Хрущов-Сокольников Г. : другие произведения.

Фараоны. Пролог

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сотни самых сложных уголовных процессов приводят в ужас современное общество, но редко кто знает о тех закулисных, невидимых деятелях, настоящих преступниках, пользующихся плодами преступлений и ускользающих от полиции. Пока второстепенные представители несут всю тяжесть приговоров. В своем романе Гавриил Хрущов-Сокольников вводит читателей именно в среду этих неуловимых, страшных деятелей. Захватывающее литературное изложение истории русской банды "Червонных валетов". Первое полное книжное издание романа. Все дореволюционные книжные издания романа были опубликованы уже после смерти автора и сильно отредактированы.
  

ПРОЛОГ

  

I. Парламентер

  Неслыханное, невероятное, но всем памятное разбрасывание на все четыре ветра богатств, скопленных в дореформенную эпоху русским дворянством, было в полном разгаре.
  Выкупные свидетельства таяли в руках помещиков, словно ледяные глыбы под лучами весеннего солнца, оставляя за собой тяжелое воспоминание, да угар в головах. Зарождались банки и золотые, и центральные, и кредитные, и один только крик: денег, денег, во что бы то ни стало, оглашал все раздолье земли русской. И деньги являлись в такой массе, которую не видывали ни раньше, ни позже изумленные россияне, и исчезали, подобно "выкупным", неизвестно где и неизвестно как. Словом, стояло приснопамятное время конца шестидесятых и начала семидесятых годов, время радужных снов и горьких разочарований, время Лукулловских пиров и диких оргий, за которыми неизбежно должны были следовать времена скрежета зубовного и пищи святого Антония. Но, увы, эти мрачные, грядущие дни еще и не снились участникам торжественных пиров и всеобщего ликования... Оргия была еще в полном разгаре, шампанское ценилось и бежало через край в звонких бокалах.
  И кто бы смел тогда в лицо этой опьяневшей от избытка наслаждений толпы прожигателей сказать, что скоро настанет грозный и неотразимый час расплаты.
  А он был близок!
  ***
  Почти на выезде Москвы, в Грузинах, около невзрачного деревянного домика, в пять окон на улицу, одиноко стоявшего в конце длинного забора, остановилась лихая ямщичья тройка.
  Из саней выскочил молодой человек, с энергичным выражением человека молодого, но уже сильно помятого. Он, не звонясь, повернул кольцо в калитке и знакомой дорогой быстро вбежал на ветхое, деревянное крыльцо и постучал набалдашником палки в обитую старой зеленой клеенкой дверь. Послышался старческий голос и чей-то разбитый голос спросил через дверь:
  - Кто там?
  - Я, бабка Акулина, открой... Я, Лев Николаевич.
  - Прости, батюшка, по коням-то не признала, - с поклоном встречая гостя, прошамкала старая, морщинистая, безобразная цыганка, - милости просим, милости просим.
  Гость вошел в прихожую и сбросил меховое пальто на табурет.
  - Где Ермолай? Он мне нужен, - резко проговорил он, входя в приемную, небольшую комнату, убранную совсем по-мещански, но с некоторой претензией на роскошь.
  - Известно где, в "Молдавии", коли нужно, я за ним сейчас внучка пошлю.
  - Если бы не было нужно, не поехал бы я к вам в такую даль. Посылай, бабушка, да только поживее!
  Старуха зашлепала старыми опорками, и гость остался один. Он презрительным взором окинул убогое убранство комнаты и стал, от нечего делать, рассматривать плохенькие литографии, висевшие по стенам.
  Все было тихо в маленьком домике, словно обитатели его вымерли, даже голосистые канарейки, вероятно, испуганные появлением незнакомого, смолкли и с любопытством оглядывали гостя.
  Окончив обзор картин, посетитель подошел к старенькому фортепиано, стоявшему в углу комнаты, и поднял крышку. Пожелтевшие, щербатые клавиши, частью с отклеившимися костяными дощечками, глядели так уморительно, что молодой человек улыбнулся и ударил пальцем по одной из клавиш.
  Что-то щелкнуло внутри инструмента, и послышался какой-то нестройно-печальный звук, похожий на жалобу. В ту же секунду мимо не совсем притворенных внутренних дверей, ведущих в жилые комнаты, мелькнуло какое-то живое существо. Молодой человек не успел разглядеть его, но только огромные, сверкающие глаза одни врезались ему в память. Он быстро шагнул к двери и открыл ее, но видения уже не было. В ту же минуту по черному ходу послышались тяжелые шаги, и скоро в комнату ввалился гигант чисто цыганского типа, с картузом в руках.
  - Батюшки светы, - пробасил он, подобострастно кланяясь, - кого Бог принес. Не ожидал такой радости. Лев Николаевич, что удостоите мою хибарочку... Все ли в добром здоровьи? А наша Аленка об вас, сердечная, совсем запечалилась.
  - Ну, спасибо, здоров... Я к тебе по делу и по такому, что и говорить страшно, и не сказать нельзя.
  - Ох, батюшка, Лев Николаевич, много мы самых этих дворянских секретов знаем, и на сердце таим, а чтобы выболтать... ни... ни!
  - Дело здесь одно навертывается, Ермолай, такое дело, что если его оборудовать, и всему хору на много лет ни проесть, ни пропить, и нам с тобой перепадет, понял?
  - Как не понять, - отозвался цыган и глаза его сверкнули, - дело бывалое - какую-нибудь цыганочку из хора выкупить. Что же, коли обеспечение верное, почему же не постараться?
  - Об этом и говорить нечего... в больших миллионах человек.
  - Да кто же такой, ума не приложу?
  - Об этом после, а ты теперь о том подумай, кого он наметил?
  - Неужто Феничку Казанцеву?
  - Что ты, подымай выше! - с улыбкой заметил гость.
  - Да кто же во всем хору пригожее Фенички? Разве Степа, да ведь та... - он не договорил.
  - Именно ее-то и наметил - рвет я мечет... подавай мне Степу, жить без неё не могу.
  Цыган покачал головой.
  - Видишь что, добрый человек, - начал он. - Степанида Матвеевна сама себе голова, мы ей не советчики и не указ. Она за себя выкуп уже представила и теперь вольный казак. Сам, небось, слыхал, как за ней князь Можайский бегал. На хор двадцать тысяч, ей самой на обоих птенцов по пятнадцать тысяч, кроме, значит, золота и всего прочего. Да и до сей поры у них еще не кончено, хоть он и в Питере, а как в Москву залетит, все к ней, да к ней. Трудное это дело.
  - И я знаю, что трудное, вот и приехал я, дядя Ермолай к тебе, и говорю: - помоги, большие тысячи здесь шевелятся!
  - Постой, скажи ты мне, добрый человек, кто он такой, твой купец?
  Цыган, по врожденной привычке, временами, переходил на "ты" с посетителем - тот как бы не замечал этого.
  - Как скажу - ахнешь, - отозвался посетитель. - Не купец - самодур-миллионщик, и из таких князей, что по всей Руси двух-трех сочтешь, да и обочтешься.
  - Да кто же такой? - недоумевал цыган.
  - Постой, Ермолай Федорович, дело такое, что секрета требует, нет ли у тебя кого посторонних?
  - И, что вы, батюшка, Лев Николаевич, вся-то моя семья - матушка да сынок Гриша... да еще сирота одна, - вспомнил цыган, - из хлеба держим... В куфне они все сидят... говорите без опаски...
  - Ну, так вот что, Ермолай, влюбился в Степаниду друг мой, приятель, князь Высоцкий, Владимир Андреевич. Небось, слыхал?..
  - Князь Владимир Андреевич! - всплеснул руками цыган. - Тот самый, чей дом, словно дворец какой, на Дмитровке?
  - Он самый... Дядюшка его умер недавно, одного капитала сто миллионов, да земель, да лесов, да крестьян... и не перечесть, и не прожить, ну, и задурил князек-то... Увидал на днях Степу, кричит, - жить без неё не могу!.. Добывай, как хочешь, чего бы это ни стоило!.. Пол состояния не пожалею! Вот ты тут и раздумай, дядя Ермолай.
  - Трудное это дело, Лев Николаевич, ох, какое трудное! Сами знаете, Степанида девка характерная, ни уломать, ни урезонить, опять в капитале... Да еще, как говорят, питерского дружка любит!.. Что тут поделаешь?!..
  - Я и приехал к тебе, помоги, говорю, Ермолай Федорович, в обиде не будешь... Такой куш сорвешь, что и во сне не видал.
  Глаза цыгана засверкали.
  - Уж если ты, батюшка, - начал он с расстановкой, - сам ко мне приехал, значит, дело серьезное, стоит и ввязаться. Скажи своему князю, чтобы он каждый вечер бессменно был в "Стрельне", да чтобы не очень лез к Степаниде, не любит она этого... а уж мы так подстроим, что она сама к нему на шею кинется!..
  - Неужто и вправду?!.. - воскликнул молодой человек. - Но каким путем?
  - Эх, барин, барин, плохо ты меня знаешь, старый Ермолай Огоньков даром слова на ветер не бросает... Было бы только за что, а то все в его руках!..
  - Но каким же путем? - допытывался посетитель.
  - Корешок такой у меня против Степаниды есть, - с улыбкой отозвался цыган. - Злому татарину на шею кинется.
  
  

II. Полевая цыганка

  
  Едва молодой человек уехал, как Ермолай, провожавший его до ворот, позвал старуху мать и долго совещался с нее о чем-то. Тотчас после разговора старая цыганка, надев кацавейку и подвязавшись старым ковровым платком, направилась через три улицы к новенькому деревянному домику, где жила совсем особняком известная цыганская, певица-плясунья Степанида.
  В сенях старую цыганку встретила кухарка, несшая большой, ярко отчищенный самовар.
  - Что, Дарьюшка, - окликнула ее старая цыганка, - Степанида Матвеевна дома?
  - Дома, бабушка, дома, только гость у нас сидит, вчера из Питера приехал... Не знаю, примет ли?
  - Ну, все равно, Дарьюшка, я в другой раз зайду, - отозвалась цыганка и поплелась домой. Она узнала то, что ей поручено было сыном.
  - Приодень-ка ты Лизку почище, мы с ней на урок пойдем, - сказал цыган, - да смотри, чтобы все было в порядке, и волосы позавей, и ленточку алую на шею...
  - Да к чему, же это, Ермолай Федорович? - ответила мать. - Ведь я же тебе говорю, питерский гость сидит, тебя и не примет Степанида.
  - Уж это дело мое, а ты делай, что велят... Постой, помню я, была там в шкафу юбка алая с кружевами, от покойницы жены осталась... Так ты поушей-ка ее для Лизаньки...
  - И что ты, батюшка, да та юбка уйму денег плочена, и на такого несмысля надевать!?.. Да и не к лицу, давно ли она босоногая бегала, чтобы ее в шелки-бархаты рядить?!
  - Делай, что сказано, старуха! - резко крикнул сын.
  И цыганка, ворча себе под нос, пошла исполнять приказание.
  Через полчаса она вернулась в приемную, ведя за руку стройную, худенькую девушку-подросточка, лет четырнадцати-пятнадцати.
  Смуглая, с матовым цветом продолговатого лица и огромными черными глазами, то бойко, то нежно смотревшими из-под длинных ресниц, молоденькая Лизка была, если еще не вполне красавицей, то распускающимся бутоном, подающим большие надежды раскрыться в роскошный, восхитительный цветок.
  Черные, словно лакированные волосы её были слегка подняты, а ярко пунцовая ленточка, перехватывающая голову и заплетенная в косу, еще больше оттеняла их блеск и густоту цвета.
  Ермолай невольно залюбовался на молодую девушку.
  - Что тебе задала вчерась Степанида? - спросил он, стараясь придать своему грубому голосу возможно мягкое выражение.
  - "Слышишь - разумеешь", дяденька Ермолай Федорович, - отвечала Лиза низким контральтовым голосом, - да только у меня одно колено не выходит...
  - Ну и ладно, проси, чтобы еще раз показала, я тебя сам к ней сведу - дельце одно есть. Одевайся, да живо, а то мне недосуг.
  Лиза не заставила себе повторять приказания, через минуту она была уже готова и вместе с дядей Ермолаем шагала к новому деревянному домику Степаниды.
  Ермолай не пошел, по примеру матери, с черного хода, но смело позвонил с парадного крыльца. Ему отперла сама Степанида.
  - Извини, Ермолай Федорович, мне право некогда, гость дорогой из Питера, - начала певица, - пусть Лизанька завтра зайдет.
  - Да я Лизаньку так, по дороге захватил, дельце к тебе есть, Степанида Матвеевна, на одно слово. Серьги тут одни продаются бриллиантовые и за полдарма, боюсь, чтобы Грушка из "Яра" не перехватила, вот и принес тебе.
  При слове "бриллианты" и "дешево" цыганка не могла устоять, она ввела Ермолая в прихожую и стала рассматривать принесённые серьги.
  - Степа, иди сюда, ты на холоду простудишься! - раздался из комнаты чей-то приятный мужской голос, и в растворенных дверях показалась знакомая Ермолаю фигура князя Можайского.
  - Ах, да это Ермолай... Зови, зови его сюда, Степа, он старый знакомый, благоприятель!.. Ну, что, как барышничаешь, старина, как коньками торгуешь? - хлопнув цыгана по плечу, говорил князь Можайский, вводя в комнату Ермолая. - А это кто же? - спросил он, окидывая пытливым взглядом Лизу, которая теперь, раскрасневшись от мороза, казалась еще прелестнее.
  - Свойственница моя, ваше сиятельство, ученица Степаниды Матвеевны, Лизкой зовут, - с каким-то умилением в голосе и низко кланяясь, говорил цыган.
  Он заметил, что князь так и впился глазами в прелестное личико молоденькое смуглянки. Степанида Матвеевна, вся поглощенная рассматриванием бриллиантовых серег, не заметила этого взгляда.
  - Сколько просят, Ермолай Федорович? - спросила она с дрожью в голосе.
  - Так дешево, что и сказать совестно - пятьсот.
  - Ай, как дорого! Вот если бы четыреста...
  - Степа, дай взглянуть, - вмешался князь. Он взял экран, мельком взглянул на серьги и поставил его на стол.
  - Нравится? - спросил он коротко.
  - Очень! Но только цена!.. - ответила Степанида.
  - Что нравится - тому цены нет! - отвечал князь и, достав из бокового кармана сюртука туго набитый бумажник, вынул из него пять радужных и подал Ермолаю.
  - Я тебе в этот раз из Петербурга подарка не привез, так прими хоть этот, - сказал он, ласково обращаясь к Степе, и та с восторгом поцеловала его и в губы, и в глаза...
  - Милый мой, желанный, - говорила она, лаская князя. - Как не любить тебя, доброго, да щедрого!
  Князь улыбнулся.
  - А тебе спасибо, Ермолай, что во время пришел. Ну, а как же ваш урок? - обратился он с улыбкой к Лизе.
  - Уж до завтра, прошу до завтра, - говорила вместо Лизы Степа: - сегодня я хочу быть с тобой, мой милый, ненаглядный.
  Но у князя совсем другое было на уме. Чудная, девственная красота Лизки, этой цыганочки-подростка, произвела на него сильное впечатление. Он настоял на том, чтобы урок не был отложен, и Степаниде пришлось волей-неволей взять гитару и начать учить с голоса молодую певицу.
  Ермолай, отозвавшись недосугом, давно ушел, а князь, словно загипнотизированный красотой Лизки, непременно требовал, чтобы Степа проходила с ней то ту, то другую песню.
  Получившая ценный подарок и привыкшая к капризным выходкам своего дружка, Степа так уверена была в своей красоте и своей власти над князем, что наверно рассмеялась бы, если бы кто сказал ей теперь, что эта маленькая, худенькая, смугленькая девочка-подросток может быть соперницей ей, красавице, в полном расцвете молодости и таланта.
  Действительно, она была удивительно хороша собой, и хотя также, как и Лиза, брюнетка, но совершенно в другом жанре. Её огромные, черные волосы были совсем другого цвета и на солнце отливали багровым оттенком. Глаза у неё были чудные, огромные, тёмно-серые, прикрытые длинными черными ресницами. В полную противоположность Лизе, она была не смугла лицом, но только матовый, слегка желтоватый цвет кожи выдавал её цыганское происхождение. Носик был с маленькой горбинкой и с подвижными маленькими ноздрями. Красивый, но слишком правильный разрез рта говорил о необычайной энергии. Все вместе делало из Степаниды Матвеевны замечательную красавицу, царицу всех цыганских хоров в Москве.
  Перебирая струны гитары, она вполголоса напевала, по желанию князя, любимейшие цыганские романсы, и их за ней повторяла Лиза.
  Князь неоднократно высказывал одобрение молодой певице, она краснела и конфузилась.
  - Чего же краснеешь, девочка? - обратился он к ней. - Или я страшный такой?
  Лиза улыбнулась, но ничего не отвечала.
  - Да она совсем дикарка, - заметила Степа, -не больше полугода из "полевых" в Москву попала.
  - Из полевых? - с любопытством переспросил князь. - Вот как. Значит, ты наши полевые цыганские песни знаешь? - спросил он. - Я слыхал их в Молдавии, а здесь никто не умеет.
  - Умеешь? - переспросил он.
  - Отвечай же, Лиза, - сказала хозяйка.
  - Умею... "Соцо Гриша", - тихо отвечала девочка.
  - Вот и прекрасно... отлично... спой же, скорей... спой!..
  - Я, кажется, аккомпанемент-то забыла, - отозвалась было Степа, но князь настоял на своем, и скоро эта старая, чисто цыганская песня, в безыскусственном исполнении девочки-цыганки, раздалась в комнате... Князь слушал с напряженным вниманием, когда же Лиза, поводя своими худенькими плечиками, козырем прошлась по комнате, князь не выдержал и зааплодировал с такой страстью, что Степа невольно взглянула на него. Глаза её сверкнули. Она положила гитару в сторону и наотрез отказалась играть... Она заметила во взгляде своего дружка тот огонек, который бывало сверкал в его глазах, в первое время их знакомства, но теперь, угас безвозвратно...
  Дядя Ермолай достиг своей цели...
  Цыганка ревновала. Первый шаг был сделан!..
  
