Я рисую пальцем на запотевшем стекле кружки и линии. Шумный экскурсионный автобус едет по неизведанным мною уголкам города... или я просто не узнаю их в туманной дымке февральского вечера? И вот наш автобус останавливается, и мы, будто страдающие клаустрофобией, толкаясь и подгоняя друг друга, спешим к выходу. Морозный воздух и слякоть встречают нас. Забрызгав размякшей, такой, какая бывает только здесь, глиной свои ботинки, я подхожу к высоким, ржавым и от этого мокро-черным воротам, за которыми виднеются каменные покосившиеся кресты и короткая дорожка к маленькой церкви.
Возникшее было у меня чувство недоверия к этому месту сменяется вдруг самым настоящим детским восторгом. Вся наша группа, словно по команде, поднимает головы вверх - туда, где низкий потолок расписан огромным, высоким синим небом. Золото смешивается с красками пролитой крови на одеждах святых; торжественность навеки слилась с истиной и доверием.
Это не синагога, в которую сегодня был вход закрыт. Это не готический собор католической церкви, где внешнее восхищение архитектурой сменяется внутренним одиночеством и холодом огромного помещения. Маленькая православная церковь на окраине города. Настолько старая, что стоит на грани уничтожения.
Ты и я выбегаем на улицу, и клубы белого пара вылетают из твоего рта прежде чем ты хочешь сказать мне что-то. Миновав нищих с протянутыми черными ладонями, мне вдруг приходит в голову мысль о том, какой же все-таки нереальный контраст того, церковного, неба и этого, заспанного, туманного, бело-голубого, реального. И эти черные ладони, смотрящие в сонное небо, отчаявшиеся достучаться до бога, здесь, около самой старой церкви города.
Ты берешь меня за руку и безмолвно показываешь туда, где среди оградок и камня стоит женщина. Я не верю, я уже бегу туда и с каждым моим шагом за спиной у этой ссутулившейся, сжавшейся от холода женщины выростают огромные, пушистые крылья. Я понимаю, что надо бы остановиться, что еще два шага и я наконец пойму, что это всего лишь безмолвная статуя, оплакивающая того, кто давно был человеком и уже лет сто, не меньше, лежит здесь.
Ты хватаешь меня за руку. "Мы не будем заглядывать ей в лицо. Мы просто уйдем".
Я знаю, почему ты так говоришь. Потому что очень часто тебе снятся каменные лица любимых людей. Оттого и ненавидишь статуи, боишься их.
И мы уходим. Садимся в наш маленький экскурсионный автобус. Через неделю лицо слишком любимого нами человека станет каменным... А еще через год мы забудем о этой февральской поездке, о том сонном небе. И только через год какое-то странное чувство заставит меня написать этот рассказ.