которую мы начали практиковать: осознавать дыхание, ничего кроме дыхания.

     Я подумал, что девушка на записи нам сочувствует, видимо, она сама прошла этот курс. Хотя, конечно, наверняка она проходила и не единожды. А уже потом, прочувствовав всё, переводила лекции. Слушать её было приятно. Она говорила, что, хотя и проще сконцентрировать ум, не испытывая всех этих неудобств, повторяя слово, мантру, имя бога или какой-то образ, но от нас требуется только наблюдать дыхание, не контролируя его, не произнося слов и не создавая образов. Здесь не разрешается произносить слова и визуализировать образы, так как… Мой мозг взбунтовался: «Стоп! Как это, не разрешается?! Я весь день имел перед глазами картинку своего носа, через который входит и выходит маленький поток воздуха, каждый раз, сбиваясь и отвлекаясь, я возвращался к этому образу после глубокого вдоха, а теперь мне говорят, что этого нельзя! А как же тогда всё это делать? Бред какой-то…»

     Голос милой девушки продолжал вещать из колонок про сосредоточение ума как средство к очищению этого ума и искоренению всех умственных загрязнений, всего, что в нем есть отрицательного, и тем самым к освобождению от всех страданий и полному просветлению. Она вещала, что чувства ненависти и страха делают нас несчастными, а я снова отвлёкся от очаровательного голоса на неудобство сидения на одном месте. На этот раз мне стало холодно, а потому пришлось развернуть сложенный в несколько раз плед и укутать им ноги. Стопы и пальцы замёрзли настолько, что я растирал их руками, а после начал активно шевелить пальцами ног, лишь бы разогнать кровь. Немного отогревшись, я обратил внимание на соседа позади и вспомнил, что читал в одном из отзывов про випассану, что, как оказывается, можно сидеть, прислонившись спиною к стене. Эта мысль завладела мною и не давала покоя, пока я не сдался ей и, оглядевшись по сторонам, не примкнул спиной к стене. Невероятное облегчение с громким выдохом растеклось по всему уставшему телу. Я откинул назад голову, прикрыл глаза и продолжил слушать чудесный нежный голос из колонок. Говорилось, что очень важно узнать всё на своём собственном опыте, прямой опыт переживания реальности — самый существенный.

     Мне показалось забавным это, поскольку сразу вспомнился, как я его называл, «эффект двух пальцев и розетки», пример которого постоянно приводил друзьям. Конечно, пока на себе не испытаешь что-то, до конца не прочувствуешь, рассказываемое кем-то будет не столь убедительным и ясным. Эти опыты и эксперименты над собой, своим телом, умом, духом, душой, в конце концов, — всё это как части дорог в огромном путешествии к самопознанию и самопониманию, к возвращению к себе. И сейчас девушка с таким чудесным голосом говорила нам обо всём этом, переводя мысли умных людей с других концов планеты, говорила, что отправной точкой в этом путешествии является дыхание, что использование же любого другого объекта, будь то слово или образ, который мы создаем в своем воображении, может лишь порождать еще больше иллюзий, и что это не поможет нам познать свою истинную природу. А вот чтобы познать тонкую суть нашей природы, нам необходимо начать с видимой, явной реальности. А такой реальностью и является наше дыхание. Она говорила, что дыхание — это инструмент, который помогает исследовать себя, постигать истину о самих себе. И, когда мы осознаём дыхание, когда наблюдаем его таким, какое оно есть, мы движемся в направлении понимания и наблюдения себя.

     В этот день мы наблюдали только физическую функцию дыхания, но в то же время мы наблюдали ум, так как природа дыхания тесно связана с состоянием ума. Как только какое-либо загрязнение появляется в уме, дыхание изменяется, оно становится более учащенным, более тяжелым. Но когда загрязнение уходит, дыхание вновь становится спокойным и ровным. Так дыхание помогает исследовать реальность не только физического тела, но и ума.

     Девушка из колонок продолжала рассказывать про привычку ума блуждать, перескакивая с одного объекта на другой, про его нежелание сосредоточиваться на дыхании или на каком-то другом объекте внимания. И с этим абсолютно все были согласны, что подтвердил небольшой робкий смешок, прокатившийся по залу. В голове пронёсся весь сегодняшний день, все тщетные попытки концентрации внимания, оканчивавшиеся либо непонятными мыслями, рассуждениями, воспоминаниями, мечтами, либо просто сновидениями. Всё, что говорилось на лекциях с этого момента, как нельзя лучше отражало мои переживания, опыт, подтверждало или корректировало сформировавшиеся идеи. Я решил, что эти лекции стоит переслушивать или перечитывать время от времени, возвращаясь к ним каждый раз с новой стороны. А потому постараюсь приводить их наиболее подробно.

     Поскольку сам ум не желает находиться в настоящем, он блуждает либо в прошлом, либо будущем. Да, помнить о прошлом и думать о будущем важно, но только, если есть связь с настоящим. Из-за этой дурной привычки ум постоянно и ускользает в прошлое или будущее, которое нам сейчас недостижимо. Поэтому он и становится возбужденным или, наоборот, унылым. Випассану называют искусством жить. Но жить-то мы можем лишь в настоящем, а значит, первый шаг — это научиться жить в настоящем моменте, удерживая ум, например, на дыхании, которое входит в ноздри и выходит из ноздрей. Это и есть реальность настоящего момента, хотя и несколько искусственная. А когда ум успокаивается, мы просто принимаем этот факт. Осознавая блуждание как привычное поведение ума, мы вновь и вновь возвращаем его к осознаванию дыхания. Мысли о прошлом или будущем порой возникают хаотично, им нет начала и нет конца. Иначе как безумием это не назвать. Но даже когда в мыслях есть некоторая последовательность, их объектом может быть что-то приятное или неприятное. И тогда возникает либо реакция приятия, из которой развивается влечение, цепляние, либо же — реакция неприятия, ведущая к отвращению, ненависти. И ум постоянно наполнен неведением, влечением и отвращением. Весь остальной мусор — последствия этих трёх составных, каждое из которых делает человека несчастным. Цель же практики — освободить ум от страданий через последовательное удаление всех негативов внутри. Даже на первых порах эта техника очищает ум, ведь, наблюдая дыхание, мы не только концентрируем ум, но и очищаем его. Концентрируясь на дыхании всего хотя бы несколько минут, можно получить очень хороший результат, ведь каждое такое мгновение с огромной силой меняет привычное поведение ума. Именно тогда осознаётся реальность здесь и сейчас. По отношению к дыханию невозможно чувствовать ни влечения, ни отвращение, ведь есть только наблюдение. В такие мгновения ум свободен от трех основных загрязнений, а значит, он чист. И эти мгновения чистоты ума на сознательном уровне оказывают сильное влияние на старые загрязнения ума, накопленные на уровне подсознания. Порой, когда позитивные и негативные силы входят в контакт, происходит бурная реакция. Иногда загрязнения, таящиеся где-то в глубине подсознательного, выходят на поверхность, к сознанию, в виде неприятных ощущений. Вот тогда из-за сильного волнения практикующий сам создаёт себе новые трудности. Но не стоит к этому относиться как к проблеме, ведь это говорит только об успехе медитации. Этот процесс сравним с операцией, когда хирург делает болезненный надрез, и из глубокой старой раны начинает выходить гной. Да, это неприятно, но это единственный способ избавиться от скопившихся нагноений. И, если делать всё правильно, двигаться последовательно, шаг за шагом, всю грязь можно будет удалить полностью. Но работать необходимо самостоятельно, исследуя свою внутреннюю реальность.

     Лекция окончилась, помощник учителя снова дал нам пятиминутный перерыв, но на этот раз не все спешили на улицу. Я оглядывался по сторонам и то там, то тут встречал задумавшиеся лица. Вот ведь как бывает: нам рассказали всего лишь про дыхание и непостоянство ума, а мы так резко приостановили себя. Перерыв окончился довольно быстро, так что я даже и выйти на улицу не успел. Мысли грудились вокруг темы о полезности медитации, не сказать, что я был сконцентрирован, но это необычное состояние. В очередной раз оглянувшись, я понял, что все уже сидят, готовые к медитации, и, словно в подтверждение моих наблюдений, из колонки сзади раздался скрипучий голос Гоенки. Я закрыл глаза и начал наблюдать. Вдруг мысленно я вернулся к курсам МЧС и занятиям по психологии, в голове зазвучал приятный голос Вики Дмитриевой: «Почувствуйте, как воздух, который вы выдыхаете, чуть более влажный и тёплый, чем воздух, вдыхаемый вами. Воздух, который выдыхаете вы, согрет вашим теплом…» На кончике носа с каждым выдохом я ощущал небольшое тепло, а каждый вдох приносил лёгкий освежающий глоток воздуха. Я сидел и наблюдал. Вдох, выдох, вдох… Каждый вдох давал почувствовать объём воздуха, словно это трубка входила в нос. Выдох, вдох, выдох… Каждый выдох приносил новые ощущения. Мне вдруг стало щекотно, и рука невольно потянулась почесать кончик носа. Вдох, выдох… Сидеть и дышать. Просто наблюдать… Вдох… Теперь я заметил, что скрипучий голос уже допевал и в зале снова раздалось тройное «Саааду-у». Судя по часам, прошло пятнадцать минут. Как-то странно. Но, в самом деле, помощник учителя предложил идти отдыхать, и мы отправились в свои корпуса.

     Я шёл очень спокойно и старался наблюдать дыхание на ходу. С прохладным вечерним воздухом это было интереснее. Но вот снова дверь, очередь переобувающихся, слева вывеска с распорядком дня, я придержал дверь, вежливо просившую запиской не хлопать её, эти несколько шагов до комнаты… Глубокий вдох, шумный выдох. Из среднего ящика икеевского дешёвого комода я достал зубную щётку и пасту и, продолжая наблюдать дыхание, прошагал до туалета. Очередная очередь. Что ж, торопиться было некуда, так что я спокойно ждал, время от времени поглядывая на отражение в зеркале. На привычном лице появились едва уловимые изменения. Или так показалось? Я подошёл к раковине, включил воду, умылся и снова взглянул в отражение. Нет, наверное, просто показалось. Почистив зубы, я скорым шагом вернулся в комнату, переоделся и, забравшись под тонкое одеяло, мгновенно уснул.

     День 2. Как во сне

     В четыре утра у двери раздался характерный звон. Спать хотелось не меньше вчерашнего, но понимание важности начатого толкало идти работать над собой. Не сговариваясь друг с другом, мы все втроём в нашей комнате начали утро с небольшой разминки и зарядки. Затем, разогнав кровь по телу, я умылся холодной водой, ибо другой и не было, заправил постель и остановился в раздумьях. Вчерашним днём большая часть студентов носили штаны для йоги, а это очень удобно. У меня же с собой были льняные портки и рубаха славянского кроя. Вроде бы удобная одежда, да и в сидячей медитации нигде ничего не должно будет натирать или сдавливать, а потому я переоделся и выскочил на улицу. Коллективная молчаливая зарядка разогрела тело и добавила немного позитива в предрассветный час, но ровно столько, чтобы хватило сил добраться до дхамма-холла. Уже проходя по узкому деревянному помосту мимо корпуса со спортзалом, стало понятно, что октябрьские ночи под Петербургом бывают и с заморозками, и тонкие штаны — не самое лучшее решение. Но дорога занимала пару минут, так что замёрзнуть я не успел.

     Снова в полутьме нужно было найти на полу бумажку со своим номером. Добравшись до пледа, я скорее обмотал им ноги, усевшись на подушку. В зале было не особо тепло, поэтому ноги пришлось отогревать подольше, чем ожидал изначально. Но всё же пора было начинать, на часах стрелки показывали половину пятого утра. Кто-то ещё, как и вчера, топтался, кто-то крутился. Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Вчерашняя вечерняя медитация показала, как можно наблюдать и концентрироваться на дыхании, не обращая внимания на мысли. Вчерашний пример очень вдохновлял, а потому хотелось повторить его точь-в-точь, ощущение за ощущением, и продлить эти четверть часа до полутора часов. Или хотя бы до часа. Ну или хоть до сорока минут… И тут я понял, что ничего общего со вчерашним и быть не может: мысли о недуманье — как ни крути, всё же мысли. И они вновь, как вчера утром, неслись в голове, а ум опять прыгал с одной на другую. Насильно я вернулся к наблюдению дыхания. Шумный выдох, вдох, выдох… глубокий вдох, превратившийся в продолжительное зевание… «Как же хочется спать! И что я тут вообще делаю? Четыре долбаные утра — да ведь я порою в это время только спать собираюсь!..» Но снова вернулся к наблюдению дыхания, вспомнив наставление просто наблюдать его, как оно есть — будь то через правую ноздрю, через левую или через обе одновременно. Выдох, вдох. Отогревшиеся ноги уже ныли и затекали, под левой лопаткой появилась знакомая боль, на плечи навалилась усталость. Как и вчера появилось ощущение окончания медитации в сопровождении чувства голода. Глаза я не открывал на этот раз, надеясь протерпеть дискомфорт. «Нужно продолжать дышать… дышать… наблюдать и дышать».

     Из колонок зазвучал голос Гоенки, пытающегося петь. Я продрал глаза, поднося левую руку с часами поближе к лицу, одновременно сознавая, что просто напросто уснул и проспал большую часть медитации. В противоположном конце зала сидел помощник учителя. Он, как и вчера, был в белом. Глаза опущены. Я огляделся — кругом тоже все медитируют, но из разных мест доносились звуки пытающихся найти более удобное положение студентов. Это состояние передалось и мне — следующие полчаса я, как и вчера, крутился от неудобства, пытался прерывать мысли, отвлекался на неприятную запись голоса и пытался наблюдать дыхание. Напев в записи сменился, я невольно посмотрел на часы — да, верно, половина седьмого. Из первых рядов раздалось: «Сааааду-у». На этот раз я к ним присоединился, и это показалось странным. Наконец, помощник учителя произнёс долгожданное «Take a rest».

     Всё повторилось, как в дне сурка: сотня студентов медленно, кряхтя и тяжело дыша, поднялась с мест, неспешно обулась и недружным строем направилась в столовую. Мрачные тени плавно поползли в предрассветной тишине среди обмороженных кустов по грязным дорожкам. Съёжившиеся, понурившие головы, кто в пледах, кто в шалях, а кто с натянутыми на лоб капюшонами, поочередно покашливающие и фыркающие, но при этом молчащие — все мы шли в столовую, в которой так же тянулась вереница очередей по две стороны стола с огромными кастрюлями еды. Снова вегетарианская еда. Я сразу направился к дальнему концу стола, где стояли хлеб и масло, взял стакан и налил себе чай из чайника с надписью «Иван Самадхи Чай».

     Ждать чего-то не было смысла, бутерброды я съел очень быстро, так что под часами, на которых большая стрелка указывала на пробел между цифрами 8 и 9, очереди к тазику для споласкивания посуды просто не было. Спешно нырнув на выходе в приоткрытую дверь, не забыв последовать просьбе на бумажке с надписью «закрой меня, если сможешь», я добрался до корпуса, плотнее закрыл свою дверь и в предбаннике переобулся в тапочки. На стене ещё раз прочитал пять предписаний и распорядок дня — сейчас аж до 8:00 перерыв! Пять шагов, справа дверь в комнату с номером 2. В комнате сразу же потянулся закрыть форточку, затем переоделся и забрался под одеяло. Глубокий выдох… Желание спать поглощало меня всего с каждым разом всё быстрее и быстрее. Я лёг на живот и уткнулся лицом в прохладную взбитую посильнее подушку, перед глазами всплыл какой-то мутный образ, но это уже был сон.

     Через час прозвенел «гонг». Я медленно возвращался из сна в реальность. Кругом послышался топот, шуршание одеял у соседей, а у меня снова всплыл мутный образ. Ещё бы немного времени, чтобы вглядеться в него, но он растаял, а медитация уже должна вскоре начаться. Что ж, нужно было подниматься и двигаться в сторону зала. Всю дорогу ум пытался вернуться к ускользавшему образу. Что-то здесь было важное, но что именно, не удавалось уловить. Я сел на подушку на своём месте, подогнул и укрыл ноги, кисти рук сложил, сомкнув большие пальцы, а левую ладонь уложив тыльной стороной на правую, как в дзен-медтации. Спина прямая, макушкой головы словно подпираю потолок, медленный вдох и ещё более медленный выдох, на 8—9 секунд, вдох ещё медленнее и глубже… Я остановился. «Это не дзен, здесь совсем иная практика, нужно только наблюдать!». С выдохом я закрыл глаза и услышал знакомый старческий голос Гоенки. «Start again…» Передо мной снова всплыло то самое видение — это были серые глаза, серые и глубокие, серые, но песочными вкраплениями в радужку. Это были такие знакомые и родные серые глаза. В голове пронеслись слова из песни группы «Високосный год»:

     Сварен давно обед,

     Да что там обед — уже остыл ужин.

     А меня все нет!

     Hу где же я хожу так долго?

     Голоден, зол и простужен.

     И правда как же я живу весь день,

     Hе видя ее серых глаз?

     («Шестой день осени», Илья Калинников, гр. «Високосный год»)

     Концентрироваться на дыхании стало ещё сложнее, теперь всё внимание занимали только эти глаза. «Чёрт возьми, да что я тут вообще делаю?! Зачем, нет, ну скажите, зачем я сюда вообще приехал? Какие, к чёрту, медитации, какое дыхание? Да ведь самое главное — это научиться быть с ней! Просто быть. И всё! Устроил тут себе аскетизм, блин…»

     Большую часть медитации занял внутренний диалог, хотя нет, это был не диалог, а спор, настоящий спор с самим собой, временами прерываемый воспоминаниями о необходимости наблюдать дыхание. Вообще всё казалось неважным. Теперь я ждал только одного — ближайшего перерыва, чтобы остаться наедине со своими воспоминаниями. Общая медитация прошла, окончился перерыв, мы вновь собрались в зале в ожидании наставлений и, чего я жаждал более всего, позволения уйти в свои комнаты.

     Но в этот раз помощник учителя поступил неожиданно: он отпустил в комнаты всех старых студентов, а нас, новичков, оставил здесь. Переводчица начала тихо называть мужские фамилии по списку, и названные медленно подходили и присаживались возле помощника учителя. В итоге получилось, что нас разбили на три группы, я оказался в последней, третьей. Вслушиваться, о чём идёт там речь, оказалось бесполезным — слишком тихо говорилось, но и медитировать не хватало сил концентрации, потому я просто обхватил колени и сидел с открытыми глазами, гадая, что там происходит. Совесть иногда давала о себе знать, и я временами пытался наблюдать дыхание, но всё это было ненадолго.

     Наконец, настало время нашей группы. Мы расселись полукругом. Теперь я мог рассмотреть лицо Б. Д.. Оно было чистое, плоское, широкое — настоящий монголоид — и излучало море спокойствия, уверенности и добродушия. Его глаза оглядели каждого из нас, он улыбнулся и очень тихо заговорил по-английски. Девушка-переводчица, сидевшая по левую руку от него, подхватывала слова и переигрывала их на русский лад. Помощник учителя поприветствовал нас и выразил свою радость, что мы пришли сюда и решили испытать на себе эту чудесную практику. Он говорил, что понимает наши трудности, что все с этим сталкиваются, но очень важно продолжать работать, не смотря ни на что. Затем он обратился к каждому из нас с вопросом, получается ли у нас наблюдать и чувствовать дыхание, хотя бы по несколько минут. И вот теперь я понял, что сейчас мы услышим голоса друг друга. Да, конечно, общаться между собой нам воспрещается, но узнать голоса людей, сидящих рядом с тобой большую часть суток — как же этого хотелось! Мы сидели молча и вслушивались в каждое слово каждого из нас. Кто-то хорошо владел английским, кого-то переводила переводчица, но мы все слушали каждое слово, не важно, понимая его или нет. Кто-то отвечал просто «да» или «нет», кто-то давал развёрнутые ответы. У кого-то всё получалось, кто-то едва мог минуту уследить за дыханием. Мы слушали. Когда очередь дошла до меня, я поймал себя на лёгком волнении, голос задрожал, отвечая. Почти двое суток я не сказал ни слова. Теперь же шёпотом можно было поделиться своими ощущениями! Дыхание сбивалось, но я всё же ответил, что на некоторое время всё получается, но перед глазами постоянно всплывают всевозможные картинки и образы, как воспоминания и мечты, которые отвлекают внимание. Я повернулся к переводчице. Но Бямбаджав ответил, что не нуждается в переводе, что и так всё понял. Ну и моего знания английского хватило, чтобы понять его слова. Он говорил, что всё это нормально, что ум так постоянно делает, а наша задача — научиться с этим работать, просто наблюдая весь поток мыслей, не придавая им никакого значения, наблюдая отстранённо и бесстрастно. Я кивнул, показав, что понял и не нуждаюсь в переводе. Поочерёдно один за другим ответили и остальные студенты. Помощник учителя окинул нас взглядом и предложил всем вместе помедитировать несколько минут. Возможно, смена обстановки, а может, и некая духовная сила помощника учителя изменили ощущения во время медитации — теперь это происходило легче, а время словно исчезло, существовало только моё дыхание, ровное спокойное, естественное и никем и ничем несдерживаемое, простое чистое дыхание, как оно есть.

     Через какое-то время мы услышали вкрадчивый голос, поблагодаривший нас за эту совместную медитацию, он сказал, что всё очень хорошо, и отпустил все три группы продолжать медитировать в комнаты. На часах было без четверти одиннадцать. Как таковой медитации в комнате уже не получалось бы повремени, но и здесь сидеть не хотелось, поэтому я спокойно сложил свой плед, умастил на нём подушку, расправил брюки и, неспешно потягивая мышцы шеи и плеч, направился к выходу. Осенняя слякотная погода не вызывала яростного желания задерживаться на улице. До обеда было несколько минут, и их я потратил на то, чтобы умыться и освежиться.

     «Гонг» не заставил себя ждать. К этому звуку понемногу начали уже привыкать и реагировали на него как собаки Павлова — аппетит появлялся скоро. Весь ритуал — от вздрагивания при звоне «гонга» до вклинивания в очередь в столовой — проходил неизменно и занимал постоянное количество времени. Всё повторялось снова и снова, менялись лишь блюда и очерёдность людей, некоторая энтропия нашей искусственной системы. Тарелка супа, несколько кусков хлеба, ложка сметаны и специи для смены вкуса, расфокусированные взгляды за столами, мерные постукивания ложек о дно тарелок, перемещения между столами за порцией гарнира, снова пустые глаза и стук ложек, небольшая очередь под часами к тазику с водой, где ты окунаешь тарелку в таз с мыльной водой, счищаешь щёткой остатки еды, споласкиваешь несколько раз, передаёшь щётку следующему, стоящему слева от тебя, передаёшь не глядя, просто на ощущениях, шаг вправо, споласкиваешь тарелку и ложку в почти чистой воде, оставляешь посуду на подносе и выбираешься прочь из этой столовой. А на выходе мысль: «Поели, можно и поспать. Поспали, можно и поесть… эх, хорошо поесть. Мало, правда, но хорошо». И снова дорога по грязной дороге через площадку, усыпанную строительным песком, снова всё та же дверь и та же полка для обуви в предбаннике, опять эти пять шагов, эта наклейка с цифрой 2 над дверью и всё та же форточка. Не раздеваясь, я свалился на матрас, сразу же перевернувшись на живот и подложив руку под лоб. «Спа-а-а-ать… Просто спать. И отстаньте от меня все». Сон окутал своей тягучей пеленой в одно мгновение, и лишь на долю секунды я обратил внимание на образ всплывших вновь передо мной глубоких серых глаз с песочными пятнышками.

     Просыпаться было тяжело, тело, казалось, ввалилось в матрас и срослось с одеялом, сознание витало в полусне, и где-то очень далеко, едва различимо растекался какой-то звон. «Дзон-н-н…» В мозг словно впилась игла: «Дзон-н-н…». Я поднялся, но глаза слипались, было лишь одно настойчивое желание — спать. Морщась и кривляясь, я прошоркал к предбаннику, всунул ноги в ботинки. Шнурок попал между пальцами и противно мешал, я разулся, вытянул шнурки и снова натянул ботинки, заправил чёрные мотыляющиеся верёвки под выправленный язычок обуви и, пшикнув на досаждающую пару обуви, выполз на улицу под мелкий моросивший дождь. По сути, это и дождём не было — так, водяная пыль в воздухе. Серое тяжёлое небо цинковой крышкой придавливало сверху, и выбраться не было никакой, даже малой, возможности. Вереница обречённо понуривших головы добровольно заключённых неспешно брела по сырому деревянному помосту, доски которого противно стучали, прогибаясь под каждым новым шагом. Кто-то впереди идущий зацепил ветку ближнего куста, и, сработав катапультой, она выстрелила мне в нос и глаза холодными каплями, отчего ещё сильнее захотелось развернуться и убежать в комнату, укрыться одеялом и уснуть. Или уехать, плюнуть на весь этот чёртов бред и уехать домой. Металлическая лестница на второй этаж к дхамма-холлу от сырости почернела и скрипела ещё противнее. На восьмой ступени я поскользнулся, но, ухватившись за мокрый поручень, удержал равновесие и нервно всё же поднялся наверх. Как назло, все толпились у двери, как бараны уставились на десятки раз уже прочитанные объявления и не давали пройти. Сзади кто-то ткнул локтем в спину. Случайно, конечно, — все касания запрещены, но захотелось развернуться и наехать на него. Я стиснул зубы и ушёл в дальний угол, чтобы там разуться. «Достали все. Как же вы меня достали… Уроды», — мозг продолжал выплёвывать бессмысленную ругань. Толпа сгрудилась напротив двери, я психанул и прошёл босиком по скамейке, чтобы хоть как-то обойти этих черепах. Место №45. Какой-то бронтозавр прогремел оглушительными шагами так, что его захотелось ударить. Мимо проплёлся неуклюжий парнишка, задевший мой плед. «Да вы надоели! Глаза разуй!», — я прикусил щёки и сел на своё место. За окном всё та же унылая серость, где-то вдали стучал проезжающий поезд. Я подогнул ноги и закрыл глаза. Тяжёлый и долгий выдох. Кулаки сжались до хруста в суставах. Вдох, выдох, вдох… Нос отказывался дышать из-за насморка, а платка с собой не было. «Просто замечательно! Заболеть ещё не хватало», — словно в подтверждение моих мыслей кто-то в первых рядах тяжело закашлялся. Упёршись ладонями в колени и вытянув спину, я сделал большой глоток воздуха и дал себе команду начать.

     Полтора часа прошли в сменявших друг друга периодах борьбы с собой и внимательного наблюдения за дыханием. Холод не давал покоя, и мои руки постоянно находились в поисках более тёплого положения. Про ноги, быстро устававшие от неудобного сидения на одном месте, и говорить не приходится. Сосед позади меня и вовсе изнывал от этих трудностей — его пересаживания слышны были, казалось, всему залу. К кашлю в первых рядах добавились лёгкие покашливания и шмыгания носом с женской половины зала. Медитации не получалось — это была лишь пытка неудобствами и холодом при огромном желании сна. Спасительный звон «гонга» оборвал все эти страдания и подарил десять минут свободного движения в стороне от всего этого.

     Но всё повторяется, из колонок в очередной раз мы слышим скрипуче-тягучее «start again, start again… start with a calm and quite mind», я смиренно опускаю голову к груди и обреченно вздыхаю. Уже в который раз нам объясняют, как нужно сидеть и наблюдать дыхание, одно и то же, одни и те же слова про левую и правую ноздрю, одни и те же голоса, раз за разом. И мы все сидим и дышим, наблюдаем и наблюдаем, сбиваемся и снова наблюдаем за потоком воздуха, его касаниями в любой точке носогубного треугольника, в любой точке. «Эти попытки концентрации могут свести с ума. Ну или заболеть от них можно, как минимум! Ну в самом деле, воздух-то холодный, я прямо чувствую, как от него всё леденеет, а ещё и эти дурацкие ощущения в гайморовых пазухах…» Наблюдение и дыхание, дыхание и наблюдение. Вдох, выдох, вдох… Минута за минутой, «тянутся долго и долго секунды». Наконец, тишина прервалась песнопениями Гоенки, а это означало, что ещё минут пять остаётся терпеть. Вдох, выдох, вдох… Ритм сменился, и все трижды протянули стандартное «Саааду-у».

     И снова перерыв. Переобувания, топот по лестнице и сырым доскам, водяная пыль вокруг, прыжки и растягивания ног, хождения по кругу, звон, топот, подъём по лестнице, переобувания, топот, плед, подушка, боль в ногах, снова голос Гоенки. И мы снова «начинаем вновь со спокойным и чистым умом», ещё десять минут нам повторяют то, что мы слышим второй день подряд, уверяя, что нас ждёт успех. Десять минут тишины и попыток медитации. Около четырёх часов дня помощник учителя наконец-то позволяет нам продолжить в комнате или в зале по своему усмотрению. «Конечно, продолжим, конечно, продолжу! Только не здесь», — я добегаю до своей комнаты, усаживаюсь на матрас, чувствую спиной леденящий холод от стены, опираюсь о неё головой, выдыхаю, расслабляюсь. «Конечно, продолжу», — сидеть на матрасе, прислонившись спиною к стене, в разы удобнее и комфортнее, ничто не болит, ничто не отвлекает. Несколько циклов вдохов и выдохов, тело расслабляется. «Конечно, продолжу…» — перед закрытыми глазами проплывает утренний образ, он притягивает, в груди сладко заныло, внутри всё словно поднялось к горлу, вдох прошёл через рот, и я свалился на бок на подушку. «Конечно, продолжу. Но только не сейчас».

     Никаких снов не было, ровно час я просто отсутствовал — провалился в небытие, ушёл за серыми глазами, а вернулся лишь выдернутый звоном «гонга». Немые глаза и дребезжащий в мозгу «дзон-н-н», а между ними пустота. Вакуум. Тишина. По дороге в столовую я то и дело ловил себя на мысли о неслучайности этих серых с песочными точечками глаз.

     Сегодня из фруктов нас ждали груши. Я их не ел уже много лет, да и не хотелось как-то, но голод ли, движения ли на автомате или что-то ещё заставили меня взять эту зелёную в охра-золотистом мраморном рисунке непонятную штуку. На вкус она оказалась очень сладкой и даже понравилась. Я посмотрел на часы — четверть шестого — накинул капюшон, сунул руки в карманы и нырнул обратно в промозглую сырость, чтобы скорее добежать до заветной комнаты №2, а точнее — до матраса с одеялом под таким же номерком на стене и забыться во сне. Лишние сорок минут были совсем не лишние для такого дела. День давался крайне тяжело. Сон спасал от желания сорваться и уехать. «Сорок минут. Хотя бы сорок минут. У меня есть целых сорок минут… ещё сорок», — звон впился иглой в мозг и дал понять, что их у меня нет, уже нет, совсем нет, нет потому, что они уже прошли. И этому «гонгу» было плевать, что я только прилёг и уткнулся носом в подушку. Он видел, что на часах было без пяти минут шесть, и ему этого было достаточно, чтобы плыть по коридору и дребезжать в каждую комнату. Только сейчас я понял, что звон не один, что он повторяется по несколько раз на этаже, что его направляют в каждую комнату. «Дзон-н-н», — раздалось в дальнем крыле. Вокруг уже бегали и топтались собирающиеся студенты, через минуту я был в их числе, а ещё через пять стряхивал капли дождя с куртки, стоя рядом квадратом №45.

     18:00. Очередная групповая медитация. Судя по вчерашнему дню, после неё уже будет отдых — лекция и пятнадцатиминутная медитация перед сном не считаются. Я сложил ноги по-турецки, выпрямил спину и… и тут понял, что сидеть просто не могу! Невыносимая боль сжимала ноги от голеностопа до середины бедра. Чего я только не испробовал: полулотос, сидение на коленях, сидение боком, переносы веса, даже на корточках сидел — ничего не помогало. По диагонали справа сидел парень на рюкзаке. «Он просто сидел на рюкзаке, как на стуле, чёрт возьми! Почему я об этом не додумался?» Ещё один сидел на спальном мешке. «Нет, ну ведь хотел же с собой привезти спальник, чего передумал-то? Но рюкзак однозначно нужно принести завтра в зал и попробовать его. Набить чем-нибудь и опробовать». Запел Гоенка, вновь сменил темп. «Слова каждый раз повторяются, нужно будет как-нибудь получше расслышать. Вот и тройное „саааду-у“. Теперь только лекцию отсидеть и всё, отдых», — я приподнялся и стал растирать затёкшие ноги. Семь вечера, за окном уже темно, на улицу не так уж и хотелось, но духота не давала выбора. Очередная картина «зэки на выгуле». Нарезав несколько кругов по усыпанной мокрым песком площадке, я вернулся греться в дхамма-холл. В нём хоть и холодно, но явно теплее, чем под дождём.

     19:15. Наконец, все уселись. Шуршания и кашель лишь изредка нарушали установившуюся тишину. Б.Д. включил запись, мы вслушались.

     «Закончился второй день. Он чуть легче, чем первый», — да, конечно, а кто говорил, что второй и шестой день самые трудные? — хотя трудности все еще есть».

     Ум, неустойчивый и беспокойный, сравнивался с диким быком в посудной лавке: он разрушает все, сея хаос. Но если мудрый человек укрощает это дикое животное, которое раньше все разрушало, его сила начинает приносить пользу людям. Точно так же и ум требуется тренировать и укрощать, чтобы его огромная сила служила на благо. А для этого нужно работать очень терпеливо и настойчиво, работать непрерывно. Непрерывность практики — секрет успеха.

     Эти регулярные слова про терпеливость и настойчивость к концу второго дня стали немного раздражать, их повторения в каждом наставлении каждой медитации на двух языках звучало как заезженная пластинка. Работать нужно самостоятельно. Конечно, просветленный человек может показать, как действовать, но идти к своей цели, пройти весь путь требуется самостоятельно. Будда описывал этот путь простыми словами:

     «Воздерживайтесь от всех греховных, нездравых действий, совершайте только благие, здравые действия, очищайте ум — вот учение просветленных».

     Это универсально для всех людей независимо от расы, национальности или религии. Нужно только понять, что считать грехом, а что добродетелью. Действие, которое наносит вред другому, действие, которое нарушает покой и гармонию другого, является греховным, губительным. И это соответствует законам природы, а не каким-то догмам. Не испытывая гнева, страха или ненависти, не получится причинить вред другому. По мере того как в уме накапливаются эти загрязнения, человек становится все более и более несчастным. Аналогично нельзя совершать благие действия, помогать другим, не чувствуя любви, сострадания, доброты. Помогая другим, человек одновременно помогает и себе, но, причиняя боль другим, причиняет её и себе. Это закон природы.

     Путь Дхаммы называется Благородным Восьмеричным Путем. Благородным потому, что всякий, идущий им, неизбежно станет человеком с чистым сердцем, благородным, святым человеком. Этот путь состоит из трех частей:

     1) шила или нравственное поведение, отказ от пагубных действий на уровне тела и речи

     2) самадхи — это развитие способности владеть умом на основе добродетели

     3) паньня — мудрость, прозрение, которое и ведет к полному очищению ума

     Шила, первый раздел Благородного Восьмеричного Пути, в свою очередь, состоит из трех частей:

     1. Самма-вача — правильная речь, чистота речевого действия. Нужно воздерживаться ото лжи, обмана, злословия, клеветы и пустословия, тогда и речь будет правильной, чистой.

     2. Самма-камманта — правильное действие, чистота физического действия. Подразумевается воздержание от убийства и воровства, прелюбодеяния и насилия, употребления алкоголя и наркотиков. Такие действия разрушительны по отношению ко всем. Если воздерживаться от них, все остальные действия будут благими, чистыми.

     3. Самма-аджива — правильные средства к существованию. Например, торговля спиртными напитками, содержание игорных домов, торговля оружием, торговля животными или мясом — все это неправильные способы зарабатывания на жизнь. Это касается и самых престижных профессий: если мотивация сводится к эксплуатации чужого труда, то такая деятельность не может считаться правильной. Правильный же способ состоит в том, чтобы внести свой вклад в общее дело, принести пользу обществу. Часто человек, который стремится скопить как можно больше, испытывает чувство удовлетворения, если у других денег меньше. А правильный образ жизни включает такой важный аспект, как милосердие, благотворительность. Тогда заработанные деньги пойдут не только на собственные нужды, но и принесут пользу другим.

     Но воздержание от нездравых действий — это далеко не всё. Есть ещё самадхи, развитие способности владеть умом. И этот раздел Благородного Восьмеричного Пути, в свою очередь, также состоит из трех частей:

     4. Самма-вайяма — это правильные усилия, правильные упражнения. По сути, и есть практика осознавания дыхания или анапана.

     5. Самма-сати — правильное осознавание, осознавание реальности настоящего момента. Прошлое — это только воспоминания; будущее — ожидания, страхи, мечты. Есть только настоящее. Важно осознавать реальность ощущений и не реагировать на них. Ум имеет привыку постоянно ускользать то в прошлое, то в будущее, порождая тем самым влечение или отвращение. Практикуя правильное осознавание, можно разрушить эту привычку. Научившись сосредоточивать ум на настоящем моменте, обнаружится, что легко можно вспомнить прошлое, когда это необходимо, и лучше скорректировать планы на будущее.

     6. Самма-самадхи — правильное сосредоточение. Целью этой техники не является только сосредоточение ума. Нужно осознавать реальность настоящего момента внутри себя, не испытывая ни влечения, ни отвращения.