  

III. "В Стрельне"

  
  Молчание длилось несколько секунд.
  - Ну, урок кончен, ступай домой, Лиза, - стараясь не выдать душившее ее волнение, довольно ласково проговорила Степанида.
  - Зачем ты ее гонишь, пусть пообедает с нами, - вступился князь, - она такая курьезная, нам будет веселее.
  Степанида вспыхнула.
  - Если тебе с ней обедать веселее, оставайся, я мешать не стану...
  - Да что ты? Полно, Степа, как не стыдно?! - урезонивал князь, видя, что цыганка не на шутку сердится. - Ревновать к каждому ребенку?..
  - Ревновать?! - взвизгнула Степанида. - Ревновать! Да ты с ума сошел... Мне ревновать к Лизке!.. - и она закатилась нехорошим деланным смехом... - Этого еще не доставало!
  Лиза, видя, что история начинает принимать серьезный оборот, быстро собралась, накинула платок на свои вьющиеся волосы, надела бурнусик, и мигом юркнула по направлению к кухне, чтобы выбраться из дома черным ходом.
  - Лиза, - окликнула ее уже на пороге Степа, - скажи Ермолаю Федоровичу, что тебе больше учиться петь нечему, можешь солисткой садиться... Князь так говорит!..
  Лиза вышла, а князь целый час бился, прежде чем мог привести Степаниду в веселое расположение духа, но всё-таки набежавшая тучка оставила свои следы. Возможность измены милого вставала грозным призраком в уме ревнивой Степы, а черные, огромные, словно испуганные глаза молоденькой подросточки Лизки, её смуглые бархатные щеки, её дико-наивная красота затронули в сердце князя одну из тех струн, которые он считал давно заглохшими... Он не хотел еще в этом сознаться, но обладать Лизкой стало для него теперь далекой мечтой, жгучим капризом.
  Мир был заключен, но дальнейший разговор не клеился. Степанида пытливо вглядывалась в выражение глаз князя, напрасно отыскивая в них ту искорку, тот огонек, который сверкал в тот момент, когда он любовался Лизкой, а мечты князя были далеко...
  Он сознавал, что Степа была одна из красивейших женщин, когда-либо им виденных, что она мать его двух детей, наконец, что за обладание ею он бросил пол состояния и карьеру... он все это сознавал, но далекий призрак молоденькой дикарки Лизки снова вставал в его воображении, обрывал его страстные речи на полуслове, ему во что бы то ни стало захотелось еще раз услыхать звук её полудетского голоса, посмотреть в её огромные черные глаза.
  - Будешь в Стрельне сегодня? - спросил он у Степы, хорошо зная, что во время его пребывания в Москве, Степанида наотрез отказывается ездить на пляску[Цыганское выражение, значит ездить петь. - Прим. автора.]
  - А ты? - переспросила цыганка.
  Ей вопрос князя показался странным.
  - Я сегодня должен быть на рауте у генерал-губернатора, - отозвался князь уклончиво, - нельзя было отказаться.
  - Все равно, я не поеду! Пусть Соколов[Соколов Федор - дирижер цыганского хора. - Прим. автора.] не прогневается и без меня певиц довольно.
  - Вот и прекрасно, я постараюсь вернуться пораньше!
  На том разговор и прекратился. Князь поехал переодеваться, а Степа легла спать. Предчувствие говорило ей, что минуют её светлые дни, что измена дружка только вопрос времени. Эти черные мысли не дали ей заснуть.
  Около девяти часов вечера огромные сани, запряжённые тройкой, в которых цыгане и цыганки целыми артелями ездят из Москвы в "Петровский парк", остановились у ворот новенького домика певицы, но напрасно Соколов уговаривал Степаниду ехать "на пляску", она отговорилась головной болью и не поехала. Зато на этот раз Ермолай Федорович ехал не один, его дальняя родственница Лизка ехала на первый дебют. Об этом дебюте у Ермолая был большой разговор и спор с Соколовым и двумя старшими цыганками в "Молдавии" за обедом, и только благодаря двум бутылкам мадеры, да "селинки" на всех, ему удалось доставить ей дебют, и если понравится, то "пол пая".
  Как известно, цыгане делят весь дневной заработок не по числу участвовавших в "пляске", а по числу наличных паев. Так что доли выходят разные. Есть солистки, получающие два, три и больше паев, Степанида, например, получала все пять паев, то же, что и дирижер.
  Когда шумливая орава цыган и цыганок, прибывшая на целых пяти санях, ввалилась в ресторан "Стрельну", как известно, лежащий верстах в 4-х за Тверскими воротами, в ресторане еще почти никого не было.
  "Стрельна" того времени была совсем иная, чем теперь, не было ни громадного зимнего сада, ни этой массы коридоров и отдельных комнат. Все помещение ресторана заключалось в большом, довольно красивом зале, и двух больших комнатах по сторонам, предназначенных для желающих слушать цыган, да в трех отдельных кабинетах. Везде виднелись бархат и позолота.
  На молоденькую Лизку невиданная ею еще обстановка и убранство ресторана произвели сильное впечатление. Она с любопытством рассматривала невиданные диковинки, вроде большого аквариума с живой рыбой и горки с игрушками и бонбоньерками, украшавшими буфет. Получив дома строгое наставление от Ермолая, как держать себя, она только издали любовалась на красивые безделушки, зная, что они никогда ей не достанутся. Особенно ей понравилась одна бонбоньерка, розовая плюшевая, с фарфоровым амурчиком сверху... Она с таким восторгом любовалась ею, что её подруга Мотя, тоже цыганский подросточек, но уже несколько раз ездившая на пляску, дернула ее за рукав и оттащила от буфета.
  - Смотри, Лизка, старухи на смех подымут! - шепнула та тихо. И вспомнила Лизка слова Ермолая, что за ней будут следить десятки глаз. Она тихо отошла вслед за подругой, и они скромно уселись в одном из уголков зала.
  Ресторан понемногу начал наполняться посетителями. Одна за другой к подъезду подкатывали тройки и высаживали все новых и новых гостей. Но большинство их, казалось, не интересовались цыганами, несмотря на то, что самые красивые из цыганок сидели в первом ряду, в ярко освещенном зале.
  Но вот в прихожей все артельщики засуетились и забегали.
  - Владимир Андреевич! Владимир Андреевич! - послышалось среди прислуги, и сам содержатель ресторана Раструскин, выйдя из-за прилавка буфета, с низкими поклонами встречал приехавшую компанию.
  В дверях зала появился молодой человек, в шикарной форме офицера одного из гвардейских кавалерийских полков. Он был высокий и худой, и очень белокурый. Тонкие длинные усы оттеняли его чувственные полные губы, а белесоватые глаза смотрели как-то неуверенно, даже почти испуганно. В общем, он был не дурен собой, но титул князя и громадное, только что полученное наследство, заставляли многих видеть в нем красавца. Это и было тот самый князь Владимир Андреевич Высоцкий, о котором шла речь в первой, главе романа.
  Рядом с ним шел его друг и приятель Лев Николаевич Ардатов, богатый, но прогорающий помещик, с которым тоже уже отчасти знакомы читатели, а несколько поодаль шли еще трое вечных собутыльников князя и Ардатова: прожектор и мнящий себя вторым Растрелли, архитектор Пальзанский, толстый, бочкообразный цыганист и кутила Разшекин, и юркий маленький человек, носящий в веселой компании кличку Семки. Настоящая его фамилия была Спирманович, и хотя он отрицал свое еврейское происхождение, но лицо его выдавало в нем если не семита, то по крайней мере, квартерона. Это был, как говорят, и швец, и жнец, и в дуду игрец, человек на все руки, знавший всех и вся, но пока еще не настолько себя скомпрометировавший, чтобы ему нельзя было подать руки в публичном месте.
  - Свободно? - спросил князь, направляясь через зал в одну из комнат, предназначенных для пения.
  - Свободны, ваше сиятельство, обе свободны! - с низкими поклонами отвечал сам хозяин.
  Посетители вошли в большую, изящно отделанную комнату. Слуга бросился зажигать люстры и канделябры.
  - Камин! - повелительно произнес князь. - Да позвать ко мне Федора.
  Сам хозяин побежал рысцой за цыганским дирижером, но тот уже сам без зова шел в комнату, занятую компанией.
  - А, вот и ты, Федя! Молодец! Что, все наши в сборе?
  - Все, ваше сиятельство, звать прикажете? - с лукавой усмешкой и кланяясь в пояс, ответил дирижер.
  - И Степанида здесь? - допрашивал князь.
  - Нетути её, ваше сиятельство, нездорова...
  - Как нет?!.. А мне сказали...
  Князь взглянул на Льва Николаевича.
  - Пустое, вздор, она сейчас будет. Вероятно, просто капризничает, - заметил Ардатов.
  - Больна, ваше сиятельство, с постели не встает, сам, убей Бог, видел.
  - Полно врать, - перебил его Ардатов. - Я ее сегодня утром видел, она совсем была здорова.
  - Ну, делай как хочешь, Федя, без Степаниды я слушать вас не хочу, - решил князь, - сейчас все уедем к "Яру"...
  - Ах ты, беда какая! Ах ты, беда какая, - качал головой дирижер, не зная что делать.
  Князь горячился и с жаром доказывал Разщекину и Семке, что кроме Степаниды в хоре некого и слушать.
  Ардатов отвел в угол Соколова.
  - Слушай, Федор, - сказал он ему тихо, но твердо, - не упускай своего счастья... Моя тройка у крыльца, пошли кого-нибудь за Степанидой. Князь тысячи не пожалеет, чтобы только послушать ее...
  - Батюшка, отец благодетель, да вы только задержите князя-то, а я живым манером ее сюда представлю.
  Цыган быстро вышел.
  В то время, пока тянулись эти переговоры, еще новая тройка остановилась у подъезда "Стрельны" и из неё выскочил человек высокого роста в богатой собольей шубе. Это и был князь Можайский.
  Быстро сбросив шубу на руки подоспевших артельщиков, он прошел в зал и окинул ее быстрым взглядом.
  Очевидно, он искал кого-то или чего-то.
  Вдруг он весь словно просиял. В противоположном конце зала за столиком сидели две цыганочки. В одной из них он узнал Лизку. Еще раз окинув взглядом зал и убедившись, что в нем нет Степаниды, князь подошёл к цыганочкам и подсел к их столику.
  - А учительница твоя где? - спросил он, потрепав по плечу молоденькую Лизку. - Разве не приехала?
  - Говорит, больна, - отозвалась та и сверкнула на князя своими чудными глазами, точь-в-точь, как учил дядя Ермолай.
  - Кто же у вас солисткой будет? - спросил князь.
  - А их много. Феня поет, Александра Ивановна, Марья Васильевна...
  - А ты разве не в счет? - улыбнулся князь.
  - Куда же мне... постарше есть... - черные глаза сверкнули прямо на князя.
  - А если я не хочу их слушать, а хочу слушать тебя? - пылко произнес князь.
  Цыганка вспыхнула.
  - Как Федор Леонтьевич прикажет, - произнесла она и потупилась.
  - Ну, что тут толковать, зови Федора и цыган... Увидимся.
  Цыганки мигом вскочили со своих мест и побежали к дирижеру. Дело было слажено с двух слов.
  Князь, в сопровождении всего хора, отправился во вторую отдельную комнату. Один дирижер еще оставался в зале. Он отозвал в сторону старую цыганку Маланью и что-то секретом ей приказывал.
  - Поняла? Ну, марш скорее в Москву к Степаниде, живую либо мертвую привези... Одна нога здесь - другая там.
  - А коли не приедет? Карахтерна больно она... - сомневалась цыганка.
  - Ах, ты дурья голова... Шепни только, мол, мил дружок здесь с Лизкой хороводится, мигом прилетит. Эх, ты!.. А еще бывалая. Брысь!
  Цыганка мигом смекнула свою роль, она быстро юркнула в лакейскую, накинула свою кацавейку и через несколько минут мчалась к Москве, на тройке Льва Николаевича Ардатова.
  
