Когда  в  понедельник, второго апреля, я пролетал вблизи Бетельгейзе,
метеорит  размером  не  больше фасолины пробил  обшивку,  вывел  из  строя
регулятор мощности и повредил рули - ракета потеряла управление.  Я  надел
скафандр, выбрался наружу и попробовал исправить повреждение, но убедился,
что  установить  запасной  руль, который я  предусмотрительно  захватил  с
собой,  без  посторонней  помощи невозможно.  Конструкторы  спроектировали
ракету  так  нелепо,  что один человек не мог затянуть  гайку:  кто-нибудь
другой  должен был придерживать ключом головку болта. Сначала это меня  не
очень  обеспокоило,  и я потратил несколько часов, пытаясь  удержать  один
ключ  ногами  и в то же время рукой завернуть с другой стороны  гайку.  Но
прошло уже время обеда, а мои усилия все еще ни к чему не привели.  В  тот
момент,  когда мне это почти удалось, ключ вырвался у меня из-под  ноги  и
умчался  в  космическое  пространство. Так  что  я  не  только  ничего  не
исправил,  но  еще и потерял ценный инструмент и лишь беспомощно  смотрел,
как он удаляется, все уменьшаясь на фоне звезд.
     Через  некоторое время ключ вернулся по вытянутому эллипсу, но,  хоть
он и стал спутником ракеты, все же не приближался к ней настолько, чтобы я
мог  его схватить. Я вернулся в ракету и, наскоро перекусив, задумался над
тем,  каким  образом  выйти  из  этого дурацкого  положения.  Корабль  тем
временем летел по прямой со все увеличивающейся скоростью - ведь проклятый
метеорит  испортил  мне и регулятор мощности. Правда,  на  курсе  не  было
никаких  небесных  тел,  но не мог же этот полет вслепую  продолжаться  до
бесконечности.  Некоторое время мне удавалось сдерживать гнев.  Но  когда,
принявшись после обеда за мытье посуды, я обнаружил, что разогревшийся  от
перегрузки атомный реактор погубил лучший кусок говяжьего филе, который  я
оставил  в  холодильнике на воскресенье, я на мгновенье  потерял  душевное
равновесие  и,  извергая ужаснейшие проклятия, разбил часть  сервиза.  Это
хотя  и  было  не очень разумно, однако принесло мне некоторое облегчение.
Вдобавок  выброшенная  за  борт говядина,  вместо  того  чтобы  улететь  в
пространство,  не хотела расставаться с ракетой и кружила около  нее,  как
второй  искусственный спутник, регулярно каждые одиннадцать минут и четыре
секунды вызывая кратковременные солнечные затмения. Чтобы успокоить нервы,
я  до вечера рассчитывал элементы ее орбиты, а также возмущения, вызванные
движением  потерянного ключа. У меня получилось, что в  течение  ближайших
шести  миллионов лет говядина будет догонять ключ, обращаясь вокруг ракеты
по круговой орбите, а потом обгонит его.
     Устав от вычислений, я лег спать. Среди ночи мне показалось, что меня
трясут  за  плечо.  Я  открыл глаза и увидел наклонившегося  над  постелью
человека,  лицо  которого  показалось мне  удивительно  знакомым,  хотя  я
понятия не имел, кто бы это мог быть.
     -  Вставай,  -  сказал  он, - и бери ключи.  Пойдем  наружу  закрепим
руль...
     - Во-первых, мы не настолько хорошо знакомы, чтобы вы мне "тыкали", -
ответил  я, - а во-вторых, я точно знаю, что вас нет. Я в ракете  один,  и
притом уже второй год, так как лечу с Земли в созвездие Тельца. Поэтому вы
мне только снитесь.
     Но  он по-прежнему тряс меня, повторяя, чтобы я немедленно шел с  ним
за инструментами.
     -  Глупости, - отмахнулся я, уже начиная злиться, так как боялся, что
эта  ссора  во  сне разбудит меня, а я по опыту знаю, как  трудно  заснуть
после  такого  внезапного  пробуждения.  -  Никуда  я  не  пойду,  это  же
бессмысленно.  Болт, затянутый во сне, не изменит положения, существующего
наяву.  Прошу не надоедать мне и немедленно растаять или исчезнуть  каким-
нибудь другим способом, а то я могу проснуться.
     -  Но ты не спишь, клянусь тебе! - воскликнуло упрямое привидение.  -
Ты не узнаешь меня? Взгляни!
     С   этими  словами  он  прикоснулся  пальцами  к  двум  большим,  как
земляничины, бородавкам на левой щеке. Я непроизвольно схватился  за  свое
лицо,  потому  что у меня на том же месте две точно такие же бородавки.  И
тут  я понял, почему приснившийся напоминал мне кого-то знакомого: он  был
похож на меня, как одна капля воды на Другую.
     -  Оставь меня в покое! - крикнул я и закрыл глаза, испугавшись,  что
проснусь. - Если ты являешься мной, то мне действительно незачем  говорить
тебе "вы", но вместе с тем это доказывает, что ты не существуешь.