     Следование пяти предписаниям — это практика шилы. Тренировка ума в сосредоточении на одной точке, реальном объекте настоящего момента без влечения и отвращения, развивает самадхи.

     Внезапно, безо всякой паузы, пленящий женский голос сменился скрипучим напевом Гоенки. Все мы, словно нас застали за аморальным делом, спешно повскакивали и пересели на свои положенные места в медитативные позы, выпрямив спины и закрыв глаза. С окончанием песнопений помощник учителя дал нам пятиминутный перерыв. В этот вечер я задумался, насколько правильные здесь есть лекции. Кстати говоря, их почему-то в расписании называли беседами учителя. Эти лекции-беседы оказывали впечатляющее действие на скучающий без информации мозг, словно на вспаханное поле в участки без сорняков попадают свежие семена во время тёплого спокойного дождя. Появлялось предвкушение чего-то особенного, необычного, чего-то нового и радикального.

     С лестницы донёсся знакомый лёгкий звон, пора было готовиться к последней на сегодня медитации. Мы заняли свои места. Удивительно, но после этого часа меня стало заполнять какое-то спокойствие. Хотя, возможно, сказывалась всего лишь усталость в конце тяжёлого дня. Что ни говори, а тело ныло от боли и неудобства. В очередной раз я сложил ноги и подумал о рюкзаке-стуле. Боль резала голени. Снова сменил позу. Наклонился, сунув руки в карманы кофты. И тут включилась запись Гоенки. Я дышал и наблюдал. Переключить внимание оказалось неожиданно просто, и теперь на кончике носа с каждым выдохом я ощущал небольшое тепло, щекочущие колебания, временами даже прикосновения к верхней губе, а каждый вдох казался тоненькой прохладной трубочкой, скользящей между крыльями и перегородкой носа. Я сидел и наблюдал. Вдох, выдох, вдох… С каждым циклом выдох-вдох появлялись новые ощущения. Щекотка. Давление. Тепло. Сухость. Заложенность. Ощущение чего-то постороннего. Вдох, выдох… Сидеть и дышать. Просто наблюдать… Вдох… И вот уже Гоенка допевал, и мы вновь пропели трижды: «Саааду-у». Получасовая медитация окончилась. С разрешения Бямбаджава мы отправились в свои корпуса отдыхать. Я шёл, стараясь не обращать внимания на одеревенелые мышцы ног и боль в спине, шёл медленно и спокойно, шёл и старался продолжать наблюдать дыхание.

     В нашем корпусе царила суета: громкий ритм шагов, шум воды в умывальной, скрипы дверей и шорканья шлёпок по рваному линолеуму, стук отряхиваемой обуви, откашливания и сморкания, вздохи и зевания — словом, невыразимая какофония мужского общежития. Радовало, что хоть разговаривать запрещено. Слева всё та же вывеска с распорядком дня, я придержал дверь и вновь ухмыльнулся записке на ней, отсчитал свои пять шагов до комнаты, нырнул в открытую дверь, скинул верхнюю одежду и потянулся к среднему ящику икеевского дешёвого комода за туалетными принадлежностями, но, достав зубную щётку и пасту, остановился. «Рюкзак. Нужно подготовить рюкзак». Из икеевского же гардероба я вытащил свой рюкзак и попробовал присесть на него. «Ну да, конечно… Сесть на каркасный семидесятипятилитровый рюкзак, как же… Это не скамеечка, а барный табурет. Ух, ёжики…» Я открыл рюкзак и поковырялся в нём: «Точно, каркас — это металлические пластины, которые можно вытащить». Теперь рюкзак превратился в вещь-мешок, наполнив который вещами, правильно утрамбованными в свою очередь, можно было получить сидячее место. Пока я возился со всем этим, соседи вернулись в комнату и, войдя, остановились, удивлённо и настороженно глядя на меня. «Ах, ну да, сегодня же окончился второй день, сложный день, после которого некоторые люди сдаются и уезжают. Ну уж нет, не дождётесь! Я тут до конца!»

     Уложив рюкзак в проём между шкафом и матрасом, я взял зубную щётку с пастой и двинулся навстречу привычной очереди. Отражение в зеркале, ещё недавно бритое, смотрело задумчиво и напряжённо из-за спин умывавшихся студентов. На шее кололась щетина, но на лице напротив её не было видно. Не было и привычных мешков под глазами. А всё остальное — как и прежде. Я подошёл к раковине, включил воду, умылся и снова взглянул в отражение. Ничего. Ну, разве что прыщик вскочил на носу, не более.

     В комнате я перекинул полотенце через гардину, прикрыл форточку и забрался под долгожданное тёплое одеяло. Совдеповский матрас упёрся пружинами в живот и скрипел в такт моему дыханию, но это ни капли не волновало сейчас — я, наконец, видел снова эти бездонные серые глаза и уносился в забытие, ныряя за песочными островками в них. «Вера… Верунчик… как же тебя не хватает! Где же ты?.. Ну, где ты, а? Услышь меня! Услыши мя, господи! Услы-ы-ыши мя!.. Ве-е-ерочка…». Образ глаз расплылся и вернулся символом «глаза Будды», снова растаял и вновь всплыл, теперь уже в обрамлении знакомых струящихся волос. На мгновение я ощутил прикосновение тоненького плечика. Видение то приближалось, то удалялось, то расширялось, то сжималось… Вдох, выдох… Вдох… милые черты лица близко-близко, словно как когда-то давно. Выдох… И эти же глаза лишь маячками всплывают где-то далеко-далеко, где-то там, где они и есть… Глубокий вдох, и вся картинка закружилась, всё смешалось, и меня не стало.

     День 3. Вера

     — …но это уже потом, всё потом, теперь же тебе пора, — лёгкая улыбка скользнула по её лицу.

     — Пора? Куда? Что ты имеешь… — я ничего не понимал, она куда-то уходила и, словно нехотя прощаясь, отвечала мне, повернувшись вполоборота.

     — Как куда? Вставать, конечно. Слышишь? Вставай! — её голос заглушил пронзительный звон, доносившийся откуда-то издалека. Ещё. И ещё раз, но уже под дверью в комнату. Я скривился и нехотя приоткрыл глаза. «Чёрт возьми, за окном такая темень — ни звёзд, ни луны, ни фонарей, а нам надо вставать». Соседи уже собирались и приводили себя в порядок, в приоткрытую дверь видно было пробегающие туда-обратно ноги, шум накатывал лавиной, казалось, сейчас что-то взорвётся. И взорвалось — сосед включил свет в комнате. Нет ничего хуже, чем противный яркий жёлтый свет под аккомпанемент носящихся в сборах мужиков в четыре часа утра среди ночной тьмы. Хотя нет, я не прав — есть. Это необходимость встать и идти медитировать.

     Скривившись и приоткрыв один глаз, я добрался до умывальника, чтобы хоть как-то себя взбодрить холодной водой, но по пути судорожно перебирал варианты увильнуть от медитации и нырнуть обратно в сон, чтобы снова встретить эти серые глаза. Вообще, мне не давало покоя это видение, вся, какая есть, мало-мальская собранность ума пыталась выудить воспоминание недавнего сновидения. Даже отбивая знакомый ритм по деревянному помосту среди обмороженных веток кустарников, я высматривал этот образ, прикрывая глаза.

     Не удивительно, что утренняя медитация наполовину состояла из снов вперемешку с постоянной сменой поз. Но на этот раз я взял с собой рюкзак и мог сидеть на нём как на скамейке, а через некоторое время, когда вещи внутри уплотнились, у меня получилось нечто вроде стульчика со спинкой. И поэтому половину времени я всё-таки как-то медитировал.

     Долгожданный завтрак, дополнившийся на этот раз тёртой морковкой, я проглотил в несколько минут и сразу же, буквально бегом, отчасти, чтобы согреться, но в большей степени для сокращения времени, добежал до комнаты и, не раздеваясь, даже не сняв флисовую кофту с капюшоном (что-то слишком уж холодно мне казалось), я влез под одеяло. Уснул мгновенно, но и проснулся минут за десять до подъёма. Несмотря на закрытую форточку, задёрнутые шторы и запертую дверь, в комнате было безумно холодно, настолько, что кончик носа, ощущения на котором нас так долго учили наблюдать, замёрз как на зимнем морозе. Я протянул руку и нащупал за головой тонкую трубу батареи — она была чуть теплее моего носа. «Замечательно, отопление отключили! Настоящий экстрим». Спрятав руку обратно под одеялом, мне оставалось наслаждаться хоть каким-то теплом ещё пять минут, не более. Но время перерывов и отдыха, как известно, имеет тенденцию ускоряться по отношению ко времени выполнения какой-либо сложной или не нравящейся работы. И вот уже в очередной раз унылая вереница добровольно заключённых плетётся по мокрым доскам, не обращая внимания на утреннее солнце, снова поднимается по металлическим ступеням, покрытым пятнами лишайника, и в полуосознанном состоянии добирается до своих мест. Весь зал — словно огромное поле, усеянное скамейками для медитации и цветными подушечками, а в этом поле студенты — грибы, то и дело появляющиеся из ниоткуда. Сходство с грибами придавали ещё и пледы, покрывавшие головы и плечи каждого из нас — отсутствовало отопление вообще повсюду.

     Слегка зашипела колонка за спиной, и по залу растёкся призыв Гоенки начинать снова, начинать со спокойным и тихим умом. Я обмотал ноги пледом, спрятал руки в рукавах как в муфте и теперь закрыл глаза, вслушивался в утреннее наставление. Сегодня у нас стояла новая задача: нужно было научиться наблюдать не только дыхание, но и любые ощущения в области над верхней губой. Говоря об ощущениях, подразумевалось всё что угодно: жар, холод, сухость, пот, давление, зуд — словом, абсолютно любые ощущения. Подробные наставления повторились по-русски и прервались тишиной. Общая утренняя восьмичасовая медитация началась.

     Первые несколько минут я чувствовал только дыхание, касания воздуха стенок носа, но при этом в голове крутились мысли о разнице температур вдыхаемого и выдыхаемого воздуха, о надоедливом насморке, о регулярно чешущемся кончике носа, о колющей шею щетине. Некоторое время спустя, внимание упало на появившееся желание потереть область, где растут усы. Я постарался сконцентрироваться и заметил, что желание возникло, потому как в том месте было неприятно влажно и прохладно, словно из носа что-то текло. Но ничего подобного не происходило. Желание усилилось, но интерес наблюдать пока перебарывал. Мимические мышцы непроизвольно сократились, и я понял, что состроил комичную гримасу, отчего вдруг стало смешно. Мысли о клоунаде закружили очередную карусель, сменяя друг друга и прыгая с одной на другую, в голове появлялись всевозможные картинки, пока ум не остановился на одной из них. Перед глазами появился образ области над верхней губой, той, где растут усы. Мысль об усах пересеклась с ощущениями покалывания щетины на шее и сменилась идеей, что и здесь тоже есть какая-то щетина. Я фыркнул носом, стараясь пробить появившуюся заложенность, и вдруг ощутил, как что-то кольнуло кожу под левой ноздрёй. От этого захотелось поморщиться, словно сгоняя надоедливую муху, ползающую по лицу, но ощущение повторилось, только теперь в области складки кожи. Внимание начало бегать от левого уголка губ к правому и обратно, лицо вытянулось, кожа растянулась, но кроме этого натяжения я ничего больше не чувствовал. Подобные ощущения сменяли друг друга в течение всего часа. Но, конечно же, куда большего внимания удостаивались затекающие ноги, отсиженные ягодицы и ноющая мышца под лопаткой. Эти лидеры ощущений заставляли помнить о себе ежеминутно, словно неуёмные дети. От слишком частой смены поз спасал только стульчик из рюкзака. Я взглянул на парня справа впереди и мысленно пожелал ему счастья и всех благ за эту идею, за такой пример. Наконец, Гоенка затянул свои песнопения на несколько минут, в конце которых мы вслух ответили «Саду», соглашаясь с его пожеланием всем существам быть счастливыми. Долгожданное «take a rest for five minutes» бальзамом пролилось через всё тело, и все мы, словно школьники на перемене, выкатились на площадку. После медитации тело требовало движений, а потому вся территория возле мужского корпуса, усыпанная мокрым от дождя песком, превратилась на эти пять минут в спортивную площадку. Глядя на это асинхронное всеобщее действо, хотелось сказать только одно слово: «Добрались». Приседания, прыжки, выпады, подтягивания, подъёмы ног в висе, скручивания, вращения корпусом и всеми суставами, пробежки по кругу, махи ногами и руками — каждый из полусотни мужчин делал какое-то своё упражнение. Но всех объединяло одно — косые взгляды в сторону «Мистера Цигун». От этого человека веяло чем-то неприятным, а потому вокруг него на площадке постоянно было свободное место. Да и в дхамма-холле все как-то старались отодвинуться от него. Сегодня, например, место слева от него даже на общей медитации оставалось пустым. Хотя, возможно, кто-то не выдержал и уехал.

     Спортивную пятиминутку на свежем воздухе как всегда внезапно прервал неизвестно откуда донёсшийся звон «гонга», и все, словно по мановению невидимой волшебной палочки, развернулись и всё так же молча направились в дхамма-холл продолжать свои медитации. Активные движения согрели тело и разогнали кровь, но и сердце теперь колотилось чаще, а это отвлекало от наблюдения слабых ощущений на ограниченном участке тела. Поэтому после очередного повтора наставления Гоенки в начале медитации первое время пришлось успокаивать эмоции регулярно возвращать внимание хотя бы к дыханию. Раз за разом, снова и снова, вдох за выдохом. Внезапно, через десять минут после начала, помощник учителя прервал тишину и позволил продолжить медитацию до одиннадцати часов в своих комнатах. Этого-то я и ждал, мозг рисовал картинки, как бы поскорее лечь под одеяло, хотя и соглашался во внутреннем диалоге с совестью, что нужно несомненно продолжать медитировать. Но, переступая с одной прогибающейся доски помоста на другую, я уже знал, что полтора часа медитировать в комнате точно не буду.

     Холод в комнате никуда не делся, но даже усилился, так что первым делом я достал абсолютно все вещи, которые брал с собой в поездку, и натянул на себя. Облегчённо и удовлетворённо вздохнув, теперь можно было найти положение поудобнее и начать. Оказалось, матрас хорошо прогибается и ноги на нём не так устают, а одеялом их можно вообще укрыть и согреть. Прислонённая же к стене спина снижает нагрузку на поясницу и таз, мышца под лопаткой вообще перестаёт напоминать о себе, а холод от стены здорово остужает кипящую от мыслей голову. Всё вместе это довольно сильно расслабляет и позволяет перестать отвлекаться на неудобства, уделяя больше и больше внимания медитации. Во всём этом есть только один большой минус: тело и ум расслабляются настолько, что меньше, чем через двадцать минут, ты начинаешь просто бороться со сном и, естественно, он побеждает. В конечном итоге я просто повалился на бок и рухнул на подушку в чёрную пустоту. Беспамятье.

     Звон «гонга» разбудил меня одновременно с громким голодным урчанием живота. Состояние голода усиливалось с каждым днём. И это понятно, ведь в обычной жизни я ем шесть-восемь раз в день, ем плотно и сытно, здесь же за день порция едва сравнится с моим обычным обедом. В первый день нам говорили, что нужно ограничить себя в еде, и, если мы привыкли есть тарелку каши, то здесь надо брать три четверти тарелки, чтобы не тратить все силы организма на переваривание пищи, а больше работать. Но вот только в моём случае сокращение было не на четверть, а почти в шесть раз, и потому обед, когда давалось что-то для меня съедобное, буквально манил в столовую бежать в первых рядах. Не дожидаясь очереди в предбаннике и быстро натянув ботинки, я скорым шагом направился в столовую, по пути не обращая внимания ни на девушек, по другую сторону ограничительной ленты, ни на лужи под ногами, ни на холод. Сейчас существовал только голод. Очередь к раздаточному столу была ещё небольшая, и можно было с лёгкостью разглядеть, что в этот раз на обед. Пока что стоял только чан с супом. Гороховым супом. Супом из гороха, на который у меня аллергия. Чёрт возьми, большего подвоха ожидать было сложно. От осознания продолжения и усиления голодовки голова закружилась, и всё в тумане поплыло перед глазами. Мне не оставалось ничего иного, как взять хлеб, намазать сметаной и повторить ежеутренний ритуал чаепития с бутербродами. Столовая быстро наполнялась голодными студентами, тишина постепенно сменилась звоном посуды и чавканьем, а стрелки часов на стене напротив медленно ползли всё ниже и ниже, будто падая без сил. Я поднялся отнести чашку и увидел, что на раздаточном столе появилась гречка. Любимая рассыпчатая вкусная и полезная гречневая каша. Сглотнув слюнки, я втиснулся в очередь, чтобы кинуть себе добрую порцию спасительного гарнира, но тут увидел появившийся из ниоткуда салат из капусты, помидоров и огурцов, а рядом с ним — пластиковые стаканчики со всевозможными приправами, солью и перцем. Тарелка доверху наполнилась гречкой, приправленной хмели-сунели, и овощным салатом с солью и оливковым маслом. Вдобавок к этому ещё краюшка чёрного хлеба и два ломтя белого батона. Этим можно было славно подкрепиться после долгого голодания, а ведь меня уже стали посещать мысли о десяти днях на воде и хлебе. Согреваться же довелось «чёрным мангалам чаем». По всему телу разлилось приятное тепло и удовлетворение. Во рту ещё играло удивительное послевкусие чудесного обеда, когда я закрывал за собой дверь в столовую. На улице бегал лёгкий ветерок. Я остановился и огляделся по сторонам. Впервые за эти дни у меня появилось желание присмотреться, что происходит вокруг, где мы вообще находимся. Оздоровительный центр находился прямо у леса, вокруг высились лиственные и хвойные деревья, а с берёзок по левую руку от дхамма-холла ветер мелкими порциями поочерёдно срывал обмороженные листья. «Хм, как символично — с нас точно так же здесь срывают бесполезные мёртвые слои, болезненно, но с пользой для нас же», — я усмехнулся и неспешно двинулся в сторону мужского корпуса.

     Холод ли в комнате или же обеденное возбуждение сказались, но уснуть, как уже привык это делать в перерывах, мне не удалось. Я лежал, укрывшись с головой под одеялом и стараясь там надышать, чтобы стало хоть немного теплее. Сон не шёл. Но образ серых глаз вернулся снова. Он подступал ближе и ближе, а меня опутывали мысли всё сильнее и сильнее.

     Едва слышный удар «гонга» застал меня уже проснувшимся и размышляющим над событиями последних месяцев. На этот раз короткий сон был вытеснен яростным желанием понять, почему образ серых глаз меня преследует столько времени, почему раз за разом, день за днём я возвращаюсь мысленно к Вере, почему она настолько завладела всем моим существом. Мне не хотелось никуда уходить из комнаты не из-за сложности медитации и концентрации внимания на наблюдении, но лишь потому, что именно здесь, не отвлекаясь ни на что, я мог продолжить разбираться в себе и своих чувствах, продолжить вспоминать былое и анализировать. И мне именно это и было нужно. Если я приехал сюда разобраться в себе и совладать с собой, то с чего бы отказываться от такой возможности? С другой же стороны, в голове сидело понимание неразрывности медитативных практик, местного режима, выполнения предписаний и питания с теми переживаниями, что я сейчас испытывал. А это означало лишь одно: продолжив работать по этим правилам, я смогу испытать и большее, смогу осознать то, над чем хотелось сейчас посидеть и подумать. В самом деле, ведь не факт, что сидение или лежание на месте с попытками понять происходившее принесло бы должный результат. А вот на медитации я уже подписался, так что стоит продолжать начатое.

     За этими мыслями я и не заметил, как оказался в дхамма-холле и уже разувался. Не важно, что происходит вокруг — куда важнее внутренние процессы, ведь там целая вселенная существует, огромнейший мир. Продолжая внутренний диалог и стремясь скорее разгадать свои загадки, я уселся на импровизированный стул из рюкзака, но тут же понял, что холодные мышцы и связки не дадут сидеть, согнув ноги. Невероятная боль пронзила тело от пяток до таза, от этой боли спину передёрнуло, а глаза зажмурились. Размышления над отношениями с Верой исчезли сами собой, физическая боль вытеснила душевные терзания. Беззвучно постанывая, я судорожно стал оглядываться в поисках менеджера курса. Именно сейчас вспомнилось, что к этому парню уже многие обращались по каким-либо вопросам, а мне всего лишь хотелось просить разрешения сидеть как на вечерних беседах, прислонившись спиной к стене. Ждать пришлось недолго — высокий смиренный парень спешно двигался от двери в сторону помощника учителя мимо моего места. Каким-то образом он считал моё желание обратиться к нему и остановился. Голос свой мне было не узнать — соблюдение долгого молчания сильно влияло и на голосовые связки, и на восприятие своего голоса умом. Я высказал просьбу, на что менеджер кивнул и ответил, что необходимо просить позволения у помощника учителя, указав на Бямбаджава. Но там уже толпилась стайка девушек, жаждущих задать свои вопросы, и я так и не дождался возможности обратиться со своей просьбой до начала медитации.

     Полтора часа сидения в холодном помещении с разрывающимися от боли ногами, едкими неясными мыслями о жизни и отношениях, полтора часа наедине с собой, полтора мученических часа… Время тянулось бельевой резинкой, той самой белой простроченной мягкой бельевой резинкой, которую в детстве мы так любили растягивать, которую почти каждый мальчишка использовал, чтобы сделать самострел, рогатку или резиномоторный двигатель для модели катера. Эта резинка могла, казалось, тянуться бесконечно, за что мы так её и любили, а сейчас время, похожее своими свойствами на ту самую резинку, вызывало только отвращение. Помещение наполнялось с каждой минутой новым раскатом кашля, очередным мерзким фырканьем чьего-то носа, бесконечным чиханием и, конечно же, шорохами и скрипами полов от ворочавшихся неудобно сидящих студентов, таких же, как и я. Резиновые полтора часа тягомотного, неудобного, болезненного сидения на месте среди холода и раздражающих шумов. И только в редкие короткие минуты непоседливый ум, скачущий с обмусоливания одного раздражителя на другой, обращал внимание на ощущения над верхней губой или на дыхание. Опять же, видимо, от тяги переключать это внимание. А затем снова возвращался к буйству раздражителей вокруг.

     Прозвенел «гонг», ознаменовав начало волшебного перерыва. Студенты ринулись, как обычно, на улицу разминать свои суставы и мышцы. Я же, с трудом поднявшись и страдальчески растерев ноги, ковылял в сторону Бямбаджава. Но его уже облепили новые студенты, среди которых сидел беспокойный сосед с места позади меня. Их вопросов было так много, что весь перерыв я так и провёл в ожидании, до сих пор не получив так желаемое разрешение. От этого мечта сидеть, вытянув ноги и прислонившись к стене, стала главной мыслью, начало казаться, что именно это положение спасёт меня и разрешит все сложности. Я не мог ни о чём другом думать, только это поглощало мой ум. Мои ковыряния на месте №45 прервал вопрос менеджера курса, удалось ли мне получить разрешение. На мой негативный ответ он сочувственно улыбнулся и сказал, что обычно всем разрешают, но сам он не может просто так позволить и что нужно формальное разрешение помощника учителя. Я обречённо выдохнул, кивнул и продолжил искать мало-мальски удобное положение.

     Снова сидеть один час. От звонка до звонка. От одного песнопения Гоенки до другого песнопения Гоенки. От перерыва до перерыва. Сидеть, дышать, ощущать. Ощущать дыхание, ощущать всё, что угодно, в области над верхней губой. Но больше всего ощущать боль, онемение и затекание ног. Ощущать раздражение и ненависть к окружающим из-за нескончаемого кашля и чихания с их сторон. И, конечно же, ощущать проникающий насквозь мерзкий холод. С половины третьего до половины четвёртого. А между ними — бесконечная пытка, изощрённейшая выдумка инквизиторов не сравнится с этой мукой. Но страшнее всего для осознания бедного голодающего ума то, что всё это добровольно. Бесконечно и добровольно.

     Я в миллионный раз заламывал свои руки и переносил вес с одной точки на другую, когда знакомый спасительный напев скрипучего голоса сменился паузой в ожидании нашего троекратного ответа «Саду». Вздох облегчения прокатился по залу и вылился в дверь, разбившись дробным стуком о лестницу. Я всё это слышал, мученически ковыляя к помощнику учителя со своей просьбой. Меня, наконец, пустили. Необходимость снова сесть сейчас ни капли не пугала. Я поклонился, даже не понимая, зачем.

     — У меня два вопроса, — шёпотом, почти не понимая, что я вообще несу, начал я. Девушка переводчица, внимательно смотревшая на меня, предложение за предложением переводила улыбающемуся и расслабленному Бямбаджаву Дорлингу.

     — Во-первых, мне очень больно сидеть. Первые десять, даже пятнадцать минут ещё терпимо, но потом начинается жуткая адская боль в ногах, которую нет сил терпеть. Можно ли мне опираться спиной о стену, чтобы сидеть, вытянув ноги?

     Помощник учителя широко заулыбался, глядя на меня, перевёл взгляд на переводчицу, затем снова на меня, а затем ответил. Девушка справа от меня переводила сразу, не давая окончить фразу, поэтому ответ я слышал одновременно по-английски и по-русски:

     — Да, конечно, можно. Сидите. Только смотрите, чтобы не уснули. Здесь нет ничего такого.

     Моему облегчению не было предела. Казалось, я начал сиять от радости.

     — И ещё один вопрос. На протяжении всего времени медитации у мен постоянно крутятся разные воспоминания о проблемах в жизни и мысли, связанные с ними. Как с этим быть? Это очень мешает.

     Бямбаджав ещё шире улыбнулся, склонив голову, а затем, немного посерьёзнев, ответил, что это нормально, что это обычный процесс. От меня же требуется просто продолжать наблюдать дыхание и ощущение в заданной области. «Всё хорошо», — окончил он. Я поблагодарил, привстал и спиной попятился несколько шагов назад, и только потом мне пришло в голову, что я могу совершенно спокойно развернуться и идти к своему месту. Прозвенел «гонг», собирая всех в дхамма-холле. К началу медитации я был настроен на плотную работу, ведь теперь у меня был козырь — возможность сесть спиной к стене и вытянуть ноги, т.е. почти так же, как я это делал в комнате, с одной лишь разницей в стимуле продолжать медитировать внутри группы.

     За спиной зазвучал знакомый заунывный звонко-скрипучий голос, призывающий заняться снова. Моя спина и ноги морально были готовы, ведь ум помнил о страховке, о возможности в любой момент пересесть. Все наставления окончились, и зал накрыла тишина. Вдох, выдох. На выдохе воздух скользнул над губой, коснувшись пробивающейся щетины. Пауза. Я прислушался к ощущениям — ничего. Снова вдох, воздух щекотно пробежал по волоскам у носа. Минут пять были только эти ощущения на фоне усиливающегося дискомфорта ног. Я поменял позу, перераспределив вес. Ещё пять минут подобных наблюдений. Снова смена положения ног и тела. К ощущениям добавилась ещё температура скользящего воздуха. Ещё через несколько минут я воспользовался секретным оружием и прижался спиной к стене. Выдох от удовольствия оказался сильнее и продолжительнее обычного и повлёк за собой более глубокий вдох. Дыхание сменилось. Я наблюдал. Возможность сидеть спиной у стенки изменила мою привычку убегать в комнату при позволении учителя. На этот раз все полтора часа вплоть до «гонга» к чаепитию с фруктами я просидел в дхамма-холле, наблюдая дыхание и ощущения. И борясь с желанием уснуть.

     И вот настал перерыв. Нестройная вереница студентов, напоминающих зомби из фильма ужасов, направилась в столовую. Отключение отопления на территории всего центра заставило пересмотреть норму выпиваемого горячего чая. Две-три добрых кружки почти кипятка здорово помогают согреться, а целый банан с этим чаем придаёт немного сил. Но, тем не менее, после этого полдника, снова намёрзшись на улице, я моментально уснул у себя в комнате. Проснулся опять же за несколько минут до импровизированного будильника — видимо, режим вырабатываться начал. Я лежал и думал о том, что сейчас ещё одна часовая общая медитация, а затем лекция и медитация-коротыш, которую можно было бы и не считать, и всё, день окончен. Три дня почти прошло. Почти треть курса прошло. А я так давно не видел тех серых глаз с песочными пятнышками… Звонкий удар в поющую чашу — я теперь увидел, как производится этот пронзительный «дзон-н» — прервал мысли и заставил собираться на продолжение медитации.

     Уже в который раз топот в коридоре, толпа переобувающихся в предбаннике, стук по деревянному вечно мокрому помосту, вновь скрип покрытых лишайником стальных ступеней лестницы на второй этаж дхамма-холла, опять заминка среди разувающихся и движение на автомате к пледу возле наклейки с номером 45. Через десять минут я в очередной раз сидел, сложив ноги, и наблюдал ощущения во время дыхания, помня о возможности пересесть. Через полчаса уже пересел, а ещё через двадцать пять минут, услышав знакомые песнопения, зачем-то засуетился и пересел обратно, выпрямив спину и готовясь трижды пропеть «Саааду-у», чтобы снова выбежать на перерыв.

     Во время хождения по кругу на площадке я вдруг понял, что мне очень хочется послушать эту лекцию, что вечерние беседы учителя для меня стали чем-то интересным. Видимо, голодающий ум требовал хоть какую-то информацию, а здесь ему было целое раздолье. Так что окончание перерыва не показалось огорчением — напротив, я шёл в первых рядах, чтобы послушать, что будет сегодня. В 19:15, когда все, наконец, вернулись и расселись, в зале погас свет, помощник учителя включил запись, и мы растворились в сладком женском, уже родном, голосе.

     «Закончился третий день. Завтра днем вы войдете в область паньня, мудрости, третьей части Благородного Восьмеричного Пути. Без развития мудрости путь останется незавершенным».

     Третий раздел Дхаммы, паньня, состоит в том, чтобы не только не давать полную свободу загрязнениям, но и не подавлять их, а позволять им проявиться, чтобы в дальнейшем их можно было искоренить. Когда ум очищен, нам уже не приходится прилагать никаких усилий, чтобы воздерживаться от действий, наносящих вред другим, поскольку согласно законам природы чистый ум полон доброты и сострадания. Точно так же, без каких бы то ни было усилий, мы воздерживаемся от действий, которые вредят нам самим. Таким образом, каждый шаг на пути должен вести к следующему. Например, паньня ведет к нирване, освобождению от всех загрязнений, к полному просветлению.

     Раздел паньня Благородного Восьмеричного Пути, в свою очередь, также делится на две части:

     Самма-санкаппа — правильные мысли. Нет необходимости полностью останавливать мыслительный процесс для того, чтобы начать развивать мудрость. Они остаются, но меняется сама структура мышления. Вместо мыслей, связанных с влечением, отвращением, иллюзиями, начинают появляться здравые мысли.

     Самма-диттхи — правильное понимание. Это и есть паньня, понимание реальности такой, какая она есть, а не такой, какой кажется.

     Сущестуют три стадии в развитии паньня, мудрости. Первая — это сута-майя-паньня, т.е. мудрость, услышанная от других или обретенная из книг. Она полезна для того, чтобы дать правильное направление. Иногда её принимают лишь из слепой веры или, возможно, из страха, что вследствие неверия, например, можно попасть в ад.

     Следующая ступень — это чинта-майя-паньня, интеллектуальное понимание. Всё услышанное или прочитанное мы изучаем с разных сторон, чтобы понять, логично ли, практично ли, полезно ли это. И, если все так и есть, мы это принимаем. Подлинная задача интеллектуального понимания состоит в том, чтобы вести к следующей стадии.

     Бхавана-майя-паньня — мудрость, которая постигается на собственном опыте, только она может дать освобождение, поскольку это наша собственная мудрость.

     Хороший пример, чтобы понять все эти три ступени. Вот, врач выписывает больному рецепт. Человек, вернувшись домой, ежедневно перечитывает рецепт, потому что он свято верит врачу. Это сута-майя-паньня. Затем, не получив от этого должного эффекта, он вновь идет к врачу, просит его объяснить, почему необходимо принимать именно это лекарство и как оно действует, ну и получает нужное объяснение. Это уже чинта-майя-паньня. И вот, когда человек начинает принимать лекарство, болезнь удается, наконец, победить. Успехом увенчался лишь третий этап — бхавана-майя-паньня.

     Все знают, что наша Вселенная постоянно изменяется, но одно лишь интеллектуальное понимание реальности происходящего не даст никаких результатов — необходимо пережить это внутри себя. И зачастую лишь трагическое событие или смерть близкого, дорогого нам человека, заставляет нас признать горькую истину непостоянства, и именно вследствие этого у нас развивается мудрость, понимание бессмысленности стремления к земным благам, бессмысленности вражды. Все мимолетно, быстротечно, каждое мгновение что-то появляется и исчезает — аничча. Однако быстрота и непрерывность процесса создают иллюзию постоянства. Это как пламя свечи и свет электрической лампочки.

     Будда, начав исследование с уровня поверхностной, кажущейся реальности, погружался вглубь и достиг тончайшего уровня. Тогда он обнаружил, что вся физическая структура, весь материальный мир состоит из мельчайших субатомных частиц, называемых на языке пали аттха-калапа. На самом деле в материальном мире нет ничего твердого, но есть только горение и вибрация.

     Современные ученые подтвердили открытие Будды и экспериментально доказали, что вся материальная Вселенная состоит из мельчайших субатомных частиц, которые появляются и исчезают с невероятной быстротой. Разница в том, что учёные не пережили эту мудрость на собственном опыте.

     По мере того как внутри нас развивается понимания закона непостоянства, аниччи, проявляется и другой аспект мудрости: анатта — нет «я», нет «меня». Дальше появляется и третий аспект мудрости: дуккха — страдание. Привязанность к мимолётному неизбежно приводит к страданиям. Когда понимание аничча, анатта и дуккха станет абсолютно ясным, эта мудрость проявится и в нашей повседневной жизни.

     Приятный голос сообщил, что назавтра нас ждёт сама випассана, вхождение в область паньня. Понятно, что с началом практики увидеть в теле все эти появляющиеся и исчезающие субатомные частицы не получится. Но действительно требуется заострять ум, работать терпеливо, настойчиво.

     Девушка умолкла, и ей на смену пришёл привычный голос Гоенки. Расползшиеся по разным углам студенты, которые то лежали, то сидели в скрюченном положении, вернулись на свои места, выпрямились и запели в ответ своё троекратное «Саду». В этот вечер перерыв был крайне мал, я постоянно думал о том, что будет завтра, о том, как это будет выглядеть. Когда мы вернулись и просидели ещё двадцатиминутную медитацию, помощник учителя помедлил немного и вдруг начал новую речь. На этот раз он сказал, что завтра нас ждёт иное расписание, что в первую половину дня мы работаем точно так же, а вот медитация в час дня сократится с полутора до одного часа, а затем нам дадут технику випассаны, новую для нас технику, ту, ради которой мы сюда и приехали. И уже потом всё станет иначе. Затем он позволил идти нам отдыхать.

     По дороге в комнату я так же обдумывал завтрашний день, смаковал предвкушение чего-то нового и необычного, весь настрой мой был на подъёме, ведь сегодня мне позволили сидеть, прислонившись спиной к стене, а сейчас сказали о новшестве назавтра. На протяжение всего вечернего ритуала с умыванием и сборами ко сну я думал только об этом, только эти мысли удерживали всецело моё внимание.

     Но это продолжалось лишь до момента, пока я не сомкнул глаз в постели. Словно дежурный в школе смывает тряпкой с зелёной доски записи белого мела, воспоминание о Верочке и её глазах смело куда-то в небытие все эти мысли. Стоило лишь закрыть глаза, как её образ снова всплыл передо мной.

     Удивительно, насколько близким может стать человек. Ведь ещё некоторое время назад мы абсолютно друг друга не знали, быть может, лишь видели где-то в толпе или среди общих знакомых, мы жили каждый сам по себе. А потом… В самом деле, что же такого произошло потом? Отчего два чужих человека стали своими? Где же та грань, которая лежит между двумя этапами? Нет, даже тремя: чужие — свои — чужие.

     В голове зазвучала приятная мелодия, знакомый ритм, и я вдруг ясно расслышал у себя в голове несравненный голос Яна Гиллана:

     Can you remember, remember my name

     As I flow through your life

     A thousand oceans I have flown

     And cold spirits of ice

     All my life

     I am the echo of your past

     I am returning the echo of a point in time

     Distant faces shine

     A thousand warriors I have known… о…

     And laughing as the spirits appear

     All your life

     Shadows of another day

     And if you hear me talking on the wind

     You’ve got to understand

     We must remain

     Perfect Strangers

     Я лежал на матрасе и отбивал пальцами ритм по полу.

     I know I must remain inside this silent

     well of sorrow

     («Perfect Strangers», гр. «Deep Purple»)

     Но тут дверь раскрылась, и в комнату вернулись соседи. Мне стало стыдно за глупость, но песня продолжалась в голове, поэтому отбивать ритм я не перестал, но лишь делал это гораздо тише и почти незаметно. Главное, что музыка и слова были в голове. И эти слова очень хорошо передавали моё состояние. Хотелось лишь одного — научиться писать такие же песни, как у Deep Purple.

     Просто незнакомцы. Теперь мы снова стали просто незнакомцами. Вот только было неясно почему, как это произошло. Хотя… Куда более непонятным было, почему мы стали вдруг своими, родными с этой женщиной, с этой странной женщиной.