  

IV. Хитрый план

  
  Маланья застала Степаниду в глубоком раздумье. Она любила князя Можайского совсем своеобразной, эгоистической, ревнивой любовью. Она готова была бы простить ему все неверности в Петербурге, даже здесь, в Москве, в высшем свете, но не допускала мысли о том, чтобы он мог увлечься кем-либо из её кружка, из хоровых цыганок. Она ставила себя настолько выше и прекраснее всех своих товарок, что смотрела на них только как на необходимую обстановку хора, но не как на соперниц.
  В первый раз её ревнивое чувство шевельнулось сегодня, когда она заметила пылкий взгляд князя на Лизку, и что она ни делала с того времени, чтобы изгладить это впечатление - все напрасно.
  Сон бежал от её глаз и она, провалявшись после обеда в постели часа два, не могла заснуть ни на минуту.
  Внезапный отъезд князя на какой-то раут у генерал-губернатора заставил ее подозревать что-то недоброе. Наскоро одевшись и приказав запрячь собственную пару лошадей, она поехала прокатиться и вместе с тем приказала проехать по Тверской, мимо генерал-губернаторского дома.
  Её подозрения были основательны, ни в окнах дома, ни в подъезде огней не было. Князь, очевидно, обманул ее. Она приказала проехать по Кисловке, мимо собственного дома князя, но и там в заветных окнах княжеских апартаментов света не было, следовательно, князь был в отсутствии.
  Встревоженная, вернулась она домой. Тысячи планов, один нелепее другого, проносились в её голове. Она просто с ума сходила от досады и гнева, и сама не знала, на что решиться, когда вдруг у её подъезда разлился звон бубенчика.
  Забывая все свои подозрения, Степанида бросилась к дверям, - не было сомнения, это он, её милый, он вернулся как раз вовремя.
  Но во входных дверях показалось закутанное в платок и кацавейку морщинистое лицо старой Маланьи. Степанида в испуге отступила на два шага.
  - Маланья Ильинишна, ты зачем, разве не "на пляске"? - спросила она вошедшую.
  - Прямо из "Стрельны", красавица моя, яхонтовая, прямо из "Стрельны", - отвечала старуха, лобызаясь со Степанидой.
  - Каким же тебя ветром принесло?
  - Хор весь послал, выручи, приезжай!.. Такие гости приехали, деньги так и швыряют, так и швыряют...
  - Ну, так что же, вы и огребайте... Я вам не помеха, завидовать не буду.
  - Ах, моя бриллиантовая, в том-то и дело, кричат: подавай нам Степаниду, а то к "Яру" уедем.
  - Ну, и пусть едут... Я больна, голова болит... Не поеду! - твердо отвечала Степанида.
  - Ах, золотая моя, да на свежем воздухе все как рукой снимет, и лошади у меня какие, самого князя Владимира Анреевича, то есть львы, а не кони, да и князь Владимир-то Андреевич без тебя и слушать нас не хочет... Тысячи, говорить, не пожалею, была бы здесь Степанида...
  - Сказала не поеду - и шабаш! - резко проговорила молодая красавица и пошла в другую комнату.
  Маланья, очевидно очень заинтересованная в том, чтобы во чтобы-то ни стало привезти певицу в "Стрельну", шмыгнула за ней следом.
  - Ах, мать моя, драгоценная, золотая, жемчужная! Какая ты стала карахтерная, не поверю я, что головка болит, не поверю! Одно, может быть, дружка ждешь? - добавила она совсем шёпотом.
  - Ну, хоть бы и так, ну да, дружка жду!.. Хор мне поперечить не смеет... Выкуп я свой внесла, вольная птица!
  - Ах, бриллиантовая, а твой-то дружок сам тебя дожидается...
  - Как, ты говоришь, князь в "Стрельне"?.. - быстро перебила ее красавица.
  - Там, бриллиантовая, там, прискакал.
  - С кем он сидит... с кем?.. - пылко спрашивала Степа и глаза её сверкали.
  - Да с твоей же выученицей, золотая, Огоньковской племянницей.
  - С Лизкой? - вскрикнула Степа. - С Лизкой?..
  - С ней, золотая, с ней, о тебе, должно быть, говорят.
  - Марья! Марья! - бегая по комнате, в сильнейшем нервном возбуждении, звала прислугу Степа. - Марья! Скорей одеваться мне, одеваться, я еду!.. Скорей, скорей!
  Степа начала одеваться, с лихорадочной поспешностью... Она уже больше не расспрашивала старую Маланью, она знала больше того, что ей нужно было знать. Её ревнивые подозрения оправдывались... Скорей, туда, туда, в "Стрельну", накрыть его на месте преступления и выместить свое оскорбление, свое унижение изменнику! В глазах её мутилось, пальцы не слушались, и только благодаря усилиям горничной, ей удалось одеться. Накинув на плечи дорогую лисью ротонду, а на голову большой красный синелевый платок, она сама уже стала торопить старуху отъездом и всю дорогу подгоняла ямщика, который и то пустил всю тройку вскачь.
  Старая Маланья, видя возбуждение молодой женщины, перетрусила и ругала себя за неосторожно сказанное слово... Она знала бешеный, неукротимый характер Степы и поняла, что если она застанет дружка с другой женщиной, то не только петь не будет, во еще и скандал устроит, да такой, от которого все гости разбегутся...
  Она думала, что успеет вовремя предупредить встречу Степы и князя, но не тут-то было.
  Едва тройка остановилась у подъезда "Стрельны", как в два прыжка Степа была уже на верху крыльца и сбросив на ходу ротонду на руки лакеев, быстро вошла в зал и окинула ее взглядом.
  Зал был полон гостей, но цыган и князя в ней не было.
  Из-за затворенных дверей кабинета справа, слышалось треньканье гитар и лились знакомые, звучные цыганские голоса. В одно мгновенье Степа была у двери в кабинет и тихонько растворила ее. Никто из бывших в кабинете не заметил этого движения.
  Хор гремел "Соцо Гриша", а молоденькая Лизка, извиваясь змеей, поводя плечами и дрожа каждым суставом своего худенького тельца, вилась в бешенной пляске.
  Князь Можайский, раскрасневшийся, с блестящими, посоловелыми от восторга глазами, так и пожирал взглядом плясунью, а Лизка, как нарочно, чуть не задевала его своим эффектным платьем-костюмом.
  Князь уже не аплодировал, он только быстро в тон слегка складывал руки, и едва Лизка успела кончить свой бешенный танец, схватил ее за руку, привлек к себе и поцеловал несколько раз.
  - Ай, да плясунья! Молодец! - раздался над самым ухом князя знакомый злобный, насмешливый голос. Князь поднял глаза, перед ним стояла еще закутанная в свой красивый платок Степанида.
  Лизка вырвалась и бросилась в сторону. Цыгане смешались. Две старые цыганки и Маланья подбежали к взбешенной красавице.
  - Прочь!.. - крикнула на них Степа. - Не смейте мешаться в наши счеты!
  Князь поднялся с места, чтобы выйти. Он не любил скандалов и публичных столкновений и теперь готов был в землю провалиться, чтобы только избавиться от объяснения с красавицей.
  - Перестань, Степа, здесь не место!.. - начал было он, взяв ее за руку. - После...
  Цыганка вырвала свою руку... Она поняла, казалось, мысли князя и взглянула на него с видимым презрением.
  - Ни здесь, ни там!.. - проговорила она довольно твердо, - много чести будет!.. Ревновать всякого ко всякой!.. Слушай, Федор Леонтьевич, - обратилась она к дирижеру - за мной присылал лошадей князь Высоцкий... Где он?..
  - В том кабинете, Степанида Матвеевна, - с поклоном отвечал дирижер, предчувствуя хорошую наживу...
  - Когда кончите петь здесь, для его сиятельства, приходите туда, в накладе не останьтесь... - А новую солистку оставьте князю, их сиятельство до новеньких охоч!..
  С этими словами Степа, не удостоив ни единым взглядом сконфуженного князя и счастливую соперницу, вышла из кабинета, медленно, словно царица, прошла через переполненный посетителями зал и вошла без доклада в комнату, занятую князем Высоцким и его компанией.
  Громкие рукоплескания и восторженные крики приветствовали ее... План Ермолая начал удаваться.
  
  

V. Разрыв

  - Наконец-то, наконец-то! - радостно подбегая к Степаниде, говорил князь Высоцкий. - А уж мы совсем заждались, хотели к "Яру" ехать!..
  - Лучше поздно, чем никогда, - ввернул свою фразу Семка, тоже подбежав поздороваться с певицей.
  - А я с вами не согласна, господа, - с улыбкой промолвила Степа, - по-моему лучше никогда, чем поздно.
  Ни в ее голосе, ни во взгляде её чудных глаз нельзя было бы подметить, что несколько минут назад она пережила страшную внутреннюю драму. Голос звучал чисто, глаза глядели весело и бойко.
  - Что же, петь, что ли будем? - обратилась она к князю, который просто млел от присутствия такой красавицы.
  - Еще успеем... Поужинаем сначала... Эй, человек, шампанское, да во льду! - крикнул он служителю, дожидавшемуся у двери.
  - Как хотите, только чтоб хор не заняли, - с равнодушным видом сказала Степа.
  Она знала, что её влияние в хоре только держится том, что она интересы хора ставит выше собственных, по крайней мере на "пляске".
  - Ах, да, это правда, - согласился князь. - Сема, голубчик, сходи, скажи Соколову, что я его хор беру на всю ночь, чтобы другим петь не смели.
  Сема вышел исполнять эту просьбу приказание.
  - Вот люблю таких! Умный, да щедрый! - сказала Степанида и обожгла князя огнем своих чудных глаз.
  Он вспыхнул. Никогда еще ему не приходилось встречать такого многообещающего взгляда от околдовавшей его своей красотой цыганки.
  - Взгляни на меня еще так и я ничего для тебя не пожалею, - сказал он пылко и схватил красавицу за руку.
  - Не много ли будет? - шутила Степа.
  Она дала себе слово отчаянно кокетничать с князем, чтобы отомстить неверному дружку. Она давно уже догадывалась, что Владимир Андреевич влюблен в нее, но никогда не подозревала, до какой степени сильно было это увлечение.
  - Попробуй, сама назначь, ничего не пожалею, только погляди.
  - Я взгляну, когда полюблю, - отговаривалась Степа.
  - Так полюби!.. Полюби меня.
  - Полюбить?.. Уж не больно ли это скоро, пяти дней незнакомы, а уж и полюбить? - заигрывала Степа.
  Ардатов, видя, что разговор между князем и цыганкой принимает интимный характер, предложил остальным собеседникам пройтись по залу, посмотреть знакомых.
  - Любовь не разбирает часов... можно полюбить так, сразу, как удар грома, - доказывал князь и глаза его сверкали, руки тряслись, на лице выступали красные пятна.
  - И разлюбить так же скоро: раз-два, направо и налево. Нет, я такой любви не хочу и знать, - говорила Степа. - По-моему, уж если любить - навсегда, коли сойтись - то уж на всю жизнь!..
  - Я люблю тебя, Степа, люблю, обожаю, скажи одно слово, все, что могу сделать я со своим состоянием, со своим положением, я сделаю. Только полюби меня, полюби меня, - твердил в каком-то гипнотическом состоянии князь.
  - Все сделаешь?.. Все вы на один покрой, думаете, что грошами сердце цыганки купите. Не нужно нам их, ваших грошей, своих довольно.
  - Чего же ты хочешь, Степа?.. Чего ты хочешь?
  - Любви хочу, слышишь, князь, любви хочу, верной, не обязанной, вечной. Тот, кто меня так полюбит, того и я полюблю, да так полюблю, так полюблю, что... - она не докончила и опять тот же быстрый, как молния, горячий, как солнечный луч, её взгляд опалил князя... Он вздрогнул и припал к руке красавицы страстным, бешенным поцелуем.
  - Говори, говори, что мне делать, чем доказать мне любовь свою? Говори, приказывай, повелевай, - твердил он в самозабвении.
  Цыганка поняла, что больше струны натягивать опасно.
  - Я вам поверю, князь, - сказала она, - но что ж из этого?
  - Говори, приказывай, назначай сама, какое хочешь испытание, а я на все готов, на все согласен, только полюби меня.
  - Хорошо, завтра я скажу свое решение, - промолвила цыганка, - а теперь зови петь скорей, а то Бог знает, что подумают!
  - Когда ты со мной, для меня больше никто не существует, ни друзей, ни света! - пылко перебил ее молодой человек
  - Милый, - прошептала страстно цыганка и снова тем же взглядом взглянула на князя. Князь не выдержал и схватив ее в свои объятья, впился в её пурпурные губки. Цыганка тихо вскрикнула, но не делала попыток освободиться.
  Потом, вдруг, вырвалась, отбежала в другой угол комнаты и закрыла свое лицо платком. Князь хотел броситься к ней и умолять о прощении, но в эту минуту в комнату вернулся Семка. Он быль очень встревожен и с жаром начал говорить, что это мерзость и свинство, что хор занят и надо сейчас ехать отсюда к "Яру", чтобы наказать этих неблагодарных!
  - Зачем нам хор, пусть Соколов пришлет мою гитару, я и без него обойдусь, - отвечала Степа. Она успела оправиться и говорила вполне спокойно.
  - Да, да, конечно, зачем нам хор, пусть она одна поет, - нашелся добавить и князь, мысли которого совсем путались. - Только гитару, гитару!..
  Семка побежал за гитарой.
  - Прости меня, Степа, я увлекся, - начал было князь, едва Семка скрылся за дверью. Но цыганка прервала его. В глазах её горел мрачный огонек. Совсем ошалевший от только что происшедшей сцены, князь не заметил его.
  - Слушай, Владимир Андреевич, - начала она быстро, - мне кажется, помоги мне кто в одном деле, не только полюбила бы и душу бы отдала за него.
  - Говори, говори, Степа, что нужно сделать, я все могу и все сделаю, только полюби меня. Я сам готов идти в огонь и воду за тебя.
  - В огонь и в воду? Ой ли? - Цыганка пристально взглянула в глаза князя, но в них ничего не заметила, кроме безумной страсти.
  - Клянусь всем святым... клянусь честью, - повторил князь, - что твоя воля, твой каприз будет мне законом и ни денег, ни себя не пожалею.
  - Хорошо, - быстро сказала Степа, - только помни, Владимир Андреевич, что сказал. Себя не пожалею... не раскайся потом!
  - Клянусь! Клянусь! Клянусь, - твердил князь, - Назначай, приказывай, увидишь сама. Говори, когда, что надо делать?.. Говори! - он опять бросился к Степе и хотел схватить ее за талию, но красавица ловко увернулась и подбежала к двери.
  - Куда же ты? Прости, Бога ради, я не в силах сдерживать порывы сердца... Куда же ты? - чуть не кричал князь, видя, что Степа отворяет дверь в зал.
  - Я петь хочу, а твой приятель запропастился с гитарой... Я пойду сама.
  Она отворила дверь и в ту же секунду захлопнула ее. Двери противоположного кабинета были открыты и в нем, окруженный цыганами, сидел князь Можайский сильно навеселе, а рядом с ним её соперница, молоденькая Лизка.
  Было ясно, что разрыв с ней, с красавицей Степой, не поразил князя Можайского, как она предполагала, напротив, что князь нарочно пошел еще далее и бросает ей в лицо новое оскорбление, новый вызов.
  Стиснув зубы и делая величайшее усилие, чтобы не упасть, Степа сделала несколько неверных шагов и почти упала в кресло.
  Князь не видел того, что происходит в зале, он не мог и предполагать, что происходит в сердце бедной брошенной женщины, он видел только, что она вернулась, что она около него. Он подошел к ней и тихо опустился на колени.
  - Богиня моя, бесценная, неземная... Я люблю тебя, обожаю... - начал было он снова свое несвязное объяснение.
  - Умоляю вас... заклинаю вас! - совсем переменившимся голосом заговорила Степа, едва сдерживая рыдания. - После... в другой раз... завтра.
  Князь хотел было во чтобы то ни стало кончить свое объяснение в тот же вечер, но по счастью в дверях появился Семка с гитарой, а за ним Лев Николаевич и оба его собутыльника. Степа с живостью вскочила с места и бросилась к Семке, как к избавителю.
  - Давайте, давайте гитару... скорей... Петь хочу... Говорите, что петь? - быстро, нервно говорила она. Глаза её сверкали, щеки разгорелись, она была ослепительно прекрасна.
  - Что хочешь, что хочешь - ты все поешь удивительно! - воскликнул князь.
  Цыганка взяла несколько аккордов, все приготовились ее слушать.
  - "Слышишь - разумеешь"... - раздался её могучий меццо-сопрано, но тут внезапно голос её оборвался.
  Она вскочила со своего места, гитара выпала из её рук, она хотела вскрикнуть, но звук замер у неё на губах. Она пошатнулась и без чувств упала на руки князя и Ардатова, бросившихся к ней на помощь.
  Нервное потрясение сломило ее. Она слишком понадеялась на свои силы.
  
