Но это там, за городом. А здесь на газоны, на асфальт, на окрашенные толстыми слоями старой зеленой краски чугунные заборчики постоянно лил дождь. Больше здесь, кроме твердого асфальта, кроме бесцветной, бедной полумертвой земли, да торчащих из нее чугунных оградок на бетонных парапетах ничего и не было. Во всяком случае, молодой дождевой червь, живший тут, сколько он себя помнил от самого рождения, никогда ничего другого и не встречал.
Не, "Червяк ко всему может приспособиться!", - так всегда говорила ему еще мама. Хотя, может быть, это она и не про червяков ему говорила? Но какая разница? Жизнь удалась и в этом он был совершенно уверен. Ну, а как же? Столица, самый центр! Асфальт, опять же. Вот только есть его трудно, асфальт этот, точнее, совсем невозможно. А, надо вам сказать, дождевые червяки питаются землей. То есть, вот так вот прямо набивают ею свой желудок до самого отказа и переваривают ее, как вы свою кашку за завтраком.
Они говорят, - что это очень вкусно и даже полезно. Червяки говорят. Ведь в каждом знакомом нам фрукте и в овоще или даже в арбузе или в вишне, в общем-то, ничего, кроме этой самой земли больше и нет. Только выглядит она там, в этих фруктах и овощах, немного по-другому. Ну, как в магазине - продукт тот же самый, а на разных полках обертка у него разная. Так ведь не в обертке же дело, правда? А в микроэлементах, которые там внутри, так ведь?
Вот и жил наш червяк в своем просторном по столичным меркам газоне где-то между Проспектом Мира и Комсомольской площадью. Точнее, - прямо посередине. Если уж совсем честно, - то у платформы Рижская, что на железной дороге от Ленинградского вокзала в сторону Ленинграда, ну того, который Петербург. А если совсем уж точно, то почти прямо под ней. Под платформой.
Короче, жил он в самом центре столицы самой огромной в мире страны, центральнее уже некуда. Да центральнее-то и негде. Там внутри, в самом, самом ее центре (столицы), как рассказывали ему знакомые слизняки, изредка заносимые вместе с мусором из пролетающих мимо железных вагонов, - земля давно кончилась, одни камни остались. Камни бесконечно тянулись вверх, камни росли вправо и простирались влево и вперед были камни и назад, а вниз - страшно подумать - вели только огромные бетонные трубы, конца-края которых никто никогда не видал. И вели они, эти трубы, говорят, в самую бездонную бездну, где даже канализация кончается и куда не проникают даже вездесущие, охотящиеся друг на друга КГБ-шники и диггеры. Почему они охотились друг на друга и кто из них главнее, червяк не знал, а глупые слизняки на эту тему не распространялись, важно поджимая каждый раз губы и загадочно отводя взгляд в сторону.
"Наверное, они подписку давали", - думал червяк, - "... или это столичная жизнь в Центре на всех так влияет? Для имиджу?", - но вопросов таких он не задавал. Во-первых, потому что нечем было, - речевой аппарат дождевых червяков, прямо скажем, примитивный, а, во-вторых, и некогда было ему все время - рот всегда землей забит, пережевывает, как мама с детства учила. Для пищеварения.
Так вот, лето выпало снежное, то есть, дождливое, ну, вы поняли, - как это обычно в Москве бывает, - сверху льет как из ведра, а вниз никуда ничего не утекает, только огромными лужами скапливается и никуда не девается.
А луж наш червяк никогда не любил. Сыро от них, холодно, опять же грязь, антисанитария. А главное - в воде дышать нечем. Нет там воздуха. Как дождь, - так сразу задыхаться начинаешь, ну, или захлебываться, короче, неуютное это занятие - дождь. Некомфортное для проживания. И куда только власти смотрят?
Вот и лезут тогда от дождя все червяки на поверхность - свежего воздуха вдохнуть, ну, или хоть какого-нибудь, пока они в своей норке под землей без кондиционера совсем не задохнулись.
Оттого и зовут их, червяков этих, наверное, дождевыми, что появляются они на улице только в самый дождь, когда от соседей сверху, с поверхности, то есть, не то что житья, а уже и жизни совсем не осталось. Хоть тони прямо у себя дома.
Почему еще они в дождь появляются? Не знаю. Дома им, червякам, заняться, откровенно говоря, нечем. Сидят себе, жуют, иногда по соседям в гости ползают. Одно и название, что столичные жители: - ни компьютера тебе, ни интернета, ни телевизора, хотя бы. Словом, никаких развлечений. Только железная дорога под боком трясет и грохочет день и ночь непрерывно. А чего вы хотите? Цивилизация! Даже в парке не погуляешь, - это ж пока до него на транспорте дое-е-едешь! Правда, вот в этом-то, последнем, насчет парка и прогулок, как раз, никакой разницы между всеми, кто живет в столичном центре и нет, тут беру свои слова обратно, виноват. Тут все как у всех. Тут все одинаковы.
