Я с первого взгляда понял, что этот проклятый гриб ядовит. Только отрава одевается в такой кардинальский пурпур, старательно украшает его золотыми прожилками, а потом выставляет себя на всеобщее обозрение. Мы оба одновременно заметили его на покрытом гнилью, сочащемся зеленоватой водой пригорке у слоноподобного подножия огромного дерева.
- Черт побери! - воскликнул Джим.
До развалин, о которых говорил нам Нгала, было уже недалеко, но сумерки начинали сгущаться, а я вовсе не жаждал встречи с диким зверьем. Поэтому я сделал вид, будто поглощен своими мыслями, и продолжал молча идти вперед. Но Джим окликнул меня, пришлось остановиться.
- Что-то не так, Джим?
- Да! Поди-ка сюда, Вернон!
Я обернулся и с удивлением увидел, что он стоит как вкопанный над этой пурпурно-золотой поганкой. Было уже довольно темно, но вокруг гриба дрожало какое-то слабое радужное сияние. Не знаю, почему - может быть, меня просто начинала пробирать вечерняя сырость - я дернул плечами под влажной рубашкой, стараясь избавиться от неприятной дрожи. Джим, казалось, был весь во власти странного возбуждения.
- Правую руку даю на отсечение, что это лнага! Как думаешь, Вернон?
- Вот не знал, что ты интересуешься грибами, - сказал я по-прежнему осторожно. - Они не по моей специальности...
- Чушь! Лнага как раз по твоей специальности. А если ты за все три месяца твоих исследований ничего о ней не слышал, то позволь мне усомниться в глубине и обширности твоих познаний.
Я пожал плечами:
- Мне никто не говорил об этой лнаге...
Однако я с тем же успехом мог бы и промолчать - он все равно не обратил никакого внимания на мои слова.
- Гм... - промычал он.
- А что это такое?
Он посмотрел на меня с жалостью - так смотрят на младенца, прикидывая, стоит ли принимать его всерьез. А потом затянул длинную лекцию, словно мы были на террасе у Фреда, а не в джунглях.
- Видишь ли, Вернон, лнагу можно найти только раз в жизни. А можно и ни разу не найти. Многие люди искали ее до конца своих дней, но даже не приблизились к ней. Я приехал сюда гораздо раньше тебя, и у меня было время об этом узнать. Нужно быть сумасшедшим, чтобы пройти мимо лнаги, не обратив на нее внимания...
- Ну ладно, захвати свою лнагу с собой, раз она тебе так нужна, и поторопимся!
Джим устало покачал головой.
- Если ты ничего не знаешь о лнаге, то лучше воздержись от глупых замечаний. Любой негритенок сказал бы тебе, что лнагу ни в коем случае нельзя носить. Она тут же рассыплется в пыль. Иначе говоря, от нее ничего не останется уже через несколько минут после того, как ты ее срежешь.
Я посмотрел на него с самым невинным видом, какой только сумел изобразить.
- Но в таком случае, Джим, - прости мой вопрос, - что же делают с этой самой лнагой?
Он немного помолчал (это окончательно вывело меня из равновесия - ведь уже совсем стемнело!), а потом задумчиво сказал:
- Я думаю, другой возможности у нас нет, Вернон.
В его голосе была мягкость, которая не предвещала ничего хорошего - я знал Джима с детства.
- И что же ты собираешься делать? - возопил я.
- Лнагу надо съесть тут же на месте, - ответил он с насмешливой улыбкой. - Ты не голоден?
Увидев, что он и в самом деле протянул руку к пурпурному наросту, я больше не смог сдерживаться. Я со всего размаха ударил его по пальцам и толкнул. Наверное, нервы у меня совсем расходились. Джим никак не ожидал такого нападения - может быть, потому, что он гораздо сильнее меня, и мы оба это прекрасно знаем: он потерял равновесие и свалился на мокрую траву.
- Чтоб тебя растоптал белый слон! - взревел он. - Ты что, с ума сошел?
- Это ты сходишь с ума! - закричал я. - Как ты можешь даже думать о том, чтобы набить рот такой мерзостью, от которой на сто шагов несет отравой? Посмотри вокруг, ночь того и гляди застанет нас тут, а до развалин еще неизвестно сколько идти!
