Аннотация: О том, что эта война совсем не то, на что он рассчитывал, Сергей постепенно стал понимать. Пропагандистские байки здесь больше не работали.
Сергей сидел за компьютером, опершись левой рукой в подбородок. Уже третий час подряд он не сводил глаз с экрана монитора, поглощено изучая новостные ленты, рассказывающие о событиях в одной братской стране. Вынужденный перерыв на туалет и перекус он оттягивал вплоть до того момента, когда уже становилось невмоготу терпеть. Тогда он вставал, наспех справлял нужду и возвращался к компьютеру за новой порцией новостей и аналитики, посвященных теме Украины. Эту страну из списка братских, Сергей не так давно вычеркнул. Окончательно и бесповоротно. Причиной к такому решению послужило то, что в этой стране резко поменялся политический курс и к власти пришли те, кого Сергей считал врагами России. Свою неприязнь он переносил на весь народ, проживающий на территории Украины. "Вонючие укропы" - было его любимым словосочетанием в адрес вчерашних братьев. Всю ненависть, какую он только способен был испытывать, всю гадливость и злобу он нацелил на них. Укропы являлись для него олицетворением вселенского зла, квинтэссенцией той адской силы, которая веками стремится поработить и уничтожить Россию, его прекрасную и необъятную родину. Эта ненависть помогала ему, стиснув зубы сносить свое не очень счастливое существование, была ярким эмоциональным пятном на выцветшей сермяжке его жизни. Он привык не рассуждать о происходящем, ему куда проще было потреблять готовый информационный продукт, приготовленный любимыми патриотическими информканалами, дающими такое правильное, как ему казалось объяснение действительности.
Он мог часами не двигаться, сидя за компьютерным столом. Политические события как-то вдруг оказались для него на первом месте в жизни. В последние годы накануне известных украинских событий он стал ощущать какую-то неудовлетворенность собственной жизнью. Его угнетала скромная зарплата посредственного программиста, которым он был, ему опостылела невозможность изменить свою жизнь, да и тяжелые реалии провинциального российского городка навевали смертельную скуку. Но тут случилась революция. Да ни где-нибудь, а под боком, в соседней Украине. Хотя и не революция в классическом смысле этого слова, а как оказалось потом - смена одного олигархического клана другим, не менее олигархическим. Поначалу это повергло Сергея, как и тысячу россиян в шок. Он никак не мог смириться с тем, что "вонючие укропы" то ли по наущению с Запада, то ли в силу собственной исторической "подлости", фактически показали российской власти фигуру из трех пальцев. Дальше был суровый русский ответ в виде референдума за отсоединение Крыма, и последовавший вскоре парад "народных республик", ознаменовавший собой начало "русской весны" на Донбассе, невиданной по силе жестокости и разрушения, потом пошли первые жертвы среди ненавистных укропов, все это вдохнуло новые силы в истощенную скукой российскую патриотическую общественность. Сергею захотелось быть причастным к этим великим событиям, и если даже не в реальности, то хотя бы через погружение в виртуальную плоскость репортажей и боевых хроник.
Увлечение просмотром новостных порталов все больше походило на помешательство. День ото дня он сильнее присасывался к монитору, и казалось, оттуда в ответ в него тоже впиваются невидимые щупальца, высасывающие по капельке его здравый смысл. Это была самая настоящая зависимость. Только он не хотел, да и не мог этого признать. Родные и друзья заметили за ним некоторые странности, о чем всякий раз говори ему. Но он оставался глух. Пожелания поменьше внимания уделять украинским событиям, вызывали у него только раздражение. Он не хотел ничего и никого видеть и слышать кроме любимых информационных порталов, мечущих как рыба икру всевозможные репортажи с Донбасса, "сводки ополчения", и прочие "новости Новороссии".
- Сереженька, пойди на кухню поешь, я блиночки напекла - говорила ему престарелая мать умоляющим голосом.
- Потом, мам, через полчасика - отвечал он и продолжал погружение в очередные "сводки ДНР".