     Затем я повернулся на другой бок и натянул одеяло на голову. Я слышал
еще,  как  он  говорил  что-то об идиотизме  и  наконец,  поскольку  я  не
реагировал, выкрикнул:
     -  Ты  еще  пожалеешь об этом, болван! И убедишься, что это вовсе  не
сон, но будет поздно!
     Я  даже  не  шелохнулся.  Когда  я  утром  открыл  глаза,  мне  сразу
вспомнилось это странное ночное происшествие. Я сел на кровати и задумался
о  том, какие шутки играет с человеком его собственный разум: перед  лицом
безотлагательной  необходимости, не имея на  борту  ни  одной  родственной
души, я раздвоился в сонных грезах, чтобы победить опасность.
     После   завтрака   я   обнаружил,  что  за   ночь   ракета   получила
дополнительную  порцию  ускорения,  и  принялся  листать  книги   бортовой
библиотеки,   разыскивая  в  справочниках  совет  на  случай  безвыходного
положения, но ничего не нашел. Тогда я разложил на столе звездную карту  и
в   свете   близкой  Бетельгейзе,  которую  время  от  времени   заслоняла
вращающаяся  вокруг  ракеты говядина, стал искать поблизости  очаг  какой-
нибудь  космической цивилизации, обитатели которого могли бы  оказать  мне
помощь.  Но  это была настоящая звездная глушь, и все корабли обходили  ее
стороной  как  исключительно  опасный район, -  здесь  возникали  грозные,
таинственные  гравитационные  вихри в количестве  ста  сорока  семи  штук,
существование которых объясняют шесть астрофизических теорий,  и  все  по-
разному.
     Календарь  космонавта  предостерегал  от  них  ввиду  непредсказуемых
последствий  релятивистских  эффектов,  которые  может  повлечь  за  собой
прохождение сквозь вихрь, особенно при высокой собственной скорости.
     Но я был беспомощен. Я лишь подсчитал, что край первого вихря заденет
мою  ракету  около  одиннадцати, и поэтому поспешил  приготовить  завтрак,
чтобы не бороться с опасностью натощак. Едва я вытер последнее блюдце, как
ракету  начало швырять во все стороны; плохо закрепленные предметы  летали
от стены к стене. Я с трудом добрался до кресла и, привязавшись к нему,  в
то  время  "как корабль швыряло все сильнее, заметил, что словно  какая-то
бледно-лиловая  мгла заволокла противоположную часть каюты  и  там,  между
раковиной  и  плитой,  появилась туманная  фигура  человека  в  переднике.
Человек   лил  взболтанные  яйца  на  сковороду.  Он  взглянул   на   меня
внимательно,  но без удивления, потом видение заколебалось  и  исчезло.  Я
протер  глаза.  Вне  всякого сомнения, я был один и поэтому  приписал  это
видение временному помрачению рассудка.
     Я по-прежнему сидел в кресле, вернее, подпрыгивал вместе с ним, и тут
меня  осенило: я понял, что это совсем не галлюцинация. Когда толстый  том
"Общей  теории относительности" пролетал мимо моего кресла,  я  попробовал
его  схватить,  что  удалось  мне только при  четвертой  попытке.  Листать
тяжелую  книгу  в  таких  условиях было  трудно  -  страшные  силы  играли
кораблем,  он  мотался, как пьяный, но мне все-таки удалось  найти  нужное
место. Там говорилось о феноменах так называемой петли времени, то есть об
искривлении  вектора  времени  в пределах особенно  мощных  гравитационных
полей;  это явление может иногда привести даже к тому, что время  повернет
вспять  и  произойдет  так называемое удвоение настоящего.  Вихрь,  сквозь
который  я  сейчас проходил, не принадлежал к самым мощным. Я  знал,  что,
если бы мне удалось хоть немного развернуть корабль к полюсу Галактики,  я
бы  проткнул так называемый Vortex Gravitatiosus Pinckenbachii, в  котором
многократно наблюдалось удвоение и даже утроение настоящего.
     Правда,  рули  не  действовали, но я  прошел  в  реакторный  отсек  и
манипулировал  до  тех  пор, пока не добился небольшого  отклонения  курса
ракеты  к  галактическому  полюсу. Эта операция заняла  у  меня  несколько
часов. Результат превзошел все ожидания. Корабль попал в центр вихря около
полуночи,  вибрируя и постанывая всеми сочленениями. Я испугался,  что  он
развалится,  но  он  вышел из испытания с честью, а когда  снова  попал  в
объятия  мертвой космической тишины, я покинул реакторный отсек  и  увидел
самого  себя  сладко  спящим  на кровати. Я сразу  понял,  что  это  я  из
предыдущих  суток,  то  есть  из  ночи  понедельника.  Не  раздумывая  над
философской  стороной этого весьма своеобразного явления,  я  тотчас  стал
трясти  спящего  за плечо, требуя, чтобы он быстро вставал,  -  я  ведь  не
знал, как долго его понедельничное существование будет продолжаться в моем
вторничном, и поэтому нам нужно было как можно скорее выйти наружу,  чтобы
вместе исправить руль.