Ему, собственно, полагалось бы вскочить и броситься на меня, но ничего такого не случилось. Я еще больше встревожился, услышав, как спокойно он говорит:
- Не будь идиотом, Вернон. Такое везение два раза в жизни не повторяется. Никто еще не умирал от лнаги. Наоборот... - он на секунду замолчал. - Наоборот, мы с тобой первыми из всех белых узнаем...
- Да скажи, наконец, что тут за важность такая? Чего ради ты стараешься отравиться этим чертовым грибом посреди глухих джунглей с единственным утешением, что потом отравятся дикие звери, которые тебя тут же сожрут?
Он опять помолчал, и это молчание показало мне, насколько он меня презирает, лучше, чем это могла бы сделать пощечина. А когда он снова заговорил, я понял, что его решение бесповоротно. Конечно же, он говорил тем мягким тоном, который не предвещал ничего хорошего.
- Тебе следовало бы остаться дома, Вернон, гулять по своей плантации, а не по джунглям, иметь дело с неграми, которые говорят "да, масса", а не с Нгалой и интересоваться каким-нибудь линчеванием, а не поисками древне-африканской культуры.
- Всего хорошего, Джим, - только и ответил я и удалился быстрым шагом.
Я прекрасно мог найти дорогу и сам и не обязан оставлять свою шкуру в джунглях только потому, что он неожиданно сошел с ума.
Неожиданно?
Не знаю.
Я пожал плечами и вступил под отвратительную кровлю леса, освещая себе путь карманным фонариком. Ведь я же знал, что Джим всегда был тронутым, что его отец, неудачник Чарли Браун, был самым нищим из всех белых жителей Джорджии, одним из тех бродяг, которые живут вперемешку, с неграми, способны напиваться с ними и даже жениться на негритянках и дюжинами плодить па свет несчастных детей, готовых с первых дней жизни проклинать родителей. Правда, Чарли женился не на негритянке, а на какой-то Эвдоре, которую подцепил неизвестно где, но оба они надрывались на плантации бок о бок с неграми. И если бы я не повстречался случайно с Джимом...
Как я ни старался, но в этой мгле, под густой листвой, теснящейся на змеевидных ветвях, между стволами, оплетенными сетью лиан, идти быстро было совершенно невозможно. Все вокруг меня шелестело и шевелилось, словно я забрел в ловушку, чьи стены готовы вот-вот распахнуться, столкнув меня лицом к лицу с каким-нибудь из тех диких зверей, что бесшумно скользили за зелеными завесами листвы, вынюхивая мои следы. И все это усугублялось тьмой. А кроме того, в глубине души я не очень-то доверял своему чувству направления, хотя оно и должно было бы вести меня прямо к священным развалинам, о которых рассказывал нам Нгала. Я от всего сердца проклинал Джима и прислушивался, надеясь, что он всетаки пошел за мной. Но я знал, что целый легион демонов не сдвинет его с места, если только он сам не передумает, ведь мы знакомы с восьми лет...
Вдруг мне показалось, что я сбился с пути. Я остановился и посветил фонариком по сторонам. Вокруг не было видно ничего, кроме стволов деревьев. Я уже подумал, не разумнее ли вернуться назад и отыскать Джима. Может быть, он уже одумался. На самом деле это была попытка обмануть себя, но я чувствовал себя потерявшимся, как слепой щенок. На всякий случай я - правда, без особой надежды - громко прокричал несколько раз имя Нгалы. Еще и сегодня я предпочитаю не знать, какой зверь рыкнул мне в ответ. Его рычание прозвучало так близко, что я, уже больше не раздумывая, ринулся вперед, перепрыгнул через поваленное дерево, прорвался сквозь путаницу мокрых лиан и, пошатываясь, остановился посреди илистого болотца. Вода тут не доходила до верха моих сапог. Однако я не решался двинуться дальше, не зная, как добраться до твердой почвы - впереди в луче фонарика виднелся все тот же зеленый ковер ряски, по какому я прохлюпал сюда.
Через мгновение послышался шум. Я посветил туда фонариком, и в пятне света возник Джим. Что-то, случилось. Это я понял сразу.
- Не будь дураком, Вернон, - сказал он.
- По-моему, я сбился с дороги.
Он стоял по ту сторону упавшего дерева.
- Развалины там.
И он показал рукой вправо.
Я зашлепал сапогами по воде. Странно, насколько меня успокоило одно его присутствие - я даже мог теперь говорить о развалинах с безразличным видом, словно речь шла о чём-то абстрактном.
- Откуда ты знаешь?