     I loved her, everybody loved her

     She loved everyone and gave a good return

     I tried to take her, I even tried to break her

     She said I ain’t for taking, won’t you ever learn

     I want you, I need you, I gotta be near you

     I spent my money as I took my turn

     I want you, I need you, I gotta be near you

     Oh I got a strange kind of woman.

     («Strange kind of woman», гр. «Deep Purple»)

     Ещё удивительнее была тяга к английской речи и осознавание понимания её. Я лежал и молча напевал на чужом языке такие понятные слова под любимую музыку. Через полчаса мне это поднадоело, и я понял, что теперь полностью занят лишь воспоминаниями и анализом событий последнего года.

     Мы познакомились на концерте Deep Purple. Перед началом выступления на сцене прыгали непонятные ребята из Красноярска, приехавшие выступать на разогреве у патриархов рока. А она появилась словно из ниоткуда. Эффектно. Внезапно. Для нее словно не было всего этого шума, группа на сцене ее совершенно не интересовала. Она выбрала место и просто ровно встала, она, в страстном, но при этом нежном красном платье, в черных колготках. Блестящие локоны ее чуть завитых волос дополнительно подчеркивали оттенок этого платья. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть ее. Первый же брошенный в ее сторону взгляд просто взорвал меня: этот профиль, эти густые чёрные ресницы, эта милая горбинка носика, эти нежные черты спокойного, отрешенного от окружающего мира лица — всё это пробудило во мне вулкан эмоций. Я стоял и молчал, не в силах нарушить тишину, что аурой висела вокруг неё, хотя кругом громыхала музыка. Каждый из толпы жадно разглядывал ее, хоть и украдкой. Казалось, девушку в красном ни что не может потревожить. Но когда на сцене появились «Тёмно-Лиловые», она буквально переродилась — начала подпевать, аплодировать, пританцовывать. Когда кто-то сзади толкал ее или, «падая», хватал её за плечи, она смеривала нарушителя неописуемым взглядом, но после улыбалась и продолжала наслаждаться музыкой. Она, Ярко-Красная, растворялась в Тёмно-Лиловых.

     Такие люди просто так не встречаются, это обязательно кому-нибудь нужно. Подобных знакомств не завести в интернете, таких эмоций не испытать на заре юности — всё это совершенно иной сорт переживаний, новое блюдо на кухне жизни. Всё, что связано с нею, с этой женщиной с бездонными серыми глазами с песочными точечками, несло какие-то новые уроки, новые чувства, знаменовало собой новую веху моей жизни. Она настолько стала на какое-то время родной, что мне казалось, будто я знаю её всю жизнь, все жизни, что мы несёмся на сёрфе по волнам бесконечной череды жизней и находим друг друга снова и снова. А потом теряем.

     Мы жили бок о бок, поддерживали друг друга, дарили друг другу тепло, внимание и заботу, мы неслись, случись какая-то беда, через весь город, только чтобы оказаться рядом. А когда это было невозможно, мы думали друг о друге с такой силой, что казалось, будто находишься вместе с этим человеком. Мы даже засыпали, ощущая тепло и прикосновения друг друга, несмотря на расстояния в десятки, а иногда и тысячи километров.

     Я отчётливо видел всплывавшие моменты из жизни, как кадры из знакомого кино. Вот Верочка прижимается к моему плечу, вдыхая аромат букета цветов, а мы идём среди нелепых унылых серых людей. А вот уже мы гуляем под ручку по старому парку, напевая строчки из песенки Жанны Агузаровой: «Будь со мной, будь со мной, будь со мной всегда ты рядом». А вот уютный совместный ужин с родителями. Казалось огромным счастьем, что мы есть друг у друга. Я усмехнулся, вспомнив нелепый шутливый спор о месте проведения свадьбы, и как потом сменили эту тему, начав обсуждать свадебный танец. Мне очень хотелось станцевать под «Sweet child o’mine», помню, тогда даже договорился с друзьями-музыкантами, чтобы они сыграли несколько песен «Guns n’roses». Но свадьбы так и не случилось. Ни той весной, ни летом, ни потом… никогда.

     Порой казалось, что всё волшебно и чудесно, но временами, особенно, когда я оставался наедине с собой и своими мыслями, что-то скреблось на душе. Смутные сомнения закрадывались в больную голову. Непонятные уходы и уезды из дома, невероятные отговорки и, в конце концов, ощущение недомолвок, какой-то лживой недосказанности. Она, как героиня песни Андрея Макаревича, любила летать по ночам. А я «хватался за нитку, как последний дурак». Я её ждал. И верил, что однажды что-то изменится, что она будет дома. Я верил Вере. Какой же глупый каламбур…

     А однажды, собравшись привычной компанией в кафе, я заметил, как она смотрит, а точнее — старается не смотреть на одного нашего друга. И как он отвечает тем же. А потом вдруг вспомнил, как часто они оказывались вместе и встречались по каким-то причинам. Тогда я оставил это. Но со временем всё повторялось, её отношение вроде бы и не менялось, но что-то едва уловимое сквозило в её мимике, когда она говорила по телефону, в её голосе, когда она говорила со мной. Мы были вместе и не вместе. Регулярные споры вошли в нашу жизнь как-то сами собой, и теперь приятное совместное времяпрепровождение стало чем-то невероятным и далёким. Это ассоциировалось лишь с воспоминаниями и кино, но не более того. Вот уже около полугода мы были чужими друг другу, я ей просто не верил. И теперь сомневался, верил ли ей когда-нибудь, ведь малые сомнения были всегда. Она раньше так чувственно прижималась ко мне, так возбуждала все мои эмоции, спрятанные где-то в глубине, что появлялись мысли, будто она делает это тренированно, будто оттачивает своё мастерство раз за разом. Мне же говорила, что она идёт за своими чувствами, живёт по их зову.

     Все воспоминания кипели, смешивались, эмоции переполняли меня, как кипящее варево в котелке с закрытой крышкой. И крышку это требовалось снять незамедлительно, а затем шумовкой вытянуть всё накипевшее. Ритмы «тёмно-лиловых» сплелись со всем этим жутким варевом. Я хотел писать, достать бумагу и ручку и писать. Стихи просто лились из меня. Музыка их обвивала и несла вперёд, выплёскивая всё из меня.

     Ночь, словно день,

     Прогорает вновь в огне,

     И рисует яркой краской

     Блики на стене.

     И только лень

     Остается здесь во мне.

     Укрываюсь старой маской

     И тону в вине

     Лишь глаза закрою

     Только на миг —

     И всплывает снова

     О, Боже! Твой лик…

     Я никогда

     Не умел сжигать дотла

     Память дней, давно ушедших,

     Раз и навсегда.

     Но, лишь едва

     Смолкнут в комнате слова,

     Среди стен моих уснувших

     Вижу я тебя

     Лишь глаза закрою

     Только на миг —

     И всплывает снова

     О, Боже! Твой лик…

     Я тебе не верил никогда,

     Видел каждый день один обман,

     А в речах я слышал фальшь и ложь.

     Меня ты лестью не проймешь…

     Но тону в глазах твоих я вновь,

     Обливает сердце мое кровь,

     И твоя улыбка на губах

     Для меня превыше райских благ…

     День, словно ночь,

     Унесет все силы прочь,

     И печальный призрак снова

     Навестит меня.

     Но превозмочь

     Наважденье не пророчь —

     Оборвется за полслова

     Жизни нить моя

     Лишь глаза закрою

     Только на миг —

     И всплывает снова

     О, Боже! Твой лик…

     Я тебе не верил никогда,

     Видел каждый день один обман,

     А в речах я слышал фальшь и ложь.

     Меня ты лестью не проймешь…

     Но тону в глазах твоих я вновь,

     Обливает сердце мое кровь,

     И твоя улыбка на губах

     Для меня превыше райских благ…

     Эти слова и музыка накрепко отпечатались в памяти, теперь я могу сыграть и спеть эту песню в любой момент. Рождение стихов, мучительное и продолжительное, оставило глубокий след.

     Но почему же всё так болезненно, почему я не могу её отпустить, несмотря на то, что уже давно мы и не видимся вовсе? Что из этого урока я так и не усвоил? Скрип матраса, когда переворачивался с бока на бок, оглушил меня и заставил отвлечься. На руке, заведённой за голову, часы ритмично отбивали каждый ход секундной стрелки. Сосед напротив тихонько посапывал, временами всхрапывая. Через мой заложенный нос воздух выходил с лёгким свистом. А где-то в соседней комнате скреблась мелкая мышь. Кто-то прошлёпал в тапках по коридору к туалету и прикрыл скрипнувшую дверь. За окном капли дождя мягко ударялись о мокрый песок. Ночная тишина — вовсе не тишина, это фон из разных повторяющихся либо сменяющих друг друга звуков, это бесконечная мелодия. Я открыл глаза, взглянул часы — фосфорные стрелки показывали начало первого — и начал пристально всматриваться в темноту комнаты. Темнота звучала ровно и несмолкаемо. На автопилоте моё внимание переключилось на ощущения в области над верхней губой. Тёплый влажный выдыхаемый воздух цеплял и заставлял колоться мелкую щетину, на контрасте области над уголками губ, казалось, мёрзнут и подёргиваются. На вдохе температура выравнивалась, и всё внимание сводилось к осознаванию щекочущего ощущения под крыльями носа. Лёгкий зуд на кончике носа дал понять, что к утру там созреет мелкий прыщик. Спектр ощущений в этой области расширялся всё быстрее и быстрее. И тут я услышал, что музыка тишины имеет ритм: есть сильные доли в такте, есть паузы. Чёрт возьми, паузы, пустоты, о которых писал Кастанеда, о которых мне говорил Цэрин там, в Гималаях! И сейчас я их отчётливо слышал! А значит, у меня могло получиться и множество других необычных вещей. Вера в чудеса раскрывалась тёплым цветком где-то в области груди, каждый её отгибающийся лепесток совпадал с ударом сердца. Ту-тухх… ту-тухх… ту-тухх…

     И только сейчас я понял, насколько важна мне была Верочка. Жизнь с ней убила веру в отношения между людьми, но заставила начать воспитывать веру в себя. Видимо, я был настолько слеп к урокам жизни, что в этот раз метафора была столь очевидной, что её напросто нельзя было не заметить. Говорящее имя! А я только сейчас, спустя столько времени, понял, что мне хотели донести. Нужно начать верить в себя. Не в кого-то или во что-то, не в пресловутого бога, не в чистые помыслы или в любовь — нет, начать нужно с укрепления веры в себя. Только человек, безоговорочно доверяющий себе и своим решениям, не оставляющий себе отходных путей, эдакой дороги к материнской юбке, только твёрдо верящий в себя человек может рассчитывать на что-то в этой жизни, и не на абстрактное что-то, опять же, — на самого себя. В этом мире нет места полумерам, половинчатым решениям, мягким «попробую». Если ты решаешь что-то делать, то нужно делать это до конца, твёрдо и уверенно. До сих пор я вёл жизнь ребёнка или, в лучшем случае, подростка, трусливого и неуверенного в себе. И Верочка пыталась подтолкнуть меня к изменениям. Но смогла она это сделать, лишь порвав все отношения со мной. Теперь я лежал и улыбался осознанию этой простой истины, пониманию нового урока, я был беспредельно благодарен этой женщине за то, что она сделала, за то, что она вынесла и претерпела со мной. Я засыпал с благодарной тёплой улыбкой на губах и на сердце.

     День 4. День випассаны. Надежда

     Утренний звон мгновенно заставил проснуться. В комнате чувствовалось долгожданное тепло, так что лежать под одеялом во всех кофтах и свитерах было как минимум некомфортно. Я протянул руку батарее и убедился, что отопление появилось. Ещё, конечно, трубы были не горячие, но уже какое-то тепло шло. Новый день обещал принести новые открытия и разгадки, ответы на давние вопросы. На душе было радостно от ночного осознания, это придавало больше сил и бодрости. Умывшись и приняв душ, я сделал небольшую зарядку, чтобы подготовить тело к очередному сидячему марафону. Хруст суставов наполнил всю комнату. Но вот раздался следующий удар «гонга», и я направился уверенным шагом мимо всех дверей к дхамма-холлу. Когда же я обувался в предбаннике и в очередной раз боролся со шнурками (теперь в голову пришла идея обмотать их вокруг язычка ботинок и заправить конец в эту обмотку), взгляд мой упал на доску с объявлениями. Кроме пяти предписаний, некоторых пояснений и слов этих прошедших трёх дней, висело расписание дня с крупной подписью:

     «День 4. День випассаны».

     Рядом висел ещё один листок, пояснявший, что под конец каждой медитации напевает Гоенка. Слова «Bhavatu sabba mangalam» означают пожелание всем существам быть счастливым, а ответ «Sadhu» — согласие с этим пожеланием, что-то вроде «да, хорошо сказано, мы с этим согласны». По дороге к дхамма-холлу я несколько раз повторил про себя это выражение, смакуя каждое слово и вспоминая пресловутый чайник с бумажкой «чёрный мангалам чай», отчего в голос усмехнулся. Сегодня казалось немного теплее, чем раньше, да и доски на земле не чернели от сырости.

     В зале людей было немного — очевидно, половина студентов предпочла проводить утреннюю медитацию у себя в комнате. Я уселся на свой рюкзак и понял, что удобства он не прибавляет вовсе, тогда, отставив его в сторону, умастился на подушку, укрыл ноги пледом и приступил к наблюдению. Несколько ровных вдохов и выдохов, чтобы собрать внимание максимально в одной области, затем усиленный выдох, чтобы почувствовать прикосновения воздуха, снова ровное дыхание. Теперь, словно сканером, я водил вниманием по дуге над верхней губой от левого уголка губ к правому и обратно. Снова и снова. Привычка поглядывать на часы заставляла меня отвлекаться каждые десять минут. Неудобства и с каждым днём усиливающийся кашель среди студентов не прибавляли сил для сидения на месте. Минут через двадцать я прислонился спиной к стене и вытянул ноги с шумным вздохом облегчения. Несколько минут порастирав онемевшие икры и разрывающиеся от боли колени, я откинул голову назад и постарался вернуться к медитации. Ещё около получаса мне удавалось бороться с собой, и внимание с переменным успехом возвращалось к нужной области. Но раннее утро, полумрак, почти тишина и расслабленное положение тела выдвинули на первый план нового врага: вместо боли теперь мне мешало сильнейшее желание спать. Я буквально ежеминутно проваливался в сон. В итоге, поняв, что медитации как таковой сейчас не получится, и если уж спать, то спать лёжа на матрасе, я схватил уже ненужный здесь рюкзак и отправился обратно в комнату. Предрассветный мрак давил на голову и убеждал в необходимости поспать, а белые проплешины изморози говорили о славном свойстве одеяла согревать в холоде. В комнате сидел сосед и медитировал. Этого я не ожидал. Мне стало стыдно за своё желание свалиться спать, а потому, скинув рюкзак, я всё же попытался сесть и понаблюдать ощущения. Что ни говори, а в комнате на матрасе куда удобнее, чем на твёрдом полу в большом зале. Удобнее и комфортнее. Расслабившееся тело размякло, а ум отказался внимательно наблюдать, и я в том же положении сидя так и уснул.

     Только звон чаши под дверью заставил меня встрепенуться. Формально только теперь, выпив чаю с бутербродами с маслом, я мог спокойно поспать без зазрения совести. Это понимание очень быстро вывело меня из сонного оцепенения и помогло в несколько минут пересечь грязный двор, чтобы оказаться в первых рядах в столовой. Несколько кусков хлеба, побольше масла, ложка, чтобы его размазать, и чашка горячего «чёрного мангалам чая» — вот он, обычный завтрак. Просто и немного. Главное, чтобы силы поддерживать в течение дня. Ну а если спать в каждый перерыв, а периоды бодрости проводить в сидячей медитации, то и энергии не очень много надо. Так что короткий десятиминутный завтрак с хлебом меня вполне устраивал на четвёртый день. «Поели, можно и поспать», — с этой мыслью я вышел на улицу, вдохнул прохладного свежего воздуха и осмотрелся по сторонам. Вокруг было тихо и красиво. Уравновешенно. Неспешным шагом я направился обратно в комнату, чтобы со спокойным сердцем поспать полтора часа.

     Звон «гонга». Подъём. Умывальник. Кофта. Пять шагов. Дверь. Ботинки. Дверь. Песок и помост. Лестница. Ботинки. Место №45. Плед. Подушка. Голос Гоенки.

     Мы начали вновь, начали вновь со спокойным, чистым и внимательным умом. Мы сидели и наблюдали ощущения в заданной области. Абсолютно любые ощущения. Мы концентрировали внимание на ограниченном участке. Мы сидели час. Ровно час с восьми до девяти утра. Кто-то кашлял, кто-то чихал, кто-то икал, почти все ворочались, но мы сидели час. Целый час от заунывного наставления до спасительного песнопения «Bhavatu sabba mangalam». И затем шумной гурьбой первоклассников выкатывались на улицу размять мышцы и суставы после долгого сидения на месте. «Мы маленькие дети, нам хочется гулять!»

     И снова менеджер курса проходит из корпуса по улице к дхамма-холлу и бьёт в свою поющую чашу, издавая пронзительный «дзон-н», и мы в который раз возвращаемся на свои места, мнёмся стоя в ожидании начала, оттягивая этот момент, но потом вновь садимся на места и внимательно слушаем наставления. Мы слушаем и начинаем.

     На этот раз через десять минут после наставлений Бямбаджав начал вызывать к себе поочерёдно все группы, чтобы что-то спросить и вместе помедитировать одну минуту. Ожидание вызова не давало сконцентрироваться, и я то и дело посматривал на часы. Наконец, настало время и нашей группы. Мы постарались как можно тише встать и прошли к месту помощника учителя, сели полукругом подле него.

     Бямбаджав обвёл нас всех взглядом, как всегда улыбаясь тепло и приветливо, и неспешно заговорил. Он ещё раз сказал, что нас ждёт новая техника, но в данный момент очень важно хорошо к ней подготовиться, что необходимо заострить свой ум, сделать его способным наблюдать ощущения на заданном участке. Область между носом и губами удобна для тренировок, а если внимание куда-то ушло, он говорил, что мы всегда можем вернуться к дыханию, которое продолжается независимо от нас. Затем, как и в прошлый раз, каждый из нас ответил на вопрос, получается ли у него наблюдать реальность в этой области. Все ответы разнились: у кого-то было одно-два ощущения, кто-то сказал, что вовсе ничего не чувствует, кому-то же наблюдение давалось легко, были и такие, у кого боль от неудобного сидения не давала концентрироваться вообще ни на минуту. Как оказалось, хорошим результатом была возможность в течение двух-трёх минут наблюдать ощущения непрерывно. Мне же это удавалось. На мои слова, что эта область кажется слишком большой, а потому мне приходится дискретно отслеживать ощущения, проходя от одного уголка губ к другому, словно сканируя, а это порой занимало несколько минут, помощник учителя одобрительно кивнул и ответил, что это хорошо и поможет в дальнейшем. После короткого опроса группы он вновь предложил нам вместе помедитировать одну минуту. Все закрыли глаза, уселись удобнее и начали. Наш гуру внимательно осмотрел каждого, словно старался увидеть, что конкретно делает и чувствует этот человек, а затем так же прикрыл глаза и медитировал с нами. Минуту спустя, похвалив нас за хорошую медитацию, он позволил всем мужчинам продолжить медитацию в комнате до 11 часов, а к себе пригласил первую группу девушек.

     В ожидании техники випассаны время тянулось всё дольше и дольше, желание продолжить анапану растворялось с каждой минутой, а я поддавался дурной привычке ждать чего-то нового, не доводя до конца начатое. Сумбурное состояние ума не покидало меня на протяжении всего сидения в комнате до обеда, по дороге в столовую, на обеде и по дороге обратно. Каша в голове смешивалась с сонливостью, и только поэтому к полудню я привычно уснул на своём матрасе. Непонятное состояние продолжилось и после скорого пробуждения, звон чаши лишь добавил головной боли, и на фоне этого лень тягучей пеленой неумолимо обволакивала всего меня. На этот раз я поддался ей и остался провести часовую медитацию у себя в комнате, укрывшись одеялом и прижавшись спиною к стене. Как и следовало ожидать, практиковать анапану не удалось: сонливость, нежелание делать то, что через час уйдёт в прошлое, а самое главное — в голове вертелись мысли о жизни, всплывали вопросы, что же дальше станет «идеей дня», ведь тему Веры уже исчерпал вчера. Это было как в кресле у психолога — выговорился, вытащил из себя максимум, даже нежелаемые моменты, и всё, проблема ушла. Я отпустил её. Теперь пропало ощущение острой постоянной необходимости быть с ней рядом. Призрак растаял. Недавние отношения с тяжёлым итогом уходили в прошлое, а след от них зарубцовывался как никогда быстро. Если бы все наши проблемы так же легко решались и растворялись в памяти… Я открыл глаза и посмотрел на ребро ладони между мясистой частью кисти и мизинцем, на отрезок, где видны линии всех отношений мужчина-женщина, иногда отражаемых как семейные отношения. С детства мне хотелось иметь одну сильную настоящую любовь, как в сказках, так, чтобы найти хорошую девушку и быть с ней вместе, потом семья, дети… Но вот не складывалось так. И на ладони, увлекаясь хиромантией, я увидел множество мелких, неглубоких, немного отличающихся по длине линий. Не судьба. И так всё и было в жизни. Ничего серьёзного, только небольшие отрезки времени, после которых остаются неприятные следы. Раз за разом, год за годом. Встреча за встречей. Алёна, Арина, Надюшка, Верочка… они все были, и были недолго, максимум три года. Да, «любовь живёт три года», пресловутые «тысяча и одна ночь». Хотя, каждая из них ведь что-то привнесла в мою жизнь, чему-то научила. А чего-то и лишила. Вновь пронеслись строки из старой песни: «Столько лет сражений, столько лет тревог… я не знал, что уйти будет легко». Всё это болезненно, тяжело, но зачем-то ведь нужно. В конце-то концов, на примере с Верой я это понял.

     Но мои блуждания по лабиринту мыслей прервал «гонг», а это означало, что после короткого перерыва нужно в любом случае быть в дхамма-холле. Сегодня же день випассаны. Чему-то нас новому должны были научить. Я нехотя поднялся, не до конца развеяв весь туман неприятных мыслей, и вышел на площадку, чтобы по привычке помахать руками и ногами.

     И вот час випассаны настал. Порядком поднадоевшее наблюдение дыхание должно смениться чем-то новым, чем-то сверхъестественным, загадочной техникой, меняющей человека изнутри и снаружи буквально в течение недели. С 14:00 привычный скрипучий голос из колонок рассказывал о новой технике и указал нам, как и в самый первый день, соблюсти все формальности и попросить научить нас випассане, технике наблюдения реальности такой, какая она есть. После повторения непонятных звуков на неизвестном нам языке пали, как того требовалось, Гоенка начал вновь с наставлений наблюдения ощущений в области над верхней губой. Я сидел, закрыв глаза, и разочарованно улавливал лёгкие изменения ощущений под носом. Но тут указания изменились. Внезапно нашей целью стала макушка головы, где теперь требовалось наблюдать так же любые ощущения. Это оказалось не так просто с первого раза — волосы прикрывают от сквозняков, привычки тактильных ощущений там не вырабатывается, а об иногда чешущейся голове как-то сразу и не вспоминалось. Пока я медленно осваивался с этим неисследованным новым участком, задача изменилась, и нам предстояло отслеживать ощущения в области всего скальпа, всей волосяной части головы, как это называла переводчица. Наблюдаемая поверхность увеличилась сразу же в несколько раз. Привычный голос подробно рассказывал о разнообразии возможных проявлений чувств там, таких как зуд, давление, лёгкость, тепло или холод, но более всего позабавило сравнение с копошащимися маленькими насекомыми в волосах. Последующие несколько минут я активно старался уловить хоть что-то, но голос уже перешёл к описанию наблюдения разных участков лица: лоб, нос, щёки, уши, губы, спускаемся к шее… Следующий скачок заставил меня серьёзно напрячь внимание и попытаться ускориться — теперь требовалось наблюдать шею, правое плечо, исследовать своим вниманием руку до локтя, сам локтевой сустав, предплечье, доходя в итоге до кончиков пальцев. В этот момент я осознал, что не в состоянии учиться наблюдать параллельно наставлениям, а потому решил просто внимательно выслушать все указания, чтобы потом, запомнив их, благо, повторялось всё дотошно и по нескольку раз, повторять, когда запись смолкнет. Теперь я сидел, расслабив тело и сосредоточив внимание на слухе, и старался не пропустить ни малейшей детали.

     Процесс ожидался очень захватывающим и интересным. Нужно было переключать внимание с одного участка наблюдения ощущений на другой, проходя всё тело с темени до кончиков пальцев ног, шаг за шагом, участок за участком, не пропуская ни одной, даже самой маленькой зоны. Изучив руки, требовалось пронаблюдать горло, грудь, живот, спускаясь вниманием ниже и ниже, а затем, переключившись на спину, повторить весь путь сзади. Каждую ногу мы медленно и тщательно обследовали вплоть до кончика каждого пальца, пядь за пядью, дюйм за дюймом. Подробно и дотошно Гоенка раскрывал нам разнообразие всевозможных ощущений, которые могли варьироваться от участка к участку и проявляться совершенно по-разному: жар и холод, сухость и потение, давление или касание частей тела друг о друга, а в крайнем случае, одежды о покрытую часть тела или воздуха — об оголённую. Мурашки или зуд, покалывание или онемение, боль или лёгкость — нашей задачей было научиться чувствовать всё, что угодно, наблюдать хоть что-то. Ключевое слово — «наблюдать». Мы сидели, сканируя вниманием своё тело и, не оценивая, не сравнивая, просто наблюдали ощущения, как они есть. Эти ощущения могут оказаться совершенно незнакомыми нам, а потому не нужно было и пытаться хоть как-то их назвать. Молчаливое спокойное наблюдение. Заметил ощущение, пережил его — двигаешься к следующему участку. Уловил что-то, почувствовал, и снова перемещаешь внимание. Если на пути оказывался «слепой» участок, нужно было немного дольше на нём задерживаться, но, если и через пару минут ничего не было, то, пропуская его, следовало двигаться дальше. Шаг за шагом, от макушки головы, «from top of head», к кончикам пальцев ног, к самым кончикам спрятанных в носках замёрзших пальцев вечно затекающих и болящих ног.

     Наставления окончились, и настала пора экспериментов над собой. К этому диковинному занятию ум отнёсся с энтузиазмом и внимательно, тщательно изучал каждый сантиметр головы. На руках возникали трудности, и приходилось задерживаться вниманием, но кисти и, в особенности, пальцы рук с лёгкостью реагировали на попытки наблюдать их. С грудью же начинались проблемы, а на уровне живота потребность делать несколько шагов назад, чтобы вспомнить, всё ли я просмотрел, проявлялась в полной мере. Когда же я спускался до правого бедра, боль в ногах сбивала все ощущения куда-то далеко, говорить о полноценном наблюдении левой ноги и вовсе не приходилось. Начиная со спины, внимания как такового просто не было, и ум пытался находить новые развлечения, прыгая с одной точки на другую, с одного ощущения на совершенно внезапную мысль. Таким образом, к пяти часам вечера я знал, что у меня есть трудные зоны — чуть ниже дельтовидных мышц и подмышки, есть слепые участки на груди и совершенно неизведанная спина (хотя в обычной жизни я постоянно чувствую, как она зудит), а также я понял, что ноги не дадут о себе забыть. Ещё одно важное наблюдение — за один час три, почти четыре раза можно пройти всё тело. И, наконец, изменение угла наклона тела с перемещением центра тяжести снижает на время боль в ногах и позволяет возобновиться кровоснабжению в пережатых участках.

     По дороге на «пятичасовой чай», жуя своё яблоко и возвращаясь по грязной тропинке в комнату с номером два мужского корпуса, я безостановочно обдумывал новую практику, вспоминал разнообразные ощущения, вылавливал какие-то изменения в теле. До окончания перерыва, вплоть до 18:00, спать так мне и не довелось, возбуждённый нововведением ум целиком и полностью уделял внимание воспоминаниям дневной випассаны.

     К шести вечера я уже сидел на своей подушечке с подложенным под неё пледом в ожидании начала медитации. Привычное короткое наставление с ещё непривычным порядком слов и действий вдруг огорошило внезапной новостью: с этого часа появлялось новое предписание, адхиттана, или медитация с твёрдой решимостью. От разъяснения я чуть не выругался в голос, ведь теперь мы обещали трижды в день на общих медитациях в 8:00, 14:30 и 18:00 выполнять медитацию с абсолютной твёрдой решимостью, не меняя позы, не двигаясь и не открывая глаз. Совершенно. Целый час. Мой вчерашний козырь, возможность опереться о стену, в одно мгновение превратился в ничто. Я чётко осознавал, что через пятнадцать минут сидения возникает ужасная боль, через двадцать — она становится нестерпимой, а ещё через пару-тройку минут стопы отекают и раздуваются, лишённые нормального кровообращения. Моё состояние приближалось к панике, и я ничего не мог изменить, а буквально через несколько мгновений мне предстояло пережить эту невообразимую пытку всего тела, ум, сознавая своё обречённое положение, уже начал страдать.

     Когда говорят об относительности времени и его умении растягиваться, не всегда понимается реальная возможность изменения протяженности временного промежутка. Если вам скажут не думать о розовых слониках, вы думаете только о них, если вам говорят не думать о времени, вы думаете только о том, сколько прошло и сколько осталось. Запрет же на открывание глаз сводит вас с ума. С другой стороны, всё меняется от мгновения к мгновению. Описывать все ощущения просто невозможно, потому как их не запоминаешь. Я помню лишь только то, как мой ум прыгал обезьяной с ветки на ветку, а где-то в стороне внимание-инвалид пыталось перемещаться в заданном направлении. Именно что пыталось, ведь обезьяна ума то и дело подхватывала внимание, сбивала с дороги, разворачивала либо дразнила. Сложнее всего было с болью в ногах и спине, особенно, вторую половину часа. Единственное же что мне давалось, это ощущения от макушки до шеи. Напряженные или расслабленные мимические мышцы лица охотнее всего отвечали на запрос об ощущениях. Интересно было наблюдать давление на веки при закрытых глазах. Нос, с которым три дня упорно работали, радостно приветствовал моё короткое внимание разнообразными ощущениями от сухости до колыхания ворсинок. Куда интереснее становилось, когда я добирался до рта. Мы часто используем фразу «сухие губы», но что именно подразумевает каждый из нас под ней? Губы сухи сверху или по краям? А может, они просто слиплись? А насколько суха внутренняя часть губ, там, где начинаются дёсны? Скользя вниманием, я вдруг заметил, как щёки касаются зубов, мне мгновенно отозвался болью растущий «зуб мудрости». Сухости во рту уже не было, нёбо ощущало тёплую влажность, словно после вкусного горячего соуса. Я заметил, что язык, как и ум, вовсе не собирается сохранять покой — каждая моя мысль, а мыслить я привык словами, произносилась скорыми и едва заметными движениями этой странной мышцы. Что самое интересное, я это обнаружил, лишь думая названия, содержащие звуки «л» и «р». От странного открытия стало не по себе, и я сглотнул. Обезумевшее от неожиданного процесса внимание кинулось разбирать часть за частью это действие. Вы когда-нибудь задумывались, насколько огромен этот процесс? Сначала напрягаются мышцы щёк и язык, собирая скопившиеся остатки пищи и слюны и прижимая их нёбу. Оно, в свою очередь, раздражается и в некотором роде напрягается, а затем сформированный комок отправляется на корень языка. Дальше, когда появляется неприятное ощущение на корне языка, мышцы сокращаются, закрывая, скорее всего, сообщение глотки с носовой полостью, поскольку в этот момент появляются странные ощущения где-то ниже переносицы. Затем движе­ниями языка комок отправляется в глотку. При этом происходит очередное сокращение мышц. И в момент глотания пищевод подтягивается, чтобы, подобно удаву, наползти на этот комок, а затем происходит странная череда сокращений и расслаблений. И это только маленький процесс сглатывания!

     А вот наблюдение за ощущениями на затылке, который внезапно захотелось почесать, заставили меня почувствовать себя букашкой в огромном лесу — слишком уж странная природа этого зуда. Не зная, что наблюдать, в какой-то момент я ощутил пульсацию. Сначала это было фоном, но затем каждый удар сердца отправлял мощный поток в каждый сосудик. Когда-то в детстве я читал, что верхние слои кожи отмирают и отшелушиваются ежедневно. Теперь же я чувствовал, как сухие отмирающие чешуйки кожи головы с каждым ударом кровяного давления отталкиваются от самой кожи, как они цепляются друг за друга, отчего возникает некоторое раздражение, воспринимаемое умом как зуд. Концентрируясь на таких слабых ощущениях, обычные раздражители, такие как сквозняк, казались усиленнее в разы. Лёгкий поток воздуха от прошедшего мимо человека, видимо, менеджера курса, имел эффект ментолового шампуня.

     Осознания и наблюдения в деталях этих двух незаметных в обычной жизни процессов моему оголодавшему по анализу внешней информации уму оказалось более чем достаточно. С этим разве что двухчасовая лекция по ТАУ могла сравниться в силе утомления. Всё последующее время я привычно изнывал от боли и неудобств. Терпеть пришлось неимоверно долго. Бесконечность инквизиторской пытки в замедленном воспроизведении прибалтийских кинооператоров прошла бы вдвое быстрее. Донёсшийся издалека знакомый хриплый голос растёкся бальзамом по измученному телу. Теперь я знал, что пытка не вечна, и с воодушевлением устроил новую пробежку внимания по телу. Но, застряв на слепом участке спины, услышал спасительное «bhavattu sabba mangalam» и мгновенно расслабился. Троекратное «саааду-у» вылилось скорее из вздоха облегчения. Теперь мне хотелось скорее выбежать на улицу, но… но ноги не то, чтобы не слушались, — их просто не было! И несколько драгоценных минут микроскопического перерыва я сидел и растирал мышцы, разминал суставы, стараясь хоть как-то оживить своё тело. До окончания перерыва мне удалось лишь добраться до ботинок, где меня и застал ставший родным «гонг». Пришлось ползти обратно к своему пледу, благо, теперь во время сидения можно двигаться и опираться о стену. Тяжёлый четвёртый день подходил к концу.

     Я обещал приводить лекции как можно более полно, но не буду утомлять слишком частыми повторениями и разжевыванием одного и того же, а потому беседы этого дня сведу в несколько блоков. Для начала нам ответили на наиболее частые вопросы. Например, почему перемещать внимание по телу следует в определенной последовательности и почему именно в такой последовательности? Ответ был прост. На самом деле, последовательность может совершенно быть любой, но она необходима, иначе можно пропустить какие-то участки тела. Это просто система, не более того. Ощущения есть во всем теле, и в этой технике очень важно развивать способность чувствовать их во всем теле. То есть нужно наблюдать каждое ощущение только тогда, когда до него доходит очередь, двигаясь в определенном порядке, чтобы не перескакивать с места на место, пропуская многие участки тела.

     Если покажется, что на каком-то участке тела ощущений нет, можно ненадолго задержать там внимание. На самом же деле какое-либо ощущение есть везде, но оно может быть таким тонким, что ум на сознательном уровне не способен его воспринять, поэтому и кажется, то ничего нет. Имеет смысл задержаться там ненадолго и понаблюдать спокойно, тихо и невозмутимо. Главное, не развивать влечений к ощущению или отвращения к тому, что оно смутно, неясно. Иначе можно потерять равновесие ума, а неуравновешенный ум очень вялый, и, конечно же, он не может чувствовать более тонкие ощущения. А вот уравновешенный ум обостряется, становится более восприимчивым и тогда он улавливать тонкие ощущения. Наблюдать такой участок стоит не больше минуты, а если за это время ощущения не возникают, нужно двигаться дальше. В конце концов, рано или поздно ощущения появятся не только на этом участке, но и во всем теле. В крайнем случае можно попробовать почувствовать прикосновение одежды, а если одежды там нет, то прикосновение воздуха. Начиная с этих искусственных ощущений, спустя какое-то время можно будет чувствовать и другие.

     Также было полезным замечание про время на проход вниманием всего тела. Достаточно острый ум способен осознавать ощущения сразу, как только доходит до участка, и тогда можно двигаться дальше. Если легко улавливаются ощущения во всем теле, то можно пройти от головы к ногам примерно за десять минут, но двигаться быстрее на этой стадии не рекомендуется. Однако если ум вялый, тогда на многих участках придется задерживаться на минуту и ждать, пока появятся ощущения. Тогда уже движение от головы к ногам может занять больше получаса. Но важно не время, а усердие. Если работать терпеливо, то успеха обязательно получится добиться.

     Размер же участка для сосредоточения внимания должен быть около 2—3 дюймов шириной. Если ум вялый, предлагалось взять участок побольше, например, все лицо или всю верхнюю часть правой руки; затем постепенно уменьшать участок внимания.

     Был вопрос и отражавший мой сегодняшний опыт наблюдения глотания: нужно ли чувствовать ощущения только на поверхности тела или же необходимо их чувствовать и внутри? Говорилось, что иногда бывают сразу же ощущения внутренние, иногда они долго не появляются вовсе, и человек концентрируется на внешних. «Когда же вы станете чувствовать ощущения на всей поверхности тела, начните понемногу проникать вовнутрь. Постепенно у вас разовьется способность чувствовать ощущения везде — снаружи и внутри, в каждой частице физической структуры. Но для начала вполне достаточно наблюдать ощущения на поверхности тела.»