Полчасика растягивались на долгие часы, о блинах он забывал напрочь, и засыпал поздно ночью, когда уже становилось невозможным сидеть за компьютером дальше. Постепенно дошло до того, что он прекратил ходить на работу. Несколько раз не явился под предлогом головной боли, дважды опоздал, а потом вовсе перестал реагировать на телефонные звонки с работы. Там, недолго думая, уволили его без выходного пособия. Но Сергея это нисколько не расстроило, даже напротив, теперь у него появилась масса свободного времени для погружения в удивительный мир пропагандистских роликов. Постепенно внешняя обстановка в комнате тоже стала меняться. Перво-наперво Сергей раздобыл флаг Новороссии, закрепив его над рабочим столом. Туда же по левую и правою стороны прикрепил портреты Сталина и Дзержинского, купленные на рынке у старьевщиков. На рабочий стол компьютера загрузил изображение поверженного Рейхстага и солдата с красным знаменем на нем. В мобильный телефон закачал рингтон с песней "Священная война". Барсетку, с которой когда-то ходил на работу украсил длинной георгиевской лентой. Теперь, как ему казалось, все стало на свои места, эстетическое и моральное удовлетворение было достигнуто.
Время шло незаметно. Внешне Сергей осунулся, побледнел, исхудал. Его болезненный вид дополняли синяки под глазами, полученные от ежедневного недосыпания. Мать продолжала готовить ему блины, уговаривая его всякий раз отвлечься от компьютера и поесть их. Она уже оставила попытки убедить его идти искать работу. И хотя его прежняя трудовая деятельность не приносила нормальных денег, потеря работы все же сказалась на их семейном бюджете. Теперь они жили только на скромную пенсию матери. О том, что из ее сына к 35-и годам так и не вышло ничего путного, она понимала. Но как бы горько и обидно от этого не становилось, он продолжал оставаться ее сыном, пусть и непутевым, не оправдавшим надежд, но все-таки родным.
Мать Сергея была классической школьной учительницей математики, этакой архитипичной русской "марьванной". Слегка полноватая, высокая, со строгими чертами лица, в очках и с неизменным пучком седых волос на затылке, она одним своим видом была способна внушить трепет. В молодости и до смерти мужа это была женщина с властным характером, умеющая разговаривать тоном, не терпящим возражений. Своих двух сыновей, старшего Сергея и младшего Дмитрия, она воспитала в духе беспрекословного подчинения своему авторитету, была для них главным наставником и опорой. Культ личности мамы в их семье был чем-то само собой разумеющимся. И этот культ не в последнюю очередь создал их отец, слабый человек с покатыми плечами и съемными зубными протезами, проработавший до самой смерти инженером на заводе. Он умер еще в 90-е, совершенно нелепо, выпив после смены с товарищами бутылку "паленой" водки, которую они по дешевке купили с рук. Товарищей удалось спасти, а отца по причине слабого здоровья - нет. С тех пор мать изменилась, стала более тихой и замкнутой, перестала на каждом шагу поучать своих мальчиков и много молилась по вечерам. Младший сын пять лет назад женился и переехал в другой город. Они мало общались, на фоне чего единственной отрадой ее старости был Сергей. Ему она все прощала и закрывала глаза на его недавно возникшую маниакальную одержимость политическими новостями.
Так тянулись недели и месяцы до тех пор, пока с Сергеем не произошла какая-то странная перемена. Он выключил компьютер и задумчиво уставился в пространство перед собой. Потом встал, прошел в гостиную и принялся рыться в старых семейных альбомах, рассматривая фотографии и письма своих воевавших дедов, погибших на фронтах Великой отечественной войны. Всю ночь в комнате горел свет. Наутро он вышел и объявил матери, что скоро уезжает на Донбасс воевать против укрофашисов в составе вооруженного формирования, комплектуемого из российских добровольцев. Сраженная таким неожиданным признанием мать разволновалась, что повлекло за собой гипертонический криз. Сергей любил маму и не привык ее расстраивать. Все 35 лет он был примерным сыном и никогда ни словом, ни поступком не огорчал ту, что подарила ему жизнь. Вот и сейчас он понимал, что своим решением огорчает мать, но ничего не мог с этим поделать. Он должен был ехать на Донбасс, где ему предстояло "защищать мирное русскоязычное население от украинских карателей, воюющих за деньги американцев".
