Мартин сидел на парапете моста Ватерлоо, спрятав одинокие дрожащие руки в просторных карманах серого плаща. Вездесущий декабрьский ветер назойливо подвывал в ушах эхом проносящихся за спиной автомобилей, крутился вокруг и умудрялся забираться даже в рукава пиджака, отчего становилось еще холоднее.
На обоих берегах Темзы горели огни. Красные, желтые, синие... Люди, утомленные величественным спокойствием большого города, веселились и бравировали, словно напуганные мальчишки, пришедшие на кладбище ночью. Повсюду был праздник. Не тот, что пишется всегда с большой буквы, а тот, что подобно маленькой змейке, затаившись, гнездится внутри человека, нетерпеливо ожидая повода к веселью. Сейчас именно это настроение носилось в сгущенном воздухе. Только здесь, на мосту, было относительно тихо и спокойно. Можно успокоиться и попытаться забыть...
Ровно год назад они с Эмили впервые встречали Рождество вместе. Все необходимые покупки уже были сделаны заранее. В гостиной уютной квартиры на Стэмфорд стрит, в каких-то пяти сотнях ярдов от величественного телевизионного центра, ослепляющего своей белизной по утрам, ждал своего часа сервированный праздничный стол на двоих. Мартин слегка нервничал, опасаясь, что его возлюбленная не захочет садиться за стол в связи с тем, что для нее Рождество наступит в январе, а сейчас был пост. Это все ее странная религиозность...
Эмили ожидал приятный сюрприз. Даже два. Во-первых, Мартин, наконец, решился сделать ей предложение через год знакомства. Во-вторых, он заключил удачный контракт с одной агентской фирмой, и теперь мог позволить себе месячный отпуск. В ящике его рабочего стола лежали изящное колечко с небольшим изумрудом под цвет ее глаз и куча билетов на воздушные рейсы в салонах первого класса. Две недели в Ницце, неделя в Асуане и еще две недели в Монтре. Номера в отелях уже были заказаны заранее во избежание всяких там непредвиденных обстоятельств. Он все предусмотрел. Это должен был быть великолепный медовый месяц. Просто восхитительный...
...Весь тот вечер Эмили пребывала в возбужденном состоянии. Словно в предчувствии чего-то важного, с горящими щеками, она подбирала пластинки, помечая карандашом на конверте подходящие композиции: "Ты и твой друг", "Кто хочет жить вечно", "Билет на небеса", "Один год любви".
Вскоре, отложив пластинки в сторону, она ослепила его своей милой стеснительной улыбкой и предложила прогуляться. За окном, конечно, было неуютно, но в этот раз возражать он не посмел. Одевшись, они вышли из дома и, держась за руки, отправились в ночную прохладу.
Ярко горели фонари, по набережной гуляла масса народу, отовсюду лился оживленный смех, с оглушительным грохотом взрывались китайские петарды, танцевальные ритмы неслись со всех сторон. Воздух опьянял своей густотой, заставляя сердце биться сильнее. И Мартин понял, что самые важные слова он должен сказать своей избраннице в обстановке, хотя бы немного приближенной к романтической. Не рядом с уютным камином, а под открытым небом, пусть и не кристальной чистоты.
Украдкой посмотрев на часы, Эмили заволновалась. Мартин вспомнил, что через три с половиной часа наступит среда, и она откажется даже от рыбы. Чрезмерную религиозность своей избранницы он не порицал, но старался и не замечать. Сам он, конечно, атеистом не был и даже посещал церковь, удобно расположившуюся как раз за его домом. Но меньше всего он понимал желание людей ограничивать себя во всем ради веры. Впрочем, Эмили это понимала и старалась не обременять Мартина своими заботами.
Он предложил девушке прогуляться пешком на северный берег по мосту Ватерлоо. Народу там поменьше: какая-никакая, а все-таки романтика.
Обогнув Фестивал Холл, они, не спеша, двинулись к кольцевой развязке вдоль Хангерфордского моста, к которому уже второй месяц пристраивали нечто похожее на пешеходные дорожки.
