Капля, упавшая на линзу очков, исказила окружающее, заставив смотреть сразу в трех перспективах - привычной, сквозь стекла очков, через мир бокового зрения вокруг оправы и - Капля. Искривленный маленькой каплей мир вдруг потускнел, утратив четкость. Почему только это крохотное мутное изображение неуместной капли так притягивает взгляд? Ведь вокруг столько чистого, прозрачного, прекрасного.
Иван Матвеевич вздохнул, снял очки и долго протирал их махровым полотенцем, висевшим над умывальником, добиваясь идеальной чистоты восприятия. От этого движения стена над умывальником вдруг чуть просела и плитка, покрывавшая ее, издала легкий хлопок. Иван Матвеевич не торопясь надел очки, протянул вперед, к зеркалу руку и слегка постукал пальцем по месту, откуда вышел звук, потом по другой плитке, по той, что была рядом. Звонкое отражение первой отличалось от глухоты соседней. Отклеилась.
Он давно уже не задавал себе вопросов о происходящем вокруг него на расстоянии вытянутой руки. Почему его движение вызвало хлопок и перекос "ни с того ни с сего" просевшей стены? Какая разница. Наверное, здесь и сейчас нельзя видеть особо четко и ясно. Нельзя.
Мысль о том, что эти действия могут быть не взаимосвязаны даже не пришла ему в голову. В этом мире все взаимосвязано. Он слишком долго здесь находился, а плитка ... керамическая плитка по какой-то необъяснимой еще для него причине отражала происходящее особенно быстро и точно. Непластичный материал. Любопытный.
Проходя по комнате, он привычно постарался увернуться от огромного стекла на стене, как от всевидящего ока, аккуратно обходя его вдоль стены, по самому краю ковра и старательно пытаясь не попасть в "фокус". Это было одно из неизбежных неудобств, с которыми приходилось мириться. Наверное, можно было бы и не отклоняться, но внутреннее ощущение требовало непонятной осторожности. Наверное, за все нужно платить, но за что нужно платить здесь? Может быть, за спокойствие? И еще за комфорт?
Чего, чего, а комфорта здесь было ровно столько, сколько могло прийти в голову, то есть, - все необходимое и ничего лишнего. Лишнее исчезало само собой, стоило отвлечься от него на мгновение или, вдруг, случайно отвернуться. И это не напрягало. Это никогда не напрягало. Не оставляло ощущения гнетущей пустоты за спиной.
Здесь не было пустоты. Не было гнета. Здесь было всё и не было ничего лишнего. И появлялось все это именно тогда, когда в этом возникала необходимость. Одно время он пытался развлекаться, шагая "Вдруг", и не глядя, куда ступит через долю секунды его нога, но скоро понял - можно обмануть кого-то со стороны, но как обмануть себя? Себя обмануть невозможно. Мозг сам всегда просчитывает весь веер возможных событий еще до того, как конечная картинка желания попадает в сознательное. Человек - лишь конечный хаб распределения готовой продукции воображения и мышления по секторам зрения, слуха, речи, движения. И здешние условия давали этому особенно острое и быстрое понимание.
Всё всегда на своих местах.
Без неожиданностей.
Наверное, именно поэтому скользкие тени так раздражали. Что они? Слово "кто" применить к ним язык не поворачивался. Почему бы им не перестать появляться у их любимого стекла? Почему бы не исчезнуть там раз и навсегда? На этот вопрос ответа не было. Никто не отвечал на него ни словами, ни молчаливым намерением. Тишина. Как будто он никогда и не возникал в пространстве.
Иван Матвеевич старательно отвел взгляд от стены, часть которой занимало стекло, и сел в свое любимое кресло, привычно повернув его высокой спинкой к углу, отчасти для того, чтобы привычно не выпускать из самого края бокового зрения напрягавшее своим присутствием непонятное - стекло. Протянув руку к полу, он поднял мохнатый клетчатый плед, посомневался пару секунд, но потом все же натянул его себе на колени. Жарко здесь быть не может, если сам того не захочешь, но от мысли о неустойчиво-прозрачной субстанции там, в противоположном конце комнаты, повеяло внутренней неуютностью. Под покрывалом всегда уютнее, так устроен человек с его неизмеримым набором неуверенностей и сомнений. Ему всегда нужна опора за спиной и укрытие от внешнего мира, даже если этот мир выполняет любые, самые сокровенные его желания.