Он не ответил и только протянул мне руку, чтобы помочь перешагнуть через ствол дерева, лежавшего поперек болотца. Я ухватился за нее, и вдруг что-то со страшной силой потянуло меня вперед. Через секунду Джим прижал меня к груди так, что я не мог пошевельнуться, и начал набивать мне рот какой-то дрянью - она была липкой, тягучей, жгучей и все-таки пахла цветами.
- Я не эгоист, - сказал он. - Я оставил кусочек и для тебя.
Он прижал ладонь к моему рту. Этот проклятый кусок мерзкого гриба обжег мне язык и небо. Но как я ни старался, мне не удавалось его выплюнуть. Когда я попытался вытолкнуть его языком, Джим сильно ударил меня по затылку. Я подпрыгнул и невольно проглотил ту гадость, которой он набил мой рот. Джим выпустил меня и отвернулся.
- Не будь идиотом, Вернон, - повторил он. - Без лнаги мы в джунглях погибли бы. Ни один хищник ни за что не тронет человека, съевшего лнагу.
- Охотно верю! Эти хищники поумнее, чем некоторые выпускники Гарварда...
Мне предстояло умереть от яда, и я прекрасно понимал, что сделать уже ничего нельзя. Я говорил с безнадежной покорностью судьбе, дрожа всем телом.
- Погаси фонарик, выпускник Гарварда.
- Еще чего?
- А еще не умничай.
Мне было теперь все равно. Я погасил фонарик.
- Ну как?
Я пожал плечами.
- Яд начинает действовать. Я чувствую, как покалывает в губах.
- Твои идеи никогда не отличались многообразием. - воскликнул Джим. - Ты так дорожишь своей жизнью?
Покалывание быстро распространялось. Оно поднялось на щеки, спустилось па подбородок. Я чувствовал, как оно захватывает глаза, веки, лоб, шею.
Джим ждал.
И хотя за мгновение до этого мрак был абсолютным, как в закрытом шкафу, я обнаружил, что постепенно начинаю видеть. Нет, дело было не в том, что мои глаза привыкли к темноте. Она по-прежнему была непроницаемой. Но теперь я отчетливо различал все, на что падал мой взгляд. Я видел деревья, видел Джима.
- Ну как, начинаешь прозревать? - спросил он. И тут я вспомнил, что он нашел меня без фонарика. У нас был на двоих только один фонарик, и я унес его с собой.
- Да, правда, я вижу.
- Ну и прекрасно. Тогда - вперед!
Я действительно видел все лучше и лучше. Джим уверенным шагом двинулся в том направлении, которое указал мне еще раньше, и я последовал за ним.
- А музыку ты тоже слышишь? - спросил я его. Уже несколько секунд я различал непрерывный тихий звук, похожий на вздох органа, низкий и глубокий, а теперь за ним слышались другие звуки, мягкие переливающиеся аккорды, словно невидимые пальцы касались струн арфы.
- Остановись на минутку, - сказал Джим.
Мы оба остановились.
Теперь я не слышал больше ничего, кроме органа.
- Это зеленый цвет джунглей.
Его слова не показались мне странными - я сразу понял, что зеленый цвет превратился в звук. Странным было только равнодушие, с каким я вспомнил, что отравлен. С таким же равнодушием мы, заметив кочку, поднимаем ногу повыше, чтобы не споткнуться.
- Пошли, - скомандовал Джим.
И снова аккорды арфы. Мне уже не нужно было объяснять, что я слышу цвет моих сапог - их я, естественно, видел, когда смотрел под ноги.
- Ну?
- Да, это мои сапоги.
- Ты прогрессируешь, Вернон. А развалины?
- Что - развалины?
Он умолк и продолжал идти впереди меня. Подняв глаза и глянув сквозь гудящую органом массу листвы, я вдруг увидел далеко впереди огромную площадь. Она была окружена стеной, которую ярость дождей, а может быть, и человека превратила в неправильный, расползшийся зубчатый хребет. И тотчас же я услышал звучание рыжих развалин.
- Джим! - закричал я.
- Мы скоро придем.
И действительно, идти оставалось недолго. Деревья стали ниже, петли лиан исчезли, и мы наколец оказались на твердой сухой почве, на настоящей земле, приятно пружинившей под ногами.
Джим протяжно закричал:
- Э-эй, Нгала!
