СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ.

Город предчувствовал приближение осени. Кроны деревьев утратили свой привычно однотонный зелёный цвет и впустили в свою листву желтизну, которая, попав туда, немедленно начала расползаться как раковая опухоль в благоприятной среде.

Впрочем, Городу это только шло, как идёт уже немолодой женщине новый наряд, соответствующий её возрасту.

Солнце двигалось в сторону воображаемой линии, за которую оно должно было через некоторое время плавно и с достоинством опуститься. Небо розовело, наступал вечер.

В такие вечера обычно хочется идти рядом с кем-то, держась за руки, говорить мало, но так веско, чтобы казалось, что этот вечер останется в памяти навсегда, и не будет более уже ничего подобного в жизни. Прижаться плечом или щекой к близкому, родному телу, почувствовать сквозь ткань его зарождающийся жар, и чуть пригасить внутри закипающую нежность.

В общем, нормальный тёплый августовский вечер...

Мистер Кисс, неторопливо переставляя ноги и, обозначая каждый второй шаг ударом трости по мостовой, шёл по старинному переулку Города, в направлении любимого им мостика, переброшенного через маленький канал, отведённый от могучей Реки. Всё в его облике красноречиво указывало на утончённый вкус, тягу к старине и давно забытому, но милому его сердцу стилю. И чуть более длинные, чем пристало его возрасту и местной моде волосы, и костюм-тройка, и воротник-стоечка, и повязанный необычным образом галстук... Так носили когда-то давно мужчины, чьи изображения можно найти на пожелтевших литографиях. Мистер Кисс вовсе не страдал хромотой, на самом деле трость была таким же неизменным и любимым его атрибутом, отсутствие которого губительным образом сказывается на столь заботливо созданном облике, который так прочно врос в него, что казался, и, вероятно, являлся его сущностью.

Он явно наслаждался авансами уходящего лета.

Чуть медлительный, мерный ритм его шагов усыплял разморённую августовским солнцем природу. Для него в этой жизни было понятно практически всё. Он познал природу страсти и страсть природы. Он видел так много, что казалось, живя уже настолько давно, просто устал считать годы, которые сменяли один другой в непреходящей очерёдности. Его слову были подвластны движения полупризрачных тел, которые, может, и были вымышленными, но, скорее всего, они были или ещё будут существовать в этом мире.

Да, мистер Кисс был знатоком человеческих душ. Ему довелось опуститься на дно самых сокровенных фантазий, которые порождаются ничем не сдерживаемой силой влечения человека. Его резкий тонкий ум прокалывал ореховую скорлупу комплексов и правил приличия, срывая последние остатки ненужного и порой вредного стыда. Он был манипулятором в области любовных игр, нередко ставил старушку Любовь в разные, самые немыслимые условия, придавал ей самые неожиданные и подчас сумасшедшие формы. И, возможно, обидевшись на него за это, она обходила его стороной, страшась выходок его непредсказуемого мозга. А он, нимало не смущаясь тем, что его игнорирует такая важная дама, продолжал повелевать своими марионетками, подобно царю Соломону, который был окружён таким количеством прекраснейших женщин, что вкус притуплялся, а тело, утомлённое их вечным движением, не подчинялось боле своему хозяину, и требовало только одного - отдыха и чистой воды, чтобы запить эту невероятную сладость.

Сколько раз поднимался его меч, сколько поверженных в пучину высшего наслаждения прекрасных одалисок с надеждой заглядывали ему в глаза, ища там хоть слабый оттенок влюблённой задумчивости, столько раз они с лёгким вздохом разочарования всё же принимали в себя то, что является визитной карточкой пика изумительного напряжения.

Он был мудр, а мудрость спокойна и чужда безумным выходкам насмешливой негодяйки, которая всё норовит налететь на вас сзади и толкнуть в пропасть неуверенности и глупостей, которые свойственны всем влюблённым. Его сердце билось ровно и спокойно, гоняя по артериям кровь, в которой не было отравы его старой знакомой Любви. Они как-то не очень ладили...

Женщины ему давались просто, даже слишком просто. Они падали ему в руки как капли дождя, когда их, капель, так много, что несколько из них всё равно попадают на маленькую площадь ладони. Только протяни руку. И он лениво протягивал, брал их незатейливые дары. Принимал так, как должно принимать королевским особам, которые никогда не просят ни о чём, потому, что им это положено и так. Кредо его стало - никогда не заговаривать с женщинами первым. Поманить изнутри, неясно, призрачно, внушив беспокойство, заставив их применять необыкновенные и потому забавные уловочки. Но никогда самому, ни слова не будет подарено - к чему, если ему даже не придётся платить?

И вот, чуть уставший от груза собственного ясного понимания окружающего мира, его слабостей и причуд, он совершал обычную свою вечернюю прогулку, которая тоже давно вошла в его привычку, стала необходимой как его шёлковые галстуки или цепочка часов в нагрудном карманчике. И снова мистер Кисс, изящно перемещаясь в пространстве, двигался в направлении старинного как этот Город, как он сам, мостика. Ему нравились его тяжёлые чёрные перила, инкрустированные коваными завитками растений и бутонов. Он был невелик, но столь прочен, что выглядел основательным и надёжным. Мистер Кисс знал, что в это время там не бывает других гуляющих. Все они, как правило, стремятся на главные улицы, поближе к центру Города, туда, где играет городской оркестр и бьют фонтаны. Тут же тёмно-зелёные волны тихой воды и тенистый сквер... И всё как будто хочет спрятаться, укрыться от лишних дерзких взглядов и коротких, но нарушающих тишину реплик. Здесь всё было похоже на него, такое же размеренное, лишённое суетливости и напряжения.