  

VI. На "пляске"

  
  На другой день, рано утром, к воротам дома, занимаемого Львом Николаевичем Ардатовым, подъехали беговые саночки, запряжённые порядочных статей вороным жеребцом. В санях сидело двое: наш знакомые цыган Ермолай и мальчишка лет восьми-девяти, его внучек.
  Соскочив с саней, цыган передал вожжи мальчику и сам направился через калитку на заднее крыльцо, очевидно, знакомой дорожкой к Ардатову.
  Лев Николаевич снимал небольшой дом-особняк, в семь-восемь комнат, в одном из бесчисленных переулков Арбата.
  - Что, барин дома? - спросил он у молодого камердинера, пришедшего в кухню заказать завтрак.
  - А, это ты, Фараон Иванович! - осклабился своей широкой, глупой улыбкой камердинер. - Добро пожаловать, дома, встали, щиколад пьют. Али опять конька привел маклачить... Что ж, и отлично, твоим "Петухом" Фрол кучер не нахвалится!
  По тону слуги заметно было, что, получив в свое время изрядный бакшиш с цыгана, он перед ним заискивал, хотя старался держать себя фамильярно и не роняя свое достоинство перед каким-то фараоном.
  - Так доложи, голубчик, что-де Огоньков, по делу.
  - Ладно, доложу, что Огоньков привел коньков, - острил, лакей и вышел.
  Через минуту Ермолай входил в кабинет Ардатова и, тщательно осмотревшись, припер за собой дверь.
  - Ну, что, Лев Николаевич, - начал он после поклонов, - дельце-то клюнуло!
  - Клюнуло, да только что это сделалось со Степанидой, с полчаса в обмороке лежала, а потом истерика!
  - А что, легко ли ей с милым дружком расставаться, в чуже жаль было смотреть! Эх, если бы не для вас, Лев Николаевич, никогда бы на такое дело не пошел!..
  Ардатов пристально посмотрел прямо в глаза цыгана. Тот усмехнулся. Разговор был исчерпан.
  - Сколько выкупа вносит Можайский за Лизку? - спросил вдруг Ардатов.
  Цыган в свою очередь взглянул на Льва Николаевича.
  - Мошна жидка у его сиятельства, - промолвил он и сплюнул.
  - Что так? - удивился Ардатов.
  - А то, Лев Николаевич, был его сиятельство и в поре, и во всем своем княжеском капитале. Ну, известно, после Степаниды Матвеевны не то что перьев, но и пуху мало осталось, только и есть, что форс... Ну, да форс, известно дело, Лев Николаевич, может промеж господ очень ценится, а по нашему простому делу вся цена-то ему грош, форсу-то...
  - Значит, Лизки ему не видать? - усмехнулся Ардатов.
  - Почему, батюшка, не видать, мы цыгане, всю жизнь на людях живем, каждый вечер на пляску ездим, смотри и слушай сколько угодно... А насчет чего другого-прочего, хотя я Лизке и не отец, а только сродственник, а в обиду ее не дам... И на погибель не выдам...
  - А как же князь?.. Одну потерял... другую...
  - А как угодно его сиятельству, мы в том не причастны, что он сам на живца пошел.
  - Как на живца? - удивился Ардатов.
  - Вот видите, барин, мы по простоте говорим. Коли хочет рыбак рыбу ловить, сажает он на крючок рыбку не то живую, а то и жестяную, а окунь-то и глуп - цап! И попался, вот это и называется "на живца".
  - Так, по-твоему, князь на крючок попался?.. - шутил Лев Николаевич. - И надолго?..
  - А вот затем и пришел я к вашей милости, - с поклоном и плутоватой улыбкой, отвечал цыган.
  - Я тебя не понимаю.
  - А помните, батюшка, что вы вчера изволили сказать - орудуй, Ермолай, - а у меня живым манером, раз-два и готово... Князь попался на живца, Степанида в таком азарте, что из неё хоть веревку вей... теперь уж вы пользуйтесь, и время не теряйте, да меня не забывайте... Все в моих руках.
  Лев Николаевич замялся. Пообещав вчера Ермолаю золотые горы, он никак не мог предполагать, что цыган повернет дело так скоро. Действительно, с князя Высоцкого, без ума влюбленного в Степу, можно было сорвать куш и куш громадный, но для этого требовалось время, а цыган не хотел...
  Видя, что Ардатов немного замялся, он тотчас же сменил тон и обиняками начал говорить, что он поссорил князя Можайского со Степой и так же легко может их помирить. Стоит только Степаниде одно слово шепнуть, и дело нового претендента пропало.
  Ардатов, давно уже спустивший большую часть своего имения и теперь живущий исключительно кредитом и ловкими аферами, не имел под рукой достаточного куша денег, чтобы заплатить цыгану. Он пробовал дать ему в уплату три сотенных, все, что в данное время имелось у него в наличности, но Ермолай только усмехнулся.
  - Шутить изволите, Лев Николаевич, - заметил он с улыбкой, - мы лучше подождем малость. Вот если бы векселек с бланчиком князя Владимира Андреевича, тогда можно ждать, хоть пять лет...
  Вексель с бланком князя... Эта мысль в первый раз мелькнула в голове Ардатова.
  "А что, может быть и выдаст... Об его же счастье хлопочу", - подумал он и обещал цыгану дать ответ завтра утром.
  - А вечером сегодня в "Стрельну" приедете? - прощаясь, спросил Ермолай.
  - Право не знаю, как князь Владимир Андреевич, его очень расстроил вчерашний обморок Степаниды.
  - Будьте без сумления, здорова, то есть, как ни в чем, сегодня в "Молдавию" уже прибегала.
  - Ну, быть не может!
  - Врать не охоч!
  - Может быть, и приедем.
  - Так уж вы постарайтесь, а то мои човалы обижаются, вчера так и не пели, а от князя Можайского всей-то радости не то четвертная, не то шесть синеньких... Спасибо еще Ледьяков выручил.
  - Ну, ладно, будет! Постой, а как же Лизка-то? Ведь, опять выйдет история со Степанидой?..
  - Что же вы меня, батюшка, Лев Николаевич, за дурака считаете, что ли? Да Лизку на это время я так запрячу, что ее самому Ардальену Федоровичу[Известный московский сыщик. - Прим. автора.] не отыскать... В Тулу, либо в Орел к тетке отправлю.
  - А как же князь?
  - Или вы князя не знаете... Да он не только что в Орел, он, когда ему что в голову забредет, в самый тартарары поскачет... И нам без него просторней будет.
  - Что ловко, то ловко... орудуй, Ермолай... На нашей улице праздник будет!
  - За Ермолаем-то дело не станет, а только и вы, батюшка, насчет чего говорили - хлопочите, а то сухая ложка рот дерет...
  Приятели расстались.
  В тот же вечер, в той же "Стрельне", у князя Высоцкого с его сотоварищами шел пир горой. Цыгане сидели полукругом перед расходившейся компанией. Дирижер, приплясывая и прищелкивая, вился вьюном перед хором. Мужчины в своих фантастических казакинах стояли позади ряда женщин, и их дикие, щетинистые, опившиеся, опухшие лица еще больше выдвигали красоту молоденьких женщин и девушек, посаженных спереди, по большей части для украшения хора.
  Степа цыганка, вполне оправившаяся после вчерашнего обморока, сидела по самой середке полукруга, с гитарой в руках, и лихо, с переливами в голосе, исполняла одну задругой любимейшие цыганские песни.
  Князь Владимир Андреевич, красный от вина и волнения, просто пожирал ее глазами. Экзальтация достигла в нем крайних пределов.
  - Плясовую, плясовую! - крикнул он.
  Соколов на лету схватил приказание и на каблуках повернулся к хору. Хор понял его без слов. Цыганки отодвинули свои стулья, стоящие за ними цыгане мужчины (човалы) стали по стенке.
  Дирижер ударил по струнам, гитары вторя подхватили плясовой мотив, хор словно наэлектризовался и грянула одна из тех удалых, народных русских песен, перед которыми не может устоять ни одна русская натура...
  Степа передала гитару соседке, свила жгутиком платок и колеблющейся походкой вышла перед полукруг. Сбоку, из-за ряда певиц выскочил молодой красавец-цыган, он вьюном прошелся вокруг дирижера и, выбивая дробь ногами, так и замер в ожидании на одном месте...
  - Тихо взмахнула своим платком Степа и пошла вокруг особой плясовой цыганской походкой.
  Она, как говорится, плыла, а между тем и плечи её, и стан, и дивные, словно точёные руки, дрожали в каком-то страстном увлекательном трепете.
  Но как описывать пляску цыганки? Не ту пляску, которую, мы привыкли видеть на эстраде в летних садах или громадной зале перед массой публики... Надо видеть, как пляшет цыганка, когда среди тесного кружка зрителей есть кто-нибудь, кого она любит или завлекает... Говорю словами поэта...
  Она плывет... То нежат, то заблещут
  Её глаза, исполнены огня,
  И жилки все в ней, кажется, трепещут,
  Как будто у арабского коня...
  Она зовет к любви и сладострастью.
  Кто устоит пред их волшебной властью?..
  Князь Владимир Андреевич не устоял...
  
  

VII. Уговор

  
  Никогда не обладавший особенной выдержанностью поступков, на этот раз Владимир Андреевич совсем обезумел: он бросился к Степаниде и при всем хоре обнял и расцеловал ее.
  Степанида обиделась. Она нервно вырвалась из объятий князя и заявила, что устала и больше нет не может.
  Произошло довольно сильное замешательство. И дирижер, и старые цыганки наперерыв стали убеждать красавицу извинить увлекшемуся гостю и не вводить в убыток хор, но все напрасно. Степа разозлилась еще больше и вышла из кабинета в зал.
  Цыгане и цыганки, поняв, что теперь они лишние, один за другим постарались стушеваться и выскользнуть в общие комнаты.
  Князь в сильнейшем нервном возбуждении бегал из угла в угол кабинета и что-то бормотал себе под нос...
  - Охота тебе, mon cher, волноваться, - прохрипел надтреснувшим, пьяным голосом Разщекин. - Что ты обращаешь внимание, на капризы какой-то Степки... Плюнь, mon cher!
  Но на князя этот дружеский совет, казалось, не подействовал. Он пробурчал в ответ своему собутыльнику что-то вроде "дурака" или "свиньи", и подошел к Ардатову, единственно трезвому человеку изо всей компании.
  Ардатов давно ждал этого момента. После утреннего разговора с Ермолаем, он понял, что надо начинать действовать и только ждал минуты, когда сам князь обратится к ним с интимными излияниями.
  - Левушка, голубчик мой, видел?.. А, видел? - заговорил он, взяв его за руку и отводя в отдаленный угол кабинета.
  - Что ж мудреного, сам виноват! - отвечал Лев Николаевич. - Степанида девушка с гонором, она могла серьезно обидеться...
  - Ты думаешь!.. Ах, я дурак, ах, я дикарь!.. - чуть не со слезами говорил князь. - Что же теперь делать?.. Научи, посоветуй... милый, голубчик. - Князь был сильно под шефе, а хмель всегда приводил его в мечтательно-плаксивое состояние духа.
  - Ведь, так же нельзя, у каждой, самой последней женщины, есть своя доля самолюбия. А ты сам знаешь, что Степанида и от хора не зависит, и сама по себе девушка со средствами.
  - Грошовыми, - перебил князь.
  - Не исправим! - воскликнул Ардатов. - Да что ты все на свой аршин меришь... Сотни тысяч, да милльоны! Да я знаю массу людей, у которых нет и сотой части твоего состояния, а они богаче тебя - потому что вполне довольствуются тем, что имеют, и откладывают даже на черный день, ну, а ты... да ты только вспомни, сколько ты прожил за этот год из капитала?! Эх, Володя, Володя, не верь в силу богатства, ошибешься!
  Эта резонерская отповедь, казалось, нимало не вразумила Владимира Андреевича, он только понял, что сделал какую-то непростительную глупость и умолял друга и приятеля помирить его со Степой.
  - Ну, хорошо, пойду, постараюсь привести ее, а ты пока выгони-ка отсюда всю эту шушеру, - добавил он тихо, показав глазами на собутыльников, продолжавших попойку, в другом углу кабинета.
  - Сема! - крикнул князь, и тотчас к нему подбежал юркий метис из семитов, вечно исполнявший все его поручения.
  - Уведи твоих, пожалуйста, отсюда, мне надо побыть одному, - сказал князь. И Сема, не смевший спорить со своим меценатом и патроном, мигом побежал исполнять поручение.
  Юркнув на секунду в зал, он вернулся с известием, что там сидят только что приехавшие две "штучки" высшего полета, и вся компания направилась поглазеть на этих залетных птичек.
  Между тем и Ардатов не дремал. Выйдя из кабинета, он направился на поиски за Степой и едва захватил ее уже в прихожей. Разозленная князем, выведенная из себя объяснениями с дирижером и старухами хора, требовавшими, чтобы она не обращала внимания на выходки такого богатого и щедрого гостя, как Владимир Андреевич, она собралась совсем уезжать и уже надела платок и ротонду.
  - На два слова, Степанида Матвеевна! - окликнул ее Ардатов.
  Она вздрогнула. Алчное чувство наживы, сильно развитое в этих диких детях полей, искусственно пересаженных на столичную почву, говорило ей, что она дурно, очень дурно делает, упуская такое золотое руно из-за вспышки оскорбленного самолюбия. Но это самое самолюбие, с другой стороны, не дозволяло ей самой первой идти на примирение и сознать себя побежденной. Она понимала, что Лев Николаевич является парламентером со стороны князя и она решила заранее остаться, но как можно дороже продать свое прощение.
  - Ах, это вы, Лев Николаевич!.. - заговорила она, останавливаясь, но не снимая ротонды. - Хоть бы вы удержали Владимира Андреевича, а то пред всем хором, словно мужик какой, без всякого образования, я просто со стыда сгорела и так зла... так зла...
  - Ну, полно, Степушка, смени гнев на милость, - с улыбкой проговорил Ардатов, - дай-ка я тебе на ушко слово шепну...
  - И слушать ничего не хочу, опять какие-нибудь глупости, а я глупости слушать не желаю...
  - Ах, Степа, Степа, - укоризненно заметил Ардатов, - ну, говорил ли я когда глупости, особенно тебе. Слушай ты меня, сама после благодарить станешь, то есть то скажу, чего и не ожидаешь.
  Цыганка остановилась в нерешительности, а рука её расстегнула крючок ротонды. Ардатов воспользовался этим движением, снял ее с плеч цыганки и передал артельщику.
  - Ну, говорите, да только скорее! Что такое еще?
  - Нет, моя красавица, не здесь. Пойдем сюда, - и он повел ее под руку в зал.
  - Ни за что, ни за что не пойду туда к ним, ни за что! - энергично сопротивлялась красавица и вырвала руку из-под руки кавалера.
  - В таком случае зайдем сюда, мне надо два слова сказать тебе наедине, - уже совершенно серьезно, без малейшей шутки в голосе, проговорил Лев Николаевич и показал на один из кабинетов, тотчас у входа направо.
  Эта смена тона, казалось, подействовала на цыганку, она беспрекословно последовала за молодым человеком. Дверь за ними затворилась. Когда через несколько минут они вышли оттуда, улыбка самодовольства и сознания собственной силы играла на тонких, энергичных губах красавицы.
  - Помни же, Степа, удача... все пополам, - шепнул ей на ухо Ардатов.
  - Не напоминай, от слова не отступлюсь, - с улыбкой отвечала цыганка, и под руку со своим собеседником направилась через общий зал прямо в отдельный кабинет, в котором в сильнейшем нервном возбуждении ждал их князь Владимир Андреевич.
  - Милая, дорогая, простила? - лепетал молодой человек, бросаясь ей навстречу.
  - Благодарите только Льва Николаевича... Он меня уговорил...
  - Благодарю, благодарю. Божество мое! - целуя руки красавицы, продолжал князь. - Чем мне заслужить мое прощение?
  - Довольно, кто старое помянет, глаз вон! - сказала с улыбкой Степа. - Бог вас простит.
  Князь просиял. Он бросился на шею Ардатову и обнял его крепко-крепко.
  - Проси, друже, что хочешь, за такую услугу ничего не пожалею, - с жаром проговорил он...
  - Прежде всего, не души, а во-вторых, до свидания, сейчас еду в Москву, - отвечал Ардатов.
  - Как! Зачем? Не пущу... Не смей расстраивать компанию.
  - Дело в том, голубчик, что встретил я здесь сейчас одного кредитора, - сказал на ухо князю Лев Николаевич, - у него на меня исполнительный лист... Понимаешь, mon cher?.. Хочу задним ходом на тройку и в Москву...
  - Ни за что! Ни шагу с места! Говори, сколько ты должен? - быстро перебил его князь.
  - О, сумма большая, и говорить страшно. Десять тысяч!
  - Десять тысяч! Только-то... А я думал, Бог знает сколько... Пускай завтра заедет ко мне в контору, я сделаю распоряжение, управляющий заплатит. После сочтемся!
  - Вот друг, так друг... - крепко обнимая князя и целуя его в губы, воскликнул Ардатов, - вот выручил!.. Спасибо, век не забуду!.. Бегу его предуведомить. А ты ведь поговори с ней... да только брось свою глупую привычку вперед свои миллионы... Степу деньгами не купишь!..
  Проговорив эту фразу, Ардатов быстро вышел из кабинета, оставив Степу наедине с князем Владимиром Андреевичем.
  Роковая минута объяснения наступила.
  