     После ответов на вопросы началась непосредственно долгожданная лекция, которая пропитывала нас учением Будды.

     Итак, нужно научиться осознавать самые разные ощущения, не реагируя на них, просто принимать их постоянно меняющуюся, безличную природу. Так мы искореняем привычку слепо реагировать и таким образом освобождаемся от страданий. Не следует пренебрегать ни ощущениями, вызванными атмосферными условиями, ни ощущениями, возникшими в результате долгого сидения, ни ощущениями, вызванными давней болезнью. Причина здесь не важна, дело лишь в том, что вы чувствуете эти ощущения. Нужно просто наблюдать их объективно, не отождествляя себя с ощущениями.

     Нет ничего, что можно было бы назвать конечным, все находится в процессе становления. Также ничего не происходит случайно. Любое изменение происходит по той или иной причине, всегда есть причинно-следственные связи. Каково семя, таким будет и плод; каково действие, таким будет и результат. Проблема в том, что человек бывает внимателен только во время сбора урожая, желая получить сладкие плоды. Но во время сева он невнимателен и сажает семена растений и со сладкими, и с горькими плодами. Молиться или надеяться на чудо — значит обманывать себя. Важно понимать это и жить по законам природы.

     Будда говорил: «Ум предшествует всему, ум — в основе всего, все порождено умом. Если кто-то говорит или действует с нечистым умом, за ним следует страдание, как колесо за повозкой. Ум предшествует всему, ум — в основе всего, все порождено умом. Если кто-то говорит или действует с чистым умом, за ним следует счастье неотступно, как тень».

     Существует четыре основных уровня или составляющих ума.

     Первый уровень называется виньняна, сознание. Органы чувств не функционируют до тех пор, пока сознание не входит с ними в контакт. Функция этой части ума — познавать, просто знать, не устанавливая различий. Звук входит в контакт с ухом, и виньняна отмечает лишь то, что раздался звук.

     Затем начинает работать следующая часть ума — саньня, восприятие, распознавание. Мы распознаём слова, интонации.

     Третья часть ума — ведана, ощущение. Как только раздается звук, в теле появляется ощущение, но когда восприятие распознает его и дает оценку, ощущение становится приятным или неприятным — в соответствии с этой оценкой. Например, слова похвалы. Это хорошо, и приятные ощущения появляются во всем теле.

     Дальше идёт четвертая часть ума: санкхара, реагирование. Нравится — хочу ещё, не нравится — не хочу, желаю прекращения. Все органы чувств включаются в один и тот же процесс: глаза, уши, нос, язык, тело. Подобным же образом, когда мысль или образ входит в контакт с умом, в теле возникают ощущения — приятные или неприятные, и мы начинаем реагировать — нам это нравится или не нравится. Это мимолетное «нравится» развивается в сильное влечение, а «не нравится» — в сильное отвращение. И у нас внутри начинают завязываться узлы.

     Вот то самое семя, которое приносит плоды, действие, которое даёт результаты. Есть реакции, которые оставляют лишь легкий след и уходят почти мгновенно; другие реакции оставляют более глубокий след и уходят через какое-то время; есть и такие, для искоренения которых требуется очень много времени. Випассана учит, что если у вас счастливое настоящее, нет смысла страшиться будущего, ибо оно — всего лишь продукт настоящего и поэтому обязательно будет светлым и счастливым.

     В этой технике есть два аспекта:

     Первый — разрушить барьер между сознательным и бессознательным уровнями ума. Второй — невозмутимость. Мы осознаем все переживания, все ощущения, но не реагируем на них, не завязываем новых узлов влечения и отвращения, не порождаем страданий.

     Вначале, во время медитаций, мы реагируем на ощущения, но бывают и мгновения, когда ум остаётся невозмутимыми, даже несмотря на сильную боль. Эти мгновения очень сильно изменяют привычную модель поведения ума. В завершении говорилось снова про необходимость работать самостоятельно.

     Лекция окончилась, песнопение сменилось протяжным согласием «Саду», многие студенты уже выбежали на улицу, а я всё сидел у стены и обдумывал услышанное. Неведомые санкхары мне представлялись мерзкими личинками, вертикально погружёнными в тело — аналогия проводилась воображением с личинками мух и вызываемым ими заболеванием, миазом. Картинка вырисовывалась тошнотворно-отвратительная. Последующие же дни в теории для меня должны были стать хирургической операцией по удалению этих тварей. С другой стороны, услышанное этим вечером помогало продолжить раскладывать по полочкам события моей жизни. Послойное раскапывание душевных завалов уже началось, и я весьма успешно разобрался с самым верхним, свежим слоем — имя Веры меня больше не приводило в трепетное волнение. В голове вертелись имена и образы, всплывающие лица доносили лёгкие оттенки каких-то эмоций, и мне казалось, что всё это уже пройденный этап, эти люди ушли из моей жизни, а значит, анализ не сулит тяжёлых переживаний.

     Завершающая короткая медитация четвёртого дня прошла в упорных попытках сдвинуться в чётких ощущениях ниже шеи. Отчасти это удалось, и внимание дошло до колен к началу песнопений Гоенки, но чёткости и детальности, как это было с лицом, достичь не получилось. Я не стал оставаться в дхамма-холле, чтобы задать какой-нибудь вопрос помощнику учителя, а сразу же отправился к себе в корпус.

     Четвёртый день окончился, сегодня приступили к самой випассане, от этого внутреннее состояние было весьма неоднородным. Пытаясь понять, уловить, что же всё-таки творится со мной, я не обращал внимания на происходящее вокруг. Уже с лекции я был только в себе, внутри себя, и весь путь до комнаты проделал, не замечая ничего, что не касалось непосредственно моего тела. Душ и ежедневный ритуал с зубной щёткой у зеркала немного помогли выбраться из состояния самогипноза, так что, добравшись до своего спального места, я понял, что спать не хочу, а вот подумать было над чем.

     Череда сменяющих друг друга лиц приостановилась. Теперь внимание выхватывало в памяти только один расплывающийся образ. Удивительно, как работает наш мозг! Некоторые лица мы помним в мельчайших подробностях, каждый рисунок губ, цвет глаз, лёгкие ухмылки или какую-то уникальную, именно этому человеку характерную черту — например, вздёрнутую левую бровь во время безудержного веселья, но вздёрнутую особо, не так, как это происходит при удивлении или игривом настроении. А некоторые же люди остаются в памяти безликими образами, призраками, смутными силуэтами, несмотря даже на значимость свою в нашей жизни. Эта мысль заставила меня рассмеяться, поскольку метафора, преподнесённая жизнью, была на уровне «потерянной Веры». Я перевернулся на живот и попытался задавить смех, уткнувшись в подушку, а в голове продолжала вертеться фраза: «Смутная Надежда». Ну и имена мне попадаются! Отсмеявшись минут десять, словно обкуренный, я постарался вызвать в памяти более точный образ Надюхи, но кроме фигуры и длинных, ниже лопаток, волнистых каштановых волос, вспомнить ничего не удавалось. Зато эмоции посыпались градом. Эта девушка за год нашей совместной жизни подарила так много замечательных переживаний, внесла столько радости и позитивных, насыщенных живой деятельностью, дней, что я поверил, будто нашёл наконец-то свой Дом, своё счастье и даже начал рассчитывать на возможность обзавестись семьёй. Её крепкие, но нежные руки, руки хозяйственной и трудолюбивой девушки, умели в несколько минут заставить меня расслабиться и забыть обо всех заботах. Её горячие губы, жаркое дыхание, когда она эротично покусывала меня за ушко, сводили с ума в мгновение ока. А когда она лежала на моих коленях, небрежно рассыпав волосы, и я ласкал её лёгкими движениями рук, весь окружающий мир переставал существовать, вся суматоха просто исчезала, растворялась где-то далеко за окном. В такие моменты не было и нас — мы терялись, пропадая друг в друге, сливаясь в одну тонкую нежность, в бесконечную ласку. Я вспомнил, как она засыпала на моём плече, оставляя свою горячую ладонь у меня на груди, как её бёдра волнующе касались моих ног во сне, как мы просыпались, обнимая друг друга и не желая отпускать, как опаздывали из-за этого на работу, и как потом торопились обратно. Мы проводили вместе удивительное время, редко гуляя, но уютно располагаясь дома, вечерами читая друг другу отрывки любимых книг. Я надеялся на славную семейную жизнь, но что-то внутри подсказывало, что с этой девушкой, увы, мы не сложим семьи. И мне, и ей. Пожалуй, своевременное расставание смягчает болезненность разрыва. В этот вечер, слушая тихий храп соседей, я думал о том, как важно, как же это хорошо уметь вовремя остановиться, не доводя до предела, верхней точки, суметь вовремя попрощаться, чтобы не скатываться вниз, в пропасть непонимания друг друга и отвращения. В голове зазвучал голос Антонова:

     Время разлучает часто с теми, кто нам дарит счастье —

     Это жизнь, это жизнь, наша жизнь.

     Мы вместе с птицами в небо уносимся,

     Мы вместе с звёздами падаем, падаем вниз.

     Любим, верим, грустим, ошибаемся,

     В сердце бережно, в сердце память о прошлом храним.

     («Наша жизнь», Ю. Антонов)

     Вспоминая весь этот период, мне неоднократно хотелось вернуться в то время и продолжить, ведь именно таких эмоций я не испытывал никогда. И всё же осознание, что это не тот человек, не та моя единственная, останавливали и охлаждали пыл. Я с благодарностью вспоминал о замечательной девушке, расставаясь с которой, мне пришлось оставить надежду и на уютные тёплые семейные отношения. Очередной слой снимался легко и безболезненно, или, как я теперь узнал, санкхара выходила на поверхность и рассасывалась. На душе оставался лишь лёгкий оттенок светлой грусти. Уже в полусне я почувствовал что-то тёплое на груди и у левого плеча, а над левым ухом — едва заметное движение воздуха. Выдох, вдох, выдох…

     День 5. Боль

     Едкий звон поющей чаши растворился в чистой тишине комнаты подобно капле чернил в баночке с водой, испачкав собою всё пространство, и вонзился в мозг. Ужасная боль сродни мигрени охватила мою голову, и я сумел только лишь попытаться спрятаться от неё под одеялом. Звон повторялся. Мне захотелось сделать как в школе: притвориться больным и немощным, чтобы никуда не ходить. Но уже через десять минут соседи встали и шумно собирались, коридор наполнился привычным топотом и гулом, так что затея не удалась. Правда, всех моих сил хватило лишь, чтобы почистить зубы и сесть, сложив ноги, на матрас. Шум постепенно стал спадать и без двадцати минут пять вновь сменился ночною тишиной. Холодная стена, туман в голове, слабость в теле, голод и вчерашние долгие мысли сделали своё дело, свалив меня вновь на подушку. Через какое-то время я лишь укрылся одеялом да перевернулся на живот, но так и не поднялся вплоть до очередного «гонга».

     Туман вязким облаком поселился у меня в голове, стирая границы реальности и сновидений. Кое-как удалось преодолеть весь маршрут до столовой, шатаясь и ежеминутно встряхивая головой, чтобы сжевать свои бутерброды с маслом, запивая обжигающим чаем. Обратно до комнаты добрался более осознанным, но, уже придерживая за собою дверь с запиской «Не хлопайте мной!», я вновь почувствовал себя невероятно уставшим с одной лишь мыслью доползти до матраса. И снова почти полтора часа сна до следующего звона. На этот раз отвертеться не было возможности — в 8:00 общая медитация в зале. Зевая и прячась в кофте с капюшоном, окостенелое тело моё с трудом доковыляло до знакомого номера 45. Медленно ко мне пришло понимание того, что сейчас начнётся медитация. Ещё медленнее и оттого сильнее ужасаясь, я осознал, что медитация предстоит с тем самым твёрдым намерением, без движения. Раздался знакомый старческий голос, повторявший наставления, и волна безысходности накрыла меня с головой. Випассана. Адхиттхана. Немой ужас невольника.

     Часовое наблюдение себя далось, естественно, непросто. Но, стоит заметить, что с этого момента неукротимая карусель мыслей стала замедляться, более того, самих идей, образов и воспоминаний с каждым разом было всё меньше и меньше. Очень интересно повлияло это и на временное восприятие мира, да что там — отныне окружающий мир превращался во что-то иное и незнакомое, постороннее, хоть и своё родное. Изучение на основе наблюдения себя самого шаг за шагом приносило свои плоды, давая осознавание одних вещей, одновременно стирая какие-то другие привычные детали жизни. Пятый день стал переломным моментом в практике. Конечно, впоследствии случались и другие сдвиги, ломки, переключения, но именно утром пятого дня, к окончанию второй в моей жизни медитации випассана с твёрдым намерением, я обнаружил себя в мире. Сначала расплывчато, мутно, ненадолго, затем чётче и ярче. Всё время с полудня этого дня и вплоть до окончания благородной тишины слилось в один поток, номинально разделённый полусонными размышлениями и самокопаниями в перерывах. Сейчас мне даже сложно разложить все события и мысли этого периода в хронологическом порядке, поскольку само время потеряло свою линейность.

     Каждое действие, выделяемое, вычленяемое в первые четыре дня моим умом, имело какую-то ценность, значимость только потому, что, по сути-то, ничего вокруг и не происходило. Я занимал положение стариков, сидящих на скамейке у дома в ожидании новых прохожих, стариков, для которых смена направления ветра днём является главнейшей и важнейшей темой этого самого дня. Отныне же открывались новые двери в новый мир, состоящий из тончайших ощущений. Весь прежний распорядок дня, все предыдущие сложности, все маршруты — всё это оставалось неизменным до десятого дня, но больше меня не занимало и даже в малейшей мере не увлекало внимание.

     Принцип наблюдения ощущений не менялся — нам следовало продвигать своё внимание от макушки головы, «from the top of the head, top of the head, top of the head…», к кончикам пальцев ног, а затем обратно, не пропуская ни одной, даже самой маленькой части тела, наблюдая любые ощущения, стараясь не реагировать на них, но просто наблюдать и принимать их существование, их временную природу. Задача была научиться видеть, что всё это непостоянно, всё меняется. Принцип оставался прежним, только добавлялись маленькие уточнения, детали, затачивающие, заостряющие тренируемое внимание, дрессируемый ум.

     Когда в этот день помощник учителя подозвал нашу группу к себе и стал расспрашивать об успехах, о том, получается ли улавливать какие-то ощущения, я ответил, что получается, и их довольно много, все они разные и необычные. Но вот только боль, невыносимая адская боль не покидает моё тело. Казалось, вся боль за всю жизнь, начиная с самого рождения и вплоть до этого дня, не испытывалась мною, а лишь показывалась в пробной версии, при этом откладываясь в качественной упаковке в сторону на «чёрный день». И вот этот день настал. И теперь я испытывал на своём теле широчайший спектр всевозможных, всех мыслимых и немыслимых, болей, собранных за эту жизнь. Воображение не в силах представить такое: давление, жжение, жар, колющее, режущее ощущение в одном и том же месте, где-то рядом чувствуется, будто ткани внутри разорвутся от натяжения, а ещё в нескольких сантиметрах — словно в последних припадках бьются нервы, крича, что циркуляции крови уже давно нет, и участок тела отмирает, суставы изнывали от ударных волн пульсирующей где-то рядом крови, а спина словно заживо сгнивала. Если представить, что на тебя набросилась злая собака и начала рвать на части, а ты ничего не можешь сделать, тебе нельзя ни шевелиться, ни разговаривать, ни открывать глаза, и то не получится уловить всё, что пришлось пережить в эти часы медитаций.

     И всё же, упорная практика, пример окружающих, подбадривания от Бямбаджава и стремление двигаться дальше приносили и радостные моменты. К окончанию пятого дня мне удалось внимательно изучить свои руки. Любопытно было наблюдать разницу температур плеча и предплечья или прикосновение рукавов к коже. Ещё интереснее — чувствовать пульсацию крови в кончиках пальцев, под ногтями, блуждающий пульс по дельтовидной мышце. Лёгкие электрические импульсы пробегали временами то по трицепсу, то по бицепсу, спускаясь в брахиалис. Но самым удивительным стал каскад ощущений в кистях рук и между ладонями. Со временем я привык к перетекающему теплу под ними и заметил, что оно временами обволакивает пальцы, обжигая костяшки с тыльной стороны кисти. Во время же вечерней медитации перед лекцией я уловил лёгкие покалывания как от электрической сетки, это состояние постепенно перешло в нечто похожее на гудение, своеобразный тремор. Начиная от запястья, руки наливались насыщенным приятным теплом, густым и… живым. Словно сжиженный газ горит, но не обжигает. Казалось, если открою глаза, непременно увижу объятые пламенем кисти. Образы магов из книг и кино возбуждали мысли о полных сил, мощи и энергии руках. Но практика требовала, уловив ощущение в одном месте, сразу же переходить на следующий участок. Ум пытался фоном удерживать внимание там, но надолго его не хватало, и я двигался дальше. Все предыдущие переживания ощущений на лице и в горле никуда не пропали, а только стали нормой жизни, как прохлада одеяла перед сном.

     От медитации к медитации ум становился спокойнее и размереннее, а к началу долгожданной лекции меня всего наполнял радостный покой, через который яркими языками пламени просвечивали вспышки боли.

     Как избавиться от неё? Сладкий голос девушки предлагал для начала принять факт самого страдания, а затем — наблюдать его, ведь через это открывается причина страдания. Убрав причину, можно убрать и страдание. Но для этого необходимо предпринять определенные действия; и это Четвертая благородная истина — путь, ведущий к освобождению от страдания через устранение причины. Очень важно наблюдать, не реагируя.

     В течение всей жизни мы вынуждены сталкиваться с тем, что нам не нравится, и не получать то, что нам нравится. Постоянно случается что-то нежелательное, а желаемое не происходит, поэтому-то мы и чувствуем себя несчастными.

     Простое понимание реальности этого на интеллектуальном уровне никого не освободит. Будда обнаружил, что если полностью сосредоточить ум, то ясно видно, что привязанности ума ведут к страданию. Существует четыре вида привязанностей, которые мы развиваем в течение жизни. Во-первых, привязанность к своим желаниям, к привычке влечения. Во-вторых, привязанность к «я», к тому, что мы называем «моё». Мы болезненно относимся к критике своего «я», не выносим того, что ему неприятно. В-третьих, это привязанность к своим взглядам и убеждениям, отвергая сам факт того, что другие люди могут иметь совершенно иную точку зрения. И, наконец, привязанность к обрядам, ритуалам, религиям. Мы не хотим понять, что все это лишь видимость, что в этом нет и доли истины. Все страдания, которые мы испытываем в жизни, если их внимательно исследовать, возникают вследствие этих четырех привязанностей.

     Очевидно, что все наши страдания — болезни, старость, смерть, физическая и душевная боль — неизбежное следствие рождения. Тогда какова причина рождения? Само собой, это физический контакт родителей, но в более широком смысле рождение возникает в результате бесконечного процесса становления, в который вовлечена вся Вселенная. Даже в момент смерти этот процесс не прекращается: тело разлагается, распадается, в то время как сознание соединяется с другой материальной структурой, — так продолжается течение, становление. А продолжается оно из-за в привязанностей, которые мы развиваем. Из-за них мы порождаем сильную реакцию, санкхару, которая оставляет очень глубокий след в уме. В конце жизни одна из таких санкхар поднимается на поверхность и дает толчок для продолжения потока сознания.

     Будда понял, что реакции возникают вследствие неведения. Человек не знает, что он делает, не понимает, почему реагирует, и поэтому продолжает порождать санкхары. И пока есть неведение, будут и страдания.

     Вместо того чтобы реагировать на ощущение, нужно научиться наблюдать его невозмутимо, понимая, что и это изменится. Таким образом, ощущение ведет к мудрости, к пониманию аниччи. Мы останавливаем колесо страданий и начинаем вращать его в противоположном направлении — к освобождению.

     Чтобы начать работу, совсем не обязательно верить в прошлые или будущие жизни. В практике Випассаны важнее всего настоящий момент. Здесь, в этой жизни, мы продолжаем порождать санкхары, продолжаем делать себя несчастными. Но мы можем искоренить эту привычку. Если практиковать, обязательно наступит день, когда можно будет сказать, что искоренились все старые санкхары, и мы перестали порождать новые и таким образом освободились от всех страданий. Ну а для этого, как водится, в окончании лекции говорилось, что нужно работать самостоятельно и упорно. И тогда нас ждёт успех.

     Спокойный в течение всего дня ум к вечеру, стоило выйти после лекции из дхамма-холла, буквально взбесился. Рассуждения о влечениях и отвращениях в жизни выводили меня на самые разнообразные течения мыслей. Поистине же самая мощная связка была «влечение-секс»! Внезапно я осознал, что готов пойти на многое ради этого. Жёсткое воздержание от всего, особенно, от любого общения с противоположным полом, аукнулось чудовищной тягой к плотским утехам, разрывающей изнутри на мелкие лоскуты всё моё существо. Впервые за всё это время я заглянул в лица других студентов, как бы ища понимания или солидарности. Но то, что я увидел, не лезло ни в какие рамки предположений — настоящий дикий первобытный голод! В воздухе, во всём корпусе, как я только заметил, стояло зверское напряжение, готовое разрешиться в любое мгновение. Это походило на состояние пубертатных юнцов, сгрудившихся в тесном зале на дискотеке в ожидании чего-то неизведанно-сладостного.

     Ни умывание холодной водой, ни душ не смогли помочь, и теперь о сне и речи не было. Мне пришлось долго ворочаться на матрасе, то укрываясь одеялом, то нервно его откидывая, пытаясь найти себе место, прежде чем сквозь туман в голове стали выбиваться очередные воспоминания. Горячее женское тело. Её грудь касается моей спины… груди… живота. Длинные волосы щекотно пробегают то там, то тут. Слышно томное дыхание. Острый язычок скользит от шеи к ушам. Ставшее привычным за день тепло в ладонях превратилось в ощущение тонких нежных запястий. Возбуждение лавиной обрушилось на изнурённое оголодавшее тело, и мне захотелось взвыть, заскулить по-собачьи или просто, в конце концов, заорать. Кусая кулаки, я проворочался ещё несколько минут, захлёбываясь в невыносимых желаниях, а затем увидел её лицо. Знакомые тонкие губы, скулы, серо-голубые глаза, рыжие кудри — словно калейдоскоп складывался в чудную картинку после очередного вращения, вырисовывался отдельными деталями портрет из прошлого. Прошло уже столько лет, но я помнил её. Сейчас она, конечно, изменилась, обзавелась мужем и добротно поправилась, сейчас, поди, она и не вспомнит давнишних проказ. Но у меня всплыл отчётливый образ той семнадцатилетней Алёны в светло-голубых джинсах с завышенной талией и в светло-красной кофточке без рукавов. Никуда не пропала и ассоциация, наша с ней песня — в голове мгновенно голос В. Бутусова запел известную «Я хочу быть с тобой».

     Первая любовь, сколько всего в ней! Как же меня к ней тянуло, буквально выдёргивало из любой точки. Но ведь, в конечном счёте, именно благодаря ей я оказался в этом городе, именно влечение к этой девушке заставило начать что-то делать и бороться за каждый новый день в чужом незнакомом огромном мире. И, конечно, она стала причиной всех тех переживаний и приключений, которые в дальнейшем сублимировались в творчество. Скажем так: если бы не было тех юношеских мук, я бы не оказался на рок-сцене. В юношестве я посвящал ей совсем другие строки, но теперь голос в голове пел:

     Мы, взрослея, не станем лучше,

     Не изменим ребячьих забав.

     Всё, чему жизнь нас учит,

     Мы оставим в своих букварях.

     Был из тех он, кто фальши не любит,

     И обходит кто ложь стороной,

     Кто друзей своих не осудит

     И простит им огрех любой.

     Но однажды ее он встретил,

     Возвращаясь с дороги домой,

     И глазам ее он поверил,

     Что влекли его за собой.

     Лишь изменится утро на вечер,

     И летит он с букетом вновь.

     Он лишь жертва невинной встречи,

     А она играет в любовь.

     Он писал стихи ей и песни,

     И играл на лире своей,

     Он мечтал, что будет с ней вместе,

     Через пару дождливых дней.

     Но сменялись дни на ночи,

     И забыл он о жизни былой.

     Он покинул всех, между прочим,

     Ради глаз, что влекли за собой.

     Лишь изменится утро на вечер,

     И летит он с букетом вновь.

     Он — лишь жертва невинной встречи,

     А она играет в любовь.

     Но однажды, гуляя с ней ночью,

     Он увидел вдруг наяву,

     Что когда-то манившие очи,

     Равнодушны стали к нему.

     Он не верил в фальшь детских сказок,

     И не врал ни себе, ни кому,

     А она без излишних красок

     Прекратила просто игру.

     Не изменится утро на вечер,

     Не придет он с букетом вновь.

     Он — лишь жертва невинной встречи,

     А она играет в любовь.

     Мы, взрослея, не станем лучше,

     Не изменим ребячьих забав.

     Все то, чему жизнь нас учит,

     Мы оставим в своих закромах.

     Я вспомнил свои первые дневники, и мне стало невыносимо стыдно за все эти сопли с сахаром. Но затем пришло в голову, что есть ещё странное чувство вины. Видимо, совершённое тогда тянулось липкой тенью за мной по пятам год за годом, обрастая новыми огорчениями, сожалениями, обидами и ненавистью к себе.

     Откинув одеяло, я сел и обхватил колени руками. Говорят, что психосоматически насморк и другие проявления заложенности носа — это невыплаканные слёзы. Эта мысль привела меня в бешенство. Но, вспомнив, что психологи частенько специально добиваются этого, решил отпустить себя и наблюдать за внезапной трансформацией. После нескольких глубоких вдохов и выдохов тело потребовало вернуть себя обратно в горизонтальное положение. Ум же стал петлять по закоулкам памяти. Теперь удавалось то, о чём говорилось на лекции, удавалось осознать и принять факт существования страданий. Разбирая по крупицам старинные завалы, я вновь складывал картинки прошлого, вглядывался в них и на время возвращался туда, чтобы встретить того или иного человека, посмотреть ему в глаза и понять, что всё нормально, что никто ни перед кем не виноват. Мы просто делали, что считали нужным, мы просто шли по зову сердца. Это просто было. А сейчас я наблюдал. Дыхание, ощущения в теле, ощущения эмоций, снова дыхание, появляющееся чувство расслабления, ощущения усталости как после тяжёлого рабочего дня. На часах стрелки показывали десять минут второго. Густую тишину комнаты наполняли ритмом посапывания спящих соседей. Вслушиваясь в их продолжительные вдохи, я стал невольно подстраиваться и в итоге провалился в сон.

     День 6. Клизма для ума

     Вслед за привычным звоном «гонга» из самых недр незнакомого «Я» начали всплывать усиленные порывы во что бы то ни стало медитировать во все отведённые для этого часы, а не спать, как того хотелось. Единственным средством повышения тонуса был холодный душ. О хорошем чае приходилось только мечтать. Похвальное намерение реализовалось, как всегда, в не совсем то, чего хотелось. Очередь в умывальной и сам душ заняли двадцать минут, а поскольку поднялся я не сразу после «гонга» в 4, но чуть позже, и ходить по морозу с мокрой головой показалось слишком рискованным, на утреннюю медитацию в дхамма-холл идти не получилось. Но намерение заставило усесться на матрас и начать прилежно работать у себя в комнате. По прошествии часа вернулся сосед и сел напротив. Он постарался разместиться поудобнее, сложил руки, закрыл глаза и, казалось, был готов погрузиться в глубокую медитацию. Вместо этого он потянулся и, усмехнувшись вслух, махнул рукой. Ситуация оказалась настолько комичной, что мы, даже не переглядываясь, начали истерично смеяться. В этом движении была вся соль прошедших пяти дней, в небрежном взмахе руки читалась ирония по поводу сказанной соседом ещё в дороге фразы про бессмысленность и неэффективность возможных медитаций в комнате и необходимость их избегать. Мы смеялись минут десять с перерывами на попытки сдерживать хохот. В итоге, успокоившись, сосед задремал, лёжа на спине, а я сделал ещё несколько тщетных попыток внимательно просканировать ощущения в теле. Два неполноценных круга смазались в полудремоте, и я сполз по стене на правый бок.

     На завтрак у нас добавилась баночка горчицы, так что, можно сказать, я разнообразил меню — пара бутербродов с маслом замечательно сочеталась с тремя бутербродами с горчицей. Ядрёный жгучий вкус вкупе с горячим чаем придавал бодрости с утра. Хоть и ненадолго. Уже в 8:00, подбирая очередную удобную позу для часовой медитации без движений, я с трудом сдерживал разрывающую челюсти зевоту.

     На этот раз я нашёл новую для себя позу: вставая на колени, под голеностоп подкладывал свёрнутый относительно мягким валиком плед, а на пятки укладывал подушку, на которую и садился. В результате получалась импровизированная мягкая скамейка для медитации. Именно в этом положении я и работал до окончания курса, найдя его наиболее удачным в сравнении с остальными. Единственным минусом были пережимаемые валиком сосуды, отчего в суставах рождалась невыносимая боль, а стопы немели и переставали реагировать на попытки ими шевелить. Приходилось при каждой новой возможности переносить вес вперёд, упираться в колени, а голени отрывать от пледа. Во время же аддхитхана и этого делать было нельзя.

     Итак, шестой день оказался действительно сложным как в моральном, так и в техническом отношении. После прорыва в ощущениях рук мне пришлось наткнуться на слепые зоны в области груди, некоторых районах живота и в паху. Привычное ощущение касания одежды уже не устраивало, поэтому хотелось уловить что-то схожее с вибрациями пальцев рук или же продолжить опыт наблюдения за процессом глотания. Вместо этого раз за разом я следил за движением грудной клетки во время дыхания и попеременным натяжением и расслаблением мышц. Раз за разом, час за часом одни и те же восприятия. Но к середине дневной медитации с твёрдым намерением я обратил внимание на иное движение в груди, в тот момент оно было асинхронно с дыханием. Сосредоточившись на этом новшестве, я осознал, что чувствую просто сердцебиение. Каждый раз, когда во время очередного цикла приходило время следить за ощущениями в груди, картинка процесса вырисовывалась всё чётче и чётче. Общая пульсация распалась на отдельные толчки крови, затем ритм начал чувствоваться такой же, как и при прослушивании через стетоскоп. Это чем-то напоминало УЗИ, только я видел сердце и сокращения каждого желудочка не звуком, а ощущением. Спортсмен, напрягая тренируемую мышцу, чувствует её объём, границы, возможно, даже какую-то структуру. Здесь ровно то же самое. Только напрягать не нужно — сердечная мышца сама сокращается, требуется только наблюдать. К вечеру же открылась новая возможность: в точке пульсации плечевой артерии я, словно через мембрану фонендоскопа, ясно различал тоны систолического и диастолического давления, казалось, будь у меня манометр, я бы безошибочно измерял давление. Сокращения объёмного сердца настолько легко и ясно чувствовались, что были сравнимы с сокращением пресловутого бицепса, и оттого появлялось смутное желание начать осознанно управлять этой сильной мышцей. К счастью, хватило силы воли сдержаться от безумного эксперимента.

     С животом оказалось несколько сложнее. Мышцы пресса, перепады температур, давящая боль в области поджелудочной, ощущение пустоты на дне желудка, покалывания в печени и бурление недовольного нынешним питанием кишечника — вот весь спектр ощущений под вечер шестого дня. Всё сводилось к болям и спазмам, а это вызывало отвращение. И, как я ни бился, наблюдать равнодушно такое не получалось.

     Что же касается низа живота, то здесь опыт предыдущего вечера накладывал жесточайшее табу, поскольку я знал, к чему, к каким мыслям это всё приведёт.

     Разделение дня на отдельные части медитаций, перерывов и обед совершенно стало незаметным. Постепенно день становился одной большой випассаной с перерывами для приведения мышц и суставов в порядок перед очередным марафоном. Мы сидели, вставали, делали бессмысленные прогулки в корпус и обратно с несколькими кругами по площадке, иногда подтягивались на турниках, снова сидели, снова вставали — этот бесконечный цикл неумолимо набирал обороты. В голове сидела главная мысль, выраженная одним словом — аничча. После полдника изголодавшийся по творчеству чей-то ум выплюнул на песчаную площадку квинтэссенцию переживаний прожитых на практике дней: под нескончаемой водяной пылью на влажном песке прямо на выходе через калитку студент любовно вывел крупными буквами «anicca». Именно на песке, вымываемом водой и гоняемом ветром, на песке, который топчет полсотни мужчин каждый час, на этом недолговечном холсте было написано слово, означающее непостоянство, временность всего сущего. Метафоричность картины переходила все границы. А нам оставалось просто наблюдать непостоянство и постепенное исчезновение «anicca».

     Концентрация на ощущениях и обмелевшая река непрерывных мыслей делали своё дело. Клизма для ума. Огромная долгая клизма. На задворках памяти вырисовался образ короткостриженой огневолосой медсестры Анны Викторовны по прозвищу Пепси. Она медленно приближалась издалека, прижимала подбородок к груди и, глядя тебе в глаза поверх своих огромных очков со свисающей цепочкой, причмокивающим старческим голосом вытягивала: «Ну что, пойдём проклизмуемся». И ничего не было страшнее этого образа, этой фразы. А теперь появилось. «Проклизмоваться» я заставлял себя сам. Восемь раз в день. От одного до двух часов за «сеанс». Большая, ну очень большая клизма для ума. Промывка мозгов. И, что самое жуткое, добровольная. Апогеем же всего этого, естественно, были вечерние беседы учителя, его лекции. И мы ждали их с нетерпением, словно дети, жаждущие дедушкиных сказок на ночь. Сказок, из которых выходит много уроков.

     Лекция посвящалась санкхарам, их непостоянству. И это не только реакции ума, но и последствия этих реакций. Каждая ментальная реакция — это семя, которое приносит плоды, и всё, что человек испытывает в жизни, является плодами, результатами его собственных действий, это санкхары, прошлые или настоящие. Отсюда следует, что всё возникающее является составным, и рано или поздно исчезает, распадается. Это требуется принять на уровне опыта, нужно пережить этот процесс возникновения и исчезновения внутри самих себя. Если мы испытываем процесс сами, наблюдая свои физические ощущения, тогда понимание, развивающееся вследствие этого, является истинной мудростью, нашей собственной мудростью. И тогда даже боль не будет причинять прежнего страдания.

     Нужно помнить, что практика випассаны учит действовать, а не реагировать, ведь реакции всегда негативны. Какие бы сложные ситуации ни возникали в жизни, необходимо учиться наблюдать ощущения, ни в коем случае нельзя реагировать слепо. Вместо этого следует подождать некоторое время, сохраняя осознанность и невозмутимость по отношению к ощущениям, и лишь затем вырабатывать план действий.

     Проблема в том, что ум более непостоянен, чем материя. Не осознавая реальность, человек предается иллюзиям, думая, что реагирует на внешние объекты. Вроде бы это всё так, но нужно помнить, что вся внешняя Вселенная существует для человека, только когда он взаимодействует с ней, когда объекты чувственного восприятия вступают в контакт с органами чувств. Ощущение — это забытое, недостающее звено между внешним объектом и реакцией. Весь процесс происходит так быстро, что мы его не осознаем, но когда реакция достигает сознательного уровня, она повторяется и усиливается в триллионы раз и становится столь сильной, что легко побеждает ум.

     Будда открыл первопричину возникновения влечения и отвращения и уничтожил их там, где они проявляются, а именно на уровне ощущений. Научившись сам, он начал учить и других. Но не мораль уникальна в учении Будды, не развитие способности контролировать ум. Точно так же мудрость на уровне интеллекта, эмоций и преданности существовала задолго до Будды. Он же установил, что физическое ощущение является той отправной точкой, в которой берут начало влечение и отвращение, и именно здесь они могут быть устранены. Пока человек имеет дело с ощущениями, он работает на поверхностном уровне ума, в то время как в глубинах ума старая привычка реагировать сохраняется. Учась осознавать все ощущения внутри себя и сохранять при этом невозмутимость, мы останавливаем реакции там, где они начинаются, и таким образом избавляемся от состояния страдания.

     Наблюдая себя, мы понимаем, что материи требуется материальная энергия двух видов: пища, которую человек употребляет, и атмосфера, в которой он живет. Для ума требуется ментальная энергия, которая также бывает двух видов: настоящие или прошлые санкхары. Если в данный момент возникает импульс гнева, ум немедленно на него реагирует и появляется калапа с преобладанием стихии огня, вызывая ощущение жара. Если же возникает импульс страха, то в это время проявляется калапа с преобладанием стихии воздуха, человек испытывает дрожь, трепет. Второй тип ментальных импульсов — это прошлые санкхары. Именно то ощущение, которое испытывает человек, сажая какое-либо семя, и возникает, когда плоды этой санкхары проявляются на поверхности ума.

     Не надо пытаться определить, какая именно из четырех причин отвечает за появление того или иного ощущения, но нужно только наблюдать

     Разумеется, на этом пути есть много преград и препятствий: пять сильных врагов, которые пытаются нас одолеть и остановить продвижение вперед. Первые два врага — это влечение и отвращение. И випассана помогает искоренить их.

     Еще один враг — это лень, дремота. Не нужно бороться, чтобы этот враг не одолел вас. Надо просто усилить дыхание, умыть лицо холодной водой или даже немного погулять, а затем продолжить практику.

