Аннотация: Взбрело Наденьке запечатлеться рядом с богом искусств и прорицаний...
В пятницу вечером жена укатила встречать очередную ейную родственницу, решившую осчастливить пребыванием своих телес Северную Пальмиру. У жены моей этих родственников столько, что я уже и со счета сбился. Каждый день какая-нибудь весточка от них приходит. То дядя Юра заболел коклюшем, то троюродный брат Евгений очередной раз разбил машину и трогательно просит у меня через жену мою ненаглядную денег. Тот родился, этот умер, эти поехали в какой-то Барнаул к тете Лиде. Не знаю я никакой тети Лиды, век бы ее не видел.
И, главное, все шлют пачками свои фотографии. Некая родственная Светлана присылает бандероль с сотней карточек свадьбы своей любимой подруги. Другой родственник, Толик, радует меня репортажем о корпоративе, проходившем в самой фешенебельной хабаровской чебуречной. Так и хочется написать этому Толику: "Милый Толик, я весьма рад узнать о твоем существовании, но не присылай более фотографий твоих производственных попоек, тем более что при всем желании я не смогу на них опознать тебя".
Но человек я воспитанный, я ничего не пишу. Я просто эти "запечатленные фрагменты истории" отправляю на растопку бани. Это, знаете, очень приятно парится, ощущая, что и родственники приняли посильное участие в твоих гигиенически-лечебных процедурах.
К сожалению, не все удается перехватить на линии ящика для писем и газет. Что-то добирается и до жены. Тогда фотографические карточки попадают в альбомы, которые уже занимают две полки на книжном стеллаже в библиотеке. Правда, я тихонько изымаю альбомчики и также отправляю на растопочные процессы.
Но добро бы все эти дуры и дурни ограничились присылкою своих бессмертных фот. Нет, они еще свои фотокарточки и в натуре явить стремятся. Чтоб, значит, навсегда поселиться в моем мозгу и потихоньку его выедать. Выедать до тех пор, пока я не впав в деменцию, весь в слюнях и соплях не открою у себя на квартире и в поместье сеть гостиниц "Бедный родственник".
Мне вообще порою кажется, что родственники жены состоят в какой-то катакомбной секте, члены которой практикуют активное многодневное, а порой и многонедельное гощение по родственникам и знакомым.
Нет, и среди моих родственников был такой подвижник - дядя Вова. Но он был единичным примером, да и подвижничество его случалось не чаще, чем раз в пять лет. Как с очередной женой разойдется, так сразу пошел в паломничество. У одних поживет месяца два, у других с месяцок погостит. Так год-другой с чемоданчиком благочестивый вояж совершать мог, пока не сводила его дорожка с новою страстию. Ну, а последний раз, видимо, уже годы не те были, он совершенно без хаджа обошелся. Еще до развода к будущей супруге съехал.
Родственники жены отнюдь не такие. Во-первых, они не в единственном числе. Я вообще подозреваю, что их тьмы тем и легионы легионов. А во-вторых, если великий ходок дядя Вова невзирая на свои профессорские звания обходился раскладушечкой на кухне, то этим внукам и внучкам крестьянства подавая отдельную комнату и кровать с пуховою периною.
Ну да фиг с нею, с периною. Главное, чтоб не табунами, чтоб недолго, да чтоб конвейер не устраивали. А то один съехать не успевает, как другой уже на подлете к Пулково. Не вешать же на дверях квартиры табличку: "Мест нет!"
А то еще одна напасть. Некоторые родственники, вероятно, из лучших чувств, норовят сувениры с квартиры прихватить. Кто кофейную чашечку веджвудского фарфору, кто ложечку серебряную, а один родственничек пытался уволочь громадный жостовский поднос, что в гостиной на серванте для красоты стоял...
Двое так вообще такими приживчивыми оказались... Один три месяца прожил, а другой, некто Геннадей, который из Чугуевска, не только полгода прожил, питаясь на правах приживала, так он еще и прописаться тайком решил. Ага. Был разоблачен, бит и изгнан. Вернувшись в Чугуевский град, сей коварный сродник тут же вступил на путь украинского национализма и шлет теперь мне из Чугуевска универсалы на мове, преисполненные прямо-таки аспидовым ядом.
В общем, после случая с Геннадеем жена как-то стала благосклонней смотреть на мои попытки съездить очередной родственной душе по кумполу. А потом и вовсе сказала, что, мол, дел у нас в усадьбе невпроворот, так что если я не хочу, могу и не ездить встречать дорогих гостей. И слава Богу. Видеть эти физиономии уже мука мученическая, а ведь им еще и улыбаться надо.
Вот укатила жена, значит, а тут и детишки, надежа моя и опора в грядущей неминучей старости, подскочили.
- Папа, папа, дай нам что-нибудь вкусненькое!