  

VIII. Объяснение

  
  Объяснение длилось долго. Цыганка оказалась гораздо практичнее, чем можно было предполагать, и сразу поставила вопрос на прямую точку зрения. Клятвам любви она не верила и требовала, прежде всего, доказательств.
  А какие доказательства, кроме денег, мог предложить ей князь Владимир Андреевич.
  Князь обещал золотые горы и бесконтрольное право распоряжаться и домом, и его личностью, клялся, что все средства, которые он имеет, будут в её руках, что он заставит всех своих служащих повиноваться и уважать ее, как законную жену.
  - Законную жену?! - словно эхо повторила цыганка и глаза её блеснули. - А почему бы и не так, а почему бы ему, в самом деле, не жениться на ней.
  Эта мысль, словно электрическая искра, мелькнула в уме Степы. Она даже улыбнулась этой несбыточной мечте, хотя и Ардатов намекал о возможности её осуществления.
  - Ну, хорошо, только помните, Владимир Андреевич, одно слово, одно оскорбительное замечание со стороны вас, ваших друзей, ваших служащих - и меня больше нет в вашем доме... Клянусь, вы больше никогда не сумеете заслужить мое прощение...
  - Да разве это может быть? Да разве это мыслимо?! Пусть все, весь мир знает, что и я, и мой дом, я моя богатства, и сам я твой, не раздельно твой.
  - Милый, желанный! - вдруг страстно вымолвила цыганка и в первый раз сама обожгла молодого человека своим пылким и страстным лобзанием.
  Князь растерялся. Он не ждал такой ласки. В отуманенной вином голове его этот поцелуй произвел впечатление электрического удара, он бросился перед цыганкой на колени, как безумный стал целовать её руки и клялся самыми страшными клятвами, что никогда, ни при каких условиях не изменит своей любви.
  Цыганка, казалось, поверила этим клятвам и обещаниям... она уже не сопротивлялась нежным ласкам нового друга, и тут же, в этом загородном, плохеньком кабачке решено было, что через три дня она войдет полной и бесконтрольной хозяйкой в роскошный дом-дворец князя.
  Владимир Андреевич не помнил себя от восторга, он чуть не плакал от радости, и через несколько минут вновь началась прерванная капризом цыганки пирушка.
  Цыгане были вновь позваны, вино лилось рекой, в кабинет вход был открыт для званого и незваного, дикая беззаветная оргия длилась до утра, и только на заре Лев Николаевич Ардатов довез совсем охмелевшего князя в Москву и сдал на руки его камердинеру.
  Всю дорогу князь был в блаженном состоянии, лез целоваться и твердил "благодарю, благодарю".
  Почти вслед за князем и его компанией подъехали в город и цыгане.
  Пять огромных саней-пошевней довольно скорой рысью ехали по довольно выбитой дороге к Москве. В них, как сельди в бочонках, были набиты цыгане и цыганки, шуткам, крику, хохоту и визгам не было конца.
  Выручка в эту ночь была особенно удачна, и все цыгане были в духе в ожидании минуты дележа. Одна Степа не ехала с остальными цыганами. Передав дирижеру пачку кредиток, полученных от князя для хора, она вместе со старухой Маланьей вскочила в сани Ардатова, оставшиеся свободными, так как он сам поехал в экипаже князя, и уехала домой.
  ***
  - Эй, Спиридон, - послышался из передних саней голос дирижера, - припусти-ка твоих соколиков. Боевых соколок везешь.
  - С выручкой, что ли, Федор Леонтьевич? - ухмыльнулся старик цыган, правивший тройкой. - Много ли?
  - Там разберем, - засмеялся дирижер, - а ты знай, вали в хвост и в гриву.
  - Эх, соколики, выручай! - крикнул возница и пронзительно свистнул. Лошади, словно поняв этот знак, подхватили и как вихрь понесли санки по ухабам и выбоинам.
  Снова послышались визги, охи и ахи.
  - Смотри, леший, вывалишь! Все бока обломал! - взвизгивала безобразная цыганка, старуха Матрена. - Куда тебя черти гонят?
  Молодежь заливалась смехом и еще больше поощряла старого Спиридона.
  Но вот замелькали огни Тверской, сани сделали крутой поворот направо, раскатились и с грохотом помчались по Садовой.
  - Ай, ай, ай!.. Уронит, опрокинет!.. - визжала Матрена.
  - Небоись, тетка, живую довезу! - шутил Спиридон. - До твоей смерти еще две недели осталось.
  - Чёрт, дьявол! Леший! Типун тебе за язык! - ругалась раздраженная мегера. - Сам раньше этого околеешь!..
  - Тпру!.. Стой! - снова раздался голос Спиридона и сани с треском подкатили по полуобнаженным камням мостовой к подъезду низкого, невзрачного деревянного дома, на фронте которого виднелась старая, измазанная, выцветшая вывеска, с надписью: "Трактир Молдавия".
  Тускло светил сквозь закопчённые, заржавленные стекла единственный фонарь над железным навесом подъезда. Сквозь стеклянные входные двери яркий свет полосами ложился за улицу.
  Сонные половые, услыхав шум у подъезда, бросились встречать обычных посетителей и вся орава цыган, стуча тяжелыми сапогами, ввалилась в трактир, в облаке морозного пара, ворвавшегося вслед. Приехавших было сорок человек.
  Вся эта разношерстная толпа мужчин и женщин, старух, молодых девушек, почти детей, в чуйках, армяках, модных шубках, атласных и бархатных сапогах или в простых беличьих шубах, с гамом бросились занимать места вокруг столов или же на диванах.
  - Чаю! Эй, чаю! Три пары чаю! - слышалось из одного угла.
  - Селянки! Мне селянки!
  - Мадеры! Мадеры! Тебе говорят, мадеры!
  - Ставь два полштофа Поповской!
  - Селянки! Скорей селянки! - слышались со всех сторон приказания, и очнувшиеся половые и услужающие, в белых рубашках, сомнительной чистоты, носились, как угорелые, среди посетителей, стараясь не перепутать заказы.
  Наконец, относительная тишина воцарилась в трактире. Все челюсти были заняты едой.
  Ужин был в полном разгаре, когда дверь снова в трактир отворилась и в трактир вошла, провожавшая Степаниду, старуха Маланья.
  - А Степанида где? - громко спросил вошедшую Никифор, один из цыган стариков, упорно державшийся старинных традиционных обычаев "пляски и дележа".
  - Дома осталась... меня просила заместо её... - отозвалась Маланья.
  - Ну, это не модель! Что это она нос воротит?.. Что с князьями хороводится... так нам на это наплевать.
  - Полно! - унимал его Соколов, дирижер. - Степанида нам верно служит, ты только погляди, какую сумму выманила у князя.
  С этими словами он достал из кармана целую пачку денег, полученную через посредство Степы от князя.
  - Оно так-то так, а все не модель, - уже гораздо спокойнее отозвался старик. Вид денег сулил ему хорошую добычу.
  - На "дуван", на "дуван"! Делить, делить! - послышались голоса.
  - Ладно, иди все сюда, - отвечал дирижер, и от всех столов к столу, занятому дирижером и тремя стариками, потянулись цыгане и цыганки.
  - Ну, выкладывай, сколько наплясали, - послышался из-за спины плотно столпившихся пайщиков и пайщиц раздражительно звонкий голос Матрены, почему-то недолюбливавшей дирижера.
  - Все здесь будут... ни гроша не утаю, - отвечал он с насмешкой.
  - А шут тебя знает, вчерась на полтинник Дашку обчел! - не унималась старая мегера.
  - Ишь ты! Молчи! Успеешь! Будет! - послышались несколько голосов. - Считай, Федор Леонтьевич.
  Дирижер снял свою меховую шапку, поставил ее на стол перед собой и выложил в нее из карманов несколько пачек денег.
  - Ну, выходи сюда, Лукерья Афанасьевна, вместе деньги собирали, - сказал он, обращаясь к высокой, толстой цыганке, которая, припертая другими, старалась протиснуться вперед.
  Толпа расступилась. Лукерья подошла к столу.
  
  

IX. Дележка

  
  - Перво-наперво, с офицеров четвертная, - говорил дирижер, выкидывая бумажку на стол.
  - И мараться-то не стоило из-за четвертной, - огрызнулась Матрена. - Купца Лущикова с компанией упустили, к "Яру" уехал, дожидаться не захотел.
  - Будет тебе, Матрена, - крикнул на нее один из стариков. - Продолжай, Федор Леонтьевич.
  - Вот еще питерским заезжим немцам пели - три красненьких.
  - Ишь невидаль, стоило тоже... Точно на заморских зверей посмотрели, чуть в лицо пальцем не совали! Тьфу!
  - Молчи, тетка Матрена! Будет, довольно! - слышались голоса.
  - А вот с князя пять сотенных... На-те, получайте!
  - Ловко, пять сотенных! Живем! - слышалось кругом.
  - Отвалили, могу сказать, - с ехидной улыбкой ввернула свое слово Матрена, - а небось помните, когда князь-то Можайский за Степой волочился, тысячами бросал, одного выкупного сколько тысяч отсыпал.
  - Ну тебя совсем! - махнул на нее дирижер. - Всем недовольна! Выпляши больше!
  - И выплясывала, и выплясывала! Все знают, все помнят!.. А ты, молокосос, так говорить со мной не смей!
  - Ну ее к лешему! - отозвались старики. - Подсчитай-ка, Федор Леонтьевич, почем на пай.
  - Постой, постой, еще не все, Петуховская Женька брошку от офицера получила и ее сюда!.. - не унималась Матрена.
  - Ну, уж это, матушка, шутишь!.. - отвечала Домна Петухова, мать Женьки, миловидного подросточка, мирно дремавшего теперь, несмотря на крики и гамы, на одной из скамеек трактира. - Брошка-то в именины дарена, а именинные подарки и в дуван нейдут.
  - Да ты, мать моя, никак рехнулась, да Евгении-то преподобной когда празднуют, на самый на сочельник, а ноне-то что, никак третьего дня Крещенье было. Уж не именинница ли твоя Женька по семи раз в году?
  - Обещан был на именины, да не поспел, сегодня привез, - отстаивала интересы своей дочери Домна.
  - Ври больше, язык без костей! - не унималась старая мегера. - Подавай сюда брошку.
  - На-те, подавитесь! - взвизгнула Домна и бросила на стол небольшой кожаный экран.
  - Две красненьких заплачено! - с видом знатока сказал один из цыган-стариков, разглядывая вещь.
  - Держи, держи её сторону! - кричала Матрена. - Да тут одного золота рублей на тридцать, да каменья, да работа? Пускай в пятидесяти рублях берет. Нам четвертную, наполовину.
  - Жирно будет. Давай мне четвертную и подавись брошкой-то[С подарков цыгане платят в хор половину, а половину получают. - Прим. автора.]! - в свою очередь разразилась Домна.
  - И дам, и дам, что думаешь, у меня денег нет! - вопила Матрена.
  - Ни шикни, будет вам! - прикрикнула на старух дирижер, - вечно с вашими глупостями... Дядя Фрол, оцени-ка.
  - Дядя Фрол, один из сидевших за столом стариков, надел большие, круглые, серебряные очки, осмотрел внимательно вещь и положил обратно в футляр.
  - Три красненьких - ни гроша! - сказал он авторитетно, - хочешь получай пятнадцать, хочешь плати пятнадцать, твоя воля.
  - Ладно, чёрт с вами! Из наших паев вычтете, - сказала не без желчи Домна.
  - И тебе не стыдно, старый чёрт, их руки держать! "Три красных"! - передразнила Матрена. Но ее не слушали, и один из молодцов-човал взял ее за плечи и выдвинул из кружка, стоявшего около стола.
  - Двадцать пять, да тридцать, да пятнадцать, да пять сотенных, итого пятьсот семьдесят рублей! - возгласил дирижер. - А паев-то ныне сколько? Кого да кого не было?
  - Все, кажется, были, - заметил чей-то голос.
  - Ан врешь, Лукерьиной племянницы Аннушки, да Василисы Курочки не было! - опять из-за спин цыган послышался голос Матрены.
  - Не велик убыток, что Аннушка не поехала, она и пая-то не имеет! - возразила Лукерья.
  - Вот и врешь, мать моя! Ты-то с Анисьей, да двумя племянницами пять паев получаешь! - кричала Матрена. - Значит, и выходит один пай-то долой.
  - Еще чего захотела, да я и без Аннушки всегда втроем пять паев получала! - огрызнулась Лукерья.
  - Был конь да изъездился! - со смехом отвечала злобная старуха.
  Тут уж и Лукерья разозлилась, и если б ее не удержали молодые цыгане, дело дошло бы до потасовки. Но теперь все ограничилось только одним криком.
  Стали обсуждать - вычитать или нет пай, и все согласились, что вычитать нельзя. Лукерья, бывшая цыганская знаменитость, и теперь еще имела многих поклонников, из числа старых цыганистов. Что же касается до Василисы, по фамилии Курочка, то пай решили дать и ей, так как она не приехала, простудившись вчера на пляске.
  - Ну, сколько же паев в дележке? - спросил, наконец, дирижер, когда старики разобрали все претензии.
  - Пятьдесят два, Федор Леонтьевич, - сказал Фрол, - одно только Ермолая с Лизкой нет!
  - И то! А где же он? Где Ермолай? - спросило несколько человек.
  - Утром я его на конной видел, говорит: "вы меня не ждите, на три дня в Орел еду".
  - У него там родня! Сестра за купца выдадена! - сказал дирижер.
  - Ан и врешь, я знаю, зачем он укатил, - взвизгнула, опять Матрена, которой удалось пробраться к столу, - затем и уехал, чтобы самому выкуп за Лизку взять, а нам, значит, шиш с маслом!
  - Ну?! Да ты почем знаешь? - говорили недоверчиво старики. - Ермолай не такой человек, чтобы супротив всего общества идтить.
  - И что ты все смущаешь мир? Отстань ты со своими баснями, не мешай нам дело делать - и спать пора, погляди, уж белый свет, - заметил дирижер.
  Действительно, белесоватый свет дня играл по замерзшим стеклам окон и спорил с желтым огнем керосиновых ламп.
  - Ну, живей, эх, ты, грамотей! - крикнул он на молодцеватого цыгана, старавшегося на счетах подвести расчёт. - Сколько на пай?
  - Пятьсот семьдесят на пятьдесят два пая, по десяти рублей, пятьсот двадцать, да по рублю, пятьдесят два рубля. Итого пятьсот семьдесят два рубля...
  - А всего пятьсот семьдесят! Не хватает двух рублей, - заметил дирижер.
  - А по четыре копейки с пая долой, вот и два рубля.
  - Ладно, ай да грамотей, исполать! - заговорили цыгане и началась разборка паев. Каждый платил по четыре копейки медью на пай и получал из общей суммы по одиннадцати рублей. Были счастливцы, получавшие два и даже три пая, они просто торжествовали.
  - Постойте, братцы, постойте, не ладен ваш расчёт, - раздался снова звонкий голос Матрены, - неверно сосчитано!.. С пятидесяти двух паев по четыре копейки выходит не два рубля, а два рубля восемь копеек! Что, неверно я говорю, неверно! Вот всегда так обижаете, грабите нас, несчастных.
  - Подавись ты этими восемью копейками! - крикнул на нее взбесившийся дирижер и, схватив со стола несколько медяков, бросил их чуть не в лицо Матрены.
  Цыганка осатанела окончательно и разразилась таким потоком ругательств, что дирижер, считая себя жестоко оскорблённым, прямо заявил хору, чтобы он выбирал между ним и старой привередницей.
  Мнения разделились. Одни стояли за талантливого дирижера, другие за тетку Матрену, яро защищавшую всегда интересы хора. Поднялась ругань, дошедшая скоро до угроз и стычек. Потребовалось вмешательство самого хозяина трактира. По настоянию стариков, состоялось примирение дирижера с Матреной, но она и тут вышла победительницей, сорвав на мир две порции селянки и бутылку мадеры. Селянку она съела сама, пригласив для компании самых безобразных старух хора, которых, разумеется, в "Стрельне" никто ужином не кормил, а мадеру отдала човалам, которые всегда горой стояли за тетку Матрену.
  Был уже шестой час утра, когда вся компания начала разъезжаться из "Молдавии". Цыгане шумной гурьбой высыпали на крыльцо, как вдруг у самого подъезда им встретился Илюшка Коньков, дирижер из "Яра", он шел козырем и лукаво улыбался.
  - Эй, Илья Иванович! - окликнул его Соколов. - Что рано поднялся, али рано вернулись?
  - Поздравить вас шел, господа честные! - отвечал тот с улыбкой.
  - С чем же, мой свет?
  - Степаниду Матвеевну, слышь, пропили!
  - Что? Степаниду? Не слыхал! - отозвался Соколов. - Да за кого же?!
  - Поздно же до тебя, Федор Леонтьевич, вести доходят! - засмеялся Коньков. - Залетела, значит, ворона в высокие хоромы!.. Посмотрим, как оттуда вылетит. Поклон всей компании.
  Коньков фертом прошел мимо, очевидно, он знал что-то, и это что-то сильно встревожило весь хор. Тотчас два човала были посланы за вестями, а к обеду уже весь хор знал, что в доме Степаниды идет усиленная укладка, и что она переезжает в палаты князя Высоцкого.
  