     Четвёртый враг — беспокойство, возбуждение, когда хочется делать всё, что угодно, лишь бы не медитировать.

     И наконец, мощным врагом является сомнение. Сомнение либо в учителе, либо в технике, либо в собственных способностях. Слепое приятие чего-то не идет на пользу, как и бесконечные необоснованные сомнения.

     Техника випассаны действенная и рабочая, многие люди получили пользу от неё. Если практиковать технику правильно и прилагать все усилия к тому, чтобы сохранять осознанность и невозмутимость, тогда прошлые загрязнения слой за слоем обязательно поднимутся на поверхность ума и исчезнут. Работая правильно, можно получить замечательные результаты.

     День 7. Арина

     Утро началось раньше обычного на десять минут — странный сон просто оборвался в один момент. Образы ночного видения казались странными и отвлечёнными: какая-то неясная смена событий, вертолёт, голос со стороны (то ли диспетчер, то ли товарищ, а может, и вовсе Всевышний) и множество откуда-то знакомых эмоций. Скомканные грёзы оставляли некое ощущение недосказанности и желание разобраться со всем этим. Глядя в потолок, точнее, сквозь темноту туда, где он должен быть, я пытался волевым усилием остановить скачущие мысли и проанализировать сновидение. И вот раздался утренний звон. Шаги удалились от двери на пару метров, снова удар в поющую чашу, вновь шаги и следующий за ними удар, дальше и дальше. Где-то напротив послышался скрип матраса, другой, третий, по полу кто-то прошлёпал босыми ногами, в комнате напротив стали раздаваться шаркающие звуки от тапок, этажом выше студент-спортсмен слоновьей поступью направился к умывальнику. То там, то тут вклинивались щёлканья выключателей, из-под двери в комнату вполз яркий пучок света. Мои соседи, громко зевая и потягиваясь, тоже уже поднялись и готовились поддержать весь этот утренний оркестр. Громкий щелчок, и нашу комнату залил яркий электрический жёлтый свет. Всё, подъём.

     Неделя жизни в жёстком режиме накладывает свой отпечаток. Уже вырабатываются новые рефлексы, появляются периоды тишины и шума, чётко регламентированные, каждое действие имеет свой порядок, своё место и время. Дисциплина. Порядок, за которым следят. Воспитание без кнута и пряника со стороны. Это превращение в зомби.

     Удар «гонга». Подъём, шумные сборы и период сомнений, идти или не идти в общий зал. Затем медитация и борьба с болью, с мыслями, со сном. Грязная дорога до столовой, понурые фигуры, укутанные в пледы и кофты, с трудом закрываемая дверь, очередь, небольшой завтрак и ритуальное споласкивание посуды. Снова холод на улице и почти час сна. «Гонг». Общая медитация в аддхитхана, невыносимые муки затекающих конечностей, болей в спине и ногах, бунтующий ум, тяга посмотреть на часы, спасительная запись полюбившегося доброго голоса Гоенки, славные песнопения и, наконец, окончание медитации. Тройное саду. Площадка, хождения по кругу, турники. Снова менеджер с поющей чашей звоном собирает всех на медитацию. Краткие наставления, медитация, боль, мысли, кашель соседей, чья-то бесконечная икота, чихания, шорохи и пересаживания с места на место. Почти два часа мучений, разбавляемых в некоторые дни возможностью уйти в комнату к себе. А затем снова звон, дорога в толпе по грязи, суп и гарнир в одной тарелке, хлеб, масло и горчица целыми ложками, под часами всё тот же тазик для споласкивания посуды, тугая дверь, дорога и почти полтора часа сна. Звон, медитация, звон, хождения по кругу на улице, звон, наставления, медитация в аддхитхана, спасительный голос Гоенки, «Саааду-у», свежий воздух на улице, звон, медитация, звон. И снова дорога через грязь и лужи, дверь с надписью «закрой меня, если сможешь», стакан чая и яблоко, дверь, дорога, получасовой сон. Звон, медитация с твёрдым намерением и ужасной болью, чудесные песнопения, скрип суставов, прогулка по мокрому песку на площадке, турники, снова звон. Топот по деревянному помосту, мягкая подушка и спасительная стена под спиной во время очередной лекции, снова песнопения, пятиминутная прогулка, звон, медитация, песнопения, улица. Умывальник, душ, матрас и тёплое одеяло… Бесконечные мысли. Десять часов медитации в день. После девяти вечера мозг буквально сходил с ума, поскольку всё, что было за день, все ощущения прошедших часов, все идеи из лекций, осколки всех сновидений и воспоминаний складывались в невероятную мозаику. После девяти вечера начиналась, если можно так выразиться, другая практика, глобальная работа изнутри. День за днём. Один и тот же режим. Одни и те же звуки. Одни и те же лица. Один тот же маршрут. Добровольная тюрьма. Самоистязание. Сдирание мёртвых слоёв кожи с себя снаружи и болезненные самокопания изнутри. И это уже продолжалось целую неделю. Неделю!

     День ото дня мало чем отличался. Ночь воспринималась лишь чуть более долгим перерывом, чем все остальные. Разнились же у меня только ощущения от практик: очаги боли, чувствительность наблюдаемых зон тела и умственно-душевное состояние, основанное на воспоминаниях и работе с ними. И чем дальше мы двигались по пути дхаммы, тем больший акцент делался у меня на последнем. В общем-то, и сама медитация на седьмой и восьмой день стала казаться одинаковой: слепые зоны в спине и попытки быстрее проскочить ноги, чтобы поменьше чувствовать боль, не говоря уже о её наблюдении, — вот в чём заключалась моя работа в эти три дня. Это было плато тупости, когда после хорошего роста останавливаешься на каком-то уровне и не можешь сдвинуться ни на пядь, топчешься на месте и набираешься практики, чтобы в один момент, когда, вроде бы хочется уже бросить всё, опустить руки и сдаться, весь аккумулированный опыт даёт такой мощный толчок, что ты успешно вырываешься далеко вперёд. Во время нахождения на этом плато тупости я вкладывался в работу над слепыми участками и учился чувствовать то, что не умел вовсе, словно слепой учится видеть, работая только своей силой воли. Именно это состояние вкупе с невыносимой болью подталкивали меня бросить всё к чёртовой матери, собрать вещи и уехать. Я был сломлен. Или почти сломлен.

     А вот с наблюдением душевных переживаний дела обстояли несколько иначе. Регулярные перерывы, которые естественным образом по большей части тратились на сон, приносили много возможностей для самоанализа. Практика предыдущих дней уже подсказала некоторый набор ключей для разгадки беспрерывно всплывающих образов, и самой очевидной стала привязка ко всем моим предыдущим отношениям. Было странно и вместе с тем забавно ощущать себя каким-то подопытным кроликом в этой жизни. Каламбур с моим нынешним одиночеством после того, как я расстался и с Алёной, ставшей для меня синонимом любви, и с Надюшкой и Верочкой, рождал в голове огромные сомнения в реальности происходящего и происходившего. Оглянувшись назад, увидев всё это со стороны, я стал воспринимать события прошлого совершенно по-другому, нежели раньше. Что ж, если с этой троицей разбор полётов окончен, то с чем же связать полёт на вертолёте в минувшем сновидении? А ведь уверенность в значимости этого образа не покидала меня весь седьмой день. За время осколочных перерывов скучающий ум сумел всё же вспомнить множество деталей сна и сложить их воедино. Получилось весьма забавно.

     Солнечный день, я с кем-то, кого не вижу (возможно, он позади), иду по открытой площадке, напоминающей участок аэродрома. Впереди справа — островок деревьев, за которыми не видно, что находится дальше. Мы идём, общаемся и вдруг приближаемся к вертолёту. Я подхожу ближе и внимательно рассматриваю его во всех деталях, словно военную технику на параде в честь Дня Победы. Добравшись до кабины пилота, провожу рукой по стеклу и замечаю вслух, что очень хочу однажды полетать, что нужно будет в следующем году взять уроки управления техникой, ведь есть же что-то подобное с небольшими самолётами, где дают пару минут посидеть за штурвалом, пролетая над Кронштадтом. И в этот момент мне отвечают, что нужно действовать сейчас и нет смысла ждать следующего года. После небольших прений я всё-таки оказываюсь в кресле пилота. Приборная доска, штурвал, вид из кабины — всё это навевало приятные воспоминания из детства, возможно, связанные с сериалом «Воздушный волк», а может, и с непостроенными моделями из журнала «Моделист-конструктор». Так или иначе, но голос со стороны заставил взяться за управление этой машиной. Естественно, я отказывался, объясняя, что никогда этого не делал и понятия не имею, как вообще пользоваться этой штукой, но моральное давление было настолько сильным, что я каким-то странным образом оторвал вертушку от земли. Восторгу не было предела. Словно ребёнок, я вертел головой по сторонам и чуть ли не хохотал от радости. Но голос твердил одно: «Выше! Выше! Ещё выше! Чёрт подери, выше поднимайся!». Первым препятствием оказались белые столбы с протянутыми проводами, но их удалось преодолеть, дёргая судорожно штурвал в разные стороны. Вертолёт с трудом реагировал на мои желания, а навыков управления им у меня попросту не было. Наконец, высота полёта приблизилась к птичьей. Вдруг меня очень сильно тряхнуло — откуда-то снизу слева началась стрельба. После третьего выстрела все сомнения пропали, и стало ясно, что метят именно по мне. Инстинктивно я начал лавировать в воздухе, стараясь увернуться от каждого нового залпа. Островок деревьев оказался гораздо больше, и теперь он скрывал не просто что-то, а мою непосредственную угрозу. Внезапно знакомый голос потребовал отвечать, стрелять в ответ, продолжая при этом уворачиваться. Прошло ещё несколько мгновений, и теперь противников стало больше, в меня стреляли с разных сторон, а я всё так же неумело пытался справиться с ситуацией. Наконец, голос, вздохнув, сказал, что меня б уже сто раз убили бы, что надо ещё работать и работать, и приказал опускаться на землю, что я с радостью и сделал. На том сон и окончился.

     Что это за метафоричный вертолёт, что за управление чем-то незнакомым, было совершенно не ясно, но желание разгадать загадку заставляло в течение дня раз за разом возвращаться к этому сновидению. И, как уже стало привычным, решение пришло к концу дня, в перерыве перед шестичасовой медитацией.

     Итак, если ключом к разгадке считать некие отношения, события прошлого, при этом не связанные с уже разобранными случаями, оставался только один человек. Я постарался прокрутить в памяти всё, что было связано с нею. Арина появилась совершенно внезапно, её привёл наш гитарист на репетицию. Но, как водится, самые неожиданные встречи имеют свойство повторяться раз за разом. Так произошло и тогда: сначала репетиция, затем наше выступление, день рождения этого самого гитариста, где мы оказались в числе приглашённых гостей, потом я проводил её, мы обменялись телефонами, и всё закрутилось, как это обычно и бывает. Через несколько месяцев мы уже жили вместе, а ещё через полгода жили в своей квартире. У нас было всё: просторное жильё, домашние животные, всякая бытовая техника, выход в свет, концерты, совместные отпуска, мы ходили в гости и принимали на ужин у себя, у нас была страсть, была нежность, случались ссоры и скандалы — словом, шла полноценная семейная жизнь. До сих пор приятно вспоминать начало той жизни, это походило на полёт. А её восхитительное тело так ярко отзывалось на каждое моё движение, что день без секса казался невообразимым кошмаром, фантастическим ужастиком. И прожили мы почти три года. Это именно как у Бегбедера: «У комара век — один день, у розы — три. У кошки век тринадцать лет, у любви — три года. И ничего не попишешь. Сначала год страсти, потом год нежности и, наконец, год скуки». Три года, тысяча и одна ночь… Впрочем, я уже и не помню, сколько именно мы прожили вместе, но последний год казался невыносимым.

     С самого детства во мне крепко сидело надиктованное книгами, притчами и фильмами желание найти одну единственную девушку и сразу же построить с ней семью, стать лучшим в мире мужем и отцом, а затем дедушкой, чтобы впоследствии учить своих детей и внуков какой-то морали. И вот, когда мне не было и двадцати, высшие силы дали такой шанс, посадили за штурвал семейной жизни и отправили в полёт. Конечно, тогда удалось испытать ни с чем несравнимые ощущения, кружащие голову юнцу, едва оторвавшемуся от своих родителей. Но была и обратная сторона медали, проявлявшаяся медленно и незаметно. Вначале мне стало обидно, что у девушки я не первый, что у неё уже есть опыт с другими, а я-то даже и не представляю, как это — с другой женщиной, а вдруг другая будет лучше? И вот появились первые сомнения в правильности подобных отношений, усиливавшиеся каждый раз, когда она меня с кем-то сравнивала. Прошлое ещё немного времени, и прежде забавлявшие девичьи причуды стали раздражать. Так проявились первые выстрелы по нашему совместному полёту. Спустя несколько месяцев, на это наслоилось то, что в народе называется бытовухой — споры по поводу уборки и готовки, взаимные упрёки по поводу того, кто, как и в чём ходит: интуитивно подражая отцу, я ходил по дому в одних трусах, она же надевала заношенные потёртые рваные джинсы и футболки. Через два года совместной жизни мы стали ревновать друг друга: она меня к сотрудницам на работе и продавщицам в продуктовом магазине за углом, а я — к регулярно появлявшемуся в гостях в моё отсутствие её бывшему. Мы всё сильнее и сильнее удалялись друг от друга, на кухне уверенно поселились бутылка виски и пачка успокоительных, из зеркал на нас смотрели угрюмые бледные лица с морщинкой посреди лба. В конце концов, мы перестали следить за собой и к завершению отношений набрали лишних килограммов. Слабые неуверенные попытки спасти былое приводили лишь к недолгому перемирию, а затем снова начиналась перестрелка из всех огней. Вертолёт семейной жизни пришлось посадить, за неумением справляться с управлением и, что самое главное, из-за страха. Ещё до того, как я ушёл, на бумаге появились пророческие строки:

     Немытое небо

     Утонет в Неве.

     Ты там, где я не был,

     Споешь обо мне.

     Над крыльями чаек,

     Под брюхом мостов

     Тебя замечаю

     В туманности слов.

     Но, может быть, завтра выльется дождь

     В обрывки дворцов, там, где ты ждешь.

     И серая дымка растает в ночи.

     Но только, родная, прошу, не молчи…

     Я буду бродить

     В осколках зимы

     Не в силах забыть

     Былые мечты.

     Ты выплеснешь волны

     К обочине дня.

     Никто уж не вспомнит

     Ни тебя, ни меня.

     Но, может быть, завтра выльется дождь

     В обрывки дворцов, там, где ты ждешь.

     И серая дымка растает в ночи.

     Но только, родная, прошу, не молчи…

     Вот ведь как интересно получается: год за годом происходят удивительные вещи, желания исполняются, хоть и с какими-то оговорками, время учит, преподаёт всевозможные уроки, вытачивает, словно из деревянной болванки, нас такими, какими нам должно быть. И хорошо бы понимать, для чего это происходит, что именно является конечной целью, к чему весь этот бесконечный опыт готовит. Да, конечно, мне хотелось сразу семьи — Арина подарила мне это. Но я не справился. Захотелось разобраться, что такое любовь? Пожалуйста, ковыряйтесь в этом на здоровье! Нужна была надежда? И снова здравствуйте! Что, говоришь, не представляешь, как люди теряют веру? Попробуй тогда и это блюдо на вкус!

     Но что же дальше-то? Куда потом идти? Для чего весь этот опыт? Понятно, что всё это нужно, что всё оно ценно, но ведь без цели, без понимания конечной точки подобное невыносимо раздражает и выбивает из колеи.

     Седьмой день випассаны не только физически тяжело давался, но и давил морально. Осознавание и очередное переживание моментов прошлого казались сродни глубокой операции. Это было похоже на надрезание хирургом плоти, чтобы вымыть изнутри гнойные массы. Скальпель полосует кожу и мясо, а жестокий доктор пальцами в голубых перчатках пролезает в надрезы и выталкивает мерзкую белёсую слизь наружу, сливая смердящие потоки в металлический таз под операционным столом. И больно не во время надреза — там уже давно всё отмерло, больно становится, когда после промывания эти жестокие пальцы задевают за живые участки, и тогда хочется вопить от боли, стонать и биться в конвульсиях. А потом, успокаиваться, вслушиваясь в неясные беседы докторов, в эти успокаивающие беседы учителя.

     «Прошло семь дней, осталось работать еще три дня. Постарайтесь наилучшим образом использовать эти дни, работайте усердно и непрерывно, постигая суть практики», — начиналась лекция.

     Развивая умение осознавать любые ощущения в теле, необходимо тренировать невозмутимость по отношению к ним. Каким ни было ощущение, оно непостоянно. Грубые продолжительнее, тонкие более короткие, но не бывает ощущений, которые бы длились вечно. А значит, не нужно отдавать предпочтение или, наоборот, относиться предвзято к тем или иным ощущениям.

     Чтобы в жизни произошли реальные изменения, следует практиковать невозмутимость на уровне телесных ощущений. Обычно наш ум не улавливает возникающие ежеминутно какие-либо ощущения, подсознательное чувствует их, реагируя на них с влечением или отвращением. Тренированный ум может полностью осознавать всё, что проявляется на физическом уровне, и оставаться невозмутимым. Когда мы научимся сохранять невозмутимость в любых ситуациях, мы сможем жить спокойной, размеренной и счастливой жизнью.

     Для успешной практики предлагается в оставшееся время, даже в перерывы, сохранять осознанность и невозмутимость по отношению к ощущениям. Выполняя любые привычные действия — будь то ходьба, душ, обед — нужно осознавать физические движения и в то же время, если это возможно, осознавать ощущения в движущихся частях тела или в каких-то других частях. Если засыпать с таким осознаванием, то проснувшись утром, можно снова улавливать ощущения. Неважно, глубоким ли будет сон. Главное, что тело получит отдых, а ум сохранит осознанность.

     Будда говорил: «Обладая таким совершенным пониманием, практик медитации способен достичь состояния за пределами ума и материи — нирваны». Но пережить её невозможно до тех пор, пока не исчезнут самые грубые санкхары, те, что ведут к низшим формам жизни, где нас ждут одни лишь страдания. К счастью, когда мы начинаем практиковать випассану, именно эти санкхары и появляются первыми. Мы сохраняем невозмутимость — и они уходят. Тот, кто пережил это состояние нирваны, полностью меняется и больше не способен совершать такие действия, которые в будущем могут привести к низшим формам существования. Постепенно он движется ко всё более и более высоким стадиям, пока не искореняются все санкхары, которые в будущем могут привести к рождению в обусловленном мире.

     Есть не только пять врагов, мешающих продвигаться по пути, но есть ещё и пять друзей. Это пять благих качеств ума, которые помогают и поддерживают. И если их развить, никакой враг не страшен.

     Первый друг — это вера, преданность, доверие. Без неё невозможно работать, нельзя всё ставить под сомнение и относиться ко всему скептически. Однако, слепая вера — это сильный враг. Вера может быть как в Будду, бога, так и просто в технику.

     Следующий друг — это усилие, и оно тоже не должно быть напрасным, бесплодным. Усилия должны сочетаться с правильным пониманием того, как надо работать, тогда они будут полезными для нашего развития.

     Еще один друг — это осознавание. Осознавать можно только реальность настоящего момента. Нельзя осознавать прошлое, ведь его можно только вспоминать. Нельзя осознавать и будущее, поскольку о нём можно только мечтать. Нужно развивать осознание реальности, которая проявляется в пределах нашего тела в настоящий момент.

     Следующий друг — это сосредоточение, поддержание состояния осознавания реальности от момента к моменту беспрерывно. Сосредоточение должно быть совершенно свободно от воображения, влечения и отвращения, только тогда это будет правильным сосредоточением.

     И пятый друг — это мудрость, но не полученная из лекций, книг или путем интеллектуальных размышлений. Необходима мудрость на уровне переживаний, потому что только она ведёт к освобождению.

     Цель практики випассаны состоит в том, чтобы помочь нам жить правильно, выполнять мирские обязанности, сохраняя равновесие ума, не только самим обретать мир и счастье, но и помогать другим. И если эти пять друзей достаточно сильны, можно достичь совершенства в искусстве жизни и жить счастливо, здорово и правильно.

     Перед сном я снова вернулся к воспоминаниям об Арине и размышлениям над всем этим. Примечательно, что именно тогда, расставаясь с ней, я впервые наткнулся на те самые лекции Ильи Кнабенгофа, тогда же и услышал про випассану. Но в той записи было и кое-что другое, затронувшее меня до глубины. Илья говорил, что у мужчины должен быть свой дом, пускай даже маленький, но свой. Когда эти квадратные метры принадлежат только ему, когда он хозяин, когда дом отражает характер владельца, тогда уже можно привести туда женщину, которая сможет дополнить основу уютом. Но ни в коем случае не должно быть иначе, когда мужчина входит в женский дом и начинает жить по её правилам. Горе такому дому, несчастна будет та семья! Не зря ведь говорится, что мужчина должен построить дом. И неспроста женщину называют хранительницей очага. И только в таком случае, когда каждый занимает своё место, и оба дополняют друг друга, появляется семейный союз. У меня же в тот раз сложилось всё неверно: я пришёл в дом к женщине и стал его обустраивать, дополнять. Мы исполняли не свои роли. И пусть я сторонник мнения, что лучшие повара — мужчины, но в тот раз всё пошло совершенно наперекосяк. Возможно, своего рода тепличные отношения, где есть всё и сразу, где не нужно биться за каждую копейку, не нужно тяжело трудиться, чтобы в доме появился хотя бы пылесос, — такие, повторюсь, тепличные отношения дают представление о том, как вообще бывает, это, если можно так выразиться, анонс, демо-версия будущей жизни. Попробовал, поуправлял штурвалом, нюхнул пороху, а теперь делай всё самостоятельно и с самого начала. Думаю, именно такой посыл и дала мне жизнь. Арина подарила демо-версию, но на полноценную жизнь нужно самому хорошенько потратиться.

     День 8. Во дворце сознания

     Ночью я старался поддерживать осознанность, внимательно ощущал биение сердца и движение крови по телу, ловил малейшие изменения в каждой точке тела и, естественно, следил за дыханием. Бессонница, если прислушиваться к советам на лекции, может не утомлять. Напротив, спокойное наблюдение за происходящим в теле и уме приводит неспящий организм в некоторое изменённое состояние, что-то вроде транса. Медитация вне положения сидя, медитативная ходьба, умывание, даже надевание майки со вниманием к ощущениям придают какую-то необычность, странность этому миру — ты словно впервые видишь всё вокруг. Будто кошка, которая сотни раз проходила мимо вазы в углу комнаты, но, проходя в очередной раз, вдруг остановилась и начала удивлённо всматриваться в неё, напрягая тело, вздыбливая шерсть и не отрывая глаз. Окружающая действительность меняется, медленно, но беспрерывно. А я это начал замечать и, более того, целенаправленно наблюдать.

     Поспать удалось недолго, но сновидение оказалось насыщенным и куда более волнующим, чем предыдущее. Уже с самого пробуждения весь мой ум был направлен на анализ его, хотя, стоит заметить, что разбирать значения символов я начал ещё в самом сне. Иными словами, это было полуосознанное сновидение.

     Буквально сразу же после погружения в сон я обнаружил себя на откуда-то знакомых холмах, поросших небольшим лесом. Спускаться со склонов к оврагам в припрыжку было легко, тем более, что в голове сидела твёрдая уверенность в том, что каждая кочка и каждая яма мне знакомы. Добравшись почти до дна извилистого оврага, я свернул налево и нашёл за поворотом что-то вроде покосившейся старой двери, куда и нырнул. За дверью оказался ветхий, но весьма большой предбанник с очередной дверью впереди, на этот раз уже крепкой и основательной. Я раскрыл её и вошёл в просторный освещённый огнями зал. Посредине располагалась широкая лестница из белого мрамора, в разные стороны вели широкие коридоры. Медленно и спокойно я поднимался вверх, внимательно изучая удивительные интерьеры. Лестница поворачивала и открывала новые залы, коридоры, балконы и кабинеты, местами висели роскошные портьеры, богатые люстры освещали всё это великолепие едва колышущимися огнями сотен свечей. Удивляло только, что во всём этом дворце, а это был дворец, вне всяких сомнений, я не встретил никого, ни единой души, разве что неясные тени мелькали в стороне, словно из любопытства поглядывая на нежданного пришельца. Несколько часов блужданий по этим по истине царским апартаментам познакомили меня с невообразимым количеством залов, выстроенных с изысканным вкусом, но пустующих, как видно, много лет. Явно, что здесь давно не было хозяина. Буквально сразу же кто-то ответил на ещё незаданный мною вопрос, кто же хозяин, — внезапно стало ясно, что всё это моё, что, вернувшись после многих лет скитаний неизвестно где, я, наконец, вступаю во владение всеми этими необъятными просторами дворца. Сознавая, что всё это сон, мне хотелось сразу же анализировать значения этих образов. В детстве я всегда видел символ своего дома, познавая очередную грань себя. Но это был небольшой домик с тёмным страшным сараем, населённым страхами. Некоторое время назад этот символ сменился пятиэтажным домом, который я обходил с новой стороны, с чужого двора, а потому мне удавалось увидеть новые этажи, ранее вовсе не замечаемые, балконы и декоративную лепнину. В тот период жизни я открывал новые грани себя, познавал свою природу, и это казалось огромным открытием. Сейчас же всё было на порядки грандиознее: не просто дом или многоэтажка — колоссальных размеров дворец, который становился целиком и полностью моим. Дворец ума, дворец самости…

     Через некоторое время, уже частично освоившись, я стал встречать населявших всё это пространство личностей, безмолвных и скромных. Оказалось, что их здесь довольно много. Следующий поворот сюжета заставил даже поволноваться. Я встретился с юной девушкой, даже девочкой, прогуливающейся со своей матерью. Статная, спокойная, уверенная и волевая женщина, как я вдруг подумал, управляла если не всем дворцом, то доброй его частью в моё отсутствие. Вспомнился образ богини-матери, ассоциирующийся с эпохой матриархата. Это была явно Анима. Оставалось под вопросом значение её дочери, молодой робкой девушки. Поскольку всё время там проходило в движении, я не удивился, когда оказался в очередном зале вдвоём с нею. Матери теперь не видел. Высокие освещённые потолки, роскошное убранство, натёртая до блеска лакированная крышка рояля, по цвету — дуба, мягкие ковры идеальной чистоты на полу и висящие на стенах успокаивающие гобелены говорили об обитаемости комнаты. Я вдруг ощутил тягу к девушке, при этом что-то внутри боролось, останавливало. Мы сблизились, сохраняя неловкое чувство стыда, в этот момент приоткрылась дверь, и мы увидели мать-аниму, жестами и мимикой показавшую, что всё в порядке. Не вслух, но как бы телепатически, она сказала, что нам следует продолжить и соиться. Дверь закрылась, матери не было, а я держал за бёдра лежавшую на рояле девушку. Она пристально взглянула мне в глаза, а затем спросила: «А что, если я этого не хочу?». Смущённый глупостью положения, я отстранился и ответил, что в таком случае ничего и не будет. «Но ведь я же не сказала ещё, что не хочу», — продолжила она, спрыгнув ко мне.

     Неожиданно я оказался снова на холмах вне дворца. Теперь я бежал туда, уверенный в необходимости быть внутри дворца, находиться в этих залах любой ценой. Пологий спуск, крутой овраг, ржавая рама с маленькой дверцей, висящая просто в воздухе и видимая лишь, если обойти её с обратной стороны. Я взобрался на кочку и прыгнул в эту раму, но промахнулся и больно ушибся о камни в траве. Снова заполз наверх и вновь прыгнул в раму, в которой флюгером со скрипом вертелась странная дверца. Удачный нырок продолжился скатыванием по извилистому жёлобу в тесную комнату. В темноте угадывалась дверь, за ней следующая комната и очередная дверь. Наконец, я оказался в первом зале у той самой лестницы, но теперь всё изменилось, стало теснее и темнее. Свернув направо по длинному коридору, я наткнулся на дверь, с трудом открыв которую, увидел проходную комнату и точно такую же дверь. В несколько прыжков преодолев комнату, открыл вторую дверь, но за ней всё то же самое, а первая же дверь в этот момент захлопнулась. Желание бежать вперёд, раскрывая все эти двери, быстро угасло, и стало понятно, что, сколько ни беги, впереди будет одно и то же. Тогда я решил попробовать телекинетически поработать с этим: вытянутая рука, дрожащие от напряжения пальцы, огромная концентрация ума и внимания на дверях и, как результат, дверь за дверью медленно раскрылись передо мною, выстраивая из проходных одинаковых комнат длинный коридор, увешенный полупрозрачными пластиковыми шторами, нарезанными полосами. Но в этот же момент буквально из ниоткуда появилась толпа и пронеслась мимо меня прямо в этот проход. Один мужчина, остановившись, саркастически заметил, что телекинезом я работаю как-то слабовато и медленно, весьма посредственно. Я не нашёлся ничего иного ответить, кроме как, что это вообще в первый раз. Тогда он схватил меня с собой и увёл по коридорам вслед за толпой. Мы — в полуразваленной комнатушке со спуском в тёмный подвал. Пока толпа окружала место полукругом, я понял, что у самого края комнаты, повернутый спиной в темноту подвальной ямы, на табуретке сижу я, пятилетний, и чуть ли не плачу от страха. Вся толпа наблюдает, как бабка-ведунья жжёт свечи и выливает воском в миску с водой страх у меня над головой. Толпа стоит плотным полукругом, к ней не подступиться, но этого и не надо — я до сих пор досконально помню каждое мгновение того ужасающего ритуала в домике на отшибе южного посёлка и то, чей портрет вылился тогда воском, помню, как я впервые увидел лицо той самой ведьмы, с нападками которой столько лет пришлось сталкиваться в последующей жизни. И на этом сон растаял.

     Весь день я возвращался к образам ночного видения, стараясь разгадать смысл очередной детали, и, полагаю, буду делать это вновь и вновь, раскрывая слой за слоем значения сна. Думается, девочка являлась частью матери: анима разделилась на два образа для удобства понимания нужных мне действий, а соитие должно понимать как возвращение к себе, принятие своей женской части, чтобы стать целостной личностью. Выходит, метафора долгого поиска здания своей личности через холмы и овраги и нахождения своеобразного черного хода есть не что иное, как поиск себя через тернистый путь медитаций и не только. Випассана же стала направлением к старенькой заброшенной дверце, нырнув в которую, мне довелось узнать, что внутренний мир, вся моя личность куда больше и богаче, чем кажется. Оказалось, всё, что ранее я искал на иных просторах, всегда было со мной, было внутри меня. Теперь же требовалось принять это и научиться управлять, поддерживая уже сложившиеся устои, давая возможность спокойно течь тем процессам, что могут существовать и без меня, при этом использовать их себе во благо, принимая их плоды. Огромный восхитительной красоты дворец с просторными залами памяти, где есть все чудеса и прелести этого мира — вот моё наследие, доставшееся от сотни тысяч поколений, живших в миллионах мест по всей земле. Миллиарды лет эволюции построили то, что никто не в силах отнять у меня, разве только я сам откажусь от пользования имуществом, забросив и запустив богатое хозяйство.

     Повторный вход во дворец показал, что мне предстоит ещё долгое исследование этого мира. Иногда двигаться от двери к двери, проходя через одинаковые комнаты, кажется утомительным и бессмысленным занятием, но тогда можно попробовать новый для себя, нестандартный подход, чтобы ускорить процесс — так я разъяснил поочерёдное, но почти одновременное раскрытие дверей телекинезом. Время от времени стоит возвращаться даже к самым неприятным моментам прошлого, чтобы увидеть их со стороны и вынести уроки для правильного принятия решений здесь и сейчас, а события эти навсегда остаются в отдельных залах дворца памяти — нужно лишь найти к ним путь.

     Такое понимание вдохновило меня на более активную работу, наполнив новым смыслом. Теперь становилось ясно, что тяжёлый и неприятный путь приносит свои плоды, а я двигаюсь в нужном направлении. Отныне я решил сократить время перерывов между медитациями и стараться наблюдать реальность перед сном, пробуждаясь, умываясь, во время еды, ходьбы и вообще всегда, когда буду вспоминать об этой возможности. Наблюдение стало маленькой дверцей в огромный дворец, дверцей, подвешенной в воздухе ни на чём, а потому могущей находиться всегда рядом со мной либо же всплывать при необходимости. События прошлого, время от времени попадающие под области моего внимания, мне захотелось по рекомендации учителя наблюдать отстранённо, без эмоций, но сознавая те ощущения, которые они рождают здесь и сейчас. Очевидным стало, что былое имеет ключи к пониманию настоящего.

     Весь день мои наблюдения выдавали порцию за порцией всё новые ощущения, чувствительность рук усилилась, а бывшие ещё вчера слепыми некоторые зоны стали улавливать что-то незнакомое. Отныне спина разделилась на группы мышц, позвоночник дал понять, что он состоит из множества деталей, я увидел, что кожа по всему телу имеет такую же возможность ощущать, как и кожа на руках. Изучение каждой зоны в отдельности на медитациях, особенно во время аддхитхана, позволило уловить, так сказать, разницу потенциалов напряжения разных групп мышц, а отсюда вылилось осознание того, о чём постоянно говорил мой учитель фехтования, — я всегда напряжён, как комок нервов. Удивительно, но понимание этого оказало своё влияние, помогая расслаблять некоторые зоны. Аничча. Аничча в эмоциях, аничча в ощущениях, аничча в напряжении. Изнывающая от боли зажатая спина постепенно расправлялась, когда каждая группа её мышц поочерёдно расслаблялась, сбрасывая ненужное напряжение. К вечерней медитации мои плечи уже спокойно откинулись назад, в спине появилась лёгкость, и в груди больше ничто уже не стесняло естественного дыхания.

     И всё же грубые ощущения оставались в ногах. Сидеть было так же тяжело, онемение наступало порою даже раньше, а боль доходила до того уровня, когда голова начинает кружиться, и мир как бы плывёт перед тобою. Мне хотелось научиться наблюдать эти ощущения, но, доходя вниманием до колен, ум старался ускориться, чтобы как можно быстрее проскочить эти неприятные участки тела. И, если во время наблюдения всей верхней части тела, остальной мир для меня переставал существовать, то, стоило лишь спуститься вниманием к бёдрам, как ум цеплялся за любые проявления окружающей действительности: я вслушивался в шелест веток за окном, в мышиную возню под полом первого этажа, в дыхание соседа справа, ловил кожей колыхания воздуха от проходящего в нескольких метрах от меня человека. В такие моменты я не только наблюдал, но и реагировал на происходящее, а ведь именно реакции требовалось остановить. Каждый перерыв начинался с растирания ног и вращений в суставах, мне хотелось поскорее сбросить напряжение и боль.

     Во время шестичасовой медитации аддхитхана перед беседами учителя ум вдруг начал дифференцировать болевые ощущения в ногах. Процесс казался интересным и захватывающим, его можно было сравнить с разложением света на спектр цветов. От эпицентра, очага давления, в стороны кольцами расходились всевозможные ощущения: жжение, сухое тепло, натяжение, покалывания, дрожь и пульсация, чувство «ватности» и, как итог, онемение. Конечно, чувствовал в тот момент я куда больше, но слов, чтобы назвать или описать это, к сожалению, подобрать не могу. Сидя весь тот час на коленях с подложенным под голени валиком из пледа, я судорожно сканировал всё тело, каждый раз ускоряясь в области бёдер. Привычные четыре-пять кругов в час давно уже минули, с каждым циклом в счётчике в голове щёлкало новое число: «девять, десять, одиннадцать». Спокойствие медленно, но верно сменялось раздражением, приходила нервозность. «Когда же это всё закончится? Что за бред здесь происходит? Чёрт возьми, да мои ноги уже окостенели, я сам скоро сдохну! Может, всё-таки, открыть глаза и посмотреть на часы? Точно, так и нужно сделать! Да-да, именно так! Наверняка, этот помощник учителя забыл включить запись и уснул просто-напросто, а мне теперь приходится торчать здесь в неудобном положении, когда всё адски болит. Ёлки-палки, как же все вокруг тихо сидят! Как у них это получается? А, может, никого и нет рядом? Нет, ну я же чувствую их… вроде чувствую… Так, двенадцать. Ещё раз, макушка, волосы… Эй! Да это всё бесит! Не могу уже сидеть и заниматься этой хернёй! Вымораживает! А-а-а-а! Га-а-а-а-а! Как же ж больно-то!.. Ладно, вернёмся к нашим баранам. Итак, лоб. Здесь жар. Веки. Угу, пульсирует кровь, давление на глаза. Скулы. Тут всё просто — покалывания, напряжение мышц. Нос. О… ну столько дней потратил на дыхание, так что всё это легко: давление под переносицей, внутри сухость, комковатость, а с этой стороны влажно, словно жиром смазано, кончик носа чешется, хм, щекотно ворсинки колышутся от выдыхаемого воздуха… Ну неужели! Наконец-то! Как же я этого ждал!» — из колонок донёсся спасительный голос полюбившегося Гоенки. Сладостная музыка. Песнопения придавали сил и как бы говорили: «Ты сможешь, давай ещё немного!». С большим вдохновением я внимательно прошёл по всем участкам тела, улавливая любые ощущения на ходу, не называя их, а только улавливая, от быстроты скольжения внимания появилось новое ощущение изменения, смены одного на другое. И вот я добрался до ног. Их мой ум постарался проскочить ещё быстрее. Кончики мизинцев. И теперь нужно подниматься обратно. Словно по раскалённому песку хочется пробежать как можно быстрее, чтобы не обжечься, мне хотелось скорее миновать чувства в ногах. И вновь поднимаюсь выше. Колебания от дыхания, колебания от сердцебиения — два разных процесса, происходящих асинхронно, даже не в противофазе, но они оба есть. Мочка левого уха замёрзла… «Bhavatu sabba mangalam. Bha-va-tuu», — я мысленно присоединился и стал подпевать, а тело уже было напряжено как у кошки перед прыжком, — «sabba mangalam. Bha-a-va-t-tu-u sab-ba man-n-n-ga-lam». С падением напряжения в напеве стала спадать и зажатость в теле. Мы хором пропели вслух трижды своё «Саааду-у», и вздох облегчения прокатился по всему дхамма-холлу. Зал резко наполнился хрустом суставов, шорохами, топотом, шелестом пледов, тяжёлыми постанываниями, зеванием и прочими звуковыми атрибутами уставших адски людей. Толпа хлынула в холодную темноту осеннего вечера, а я направился к Бямбаджаву, теперь мне было известно, что нужно спросить. В разговоре с ним окончился перерыв, и я медленно прошёл к своему месту, чтобы, укрыв ноги тёплым пледом, умоститься на подушку и внимательно слушать беседы учителя, запоминая новые притчи о Будде.