Так что, жили себе эти наши нормальные жители центра у трех вокзалов вот так до самого этого последнего лета. А, точнее, до того самого времени, когда ни свет ни заря, вдруг, посреди самого разыгравшегося с ранней весны непонятного тепла, зарядил невесть откуда взявшийся такой холодный-прехолодный, такой промозглый и бесконечный дождь. И залил он все.
В том числе, и дом нашего Червяка, уютно расположившегося с самого рождения у самой платформы, прямо за ее решетчатой оградой. Вот, прямо чуть ниже края старого, потертого, растрескавшегося и такого твердого и несъедобного асфальта.
И что оставалось делать в такой ливень? Да ничего не оставалось. Выбрался тогда он из своей уютной норы и полез наверх. А надо вам также заметить, что вот чего-чего, а вестибулярный аппарат у червяков ого-го какой! И как дождь, так все они сразу наверх лезут - от воды подальше. Чувствуют они самое наималейшее повышение. И лезут и лезут они все вверх и вверх сколько могут. Как говорится, - "Все выше и выше и выше"! Ну, вы в курсе. Это ж они придумали карьеру и аэропланы. Да! И Чкалова тоже они летать научили. А кто ж еще? Не в Саратове же, в каком-нибудь, этому так стремиться научат? Так только в столице могут, на то она и центр, тут и говорить больше не о чем.
Так вот, вылез быстренько наш червячок на поверхность и рванул скорее наверх. А вверху - только платформа. Не, он мог бы, конечно, как все - в другую сторону полезть - по откосу и к самой проезжей дороге, но оттуда как раз в этот момент как хлынуло! Вы ж помните - здесь все так разумнг устроено, что когда сверху льет, то вниз никогда ничего не утекает, а только накапливается. А потом, когда лужи переполняются, то вода так плеснет во все стороны! ... (это такой способ избавления от луж специально придуманный). Вот оно и выплеснулось враз из этой огромной лужищи наверху от проезжавшей по дороге машины и хлынуло вниз.
И едва не смыло этим потоком всех ползших наверх от воды червяков обратно в самую жижу по лысому земляному склону. И загнало потому оно нашего червячка на самую, что ни на есть противоположную от склона безжизненность - на мертвую, никому не нужную и ни на что не пригодную плоскость асфальта, мимо которого разве что поездам носиться удобно - края у асфальта ровные, как и у родных ему железных железнодорожных вагонов, только разве что не блестящие.
Почему родных? Не знаю. Похожи они - поезда и их станционные платформы, прямоугольные они все совсем, живут рядом, опять же запах, ... а впрочем, неважно это.
Важно, что выкарабкался наш червяк на платформу, и легче ему от этого не стало. Асфальт твердый, - вода по нему как по тарелке, - растекается, а никуда не впитывается. Лужи хоть и мелкие, а и червячок-то наш, чай, не богатырь. Вроде и длинный он, а природой-то ему ползать положено, так что роста в нем от земли не сто миллиметров, как в длину, а всего-то два - в толщину. Вот и дыши тут как можешь, ползи среди всей этой воды куда хочешь. А хоть вправо ползи, хоть влево - везде асфальт и вода на нем. И пополз он вверх как мог и как чувствовал. А сверху, с неба на него все льет и льет. И не перестает все никак. И куда деваться? Некуда. Вот и полз он все выше и выше, выбирая каждый кусочек, каждый клочёчек хоть чуть посуше и чтобы хоть чуть-чуть, да все ж повыше.
А если вы бывали когда-нибудь на станционных платформах, то, наверное, видели, что устроены эти платформы так, чтобы дворникам на них ленивее махать метлой да лопатой можно было - чтобы весь мусор и грязь и лужи с дождем с платформы не на пути сыпались и не на самой платформе оставались, а наоборот - за ограду скатывались для облагораживания внешнего вида - туда, где власть железнодорожная вся заканчивается и за грязь там уже никто не отвечает - для удобства.
Вот так и здесь все правильно было устроено. И лез и лез по наклонному асфальту наш червячок, спасаясь от вездесущей и невозможной воды. И карабкался он все вверх и вверх, выигрывая свои миллиметры. И удалялся он все дальше и дальше от родного своего, пусть бедного, серого, пусть замусоренного, пыльного, а все ж такого родного дома, а житье его лучше от такой карьеры не становилось. Да что там - житья вообще не осталось. Силы кончились и дышать было уже совсем нечем. И дождь все не прекращался и не прекращался. И все лил и лил, отнимая последние силы, и лишая остатков рассудка и осторожности, слепя совершенно и не давая ни поднять головы, ни передохнуть, ни осмотреться.
В какой-то миг на червяка пахнуло вдруг свежим ветром. Целый вихрь вдруг ударил его, сметая перед ним невозможную эту воду, даря глоток воздуха! Надежда подняла его вдруг от земли, окрылила и ... сбросила под колеса проносившегося мимо края платформы огромного железного поезда.
За уютными затемненными двухэтажными окнами мягкий свет располагал к беседе и уютному чаепитию. До Петербурга оставалось всего четыре часа приятной поездки.