  

X. В новой обстановке

  
  Известие о том, что цыганка плясунья Степанида переезжает в дом князя Владимира Андреевича Высоцкого, вызвало целую бурю негодования во всем beau mond"е. Еще один из самих блестящих женихов ускользнул от сетей нежных маменек, всеми правдами и неправдами ловящих женихов своим дочерям.
  Отца и матери у князя давно уже не было, а остальных родственников он и в грош не ставил и почти позабывал об их существовании. Ни одна газетная сплетня не распространяется так быстро, как по великосветским салонам разнеслось это скандальное известие.
  Маменьки запрещали своим дочерям отвечать на поклоны князя, при встрече на улицах или в театрах. Маменькины сынки клялись своим мамашам, что тотчас же прервут всякое знакомство с этим "развратником". Старые папаши обещали даже хлопотать о запрещении ему входа в английский клуб, словом, переполох был страшный. Когда же на другой день водворения Степаниды в доме князя, она выехала в шикарных санях с его гербом и на чудных орловских рысаках, весь бомонд, несмотря на клятвы и запрещения, с особым интересом, и нельзя сказать, чтобы без зависти, рассматривал красавицу, казавшуюся еще интереснее от дорогого парижского костюма.
  С первых же дней водворения Степы в доме князя, её твердая рука дала себя почувствовать всем служащим, не имевшим до этого дня никакого контроля над собой. Она призвала к себе мажордома, буфетчика, повара, погребщика и старшего кучера, и потребовала, чтобы князь при ней повторил свой приказ, в силу которого она одна являлась полноправной распорядительницей в доме.
  Заявив сразу, что она безжалостно будет преследовать за каждый утаенный грош, новая хозяйка возбудила против себя жестокую ненависть всех этих людей, воровавших тысячи, но желавших, чтобы все считали их безгрешными.
  Уходя, они низко кланялись, но только что достаточное расстояние разделяло их от князя и его фаворитки, как все они сразу дали волю своему негодованию и отборные ругательства посыпались на мою героиню.
  - Одно сказано - цыганка! Тьфу! Чего от неё ждать?! - первый разразился повар.
  - Фараонка!.. Цыганское отродье!.. Получили мы ясна-сокола за шею! - злился мажордом. - Правду говорит пословица, - свари двух армян, да двух жидов, одного цыгана не вываришь! Старший кучер и буфетчик молчали, но у каждого зрела мысль, как бы, каким бы порядком выжить из княжеского дома непрошенную гостью!
  - Что же теперь, братцы, делать? - начал вновь старший повар, - ведь это просто ложись и помирай - всю провизию велит к себе приносить, пожалуй, еще перевешивать будет...
  - Нет, а меня-то как приструнила, вынь да подай ей список всей мебели, серебра и всего прочего, разве дом-то маленький. Да я и подавать-то не желаю, - покричит да уймется, - твердил мажордом.
  - Меня тоже учитывать вздумала - сколько, дескать, овса даю лошадям?.. - заметил старший кучер. - Я в ответ, тоже не промах, - а сколько съедят, сударыня, говорю, накось, выкуси...
  - Эх, тебе-то хорошо, Филимон Николаевич, - обратился к кучеру буфетчик, - нынче здесь, завтра там, на хороших наездников всегда спрос.
  - Н-да... за мной князь Черкасский присылал, лошади у него куда лучше наших, ну и жалованьем не обижает, иди говорит, в накладе не будешь.
  - Вот то-то и оно-то... Везде тебе дорога, а мы другая статья. В мелкий дом идти мне не под стать, а много ли сиятельных вельмож на Руси, один, два, да и обчелся!
  Долго-долго еще толковали между собой друзья-приятели, озлобленные тем, что вторжением нового элемента нарушен их покой и произвольная эксплуатация карманов князя. Но что они ни говорили, каких планов ни придумывали, но все они оказывались несбыточными или неисполнимыми.
  Подобные разговоры повторялись каждый вечер, когда приятели собирались у мажордома. Больше всех кипятился повар, так как ему раньше всех пришлось иметь столкновение с "барыней". Он выходил из себя и грозился подсыпать ей чего-нибудь в кушанье. Мысль отделаться от новой барыни, хотя бы ценой преступленья, уже зрела в умах этих людей-волков, оторванных от добычи посторонней, но властной рукой. Хотя остальные трое старались убедить повара, что это грех, что "как бы не быть в ответе", но каждый из них не задумался бы придушить без свидетелей, или не боясь быть уличенными.
  Озлобление этих людишек достигло высших пределов, когда через несколько дней, с разрешения князя, на половине Степаниды поселились две личности, взятые ей для "компании и по хозяйству", как она говорила.
  Одна была старая, сухая, длинная, как шест женщина, в черном платье, закрывавшем её седые волосы. Звали ее Ариной Петровной. Она была вдовой мажордома, прослужившего лет тридцать у князя Можайского и почему-то очень полюбила Степаниду. Она согласилась поступить к ней, в качестве хозяйки, для учета и проверки домашних расходов.
  Вторая была дальняя родственница Степаниды, тоже цыганка, Верочка, еще совсем молоденький подросточек, с большими черными глазами и смуглым, почти бронзовым цветом кожи. Она была взята Степанидой отчасти для побегушек, отчасти из жалости, так как, не имея родственниц или родственников в хору, не могла бы там оставаться, за произвольным выходом из него Степаниды.
  Когда же на конюшне, в один прекрасный день, появился старый цыган Потап, крестный отец Степаниды, посланный ею, чтобы проверить состояние лошадей и уход за ними, то взрыв негодования дворовой челяди сделался неминуемым, и на военном совете, состоявшемся в тот же день на квартире старого мажордома Ионы Федоровича, решено было "сплавить" проклятую "цыганку".
  По совету буфетчика, опытного в "политических делах", Власа Ивановича, было решено, не прибегая пока к криминальным мерам, попытаться подействовать через родню, и Иона Федорович был избран идти парламентером к княгине Софье Юрьевне Звенигородской, ближайшей родственнице князя по матери, имевшей на него хотя маленькое влияние.
  А между тем, князь Владимир Андреевич, не подозревая готовящегося против него заговора, утопал в блаженствах Капуи, забывая все и всех среди пылких ласк своей несравненной, божественной Степы. Ему и в голову не приходило, что эта чудная женщина, умевшая с таким блаженством и любовью смотреть ему в глаза, сама готовит ему западню, сама стягивает вокруг его шеи роковую петлю. А это было так.
  Уже намек Ардатова о том, что она, со временем, сама может стать княгиней, законной женой князя Владимира Андреевича, приятно защекотал её самолюбие, и с тех пор она неуклонно, шаг за шагом, день за днем, стремилась к этой отдаленной, но заветной мечте, которая стала её идеалом, целью её жизни.
  Целуя и лаская ее, Владимир Андреевич много раз называл ее своей "княгинюшкой", он и не подозревал, что был пророком.
  Прошло недели с три после переезда Степы в дом князя, как вдруг, однажды, совершенно неожиданно, он получил телеграмму от своего полкового командира, вызывавшего его немедленно в Петербург. Надо сказать, что князь Владимир Андреевич хотя и носил блестящий мундир одного из богатейших гвардейских кавалерийских полков, но в строю не состоял, а занимал должность ремонтера, что давало ему право жить где угодно, доставляя только в определенный срок "ремонт" в полку.
  Телеграмма смутила его. Предчувствие чего-то скверного стеснило его сердце. Но ехать было необходимо немедленно. Князь не колебался и, страстно простившись со Степой, с курьерским поездом выехал в Петербург, еще раз подкрепив свое приказание служащим слушаться "барыню", как его самого.
  В первый раз еще Степанида Матвеевна осталась одна в громадных палатах князей Высоцких, в которых, казалось, и самые стены, и портреты дедов и прадедов князя, и все, начиная от швейцара с булавой, до главноуправляющего, статского советника Платона Петровича Приклонского, смотрела мрачно и злобно на выскочку, забравшуюся в качестве хозяйки в аристократические салоны знаменитого и славного рода.
  Враги её не дремали.
  
  

XI. Неожиданная разлука

  
  Вызов князя в Петербург состоялся исключительно благодаря проискам его московской родни, желавшей во чтобы то ни стало разлучить его с цыганкой.
  Владимир Андреевич и не подозревал этого, он думал, что нет ли за ним какого-либо упущения по службе и, добравшись до Петербурга, надел форму и направился к полковому командиру.
  Он не застал его дома. Адъютант ничего не мог сказать, так как вызов шел не через канцелярию, а лично от полкового командира. Подошли еще кое-кто из товарищей. До них уже дошел слух, что князь обзавелся красавицей цыганкой, все его поздравляли, шуткам и намекам не было конца. Князь отшучивался сколько мог, но в глубине души ему было больно слушать, с каким цинизмом отзывались его товарищи о Степе, разбирали её красоту и породистость, словно статьи "пародера"[буквально от фр. Paroder - пародист.], тогда как эта женщина была для князя дороже жизни. В две недели хитрая красавица так сумела околдовать князя, что он готов был лезть из-за неё хотя бы на стену.
  В это время вернулся полковой командир и нарушил их интимную беседу.
  - Господин поручик, - сказал генерал официальным тоном, - прошу в мой кабинет!
  И, отпустив остальных офицеров, вошел в след за князем Владимиром Андреевичем и запер дверь на ключ.
  Начало не предвещало ничего хорошего.
  - Господин поручик, - начал он вторично, - до меня дошли слухи, что вы ведете себя в Москве недостойно вашему положению, титулу и чести быть офицером моего полка. Вы взяли какую-то цыганку, поместили ее в своем доме и, что хуже всего, показываетесь с ней всюду в одном экипаже и даже в одной ложе в театре. Это не совместимо с мундиром, который вы имеете честь носить.
  Владимир Андреевич и ушам своим не верил. Он знал своего милейшего полкового командира за самого покладистого человека-товарища, смотревшего сквозь пальцы на проделки офицеров, и вдруг этот честнейший человек горячится и делает строгий выговор в такой сухо-официальной форме. Очевидно, тут примешивалось чье-либо сильное влияние.
  Действительно, добряк генерал, как ни хмурил лоб, как ни морщил брови, стараясь придать лицу гневное выражение, но не мог долго выдержать своей роли. Он подошел к Владимиру Андреевичу, стоявшему во фронт, фамильярно обнял его за плечи и заговорил совсем другим, совершенно дружеским, товарищеским тоном:
  - Что у вас там, mon cher, случилось? Кого вы увезли? Мне ваши чечетки, московские родственницы, покоя не дают, бомбардируют, чтобы я вас обуздал!.. Расскажите, что такое случилось? Ха-ха-ха!.. Что, напугал, а?.. - генерал закатывался смехом.
  Когда же князь, краснея, рассказал своему начальнику, как старшему брату, без утайки, весь свой роман со Степой, генерал как бы задумался.
  - Ну и что же... пыл еще не остыл? - спросил он после паузы.
  - Думаю, что он не остынет вечно! - пылко отвечал молодой человек.
  - Ой, ой, ой, какой горячий... Порох... Так, значит, за всю жизнь? - шутил снова генерал.
  - Да, на всю жизнь!.. - твердо, уверенно сказал князь.
  - Люблю молодца за обычай!.. Сам был молод... Понимаю, понимаю, сам бы так же отвечал, и рад бы отпустить вас, mon cher, сию минуту обратно в Москву, но получил от начальника дивизии строжайшее приказание посадить вас под арест на неделю... Нечего делать, давайте вашу саблю, очень сожалею, что разлучаю вас на время с вашей красавицей... А хороша, признайтесь, хороша?..
  Князь Владимир Андреевич не ожидал, казалось, такого финала. Мог ли он, после дружеского обращения к нему начальника, ожидать чего-либо подобного. Он уже в мыслях несся с первым поездом в Москву, к своей дивной, несравненной Степе, и вдруг...
  - Ваше превосходительство, - собравшись с духом, спросил он, - могу ли я знать причину гнева начальника дивизии?..
  - Все та же... Ваши чечетки тетушки завалили и меня, и его своими жалобами на вас... Вы знаете, какой пуританин наш Степан Степанович... Мне за вас досталось... Ничего не поделаешь... Начальство, mon cher, на гауптвахту!.. И прямо отсюда... приказ строжайший!..
  Совсем убитым вышел князь Владимир Андреевич от полкового командира. Он был разлучен на целую неделю со своей Степой, и эта мысль мучила, жгла его.
  В первый раз он с ужасом и ненавистью посмотрел на свой расшитый золотом мундир, делавший его, совершеннолетнего человека, рабом, послушной пешкой в руках начальства.
  Не будь на нем этого мундира, кто бы смел вмешиваться в его интимную жизнь, кто бы смел давать ему, хотя бы и самым дружеским тоном, но все же внушения?!
  - Прочь, прочь эти тряпки, прочь эти позументы! - воскликнул он мысленно, пока плац-адъютант, на главной гауптвахте, записывал его в книгу арестованных.
  По дороге на гауптвахту, он успел послать телеграмму в Москву, но боясь испугать Степу, телеграфировал главноуправляющему домом о своем аресте, прося его сообщить Степаниде Матвеевне, что он задержан служебными делами на неделю.
  Известие о том, что князь арестован в Петербурге, было принято всеми его родственниками и родственницами, как весть о выигранном сражении. Моментально оно стало комментироваться, дополняться, всякий варьировал его как умел, и к следующему дню по Москве шел слух, что князь Владимир Андреевич взят в Петербурге под стражу, посажен в тюрьму, и что над его имением назначена Высочайшая опека! Другие же дополняли это известие тем, что будто бы и цыганка Степа, виновница всего этого переполоха, арестована и отправлена в Петербург!
  Шли четвертые сутки со дня отъезда князя, а Степанида Матвеевна ломала себе голову, чтобы понять, что значит упорное молчание князя. О нем не было ни слуху, ни духу, словно в воду канул.
  Желая, по обыкновению, поехать кататься, молодая женщина послала лакея приказать запрячь сани. Но напрасно ждала она больше часа, санки не подавались к подъезду.
  Она позвонила. Вошел тот же лакей, и она снова послала его передать приказание. Через несколько времени, он снова вернулся, очевидно, сильно сконфуженный.
  - Почему не запрягают? Ты сказал, что я жду? - обратилась к нему Степа.
  - Сказывал... Только кучер говорит... - лакей замялся.
  - Что он говорит? Да отвечай же толком?..
  - Он говорит, что закладывать не станет... - скороговоркой выпалил лакей. - Он не был в заговоре против цыганки и боялся за свое место.
  - Как, что? Как он смеет! - вскрикнула цыганка, - позвать его сейчас сюда!.. Сейчас... сию минуту!..
  Лакей ушел, но скоро вернулся.
  - Они говорят, что не пойдут!.. - доложил он, стоя в дверях.
  - Кто говорит?.. - перебила его цыганка. - Кто не пойдет? - Ей и в голову не могло прийти, чтобы какой-нибудь кучер осмелился отвечать так ей, полновластной хозяйке дома.
  - Кучер Фирсан, - с поклоном доложил лакей.
  - А, вот как, хорошо, мы увидим! - вскипятилась раздраженная Степа. - Хорошо, ступай, сию минуту попроси сюда управляющего.
  Лакей снова ушел.
  Управляющего не оказалось дома. Молодая женщина послала за дворецким. Тот явился не в ливрейном фраке, как бывало всегда при князе, а в какой-то гороховой тужурке. Степа сразу поняла, что это тоже косвенное оскорбление, наносимое ей, но сдержалась, ей хотелось знать, чем это все кончится.
  - Поди сию минуту, скажи кучеру Фирсану, что он может искать места, он больше у меня не служит!.. Чтобы и духу его здесь не было!..
  - Никак я этого, сударыня, исполнить не могу, - флегматично, но довольно нахально отвечал дворецкий.
  - Это почему, когда я приказываю?..
  - Не моя это обязанность, на то управляющий есть, да и кучер меня не послушает, потому что их сиятельство, князь Владимир Андреевич, его нанимали...
  - Тебе говорят, ступай! Иди сейчас, сию минуту! - горячилась Степа, наступая на дворецкого. - Иначе я тебя выгоню, и тебе расчет!..
  - Никак этого быть не может! Никто окромя его сиятельства, князя Владимира Андреевича, уволить меня не могут, или прислан будет какой опекун, или попечитель, а вы, сударыня, не прогневайтесь, николи распоряжаться здесь не можете, и старых слуг разгонять тоже... Да-с...
  Проговорив эту фразу, дворецкий оставил остолбеневшую от бешенства цыганку изливать свою злобу в угрозах и ругательствах, и спокойной, переваливающейся походкой вышел из комнаты.
  Очевидно, во всем доме был заговор против неё, она это очень хорошо понимала, одно только ставило ее в тупик, каким образом все эти людишки осмелились открыто так заговорить с ней, когда одного её слова князю достаточно, чтобы вымести и самый след их из княжеских палат.
  Как раз в это время её наперсница, ходившая в город по своим делам, предстала перед ней. Лицо её было встревожено, она еле переводила дух.
  - Матушка, Степанида Матвеевна! - вдруг взговорила она. - Над нашим-то голубчиком, Владимиром Андреевичем, в Петербурге-то беда стряслась...
  - Что, что такое? Ради Бога, говори скорей...
  - Посадили его, матушка, посадили его не то под арест, не то в тюрьму! При мне князь-то Василий Петрович от сына телеграмму из Петербурга получил.
  Степа не слушала ее далее. Теперь понятны для неё стали дерзости и намеки челяди. Она быстро окинула взором свое теперешнее положение.
  "Бежать, бежать как можно скорее из этого дома!" - мелькнуло у неё в голове.
  Она, благодаря щедротам князя, была обеспечена на всю жизнь.
  "Бежать, бежать, скорее!" - звучало в её ушах, она не колебалась дольше, тотчас же принялась за укладку собственных вещей, и через два часа выезжала из княжеских хором на свое старое пепелище.
  Степа была женщина решительная.
  