     Но  спящий открыл только один глаз и заявил, что не желает,  чтобы  я
ему  "тыкал", а также что я только его сновидение. Напрасно я  нетерпеливо
тряс его, напрасно пытался силой вытащить из постели. Он отбивался, упрямо
повторяя, что я ему снюсь; я начал ругаться, он логично объяснил мне,  что
никуда  не  пойдет, так как болты, завинченные во сне,  не  будут  держать
рулей   наяву.  Напрасно  я  клялся,  что  он  ошибается,  поочередно   то
уговаривая,  то  проклиная; даже продемонстрированные  мною  бородавки  не
убедили  его, что я говорю правду. Он повернулся ко мне спиной и захрапел.
Я  уселся  в  кресло,  чтобы  спокойно обдумать создавшееся  положение.  Я
пережил его дважды, один раз как этот спящий, в понедельник, а теперь  как
безрезультатно  будивший  его  во вторник. Я  понедельничный  не  верил  в
реальность  явления дупликации, но я вторничный уже знал о нем.  Это  была
самая  обычная петля времени. Что же делать, как исправить рули? Поскольку
понедельничный продолжал спать, а также поскольку я помнил, что в ту  ночь
я превосходно проспал до утра, я понял, что бесполезно дальше его будить.
     Карта предвещала еще множество больших гравитационных вихрей, и я мог
рассчитывать  на  удвоение настоящего в течение следующих  дней.  Я  хотел
написать  себе  письмо  и  приколоть  его  булавкой  к  подушке,  чтобы  я
понедельничный,  проснувшись, мог воочию убедиться  в  реальности  мнимого
сна.
     Но  не успел я сесть к столу и взяться за перо, как в двигателях что-
то  загрохотало,  я  бросился к ним и до утра поливал водой  перегревшийся
атомный реактор; а между тем понедельничный я сладко спал, да еще время от
времени облизывался, что меня здорово злило. Голодный, усталый, так  и  не
сомкнув глаз, я занялся завтраком и как раз вытирал тарелки, когда  ракета
вошла  в  следующий  гравитационный вихрь. Я видел  себя  понедельничного,
видел,  как  он, привязанный к креслу, ошалело смотрит, как  я  вторничный
жарю  яичницу.  Потом  от  резкого толчка я  потерял  равновесие,  у  меня
потемнело  в  глазах, и я упал. Очнувшись на полу среди  битой  посуды,  я
обнаружил у самого своего лица ноги стоящего надо мной человека.
     - Вставай, - сказал он, поднимая меня. - Ты не ушибся?
     - Нет, - ответил я, опираясь руками о пол; у меня кружилась голова. -
Ты из какого дня недели?
     - Из среды. Идем, надо быстро исправить рули, жаль терять время!
     - А  где  тот, понедельничный? - спросил я. 
     - Его уже нет, то  есть, очевидно, это ты. 
     - Как это я?
     -  Ну  да,  понедельничный  стал в ночь  с  понедельника  на  вторник
вторничным и так далее... - Не понимаю!
     - Неважно, это с непривычки. Ну, пошли, не будем терять времени!
     -  Сейчас, - ответил я, не поднимаясь с пола. - Сегодня вторник. Если
ты  из среды и до этой минуты в среду рули еще не исправлены, значит, что-
то  помешает  нам  их исправить; в противном случае  ты  в  среду  уже  не
уговаривал бы меня, чтобы я во вторник исправлял их вместе с тобой. Может,
лучше не стоит рисковать и лезть наружу?
     -  Бред!  -  воскликнул он. - Послушай, я из среды, а ты из вторника,
что же касается ракеты, то я допускаю, что она, так сказать, слоистая,  то
есть  местами в ней вторник, местами среда, а кое-где, возможно, есть даже
немного четверга. Просто время перемешалось при прохождении сквозь  вихри.
Но  какое  нам  до  этого дело, если нас двое и поэтому  есть  возможность
исправить рули?!
     -  Нет,  ты  не  прав,  -  ответил я. - Если  в  среду,  где  ты  уже
находишься,  прожив весь вторник, если, повторяю, в среду рули неисправны,
то  из  этого следует, что они не были исправлены во вторник,  потому  что
сейчас  вторник, и, если бы мы пошли сейчас и исправили их, для тебя  этот
момент был бы уже прошлым, и нечего было бы исправлять. Итак... - Итак, ты
упрям, как осел! - рявкнул он. - Ты еще раскаешься в своей глупости!  Меня
утешает  только одно: ты будешь точно так же беситься из-за своего  тупого
упрямства, как я сейчас, - когда сам доживешь до среды!!!
     -  Ах,  позволь! - воскликнул я. - Значит ли это, что в  среду,  став
тобой,  я  буду  пытаться уговаривать меня вторничного  так,  как  ты  это
делаешь  сейчас, только все будет наоборот, то есть ты будешь  мной,  а  я
тобой?  Понимаю! В этом и заключается петля времени! Погоди, я иду, сейчас
иду, я уже понял...
     Однако прежде чем я встал с пола, мы попали в новый вихрь, и страшная
тяжесть распластала нас на потолке.