В это мгновение я заметил луну - прежде ее скрывала зеленая кровля лесов. Это была полная луна, круглая и красная, какую можно увидеть только в Африке. Лунный свет заливал глинобитные стены, вознёсшиеся над развалинами на головокружительную высоту, и красный цвет отозвался в моих ушах воплем саксофона.
Я смотрел на развалины из-под величественной арки входа и слушал, как на фоне трагической мелодии саксофона эхо голоса Джима летучей мышью перепархивает от стены к стене.
- Нгала... ала... ала.
Внезапно я перестал слышать саксофон. Но зато теперь я видел взрывы цвета, фантастические пятна, вспыхивающие в небе, на глиняных стенах - всюду, куда я бросал взгляд. Эти пятна разрывались, словно фейерверки, и распадались на потоки цветов, сплетавшиеся между собой.
- Джим! - крикнул я. - Джим!
Взрывы цвета стали невыносимыми, их искристое сияние заставило закрыть глаза...
- Послушай, не ори ты так, - сказал Джим, и передо мной переливающейся радугой сразу же стали разворачиваться шелковые реки.
- Я вижу звуки! - пробормотап я, следя за мягкими переходами оттенков.
То были непередаваемо тонкие переливы - зеленый, голубой с перламутровым отблеском, и среди них медлительно разворачивала свой струящийся треугольник трехлепестковая роза. От этого взрыва красоты у меня захватило дыхание. Цветные полотнища трепетали как крылья, сливаясь в более плотную, покрытую мелкой рябью поверхность, и какая-то внутренняя сила изгибала их, плавила, словно они были восковыми, заставляла скользить и колебаться длинными, изящными волнами. В ослепительном свете возникали и вновь растворялись пляшущие завитки. Они вздымались дымкой, пиршеством форм и оттенков, порождая бесконечные калейдоскопические узоры. Я чувствовал себя так, словно меня перенесли в рай. Все, что могло бы представиться грубым, утончалось, проходя через феерический прокатный стан невесомости и текучести. Освобожденный от тяжести костей и мышц, я растворялся в нереальном просторе.
- Нгала здесь! Нгала ждать вас!
Сначала вращающиеся круги, потом плавный хороводцветов и объемов.
- Я рад видеть тебя, Нгала.
Голос Джима породил могучие артезианские фонтаны. С мучительным напряжением, подхлестывая непослушное тело силой воли, я заставил себя устремить глаза на возникшую перед нами статую из черного дерева, посеребренную луной. Лицо Нгалы было сероватым, какими всегда бывают лица чернокожих, когда они бледнеют. Он открыл рот, но его губы так дрожали, что он не смог произнести ни слова, а глаза раскрылись так сильно, что белки, казалось, достигли бровей.
- Лнага, - выдохнул он наконец, отступая на шаг. - Лнага...
Я с удивлением повернулся к Джиму. Впервые с той минуты, как мы вышли к стене, окружавшей развалины, я посмотрел на его лицо. У меня перехватило дыхание. Серые глаза Джима пылали тем же фиолетовым огнем, что и найденный нами гриб. Даже белки стали фиолетовыми. Золотые искры плясали в них, точно крошечные существа, живущие своей жизнью. Вероятно, на моем лице отразилась идиотская растерянность, потому что Джим быстро шепнул мне:
- Не будь дураком, Вернон! Глаза тех, кто съел лнагу, тоже становятся лнагой. Иначе как же Нгала об этом догадался бы?
Цветные полотнища продолжали колыхаться, их пластичные сочетания складывались во все новые и новые композиции, которые заставили бы побледнеть от зависти любого художника-абстракциониста.
- А мои? - спросил я и сам не узнал своего сдавленного голоса.
- Представь себе, и твои глаза тоже.
Нгала смотрел на нас с суеверным почтением, не осмеливаясь подойти.
- Человек лнага могуч... Человек лнага - не человек... - бормотал он.
Я заметил, что мало-помалу звуки перестают вызывать прежнее волшебство красок. Теперь цвета казались мне более бледными, более прозрачными, и я подумал, не начинает ли действие яда слабеть, но тут же вспомнил, что звуки, преображающиеся в цвета, лишь сменили цвета, преображающиеся в звуки.
- Ну, и какие же еще сюрпризы заготовила нам лнага? - спросил я с глупой развязностью.
- Не будь таким легкомысленным, Вернон.
Джим проглотил этот яд раньше меня, и вполне естественно, что каждое изменение его действия он ощущал тоже раньше. Вот почему его тон встревожил меня. Я стал вслушиваться в свои ощущения.