Приехавшая бригада "скорой помощи" быстро привела в порядок давление пенсионерки, после чего та заснула и проспала до следующего дня. На следующий день Сергей повторил, что решения менять не собирается, и уже в субботу должен отбыть на пункт сбора добровольцев. Мать, подавленная таким поворотом событий и той новой непреклонностью, с которой Сергей говорил о своем решении, больше ничего не могла сделать. Отговаривать сына было бесполезно, на нее смотрели родные и одновременно чужие глаза. В них не было сомнений, страха, привычной робости, была только необъяснимая уверенность и дикая одержимость, свойственная сумасшедшим. Все что она смогла сказать ему, были слова:
- Но ведь это не твоя война, сынок. Тебе на ней места не будет...
Как и обещал, в субботу Сергей уехал на пункт сбора добровольцев. Там были такие же как он, гражданские, не имеющие ни малейшего понятия о войне, парни, которых отличала только неуемная жажда дать отпор фашизму в лице киевской хунты. К тому времени уже существовал хорошо отлаженный механизм переброски наемников на подмогу донбасским повстанцам. Их отправили на тренировочную базу одной приграничной с Донбассом области, где в течение трех месяцев готовили, учили обращаться с оружием и проводили идейно-политическое воспитание. Им как рядовому составу сразу было обещано по 100 тысяч рублей оклада. Но деньги мало кого интересовали. Это были безумные и бескорыстные фанаты идей Русского мира, готовые воевать и погибать за то, чтобы иллюзия, в которую они поверили, торжествовала.
По прибытии на место назначения, Сергею и прочим добровольцам была выдана форма и оружие. Там он не иначе как в насмешку над своим худощавым телосложением, получил позывной "Халк". Впереди маячила война с укропами до победного конца и праздничный парад армии Новороссии в Киеве. Во всяком случае, Сергей-Халк в этом не сомневался. Он так и видел, как будет маршировать впереди колонны по главной площади поверженной Укропии. Под ногами будут хрустеть руины киевских правительственных зданий и полуобгоревшие останки укрофашистов, а по улицам бывшей столицы будут идти восторженные люди и бросать освободителям под ноги цветы. "Спасибо, что освободили нас от кровавой хунты" - скажут они, обнимая и целуя грязные от окопной пыли лица новороссийских солдат. А потом доблестное войско двинется на Запад Украины, добивать укрофашистско-галичанскую гадину в ее логове, после чего можно будет продолжить марш на Европу, показать прогнившим гейропецам чем пахнут русские портянки, а там и до проклятой Америки не далеко. Впрочем, Америку, Сергей считал, правильнее было бы стереть с лица земли ядерным ударом. Благо, у его страны был отменный потенциал ракет. О том, каким "прекрасным" и "цветущим" будет русский мир после ядерной зимы, он не задумывался. Главное, что с пиндосами было бы покончено. От этой яркой картинки Сергею стало светло и радостно на душе, горячая волна эндорфина захлестнула его с ног до головы. На лице блуждала улыбка, он гордо выпрямился, как будто его сейчас должны представить к награде за взятие Киева. И если бы ни гневный окрик командира, он так бы и стоял, погруженный в мечты о будущей победе. Командир по обыкновению выматерился на подчиненных. Началось общее построение.
Вскоре стало происходить самое интересное. Как и хотел, Сергей попал на передовую. Близость врага, залпы артиллерийской канонады были слышны совсем рядом. Скоро, скоро он покажет постылым укропам, кто на донбасской земле хозяин. "Поля ее огромные, не смеет враг топтать" - пронеслись в голове знакомые слова любимой песни. Он жаждал крови, представлял как стреляет по позициям врага, как тот в конце концов выбрасывает белый флаг и попросит пощады. Но он, Сергей, никогда не пощадит фашиста. Заранее он дал себе зарок, что его рука не при каких обстоятельствах не дрогнет ни перед раненым, ни перед просящим милости врагом. "Не посрамим подвига наших дедов, раздавим фашистскую гидру" - думал он. Но у судьбы был несколько иной сценарий.