Эмили была младше Мартина всего на год, но часто она вела себя, как девчонка. Вот и сейчас она задумала бежать наперегонки, приведя в недовольство пожилую леди с пекинесом. Сама собака от неожиданности рванула поводок в попытке спрятаться под припаркованным рядом "БМВ". Эмили рассмеялась и припустила бежать. Тогда Мартин, отбросив все свое занудство, показал бедному псу язык и бросился за ней. Хоть бегун из него был невеликий, но догнать девушку не составляло большого труда, и он позволил ей оторваться ярдов на пятнадцать-двадцать. Время от времени она оборачивалась и заливалась смехом, приводя его в неописуемое волнение. И вот тогда, когда до цели оставалось совсем немного, появился этот грузовик. Все произошло как во сне - медленно и неотвратимо. Вот он вывернул с Йорк роуд и завизжал покрышками, пытаясь избежать столкновения с проехавшим на красный свет белым фургоном. Движущийся навстречу грузовику спортивный "Ягуар", отчаянно засигналил, выхватив грозную громадину ярким светом противотуманных фар. Раздался стук, и посыпалось стекло - это фургон врезался в заднее крыло малолитражки, слегка развернув ее. Грузовик же занесло и потащило прямо на тротуар.
Навстречу Эмили.
Что-то стукнуло в мозгу, и на мгновение земля и небо куда-то подевались. Затем все вернулось, но продолжало плыть, оставаясь между тем на месте. Эмили, уже останавливаясь, обернулась на сигнал "Ягуара" и, растерявшись, заметалась. Ее каштановые волосы взметнулись радугой, переливаясь в мимолетном потоке электрического света. Мартин рванулся изо всех сил, в попытке добраться до нее раньше грузовика. Из груди вместо крика вырвался какой-то нелепый хрип. Еще десять ярдов! Еще рывок!
Он упал.
Упал, запнувшись о совершенно ровное место, перекатившись через плечо по выработанной в юности привычке падать со скейтборда. Разбив локоть о мостовую, он замер в глупой позе. Опоздал.
Эмили умерла сразу же. Последнее, что Мартин запомнил, это как огромная железная туша, подпрыгнув на бордюре, ударила с глухим звуком. Закрыв глаза, он услышал звук падения тела, чей-то истерический визг, скрежет металла. Что-то теплое оросило его лицо и забрызгало одежду. Затем он почувствовал, как что-то медленно наваливается на его правую ногу, с противным хрустом ломая кости. Боли он не ощутил. Он не хотел видеть Эмили, не хотел видеть водителя грузовика, растерянного констебля, санитаров и толпу шокированных зевак. Целую неделю никто не мог заставить его открыть глаза. Был еще внутри какой-то крик - безмолвный и ненужный, как и соболезнования родных.
Выписавшись из клиники, Мартин прожил этот год, как сомнамбула, в полуреальности. Приходило медленное осознавание всей серости его жизни, с ее неполноценными целями и мифическими идеями. И пустота, которую он после ухода Эмили ничем не мог восполнить.
Каждый день, возвращаясь с работы, он заходил в ресторан "Альберт" и зачастую просиживал там весь вечер, задумчиво уставившись в окошко с золотыми шторами сквозь круглые темные очки. За окном туда-сюда ходили люди. Призрачные фигуры - что их объединяет? Суета, забвение смерти?
В Эмили было что-то, чего не было ни в ком из них. Какой-то невероятно богатый внутренний мир, скрывающийся под внешней простотой, чистота восприятия, та легкость, какой не увидишь ни в жизни, ни на экране телевизора. Она была естественной там, где любой другой выглядел бы неудачным клоуном. Он любил ее всем сердцем своим, всегда прощая ей ее недостатки.
Русские корни Эмили делали ее ортодоксальной христианкой русской традиции. Тему религии он всегда старался обходить стороной, считая себя культурным и деликатным. Эмили же свою веру не выставляла напоказ, но и не прятала. Она проходила через всю ее жизнь эдакой золотой нитью.
Один раз, просиживая в "Альберте" с нетронутым бокалом красного аргентинского "Мальбек", он вдруг резко встал, чуть не опрокинув столик, и оставив деньги, стремительно выбежал на улицу под недоуменный взгляд официанта. Ему пришла в голову мысль, что он, не догнав любимую в ту трагическую ночь, тем самым оказался виновником ее гибели.