- Люди лнага... - бормотал Нгала. - И луна... полная луна...
Но его слова уже не порождали хоровода красок. Одни лишь древние стены вздымались передо мной, залитые светом луны, и только теперь, когда пляска фантастических форм перестала отвлекать мое внимание, я почувствовал их странную, необычную красоту. Это была крепость - нечто вроде города, окруженного стенами. Мы прошли через вход, похожий на древнюю триумфальную арку, и теперь шагали между высокими глинобитными домами, уставившими на нас зияющие окна. Кровли провалились, и там, где они некогда опиралась на стены, глина была выщерблена, словно изъедена проказой времени. Дожди покрыли стены желобками, унеся деревянные и терракотовые украшения. Но одна желтая маска, вделанная в фасад, еще держалась там, куда ее поместили руки, давно обратившиеся в прах. Все здания напоминали усеченные конусы, они были похожи на сборище вавилонских башен, перенесенных сюда с библейских равнин, а мы - на трех путников, заблудившихся среди лунных просторов.
- Мы должны попробовать, Нгала, - сказал Джим.
Чернокожий немного пришел в себя. Это был крепкий парень - такого мой дед Стюарт купил бы с закрытыми глазами. То есть я хочу сказать, что он сумел бы ощенить великолепную мускулатуру и могучие плечи Нгалы. Но конечно, теперь все иначе, да и я был не у себя в Джорджии, а в таинственных глубинах Африки, в стране Нгалы, мечтая изучать ее историю. Собственно, именно поэтому он и пришел в наш лагерь и предложил помогать нам во всех наших изысканиях. Я хорошо знал черных, и у меня была интуиция - может быть, наследственная, - которая помогала угадывать, что творится в их сердцах. Спокойное достоинство Нгалы могло объясняться лишь религиозной фанатичностью или недавно полученными знаниями о том, чего стоит человеческая власть. Я был склонен скорее принять второе предположение. Только наше совершенно неожиданное превращение в людей лнага смогло смутить его, пробудить в его душе атавистический страх - или, быть может, робкое почтение.
- Да, конечно? - неуверенно сказал он в ответ на слова Джима.
- О чем вы говорите? - спросил я.
Но Джим не удостоил меня даже взглядом.
- Ты доверяешь мне, Нгала?
- Я доверять, - ответил негр и добавил в качестве доказательства. - Я привести белые люди сюда.
Я сначала никак не мог понять, по каким соображениям Нгала указал нам местонахождение этого покинутого города, не известного ни одному белому. Но Джим невольно объяснил мне это.
- Ты хочешь знаний, Нгала, не так ли? - сказал он тогда. - Ты хочешь знать о своих предках? Тот, кто не знает своих корней, тот легче листика, уносимого ветром.
Он говорил с неестественным возбуждением, нисколько не заботясь о том, сможет ли Нгала его понять. И не Нгала, а я начал понимать, почему Джим всегда так настаивал на изучении древних африканских цивилизаций, заставил меня разделить с ним его занятия и увлек в Африку, несмотря на удивление и даже презрение, с которым моя семья встретила этот поступок.
И вот, оказавшись совсем один рядом с колеблющимся Нгадой и настаивающим Джимом, я впервые спросил себя, почему я, собственно, пошел за этим бывшим мальчишкой в рваной рубашке, почему я требовал, чтобы мой отец помог ему получить образование, и почему я стою сейчас здесь, у подножия гигантских глиняных зданий, под луной, почти такой же красной, как их стены, на земле этого материка, на другом конце земли, вдали от всего, что я любяго и ценю. Каким нелепым колдовством заставил меня Джим переносить все его прихоти? Ведь на самом-то деле все должно было бы получиться наоборот, потому что только благодаря мне он смог подняться выше того жалкого положения, в каком прозябала его родня! Вероятно, необычайная ясность моих тогдашних мыслей тоже была вызвана действием яда. Я сердито посмотрел на Джима.
Я увидел его глаза, пожираемые фиолетовой отравой, и понял всю сокрушительную силу любопытства и отвращения. Джим подчинил себе мою душу смесью чар и страха; он будил во мне то же болезненное любопытство, знакомое ещё в детстве.
- Ну, скорее! - воскликнул Джим, и я сообразил, что, захваченный своим открытием, пропустил часть его разговора с Нгалой.