  

XII. "Майор"

  
  Раньше всех о переезде красавицы Степы на старую квартиру узнал Лев Николаевич через Ермолая Огонькова, и в тот же день направился к красавице. Что они говорили между собой, осталось тайной для всех, но в тот же день с экстренным поездом Ардатов выехал в Петербург и около двенадцати часов следующего дня просил у караульного офицера главной гауптвахты позволение видеться с арестованным князем Высоцким.
  - Сегодня, в час дня, кончается срок ареста князя, он свободен и может ехать с вами куда угодно, - с улыбкой отвечал офицер, - впрочем, если угодно, я могу провести вас к нему.
  Ардатов поблагодарил за любезность и вошел вслед за офицером в комнату арестованных. Их было всего двое, один старый, усатый майор, проводящий большую часть своих столичных отпусков на гауптвахте за буйство, и князь Высоцкий, сильно переменившийся за эти шесть дней. Он похудел, позеленел, и сидел теперь, наклонившись над какой-то бумагой, старательно её переписывая.
  - Вот где ты, брат, не ожидал! - окликнул его Ардатов. - А мы все испугались, словно в воду канул!
  При звуке этого знакомого голоса князь очнулся, он отложил перо и бросился на шею вошедшего.
  - Лева, голубчик, родной, когда из Москвы? Что Степа? Ни письма, ни телеграммы, просто умер совсем!..
  - Слава Богу, все здоровы... Только постой - как это ты сюда угодил, за что?
  - За пьянство, буянство, ночное шатанье и битье в рожу квартального надзирателя; ха, ха, ха... - словно из бочки, выпалил арестованный кутила майор. - Бланк такой есть, не станут для каждого переменять!
  Ардатов с удивлением обернулся на говорившего, ему бросилось в глава красное, лоснящееся лицо и щетинистые усы кутилы-майора.
  - Имею честь рекомендоваться, майор Феофан Бомба!.. Сто чертей и три дьявола! Единственный в своем роде и в своей фамилии, единственный. Сердце добрейшее, голова пустейшая, а кулак здоровеннейший - особенно на немца... вашу руку. Мерси, разогнали тоску-одиночество, а то мы вот с князем скучали, начальство ругали, водку пили и горючие слезы лили!.. Не так ли, князь?..
  Князь улыбнулся и познакомил товарища своего заключения с Ардатовым.
  - В самом деле, за что ты попал? - снова спросил Лев Николаевич князя.
  - Мои милые московские родственницы вздумали мешаться в мои интимные дела, пожаловались полковому командиру, начальнику дивизии, еще, пожалуй, выше и вот результат. О, я сумею оградить себя на будущее время от подобных неприятных и диких случайностей, я не позволю больше вторгаться в мою жизнь посторонним личностям, мне двадцать восемь лет... Я больше не хочу ни чьей опеки.
  Князь сильно горячился, говоря эти фразы. Очевидно было, что арест, вместо того, чтобы успокоить и обуздать его, подбавил только масла в огонь.
  - Но как же ты можешь этого достигнуть? - спросил Ардатов.
  - А очень просто, при помощи вот этой невинной бумажки, - сказал с усмешкой князь, и подал другу тщательно переписанный и подписанный лист.
  - Прошение об отставке?! - воскликнул Ардатов. - Ты хочешь покинуть службу, мундир?.. Быть не может?..
  - Я решился, надо разом покончить, - отозвался твердо молодой человек.
  - И прекрасно сделал! - продолжал майор, - больно нынче начальство привередничать стало, с цыганкой, вишь, в театре показался - под арест... Ах, бывало в наше время, что мы распроделывали, и все с рук сходило. Был у меня товарищ один, так он, поверьте мне, у нашего сельского попа жену украл, и сам поп на ней же его обвенчал... под фатой, да с пьяных глаз не узнал, и то сходило. Теперь, слышал, бригадой командует. Да я о себе доложу, я две недели целый жидовский городок со своим эскадроном в осаде держал, ни въезду, ни выезду, и то ничего, сухим вышел!.. Вот как. А нынче что может, выпьет офицер рюмку лишнюю - под арест, морду какому-нибудь паршивому немцу разобьет - под арест, тьфу ты, хоть совсем службу бросай!.. Жаль только с полком расставаться, ведь я старший, ей Богу старший офицер в полку, не только что все офицеры при мне поступили, все солдаты и все лошади, всех до единой по кличкам знаю, ну и жалко!.. А князю что терять, в полку я году не был, все ремонтерствовал. Я и научил, что, говорю, нюнить-то, бери лист и валяй по титулу: что по семейным-де обстоятельствам продолжать службу не могу, а посему и так далее. Значит, абшид на все четыре стороны, гуляй казак, как ветер в степи!
  Долго бы еще разглагольствовал майор, но пришел караульный офицер и объявил, что князь Высоцкий свободен.
  Исполнив формальности, князь подошел попрощаться со старым майором и просил его проездом через Москву заехать к нему.
  - За приглашение спасибо, а когда буду, сказать не умею.
  - Что так? - усмехнулся Ардатов.
  - Дело обыкновенное, выпустят меня завтра, это правда, да кто же поручится, что к вечеру я опять не буду здесь... Натура у меня пылкая, а рожи у этой питерской немчуры такие поскуднее, ну, как тут удержаться и не смазать... А начальство придирается, не хочет понять возвышенности моих стремлений - и под арест! Верите, вот из целого месяца отпуска я здесь три недели высидел... Мерси. Лучше и в столицу было не ехать, у нас в Зарайске гораздо спокойнее!
  Наконец князь и Ардатов остались наедине, и Лев Николаевич решился сообщить князю ту весть, из-за которой он и приехал в Петербург.
  Известие о переезде Степы на старую квартиру поразило Владимира Андреевича как громом, он словно с цепи сорвался и в ту же секунду хотел мчаться в Москву, забывая и явку к начальству, и последствия такой неосмотрительности.
  Только благодаря увещанию своего друга, он явился к полковому командиру, выслушал несколько его шутливо-отеческих замечаний и советов не цыганствовать и не раздражать московскую родню, и наконец, был отпущен к отправлению своей обязанности, то есть к ремонту в Москву. Было без двадцати минут три часа и приятели успели по третьему звонку вскочить на почтовый поезд Николаевской дороги. Заняв отдельное купе первого класса, товарищи разговорились, и тут только Ардатов посвятил князя в подробности той хитрой интриги, которой враги Степы опутали ее со дня отъезда князя,
  - Но, ведь, это низость, мерзость, а покажу им, что значит обидеть дорогую мне женщину! - горячился князь. - Я их как метлой смету, всех выгоню!
  - А они пожалуются тетеньке, а тетенька в Петербург, опять вызов и приятное tete-a-tete с достоуважаемым майором дней на шесть! - ехидно заметил Ардатов.
  - Да, ведь, ты же меня удержал от подачи прошения об отставке! Я уже решился сбросить этот мундир! - возразил князь.
  - Порох, зачем так вспыхивать? - сказал Ардатов. - Ты задумал выходить в отставку, - прекрасно, кто тебе мешает. Но если бы ты подал прошение в Петербурге, кто поручится, что тот же твой милейший командир не упрятал бы тебя еще недельки на две за гауптвахту, а из Москвы, да с приложением свидетельства доктора, и вернее послать, и безопаснее... Да и мундир снимать нечего... Он к тебе идет, да ты имеешь право...
  Князь смотрел на приятеля удивленными глазами.
  - Имеешь право. Помнится мне, что ты получил, стоя в Бухаресте, св. Анну четвертой степени.
  - На шпагу! - добавил князь.
  - На шпагу, вот и прекрасно. Ордена, полученные в военное время, дают право на отставку с мундиром... А разве много различия между строевым и отставным мундиром, только жгутиков на плечах не достает, а доломан и ментик все те же!
  Эта мысль, казалось, совсем ободрила князя, ему действительно до некоторой степени было жаль расстаться с мундиром, а слова друга успокаивали его и в этом отношении. Он просиял, но снова черная мысль о том, что теперь сталось со Степой, смутила его, он снова горячо обнял друга и хотя в купе, кроме них, никого не было, нагнулся к его уху и спросил:
  - Скажи по правде, Степа очень зла на меня? Очень?
  Ардатов отвечал не сразу. Он смерил глазами князя, словно допытываясь, от сердца ли сказал он эту фразу.
  - Да, я должен признаться, что Степанида Матвеевна женщина с характером и вряд ли тебе удастся сойтись с ней на тех же основаниях.
  - О, пусть она сама предложит условия, я на все согласен, я жить без неё не могу! Я вперед согласен! - пылко проговорил князь.
  - Ну, это судя по тому, что она предложит! По-моему, самое лучшее постараться забыть ее и заняться другим сюжетом!..
  - Как?! Ты мне говоришь это! Лева, Лева, и тебе не стыдно! Да прикажи она мне сейчас себе пулю в лоб пустить, я ни на секунду не задумаюсь.
  "Быть бычку на веревочке!" - подумал Ардатов.
  