     Процессы, наблюдаемые внутри нас, происходят и во всей Вселенной. Например, кто-то посеял семя баньянового дерева. Из этого крошечного семени вырастает огромное дерево, которое приносит плоды, очень много плодов, и так год за годом, пока не умирает. И даже после того, как дерево умирает, процесс продолжается, потому что каждый плод этого дерева содержит семя или несколько семян, обладающих тем же качеством, что и первое, из которого это дерево выросло. И как только одно из этих семян попадает в плодородную почву, оно прорастает и их него вырастает другое дерево, и т. д. Плоды и семена, семена и плоды — бесконечный процесс преумножения. Иногда, вследствие неведения, человек сеет семя санкхары, которое рано или поздно приносит плоды, которые тоже являются санкхарами и содержат семена того же типа. И, если такое семя попадает в плодородную почву, оно прорастет в новую санкхару, и страдания увеличиваются. Однако если бросить семена в каменистую почву, они не смогут прорасти, из них ничего не вырастет. Процесс преумножения прекращается и начнется процесс искоренения.

     Известно, что для продолжения потока жизни, потока ума и материи требуется определенная подпитка. Для тела это пища, которую ест человек, а также атмосфера, в которой он живет. Когда будут израсходованы все запасы энергии, только тогда поток жизни остановится, тело умрет.

     Пища требуется для тела всего лишь два или три раза в день, но чтобы продолжался поток ума, питание необходимо каждый момент. Ментальная подпитка — это санкхара. Если же в какой-то момент новая санкхара не порождается, сразу же поток не останавливается; вместо этого он обращается к складу старых санкхар. И старая санкхара должна принести свой плод, т.е. выйти на поверхность ума для поддержания потока. И пока человек остаётся осознанным и невозмутимым, слой за слоем старые санкхары будут появляться на поверхности и искореняться.

     Однажды у Будды спросили, что такое истинное благо. Он ответил, что высшее благо — это способность сохранять равновесие ума, несмотря на превратности судьбы, удачи и неудачи, взлёты и падения. В жизни всякое бывает: радость и горе, победы и поражения, приобретения и потери, можно приобрести доброе имя, но можно его и потерять, и каждый может с этим столкнуться. Если и на глубинном уровне вы сохраняете такую невозмутимость, то вы действительно счастливы.

     Будда говорил, что в мире есть четыре типа людей: те, кто идут из тьмы во тьму; те, кто идут из света во тьму; те, кто идут из тьмы к свету; и те, кто идут из света к свету.

     Для человека первой группы кругом одни лишь страдания и кромешная тьма. Но самое большое его несчастье в том, что он лишен мудрости. Всякий раз, когда на него обрушиваются невзгоды, он злится и ненавидит. Он винит не себя, а других. Всё это приносит ему в будущем лишь страдания и беспросветную тьму.

     Человек второй группы имеет всё то, что мы называем светом: деньги, положение в обществе, власть, но при этом он лишён мудрости. Вследствие неведения у него развивается эгоизм, и он не понимает, что такой дорогой он идёт во тьму.

     Человек третьей группы находится там же, где и человек из первой группы. Вокруг него тьма, но у него есть мудрость, и он осознаёт своё положение. Понимая, что сам ответствен за все страдания, он, сохраняя спокойствие, делает всё возможное, чтобы изменить ситуацию, не испытывая при этом ни гнева, ни ненависти к окружающим. Он полон любви и сострадания к тем, кто причиняет ему зло, и это ведёт его к свету.

     И наконец, человек четвертой группы так же, как и второй, имеет деньги, положение в обществе, власть, но в отличие от него, он обладает и мудростью и использует всё, что имеет, для поддержания себя и других. Свет озаряет его сейчас и будет озарять в будущем.

     Нам не дано выбирать, с чем встретиться сейчас, с тьмой или светом, это определяется прошлыми санкхарами. Прошлое не изменить, но можно контролировать настоящее и учиться владеть собой. Будущее — это результат нашего прошлого вкупе с настоящим. Випассана учит быть хозяином своей судьбы, владеть собой, развивая осознанность и невозмутимость по отношению к своим ощущениям. Обучившись этому, можно ожидать светлое будущее.

     Оставшиеся два дня нам предлагается использовать, чтобы узнать, как стать хозяином настоящего момента и своей судьбы.

     День 9. Ищу тебя

     Слишком уж нервный звон. Ещё раз. И ещё. Боги, да что происходит-то? Глаза ещё не открыл, но чувствую, как в воздухе носится какая-то напряжённость. Не похоже это на мир випассаны. Коридор наполнился шумом беготни и суетой. Ещё не понимая, что же всё-таки происходит, я кое-как продрал глаза и поднёс левую руку к лицу — часы я давно уже не снимал на ночь. Полусонный ум нашёл только одно объяснение увиденному: час сбились, ведь не мог же весь лагерь, весь корпус проспать! Натянув брюки, я достал из среднего ящика комода привычный комплект утреннего туалета и пополз к умывальной через кишащий странными звуками коридор. На стене прямо по центру висели большие круглые часы со стрелками, и стрелки эти были совершенно солидарны с теми, что крутились на моих наручных «orient», показывая на пространство между цифрами 4 и 5. Моё лицо вытянулось от удивления, у вышедшего из комнаты сразу за мной соседа мимика изображала ту же степень весёлого шока. Никогда в жизни ещё не доводилось испытывать такую радость и такое веселье от того, что проспал. Да ладно бы я один — весь мужской корпус поднялся только-только, буквально за пять минут до начала общей медитации. Соблазн остаться и никуда не ходить боролся с данным недавно себе словом упорно практиковать випассану до конца курса всё то время, пока я начищал перед зеркалом зубы и обливался холодной водой (с тёплой мне так и не везло). В конце концов, я накинул на плечи тёплую цветастую кофту, привезённую ещё из Непала, и в незашнурованных ботинках побежал по хлюпающему месиву, по разбухшим от влаги доскам, по комкающемуся песку к знакомой до малейшего пятнышка плесени ржавой металлической лестнице, проскочил выбитый стальной прут на пятой ступени, чтобы не споткнуться, и скинул обувь под скамейку у двери. Часы показывали 4:40, в дхамма-холле сидели только девушки, которые всё же прерывали медитацию, чтобы, открыв глаза, удовлетворить своё любопытство и посмотреть на опаздывающих мужчин.

     Родные цифры 45 на полу. В голове переиначилась старая песня: «Мягкое место, клетчатый плед…», пока я усаживался на колени и старался поудобнее умостить подушку на пятках. Замёрзшие пальцы медленно отогревались в карманах кофты, нос тщетно пытался избавиться от заложенности свежей простуды, а слух, непонятно зачем, стремился не попустить ни одного звука из зала, будь то кашель, чихание, шмыгание носом, шорохи или же бесконечное икание девушки в дальнем ряду. Сначала мне показалось, что кто-то борется со шпингалетами и пытается открыть окно, но фантастический звук настойчиво сдавливался в одном и том же месте. По солидарным вздохам, пшиканьям и прочим недовольным звукам рядом я понял, что бесит это не только меня одного.

     Прошло минут двадцать. Внешняя суета уходила на задний план, и мало-помалу внимание концентрировалось на происходящих во мне процессах и вызываемых ими ощущениях. Завершился второй круг, по телу в очередной раз пополз импровизированный сканер, выявляя любые неровности ощущений, малейшее отличие одного от другого улавливалось им и тут же отпускалось. Голова, шея, плечи, руки, грудь, живот, спина, ягодицы, бёдра… бёдра, бёдра, колени, икры, голеностопный сустав справа, слева… пальцы… И снова весь этот путь обратно, снизу вверх. Ещё через час я не знал, куда себя деть — настолько болезненно и тяжело давалось сидение на месте. После мучительных споров с собой я всё же поднялся и пополз обуваться. По лестнице кто-то быстро проскрипел вниз, в зале время от времени слышались звуки подымающихся с мест студентов — это немного успокоило мою совесть, ведь не так всё плохо, когда не ты один сдаёшься и уходишь. Да и сдаваться я не собирался — мне нужен был небольшой перерыв, а потом я обязательно продолжу. Несомненно, сяду и продолжу медитировать. Но только у себя в комнате. И я продолжил, медитация продлилась до самого гонга, зовущего на завтрак, и даже по дороге в столовую внимание скользило по телу, стараясь наблюдать всё новые и новые ощущения. И ощущения эти продолжали удивлять своей новизной всё больше и больше, меняли привычный мир до неузнаваемости, заставляли смотреть меня на окружающую действительность совершенно иначе. Процесс шёл, хотя и неспешно, но уже необратимо. Очередное удивление мне довелось испытать непосредственно за завтраком. В фильме «Матрица» главный герой пробуждается и оказывается на космическом корабле среди таких же пробуждённых, ветхо одетых людей, и первый завтрак непонятной слизистой каши для его восприятия очень тяжёл: он впервые проходит через это, впервые чувствует по-настоящему предметы, вкус пищи, её консистенцию, вес на языке. Вот ровно то же самое ожидало и меня тем утром. Каждый день я раньше держал в руках чашку с горячим чаем, но только этим утром почувствовал множество шероховатостей, вес, разницу температур в разных точках ручки и самой чаши. А бутерброд… отличие в плотности, в весе под более густым слоем горчицы и почти ненамазанным участком ломтя, бесконечно разные по форме и размерам поры хлебного мякиша, про вкус же и говорить нет смысла — это невозможно описать, как нереально объяснять слепому цвета.

     После завтрака я остановился на улице и молча ловил первые лучи встающего солнца. Лёгкий ветерок скользил по лицу, студил пальцы, заставлял колыхаться и поскрипывать обнажённые ветви деревьев, направлял поток облаков. В небе вспыхивали и дрожали сотни оттенков цветов, одно только солнце превращало дальние тучи в невообразимые палитры. Пролетевшая вдали ворона спряталась в скелете кроны тополя, ветка качнулась, и рядом стали заметны пытавшиеся удержаться на ветру ещё с полдюжины птиц. Все они сидели не неподвижно, но внимательно осматривали происходящее внизу. Вдруг самая дальняя от меня ворона слева что-то заметила и, оттолкнув лапами ветку, расправила крылья и спустилась к земле, поманив за собой тем самым остальных. По воздуху прокатилась волна шелеста крыльев и глухих слабых ударов. С ними словно срифмовались шаги возвращающихся со столовой студентов. Неспешно мы все добрались до ставшего родным корпуса и разбрелись по своим комнатам.

     Я лежал на матрасе, уставившись в давно уже изученный потолок. В голове своим чередом проходили одна за другой мысли. Уже девятый день практики идёт, а по факту-то мы находимся здесь десятый день. Полторы недели самого необычного в жизни отпуска прошли. Завтра нам можно будет начать разговаривать, хотя этого особо и не хочется — и так хорошо. Послезавтра мы все разъедемся по домам. Забавно, что сотня человек полторы недели живёт вместе, а никто ни с кем не знаком, разве что только попутчики. Может, ещё перед отъездом с кем-то и пообщаемся. В конце-то концов, если все мы здесь собрались, значит, какие-то общие интересы есть. Но это всё мелочи. А вот практика, с ней-то что? Каждый раз, когда мне доводилось о ней слышать или читать, всё сводилось к ошеломляющим эффектам, нереальным ощущениям и чуть ли не неземному кайфу. По сути же выходит, не то что подобного рода ощущений у меня не было, — их и не должно быть! Нам постоянно твердят про важность отрешённого наблюдения, а это никак не вяжется со всеми теми отзывами. Обидно даже как-то. Впрочем, если взять те вещи, которые я научился наблюдать в теле, и недавние сновидения со всеми мыслями-результатами самоанализа, то это будет уже довольно веский довод в пользу практики. Если уж быть откровенным, мне хотелось наркоманского кайфа, как у Кастанеды, а появилось сухое, как индийские брахманы, видение себя. Тоже неплохо. Более того, мне теперь есть, о чём подумать, и тем для размышления хватит, ох, как надолго. Череда воспоминаний бывших отношений, попыток найти свою спутницу, а на деле — попыток найти себя, тянула за собою вереницу и сопутствующих им лиц, недолгих знакомых, приятелей. Всё это уносилось куда-то. Лица, время… Время вообще летит каким-то неумолимым ветром, унося куда-то вдаль лица старых друзей и знакомых, лица, одинаковые в своей повседневности, и разнящиеся, словно осенние листья. Всё убегает, всё теряется в бытовых буднях, стирая краски с фотографий, удаляя ненужные файлы с компьютеров, исчезая вникуда. А память, удивительная человеческая память, подобная необъятному океану, выбрасывает на поверхность осколки прошлого, обрывки лиц… Но потом вновь все стирается, уносится, убегает, теряется в том, что когда-то было настоящим…

     Конечно, мы говорим, что мы помним, что всё это — часть нас. Нет, поначалу мы обещаем всем (да и самим себе), что никогда не забудем друзей, всегда будем рядом или, в крайнем случае, просто на связи. Затем наш пыл угасает под давлением времени и новых переживаний, и мы всё как-то меньше и меньше вспоминаем друг друга, реже общаемся, теряемся, исчезаем, пропадаем, стираемся сами. И день за днём серой пеленой застилает память, месяц за месяцем затмевает былое, год за годом утекает куда-то. А ведь хочется, чтобы лица, близкие нашему беззаботному детству, были рядом или хотя бы ненадолго появлялись в нашей жизни, чтобы напомнить о том самом детстве, юности, зрелости, о том, как всё это было, о том, кто был. Все мои мысли сейчас, как зарисовки осеннего леса, где постоянно в шуме ветра-времени проносятся листья-лица, значимые или просто яркие, либо настолько обыкновенные, что невозможно обделить их вниманием, не дать им еще одной жизни.

     Звон прервал поэтические думы и заставил быстрым движением подняться с матраса. Девятое утро я шёл на часовую медитацию. Страшно подумать, сколько часов в сумме мне пришлось провести за этой практикой за минувшие дни. Как неловко и непонятно это было в первый день, как это всё постепенно надоедало, как же в середине курса хотелось сбежать отсюда! А теперь я спокойно шёл по знакомым размокшим доскам среди подмёрзшей грязи. Мне не было холодно, не приходилось ёжиться в попытках согреться, напротив, спина и плечи казались расслабленными, в голове сохранялось состояние тихой ровности мыслей, сердце чётко и мерно отбивало свой ритм. Я задумался на мгновение и, ухмыльнувшись, решил проверить догадку: и верно, каждый удар точно шёл в такт с секундной стрелкой наручных часов, пульс ровно шестьдесят ударов в минуту. Нет даже необходимости мерить его — я просто на ходу отлично ощущаю каждое сокращение сердечной мышцы, каждый выброс крови в огромную систему организма. Поднимаясь по лестнице, совершенно в тему размышлений вспомнил слова песни группы «Пикник»:

     Дом мой на двух ногах

     Туго обтянут кожей,

     Стены, как струны звенят.

     Силой неведомой сложены».

     И совершенно в тему попадали слова:

     «В доме моем сторожам

     Велено быть начеку,

     По костяным этажам

     Красные реки текут.

     («Дом мой на двух ногах», Э. Шклярский, гр. «Пикник»)

     Девятый день. Осталось совсем немного. Нужно максимально вложиться в практику, результат, каким бы он ни был, зависит только от меня. Каждое решение, каждое действие, любая мысль — всё в конечном итоге складывается в то, что я получу, с чем уеду отсюда. Мне хотелось чуда, значит, нужно его заработать, сделать его самому. Здесь и сейчас. Обычно я смотрел на остальных студентов перед началом практики, ожидая, когда они сядут, и сам занимал своё место с последними из них. На этот раз они были не нужны — я сам решаю для себя, когда и что мне делать. Когда начались наставления, и Гоенка затянул привычное «Sta-a-art again, sta-a-a-a-a-art again. start with a calm and quiet mind…", я уже изучал ощущения в области поджелудочной, вспоминая, как гастроэнтерологи-практикантки поочерёдно прощупывали весь мой живот в детстве, пытаясь что-то там обнаружить и понять. Сейчас что-то подобное я делал своим вниманием.

     Как бы мне ни хотелось качественно и упорно работать, но боль никуда не девалась, и последние двадцать минут вновь тянулись вечной адской мукой. И вновь поскрипывающий голос Гоенки оказался бальзамом для ушей измученного неподвижным неудобным сидением за скучным занятием тела. «Take a rest» — большего для счастья и услышать было нельзя. Всё, на этом запал и потух. Привычная прогулка по площадке с подтягиваниями на турнике ознаменовала собой переход на состояние предыдущих тяжёлых дней. Снова череда инициативных начал практик, угасаний, мученических ожиданий конца и счастливых скоротечных перерывов, разделённых чудесным обедом. Не смотря на все мои чаяния, на необычно спокойное начало, девятый день оказался таким же рутинным, как и восьмой, и седьмой. Мне вообще казалось, что день сурка продолжается, по меньшей мере, год. И ведь поделиться не с кем! Даже записывать что-либо запрещается. Связанный, словно мумия, будто псих в смирительной рубашке, я торчал целую вечность в этом коконе. Но, если раньше появлялось чувство предельного напряжения с ожиданием некоторого разрешения, взрыва, разметывания оков, то сейчас этого определённо не было — психа накачали транквилизаторами. И я, как старики, сидящие целыми днями на скамейках у подъездов в ожидании следующего часа, сидел и ждал. Сидел в дхамма-холле, сидел в комнате, сидел в столовой. Даже идя по дороге по улице, я сидел. Если подумать, ночью я частенько подымался и тоже просто сидел на матрасе, закрыв глаза или глядя в темноту. Час за часом. Час за часом. С девяти до одиннадцати, с обеда до пяти вечера, с полдника до вечерней лекции. И только беседы учителя, звучащие с семи до половины девятого вечера, немного оттеняли серость рутинного дня. Это был тот поезд, ради которого я сидел в своём зале ожидания, переносившимся территориально из дхамма-холла в комнату и обратно. Наверное, весь этот курс можно сравнить с поездкой с пересадками: полтора часа еду, двадцать два с половиной — жду. И снова. И снова. И так уже девятый день. Слушаю, еду, опять жду на пересадке. А ведь мне даже пункт назначения неизвестен — знаю только направление и время. А когда приходит время, я устраиваюсь поудобнее, опираюсь о стенку и слушаю, укрыв ноги тёплым пледом и спрятав руки в рукава цветастой флисовой кофты. А из колонок всё так же привычно, но куда приятнее, чем голос на платформе в Ростове-на-Дону в жаркую августовскую ночь, доносится женский голос. И голос рассказывает вновь про випассану, как искусство жить.

     Что же нужно, чтобы не порождать отрицательности, не создавать напряжение? Как сохранять состояние спокойствия и гармонии?

     Девушка рассказывала про мудрецов, которые предложили переключить внимание на что-то другое, если по вдруг в уме появляется нечто отрицательное. Например, мы можем встать, выпить воды, начать считать или же повторять имя бога или святого, которому поклоняемся. Переключая внимание, можно освободиться от отрицательного.

     Это очень похоже на любимый мною «эффект пирога», когда для решения трудной мучительной задачи нужно отвлечься на нечто позитивное, например, насладиться куском вкусного пирога, шоколадки или же выпить ароматного чая. Также хороший вариант — цикл физических упражнений, разгоняющих кровь по всему телу, насыщающих мозг кислородом и заставляющих тот же мозг переключить замыленное внимание на совершенно обычные, но более энергозатратные задачи. В последние годы этот принцип извращён ужаснейшим образом, и многие люди вместо всего этого отправляются в курилку, чтобы втянуть в себя дым и смолы одной-двух сигарет или, как называла их одна моя подруга, палочек смерти. Впрочем, я и сам так делал, будучи уверенным в действенности этого метода. А так, в целом, штука ведь и впрямь действенная!

     Тем временем голос из колонок продолжал рассказывать про иных исследователей внутренней истины, которые достигли глубинных уровней действительности, постигли предельную истину. Они поняли, что переключая внимание, мы создаем покой и гармонию только на поверхностном уровне сознания, но не устраняем загрязнения, которые уже возникли. Мы их просто подавляем, уходим от проблемы. В общем, конечно, так и есть, с этим я абсолютно согласен. Но желание не убегать от негатива, а убирать его, регулярно всплывает, ведь пока отрицательности остаются, даже на подсознательном уровне, решение будет носить половинчатый, временный характер.

     «Полностью просветленный находит истинно правильное решение: не убегать от проблем, а встречаться с ними лицом к лицу», — ну вот, о чём и я! Что ж, выходит, надо стать просветлённым? Девятый день уже здесь нахожусь, а до просветления, как от Китая до Парижа. Не радостно всё это. Нужно наблюдать, не подавляя и не отпуская всё в свободное плавание. Между этими двумя крайностями есть золотая середина: чистое наблюдение. Если человек начинает наблюдать, отрицательности теряют силу и уходят, им не удается одолеть ум. Помимо того, даже весь старый запас загрязнений подобного типа может быть искоренен.

     «Как только загрязнение появляется на уровне сознания, все старые загрязнения того же типа поднимаются с уровня подсознания, соединяются с этим загрязнением и начинают множиться. Но если мы всего лишь наблюдаем, тогда не только загрязнение, возникающее в данный момент, но и некоторая часть старого запаса будет искоренена. Таким образом, постепенно искореняются все загрязнения, и человек освобождается от страданий», — забавно, это как с магнитом получается. Ну, или как там, у Ричарда Баха было, «подобное притягивает подобное»? Вот только как его наблюдать-то? Сейчас, конечно, я сижу тут, как в тепличке, ни с кем не разговариваю, только тренируюсь наблюдать. И ведь даже при этом меня эмоционально штормит. А в обыденной жизни что-то сложно представить даже подобное. Ну, скажем, приходится решать проблему со скандальным клиентом, который переходит на личности и бесконечно норовит вывести из себя. Хорош же буду я, начав наблюдать «свои загрязнения», когда только и думаешь, как бы не сорваться в ответ. Ну и, даже если так, что наблюдать-то? «Я наблюдаю гнев. Я наблюдаю нервное возбуждение». Бред! Вот сейчас я наблюдаю бред!

     Но трудно наблюдать абстрактную эмоцию, например, гнев. Вместо этого внимание переключается на то, что вызвало загрязнение, а это приводит лишь к его умножению. Но просветлённые заметили, что вслед за возникающим загрязнением меняется дыхание, и появляется какое-то ощущение. А это значит, что, потренировавшись, можно научиться наблюдать дыхание и ощущение, ведь они, точнее, их изменения, и есть проявления загрязнений. Наблюдая загрязнения в их физическом проявлении, мы позволяем им возникать и исчезать, не причиняя вреда. Таким образом, мы освобождаемся от загрязнений. Иными словами, выходит что-то вроде «перенервничал — подыши». Только с одним нюансом: необходимо внимательно наблюдать дыхание и сопутствующие ощущения. Что ж, думаю, это можно взять себе на заметку.

     Конечно, чтобы обучиться этому, нужно время, но, практикуя, мы начинаем замечать, что теперь сохраняем уравновешенность даже в тех ситуациях, в которых раньше реагировали, порождая в уме отрицательности. И даже если мы реагируем, реакция не столь сильна и продолжительна, как это было раньше. Со временем можно научиться учитывать предостережение от дыхания и ощущений и начнем их наблюдать. Сначала это будут всего лишь мгновения, которые станут своего рода амортизатором между внешним стимулом и нашей реакцией. Мы не реагируем слепо, но, сохраняя уравновешенность ума, можем совершать позитивные действия, приносящие пользу не только нам самим, но и другим.

     Но, что интересно, мы реагируем зачастую не на реальность, а только на образ, который сами создали. Наша прошлая обусловленность влияет на наше представление о том или ином субъекте. Старые санкхары влияют на восприятие любой новой ситуации. Отсюда и телесные ощущения становятся приятными или неприятными, а в зависимости от них мы порождаем новую реакцию. Но, сохраняя осознанность и невозмутимость по отношению к ощущениям, привычку реагирования можно отбросить и начать видеть реальность такой, как она есть.

     С развитием способности видеть реальность с разных сторон мы, например, видя, как кто-то ругается или поступает дурно, понимаем, что он ведет себя так потому, что страдает. Эти слова очень точно отображали то, что рассказывал у себя на лекциях Илья. Итак, вернулись к тому, от чего вышли. Самый большой вред, который человек может сам себе причинить, — это злиться на кого-либо. Ну, а понимая это, уже не так злишься на человека, начинаешь испытывать что-то вроде сострадания, чуть ли не относишься к нему как к больному ребенку. Появляется желание помочь ему, а это возможно, если проявлять спокойствие и доброту. Именно в этом и состоит цель Дхаммы: практиковать искусство жить, искоренять ментальные загрязнения и развивать хорошие качества ради собственного блага и ради блага других.

     Существует десять благих качеств ума — парами, которые необходимо совершенствовать, чтобы достичь конечной цели, состояния полного отсутствия эгоизма. Эти качества постепенно растворяют эго, приближая тем самым освобождение.

     Первая парами — это неккхама, отречение. Например, монах отрекается от мирской жизни, не имеет собственности и живет подаяниями. Ну а нам на курсе дают такую возможность, поскольку здесь живут на пожертвования других людей. Принимая всё, что предоставляют (пищу, жилье и прочее), мы здесь развиваем качество отречения.

     Еще одна парами — это шила, нравственность. Её можно развить, следуя пяти предписаниям и во время курса, и в повседневной жизни.

     Третья парами — это вирья, усилие. В быту нужно прикладывать усилия, например, для того, чтобы заработать на жизнь. А во на курсе, все усилия направлены на то, чтобы очистить ум, сохраняя осознанность и невозмутимость.

     Следующая парами — это паньня, мудрость. Это понимание, которое мы развиваем внутри себя, на основе собственных переживаний, возникающих во время медитации. Через самонаблюдение мы познаём непостоянство страдания и отсутствие «я».

     Дальше кханти, терпимость. Зачастую поведение окружающих может вызывать ощущение дискомфорта или раздражение. Но нужно понимать, что другие причиняют вам беспокойство по незнанию или из-за плохого самочувствия. Тогда раздражение уходит, остаётся только любовь и сострадание к этому человеку. Так развивается это качество.

     Шестая парами — это сачча, истина. Не должно быть места воображению на пути. Нужно всегда пребывать в той реальности, которую вы переживаете в настоящий момент.

     Следующая парами — это адхиттхана, непреклонная решимость. Она особенно важна, когда конечная цель близка. Теперь нужно быть готовым к тому, чтобы сидеть всё время без перерыва, пока не будет достигнуто освобождение. А для этого необходимо развивать непреклонную решимость.

     Восьмая парами — это метта, чистая, бескорыстная любовь. Кто-то пытается проявлять любовь и доброту по отношению к людям, но лишь на уровне сознательного ума, оставляя на подсознании напряжение. Когда же очищается весь ум, можно желать людям счастья на глубинных уровнях ума. Это и есть истинная любовь, приносящая пользу и самому человеку, и окружающим.

     Девятая парами — это упеккха, невозмутимость. Это понимание, что ощущение, возникающее в любой момент, непостоянно, оно обязательно пройдет.

     И последняя парами — это дана, щедрость, пожертвование. Нам приходится работать и зарабатывать, чтобы обеспечивать себя и тех, кто от нас зависит. Но развитие привязанности к заработанным деньгам, усиливает эго. По этой причине часть заработанных денег нужно отдавать на благо других. Когда возникает желание по мере возможности помогать людям, мы понимаем, лучшее, что можно сделать для людей, — это помочь им найти путь, ведущий к освобождению от страданий.

     На курсе випассаны есть великолепная возможность развивать все десять парами. Приятный голос закончил фразой, что, практикуя, мы развиваем все десять парами, а это поможет достичь конечной цели.

     Холодный вечер предпоследнего дня курса, последняя ночь «благородной тишины», двенадцать часов до прекращения молчания окружающих, грань, за которой — очередная неизвестность, пустота, отделяющая от безумной суеты мирового муравейника. Столько дней мне удалось пробыть наедине с собой, слушать своё тело, свои воспоминания, свои мысли. Плевать, что за это время я не трансформировался в просветлённого, не мутировал в сверхчеловека, не стал избранным, Нео, Антоном Городецким или ещё каким-то магом. Хотелось, конечно. Но всё это игрушечные развлечения. Самое же главное, что мне подарили способ работы с собой, показали путь к гармонии. Когда-то, придя в посёлок Шерпагон после трудного похода, я сидел на склоне одного из гималайских хребтов и смотрел на заходящее солнце, зажигающее миллионы огней на небе и снежных спинах гор, я слушал, как поют горы, ловил всем телом ветер и плакал. Я молился. Искренне, честно молился. Но не просил ничего ни у кого из богов, а только сливался молитвой с песней природы. Я сидел и дышал в такт ветру, а местные жители, собиравшие рядом травы, добродушно улыбались. Тогда было очевидно, почему Сиддхартха Будда родился в Непале, что нашел Рерих в Гималаях, зачем Усуи ушел в горы на 21 день. Они все были в этот момент здесь. И это была Гармония. Во всём чувствовалась безусловная любовь. В те минуты я познал счастье. Сатори. Но это было несколько мгновений. А сейчас же у меня появилась практика, с помощью которой можно снова прийти к такому состоянию. Однажды, может, через несколько недель, а может, и месяцев, но однозначно у меня получится достичь этого.

     Я перевернулся на живот и уткнулся в подушку, расслабив тело и наслаждаясь мягким теплом одеяла. Приятные ощущения стали обволакивать тело, и внезапно в голове всплыл образ, другой, третий. Перед глазами проплыла Вера, и где-то сзади отчётливо прозвучал её голос: «Ты ведь меня не любишь. И никогда не любил. Тебе просто удобно, что хорошенькая девушка рядом с тобой», — в этот момент я полностью был с ней согласен. Да, не любил её. Никогда. Ни её, ни остальных. Я просто влюблялся и пытался их добиться, ставя на первое место свои ощущения и переживания. И плевать мне хотелось на их желания, мысли, цели, когда они шли вразрез с моими, зато всегда поддерживал, если это совпадало с тем, что хотелось мне. Мне нравились девушки, они привлекали физически, с ними было интересно проводить время, они доставляли удовольствие в постели, но я разочаровывался в них, стоило лишь им лишить меня чего-то из этого. «Все друзья тебя бросят, и ты останешься один», — прокричала где-то слева Арина. «Один… один… один», — ответило эхо в голове. «Но ничего, однажды ты встретишь свою девушку и поймёшь, что это оно, то самое чувство. Тогда тебе станет неважно всё остальное, и ты удивишься, как много раньше принимал желаемое за действительное. Тогда тебе станет понятно, что это и есть любовь», — объясняла неизвестно откуда появившаяся Надя. «Всё равно, где она будет находиться — рядом с тобой или где-то далеко, тебе будет просто хорошо от того, что ты знаешь, что она есть где-то. И ты будешь готов ждать её сколько угодно, ни к кому не ревнуя», — на этих словах Алёны мозаика начала складываться. Столько лет я метался между неясными целями, бросался то туда, то сюда, столько лет тратил впустую… Хотя нет, не впустую! Это ведь колоссальный опыт, благодаря которому теперь я знаю цену многим чувствам, да и сами чувства тоже знаю! Сколько же раз я уходил от этого, оправдываясь самым нелепым образом! А вдруг она была много лет рядом? И что же тогда меня сдерживало? Почему так боялся? И ведь пару лет назад я признался себе в том, что неравнодушен к ней. Мы таким удивительным образом встретились снова, а я её отпустил. Но ведь не бывает так, это же не просто, не случайно у нас совпали отпуска, у меня, живущего в Петербурге, и у неё, живущей в Торонто, не случайно же мы оказались в одном провинциальном городке в одно и то же время, ну не могли абсолютно чужие люди взять и встретиться так по дороге на один сеанс в кино! А мы встретились! И ведь в груди что-то неведомое возбуждённо пылало. Мы же ведь точно не будем вместе — всё уже сказано, она останется в Канаде, мне милее Россия, в крайнем случае, Азия. Да, мы очень неудачно расстались в прошлый раз. И снова всё как в песне:

     Мы с тобой одной и той же породы.

     Да, мы слишком похожи,

     Значит, выберут нас на роли

     Совершенно случайных прохожих.

     («Ветер», Р. Кауперс, Brainstorm)

     И не смотря ни на что, она мне милее всех на свете, ради неё хочется жить. О ней всегда я вспоминаю с тёплой улыбкой, и в тот же миг на душе становится светлее. Одно только имя её стоит особняком от прочей мирской суеты.

     Это похоже на фильм «Фонтан». А что, если именно она — та самая. Именно её год за годом, жизнь за жизнью, тысячелетие за тысячелетием я ищу среди пространств и миров. И снова в голове заиграла песня, где каждое слово наполнялось новым смыслом открытия:

     Скажи, а сколько пришлось скитаться,

     Среди туманных миров скитаться

     Затем, чтоб мы, с тобою мы друг друга нашли.

     Я молча вторил приятному голосу Анциферовой, ярче и ярче переживая смысл старых слов:

     Но всё же тебя я ищу по свету,

     Опять тебя я ищу по свету,

     Ищу тебя среди чужих пространств и веков.

     («Ищу тебя», сл. Л. Дербенёв, из к/ф «31 июня»)

     И что-то каждый раз останавливало меня. Но теперь что-то изменилось. Во-первых, мне известна эта практика випассаны, используя которую, я могу и вовсе остановить этот безумный цикл перерождений, стоит только продолжать медитации ежедневно. Во-вторых, я решил, что именно с ней хочу быть во что бы то ни стало. В-третьих же, теперь я чувствовал в себе силы сделать что-то действительно серьёзное. Все преграды, выстраиваемые моим умом, рассыпались карточным домиком перед пониманием простой истины: мы будем вместе. Пока я не знаю, как разрешить всё то, что наворотил, как приблизиться к ней, но обязательно что-нибудь придумаю. Всё, решено, вернувшись с ретрита, начинаю усиленно работать над тем, чтобы через год оказаться рядом с ней.

     День 10. Mangalam

     Доброго утра, мир! Новый день обещает быть совершенно отличным ото всех предыдущих. Ещё вчера нам твердили про какую-то мета-медитацию, весь же курс повторялось, что на десятый день произойдёт нечто невероятное, именно ради этого многие и едут сюда снова и снова, последний день ретрита сравнивали с бальзамом на рану, которую мы девять дней болезненно оперируем. И вот этот день настал. Через несколько часов ещё и разговоры начнутся. Что ж, продолжу делать что начал, и будь что будет!

     В умывальной я взглянул на заросшее густой щетиной лицо. Кривой червяк морщинки на переносице, казалось, вскоре обзаведётся сородичами. В глазах же происходило странное неуловимое изменение — нет, я их узнавал, видел и раньше, но что-то было не так. Времени оставалось мало до начала, а рядом ещё десяток жаждущих умыться стоял, скромно понурив головы, потому я решил вернуться к изучению своего отражения позже.

     В прихожей, пока переобувался, мне бросилась в глаза очередная записка с информацией на день: после общей медитации с 8 до 9 утра нам должны были дать некую мета-медитацию, нечто хорошее и приятное, рядом же было напоминание про окончание благородной тишины. В ожидании чего-то нового и необычного я и направился в дхамма-холл по детально знакомому пути сквозь холод и грязь.