Та порожденная ядом гриба ясность мысли, которую я ощущал в себе, по-видимому, усилила также и обычные свойства Джима и удвоила его способность убеждать. Я понял, что ему удалось уговорить Нгалу, потому что оба они направились теперь в глубь развалин.
- Идем, Вернон!
Я растерянно брел между красными стенами. Узкие улочки и проходы между зданиями казались лабиринтом, и мы осторожно шли по его извивам, нередко перебираясь через груды глины от обвалившихся стен.
На одном из перекрестков мы увидели диск из слоновой кости, на котором были изображены два столкнувшихся лбами слона. Все вокруг дышало покоем, и луна то освещала нас, то скрывалась за рыжими домами. Город казался таким мертвым, что я не вздрогнул, даже когда мы наткнулись на львов.
Львица спала лежа на боку, а два львенка уснули прильнув к ее соскам. Я думаю, только их запах - запах диких зверей - пробудил во мне слабое воспоминание о давнем ужасе. Однако я смотрел на это зрелище так же спокойно, как и на ряды стен. Но Нгала, скользнув между мной и Джимом, схватил нас за руки. Я почувствовал, как он весь напрягся, с трудом подавляя страх, бившийся в черной тюрьме его тела. Джим оттолкнул его руку и пошел к зверю. Львица вскочила, вырвав соски у львят, и секунду мы видели белую струйку молока, к которой смешно тянулись маленькие розовые язычки. Шерсть на загривке львицы встала дыбом, и она приготовилась к прыжку. Джим продолжал приближаться к ней с невероятным спокойствием, и я увидел, как она присела и поджала хвост. Она оскалила зубы и рычала, а ее рыжая шерсть волнами поднималась на спине и на боках. Джим протянул руку и погладил львицу по морде; львица сразу успокоилась, закрыла глаза и начала нежно мурлыкать.
Я ошеломленно слушал мурлыканье, громкое, словно храп мужчины, и не мог оторвать глаз от этой сцены. Еще и сейчас перед моим взором стоит Джим, наклонившийся над томно раскинувшейся львицей, а львята продолжают сосать, дергая ее кожу лапами величиной с мой кулак.
Пальцы Нгалы сжали мою руку, и он сделал мне знак головой. Мы на цыпочках проскользнули мимо львиного логова, не отрывая глаз от Джима, и он тоже все время смотрел на нас. На его губах застыла непонятная улыбка, и я заметил, что радужные отсветы, которые я видел вокруг гриба под деревом, теперь окружают его еле видимые в темноте плечи. Чуть позже он догнал нас. Мы не произнесли ни одного слова.
Я размышлял, не придал ли и мне яд гриба те же замечательные свойства, какие только что выказал Джим.
Мы шли по глинистым улицам, направляясь к месту, которое, по-видимому, было хорошо знакомо Нгале. Это его предки построили город из красной глины, и воспоминания о нем сохранились в старинных легендах - совсем недавно мы сравнивали эти легенды с реальными результатами раскопок. Именно там лежала драгоценная цель наших поисков. Но я поклялся бы, что Джим преследует и еще какие-то одному ему известные цели.
- Куда мы идем? - спросил я.
- Уже тут, - ответил Нгала.
Узенькая улочка расширилась в небольшое подобие площади, густо заросшей кустарником. На ней высилось большое овальное здание. По чудом уцелевшей притолоке над входной дверью тянулся сложный узор из ослепительных зигзагов. Когда я пригляделся к ним внимательнее, мне показалось, что они шевелятся.
- Ждать... - прошептал Нгала.
Я остановился рядом с замершим Джимом и смотрел, как чернокожий вошел в здание и почти сразу вернулся с красным тамтамом в руках. С первого взгляда я узнал узор, украшавший инструмент. Этот тамтам был музейной ценностью - возраст его примерно четыреста лет. С неба на нас смотрел кровавый глаз луны - гигантская небесная копия древнего инструмента.
- Люди лнага, - сказал чернокожий с неожиданной торжественностью. - Смотреть прямо глаза Нгала.
И он ударил по тамтаму открытой ладонью, пробудив так долго дремавший в нем голос. Я вдруг заметил, что отражаюсь в его распахнутых глазах целиком. Секунду я колебался, словно какой-то внутренний голос предупреждал меня, что не стоит слепо подчиняться. Но любопытство было сильнее, и я устремил взгляд на мое собственное крошечное лицо, плававшее в темном блеске зрачка Нгалы. Думаю, Джим сделал то же.