В первом бою, когда их позицию нежданно негаданно накрыла укроповская артиллерия, Сергей с перепугу залез в укрытие, где и просидел до окончания атаки противника. Как потом оказалось, двое из их отряда, таких же новичков как он, но менее проворных, погибли. То во что превратились их тела, изуродованные осколками, повергло Сергея в ужас. Это было, пожалуй, первое настоящее соприкосновение со смертью на войне. К такому повороту событий вчерашний айтишник оказался не готов. Увиденное на несколько дней привело его в состояние близкое к помешательству. Второе впечатление от войны он получил, когда у него над головой взорвался снаряд и его слегка контузило. Очнулся он на носилках, почувствовав на себе мокрые штаны, в обществе подвыпившего санинструктора.
Постепенно перед ним открывалась настоящая, а не компьютерная война, с настоящими, а не ютубовскими кровью, разорванными кусками человеческого мяса, и смрадом разлагающихся тел. От вида крови и вывороченных внутренностей его тошнило. Тошнило и от других вещей. Моральная обстановка в их вооруженном формировании была далекой от тех образцов воинской дисциплины, о которых он читал. Да и само ополчение на деле оказалось обыкновенной бандой отморозков, а не героями без страха и упрека, какими их рисовали патриотические видеосюжеты. Грабежи мирного населения, регулярные "отжимы" личного имущества были обыденностью этой войны. Насилия, расправы без суда над теми, кто не хотел отдавать имущество, бесчисленные пытки и издевательства стали той повседневной реальностью, которую, казалось, даже не принято было замечать. Российская гуманитарка и помощь от волонтерских организаций, разворовывалась, не доходя до населения. Пожаловаться было невозможно, даже опасно для жизни, поскольку любого, кто выражал несогласие с политикой самопровозглашенных властей, могли объявить укроповским пособником, после чего дальнейшая судьба его была предрешена. Местное население парализовал страх ночных арестов и расправ без суда. На земли Донбасса вернулись мрачные времена доносов и репрессий. И чем сильнее эти явления распространялись, тем настойчивее все делали вид, будто бы ничего страшного не происходит. Комендатура закрывала глаза на бесчинства ополчения, которое постепенно превращалось в неуправляемый сброд. Вчерашние уголовники и наркоманы с удостоверениями ополченцев показывали кто в доме хозяин и российским братьям. Конфликты с применением оружия между местными и российскими добровольцами стали приобретать угрожающий характер. Любое убийство российского наемника можно было в любой момент списать на вездесущих укроповских диверсантов, чем благополучно пользовались новоявленные лидеры самопровозглашенных территорий, и их шестерки. Сергей начал замечать, что происходящее не укладывается в рамки привычной для него картины мира, и с этой новой угрозой со стороны "своих" братьев-ополченцев надо было что-то делать. Но что?
"Откуда такое отношение от тех, кому мы пришли на помощь" - частенько думал он и не находил ответа. Точнее находил его, читая в полубезумных, одурманенных абсолютной властью глазах вчерашнего плебея, взявшего в руки оружие и почувствовавшего себя хозяином жизни. Нет ничего страшнее, чем тот, кто долгое время был унижен, а потом дорвался до безграничной власти. Растоптанное чувство собственного достоинства превращается в звериную жестокость по отношению к окружающему миру, и особенно к тем, кто слабее. Получив в руки автоматы и благословение "старшего брата" совершать любые действия "на благо молодой республики", вчерашние плебеи превратились в жестоких и изощренных убийц. Они ненавидели всех: и собственное донбасское население, и укропов, и российских чипов и дейлов, поспешивших на помощь "русским братьям Донбасса". Эта ненависть щедро подпитывалась разговорами командования о затесавшихся в рядах российских добровольцев предателях и укроповских диверсантах. Героический образ ополченца, как борца за правое дело, растворился довольно быстро. Сергей увидел их с близи, а наблюдение вещей с близкого расстояния способно открывать глаза на многое. В том числе и на собственные заблуждения. Мирное население "республик" тоже относилось к "освободителям" с определенным недоверием и даже презрением. Сергей нередко стал задаваться вопросом, а не поспешил ли он с выводами, и так ли уж нуждаются в защите от "фашистов" жители воюющих территорий.