     Думаю, если учесть смену невыносимой боли в ногах на терпимый дискомфорт с онемением под конец, то да, медитация оказалась необычной. И первая утренняя, двухчасовая, и общая часовая, что начиналась в 8:00. После неё довольно долго разжёвывалась важность хорошего позитивного намерения и по нескольку раз объяснялось значение каждой фразы, произносимой во время пресловутой мета-медитации. Пока её нам давали, я измучился в конец: ну невозможно после и без того тяжёлой випассаны сидеть ещё почти час и слушать детальное пояснение пятиминутной техники. На ом-хилинге было что-то подобное, но подготовка к пятиминутной молитве о благе окружающего, о благе всего живого, всей планеты заняла разве что минутой больше времени, чем сама практика этого. А здесь — час! Целый час. А затем ещё пять минут мы сидели и желали счастье и любовь всему вокруг, обыгрывая восточным образом знакомую всем советским детям формулу, частенько писаную на стенах новостроек: «миру — мир!». Затем звук из колонок растаял. Ни Гоенки, ни переводчицы не было слышно. Помощник учителя продолжал сидеть всё так же неподвижно на своём месте. Мы ждали. Прошла минута. Студенты ворочались и недоумённо поглядывали друг на друга. Мы настолько привыкли за всё это время жить от звонка до звонка, ну или, как здесь было бы точнее выразиться, от гонга до гонга, выработали рефлексы, приучились действовать по приказам, что отсутствие какого-либо наставления приводило нас в состояние лёгкой паники. Прошла ещё минута, и напряжение усилилось. Кто-то попытался было задать вслух вопрос, но его резко остановили. Странно, ведь тишина должна была окончиться уже. Ещё пять минут вскормили глухую напряжённость. Помощник учителя уже поднялся и, не сказав ни слова, медленно вышел из зала. Непонимание происходящего усиливалось с каждым мгновением, затмевая своей важностью боли в ногах. Наконец, у кого-то терпение, видимо, лопнуло, и несколько студентов молча поднялись и неспешно направились к выходу. За ними проследовали ещё, ещё и ещё, пока весь курс не вышел на улицу. Состояние напряжённого ожидания нарастало ещё больше, словно воздушный шарик надували до момента, когда его насыщенный цвет блекнет, становится более матовым, а затем сменяется полупрозрачностью с оттенком изначального цвета шарика, а его продолжают надувать, надувать, пока он не лопнет с оглушительным взрывом. И взрыв этот произошёл на улице:

     — Ну что, привет, страдалец! — обратился ко мне оказавшийся вдруг снова рядом сосед с места №46 и протянул руку. Я что-то лениво ответил. Где-то рядом послышались ещё несколько приветствий. Словно отдалённые неясные глухие шумы в заснеженных горах раздавались то там, то здесь эти первые фразы, сгущаясь с каждой секундой, и обрушились, наконец, на территорию лагеря оглушительным грохотом лавины, несущейся откуда-то издали, и подминающей, перемалывающей всё на своём пути. Площадка возле мужского корпуса наполнялась десятками незнакомых голосов, накладывающихся друг на друга. Я зашёл внутрь и пробрался в комнату. Некоторое время в недрах моего сознания происходили неведомые процессы, разговаривать не хотелось. Через несколько минут вошёл один сосед, за ним и второй. Мгновение тишины как перед первым знакомством, мы смотрели друг на друга. Воздушный шарик лопнул окончательно.

     С прекращением благородного молчания и началом благородной речи (впрочем, так только должно было быть, не более того) мы могли общаться, но всё же запрещались физические контакты любого рода. Сегрегация оставалась, но уже не столь жёсткая. На обед, к примеру, семейные пары уже шли рядом, хоть и по разные стороны ограничительной ленты. Берлинская стена рухнула. В столовой исчезло белое полотно, отделявшее мужчин от женщин, и мы теперь могли видеть друг друга. Стол же в обед ломился от угощений. Скромная вегетарианская кухня сменилась богатейшим разнообразием блюд, хоть и так же вегетарианских, но невообразимо вкусных и фантастических. Супы, гарниры, салаты, фрукты, овощи, хлебы, печенье, орехи, сладостей только с полдюжины видов! Столовая гремела. Сейчас всё это походило на детский летний лагерь. Вряд ли что-либо в этом мире могло заставить молчать этих людей. Меня же спасала привычная сдержанность, хоть и она уже давала слабину.

     Я вышел на улицу и вглядывался, улыбаясь, в цветастый небесный шатёр, куполом раскинувшийся над нами. В груди что-то радостно стучало, а в голове звучали мелодии танго. Люди проходили мимо, взахлёб рассказывая друг другу всяческие истории, показывая что-то, а я закрыл глаза и слушал музыку внутри. Астор Пьяццолла приводил в движение застоявшееся тело. Я выпрямился, подался грудью вперёд, руки приподнялись в плавном движении. Ш-ш-шаг, два, три, е-щё. Тэ-а-эн-гэ-о, тэ-а-эн-гэ-о. Тело подалось вправо, вперёд, дальше и дальше, я двигался по кругу, временами открывая глаза, слушал музыку и вразнобой делал любые фигуры: пассо басико, полухиро… мне было всё равно, что происходит вокруг, сейчас существовало только движение. Партнёрши не было, но я и не нуждался в ней — движение вытекало само. Ш-ш-шаг, два, три, ещё. Вдох-а, выдох-ха…

     Спать днём уже не пришлось. Молчать явно уже никто не собирался, шум стал постоянным синонимом корпуса. Разговоры сливались в бесконечный гвалт, улыбки, смех, хохот и прочие звуки наслаивались на этот ком беспредельного звука. Люди делились своими переживаниями. Го-во-ри-и-и-и-ить! Неважно о чём, лишь бы говорить. Внезапно привычный звон разделил поток шума, как бы взрезав его. Через толпу медленно шёл менеджер курса и бил в поющую чашу, и с каждым ударом болтовня утихала, люди разворачивались и направлялись к выходу. Общая медитация. Всё по расписанию. Час работы над собой. Мы вошли в дхамма-холл как в святую обитель. Разговоры здесь воспрещались и сейчас. Словно путешествие во времени — из десятого дня вернулись вновь в девятый. Или даже раньше.

     Мы уселись на свои места и переглянулись с соседом, обменявшись лёгкими улыбками. Все вокруг улыбались, что казалось совершенно непривычным. В зал вошёл помощник учителя, и все студенты скромно опустили головы. Я подстелил кофту под колени и привычно подложил свёрнутый валиком плед под ноги. Вытянутая спина на глубоком вдохе громко хрустнула, я повёл плечами, повращал головой и уселся на подушку, подложенную на икры. Вдох, выдох, вдох… на выдохе кисти легли на колени. Я закрыл глаза и начал вслушиваться в голос Гоенки, дававшего краткие наставления. Сладкоголосая переводчица неотступно следовала за ним. Расслабившись с очередным выдохом, я начал.

     Лёгкие мурашки пробежались по макушке, подо всей поверхностью волосистой части головы, как обычно, ощущалась пульсация. Уши я просто чувствовал, каждую их точку, не в силах подобрать название ощущениям. Напряжение в области лба, давление на веки, всё те же знакомые ощущения в области носа, описание которых не менялось с четвёртого дня. Выдыхаемый воздух путался в усах и щекотал кожу над верхней губой. Скулы создавали натяжение кожи. Я вновь проследил вниманием весь процесс сглатывания, заметив, как отличается давление щёк в области верхней и нижней челюсти. Уголки губ чуть более тёплые и влажные, чем сама нижняя губа, сохнущая при долгом молчании. На шее кололась десятидневная щетина. Внимание спускалось ниже. Напряжение мышц шеи, пульс и разница температур в разных её участках были мне знакомы, хоть и каждый раз чувствовались по-разному. Плечи наливались кровью, и от этого я проще ощущал отличия в формах передней, средней и задней дельты. За последние дни мне стало проще наблюдать и руки, каждую их зону. Это можно сравнить с растворением чернил в воде — капля попадает в прозрачную жидкость и, двигаясь, заполняет её цветом. Именно так ум, скользящий вниманием по каждому участку тела окрашивал его выявляемыми ощущениями, прозрачный организм наливался цветами чувств и выделялся постепенно объёмом из окружающей действительности. Я добрался до ног, привычно ускорившись там, где болело, и снова поднялся, чтобы завершить круг на макушке головы. Второй цикл выделил из фона ещё ряд ощущений, сделав меня более чувствительным. Третий круг. Я опять добрался до очага боли левой ноги. На этот раз вспомнился опыт, когда удалась, так сказать, дисперсия боли на спектр ощущений. Я взялся повторить это, и мне удалось. Расщепляя слой за слоем составляющие боли на поверхности правой голени, я добрался до мелких частых сокращений мышц, что-то вроде дрожи перед участком онемения. Параллельно продолжались ощущения пульсации крови по телу. Вдруг эти два процесса совпали, произошла своего рода интерференция, и я уловил совершенное новое чувство: напряжённое возбуждённое биение от наполнения участка тела кровью. Это напомнило сексуальное возбуждение, и ум в то же мгновение, проскочив цепочку аналогий, перекинул внимание в паховую область, где происходили схожие процессы. Именно эта зона оказалась последней в списке «слепых», теперь же я отчётливо мог чувствовать каждый квадратный сантиметр всего тела. Внимание поднималось выше, завершая цикл. Неожиданно последовательное движение остановилось, и, как бы перепрыгнув с кочки на кочку, ум стал отслеживать ощущения в правом трицепсе. Снова прыжок — теперь под левой лопаткой. Очередное переключение произошло на первую фалангу левого мизинца. И во всех этих зонах было что-то общее, схожая дрожь, как там, где это началось. Через несколько мгновений внимание запрыгало активнее с точки на точку, а уже через пару минут отдельными пятнами ощущений покрылось абсолютно всё тело. Я больше не скользил вниманием сверху вниз и обратно, словно лазером сканера, чувствовал всё разом, в каждую долю секунды всё своё тело целиком. Ощущение дрожи усиливалось пока не переросло в нечто, похожее на… это, конечно, странно, но я чувствовал эрекцию всего тела, непрекращающиеся вибрации с головы до кончиков пальцев ног, возбуждение, растущее в процессе секса. Я наблюдал. Времени, казалось, прошло немало, и мне захотелось уже, чтобы это закончилось — в конце концов, подобные ощущения не могут оставлять равнодушным. Но даже намёка на завершение или смену процесса не было и в помине. Напротив, пока шло только усиление. Я старался сохранять спокойствие, продолжая наблюдать. Волна за волной прокатывались по телу. Дыхание участилось, сердце стало биться активнее. Под ногами пропал пол. Точнее, он стал мягче, а потом растаял. Воздух кругом менял плотность и наполненность. Слева впереди донеслись низкие вибрации, тяжёлый гул. Меня трясло мелко и часто. Желание прекращения этого боролось с мольбой о продолжении. Сравнить это можно разве что с тем же сексом, когда после первого оргазма, не прерываясь ни на секунду, страстное движение продолжается, нагнетая новое возбуждение, и переполненный чувствительностью орган наполняется новой порцией крови, а ты уже не в силах терпеть — тебе хочется орать, стонать от сладостной муки. Это настолько тяжело, что ты порываешься вырваться и откатиться в сторону, но при этом настолько хорошо, что хочется разрешения вторым оргазмом. И всё продолжается дальше и дальше. Второй раз длится дольше первого, а потому мука эта куда яростнее. Ты с остервенением, стиснув зубы, продолжаешь двигаться, лишь бы добраться до финала. Ещё. Ещё. И ещё. Здесь ровно то же самое, разве что для усиления требуется не активное движение, а отстранённое спокойствие. И чем старательнее я успокаивался, стараясь только наблюдать, тем сильнее росло это возбуждение. За окном проехал поезд — вот, значит, что за низкий гул я начал улавливать несколько минут назад, оказывается, так тело почувствовало приближение железнодорожного состава. Ум одновременно думал эту мысль и считывал всё, что происходило и внутри меня, и снаружи. Воздух стал тягучим и маслянистым. Я не выдержал и, громко, с усилием, выдохнув, дёрнулся всем телом. Мне хотелось сбросить с себя все ощущения, весь воздух — всё, что было. Хотелось кричать, и я пересел так, чтобы обхватить ноги и уткнуться лбом в колени. Меня трясло. Прошло ещё несколько минут, и из колонки позади донёсся приятный певучий голос Гоенки. Интонации сменялись, вскоре должна была начаться мета. Но я оказался не в силах справиться с обрушившимся на меня шквалом ощущения, а потому резко подскочил и выбежал на улицу. Судорожно нарезая круги, я пытался успокоиться. Через десять минут ноги донесли меня до комнаты, и я рухнул на матрас, нырнув в глубокий дневной сон.

     Гонг разбудил, но не заставил подняться с места. Я лежал, уставившись в потолок, так и не решившись идти на полдник. В голове гудела пустота. Грудь наполняли страх и волнение от пережитого несколько часов назад. Со мной что-то происходило, и мне было непонятно, что именно. Непонятно, а от этого страшно. Опасливо взглянув на часы, я осознал, что через десять минут нужно идти на медитацию. Снова. И возможно, вновь придётся пережить всё это. По спине вдоль позвоночника пробежал холодок и остановился где-то внизу. Секундная стрелка наручных часов громко цокала, несмотря на то, что рука моя лежала опущенной вдоль тела. Мир вообще был наполнен множеством звуков, считать которые мне надоедало после пятого десятка. Глубоко вдохнув, я задержал дыхание, а затем медленно и с шумом выдохнул. Эта операция повторялась ещё несколько раз, пока гонг не оглушил меня.

     Последняя общая медитация курса, последняя практика в аддхитхана на этом десятидневном ретрите. Ещё один час работы над собой и лекция. И всё. Всё закончится. Все расселись на своих местах, послышалась привычная запись Гоенки. Руки на коленях, глаза закрыты, глубокий вдох и медленный выдох. Под конец второго цикла всё стало повторяться: внимание запрыгало пятнами, эрекция всего тела обнажила и без того накалённые нервные окончания. В этот момент я вспомнил про недавние наставления. Говорилось, что в один момент, когда по телу будет ощущаться некий свободный поток без грубых ощущений, можно начать работать с ощущениями не только на поверхности тела, но и в глубине, пробираясь через плотность всех тканей. Главное — не пытаться прочувствовать форму внутренних органов, заведомо известную, а продолжить улавливать ощущения. Двигаться необходимо спереди назад, слева направо и обратно. Так же по всем участкам тела. Подобного рода практика могла бы отвлечь от безумства возбуждения. И я приступил. Медленно, словно учась ходить, внимание пробиралось сквозь слои кожи лица, мышцы, упиралось кости черепа. Дальше это, как и знания анатомии, растворялось. Я вернулся обратно. Снова попробовал, и опять стопор. Постепенно я рассеялся по ощущениям мелкой пылью. Что-то вроде потока не то света, не то воздуха медленно направилось в лицо и начало проходить сквозь голову. В памяти всплыла статья из советского журнала «Техника молодёжи», где давалось упражнение для развития гибкости ума. Требовалось абстрактную сферу из взаимопроницаемого материала вывернуть наизнанку. Сложность заключалась в том, что при прямом подходе к решению задачи мыслитель натыкается на узел, петлю, опоясывающую выворачиваемую сферу. Скажем, если наружная часть её красная, а внутренняя — синяя, то вывернутая сфера будет синей, а шов красным. И в этой статье на два разворота с подробными картинками шло объяснение, как решить такую задачку. Тогда мне и читать-то такое было тяжело. Сейчас же с потоком спереди я ощущал, как моё лицо выворачивается наизнанку и обратной маской упирается в затылок. Очень странные ощущения. И да, петля образовалась и очень мешала. Я остановился и отпустил процесс. Лицо вернулось обратно. Настала очередь сделать то же самое в обратном направлении. И здесь так же затылок упёрся в нос изнутри. Мозг отказывался воспринимать происходящее. Нереальность ощущений несравнима даже с эффектом от доброй порции забористой афганки. Я выдохнул и решил повторить опыт снова. Поток хлынул в лицо, и я почти физически ощутил, как мелкие ошмётки омертвевшей кожи, плоти, трухлявого тела разлетелись в разные стороны. Поток двигался глубже и глубже, а с лица и головы слетало всё больше и больше какой-то мертвечины, появилась визуализация, и я видел, как в пустоту улетает что-то вроде горстки пепла, обычно остающейся в фильмах от вампиров, попавших под яркий свет. Поток прошёл насквозь и вышел через затылок, сметя с головы множество непонятного нечто. Эксперимент продолжался. Теперь всё то же самое следовало повторить слева и справа. Теперь визуальная аналогия была с фильмами про мумию: от потока слева голова рассыпалась мелким песком и разлеталась в тёмную пустоту. Слой за слоем сметалось всё, от левой половины головы почти ничего не оставалось, правая же ещё частично существовала. Повторив всё то же самое справа налево, я почувствовал, что от головы осталась голая почти пустота.

     Ниже. На очереди была грудь. Интересно, но туловище отказывалось исчезать, зато охотно поддавалось ощущению каждого участка внутри. Движение лёгких с бегающей по ним переливающейся цветами кровью завораживало внимание, но куда восхитительнее была сердечная мышца. Раньше я уже улавливал её сокращения, но теперь мне удавалось ощущать её всю целиком. Безаппаратное 3-D УЗИ. Изучение себя подручными средствами. Это было удивительно.

     Продолжая проникать вниманием сквозь себя, я вдруг уловил очередное совмещение ощущений. Чувства на поверхности тела, постоянные вибрации, накладывались на ощущения трёхмерного тела. Дрожь, колебания участились. Мир в очередной раз стал меняться. Пола не ощущалось под ногами, тягучий воздух стал пустым и звонким, любая волна проносилась по нему почти мгновенно, не находя ни каких препятствий, точно над водной гладью. Севшая на подоконник муха, почесавший нос сосед сзади, наклонившийся сильнее обычного сосед впереди — все они порождали движением одинаково громкие звуки. Моё напряжение росло с каждым мгновением, казалось, эрекция всего тела, испытанная во время дневной медитации, была лишь подготовкой к происходящему сейчас. По ощущениям, я висел в воздухе. Весь я пульсировал сильнее и сильнее, пока, наконец, не разорвался на части. Это было как оргазм всего тела. Я разлетался и рассыпался в пыль, растворяясь в окружающем эфире, воздух вновь вдруг стал густым и вязким, теперь он поглощал каждую из разлетевшихся частичек. Мира больше не существовало. Не было и времени. Одно только единое и безымянное нечто, всеобъемлющее и всемогущее. Не было никаких богов, не существовало ни рая, ни ада, даже деление на вселенные и на миры оказалось условным — не существовало ничего ровным счётом кроме этого Нечто. Оно было и не было, существовало и не существовало, умирало и рождалось. Нам твердили, что всё — аничча. Оказалось, что аничча и есть это ВСЁ. Нечто непостоянное. Оно местами сгущается, уплотняется и реализуется в камень, мгновенно растворяется и тут же другая его часть собирается в магнолию. Все эти метаморфозы происходят столь быстро, что кажется, будто стёклышки в калейдоскопе пересыпаются. Этих фигур вокруг мириады. А вот между ними возникает другая плотность — это звук, а вот — свет. Нечто сжалось в новую волну, пошли вибрации от одной вздыбленной фигурки к другой — это эмоции. Плотность изменилась, и теперь появилась вера: Нечто, вздыбившееся в одной точке фигуркой человека само из себя создало нового бога и веру в него. И подобное происходило и исчезало везде и всюду. Нечто пульсировало своей изменчивой непостоянностью.

     И вот я увидел себя в прошлом, а рядом — в настоящем, вокруг вспыхивали островки жизни. Затем добавились и иные, где виделись совершенно другие лица. Все что-то делали, появлялись и исчезали. Но на всех был единый поток мыслей. Хотя нет, это был не поток — всё тот же всеобъемлющий тягучий эфир, создаваемый всеединым Нечто. И тут я понял, инсайт, пойманный мною несколько лет назад, инсайт, расписанный на много листов, являл собою истину — сейчас это всё происходит прямо здесь. И оно бесконечно. Нечто — это я, это мой сосед, это плед, это дхамма, это зал, это медитация, это эмоции! Но мы не являемся этим Нечто, мы лишь его проявления. Оно создаёт нас, потому что не может не создавать. И жизнь, и смерть тоже создаются им, потому что это проявления пульсации великого Нечто. В некотором роде, теория реинкарнации верна — мы рождаемся, умираем и перерождаемся вновь. И чем больше набирается на нашем участке санкхар, тем точнее повторится предыдущая фигурка. Но избавившись от всех санкхар путём наблюдения, участок разглаживается и осознаёт себя как часть единого Нечто. И вновь изменения продолжаются. А всё это сопровождается одним чарующим звуком, гулким и глубоким, резонирующим в бесконечности, звуком, подобием которого является привычный нам «Оум».

     Постепенно я стал ощущать себя в разных участках, и все частички вновь сжались вместе, я снова осознавал и чувствовал себя. Долгий выдох проследовал за глубоким вдохом. Оканчивалась мета. Состояние счастья и благодарности лилось бурными потоками отовсюду. «Take a rest», — донеслось со стороны помощника учителя, но мне не хотелось никуда выходить. Так я и просидел до начала лекции.

     Последняя лекция подводила итоги, резюмировала всё, что было сказано за эти десять прошедших дней. Практика випассаны помогает расщепить на части видимую реальность, чтобы достичь той самой конечной, предельной и неделимой истины, чтобы, наконец, освободиться от иллюзии некоего «я». Ведь именно эта иллюзия и есть источник наших бед, влечений и отвращений. Но недостаточно признать на уровне интеллекта эту иллюзорность — необходимо непосредственно на своём собственном опыте пережить эту пустотную природу феномена ум-тело, бесконечно меняющегося, неконтролируемого. Только это поможет растворить эго и указать путь к освобождению от влечений и отвращений. И не важно, какими бы ни были наши религиозные верования, всё равно мы продолжаем чувствовать себя несчастными, пока остаёмся эгоцентричными.

     Будда открыл, что всё возникающее в уме сопровождается физическими ощущениями. Следовательно, когда медитирующий исследует ментальный или физический аспект феномена «я», необходимо осознавать ощущения.

     Технику випассаны Будда объяснил в Сатипаттхана Сутре, в «Беседе о развитии осознавания». Эта беседа состоит из разделов, в которых рассматриваются различные аспекты техники: наблюдение тела, ощущений, ума и содержимого ума. Но каждый из этих разделов завершается одними и теми же словами. Как бы ни начиналась практика, независимо от отправной точки, медитирующий должен пройти через определенные стадии, переживания на пути к конечной цели. Именно они и выражены в словах, повторяющихся в конце каждого раздела.

     На первой стадии медитирующий осознает плотную, составную реальность, проявляющуюся в виде грубых ощущений в теле. Например, мы осознаем ощущение, возможно, боль. Какое-то время боль ощущается, но, в конце концов, проходит.

     На следующей стадии переживается появление и исчезновение ощущений одновременно и непрерывно. Грубые, плотные ощущения растворяются в тонких вибрациях, возникающих и исчезающих с огромной скоростью, и твердость ментально-физической структуры исчезает. Сильные, бурные эмоции и грубые ощущения растворяются в вибрациях. Эта стадия называется бханга — растворение, именно здесь мы переживаем предельную истину ума и материи, постоянное появление и исчезновение, отсутствие какой-либо твердости. Это важно, потому что только тогда, когда мы переживаем растворение структуры ум-тело, исчезает привязанность к ней. Тогда в любой ситуации сохраняется непривязанность. Глубоко лежащие загрязнения, санкхары, всплывают из бессознательного на поверхностный уровень ума. Мы наблюдаем их, и они исчезают. Неприятные ощущения используются как инструмент для избавления от старых санкхар отвращения, а тонкие, приятные ощущения — как инструмент для избавления от санкхар влечения. Таким образом, сохраняя осознанность и невозмутимость по отношению к любым переживаниям, мы очищаем ум от всех скрытых в его глубинах комплексов и всё ближе и ближе приближаемся к цели.

     Чтобы достичь нирваны, необходимо пройти через все эти стадии. Скорость достижения цели зависит от того, как быстро идёт работа и насколько велик запас прошлых санкхар, которые необходимо искоренить. Но в любом случае, осознавая ощущения, очень важно сохранять невозмутимость. Санкхары возникают вследствие физических ощущений. Невозмутимость помогает бороться со старыми и предотвращает появление новых.

     Не следует превращать медитацию в игру, постоянно меняя техники, ни одну из них не практикуя серьёзно. Если делать один-два шага в одной из них, а потом менять её на другую, никогда не удастся продвинуться вперёд. Не нужно распыляться на попытки. Конечно, можно пробовать различные виды техник, чтобы найти ту, которая больше подходит. Но, найдя, надо практиковать её серьезно, чтобы достичь конечной цели. Завершая лекцию, сладкий женский голос прощался с нами самым лучшим пожеланием: «Пусть страдающие люди во всем мире найдут путь освобождения от страданий».

     Удивительно получается! Ещё несколько лет назад у меня случилось озарение, инсайт, родилась идея, доставившая массу радости в период появления и заставившая изрядно поболеть не готовую к этому голову. Тогда это всё происходило на уровне прочтённой мудрости, теперь же мудрость эту удалось пережить в медитации. Но куда более удивительно то, что мысли, пришедшие тогда в мою шальную голову, были учением Будды с двух с половиной тысячелетней историей. Я просто считал со всеобщего эфира идею, нашёл подтверждения ей в книгах и статьях, совместил всё вместе и описал. Но как применять, так и не понял. И вот, спустя годы, жизнь вернула меня к этим идеям, дала возможность пережить это на себе и показала практическое применение. Давняя теория получила прикладную функцию. Теперь я знаю причинно-следственные связи этого мира, имею замечательный инструмент, практику для самосовершенствования и самоочищения. За эти десять дней стало понятно, для чего пришлось получать такой опыт отношений с девушками, а самое главное — появилась цель. Отныне каждый день мой будет содержать медитацию. Придерживаясь десяти парами, помня про данные мною пять обетов, я продолжу выстраивать гармонию с этим миром. Живя такою жизнью, я смогу прервать колесо перерождений. А если так, то просто необходимо воссоединиться с Ксюшей, за которой столько жизней я мчался. Уж если прекращать эту беготню, то прекращать красиво, завершив все начатые дела.

     За вечер, ночь и следующее утро мы со всеми студентами много общались, все перезнакомились и обменялись контактами. Сто необыкновенных человек собрались все вместе для занятия одной практикой. Сотня совершенно разных по социальному статусу, по возрасту, знаниям, опыту, интересам, абсолютно непохожих по интересам в обычной жизни, но одинаково добрых и счастливых людей десять дней прожили вместе и духовно сроднились. Мы стали одной семьёй.

     Проснувшись в привычные четыре утра, мы с сожалением заметили, что гонга в обычной жизни точно будет не хватать. Пошутили даже на тему мелодии для будильника. Последнее утро в центре, скоро мы будем в городе. Наверное, поэтому захотелось побриться. А может, от того, что шею слишком колола щетина. Так или иначе, но я оказался перед зеркалом и вглядывался в отражение. Оттуда на меня смотрел молодой парень с юными блестящими глазами, без мешков под глазами и без единой морщинки над бровями. Свежие щёки по-мальчишески горели румянцем. Это был не я. Ну, точнее, я, но пяти-семилетней давности. Отойдя от зеркала, я заметил, что плечи у этого парня расправлены, а осанке можно только позавидовать. В теле читалась юношеская лёгкость.

     Наутро была ещё одна медитация, обычный завтрак, а затем — рассказ о помощи в организации подобных ретритов. Потом нам вернули наши ценности, которые мы сдавали на хранение, — документы, деньги и телефоны. Последние часы нахождения в центре мы занимались наведением порядка и уборкой территории. Разъезжались студенты добрыми друзьями.

     Последнее письмо Иллариона

     Здравствуй, дорогой друг!

     На прошлой неделе окончились мои первые сто дней отшельничества, и теперь я могу сказать, что многое понял, увидев совершенно в другом свете. Но об этом по порядку.

     Как я и писал в предыдущем письме, я отправился на Кавказ для проведения стодневного медитативного ретрита. Природа этих мест уникальна и величественна, горы, словно родительские руки, защищают, укрывают от внешнего суетного мира. Здесь, на склонах любимого Абишира-Ахуба, я и решил устроить себе приют. После приезда из Невинномысска пару дней мне пришлось провести в поисках удобного места. Изначально, махнув рукой на первые мысли о поляне на берегу реки, я поднялся к Софийским озёрам. Эта плеяда небольших горных озёр расположена в своего рода котловане или кратере. Казалось, здесь будет удобно провести три месяца, но всё же ветер и холод дали понять, что долго я тут не протяну. Тогда, осилив перевал Иркиз, по крутому сыпучему склону я спустился вниз и вышел к шумным Софийским водопадам, подход к которым был увит десятками плотно утоптанных троп, так что и это место мне не подходило из-за своей людности. Поэтому я свернул налево и пошёл вдоль речки ещё ниже. Времени было в избытке, и я, как появлялось желание, то заходил в лес и поднимался по хребту вдоль ручьёв, то возвращался обратно. Так я побывал у самого прекрасного озера — Айматлы-Джагалы-Кёль или озера с изрезанными берегами. Вода здесь глубокого изумрудного цвета и, конечно же, довольно холодная и чистая. У дальнего берега, видимо, отколовшись от ледника, плавала огромная глыба вроде айсберга, а чуть поодаль виднелся островок.

     Кстати, с этим озером связана одна легенда, красивая, как и все в здешних местах. Когда Верховный Бог сотворил Кавказ, то сильно огорчился тем, что в горах нет ни зверей, ни лесов. Призвал он тогда других богов на совет и задал вопрос: «Как могло так случиться, что вся земля украшена деревьями и травами, а здесь же ничего нет?» В ответ боги и духи предложили подняться к самому куполу неба и оттуда взглянуть на горы. И увидел тогда Верховный Бог, что забыл он наградить Кавказ водами. Кругом были большие моря и полноводные реки, но здесь, в горах, воды не оказалось вовсе. Каменная пустыня не давала жизни ни одной душе. И тогда Верховный Бог попросил покровителя кузнецов выковать гигантские ножницы из лучшего дамаска. Когда же всё было готово, он подлетел к океану, отрезал небольшую часть и перенес её в горы. Стал он там резать этот кусок воды вдоль и поперёк на тысячи всяческих лоскутков, а жена его этими лоскутами украшала горы, долины, ложбины и котлованы. Так появились на Кавказе замечательные по своей прозрачности и глубине горные озера, о красоте которых знает весь мир. Утомился Верховный Бог работать гигантскими ножницами, а когда дело подошло к концу, увидел он, что остался совсем небольшой кусочек, весь изрезанный с разных сторон. Задумался Бог, куда б его поместить, и увидел вдруг небольшую ложбинку, будто бы подходящую по размерам. Опустился кусочек туда и стал озером. И так оно там удобно расположилось, что сразу же засияло небесной красотой, а появившиеся вокруг деревья подарили несуразно вырезанному озеру все свои изумрудные оттенки, сделав его самым прекрасным в мире. С тех пор люди так и называют его озером с изрезанными берегами — Айтматлы-Джагалы-Кёль.

     Сутки я провёл здесь, купаясь в кристально чистой воде и наслаждаясь восхитительными видами. Но уже к следующему полудню сменяющие друг друга шумные туристические группы заставили меня собрать рюкзак и покинуть это замечательное место.

     В конечном итоге я вернулся к тому, с чего начал: на небольшой полянке, прижатой с одной стороны к опушке хвойного леса, а с другой — к шумному и бурному Псышу, затем поставил палатку и устроил место для костра и кухни. Вдоль берега я расчистил дно и организовал купель. Весь день ушёл на подготовку последующего проживания здесь. Люди тут, конечно, появлялись, но туристические маршруты проходили по противоположному берегу, а в радиусе двухсот метров на этом берегу не было ни троп, ни дорог, ни кострищ. Это позволяло решить вопрос с ограничением по общению.

     Половина рюкзака была у меня забита гречкой, рисом фруктами, сухарями и хлебом, так что при двухразовом сдержанном питании, как на Випассане, на полторы-две недели еды хватало. Я решил, что каждые десять дней буду прерывать Благородную Тишину, чтобы, добравшись до посёлка Архыз, покупать запас продуктов до следующего раза. Итак, с едой тоже всё было понятно. В целом, все пять предписаний можно было легко принять.

     Оставалось решить вопрос с распорядком дня. Палатку я поставил так, чтобы лучи восходящего солнца попадали прямо в лицо и заставляли подниматься на рассвете. В основу плана дня легла Випассана. Завтрак и обед — так же, в четыре часа по полудню — тёплая вода из котелка с лимоном и сахаром. Время перерывов первой половины дня уходило на приготовление пищи и мытьё посуды, а вечером — на поддержание огня и поиск дров. Скажу сразу, что физической работы хватало с избытком, ведь мне приходилось ежедневно проходить по нескольку километров, таскать и рубить брёвна, а с таким питанием это давалось непросто.

     Итак, принцип медитаций и ощущения мало чем отличались от десятидневной Випассаны. Но вот эффект, качество перестройки ума и даже тела — вот об этом даже за неделю не рассказать. Три месяца глубокой работы над собой, сто дней, когда никуда не нужно спешить. Я просто начал и делал, двигаясь шаг за шагом вперёд, спокойно и неторопливо. К началу второй недели я впервые почувствовал свободный поток, но к десятому дню это состояние сменилось множеством грубых ощущений. Концентрироваться было тяжелее, поскольку постоянно отвлекали солнце, ветер, дождь, мухи, пчёлы. И, если от перемен погоды помогали скрыться тент и раскидистые лапы елей, то живность меня явно полюбила. Недели через три место у моей площадки для медитаций облюбовала гадюка, которая нашла его очень удобным для солнечных ванн. Мы с ней друг друга не трогали, но внимательно и настороженно наблюдали за каждым движением соседа. Вечерние лекции учителя на курсах здесь сменились уроками жизни от природы. Передо мной разворачивались великие действа естественного театра: хороводы насекомых, птичьи представления, охота и бегство — словом, происходило всё то, что могло и должно было происходить. А иной раз я просто наблюдал за мерным потрескиванием костра и спокойным колыханием пламени, жадно обнимающего каждую подкинутую ветку. Декорации же, хоть изредка, но менялись. Палящее солнце уступало место низким тяжёлым тучам и проливным дождям, порой ветер не прекращался несколько дней, и мне приходилось работать в палатке, скрываясь от непогоды. Но всё вместе это открывало бесконечное поле для наблюдений и углубления каждого из кругов внимания. День за днём я ловил всё больше ощущений в своём теле, вечер за вечером природа знакомила меня со всё большим количеством звуков, красок, движений.

     В конце июня произошёл случай, которым не могу не поделиться с тобой, мой добрый друг. После вечерней медитации я, как и обычно, погасил костёр и отправился спать в палатку. Туристов не было уже несколько дней, ночную тишину разбавляли только стрекот насекомых и шуршания в траве. Уснул я не скоро — после жаркого дня было очень душно и постоянно хотелось пить, но к полуночи уже точно спал. И вот, среди ночи пришлось проснуться от хруста веток. Где-то рядом осторожно пробирался кто-то явно большой. Я приоткрыл глаза и заметил, как по правой стенке палатки медленно проскользнула широкая тень. Наступила тишина. Раздалось сопение и шаги стали отдаляться в сторону реки. Я вслушивался. Мысленно поискав нож, я расстроился, вспомнив, что оставил его в тамбуре. Гость бродил где-то рядом, похрустывая ветками. Камни у реки застучали друг о друга — похоже, этот кто-то вышел к берегу. Он остановился и стал с громким фырканьем втягивать прохладный ночной воздух. Через какое-то время шаги снова приблизились, и лунный свет от меня отгородила огромная тень. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Тишину сменил шелест ткани тента и тамбура — кто-то влезал в палатку. Наступили несколько мгновений тишины. Теперь же чьё-то очень тяжёлое и влажное дыхание заставляло колыхаться расстёгнутую сетку перед закрытой дверцей. Ночной гость стал громко сопеть и принюхиваться, а затем палатка зашаталась, послышалось шуршание в рюкзаке. Я лежал молча и внимательно наблюдал. Прошла минута, и раздался стук падающих яблок с апельсинами, фрукты катились по траве. Движения гостя стали суетливее, и воздух вокруг наполнился громкими шумами, какими-то ударами, звоном, причмокиваниями, звуком капающей слюны и не то хрипом, не то рыком. Продолжалась вся эта какофония, казалось, целую вечность, но, как я потом понял по часам, меньше десяти минут. Затем всё резко прекратилось, шаги стали отдаляться, раздалось хлюпанье раздавленного апельсина, треск веток, и снова воцарилась тишина — ночной гость ушёл. Я так и не решился подняться и вылезти из палатки и через полчаса уснул. С первыми лучами рассвета, когда страх ушёл с остатками ночной тьмы, я проснулся, подмываемый любопытством и выбрался наружу. На поляне всюду были рассыпаны фрукты, куски хлеба, апельсин был раздавлен чем-то, по-видимому, очень тяжёлым, а лужа от него растеклась далеко во все стороны. Возле самой палатки валялись пустые банки от сгущёнки, пробитые будто бы зубилом. Рюкзак же оказался весь выпотрошенным. А вокруг палатки красовались огромные медвежьи следы.

     Это событие заставило меня более внимательно и осторожно относиться к происходящему вокруг, теперь я стал вслушиваться не только в своё тело и свои ощущения, но и следить за знаками природы, переключаться и на внешние круги внимания. В середине июля я понял, что место, куда привык ходить за дровами, привлекает не только меня — сочные травы высотой по пояс оказывались примяты не только там, где ходил я, а разодранные в щепки стволы старых деревьев время от времени становились ещё больше побитыми. Но днём я здесь никого, кроме оленей и лисиц, так и не встречал вплоть до августа.