Руки Нгалы ритмично были по тамтаму. Ритм постепенно менялся. Сначала оы был медленным и монотонным, словно ладони лишь с трудом высвобождали звуки, запертые в старинном гулком ящике, но потом незаметно начал ускоряться. Каждый звук, вырывавшийся из древнего тамтама, потрясал меня - я даже не подозревал, что из столь примитивного инструмента можно извлекать такое богатство оттенков. От ритмичных ударов Нгалы у меня захватывало дух, словно каждый звук был ступенькой, на которую я невольно поднимался - или спускался, ощущая, что последнее эхо этих звуков отражается от неведомой двери. И в том же самом ритме мое отражение в зрачке Нгалы расплывалось и снова становилось четким, словно неведомая сила на краткий миг уносила меня с этой поросшей кустарником площадки, но я вновь и вновь возвращался - усилием воли, которую новые раскаты тамтама постепенно делали все слабее и слабее. Мягко и незаметно я утрачивал связь со всем, что меня окружало. Я чувствовал, что захвачен вихрем, в котором растворяются и исчезают и мое имя, и моя индивидуальность. Луна, медленно плывшая над нами, уже склонялась к западу, и тени сгустились, придавая глиняным руинам вид почти непереносимой тяжести. Я видел, Нгала не случайно встал так, чтобы луна освещала его лицо сбоку.
Хотя мои глаза не отрывались от его зрачка, я отчетливо ощущал свое нисхождение, теперь я уже не сомневался, что медленно, но непрерывно спускаюсь по темным ступеням вниз погружаясь все глубже в область тьмы, совершенно не похожей на обычную темноту. Раскаты барабана стали трагическими: в них звучали вожди и сухие взрывы треска, которые можно было принять за ружейные выстрелы. Это и на самом деле были ружейные выстрелы!
Зрачок Нгалы еще больше расширился, в сгущающейся темноте он стал будто экраном, на котором зашевелились смутные тени. И внезапно мое отражение стало четким. Все мое лицо было в саже, рубашка висела лохмотьями, я держал в руке дымящийся пистолет и что-то кричал невидимым людям. Треск ружей не умолкал, и я удивился, что не слышу собственного голоса. Я видел отблески пожара, освещавшие кучу копошащихся черных тел. Потом с ревом и выстрелами ворвались те, кому я выкрикивал приказания. Я видел их раскрытые рты, но ничего не слышал, хотя различал каждую деталь: налитые кровью лица, движения, даже струйки дыма. Внезапно передо мной, заслонив эту картину, возник черный гигант, потрясающий копьем. Я разрядил мой пистолет в его широкую грудь, туда, где болтапись ожерелья из львиных клыков. Я видел, как лицо воина исказила предсмертная мука, как его рот открылся в последнем крике. А потом я кинулся вперед. Мои люди окружили город и теперь сжимали кольцо.
Я узнал то овальное здание, перед которым стоял, и паника залила меня, как океанская волна. Нет, я не стал жертвой кошмарного сна. Просто я снова был в том же самом месте, куда некоторым образом уже приходил в иную эпоху. Человек, на моих глазах уничтожавший город, - не кто иной, как капитан фрегата Ной Уоррен, отец моего деда Стюарта. И вокруг меня происходило то, что когда-то случилось на самом деле. Я ощущал запах дыма, казалось, стоит мне только протянуть руку, и я почувствую под пальцами черную кожу юной девушки, которую Сэм бросил к моим ногам. Я знал, что это самый молодой матрос в моей команде; перед отплытием его мать начертила пальцем невидимый крест у него на лбу и со слезами просила меня позаботиться о нём. Я пытался вырваться из страшного видения, стать самим собой, потому что я-то не имел ко всему этому никакого отношения; но все же я по-прежнему видел, как я смеюсь и хлопаю Сзма по плечу. Я хотел крикнуть: "Довольно! Хватит!", но сам не слышал своего голоса, так же как не слышал и голоса человека, который говорил Сэму что-то, что так веселило его. Тем временем на площадь выводили все новых и новых негров. Кое-кто тащил слоновьи бивни. Сэм исчез и вернулся с двумя слитками золота. Другие мои люди срывали золотые браслеты с запястий и лодыжек чернокожих.