Однажды в составе нескольких групп боевиков Сергей принимал участие в штурме школы, где разместились укропы. Завязалась перестрелка. Сергей стрелял в сторону противника. Он не знал, да и не мог знать, в кого он попал, и попал ли вообще. Вскоре сопротивление было подавлено. Немногочисленная группа украинских солдат была уничтожена. Впервые Сергей увидел лицо врага так близко. Он ожидал увидеть неких картинных фашистов со свастиками на рукавах, но это оказались обыкновенные срочники ВСУ. Особенно его поразил лежащий навзничь парень, совсем юноша с широко распахнутыми глазами цвета васильков. Рядом с ним лежал автомат. Сергей подошел, чтобы забрать оружие у убитого, они всегда так делали, как вдруг на груди под курткой покойника что-то зашевелилось. Он уже собрался выстрелить, но увидел выглядывающую оттуда голову котенка. Видимо, убитый солдат хотел его спасти, и спрятал туда наспех, когда по их позиции открыли огонь. Это был обычный котенок рыжей окраски. Он беспомощно сидел на груди мертвого солдата и мяукал.
- Что ты смотришь, дохлого укропа, никогда не видел что ли? - спросил его один из товарищей. - Кирдык им скоро всем - и плюнул себе под ноги.
В документах бойца значилось: Головко Володимир, 1995 р.н., Чернiгiвський район, село Iванiвка. "Странно - подумал Сергей - а нам внушают, что здесь воюют одни западенцы из Львова". Он склонился к убитому и закрыл его глаза. Он не мог смотреть в эту бездонную синь, полыхающую небесным светом, от которого, казалось, отступала царящая вокруг адская тьма войны. Собрав оружие, он ушел прочь, не оглядываясь, зная, что если еще хоть на минуту задержится там, эта картина врежется в память и больше никогда не оставит его. Убитый солдат украинской армии с прекрасными синими глазами и рыжий мяукающий котенок на груди. Убитый кем? Ответ на этот вопрос был очевиден.
"Я воюю за русский мир против украинского фашизма, я защищаю русских людей Донбасса, выполняю священную обязанность - пытался утешить себя Сергей привычными мантрами. - Эта война принесет еще много смертей. Но за что воюют они? За режим Порошенко, западные капиталы своих олигархов, за идеи майдана или за какую другую нацистскую ахинею? Они говорят, что воюют за целостность своего государства? Но Украина - не государство, это всего лишь территория, временно отторгнутая от Великой России".
Убитый солдат отдаленно напоминал ему брата. Дальнейший ход мыслей о том, то солдат-срочник просто выполнял свой долг перед Отечеством, каким бы оно ни было, прервался на полуслове. Сомнения в правильности выбранной доктрины были неприятны Сергею. Но раз поселившись, они уже не могли оставить его.
О том, что эта война совсем не то, на что он рассчитывал, Сергей постепенно стал понимать. Пропагандистские байки здесь больше не работали. А без действия патриотически-воодушевляющей подпитки военный азарт быстро таял. Его хрупкие, никогда нетренированные плечи, ослабленное от длительного просиживания за компьютером зрение, привычка к комфорту, да и полученная контузия, все это постепенно оказалось сильнее желания воевать с фашизмом. Он уже собрался написать рапорт об увольнении, как вдруг их группу направили на штурм укроповского блокпоста. Командир даже слушать не захотел его отказ.
- Раз вызвался, иди и воюй, куда направили. Вот выполнишь задание, тогда разрешу тебе на пару дней съездить к мамке на блины - сказал командир, сдобрив окончание своей фразы отборным русским ругательством.