  

XIII. Предложение

  
  Едва успев добраться до Москвы, князь отправился к Степе лично, но она не приняла его, хотя Владимир Андреевич ясно видел в амбразуре окна её фигуру. С тоской в душе вернулся он домой, где уже ждал его Ардатов. На просьбу князя съездить парламентером, он отвечал отказом, говоря прямо, что знает крутой нрав цыганки и что его вмешательство только подольет масла в огонь. Князь настаивал, он согласился.
  Степа приняла его и просила пройти в свой будуар, ту самую комнату, где мы ее видели в первый раз в интимном разговоре с князем Можайским. Только обстановка стала гораздо богаче, да на стеклянной горке, ставшей в углу, прибавилось много серебряных вещей.
  Когда дверь за ними затворилась, цыганка вдруг сразу изменила сурово сдержанный тон, который было приняли в виду прислуги и подросточка Верочки, и весело заговорила с Львом Николаевичем.
  - Приезжал, являлся сегодня ни свет, ни заря, да я его не приняла, небось рвет и мечет? - начала цыганка.
  - Не приняли, и отлично сделали, я прямо от него. Володенька совсем готов... Вейте теперь из него, что хотите, канат или бечевку. На все согласен...
  - Неужели? Вы и о "том" ему говорили? - радостно спросила цыганка.
  Очевидно, что "что-то" давно было обсуждено между ней и Львом Николаевичем.
  - Намекал, но не говорил, я не мог сказать, не повидавшись с вами! И потом, это надо сделать крайне осторожно, чтобы он не догадался, иначе все ваше дело пропало!
  - Но как же поступить в таком случае? Идти опять на такую жизнь я не хочу... Я не могу... Я не люблю его настолько, чтобы из-за него сносить все оскорбления... Бог с ним и с его богатством... С меня довольно и моего!..
  - Я говорю только, что здесь надо действовать осторожно.
  - То есть ждать и ждать, пока он разлюбит и велит своим лакеям выгнать меня из своего дома. Не хочу я этого, не хочу!
  Глаза цыганки метали молнии, она вся словно преобразилась. Воспоминания о перенесенных оскорблениях были еще слишком живы в её самолюбивом сердце.
  - Вы все-таки не хотите понять меня, Степа, я говорю, что надо так устроить, чтобы эта мысль о браке между вами была высказана им... А ведь вы его знаете, чем больше оспаривать его фантазию, тем с большим жаром он будет стоять за нее.
  - Но как же это сделать?
  - Я за этим и приехал к вам. Давайте придумывать вместе.
  Оба замолкли.
  - Постойте, Володя никогда наедине с вами не намекал вам об этом? - спросил Ардатов.
  - Он называл меня постоянно "княгинюшкой", говорил, что ради меня готов разорвать и с родней, и со всем светом, но никогда не говорил о свадьбе прямо... Нет, никогда.
  - А князь Можайский... Слух шел, что он на вас женится.
  - Да, князь в первое время писал даже ко мне несколько раз из Петербурга, говоря, что женится, а потом так это дело и разошлось... Дома у него тетка привередница, говорит наследства решу... ну и разошлись.
  - А письма эти у вас целы? - спросил быстро Ардатов.
  - Целы, а на что же вам? - пытливо ответила цыганка.
  - Ах, какая вы недогадливая, дайте я покажу одно из этих писем князю Владимиру. С одной стороны, это возбудит его ревность, с другой же, пусть он знает, что князь Можайский, такой же Рюрикович, как и он, не брезгал браком с вами. Давайте сюда эти письма. Мало ли что можно наговорить князю, благо он теперь готов всему верить.
  Цыганка не колебалась. Она открыла свой комод-шифоньерку и достала с полки пачку писем, перевязанных алой ленточкой. Отобрав несколько конвертов, она подала их Ардатову. Тот погрузился в чтение этого архивного воспоминания когда-то пылкой любви.
  Чтение продолжалось несколько минут. Он откладывал на стол одно письмо за другим, видимо не находя подходящего, но вдруг лицо его просияло, и он показал Степе письмо без числа, всего в несколько строк.
  - Вероятно письмо после первой разлуки? - спросил он.
  Цыганка взглянула на листочек бумаги и на глазах её, несмотря на все усилия сдержаться, показались слезы.
  - Да, именно из первой разлуки. Он писал из Петербурга, еще не повидавшись с теткой... Он меня любил в то время... Лев Николаевич, отдайте это письмо, оно мне еще дорого, - дрогнувшим голосом вдруг сказала цыганка и нервно заплакала.
  - Оно будет вам еще дороже, когда поможет вам устроить свое счастье теперь... Смотрите, числа и года нет, бумага совсем новая. Оно может сойти за полученное вчера. Разве вы не могли опять сойтись с Можайским, разве он не опасный соперник Владимира... Вот главная причина, почему вы уехали из дома князя, оскорбления от челяди были только предлог, предоставьте мне разыграть все дело, - и я ручаюсь в успехе.
  - О, если бы это могло случиться!.. Я бы сто тысяч не пожалела!..
  - Да я бы меньше я не взял, чтобы устроить ваш брак с князем, моим другом!.. - нахально выпалил Ардатов.
  - Но у меня нет такой суммы в руках! - с удивлением озирая Льва Николаевича, проговорила цыганка.
  - Да и зачем... Я так уверен в успехе, что готов взять от вас заемными письмами, или сохранными расписками, которые вы подпишете не вашей девичьей фамилией, а прямо княгиней Степанидой Высоцкой... Если наше дело не выгорит, вы платить не обязаны, если же мне удастся поженить вас благополучно, то из одних экономий по хозяйству вы мне скоро заплатите эту сумму!
  - Ну, говорите, идет, что ли? - быстро спросил Ардатов, видя, что Степа задумалась, - с вашей стороны ни малейшего риска... Риск весь на моей стороне.
  - Извольте, я согласна, - проговорила цыганка, - если вы устроите это, я еще от себя прибавлю вам двадцать тысяч... Только чтобы этим мясоедом!..
  - Разумеется, с князем надо ковать железо, пока горячо, пропусти срок, словно из кремня, воды не добудешь.
  Торг был скоро закончен, простые, сохранные расписки, на сумму сто тысяч рублей, были написаны и подписаны Степанидой новой фамилией, с полным титулом, и Ардатов уехал к Владимиру Андреевичу, чтобы сообщить ему об ультиматуме Степы.
  А Степа, между тем, долго еще после отъезда Ардатова упражнялась, выводя на маленьком листике бумажки один раз за другим, следующие подписи: княгиня Степанида Высоцкая, княгиня Высоцкая, с широкими размашистыми росчерками, как видела на подписи князя Можайского.
  Князь Высоцкий, между тем, отправив парламентером Ардатова к Степе, принялся за разъяснение тех неприятностей, которым подверглась Степа и о которых сказал ему Ардатов дорогой.
  Вся челядь, начиная от главноуправляющего, сильно перетрусила, видя, что князь, которого считали уже отданным под опеку, вернулся обратно полновластным хозяином. Все ждали страшной грозы, и она разразилась бы непременно, если бы Ардатов не взял с приятеля слова, не поднимать всей этой грязной истории до его возвращения от Степы. Князь спросил только у главноуправляющего, передал ли он Степаниде Матвеевне его телеграмму о задержке по службе, и получив отрицательный ответ, только покачал головой и смерил бедного статского советника таким взглядом, от которого тот готов был в землю провалиться.
  - Вы очень дурно сделали, что не исполнили моего распоряжения, - из-за этого вышли важные осложнения! - сказал он ему сухо и отпустил, не подав руки. Дворецкий ходил на цыпочках, облеченный в ливрейный фрак, но князь словно не замечал его, он все прислушивался к грому проезжающих экипажей, и наконец, знакомые шаги по залу заставили его оглянуться - к нему шел Ардатов; выражение лица его не предвещало ничего хорошего.
  - Ну что? Ради Бога, что она сказала? Какие её условия. Что за причина её отъезда?
  - Ни ты, никто из твоих особенно не виноваты перед ней... все это не больше как предлог, а истинная причина, - я до сегодня не подозревал ее... - Ардатов замялся.
  - Что такое, говори, ради Бога, говори! - воскликнул князь.
  - Причина то, что у тебя есть соперник и опасный, князь Можайский.
  - Но с ним давно уж кончено, к тому же он разорен. Она никогда не сойдется с ним. Что он может предложить ей, кроме бедности?
  - Зато он предлагает ей то, чего ты никогда уж не предложишь... Никогда и никогда.
  - Что же это такое? Я не понимаю, говори ясней?
  - Он ей предлагает свою руку, я сам читал письмо и привез тебе его... Понимаешь ли ты, он предлагает стать княгиней Можайской, ты только подумай, можешь ли ты сделать что-либо подобное?..
  Князь несколько минут стоял в глубокой задумчивости.
  - А почему же нет?! - воскликнул он страстно. - Пойми, Лев, я без неё жить не могу.
  - Опомнись, Владимир!.. Что ты говоришь, да никто, ни твои родные, ни мы, твои друзья, не допустим тебя до этого рокового шага... Ни за что?!
  Казалось, эти слова прибавили только энергии князю Владимиру Андреевичу, он весь вспыхнул.
  - Хотел бы я посмотреть, кто может помешать мне сделать так, как я хочу, так, как я признаю уместным!! Голубчик Лева, ради Создателя, ступай сейчас, сию минуту к Степе, и скажи ей, что я, князь Владимир Андреевич Высоцкий, прошу руки её!
  План Льва Николаевича Ардатова удался от слова до слова, недаром он шесть лет изучал характер своего друга.
  
  

XIV. Свадьба

  
  Надо ли говорить, что Лев Николаевич, после многих протестов, по неотступной просьбе князя Владимира Андреевича, снова поехал к Степаниде, заручившись, дли пущего убеждения её, как он говорил, формальным письмом князя, в котором он просил руки Степаниды. Это письмо в руках цыганки могло иметь значение документа, если бы и теперь дело расстроилось.
  Как и надо было ожидать, ответ получился вполне удовлетворительный, цыганка наотрез отказалась переехать снова в дом князя до свадьбы, и только, по особому настоянию Ардатова, разрешила князю приезжать к ней в Грузины.
  В этом был свой глубокий смысл, она властвовала, она это очень хорошо понимала, не над сердцем князя, а над его чувственностью, и только сдерживая эту чувственность в границах, достигла своего могущества над волей молодого аристократа.
  Получив через Ардатова согласие Степы, князь чуть не плакал от радости, как мальчишка, и в туже минуту хотел ехать к своей возлюбленной, но Ардатов уговорил своего друга отложить этот визит до вечера, а свободное время употребить на подачу прошения об отставке и на приобретение свидетельства о болезни от домового доктора.
  О браке решено было не говорить никому ни слова, чтобы родня не наделала ему своим влиянием затруднений в Петербурге, и повременить свадьбой до получения отставки. Так и было исполнено.
  Заехав по дороге к ювелиру и выбрав для своей будущей супруги истинно княжеский подарок, князь, в сопровождении Льва Николаевича, около восьми часов вечера, направился к Степе.
  Она, казалось, не ждала их, хотя все до мелочей было предусмотрено ею вместе с Ардатовым. И приняла их в прелестном, но очень простеньком платье-капоте, который очаровательно шел к её слишком земной красоте. О ссоре больше и помина не было, когда же князь заикнулся о неприятностях, доставленных ей его челядью, она очень грациозно погрозила пальчиком и промолвила:
  - Кто старое помянет, тому глаз вон.
  Видя, что князю хочется побыть наедине со Степой, Лев Николаевич прошел в комнату молоденькой Верочки, но тотчас был вызван оттуда энергичным призывом молодой женщины. Она, со своей стороны, не хотела оставаться наедине с князем, но зато, едва вернулся Ардатов, она вошла в роль самой милой, самой обворожительной хозяйки, пела, сама аккомпанируя себе на гитаре, и пела так, как никогда не приходилось ей петь перед гостями. Князь таял и пожирал ее глазами, но Степа была непреклонна, и друзья должны были уехать рано.
  Весь обратный путь князь только и твердил о том, как бы ускорить брак и, наконец, убедил Ардатова найти священника, который повенчал бы их до получения отставки или разрешения начальства.
  Приходский священник того прихода, в котором проживала Степа, оказался податливее, чем можно было ожидать. Выдавая метрическую выпись по требованию Степы, он, на вопрос её и Ардатова, согласен ли он будет повенчать ее с князем Высоцким, тщательно просмотрел его бумаги, и хотя несколько раз проговорил свое привычное: "сомнительно", "сомнительно", но в виду крупного куша, обещанного Ардатовым, сдался и свадьба была назначена на двадцать второе января, то есть через пять дней, поздно вечером, чтобы не привлекать любопытных. Так, по крайней мере, желал князь, но не цыганка, она, напротив, желала, чтобы её торжество получило возможную гласность, и потому спешила известить всех своих бывших подруг, чтобы они были в церкви к назначенному часу.
  Между тем родственницы князя ничего не знали о принятом им решении, и видя, что цыганка не водворяется в палатах князя, видимо успокоились, как вдруг, утром дня, назначенного для венчания, старый мажордом князя вновь появился в доме престарелой княгини, на нем в этот раз лица не было. Он только полчаса назад узнал о том, что все уже готово к свадьбе и поспешил к старой аристократке, надеясь, что только она одна может расстроить ненавистную свадьбу.
  Княгиня страшно вскипятилась, она в ту же минуту настрочила телеграмму начальникам князя в Петербурге, которым изложила весь ужас этого неравного и постыдного брака своего племянника, а сама приказала запрячь карету и отправилась лично к генерал-губернатору умолять о помощи. Но, увы, генерал-губернатора не было в столице, он был в Петербурге, а заступающий его место не был уполномочен на экстренные меры. Тогда у старой княгини родилась мысль ехать лично к племяннику и самой стараться уговорить его не позорить фамилию своих предков.
  Но Ардатов, душа этого заговора, предусмотрел и этот маневр. Он еще с утра увез князя к себе, нарочно для того, что если бы пришел приказ об аресте князя, его на нашли бы дома и не знали бы, где его искать.
  Кроме того, ему удалось, потратив еще несколько сотен рублей, подговорить священника одного из пригородных сел ждать в церкви до полуночи, чтобы иметь возможность повенчать парочку, если бы брак в приходской церкви оказался невозможным. Несколько троечных саней были приготовлены и ждали на дворе Ардатова, словом, Лев Николаевич вел это дело как опытный стратег, вперед заготовляя способы обороны и возможность обхода вражеских позиций.
  Встревоженная и озлобленная вернулась княгиня домой. Была еще одна надежда, что телеграмма командира полка из Петербурга, врученная местному коменданту, может еще приостановить свадьбу.
  Но напрасно ждала старая барыня этой заветной телеграммы из Петербурга, она не получалась, хотя она была экстренная и экстренный ответ уплачен.
  Между тем в своей девичьей квартире Степа одевалась к венцу. Её густые волосы были высоко зачесаны лучшим парикмахером, и длинная ветка белых флер д"оранжевых цветов падала низко на плечи.
  Платье из белаго атласа охватывало её стройную округленную талию, а длинная фата, приколотая под цветами, придавала что-то воздушное, идеальное её слишком реальной красоте.
  Стемнело. Более двадцати цыганских девушек были в сборе, все наперерыв старались оказать какую-либо услугу своей бывшей товарке, уходящей от них теперь далеко, далеко, высоко, высоко...
  Но, казалось, меньше всех радовалась своему счастью сама невеста. Она как-то странно, как-то дико оглядывалась по сторонам, словно ожидая чьего-то появления, точно предчувствия чего-то страшного, неизбежно-рокового, помимо её воли, теснилось в её сердце.
  Наконец, она не выдержала.
  - Тетка Агафья, ты здесь еще? - спросила она, поворачиваясь от зеркала в глубину комнаты, где стояло несколько старух-цыганок, пришедших посмотреть на будущую княгиню.
  - Здесь, светик мой, здесь, куда же мне старой идти, - отвечала старая, престарая цыганка с морщинистым жестким лицом.
  - Ах, милая, щемит что-то мое сердце, погадай-ка ты мне в последний раз, как идти мне в новую жизнь?
  - Ой, не хорошо судьбу пытать, под венец идя, красавица ты моя писанная, не хорошо, старые люди говорят, - шамкала старуха.
  - Ну, прошу тебя, ну, для меня, - настаивала Степа.
  Старая Агафья достала из кармана замазанную, покоробленную, обтрепанную колоду карт, заставила снять Степаниду и привычным жестом разложила карты на стол, но видно то, что она поняла в картах, было слишком ужасно. Она быстро их собрала и наотрез отказалась повторить гаданье.
  Как ни уговаривала Степанида сказать ей что-нибудь, старуха только отшептывалась, отплевывалась и, наконец, промолвила ей на ухо, - одно скажу, красавица, берегись худого.
  В эту минуту послышался звонок, это приехали шафера князя за невестой. Она на секунду остановилась в нерешительности, потом смело махнула рукой и одела ротонду...
  - Помолись образам-то! - крикнула ей в след Агафья, но она уже не слыхала и через минуту катилась в карете к церкви.
  Обряд совершился быстро и без малейшей помехи. Из церкви молодой повез жену прямо на Смоленский вокзал. Приготовлен был экстренный поезд до полустанка Воронец, в двух верстах от которого находилось одно из лучших имений князя. Он решил пробыть там первые дни после брака и гораздо раньше послал туда Семку, приготовить все к их встрече.
  Поезд тронулся, оставшиеся на платформе друзья князя, и в особенности Ардатов, поднимали бокалы за счастье молодых, и поехали прямо с дебаркадера на роскошный ужин к Ардатову.
  Свершилось дело большой важности, один из русских князей, богач-миллионер, женился на цыганке, и вся родня ничем не могла помешать этому сумасбродству. Старая княгиня просто рвала на себе волосы и проклинала Петербургское начальство, а начальство ничего не могло уже сделать с князем. Приказом от 20-го января он был уволен в отставку и теперь был свободен, как ветер. Читать далее
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"