Бросив бокал в урну у фонарного столба, Мартин поймал кэб, который быстро домчал его до ветхой готической церкви на Букингем Пэлэс Роуд, неподалеку от Виктория Стейшн. Вначале ему показалось, что храм совершенно пуст. Снаружи на улице ярко светили огни, но внутри было прохладно и темно, как в пещере. Пока глаза привыкали к полумраку, первое, что привлекло его внимание, было именно отсутствие чего-либо. Не было ни скамеек, ни стульев, расставленных аккуратными рядами: перед ним расстилалось пустое пространство гладкого пола. Затем он увидел, что церковь не совсем пуста. В центральном и боковых приделах находилось несколько прихожан. На стенах висели иконы с мерцающими лампадками, а на восточной стороне горели свечи перед иконостасом. Пел хор, которого не было видно. Через некоторое время из алтаря вышел диакон и обошел церковь, кадя иконам и людям. Кто-то из прихожан стоял на коленях, кто-то ставил свечи.
Эту ночь он, упросив какого-то убеленного сединами старца в черном подряснике, провел в церкви, стоя на коленях и утирая слезы рукавом пиджака. Купленная им восковая свеча, горела в руке, отдавая всю себя Богу. Часы показывали, что он находится здесь еще только три часа, а казалось, что прошел год. Или вся вечность. Время тут бездействовало. Оно было бессильно, подобно струям реки, омывающим большую скалу. Река высохнет, а скала останется.
И тогда в нем зазвучала молитва, исходящая не из головы, а откуда-то из сердца. Она изливалась потоками, смывая слезами какую-то накипь с души.
Дома он как-то неожиданно обнаружил в себе способность любить по-настоящему, открывая душу, жертвуя себя целиком. Целый год он, впоследствии, мечтал повернуть время вспять и успеть сказать Эмили то, о чем молчал целый год их знакомства. Лелея неугасающую надежду о встрече, он вставал по ночам для того, чтобы дождаться утра, стоя на коленях пред иконой, подаренной ему владыкой Антонием в память первого причащения. На иконе был изображен грозного вида Ангел. Мартин не умел читать по-славянски, но был уверен, что это Михаил, победивший дьявола в небесной битве.
От постоянных переживаний и душевных мук силы его с каждым днем истощались, он стал терять в весе. Близкие советовали ему забыть обо всем и уехать куда-нибудь развеяться. Но Мартин именно этого и боялся. Благополучное одиночество. Что может быть хуже? Как там поется в песне: "Всего лишь один год любви лучше, чем вся жизнь в одиночестве". Музыкант прав...
Сегодня он украшал свою квартиру еловыми ветками, собранными в парке. Праздничный стол в гостиной был сервирован на двоих. В ящике письменного стола вновь лежали билеты на авиарейсы первого класса. Вновь были заказаны номера в отелях. Ницца, Асуан и Монтре. Эти города он видел во сне целый год. А еще он видел Эмили.
Он положил на стол неподаренное колечко, и, подойдя к камину, взял с него пластинку и заботливо вытер с нее годовую пыль рукавом дорогого пиджака. На ней была сделана пометка карандашом. "Один год любви". Третья композиция одиннадцатого альбома группы "Queen". Они танцевали под нее вальс.
Накинув плащ, Мартин, сгорбившись под его тяжестью, незаметно выскользнул на улицу. Затемненные очки защищали его от вездесущих взглядов прохожих и режущих глаз фонарей и автомобильных фар. Ветер встретил его колючим ударом в лицо, словно понуждая вернуться обратно к теплому камину, в опасные объятия клетчатого пледа, в столетний плен к одиночеству.
Весь маршрут он прошел быстрым шагом, глядя себе под ноги. Люди, все те, что вчера еще были заняты собой и своими делами, сохраняя деловой вид, сейчас громко смеялись, кричали, заглядывали в лицо. Один раз ему показалось, что в лицо ему заглянул дьявол, расхохотался, свирепо защелкал зубами и умчался прочь. И тут он увидел, как на месте гибели Эмили стоит какой-то парень и в ярости топчет свой мобильный телефон, сопровождая свои действия бессвязными ругательствами. Мгновением позже его стошнило прямо на тротуар. Не выдержав, Мартин вскрикнул и бросился бегом, преодолевая яростное сопротивление ветра, упорно не желавшего отдавать ни дюйма своей территории без борьбы. Остановился он лишь на мосту, хромая на правую ногу и бормоча под нос признания в любви, которые он не успел когда-то высказать. Не скоро он успокоился.