     Ужасные  толчки  и сотрясения продолжались всю ночь  со  вторника  на
среду.  Когда  стало  немного поспокойнее, летающий по  каюте  том  "Общей
теории относительности" с такой силой ударил меня по голове, что я потерял
сознание.  Открыв  глаза, я увидел осколки посуды  и  лежащего  среди  них
человека. Я вскочил и, поднимая его, воскликнул:
     - Вставай! Ты не ушибся?
     - Нет, - ответил он, открывая глаза. - Ты из какого дня недели?
     - Из среды. Идем, надо быстро исправить рули, жаль терять время.
     -  А где тот, понедельничный? - спросил он, садясь. Под глазом у него
был синяк.
     - Его уже нет, - сказал я. - То есть, очевидно, это ты. 
     - Как это я?
     -  Ну  да,  понедельничный  стал в ночь  с  понедельника  на  вторник
вторничным и так далее... - Не понимаю!
     - Неважно, это с непривычки. Ну, пошли, не будем терять времени!
     Говоря это, я начал осматриваться в поисках инструментов.
     - Сейчас, - ответил он не спеша, даже не шевельнув пальцем. - Сегодня
вторник. Если ты из среды и до этой минуты в среду рули еще не исправлены,
значит,  что-то помешает нам их исправить; в противном случае ты  в  среду
уже не уговаривал бы меня, чтобы я во вторник исправлял их вместе с тобой.
Может, лучше не стоит рисковать и лезть наружу?
     -  Бред!  - заорал я, рассвирепев. - Послушай, я из среды,  а  ты  из
вторника...
     Мы  начали ругаться, поменявшись ролями, причем он в самом деле довел
меня до бешенства, потому что никак не соглашался чинить со мной рули, и я
тщетно  называл  его  упрямым  ослом. А  когда  мне  наконец  удалось  его
уговорить,  мы  попали  в  очередной  гравитационный  вихрь.  Я  обливался
холодным  потом,  так как подумал, что теперь мы будем  крутиться  в  этой
петле  времени,  как в клетке, до бесконечности, но, к счастью,  этого  не
случилось. Когда тяготение уменьшилось настолько, что я смог подняться,  я
снова  был один в кабине. Очевидно, локальный вторник, застрявший рядом  с
раковиной,  исчез, бесповоротно став прошлым. Я немедленно сел  за  карту,
отыскивая  какой-нибудь порядочный вихрь, в который мог бы ввести  ракету,
вызвать новое искривление времени и таким образом обрести помощника.
     Наконец   я   нашел  один,  довольно  многообещающий,  и,  маневрируя
двигателями,  с большим трудом направил ракету так, чтобы пересечь  его  в
самом центре. Правда, конфигурация этого вихря была, как показывала карта,
весьма  необычна  -  он  имел два расположенных рядом  центра.  Но  я  уже
настолько отчаялся, что не обратил внимания на эту аномалию.
     Во  время многочасовой возни в моторном отсеке я сильно запачкал руки
и  решил помыться, так как до входа в вихрь времени оставалось еще  много.
Ванная  была закрыта. Из нее доносилось бульканье, словно кто-то  полоскал
горло.
     -  Кто  там?! - крикнул я удивленно. 
     - Я, - ответил голос изнутри.  -
Какой еще "я"? 
     - Ийон Тихий. 
     - Из какого дня? 
     - Из пятницы. Тебе чего?
     -  Хочу  помыть  руки... - бросил я машинально,  заставив  свой  мозг
работать  с  максимальной  интенсивностью:  сейчас  среда,  вечер,  он  из
пятницы, значит, гравитационный вихрь, в который должен был войти корабль,
искривил время из пятницы в среду, но я никак не мог сообразить, что будет
внутри  вихря  дальше. Особенно занимало меня, куда мог деваться  четверг?
Пятничный  между тем все еще не впускал меня в ванную, продолжая  возиться
внутри, несмотря на то, что я упорно стучал в дверь.
     -  Перестань полоскать горло! - заорал я наконец, потеряв терпение. -
Дорога каждая минута - выходи немедленно, починим рули!
     -  Для этого я тебе не нужен, - флегматично ответил он из-за двери, -
где-то там должен быть четверговый, иди с ним...
     -  Какой еще четверговый? Это невозможно... - Наверное, я лучше знаю,
возможно  это  или нет. Я-то уже в пятнице и, стало быть, пережил  и  твою
среду, и его четверг...
     Ощущая  легкое  головокружение, я отошел  от  двери  и  действительно
услышал шум в каюте: там стоял человек и вытаскивал из-под кровати  футляр
с  инструментами. - Ты четверговый?! - воскликнул я, вбегая в каюту. - Да,
- ответил он. - Да... Помоги мне... - А удастся нам сейчас исправить рули?
-  спросил  я  его,  когда мы вместе вытаскивали из-под  кровати  сумку  с
инструментами.
     -   Не  знаю,  в  четверг  они  еще  не  были  исправлены,  спроси  у
пятничного...
     Действительно,  как  это я не догадался! Я быстро  подбежал  к  двери
ванной.