Однако, сегодня мост не был пустым. Силуэт, который против света казался вырезанным из чёрного бархата, сначала даже вызвал у мистера Кисса лёгкое раздражение. Кто посмел занять центр мостика, откуда так приятно смотреть в завораживающую глубь текущей воды?! Кто осмелился нарушить привычный, пусть и монотонный, но однажды выбранный им и потому любимый ход жизни?!

Ветер неожиданно налетел, производя в листве сердитый шёпот, и ему стало ясно, что это силуэт принадлежит даме, потому, что взметнулась длинная юбка, наверное, из шёлка, потому, что очень легко она заструилась, покорная прихоти ветра. Он приближался к ней, она услышала шаги и обернулась...

Их взгляды не просто встретились, он вцепились друг в друга мёртвой хваткой, два борца, два животных, две лианы, они проникали один в другой, не в силах расстаться. Её взгляд с потрясающим возмущением говорил: Сколько я могу тебя здесь ждать?! Ты опоздал ровно на десять минут, на год, на век! И он покорился было её напору, с его губ уже готовы были слететь извинения за опоздание, невнятные, оправдывающиеся слова, однако тут же его посетило озарение, что он не знает её, он никогда её не видел! Более того, её лицо даже не напоминает никого из тех, кого он когда-то знал.

А выглядела она не то, чтобы странно, а как-то тревожно, как если бы обладала каким-то непристойным в данной ситуации цветом, непривычной формой или ещё чем-то, что раздражает, но заставляет оборачиваться, чтобы посмотреть снова и снова.

Юная, совсем ещё юная, подумалось ему, она застряла между угловатостью девочки, ребёнка и уже зарождающейся грацией женщины. Отсутствие же кокетства в позе и прямота взгляда говорили о том, что она ещё только-только начала расставаться с детством, и потому может смотреть так пристально, не смущаясь, оттого, что юность чурается смущения, а отсутствие же подростковой игривости, когда молодые барышни хихикают и смотрят чуть искоса на мужчину, любого мужчину, который попадает неожиданно в поле зрения и уж тем более имеющего неосторожность посмотреть в их строну, - о мудрости женщины. Женщине ни к чему торопиться привлечь к себе внимание. Она знает, что внутренний лоцман мужчины найдёт её...

Красивой её было назвать нельзя. Глаза... Серовато-синие, с тёмными бархатными ресницами, которые прибивали лукавство, таившееся в их глубине, они смотрели чуть нагловато, слишком откровенно для незнакомки, для столь молодой незнакомки... Прямой, немного, пожалуй, крупноватый нос, который не позволил лицу из очаровательного стать пошло-миловидным, он уравновешивал кукольно-большую величину глаз. И довершал рисунок небольшой рот, выкрашенный тёмно-вишнёвой помадой, от чего лицо делалось немного трагичным и, как и облик мистера Кисса напоминал старые фотокарточки.

В волосах особо примечательного ничего не было. Медно-рыжие, остриженные чуть ниже ушей, они лёгкой копной бились под ветром, играя короткими прядями. Густая чёлка закрывала лоб.

Возможно, сходство с забытыми лицами усиливал и наряд: тёмно-серая, чуть серебристая длинная юбка из тяжёлого шёлка, белая блузка с кружевными манжетами и пышным жабо и изящные туфли на немыслимо высоких каблуках, создающим иллюзию, что она стоит на пуантах как маленькая балерина, замершая во время изысканного па.

Вся она казалась какой-то слишком хрупкой и даже нереальной. Удивительный эффект усиливали подкрадывающиеся сумерки. Казалось, что сейчас темнота накроет её совсем и унесёт, не дав даже шанса на прикосновение.

Она держалась слишком прямо, чтобы можно было поверить, что она расслаблена. В ней чувствовалось напряжение, струнное, скрипичное напряжение, только коснись, и родится звук, потому, что не может не дать звука эта тонкая линия её тела...

И этот шепчущий вечер, и этот чарующий сад будто достигли вокруг неё предельной концентрации, став практически густыми, и приобретя какое-то новое значение, которое имеет внутри себя слово, но не хочет его выдавать, потому, что ему необходимо быть спрятанным.

Окружающий маленький мир вступил во взаимодействие с её обликом, сделав его неповторимым и практически невыносимым для спокойного, ровно бьющегося сердца этого человека. Он почувствовал, как какая-то химическая, возможно, реакция (почему бы не объяснить всё химией, это замечательной и умной наукой?) происходит и с ним, что он отвлёкся всего на миг, и тут же оказался настигнутым, пойманным, его застали врасплох, обманули! Но почему он так внутренне рад этому обману, что ему вдруг намного сдавило горло, как у сентиментальных старых дев, когда они читают счастливый финал любовного романа? Что вдруг сталось...

Он был смятён этим тёплым ветром, который скользит по стройным бёдрам и прилепляет блузку там, где невинно и притягательно обозначаются два маленьких острых выступа, чуть смущенных, потому, что ещё не осознали они своей силы. Он был заворожен заходящим солнцем, которое, осветив сзади медные волосы, одарило их нимбом, сделав обладательницу причастной к миру небес.

Мистер Кисс точно знал, что тут его некому ждать, что вопрос в глазах этой странной девушки предназначается не ему, он был уверен, но тем не менее, он прочно укрепил на поверхности моста трость, принял устойчивую позу, как перед боем и заговорил, будто они уже давно беседуют, просто их ненадолго отвлекли друг от друга:

- Любовь, девочка, это стечение обстоятельств...