Я больше не мог, я больше не в силах был смотреть на это! Я сделал отчаянное усилие, чтобы оторвать взгляд от зрачка Нгалы, и почувствовал, как режущая боль насквозь пронзила мой мозг. Страшные образы заколыхались, и на секунду мне показалось, что я чувствую под ногами твёрдую землю. Потом послышалось глухое громыхание, похожее на долгое эхо землетрясения. Но это был топот длинной колонны пленников, которых мои люди гнали, как стадо. Я знал, что босые ноги не могут вызывать такого гула. И я опять начал ожесточенно бороться, чтобы вернуться в свое истинное "я", несмотря на жуткое ощущение, что кровь уходит из моих жил до последней капли. Напряжение было чудовищным. Я закусил губы, услышал собственное всхлипывание и против воли закрыл глаза.
Стена тьмы отделила меня от кошмарных видений, я словно перенесся в мир девственной тишины, которому неведомы ни человек, ни пожирающие его страсти. На миг меня охватило ни с чем не сравнимое ощущение покоя, а потом снова послышался топот колонны. Однако, открыв глаза, я увидел в черном зрачке Нгалы лишь самого себя. Его руки извлекали из тамтама глухое гудение, звучавшее все тише и тише, словно замирающее эхо.
"Знает ли он?"
Вопрос этот властно ворвался в мой мозг, вновь всколыхнув едва улегшиеся пласты страха и стыда. Мое пальцы сжались, словно я кого-то душил. Но с первого же взгляда я понял, что Нгала не переживал этого страшного экскурса в историю его предков. Начинала разгораться заря, и в ее розовой отсвете кожа негра блестела влагой, словно он только что искупался. Его щеки ввалились от огромной усталости. Он безостановочно бил по тамтаму, из последних сил поддерживая ту хрупкую лестницу звуков, которая низвела меня в ад. Но сам он не перешагнул этого порога, потому что не был человеком лнага.
Я уверен, что мои сожженные губы растянулись в страдальческой улыбке. Нгала, все еще оглушенный, рассеянно улыбнулся мне в ответ. Собственно говоря, я украл у него эту улыбку, и все же она принесла мне чувство блаженного успокоения. И как ни странно, именно в эту минуту я вспомнил о Джиме.
Когда я обернулся к нему, весь мой ужас и стыд, казалось, ушедшие из моей души, вновь обожгли меня.
Он лежал на земле ничком, как огромная неподвижная кукла.
Нгала не успел оправиться от утомления, а потому я подбежал к Джиму первым. Я быстро перевернул его на спину.
И тут же отступил на шаг, потому что его вновь посеревшие глаза смотрели на меня с неумолимой суровостью, словно выкрикивая обвинение.
- Это не я...
Но я не договорил. Еще не произнеся этих трех слов, вырванных у меня ужасом, я понял, что с такой стеклянной неподвижностью могут смотреть только глаза мертвого. Я обернулся к подошедшему Нгале и сказал:
- Закрой ему глаза.
Ни за что на свете не хотел бы я вновь прочесть в них это немое обвинение!
- Я говорить, говорить...
Все опять обрело привычный вид. Я вспомнил, что Джим съел почти весь гриб, и, значит, эти картины должны были действовать на него с еще более страшной силой, чем на меня. Возможно, он даже мог различать слова, издевательства, мольбы, ускользавшие от моего слуха. Может быть, он не испытал той минуткы спасительной слабости, которая вынудила меня закрыть глаза, чтобы вырваться из жестокого мира, воскресшего, чтобы мучить нас. Я слишком хорошо знал и его самого, и его убеждения, я понимал, как должно было потрясти его это ужасное уничтожение города, а главное - трагическая невозможность вмешаться. А может быть, он тоже заметил, как похож на меня главный герой развернувшейся перед нами драмы? Легенды о моем прадеде Ное вошли в фольклор Джорджии... Как суров был неподвижный взгляд Джима! Скорее всего он умер от боли и ненависти...
- Белый человек видеть что? - причитал Нгала. - Что прогнать жизнь человека лнага?
Тяжелые веки навсегда скрыли глаза Джима.
- Да ничего, - быстро сказал я. - Как и я, он видел только тени. Но у него было больное сердце. Бедный Джим!
Последние слова я добавил, потому что увидел полные слез глаза чернокожего - мое слишком уж заметное равнодушие могло бы его удивить. Но уже много, очень много лет я не чувствовал себя таким свободным. Становилось жарко, и я начинал ощущать голод.