     - Эй! Пятничный! Рули уже исправлены?.. - В пятницу нет. - Почему?
     -  Потому, - ответил он, одновременно отворяя дверь. Его голова  была
обмотана  полотенцем, а ко лбу он прижимал лезвие ножа, пытаясь остановить
рост  большой,  как яйцо, шишки. Четверговый, подошедший  в  это  время  с
инструментами,   остановился  рядом  со  мной,  спокойно   и   внимательно
разглядывая пострадавшего, который свободной рукой ставил на полку бутылку
со свинцовой примочкой. Это ее бульканье я принимал за полоскание горла. 
     - Что  это  тебя  так? - спросил я сочувственно. 
     - Не что, а  кто.  Это  был воскресный. 
     - Воскресный? Зачем... Не может быть! 
     - Это долгая история...
     -  Все  равно!  Быстро  наружу, может, успеем! -  повернулся  ко  мне
четверговый.
     -  Но  ракета  вот-вот войдет в вихрь, - ответил я.  -  Толчок  может
выбросить нас в пустоту, и мы погибнем...
     -  Не  болтай  глупостей,  - сказал четверговый.  -  Если  существует
пятничный, с нами ничего не может случиться. Сегодня только четверг...
     - Среда! - возразил я
     -  Ладно, это безразлично, во всяком случае, в пятницу я буду жить. И
ты тоже.
     -  Но  ведь это только кажется, что нас двое, - заметил я, - на самом
деле я один, только из разных дней недели...
     -  Хорошо,  хорошо, открывай люк... Но тут оказалось, что  у  нас  на
двоих только один скафандр. Следовательно, мы не могли оба выйти из ракеты
одновременно, и план исправления рулей провалился.
     - А, черт возьми! - воскликнул я зло, швыряя сумку с инструментами. -
Нужно было надеть скафандр и не снимать его - я об этом не подумал, но ты,
как  четверговый, должен был об этом помнить! - Скафандр  у  меня  отобрал
пятничный. - Когда? И зачем?
     -  Э,  не  все ли равно, - пожал он плечами и, повернувшись,  ушел  в
каюту.
     Пятничного в ней не было. Я заглянул в ванную, но и она была пуста.
     -  Где  пятничный?  -  спросил я, пораженный.  Четверговый  аккуратно
разбивал ножом яйца и выливал их содержимое в шипящий жир.
     -  Наверное,  где-нибудь  в районе субботы, -  спокойно  ответил  он,
быстро помешивая яичницу.
     - О, прошу прощения, - запротестовал я, - свой рацион за среду ты уже
съел, ты не имеешь права второй раз за среду ужинать!
     -  Эти  запасы  настолько  же  твои, насколько  мои.  -  Он  спокойно
приподнимал  пригорающие края яичницы ножом. - Я являюсь  тобой,  а  ты  -
мной, так что это все равно...
     -  Что  за  софистика! Не клади так много масла! Ошалел?  У  меня  не
хватит запасов на такую ораву!
     Сковородка выскочила у него из рук, а я отлетел к стенке- мы вошли  в
новый  вихрь.  Корабль снова трясся как в лихорадке, но я думал  только  о
том,  чтобы попасть в коридор и надеть скафандр. Таким образом,  рассуждал
я, когда после среды придет четверг, я четверговый буду уже в скафандре  и
если  только  ни  на  мгновение его не сниму, как я твердо  решил,  то  он
окажется на мне и в пятницу. Тогда я из четверга, так же как я из пятницы,
мы  оба  будем  в  скафандрах и, встретившись в  одном  настоящем,  сможем
наконец  исправить  эти  чертовы рули. Из-за  увеличения  силы  тяжести  я
потерял  сознание, а когда открыл глаза, заметил, что лежу по правую  руку
четвергового, а не по левую, как несколько минут назад. Придумать план  со
скафандром было несложно, гораздо труднее было привести его в исполнение -
из-за  возросшей тяжести я едва мог шевелиться. Как только тяготение  хоть
немного  ослабевало, я проползал несколько миллиметров к двери, ведущей  в
коридор.  При  этом я заметил, что четверговый, так же как и я,  понемногу
продвигается  к  двери.  Наконец примерно  час  спустя-  вихрь  был  очень
обширный- мы встретились, распластанные, на полу у порога. Я подумал,  что
напрасно  трачу силы, стараясь дотянуться до ручки, - пусть дверь  откроет
четверговый.  Одновременно я начал припоминать  разные  вещи,  из  которых
следовало, что это я теперь четверговый, а не он.
     -  Ты  из какого дня? - спросил я, чтобы удостовериться окончательно.
Мой подбородок был прижат к полу, мы лежали нос к носу. Он с трудом разжал
губы. - Из чет... верга... - простонал он. Это было странно. Неужели я все
еще в среде? Перебрав в уме последние события, я решил, что это исключено.