Так и пришлось Сергею остаться и готовиться идти на штурм укропов. То, что этот изначально проигрышный бой может стать для него последним, Сергей догадывался. Теперь им предстояло лицом к лицу схлестнуться с одним из украинских добровольческих батальонов, прославившимся небывалой жестокостью по отношению к противнику. Это были неплохо оснащенные, уверенные в своих силах, пропитанные духом ненависти к врагу, идейно подкованные, не без участия заграничных наставников, бойцы. О том, что вчерашний ботан, пусть и немного повоевавший, может идти в атаку против этих неслабых парней, было смешно рассуждать. Но у командования был иной взгляд на эти вещи. Их группу фактически бросали в мясорубку, на верную гибель. Так иногда случалось на этой войне. Командиры, чтобы не платить наемникам обещанных денег, попросту утилизировали их, отправляя на заведомо провальное задание. До Сергея стало доходить, что их по старой доброй традиции хотят использовать как пушечное мясо. Также как уже использовали тысячи других добровольцев.
Завтра, когда укрокаратели сделают из него паштет, а они наверняка именно так и сделают, он ляжет безымянной тушей в степях Донбасса, а его матери сообщат, что сын ее пропал без вести. Она, конечно же, начнет его искать, ходить по инстанциям, где мрачные люди в штатском объяснят ей, что теперь ей придется до конца дней молчать о том, где погиб ее мальчик. И если она не хочет однажды случайно поскользнуться и разбить затылок на лестничной клетке темного подъезда, ей придется говорить знакомым, что Сергей умер от сердечного приступа, ведь последнее время он попивал лишнего.
"Наших войск там нет" - и этим все сказано. А кто он? Не военный, простой доброволец, вчерашний безработный айтишник-неудачник, компьютерный задрот. Его там нет и не было. На Донбасс его никто не посылал, никто не внушал ему идеи защиты русского мира от бандеровской чумы. Это не ему, как рядовому обещали 100 тысяч рублей оклада ежемесячно. Хотя деньги его интересовали меньше всего. Это не он ехал сюда одержимый порывом бороться за правое дело. Их там нет. Значит и его никогда не было на Донбассе.
Представив заплаканное, беспомощное лицо матери, Сергей остановился, присел возле дерева и обхватил голову руками. Горло сжимал неприятный спазм. Он зарыдал как-то беспомощно, по-детски. Это продолжалось недолго, и чтобы овладеть собой, он закурил, благо, ребята-волонтеры подкинули отменные сигареты. Он толком и не вдумывался, из какой смеси они состояли, но знал, "травка" в этом регионе ходит по рукам столь же свободно как семечки подсолнуха.
После двух затяжек ему стало легче, куда-то исчез страх, и небывалая веселость разлилась по телу, в ногах появилось ощущение невесомости, а голова сладко закружилась. Он все еще помнил о том, что ему уже завтра предстоит стать удобрением степи, но сейчас это уже не имело столь важного значения. Дурман окутал голову. Как все-таки правильно, подумал он, делают те, кто поставляет бойцам такие сигареты.
Когда-то он бредил славой, наградами, представлял, как сам Президент страны вручает ему орден, как в интернет-изданиях, прочтению которых он отдал столько времени, печатают истории о его подвигах; как его приглашают на федеральные телеканалы и берут интервью в прямом эфире; как тысячи восторженных женских глаз смотрят на него, и каждая готова дать новоявленному герою частичку своего тепла и ласки. Сейчас об этом думать не хотелось. Место, в котором жили эти мечты, теперь занимала усталость.
"За что мы боремся? Где здесь русский мир? - думал он, затягиваясь очередной порцией дурманящей сигареты. - Новороссии больше нет, она умерла не родившись. Есть бандитские кланы, сговор олигархов с обеих сторон и полное беззаконие. Население угнетено и запугано нами, кругом жируют местные криминальные князьки, а ублюдочно-корупционная система, процветающая у нас, в России, здесь приобрела еще более уродливые формы. Мы пришли якобы защищать людей Донбасса от фашистов, но растоптали их привычный жизненный уклад. Они хотят мирно растить детей и сеять хлеб, а мы помогаем распоясавшимся уркам грабить и насиловать их. Русский мир с бандами головорезов? Нет, это мы фашисты, мы, те, кто называет себя антифашистами, вломившиеся в чужой дом со своим порядком. Мы нелюди. Если бы наша страна прекратила помощь главарям "народных республик", уже в считанные дни здесь установился бы мир, цвели бы сады и возрождалась нормальная жизнь. Кому мы что хотим доказать, зачем лезем в чужие дела, и вообще во всюду, куда нас не просят? Кто дал нам такое право?".