Черная гладь воды.
Сюда праздник еще не успел просочиться, и Мартин решил остаться здесь, пока не наступит полночь. Устав стоять, он сел на парапет и свесил ноги, повернувшись спиной к Лондонскому Глазу, гадкой статуе слона из ночных кошмаров Дали и ко всему миру. Никуда, кроме приятной темноты под ним, он смотреть не желал. Потому что везде был праздник. Тот, что с маленькой буквы. И еще яркие огни, словно бритвой, режущие глаза. Больно.
Возмущенно загудел Биг Бен. Полночь.
Сзади раздался гудок. Пронесся Дабл Дэккер - двухэтажный автобус. Красный такой, с огромной рекламой какого-нибудь джемпера из шерсти ламы за пятнадцать фунтов.
Истошно завывал ветер, в кровь раздирая свое тело о металлическое решето парапета. Показалось, что он слышит какие-то звуки просьб о помощи, исходящие снизу, и Мартин наклонился, пытаясь разглядеть что-то неясное во тьме.
Внезапно налетевший сильный порыв ветра подтолкнул его в спину, сбрасывая вниз, навстречу смерти...
В самый последний момент Мартин инстинктивно, на подсознательном уровне, выбросил руку и судорожно ухватился за орнамент на парапете. Очки, соскользнув с переносицы, ловко нырнули в бездну. Подтянувшись, он перебросил молодое тело из бездны на мост. В висках бешено стучала кровь. Перед глазами была красная дымка. Дрожали руки, тщетно пытавшиеся найти в карманах сигареты. Он жадно глотал густой воздух, будучи не в силах оторвать взгляда от черной толщи воды, где, щелкая зубами, бессильно метался недавний знакомый. Морда льва с кольцом в бронзовой пасти спасла ему жизнь. Покинув парапет, он решил, что так ему будет спокойнее.
- Мартин, - позвал его кто-то мягким нежным голосом. Обернувшись, он увидел красивую девушку, смотревшую на него ровным ласковым взглядом. Она сразу же понравилась ему тем, что ее изумрудные глаза светились спокойствием, а не тем "праздником с маленькой буквы". Не сказав больше ни слова, взяла его под руку и повлекла по мосту на северный берег.
Казалось странным, что девушка знает его имя, но сомнения тут же исчезли, стерлись из памяти. Все было хорошо, вот только какая-то малозначительная деталь все крутилась в голове, путая мысли, что текли сейчас, подобно самым медленным рекам мира. Что-то он упустил.
Однако, переведя взгляд на девушку, он выбросил все из головы и предоставил событиям развиваться самим по себе.
Они миновали мост и теперь, не спеша, шли по улице Стрэнд, мысленно беседуя, не обращая никакого внимания на отсутствие людей, машин и ярких огней. Должно быть, все разошлись по домам. Да и без них было как-то лучше.
Вскоре они дошли до Трафальгарской площади, где обычно громоздилась колонна Нельсона (скорей всего ее наконец-то сняли с постамента французы). Величавые бронзовые львы, лениво расположившиеся вокруг, равнодушно смотрели в сторону. Им было все равно. Облепившие их голуби, сидели, нахохлившись, и угрюмо созерцали серые лужи, лишенные отражения. Лишь Рождественская ель из снежной Норвегии разбавляла затянувшееся молчание своим торжественным присутствием. Площадь лениво спускалась к сонному царству, господствовавшему сейчас в парке святого Джеймса. Парк был пуст. Ведь люди разошлись по домам.
Мартин все мучительно пытался что-то вспомнить. Это было очень важно. Но попытки вновь и вновь оканчивались неудачей. Вдыхая сказочно чистый, опьяняющий своей небывалой легкостью воздух, он разом отбросил все проблемы. В самой душе его рождались стихи. Даже песня, которую он боялся, а может, стеснялся сочинить.