     Мои медитации шли свои чередом, день за днём наполняя спокойствием и уверенностью, аккумулируя заряд энергии, какую-то внутреннюю силу. В детстве мы друзьями играли в такую игру: каждый выбирал себе удобную стихию и должен был в ней тренироваться. Мы верили, что из воздуха или воды можно делать шарики и кидать их. С огнём же играть не рисковали. Забавная детская игра вспомнилась в один из вечеров, когда я сидел и всматривался в костёр. Тогда в голову пришла интересная мысль наблюдать за огнём, чтобы понять его природу. Так же, как медитирующий наблюдает за появлением и исчезновением ощущений в теле, за процессами функционирования организма, так же начать наблюдать и за появлением и исчезновением огня, за его природой. Эта идея родилась после четырёх десятков дней. И с тех пор каждый раз, разводя костёр для готовки пищи, каждый вечер, сидя у огня, я внимательно и спокойно наблюдал за рождениями и изменениями его. Отныне моему уму было мало работы внутренней, теперь появились наблюдения внешние. Около месяца я ловил каждое изменение огня, совмещал постепенно их с ощущениями в моём теле. Оказалось, что разные оттенки цвета пламени дают разный жар, что горение одних веток даёт ровное тепло на большое расстояние вокруг, а огонь от других — обжигает рядом, но ни капли не греет уже в метре в стороне.

     Чем дольше я медитировал, тем больше крепло ощущение внутреннего стержня, внутренней силы. Батарейка, которую долго заряжают, но не используют. Бесконечный анализ внутреннего и внешнего должен был породить синтез чего-то нового, требовалась реализация накопленного результата. Но медитации нельзя было прекращать. На десятый день Випассаны мне довелось пережить то, что я назвал оргазмом всего тела, то, с чем не мог справиться тогда, сохраняя спокойствие. Теперь же это состояние было у меня ежедневно, тело вибрировало, готовясь совершить что угодно, лишь бы не оставаться без действия, лишь бы выплеснуть накопленную энергию. Поэтому в часы дневных перерывов я занимался физическими и гимнастическими упражнениями, вспоминая всё, что делал когда-то раньше или видел где-либо. Растяжки, подтягивания и отжимания, жёсткий крест, щит, косарь, комплекс славянской здравицы — всё, что только мог, я выполнял здесь с полной отдачей, и тело моё стало заметно укрепляться. Чуть позже я нашёл длинную палку, аккуратно обтесал её и обрубил так, чтоб по длине она стала мне по пояс. С этой тростью я возобновил давно оставленные тренировки по фехтованию. К концу августа в результате ежедневных тренировок мои суставы стали гибкими, эластичными, мышцы — твёрдыми, а движения — чёткими и ровными. Head Stick и Trash я смог теперь делать по двести повторений за раз! Ноги сделались прочными и пружинистыми, а в медитациях сейчас гораздо дольше не затекают. Ссадины и царапины у меня заживают в разы быстрее, и мне приходится внимательнее наблюдать процессы, которые происходят в это время с ними.

     Потребность во сне тоже уменьшилась. Более того, каждую ночь у меня осознанные сновидения, и я выхожу в третью фазу с такой лёгкостью, словно просто встаю с постели. Регулярные ночные упражнения с этой практикой позволили укрепить память и вытащить из недр ума совершенно забытые воспоминания. С помощью выхода в осознанный сон я теперь намеренно путешествую по волнам памяти и то отправляюсь в далёкое, почти младенческое, прошлое, то гуляю по студенческому общежитию, то обнимаю ещё живую бабушку, то таскаю на руках дочку друга. И это ведь реальность, хоть и иная! Деда Игоря, выходя в осознанный сон, мне удаётся видеть довольно часто. Он открывает мне новые грани этого необычного пограничного мира, заставляет делать то, что раньше даже и представить было сложно. Кастанеда писал про полёты над лесом. Мне же для этого теперь не нужны ни мескалито, ни трава дьявола — всё это просто подвластно уму. Дедушка пояснил, что выбранный мною путь, хоть и чужд нашим предкам, но оказался тем самым средством для понимания на своём опыте разницы между светлой и тёмной составляющими жизни. Нет, в этом мире не существует ни добра, ни зла, ни чёрного, ни белого, ни даже серого, но, отделив от прочего всё то, что порождает страдания, и отказавшись от него, человек выбирает путь, упрощённо называемый светлым. И я, таким образом, отсёк от себя всё, что связано с той самой ведьмой, так яростно гонящейся за необычным очельем. Как это назвал отец, «её послушным щенком» мне уже не стать, а значит, можно двигаться дальше. Вот поэтому дед и взялся за активное моё обучение внутри осознанных снов. Так что, днём я работал сам над собой, а ночью добавлялись уроки от необычного предка.

     Необычное путешествие прямиком в зимний лес устроил мне дед в одну из ночных практик осознанного сновидения. Мы оказались в кругу незнакомых людей, ожидающих встречи со старым вожаком волчьей стаи. Этого не говорилось, но я откуда-то знал.

     Земля была ещё холодной, снег лежал частыми островками по всему лесу, а кое-где, между трухлявыми пнями и выступавшими из-под мшистых зарослей камнями, виднелись покрытые тонким стеклом льда грязные лужицы. Обрывистыми движениями ветер временами скидывал с огромных сосен мокрые комья снега или же забирался под куртку и заставлял лишний раз поёжиться от промозглой сырости, которую он разносил по всей окрестности. Мне приглянулась небольшая кочка в паре пядей от стройной молодой сосенки, и я уселся, даже не расчищая места, по-турецки. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, стараясь не обращать внимания на крепнущее желание тела замёрзнуть в этой обстановке.

     Несколько глубоких вдохов и выдохов, затем всё медленнее и медленнее дыхание, биение сердца, мысли — через какое-то время и они стали редкими и спокойными. Вокруг царила вдохновляющая и таинственная тишина. Изредка где-то в стороне слышался шелест перьев вспорхнувшей птицы, шлепок падающей снежной шапки с веток или же скрежет замёрзших деревьев. Спокойствие рождалось где-то внутри и осторожно, словно пугливая кошка, выбиралось на поверхность, постепенно укрывая меня своим мягким теплом. Я привыкал к лесу, лес приглядывался ко мне, и наше взаимное молчание способствовало тому. В немой тишине мысли, текущие уже размеренным потоком, стали реже, отдельные моменты выплывали на поверхность и находили отражение в происходящем. Внезапно подумалось, что у леса есть свой дух, свой хранитель, и именно он сейчас решает, принять ли меня здесь или нет. Мне хотелось, чтобы это произошло, и я продолжал спокойно сидеть и медитировать на дыхание. Прошло, наверное, ещё минут двадцать, прежде чем появилось ощущение домашнего комфорта и уюта, разве что холод возвращал мысли о неприятном состоянии.

     Спиной я уже опёрся о ствол приютившей меня сосны и откинул голову назад, наслаждаясь покоем и стараясь раствориться в прекрасной гармонии северного леса, когда справа в нескольких десятках метрах послышались чьи-то осторожные шаги. Снег с лёгким хрустом проминался под большим весом. Настороженная тишина. Снова несколько шагов. Я продолжал сидеть на месте, оставляя глаза закрытыми. Мозг начал понемногу тревожиться и выдавать желания скорее обернуться и посмотреть, кто это, чтобы затем уже судорожно придумывать план действий. Шаги приближались, но не прямо, а витиевато, словно кто-то старался сделать вид, что движется вовсе не ко мне. Снова тишина, и в ней отрывистое лёгкое пофыркивание. Меня наполняло ощущение появления кого-то важного, главного. Вновь шаги. Сзади. Справа. Тишина. Шаги передо мной. Ближе, ещё ближе. Повисшая пустота в воздухе. Я услышал тонкое журчание, затем шорканья чего-то твёрдого о землю, мелкие веточки и куски грязи с шумом падали далеко в стороне. Через мгновение наблюдавший за мной зверь уже убегал куда-то между деревьев слева от меня. Волнение накатилось новой волной, но с ним удалось справиться, и всё же я открыл глаза и огляделся — кругом всё так же никого не было.

     Стараясь вернуться в медитативное состояние, я закрыл глаза одновременно с долгим глубоким выдохом. Плечи опустились, и всё тело стало постепенно расслабляться. «Я здесь, я тут, — проносились мысли в голове, — среди леса, я ехал сюда целенаправленно наблюдать и познавать свою природную сущность, выуживать древние корни, так что не зачем расстраиваться из-за нежелания зверя приблизиться ко мне». Ещё какое-то время в голове всё перемешивалось, какие-то слова всплывали и вновь тонули в общем потоке, но это уже не была бурная река — ей на смену пришёл тихий медленный ветерок. Лес ощущался домом, вокруг было очень хорошо и спокойно — единственное волнение, единственная грязь находилась внутри меня самого, и с этим можно и нужно что-то делать. Я наблюдал.

     Одинокая птица всхлипнула где-то в чёрной паутине обмороженных веток и тут же умолкла. Послышались первые шорохи — несколько человек в нашей группе, видимо, устали сидеть на одном месте. Вновь тишина. И вот из глубины леса потянулся, потёк густой, тягучий, направленный вой. Звук, казалось, исходил одновременно из чащи впереди и из далёкого, уже совершенно забытого, прошлого, но он казался знакомым и родным, как голос близкого друга или брата после многолетней разлуки. Клич продолжался недолго, но затем какое-то время ещё висел в воздухе, зацепившись за ветки сосен, как обрывки тончайшей и лёгкой ткани. Через пару минут я почувствовал, что Он здесь. Сила и уверенность от Него разливалась во все стороны, это ни с чем нельзя было спутать. Теперь же стали слышны и шаги, короткие, лёгкие, но по ним было понятно, что идёт тот, кто знает, куда и зачем нужно идти, тот, кто может вести за собой, за кем хотелось бы идти — это приближался вожак стаи. Любопытство взяло верх, и я уже не готов был сидеть с закрытыми глазами. Не шевелясь, я наблюдал, стараясь не смотреть прямо, на приближавшегося к нам огромного чёрного зверя. Он то останавливался, присматриваясь и принюхиваясь, то подбегал на несколько шагов, то уходил в сторону, но постепенно сокращал расстояние. Мы сидели, разбившись на три части: группа на пригорке и мужчина и я отдельно, метрах в пяти-семи друг напротив друга.

     Волк оббежал кругом нас, остановился и, резко, кашляющими рывками выдыхая воздух, стал грести землю и метить территорию. Мы были в его владениях и смирно наблюдали за хозяином леса. Волк поочерёдно обнюхал сидевшего в отдалении мужчину, очень близко подойдя к нему, затем каждого в группе на пригорке. Обходя людей, он останавливался, широко расставляя мощные лапы и, как бы глядя расфокусированным взглядом, к чему-то прислушивался, то отводя уши назад, то приподнимая их вертикально. Ко мне он даже не повернулся. Закончив таким образом знакомство, зверь вновь отдалился куда-то в лес по левую руку от меня. Любопытство и обида внутреннего ребёнка во мне желчно горчили, сводя к нулю все результаты медитации. Мне хотелось не то чтобы посмотреть на истинного охотника — я жаждал общения с ним. Но вместо этого волк обходил меня стороной. Эго бунтовало и бесилось, требуя внимания.

     В очередной раз волк вернулся к нам. Теперь он целенаправленно двигался к мужчине напротив меня твёрдым и быстрым шагом. Подойдя вплотную, он несколько раз уже привычным образом фыркнул. Зверь остановился за спиной, и вновь карие глаза его потеряли фокус, он словно о чём-то думал, взвешивал своё решение. Через пару мгновений волк сделал несколько шагов, описав таким образом полукруг, и… направил свою струю спокойно сидевшему мужчине прямо на левое плечо! Немое удивление заставило всех нас, а в особенности «меченого», округлить глаза и, не зная, как реагировать, широко улыбнуться. После этого необычного акта волк забросал страдальца землёй и ворохом мусора, развернулся и, несколько раз снова фыркнув, ткнул передней лапой ему в плечо. Мы наблюдали, словно очарованные. Наконец, он приосанился, округлил могучую грудь и закинул передние лапы на плечи удивлённому мужчине. Это было поистине завораживающее зрелище: огромный зверь, размером с телёнка, стоял на задних лапах, высоко задрав роскошный пушистый хвост, даже густая чёрно-серая шерсть не могла скрыть тугие узлы хорошо развитых мышц, мощный широкий лоб, треугольники ушей, вызывали восхищение. Волк опустился на все четыре лапы — он позволил обнять себя. В этот момент во мне разливалась тягучим мазутом лужа зависти. Я смотрел на эту картину, видел прекрасного зверя и наблюдал за разрастающейся грязью внутри меня. Это продолжалось несколько минут. Наконец, волк фыркнул и, обнюхивая землю, направился к группе на пригорке. Здесь он проложил себе мудрёный маршрут, обходя людей с разных сторон и осторожно принюхиваясь к ним, в основном со спины, так, чтобы те этого не замечали. Временами он останавливался и вглядывался куда-то вдаль, словно погружаясь в транс, но затем возвращался к своему обходу гостей этого леса.

     Я потерял надежду на близкий контакт с вожаком и мысленно махнул на всё рукой, послав это дело к лешему, закрыл глаза и постарался уйти в медитацию. Грязь, всплывшая на поверхность, эта большая санкхара, не давала возможности легко погрузиться в благостное состояние сознания. Попытки продолжались вновь и вновь, упорство намерения боролось с отторжением разочарования, пока слева не ослышались осторожные шаги. Я открыл глаза и увидел перед собой невероятно огромного по размерам и внутренней и физической силе волка, вожака стаи. Он осторожно, как бы стараясь не потревожить, приближался ко мне, опустив голову и вытянув вперёд могучую шею, уши его были отведены и прижаты назад. Он крался аккуратно, высоко приподнимая передние лапы и медленными движениями вытягивая их вперёд. Казалось, громадный зверь вот-вот прижмётся к земле, становясь всё меньше и меньше. Его живые, исполненные мудростью глаза, неотрывно следили за мной. Внутри всё перемешалось, и я ощутил, будто из далёкого детства ко мне вернулся кто-то очень родной, свой, добрый и любящий всю семью. Мои ноги уже давно устали, а потому какое-то время назад мне пришлось их вытянуть вперёд, выпрямив в коленях. Волк крался вдоль них и был уже в каких-то нескольких сантиметрах от меня. Он внимательно рассматривал, заглядывая прямо в глаза, при этом оставаясь осторожным, словно перед чем-то хрупким. Я был открыт и доверял ему, не знаю почему, но доверял. И он это чувствовал. Волк медленно потянулся вперёд и уткнулся прохладным влажным носом мне под глаз, я усмехнулся, поскольку стало щекотно, и в этот момент огромный мягкий язык начал меня вылизывать. Позже мои ощущения подтвердились — вожак отнёсся ко мне как к младшему члену стаи, молодому волчонку. Было похоже, что он старался подбодрить, как-то помочь, сказать что-то вроде: «Ну, не всё так плохо! Нормально, видишь, у тебя всё в порядке! Погоди, всему своё время». Затем он медленно стал отступать, продолжая обнюхивать меня, постепенно отошёл, развернулся и вновь отбежал в лес.

     Несколько мгновений, пока взверь был лицом к лицу со мной, произвели неизгладимое впечатление, что-то переключили в голове, изменили внутреннее состояние, отбросив внутреннее «я» далеко вглубь поколений, заставляя рушиться привычное мировоззрение, напоминая, что общение может быть и невербальным, а телепатия — не что-то из области фантастики последних веков, а давно утраченный нами, но сохранённый в природе способ делиться мыслями, чувствами, эмоциями и образами. Меня наполняло что-то непонятное, но крайне приятное, родное, естественное. А ещё было умиротворение. И где-то на задворках разума крутилось любопытство. Волк ушёл в лес, а все мы долго ещё думали, каждый о своём, но все вместе — об этом опыте.

     Наконец, все отошли от молчаливого состояния, хотя и продолжали поддерживать тишину и умиротворённость. Время от времени то там, то тут слышался вой либо лай, в стороне от нас на много голосов разбивались эти звуки. Вожак рыскал где-то по лесу. Вдруг раздался вой совсем рядом, но зверя не было. Я осмотрелся и нескоро понял, что это был мой дед. Удивительно похожий, совершенно волчий, призыв разнёсся по всему лесу от него и не остался без внимания — шорохи в чаще прекратились, и оттуда послышался ответ. Среди обнажённых замёрзших стволов я разглядел уже знакомую чёрную спину, задранную кверху шею и направленную к небу голову — образ воющего волка, знакомый с детства по картинкам и кадрам кино. Внутри меня что-то переворачивалось в очередной раз, словно пробуждаясь от тысячелетней спячки, появлялось желание стать сопричастным к этому, и в то же время зажатость, скованность держали на месте.

     И тут дед мне предложил научиться выть по-волчьи. Он объяснил, что язык нужно закинуть назад, кончиком коснуться нёба, так, чтобы получилось кольцо. И когда будешь выть, звук должен идти из груди, горло не напрягай.

     Молча кивнув в ответ, я принялся за практику, ожидая, что у меня-то, всегда ассоциировавшего себя с волком в свете семейного предания, сразу же легко получится. Но в результате вышел очень тихий и неуверенный звук, вскоре сошедший на хрипоту.

     — Хорошо, только голову надо поднять и вытянуть шею, как волки, — видел же? Это чтобы воздух, звук спокойно проходил и не задерживался.

     Новое упражнение заняло меня целиком, хотя и не получалось ничего толкового. Раз за разом выходила какая-то ерунда — то хрип, то поскуливание, а то и вовсе что-то невразумительное. Я перестал обращать внимание на смотревших на меня людей, вновь и вновь пытаясь завыть таким способом. Наконец, в голову пришла неожиданная мысль: «А зачем? Что ты делаешь? Что ты хочешь этим сказать?».

     Задумавшись, я понял, что это не мысль, не идея и уж тем более не слово — была только одна эмоция, давняя и сросшаяся со мной, как паразит. Одиночество. Тоска по родным душам. Давно уже она стала моей неразлучной тенью, печальной и ядовитой, отравляющей каждый новый день. В детские годы сверстники меня не понимали и отталкивали от себя, а я не разделял их интересов, не смеялся над злыми шутками, жалея объекты их насмешек. Оттого я рос почти без друзей. С каждым новым годом, всё больше и глубже узнавая людей, я отдалялся от них, ощущая чужеродность, словно мы из разного теста слеплены. Слабые попытки мои найти точки соприкосновения тотчас же уничтожались и тонули в волнах насмешек тех, кто не понимал меня, и тогда я выучился не рассчитывать ни на чью поддержку. Видя, как все вокруг распускают свои павлиньи хвосты, кичась низменными победами, я решил делиться своими знаниями и умениями, но наткнулся на неверие и насмешки (люди часто обращают в смех то, что не могут объяснить своим умом или боятся принять) — и тогда я стал скрытен. Легко видя добро и зло в окружающих, я делал выбор в пользу одних, отстраняясь от вторых, но и те, и другие принимали это за высокомерие. Люди не верили в мою правду, и я выучился хитрить и приукрашивать свои истории в нужном мне русле. Я хотел прощать и любить всех вокруг, но меня уверяли, что, любя всех, ты не любишь никого — каждый хотел выделяться, а потому оскорблялся этим моим стремлением. С тех пор я стал ожидать от каждого человека подвох. Мне хотелось любить и поддерживать прекрасную девушку, но, кого бы я ни выбрал, каждая из них лишь использовала это в своих целях, и я понял, что верным решением было бы начать презирать их. Я изучал психологию людей, их поступков, расшибая лоб в кровь, чтобы научиться хоть как-то жить в этом мире, но видел, как то одни, то другие достигают всего легко и играючи. Это сделало меня завистливым, заставив ненавидеть людей. Я разучился любить, выучившись бояться. Одиночество, моя тень, чёрная липкая тварь, с тех пор следовала неотступно за мной, подсасывая каждый день жизненные соки и впрыскивая понемногу свой смертельный яд.

     Нет, мне не нужно было ничего говорить, но тоска нашла свой способ выйти. Не было желания ничего просить, но хотелось лишь дать знать, что я здесь, и я одинок. Мой вой прокатился по лесу волной, утихающей по мере приближения к берегу. Как заросли тростника рассеивают её силу, так и деревья замёрзшего леса растворяли звуки моего голоса, примешивая вдали какие-то неясные шорохи и скрежеты. Один, другой, третий раз я выпустил из себя этот не то стон, не то плач, не то эпитафию к своей жизни. Воцарилась тишина. Вдали никто не лаял и не хрипел. Глухое безмолвие покрыло своей пеленой весь лес. Я выдыхал и молчал. В ватном молчании тонули стук сердца и дыхание. Внезапно раздался знакомый голос: вой поднимался издалека и нарастал, приближаясь к нам, девятый вал на суше, нечто мощное и уверенное, но не пугающее, а ободряющее. Видимо, волк услышал и понял меня, теперь он отвечал и вкладывал в свой ответ столько отеческой силы, столько эмоций, сколько не мог дать ни один человек даже на самой близкой встрече. Это был не просто ответ — звучала песня, песня без слов, а потому самая искренняя и честная, и я её услышал.

     Отныне стало не важно, что ждёт дальше, какие встречи ещё только предстоят, но главный диалог уже состоялся, и мне дали ответ, который, возможно, я ещё не скоро пойму, но, чувствую, это тот самый, что более всего мне нужен. Теперь здесь, на Кавказе, мыслей, каких-то размышлений стало больше в сравнении с Випассаной, они наполнились новой глубиной и многоплановостью.

     Путешествия во времени в потоках памяти с помощью осознанных сновидений помогли увидеть ещё больше причинно-следственных связей, с каждым днём я всё яснее понимаю, почему в жизни происходит именно так, а не как-либо иначе. Абсолютно каждое действие было не само по себе, а крепким звеном в длинной цепи — оно является следствием предыдущих и причиной будущих звеньев-действий. Я понял, насколько мне повезло, что в этой жизни узнал про Випассану, почувствовал в себе уверенность и силы прекратить бесконечный круговорот перерождений.

     Наблюдение за внутренними и внешними процессами, все эти практики и тренировки, поглощающие много меньше энергии, чем я аккумулировал за медитации, постепенно стали приносить свои плоды. Во всём есть связи, у всего есть причины и следствия, у всего есть связи как физического плана, так и эмоционального, ментального. У хищника и жертвы есть связь голода и страха, у столкнувшихся на поляне кабанов — связь ярости, а потом — непосредственный физический контакт. Ты, мой друг, слышал, наверняка, о таком феномене, как синестезия. Это явление восприятия, при котором раздражение одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями вызывает и ощущения, соответствующие другому органу чувств. Например, при хроместезии, одной из форм этого явления, разнообразные звуки окружающей среды, такие как звон посуды или лай собаки, вызывают ощущение цвета и целый фонтан форм, которые возникают, перемещаются, а затем пропадают, лишь только прекращается звук. Он, звук, часто меняет воспринимаемый оттенок, яркость, мерцание и направленность движения. Некоторые люди даже видят музыку как бы на «экране» перед лицом. Так вот, я заметил, например, что, если держать взгляд расфокусированным, а ум открытым и расслабленным, то можно увидеть в цвете отношения между животными и людьми. Яркие дрожащие линии связывают их, меняют цвет в зависимости от интенсивности действий и эмоций. Но при этом же бывают случаи связи всех пяти чувств. Самый известный пример — Соломон Шерешевский. А что, если это не случайное изменение вроде мутации, а навык, который можно приобрести?

     Простая истина родства всего друг с другом, когда всё же дошла до меня, позволила порвать моё притяжение насекомых, и они перестали кусать, комары больше не облепляют меня во время медитации. Но мне вспоминались и слова из лекций на Випассане, слова о том, что Будда, как и алхимики средневековья, видели во всём основные начала: огонь, землю, воздух и воду. Все они есть во всём. И я отбросил то, что знал из физики и химии, просто начав наблюдать реальность, как она есть, не задумываясь над формулами и научными постулатами. Когда же видеть эти начала стало проще, когда причины и следствия вырисовывались понятнее и быстрее, я уловил, что есть связи и с огнём у всего окружающего. Он меняет цвет и жар не только от состава горючих материалов, но и от эмоций тех, кто находится рядом. Именно поэтому, дети, которые обходят дом с церковной свечкой, видят дрожащее и коптящее пламя — это не от наличия нечисти, а от биохимических процессов в человеке — со страхом выделяются вещества в воздух, от которых пламя так и меняется.

     Мне стало интересно, насколько сильно можно повлиять на изменение огня внешне, без физического контакта. Все августовские вечера у меня ушли именно на эту практику. Я наблюдал и пробовал разные эмоции, мысли, намерения, движения — словом всё, что приходило в голову. Никаких фантазий о магии или чём бы то ни было паранормальном — только осознание связей всего между всем.

     Это стало основной моей вечерней практикой, а позже — единственной. Даже в осознанных сновидениях я старался отследить связи и познать природу огня. Наверное, это могло выглядеть странно со стороны: одинокий мужчина на берегу горной реки каждое утро встаёт с рассветом, медитирует часами, ест два раза в день по чуть-чуть, днём устраивает себе час физических тренировок с гимнастикой и час машет палкой, снова медитирует, ходит в лес за дровами, а весь вечер сидит, не отрывая взгляда от огня, временами совершая какие-то непонятные движения руками. Благо, люди появлялись редко. Только в середине августа на другом берегу, прямо напротив меня, группа туристов-школьников разбила лагерь на неделю. Они шумели, буянили, но к тому времени меня это совершенно не затрагивало уже, я сохранял совершенное спокойствие. Однако мой образ жизни привлёк внимание некоторых из ребят и, как раз в день моего похода за продуктами, они решили подойти ко мне и расспросить, что и зачем я тут делаю. Праздные беседы исключались практикой, поэтому я лишь молча улыбался гостям во время своего перерыва. Они ушли, не получив ответов на вопросы, но изрядно подняв себе и мне настроение. Вечером я снова приступил к практике с огнём. Состояние моё было несколько расшатанным по сравнению с обычной собранностью, но всё же твёрдое намерение, аддхитхана, никуда не делось. Я сидел, сложив ноги по-турецки, и наблюдал за огнём, стараясь улавливать каждое изменение в нём. Всё шло как обычно. Но через час в руках появилось онемение, а затем — и дрожь. Я продолжал наблюдать. Голова закружилась, и всё помутнело, захотелось спать, как это бывало в утренних медитациях. Веки отяжелели и начали опускаться. В стороне тихонько зашуршало что-то в траве, и я обернулся глянуть, ящерица это или змея, но там никого не оказалось. Внимание вновь вернулось к огню и его переходам, перепадам, к изменениям в нём. Спустя несколько минут шорох настойчиво повторился, уже ближе. Голова едва повернулась в том направлении, и в этот момент я заметил краем глаза, как от онемевших рук полупрозрачные жёлто-красные линии тянутся к огню. Это было похоже на смазанную фотографию, где по ночному городу едут автомобили с включенными фарами. В руках появилось покалывание, и я вдруг провалился в сон.

     Не помню, как ночью просыпался и добирался до палатки, но на рассвете я уже поднялся и, полный сил, приступил к медитации. В семь утра нужно было разжечь костёр. Я набрал хворост и привычно разложил всё на кострище, когда вдруг вспомнил вечерний опыт. Мне захотелось попробовать возобновить ощущения. Я уселся поудобнее, прикрыл глаза и стал наблюдать. Кругом стрекотали насекомые, в траве раздавался шелест — кто-то ползал, ходил. Однако я концентрировался только на ощущениях вчерашней связи с огнём. Прошло, наверное, больше получаса, но я и не заметил этого, уйдя, видимо, в состояние лёгкого транса. После этого пришлось пока отложить эксперимент и заняться насущными делами, хотя, во время завтрака мысли о новых ощущениях зароились, словно туча мошкары в заболоченном лесу. И с этой привязанностью нужно было срочно разбираться. Мне пришлось усердно искоренять новые санкхары в течение нескольких дней, прежде чем гармоничное состояние вернулось вновь.

     И всё же оставлять идею мне не хотелось. Успокоив ум, я снова принялся по вечерам работать с огнём, внимательно изучая изменения в своих ощущениях при этом. Около недели всё оканчивалось так же, как и в первый раз. Иногда видение линий продолжалось дольше, иногда я погружался в транс, едва начав практику, но в общих чертах всё шло схоже. Однако, в очередной раз потеряв на время контроль над вниманием и погрузившись в полусонное состояние, я почувствовал что-то совершенно новое, словно находился в каком-то стерильном пространстве, а затем, очнувшись, оказался в том же положении, что и в первый вечер, только руки были немного вытянуты вперёд, а ладони чуть развёрнуты кверху, не покидало ощущение, что в них лежит что-то очень лёгкое и упругое. В спине вдоль позвоночника какая-то мышца заболела до жжения. На лице у меня проступил холодный липкий пот. Слабость медленно уходила, сменяясь дрожащим напряжением всего тела. Сквозь полуприкрытые веки я увидел бледно-жёлтые линии от рук к хворосту, они понемногу приобретали красный оттенок, а затем я услышал трескучие покалывания в предплечьях. Хотя нет, это было отдельно покалывание, а отдельно треск загорающегося сушняка в кострище. Я ещё ничего не понимал и молча глядел на огонь. В чувства меня привёл мальчишеский голос метрах в пяти слева: «Ни хрена себе! Народ, вы видели? Этот ниндзя огонь силой мысли разжигает! Наро-о-од!». Я усмехнулся — что ж, они окрестили меня ниндзя. Забавно. Но с того момента стало понятно, что нужно внимательнее следить не только за животными вблизи, но и за людьми — мало ли, чего подумают или увидят. А уж какой чуши потом могут нарассказывать.

     И всё же, теперь у меня появилась ещё одна регулярная практика, разжигание огня, благодаря которой тело на переживаемом многократно опыте стало усваивать истину взаимосвязей между всеми окружающими объектами. Вероятно, где-то здесь кроется разгадка феномена телекинеза и материализации объектов просто из воздуха, как это делает Саи Сатья Баба. А ведь по многочисленным свидетельствам этот святой из Индии умеет доставать рукой из воздуха и камни, и плоды, и украшения, словно напрямую он связан с огромным океаном вселенской энергии, пронизывающей каждый кубический сантиметр пространства, и умеет ею управлять, лепить из неё как из пластилина. Возможно, однажды и мне к этому удастся прийти, пока же меня занимает вопрос применения нового знания по отношению к практике тянь-ци. Ведь если использовать связи с окружающими предметами, перераспределяя между ними энергию, то сами символы, изображаемые практиком, будут гораздо мощнее и эффективнее. Хотя, тогда уже и символ как таковой не нужен — достаточно будет осознанного целенаправленного намерения.

     Свой духовный путь я решил продолжить путешествием к храму солнца в Приэльбрусье, пора бы уже и там побывать. Может, что-то и есть там, в этом храме, стоящем на пути к Ирию наших предков, где сила самого неба благоволит путникам. И даже если именно там вдруг и окажется тот пресловутый ободок, очелье моих предков-невров, пускай! Пусть! Значит, всё же, доведётся встретиться с этой моей ведьмой. Значит, это судьба. Что ж, я к ней готов. К счастью, так совпало, что небольшая компания отдыхающих как раз направляется в том направлении, и они согласились подвезти меня до Верхнего Баксана. Ну а там дня за четыре, надеюсь, я смогу добраться до той самой легендарной горы Тузлук.

     А что дальше? Ну, дальше можно, конечно, последовать Великому Пути и двигаться вперёд, чтобы однажды слиться с абсолютом или же, сохранив все знания и память, переродиться и тогда уже наставлять людей, вести их к счастью, к освобождению от страданий. Оба варианта, несомненно, хороши. Илья Ч. говорил в своей лекции, что у Вселенной есть два инструмента для работы с нами: память и забвение, эдакие пряник и кнут. Сейчас мне давался пряник, большой и сытный. И я мог бы наедаться им всю жизнь. У меня появилась возможность продолжить начатое, стать, в конечном счёте, просветлённым и раствориться в мире. Память вкупе со всем происходящим вокруг могла бы привести к пути брахмана. И даже дальше. Брахман-брахман, учитель учителей, пробужденный, он ближе всего к гармонии. Прямо как в книге Г. Гессе «Сиддхартха». Но ведь я уже определил для себя однажды своё главное счастье — семью, основанную на огромной взаимной любви. И, более того, есть ведь девушка, за которой я иду из века в век, перерождаясь тысячелетиями. Не могу ж я это взять и просто так бросить, оставить неоконченным, подводя какую-то черту в жизнях? Если я столько жил, столько стремился к ней, столько её искал, то, в конце-то концов, нужно же нам быть вместе. И я это понял ещё на Випассане. Но… знаешь, мне уже столько лет, да и у неё жизнь там, на Западе, так сложилась неплохо, что сейчас не самый удачный момент всё менять. Тем более, мне ещё какое-то время всё-таки придётся посвятить дальнейшему росту. Да и в конце концов мы разъехались при таких обстоятельствах… Так что…

     Та что сейчас, по прошествии ста дней в уединении в горах, я решил остаться у алтаря знаний и памяти, подобно апулеевскому золотому ослу, вернувшемуся в человеческое обличие и ставшему служить Изиде. Цель моя в этой жизни познать столько, чтобы хотя бы в следующий раз, родившись снова, не сомневаться и не откладывать всё на потом, а, вооружившись этим багажом, действовать сразу; чтобы не гнаться за фантомом неведомых идей в пятнадцать-двадцать лет, а понимать то, что я знаю и понимаю здесь и сейчас, после тридцати; я хочу в следующий раз не бояться подойти и сказать девушке, что чувствую, а просто взять и сделать это; чтобы не растрачивать жизнь с глупым девизом «попробуй всё», а сразу прийти к своей единственной семье. Мне так хочется встретиться с собой семнадцатилетним и рассказать ему всё, показать причины и следствия каждого его действия и решения, объяснить ему, что всё это, конечно, хороший и полезный опыт, но опыт, который он уже сотни раз получал, и нет проку приходить на урок в тысячный раз, если всё равно потом не применяешь полученные знания. Мне хочется дать ему возможность прожить хоть одну жизнь так счастливо, чтобы все остальные были не зря. И пусть потом он уже решит, прожить ли счастливо, как говорится, в любви и согласии, со своим самым главным человеком, повторить ли это ещё раз, слиться ли с абсолютом или прийти учителем в этот мир.

     Конечно, нет у меня такой возможности путешествия во времени, третья фаза не даёт её в полной мере. Но я знаю, как ему это сказать. И потому обращаюсь, мой друг, к тебе за помощью. Собери все эти мои записи и опубликуй, добейся известности, чтобы как можно больше людей смогли прочесть эту историю, чтобы рассказы эти сохранились и не пропали в потоке лет, чтобы потом, родившись снова, эти страницы попали бы мне в руки и рассказали бы, что я уже это всё прожил, что теперь тебе нужно делать всё то, что раньше откладывал, всё то, что всегда хотел, всё то, что кажется нужным, чтобы нашёл, наконец, свою Ксюшу и стал с ней счастлив.

     Рукописи не горят, книги существуют во всех мирах сразу. Ты напиши, напиши, а я уж найду и прочту. Обязательно прочту. И тогда всё вспомню, пойму, что уже начал повторять, а что ещё не успел. И в тот момент я отброшу всё лишнее, напускное и ненужное, и проживу жизнь так, чтобы все предыдущие были не зря.

     9 сентября

     Верный и бесконечно благодарный друг И. М.

     Вместо эпилога

     Это было последнее письмо, полученное от самого необычного друга. Он появился в моей жизни внезапно и так же неожиданно из неё исчез, стерев свою историю в обществе, но оставив её в дневниках и письмах мне. Он сделал большие подарки и помог в трудные минуты: сейчас у меня есть жильё, есть истории, есть его опыт. Люди вокруг не знают и не помнят, где и когда он родился, чем занимался, жив ли он вообще сейчас, и, если жив, то где и что делает, но я твёрдо уверен, что он снова вернётся. А между этими «было» и «будет» ведь у него оказалась такая насыщенная жизнь, он столькому научился, через столько прошёл. А ради чего? Что сейчас?

     Я искренне надеюсь, что ты, один из моих читателей, вдруг очнёшься, словно от мутного сна, и увидишь, что всё это было с тобой, что вся эта история — твоя. А быть может, ты вспомнишь только часть. Но всё же ты поймёшь, что ты и есть тот мой друг Илларион Меньшиков, проживший сотни жизней, вечно ищущий среди бесконечных миров и времён себя и свою Ксюшу, стремящийся к гармонии с этим непростым миром, тот Илларион, что решил передать себе привет из прошлого и рассказать самое важное. И тогда ты откинешь эту книжку в сторону, закроешь глаза, по привычке задумаешься и вспомнишь свою Ксюшу, ухмыльнёшься, уверенно кивнёшь сам себе, и тогда уже никто не сможет остановить тебя на пути к твоему счастью, к твоей цели.

     В книге использованы отрывки из песен:

     1. «Солнце уходит на запад», И. Тальков

     2. «Где мы летим», Ю. Шевчук, гр. «ДДТ»

     3. «Кино», «Илья Калинников, гр. «Високосный год»

     4. «Шестой день осени», Илья Калинников, гр. «Високосный год»

     5. «Perfect Strangers», гр. «Deep Purple»

     6. «Strange kind of woman», гр. «Deep Purple»

     7. «Наша жизнь», Ю. Антонов

     8. «Дом мой на двух ногах», Э. Шклярский, гр. «Пикник»

     9. «Ищу тебя», сл. Л. Дербенёв, из к/ф «31 июня»

     10. «Ветер», гр. «Brainstorm»

     а также:

     1. «Так говорил Заратустра», Ф. Ницше

     2. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца», Л. Филатов

     3. Евангелие от Матфея

     4. Лекции десятидневного курса Випассаны как ее преподает С. Н. Гоенка в традиции Саяджи У Ба Кхина