Он докурил спасительную сигаретку и взял вторую. Завтра предстоял тяжелый день. Возможно, последний в его жизни.
...Теперь все было в прошлом. После неудавшейся атаки на укроповский блокпост, из их группы выжили только четверо. Укропы ответили залповым огнем. Сергей получил ранение в область паха. И хотя оно, как оказалось, не представляло угрозы для жизни и здоровья, эстетический ущерб был нанесен приличный. Пострадало правое яичко, врачи удалили его и сказали, что со вторым он может вполне нормально обходиться. На месте осколочной раны остался уродливый багровый рубец.
- Тебе же в порнушках не сниматься, а шрамы только украшают мужика - пошутила толстая луганская врачиха и рассмеялась каким-то издевательским смехом.
"Укропка - подумал он - все они здесь такие, даже если и на нашей стороне. Ненавижу вонючих укропов".
Рапорт он написал сразу после выхода из "больнички". Потом его отправили домой, "к мамке на блины", как говорил командир. Та была счастлива, что ее непутевый сын вернулся живым. Обещанных ста тысяч рублей он не получил. Ему выдали 20 тысяч и заставили подписать какую-то бумагу. Он даже не прочитал, что в ней значилось. Так и окончилась история несостоявшегося героя несостоявшейся Новороссии. Дома его ждал верный друг одиночества - старенький компьютер. Первым делом он по привычке открыл заветные интернет-сайты, но их прочтение больше не впечатляло его. Многое стало для него скучным и неинтересным, как становятся для резко повзрослевшего подростка скучными и неинтересными вчерашние кумиры. Война, на которую он так стремился, оказалась совсем не тем, что он ожидал увидеть. Сергей был эмоционально опустошен. Впервые собственная жизнь показалась ему тягучей бессмыслицей. Осознание, что 35 лет прошли впустую способно привести в ступор. Награды, слава, интервью на федеральных каналах, грудастые красавицы, все эти примитивные фантазии исчезли как легкий дурман. Он был одинок, с травмой в интимном месте и горьким разочарованием. К тому же настойчиво давала о себе знать абстиненция. Чудодейственных сигарет больше не было под рукой, достать новые не представлялось возможным, пальцы тряслись мелкой дрожью, мысли путались, сознанием овладевала черная депрессия.
А на рабочем столе компьютера по-прежнему стояло изображение поверженного Рейхстага, с фигуркой солдата на крыше, устанавливающего красное знамя. Георгиевская лента украшала левый угол монитора, как будто там, с левой стороны у него тоже должно быть расположено сердце. Внезапно зазвенел мобильный, рингтон разрезал тишину громогласными раскатами "Священной войны". Сергей взял его с отрешенным видом, покрутив в руках, приблизился к окну. Звуки всем известной песни отдавали в его барабанных перепонках эхом минометного огня. "Это не твоя война, сынок. Тебе на ней места не будет" - слова матери вдруг ворвались в контуженый, истязаемый абстиненцией мозг. Заныл поврежденный пах, и дождливое небо за окном вдруг опустилось на затуманенное сознание, как простынь на голову покойника. Пальцы судорожно сжали телефон, в следующую секунду аппарат, вместе с раздающимися оттуда словами о "благородной ярости", полетел в экран монитора. Еще через секунду телефон замолчал, а на столе лежала куча мелких осколков разбитого экрана. Больше не было ни красного знамени, на поверженного Рейхстага, ни священной войны. Да и самого Сергея с его непомерно затянувшимся юношеским идеализмом тоже больше не было. Все чему он верил, оказалось обманом. И благородные порывы, и дело защиты мирного населения от хунты, и прекрасная, как солнечное утро Новороссия - царство идеального русского мира, представляющее собой обновленную, улучшенную версию самой России, и идея построения справедливого общества, все обернулось жгучим разочарованием. Он упал на колени и зарыдал, обхватив голову руками, также надрывно-беспомощно, как и перед своим последним боем где-то в степях Донбасса.
(Написано на основе рассказов российского добровольца)