Значит, он должен быть уже пятничным. Поскольку он до сих пор обгонял меня
на день, так должно было быть и сейчас. Я ждал, чтобы он открыл дверь, но,
кажется,  он  ожидал того же от меня. Сила тяжести заметно уменьшилась,  я
встал  и  побежал  в коридор. Когда я схватил скафандр, он  подставил  мне
ножку  и  вырвал  скафандр у меня из рук, а я во весь рост  растянулся  на
полу.
     -  Ах  ты мерзавец, скотина! - крикнул я. - Надуть самого себя, какая
подлость!
     Но  он, не обращая на меня внимания, молча надевал скафандр. Это было
просто  наглостью.  Вдруг  какая-то  непонятная  сила  вышвырнула  его  из
скафандра, в котором, как оказалось, уже кто-то сидел. В первый  момент  я
растерялся, совершенно не понимая, кто кем является.
     -   Эй,   средовый!  -  закричал  тот,  в  скафандре.  -  Не   пускай
четвергового, помоги мне!
     Четверговый и в самом деле пытался сорвать с него скафандр.
     -  Давай скафандр! - рычал четверговый. - Отвяжись! Чего ты пристал?!
Ты что, не понимаешь, он должен быть у меня, а не у тебя?! - отвечал голос
из скафандра.
     - Интересно, почему?
     -  Потому,  дурень, что я ближе к субботе, чем ты, а  в  субботу  нас
будет уже двое в скафандрах!
     -  Ерунда,  -  вмешался я, - в лучшем случае в субботу  ты  будешь  в
скафандре  один  как  последний идиот и ничего не сможешь  сделать.  Отдай
скафандр  мне:  если я его сейчас надену, то ты тоже будешь  иметь  его  в
пятницу, как пятничный, так же как и я в субботу, как субботний, а значит,
в этом случае нас будет двое с двумя скафандрами... Четверговый, помоги!!
     -  Перестань!  -  отбивался  пятничный, с  которого  я  силой  сдирал
скафандр.  - Во-первых, тебе некого звать, четверговый, минула полночь,  и
ты  сам  теперь четверговый, а во-вторых, будет лучше, если я  останусь  в
скафандре, - тебе он все равно ни к чему...
     - Почему? Если я его сегодня надену, то он будет на мне и завтра.
     -  Сам  убедишься... Я ведь уже был тобой в четверг, мой четверг  уже
миновал, я знаю, что говорю... - Хватит болтать. Пусти сейчас же! - заорал
я.  Но  он  вырвался от меня, и я начал за ним гоняться сначала по  камере
реактора,  а  потом мы один за другим ввалились в каюту. Случилось  как-то
так,  что  нас  осталось только двое. Теперь я понял,  почему  четверговый
сказал, когда мы стояли с инструментами у люка, что пятничный отнял у него
скафандр:  за  это время я сам стал четверговым, и это у меня  его  забрал
пятничный. Но я и не думал сдаваться. "Погоди, я тебе покажу",  -  подумал
я,  выбежал  в  коридор, оттуда в реакторный отсек, где  во  время  погони
заметил  лежащую на полу тяжелую железную палку, служившую для помешивания
в  атомном  котле. Я схватил ее и, вооружившись таким образом, помчался  в
каюту. Пятничный был уже в скафандре, только шлема еще не успел надеть.
     -  Снимай  скафандр!  - бросил я ему в лицо, сжимая  палку.  -  И  не
подумаю. - Снимай, говорят тебе!!
     На  мгновение  я  заколебался, не решаясь его ударить.  Меня  немного
смущало, что у него не было ни синяка под глазом, ни шишек на лбу,  как  у
того  пятничного,  обнаруженного мною в ванной, но  вдруг  сообразил,  что
именно  так  и  должно  быть.  Тот пятничный  теперь  уже  наверняка  стал
субботним, а возможно, даже шатается где-нибудь в районе воскресенья, зато
присутствующий  здесь  пятничный недавно был  четверговым,  в  которого  я
превратился  в  полночь,  так что по нисходящей  кривой  петли  времени  я
приближался к месту, где пятничный, еще непобитый, должен был превратиться
в  побитого  пятничного. Но ведь он сказал, что его отделал воскресный,  а
того пока не было и в помине - в каюте мы находились вдвоем, он и я. Вдруг
у меня мелькнула блестящая идея.
     -  Снимай  скафандр! - рявкнул я грозно. - Четверговый,  отцепись!  -
закричал  он.  - Я не четверговый! Я воскресный! - заорал  я,  бросаясь  в
атаку.
     Он  попытался меня лягнуть, но ботинки у скафандра очень тяжелые,  и,
пока  он  поднимал ногу, я успел ударить его палкой по голове. Разумеется,
не  слишком  сильно  -  я уже настолько разбирался  во  всем  этом,  чтобы
понимать,  что,  в  свою  очередь, я сам, став из четвергового  пятничным,
получу  по лбу, а у меня не было никакого желания проламывать самому  себе
череп. Пятничный упал и, застонав, схватился за голову, а я грубо сорвал с
него скафандр. Он, пошатываясь, пошел в ванную, бормоча: "Где вата...  где
свинцовая  примочка..." - а я начал быстро влезать в скафандр, за  который
мы  так боролись, но вдруг заметил торчащую из-под кровати ногу. Встав  на
колени,  я заглянул туда. Под кроватью лежал человек и, стараясь заглушить
чавканье, поспешно пожирал последнюю плитку молочного шоколада, которую  я
оставил  в сундучке на черный галактический день; негодяй так спешил,  что
ел шоколад вместе с кусочками станиоля, поблескивавшими у него на губах.