...Снилось мне, что я был влюблен
В бесконечно мудрую ночь,
В лунный бледно-палевый луч,
Упавший в пропасть
Древних незапамятных дней.
Пламенем судьбы опален,
Голос мой уносится прочь,
Разбивая занавес тьмы,
Накрывшей город,
Пробуждает слезы дождей...
Однако строки, упорно не желая рифмоваться за просто так, ускользали от него и терялись из памяти, в этом было их особое очарование и преимущество.
Они остановились у черного круглого пруда, пытавшегося спрятаться за вычурными, словно из какой-то сказки вышедшими, деревьями. Был ли здесь пруд? Мартин не мог сказать с уверенностью. Но вот на воде появились лебеди и как-то успокоили своим присутствием. Все вокруг было прекрасно и не требовало никакого анализа. Девушка молча стояла рядом. Молчал пруд. Молчали деревья и лебеди. Молчал и Мартин. Зачем слова, когда все ясно и без них.
Черная гладь воды. Тихое место. Спокойное. Мартин уверенно подошел к стойке павильона. Здесь всегда был павильон. Заметив на камине стопку пластинок, он снял одну, вытер годовую пыль рукавом плаща и, отыскав карандашную пометку, зарядил виниловый диск в проигрыватель.
Это была его любимая песня. Она называлась "Один год любви". Павильон вдруг куда-то поплыл, и появилась музыка. Она была живая и вполне осязаемая. Девушка подошла к нему сзади и ласково обняла его, прижавшись горячей, как жар щекой к его плащу. Это был вальс, и они закружились в танце. Сейчас они жили в ином мире. Вокруг был густой тягучий туман. С появлением каждого нового звука, его цвет менялся, никогда не повторяясь дважды. Появлялись самые разные оттенки, они были горячие и мягкие на ощупь. Все вокруг кружилось и звало за собой.
"Я жду твоего прикосновения; столько еще осталось недосказанным", - это были его мысли или это все же слова из песни? Вот пришел новый поток звуков и понес их дальше. Мартин узнал его - это саксофон. А те маленькие ручейки, что пронизывали время насквозь, оплетая взор мелодичной феерией красок, оказались звуками скрипки.
Везде было небо. Оно плавно надвигалось со всех сторон, стараясь своим присутствием разбавить густоту музыки.
Мощный вихрь, поднимаясь фонтаном животворящего тепла изнутри самого себя, взметнул высоко вверх зыбкие потоки реальности и расплескал их в бесконечно далеком, но близком небе. Мартин очнулся. Песня окончилась. Как прекрасна может быть жизнь! Обернувшись к девушке, он понял, что давным-давно любит ее. А ведь все могло оказаться иначе. Не ухватись он за кольцо в львиной морде, не было бы всего этого. Девушка нежно смотрела ему в глаза, внимая его мыслям. Этот знакомый взгляд.
- Эмили.
- Что, любимый? - откликнулась она.
Слезы, обжигая душу, полились ручьями из его больных глаз. Он задыхался, как астматик, будучи не в силах вымолвить и слова. Он хотел рассказать ей, что любит ее, что в тот самый день он не успел сделать ей предложение и подарить колечко. А ведь в ящике его стола лежат билеты. Несбывшийся медовый месяц. Как плохо ему было в той ужасной клинике... все эти психотропные инъекции... Как он страдал целый год. Как больно резал глаза красный свет на улицах. Как он обрел веру. Как он чуть было не упал в голодную реку. Как ему сейчас холодно и страшно.
- Я все знаю, милый. Мы скоро встретимся.
Как ясная молния, прорезающая бархат звездного неба, вспыхнуло что-то в мозгу. Он вспомнил.
Вспомнил ту важную деталь, которую его подсознание инстинктивно прятало в самую глубину забытого, где хранились воспоминания о неудачных падениях и давних страхах. Все было предельно просто. Парапет на мосту Ватерлоо был бетонный и не имел никаких орнаментов. Не за что было ухватиться. Львиная морда хитро подмигнула, расплылась в улыбке и рассмеялась, было диким хохотом, но была рассеяна светом, исходящим от появившегося рядом ангела с огненным мечом. Кольцо выпало и медленно уплыло куда-то вдаль. Мартин перевел доверчивый взгляд на ясное небо.