Полез в подвал. Притащил им банку ежевичного варенья да подъедок всяких. Сам надел колпак и встал у плиты печь оладьи. Прямо конвейер вышел по поеданию оладий - я пеку, они поедают. За пол часа одну банку варенья умяли и все подъедки!
На следующий день, в субботу, решил к обеду соорудить няню. Порадовать себя и потешить детишков.
Взял желудок телячий. Прочистил, промыл в семи водах. Трех водах холодных, четырех же водах теплых. Посем взял телятины свежей парной, да и порубил ее ножичком. Свинины порубил. Мяса с бараньей ноги тоже порубил. Такожде и печенку телячью взял. Тоже порубил. Взял мозгу головного свиного, да костного мозга телячьего, да масло сливочного, да масла оливкового, да яиц перепелиных рубленных и все это смешал с мясами и печенкою. Смешал все с гречневою кашею, что осталась с пятницы, и жаренным луком. Вложил все в брюхо. Добавил также бульону с костей бараньих. На глазок добавил. Для сочности. Вина хересного влил для вкусу. Солил-перчил в препорции. Желудок зашил черными нитками, да и отправил в печь. Томил часа три. Ароматы!
Полкликал огольцов, пригрозив, что все съем сам. Тут же прибежали.
Каждому поставил глиняную тарелку с глазурью. Положил на нее по куску няни. Полил брусничным взваром. Посыпал зеленью, Положил по помидорчику и хрустящему соленому огурчику. Оливок тоже положил... Поставил графин морсу брусничного.
Сожрали все! Влет сожрали.
Выпроводив свою отрасль, стал есть сам. Ах! Именины сердца! Достал со льда вкусной водочки, налил в сразу запотевшую стопочку. Крякнув, выпил первую. Поразмыслив, выпил еще три. Подумал, да и достал початую бутылочку "Лезгиночки". Допил. На душе стало благостно и вольготно.
Забрав остатки водочки и взяв балалайку, одел ватничек и пошел сидеть на скамеечке. Играл и пел озорные частушки разной степени похабности. Строил рожи хожалым людям.
Налил стакашок возвращавшемуся со службы участковому. Спели три частушки вместе. Потом появились Виктория Львовна. Участковый как ее увидел, сразу вскочил и убежал - Виктория Львовна великая общественница и всюду на все непорядки сигнализирует. На меня тоже сигнализирует. Особливо с тех пор как денег у меня одолжила. Как одолжила, так сразу сигнализировать с утроенной силой начала.
Она, значит, как увидала, что я перед своим домом на скамеечке сижу, так сразу в проулок меж двух соседних домов как гадюка свернула. Поползла прямо по пожухлым лопухам. Хотел я на нее пса спустить, да махнул на это дело. Умучаешься по итогу из песьей шерсти репейники вычесывать. Да и за пса боязно. Вдруг он ее укусил бы. Помереть мог. У ней кровь ядом на весь свет преисполнена. Жуткая баба. Как-нибудь пылкому юношеству про нее расскажу.
Только гадюка скрылась с глаз, появилась Надежда Степановна. Это уже дама солидная. Грудь как два монгольфьера, талия в два обхвата, кормовая часть тоже выдающаяся. Губы ярко напомаженные. Сразу видно - сеятельница разумного, доброго, вечного. Директор школы, учитель литературы и русского языка. Выдающийся педагог. Прямо не женщина, а дом мысли. Я таких уважаю. Я даже в честь нее частушку спел:
Не ходите девки замуж,
Замужем невесело -
То трусы не постирала,
То не так повесила.
Толкуют, что в студенческие годы любила она зажечь. Или как тогда говорили "давала прикурить". Романтическая была натура. Оно и понятно, девушки-студентки любят романтику до исступления.
На третьем курсе в зимние каникулы поехала она вместе с приятелями отдохнуть на юга. И там они не столько принимали процедуры в санатории, сколько напитки всякие. Ну, и романтике вовсю предавались. Не без того. Вели так сказать бурную жизнь полусвета.
И однажды пошли они в парк, изрядно перед тем нагрузившись. А там в парке стояли статуи античных богов. Средь них, знамо дело, и бог Аполлон. Как положено в плаще, но как бы это сказать... В общем, естество у бога даже фиговым листочком прикрыто не было.
И взбрело тогда еще Наденьке запечатлеться рядом с богом искусств и прорицаний. Но не абы как, а особливо. Она решила озорство с богом изобразить. Взобралась на спины своих однокурсников-воздыхателей, да и приникла язычком к божественному естеству. Хорошо так приникла. Прочно. Температура-то минус десять была, вот язык к божественной плоти и пристал. Уж как она отлипла, не знаю, но и сейчас нет-нет, а шепелявит.
Вот такая нравственно-поучительная история для пылкого юношества была у заслуженного педагога Надежды Степановны с богом Аполлоном.