     -  Оставь  шоколад! - заорал я, дергая его за ногу. - Ты  кто  такой?
Четверговый?.. - спросил я уже тише, охваченный внезапной тревогой:  может
быть,  я  становлюсь  сейчас  пятничным и  мне  теперь  достанутся  побои,
которыми  я сам недавно наградил пятничного? - Я воскресный, - пробормотал
он  набитым ртом. Мне стало не по себе. Либо он врал, и тогда это не имело
значения,  либо  говорил  правду, и в таком случае  перспектива  получения
шишек  была неминуема: это ведь воскресный поколотил пятничного. Пятничный
сам  мне  об этом сказал, а я потом, прикинувшись воскресным, стукнул  его
палкой. Но, подумал я, если даже он врет, что он воскресный, то, во всяком
случае,  возможно,  он более поздний, чем я, а раз так-  помнит  все,  что
помню  я, следовательно, он уже знает, как я обманул пятничного, и потому,
в свою очередь, может надуть меня аналогичным образом, - то, что было моей
военной   хитростью,   для   него  просто  воспоминание,   которым   можно
воспользоваться. Пока я раздумывал, как быть, он доел шоколад и вылез  из-
под кровати.
     -  Если  ты воскресный, где твой скафандр?! - воскликнул я, осененный
новой мыслью.
     -  Сейчас он у меня будет, - сказал он спокойно, и вдруг я заметил  в
его  руке  палку...  а  потом  увидел сильную вспышку,  словно  взорвались
десятки сверхновых одновременно, и потерял сознание.
     Очнулся  я, сидя на полу в ванной, в которую кто-то ломился. Я  начал
осматривать синяки и шишки, а снаружи все еще стучали в дверь:  оказалось,
это  средовый. Я показал ему мою голову, украшенную шишками,  он  пошел  с
четверговым  за инструментами, потом началась погоня, драка  за  скафандр;
наконец  я как-то пережил и это и субботним утром влез под кровать,  чтобы
проверить,  не  завалялась  ли  в сундучке хоть  плитка  шоколада.  Кто-то
потянул  меня  за  ногу,  когда я доедал последнюю плитку,  найденную  под
рубашками;  это  был я, не знаю уж, из какого дня, но на всякий  случай  я
стукнул  его  палкой  по  голове, снял с него  скафандр  и  уже  собирался
одеться, как ракета вошла в новый вихрь.
     Когда я пришел в себя, каюта была набита людьми. Передвигаться по ней
было  почти  невозможно. Как оказалось, все они были мною из разных  дней,
недель,  месяцев,  а  один,  кажется, даже из будущего  года.  Много  было
побитых,  с  синяками, а пятеро из присутствующих были  в  скафандрах.  Но
вместо  того  чтобы немедленно выйти наружу и исправить  повреждение,  они
начали спорить, ругаться, торговаться и ссориться. Они выясняли, кто  кого
побил и когда. Положение осложнялось тем, что уже появились дополуденные и
послеполуденные,  и  я  начал опасаться, что, если так  пойдет  дальше,  я
раздроблюсь   на   минутных  и  секундных  и,  кроме   того,   большинство
присутствующих  врали без запинки, и я до сих пор не  знаю  по-настоящему,
кого  бил  я и кто бил меня, пока вся эта история крутилась в треугольнике
четверговый  - пятничный - средовый, которыми я был поочередно.  По-моему,
оттого, что я сам врал пятничному, будто я воскресный, меня поколотили  на
один  раз  больше,  чем  следовало по календарю.  Но  я  предпочитаю  даже
мысленно  не  возвращаться  к  этим  неприятным  воспоминаниям-  человеку,
который  целую  неделю ничего не делал другого, как  только  лупил  самого
себя, гордиться особенно нечем.
     Тем  временем  ссоры  продолжались. Меня  охватывало  отчаяние  из-за
бессмысленной  потери времени, а ракета между тем неслась  вслепую,  то  и
дело  попадая  в  гравитационные вихри. В конце  концов  те,  что  были  в
скафандрах,  подрались с остальными. Я пробовал навести хоть  какой-нибудь
порядок  в  этом  теперь уже полном хаосе, и наконец после  нечеловеческих
усилий мне удалось организовать что-то вроде собрания, причем тот, который
явился  из  будущего  года,  как  самый  старший,  был  единодушно  избран
председателем.
     Потом   мы  выбрали  счетную  комиссию,  согласительную  комиссию   и
редакционную  комиссию,  а  четверым из будущего  месяца  поручили  охрану
порядка.  Но  в  промежутке мы успели пройти сквозь  отрицательный  вихрь,
уменьшивший наше количество наполовину, так что при тайном голосовании  не
оказалось кворума и перед выдвижением кандидатов на ремонт рулей  пришлось
менять регламент. Карта предвещала приближение к очередным вихрям, которые
свели  бы  на  нет  достигнутые успехи. И вот началось:  то  исчезали  уже
избранные  кандидаты,  то  вновь  появлялись  вторничный  и  пятничный   с
обмотанными  полотенцами головами и начинали некрасивые скандалы...  После
прохода  через  мощный положительный вихрь мы едва помещались  в  каюте  и
коридоре,  а  о  том,  чтобы  открыть люк,  нечего  было  и  думать  из-за
недостатка  места.  Хуже  всего было, однако, то,  что  размеры  временных
сдвигов все увеличивались, появлялись какие-то седоватые личности, а  кое-
где  даже  виднелись  коротко остриженные мальчишечьи головы;  разумеется,
всеми этими мальчишками был я сам.
     Честно  говоря,  я  не  знаю, был ли я все  еще  воскресным  или  уже
понедельничным.  Впрочем, это все равно не имело никакого  значения.  Дети
плакали  -  их придавили в толпе - и звали маму; председатель -  Тихий  из
будущего года - ругался как сапожник, потому что Тихий из среды, который в
напрасных поисках шоколада залез под кровать, укусил председателя за ногу,
когда тот наступил ему на палец. Я видел, что все это кончится плохо,  тем
более что там и сям появлялись уже седые бороды. Между сто сорок вторым  и
сто  сорок  третьим  вихрями я пустил по рукам анкету, но  оказалось,  что
многие  из  присутствующих бессовестно лгут. Зачем - одному Богу известно;
возможно,  царящая на корабле атмосфера помутила их разум.  Шум  и  галдеж
были  такие,  что  приходилось кричать. Вдруг  какому-то  из  прошлогодних
Ийонов пришла в голову удачная, как всем показалось, идея, чтобы старейший
из  нас  рассказал  историю своей жизни; это позволило  бы  выяснить,  кто
именно должен исправить рули. Ведь самый старший вмещал в своем опыте опыт
всех присутствующих из разных месяцев, дней и лет.
     С  этой  просьбой мы обратились к седовласому старцу, который, слегка
трясясь,  стоял  у  стены. Он начал длинно и подробно рассказывать  нам  о
своих  детях  и  внуках, а потом перешел к космическим путешествиям  -  за
свои,  пожалуй,  девяносто лет он совершил их несметное количество.  Того,
которое  происходило сейчас и которое нас интересовало, старец  не  помнил
вообще  вследствие  общего склероза и возбуждения,  но  он  был  настолько
самонадеян,  что никак не хотел в этом признаваться, и уходил  от  ответа,
упорно  возвращаясь  к своим большим связям, орденам  и  внучатам;  мы  не
выдержали, наорали на него и велели замолчать.
     После   двух  следующих  вихрей  толпа  значительно  поредела.  После
третьего не только стало свободнее, но исчезли и все в скафандрах. Остался
только  один  пустой  скафандр.  Мы  сообща  повесили  его  в  коридоре  и
продолжали  заседать.  После новой драки за овладение  этим  столь  ценным
нарядом ракета вошла в очередной вихрь, и вдруг стало пусто.
     Я  сидел  на  полу,  со  вспухшими глазами, в удивительно  просторной
каюте, среди разбитой мебели, обрывков одежды и разодранных книг. Пол  был
засыпан бюллетенями для голосования. Карта сообщила, что я уже прошел  всю
зону гравитационных вихрей. Потеряв надежду на дупликацию, а значит, и  на
устранение дефекта, я впал в полное отчаяние.
     Выглянув через некоторое время в коридор, я с удивлением увидел,  что
скафандр  исчез. Тогда, как сквозь туман, я вспомнил, что перед  последним
вихрем  двое мальчишек украдкой выскользнули из каюты. Неужели они  вдвоем
влезли  в один скафандр?! Пораженный внезапной мыслью, я бросился к рулям.
Они  действовали! Значит, ребята исправили повреждение, пока мы увязали  в
бесплодных спорах. Вероятно, один всунул руки в рукава скафандра, а другой-
в  штанины; так они могли одновременно держать два ключа по обеим сторонам
рулей.  Пустой скафандр я нашел в кессоне, за люком. Я внес его в  ракету,
словно  реликвию,  испытывая  бесконечную  благодарность  к  тем  отважным
мальчуганам, которыми я был так давно!
     Так   кончилось,   пожалуй,  одно  из  наиболее   удивительных   моих
приключений.  Я  благополучно  долетел до цели  благодаря  уму  и  отваге,
проявленным мною в облике двоих детей.
     Потом  говорили,  что эту историю я выдумал, а злопыхатели  позволяли
себе распространять гнусные сплетни, будто я питаю слабость к алкоголю  и,
тщательно  скрывая это на Земле, предаюсь своему пороку в  течение  долгих
лет  космических  путешествий. Одному Богу  известно,  какие  еще  сплетни
распространялись  по этому поводу, но таковы уж люди:  они  охотней  верят
самой  невероятной ерунде, чем подлинным фактам, которые я  позволил  себе
здесь изложить.